До свидания, Рим Пеллегрино Ники

– Да, знаю, но…

– Значит, можно и расстараться.

– Я же сказала, что попытаюсь. Большего обещать не могу.

Кармела достала из сумочки пудреницу и помаду – и то и другое мамино.

– Я бросаю школу, – сказала она, делая себе макияж. – Mamma считает, что так будет лучше.

– И что ты будешь делать? Помогать по хозяйству и заботиться о Розалине?

– Какое-то время – да. Однако Розалина быстро взрослеет, а по дому работы не так уж и много. – Кармела встретилась со мной взглядом. – Раньше или позже мне придется начать работать. Mamma не может содержать меня всю жизнь.

Глядя ей в глаза, я поняла, что она пыталась мне сказать, догадалась, о какой работе говорит Кармела. Она – красивая девушка, и, наверное, имела бы на этом пути успех.

– Я поговорю с синьором Ланца, – решительно заявила я. – Я сделаю все, чтобы он ответил «да».

* * *

В тот день поговорить с хозяином мне не удалось: когда я приехала, на вилле Бадольо было полно народу. Костюмеры устроили синьору Ланца срочную примерку – он уже заметно похудел, и прежде чем снимать фильм дальше, требовалось ушить костюмы.

В соседней комнате мистер Тайтельбаум громко спорил с кем-то по телефону.

– По-моему, прерывать работу над фильмом не следует. Да, конечно, внимание прессы и все такое, но стоит ли из-за этого откладывать съемки?.. Ну ладно, я с ним поговорю, хотя вообще-то в контракте ничего такого не прописано. Да… ясно… ясно… То есть у нас нет особого выбора? Хорошо… Я же сказал «хорошо», вы разве не слышали?

Мистер Тайтельбаум швырнул трубку, пробормотал: «Вот черт!» – и громко окликнул синьора Ланца:

– Эй, Марио, скажи Бетти, пусть собирает чемодан – мы едем в Неаполь.

– Ты же вроде обещал отменить поездку?

– Студия настаивает. Похоже, тебя собираются сделать почетным гражданином города, а сын Карузо вручит тебе какую-то награду. Они устраивают что-то вроде благотворительного бала. Скукотища, конечно, но внимание журналистов картине только на пользу, так что делать нечего. Да и Бетти будет не против съездить в Неаполь и немного проветриться, правда?

– Пожалуй, – согласился Марио.

При мысли о поездке Бетти пришла в нервное возбуждение. Целый день мы перерывали гардероб, выбирая, в чем ей пойти на прием. Самые красивые наряды все еще болтались на Бетти, как на вешалке. Наконец мы остановились на простом темном платье, которое сидело более или менее хорошо и смотрелось достаточно элегантно, особенно если забрать волосы наверх и надеть сережки с бриллиантовыми подвесками.

– Серафина, вы ведь поедете со мной? Нужно, чтобы кто-нибудь делал мне прическу и макияж, ну и сопровождал меня на церемонии, разумеется.

– О да, конечно, как скажете, – ответила я, приятно удивленная таким предложением.

Мне впервые предоставлялся случай выехать за пределы Рима, и Бетти, должно быть, почувствовала мое оживление.

– Вообще-то на этих приемах довольно скучно, – предупредила она. – Но все равно приятно, что Марио оказали такую честь.

Бетти сидела за туалетным столиком, держась рукой за живот. Вид у нее был разбитый, лицо скривилось от боли.

– С вами все в порядке, синьора? – спросила я. – Принести вам чего-нибудь?

Бетти с трудом улыбнулась:

– Только таблетки, пожалуйста. Они одни мне помогают, когда я так себя чувствую.

– Вам нехорошо?

– Немного болит живот. Ничего страшного.

– Может, съели что-нибудь не то? – предположила я. – Хотя Пепе тут явно ни при чем.

Она снова прижала руку к животу:

– Да нет, это, скорее, по женской части. У меня такое бывает. Когда я родила Элизу, врачи запретили мне иметь детей, а я все равно выносила моих мальчиков, и вот теперь расплачиваюсь.

Я принесла таблетки и стакан воды. Слова ее я поняла не вполне: в моем возрасте девушкам еще незнакомы многочисленные недуги женского тела – кисты и спазмы, особые дни месяца, когда из тебя словно вытекает жизнь. Позже я на опыте поняла, как чувствовала себя Бетти, но тогда мне было ее просто жаль.

– По крайней мере, до Неаполя не очень далеко, – сказала она, проглотив таблетки. – Я рада, что вы тоже едете. На приемах и вечеринках все хотят поговорить с Марио, побыть рядом с ним. Это естественно – он звезда. Но сама я… в общем, хорошо, что вы будете со мной.

Мечтая о предстоящей поездке, я задумалась, что же мне надеть. Платье в горошек, конечно, хотя будет не так-то просто заставить Кармелу с ним расстаться. Я распущу волосы, чтобы они волнами обрамляли лицо, и немножко накрашусь. Раз уж я буду на вечере вместе с Бетти, выглядеть надо соответственно.

До поездки оставалось чуть меньше недели, и меня приводила в восторг не только мысль о приеме. Мы собирались ехать поездом, все в одном вагоне. Наконец-то я смогу поговорить с Марио, устроить сестре встречу с ним и спасти Кармелу от той жизни, которая манила ее к себе. Я знала, какое доброе у Марио сердце, особенно когда он в хорошем настроении, и была полна надежд. От Бетти я слышала много трогательных историй, однако больше всего мне в душу запал рассказ о Рафаэле Фазано – маленькой американке, которая умирала от рака и мечтала услышать пение Марио Ланца. Когда я узнала, сколько добра Марио сделал этой девочке, на глаза навернулись слезы. Он отвез ее на самолете в Голливуд, устроил в ее честь праздник и засыпал подарками, а потом почти целый год, до самого дня ее смерти, каждую пятницу звонил ей по телефону. Если Марио так заботился о незнакомом ребенке, разве сможет он отказать моей сестре с голосом ангела?

Больше всего мне хотелось поделиться с Пепе: я знала, что он будет рад за меня. Но в это время дня у него хватало забот на кухне. Он готовил спагетти для проголодавшихся в школе девочек, сочинял что-нибудь питательное Бетти на обед, пытался разнообразить безвкусную диету синьора Ланца. Ему явно было не до меня и моих рассказов о поездке в Napoli.

Мне не хватало Пепе в те дни, когда нам некогда было побыть вдвоем. Никто из моих знакомых не говорил так, как он, и наши беседы всегда давали мне пищу для размышлений. При остальных слугах он был другим – высказывал свое мнение не так свободно и категорично. Он никогда не говорил о музыке с экономкой или горничными, не предлагал гувернанткам попробовать новое блюдо и уж конечно не заводил речь о поцелуях, когда они ели моцареллу.

Я понимала, что это значит – я нравлюсь ему больше, чем остальные, и эта мысль грела мне сердце, как и многие другие открытия того лета.

The Loveliest Night of the Year[31]

Пепе купил билеты на «Мадам Баттерфляй». Мы сидели в теплой кухне, вдыхая аромат пекущегося хлеба, и он рассказывал мне сюжет оперы и описывал музыку. Наверху репетировал синьор Ланца. Его голос наполнял виллу Бадольо, гулко отдаваясь от мраморного пола и стен.

– Жаль, что он не будет петь в «Мадам Баттерфляй», – сказала я. – Как было бы здорово!

– Синьор Ланца сегодня в хорошей форме, – согласился Пепе. – Слышишь, как отчетливо он пропевает каждое слово? Ощущаешь глубину и чувство?

– Да, очень красиво. До сих пор не верится, что я слушаю не пластинку, а его самого.

Всю неделю хозяин каждое утро репетировал по целому часу: сначала напевал, не размыкая губ, или издавал странные, похожие на завывание сирены звуки, чтобы разогреть связки, потом исполнял арию. Пепе всегда знал, из какой она оперы и как называется. Если он раскатывал скалкой телячьи эскалопы, резал курицу или занимался другой шумной работой, то тут же откладывал ее, чтобы лучше слышать. Когда Марио начинал петь, все в доме замирали, зачарованные его голосом.

– Еще до приезда синьора в Рим я читала, будто он повредил связки, – сказала я Пепе, когда ария кончилась. – Но, похоже, это неправда: его голос всегда звучит безупречно.

– Где ты такое вычитала?

– В журналах вроде «Конфиденце», – призналась я.

Я думала, что мои слова вызовут у него неодобрение, однако Пепе кивнул.

– От слухов никуда не денешься. Синьор Ланца уже давно не пел вживую, вот и пошли сплетни, будто он потерял голос.

– Но мы ведь только что слышали, как он поет вживую.

– Одно дело петь, когда ты один в комнате, и совсем другое – перед полным залом. Если синьор Ланца хочет положить слухам конец, он должен выступить на сцене, и чем скорее, тем лучше.

– Может, он выступит в эти выходные – на благотворительном балу в Napoli? Тогда я смогу его услышать.

Пепе взялся за скалку, чтобы продолжить раскатывать мясо, и так и застыл с поднятой рукой:

– Ты же не едешь в Napoli, правда?

– Еду. Я должна сопровождать Бетти на бал. Я хотела сказать тебе еще вчера, но ты был слишком занят.

– Ты не можешь поехать, – возразил Пепе. – «Мадам Баттерфляй», неужели забыла? У нас билеты на эти выходные.

Взбудораженная столькими радостными событиями, я как-то не сообразила, что не смогу быть в двух местах одновременно.

– О нет… Что же мне делать?

– Поговори с синьорой Ланца. Скажи, что не поедешь.

– Я уже пообещала. Нельзя ее подвести.

– Как будто она без тебя не обойдется! – раздраженно сказал Пепе. – Я купил билеты, а они, между прочим, немалых денег стоят.

– Знаю… Извини…

– Так ты с ней поговоришь?

Я помнила, с каким лицом Бетти рассказывала об официальных приемах, и знала, что ей будет одиноко: все окружат Марио, а она останется в стороне. Мне и раньше доводилось видеть такое на съемочной площадке и пару раз на улице. Бетти сохраняла горделивый вид и улыбалась, но, должно быть, ей тяжело было видеть одни спины и сознавать, что не она центр всеобщего внимания.

– Я обещала… – тихо повторила я.

– Ты и мне обещала.

– Я должна ехать – это ведь моя работа.

– Но я хочу, чтобы ты пошла со мной в оперу, Серафина, – настаивал Пепе. – Я так этого ждал. Неужели она не обойдется один раз без тебя?

– Не думаю, – виновато ответила я. – Бетти нужна я, а мне нужна работа. Я не хочу ее потерять. А ты не можешь пригласить кого-нибудь другого?

Пепе фыркнул и, швырнув скалку на стол, повернулся ко мне спиной. Наблюдая, как он достает из духовки и вытряхивает на решетку золотистые буханки хлеба, я с горечью думала, что это я его рассердила и испортила утро, которое начиналось так чудесно. Мне хотелось вернуть то легкое настроение, которое царило на кухне всего несколько минут назад.

– Пепе, мне очень жаль…

Он даже не повернулся.

– Марио Ланца, знаешь ли, не единственный тенор в Италии, – сказал Пепе, посыпая поджаристый хлеб мукой. – Есть и другие великие певцы – Ди Стефано, Тальявини, Раймонди и еще много кто. У них тоже красивый тембр и страстная манера исполнения – они ничуть не хуже Ланца. Ты считаешь его лучшим только потому, что никого больше не слышала.

Расстроенная, я ушла с кухни, предоставив Пепе дуться в одиночестве. Я не хотела его обидеть, однако не могла поступить иначе. Бетти во мне нуждалась – это я знала точно. А я нуждалась в ней и в Марио, так что выбора у меня не было.

Пепе злился всю неделю: за обедом садился на другом конце стола, больше не предлагал попробовать новые блюда, не обменивался со мной взглядами. Мне не хватало его общества и разговоров.

Я уже представляла, как займу кресло рядом с Пепе, оркестр настроит инструменты, сцена осветится, и зазвучат прекрасные голоса. А потом мы обсудим спектакль: Пепе выслушает мое мнение и объяснит то, чего я не поняла или упустила. От мысли, что теперь ничего этого не будет, становилось грустно. Но еще обиднее было потерять его дружбу.

Я устала смотреть на спину и затылок Пепе и несколько раз пыталась с ним поговорить. Как-то утром, пока он готовил для Бетти поднос с яйцами всмятку, тостами и чаем, я решилась спросить:

– Ты нашел, кому отдать билет в оперу?

Пепе положил на поднос накрахмаленную салфетку, а рядом – до блеска начищенные нож, ложку и вилку.

– А зачем? Ты ведь идешь со мной, – упрямо сказал он.

– Я же говорила…

– Не желаю ничего слушать.

На поднос с грохотом опустился чайник, а за ним – тарелка с тостами и чашечки с яйцами.

– Пепе, ты невыносим! Сам прекрасно знаешь, как бы мне хотелось пойти.

– Не пойму, что тебе мешает. А теперь беги, отнеси ей завтрак, пока все не остыло.

Поднимаясь по лестнице с подносом в руках, я слышала, как Пепе кричит на экономку: ему, видите ли, доставили не то, что он заказывал, еще и про муку забыли. Его голос отдавался от мраморных стен так же гулко, как голос синьора Ланца во время репетиций.

На этот раз даже Бетти обратила внимание на крики Пепе. Когда я вошла в комнату, она уже не спала, и сидела в постели.

– Ох уж этот повар, – сказала она, пока я наливала чай. – Готовит, конечно, хорошо, но уж больно темпераментный. Все время эти крики… Начинаю подумывать, не отказать ли ему от места.

– Нет, пожалуйста, не надо, – попросила я, чувствуя, что краснею.

Бетти с трудом подавила улыбку.

– Вы что же, к нему неравнодушны? Он очень хорош собой, не правда ли?

– Нет-нет, – принялась оправдываться я. – Просто сегодня он злится из-за меня, вот и все.

– Чем же вы ему так досадили? – Бетти взяла у меня из рук чашку из тонкого китайского фарфора. – Не оценили его кулинарные способности?

– Нет, что вы! – Я немного замялась. – Просто он узнал, что я ни разу не была в опере, и хотел сводить меня на «Мадам Баттерфляй» – уже и билеты купил, а я отказалась.

– Почему же вы так поступили?

– Потому что буду с вами в Napoli – спектакль тоже в эти выходные.

– А-а, понимаю. – Бетти проницательно посмотрела на меня. – Думаю, вам больше хочется сходить в оперу с красавчиком-поваром. Хоть вы и говорите, что не влюблены, мне как-то не верится…

Щеки у меня снова запылали.

– Так он вам все-таки нравится? Правда? – со смехом поддразнивала Бетти. – Ну же, признайтесь!

– Может быть… Немножко…

– Как романтично! – Позабыв о завтраке, Бетти откинула одеяло. – Надо подобрать вам наряд. Вы, правда, выше меня, но, думаю, кое-что из моих платьев вам подойдет. Давайте-ка примерим. Так, что же лучше надеть в оперу…

– Но синьора, я ведь еду с вами в Napoli…

– Не беспокойтесь. Ал тоже едет, так что я буду не одна. Знаете, к вашей смуглой коже больше пойдут светлые оттенки. У меня есть шелковое платье с довольно глубоким декольте, которое я надевала на телепередачу «Звездный дождь» несколько лет назад. Оно, конечно, вышло из моды, зато вы будете прекрасно в нем выглядеть.

Я попыталась отказаться, но Бетти не желала ничего слушать. Она помогла мне застегнуть платье, отыскала жемчужное ожерелье и ридикюль в тон и даже набросила мне на плечи палантин, хотя погода стояла теплая. Глаза у Бетти сияли, и она не могла думать ни о чем, кроме моего вечера с Пепе.

– Вы будете так очаровательны, что красавчик-повар не устоит, – заверила Бетти. – Потом обязательно расскажите про ваш вечер вдвоем. Помню, как Марио впервые пригласил меня в оперный театр. Пели по-итальянски, а он мне все объяснял. Чудесно, когда юноша с девушкой вместе идут в оперу. Я очень за вас рада!

Я неловко чувствовала себя в ее одежде и боялась испачкать или порвать платье, которое наверняка стоило в сто раз дороже любой из моих вещей.

– Право, не нужно… Вы слишком добры… У меня есть нарядное платье, которое сшила мне мама… – смущенно бормотала я.

– Глупости! Платье удивительно вам идет! Вы должны быть именно в нем.

Я изучила свое отражение в зеркале: теперь никто не стал бы смотреть сквозь меня, как будто я пустое место. В платье Бетти я казалась старше и элегантнее и выглядела так, словно принадлежала к ее миру.

– Спасибо, вы очень добры. Вы с синьором Ланца столько для меня сделали… Я благодарна вам обоим.

– Всегда пожалуйста. А теперь переоденьтесь в свою одежду и сообщите скорей темпераментному повару, что все-таки пойдете с ним в оперу.

* * *

Похоже, вечернее платье Бетти меня преобразило. По крайней мере, Пепе обращался со мной не так, как прежде. Легко касаясь моей талии, он провел меня в театр и дважды сказал, что я прекрасно выгляжу.

Раньше я знала Пепе только таким, каким он представал в наших разговорах о музыке – напористым и упрямым. Теперь же я увидела другого Пепе – заботливого и внимательного, где-то даже романтичного. Бетти была права – чудесно, когда юноша с девушкой вместе идут в оперу.

Внутри театр был великолепен. Над головой у нас висела огромная сверкающая люстра из тысячи хрустальных подвесок, а по бокам рядами тянулись ложи, где сидели женщины с тяжелыми колье из жемчуга и бриллиантов на шее и мужчины в бархатных пелеринах и галстуках-бабочках, держащие в руках трости с серебряными набалдашниками.

При первых же звуках музыки меня охватил восторг: голоса певцов, сильные и прекрасные, заполнили собой весь зал до последних рядов. Мне хотелось уловить каждую ноту, прочувствовать и прожить ее так же, как пение синьора Ланца. Но столь же явственно я ощущала и близость Пепе: наши ноги соприкасались, а его рука дотрагивалась до моей обнаженной руки. Я знала, что он смотрит на меня не менее пристально, чем на сцену. Опера была великолепна, однако мы оба, поглощенные друг другом, находились как бы вне ее.

После спектакля Пепе повел меня в летнее кафе на Виа Венето. Мы ели ледяную стружку со вкусом кофе и миндальные пирожные и разговаривали так, как не разговаривали еще никогда. Вместо того чтобы читать мне лекцию об опере, Пепе начал расспрашивать о моей жизни.

Сначала я подбирала слова осторожно, стараясь не сболтнуть лишнего, но еще никто не проявлял такого интереса к моей персоне, и я почувствовала, что открываюсь. Я рассказывала ему о своей красавице-маме, упрямой сестре Кармеле и милой, но ленивой Розалине. Ничто так не заставляет разговориться, как внимательный слушатель, и вскоре я уже делилась с Пепе тем, что меня тревожило.

– Какое будущее ждет нас? – гадала я, разламывая на тарелке миндальное пирожное. – Может, я и найду работу в другом доме, если Ланца уедут из Рима, ну а остальные? Кармела хочет зарабатывать на жизнь пением, но мало кому так везет. Ну а Розалина… пока ее интересуют только сладости и красивые платья. Что же с ней будет?

– Почему именно ты должна об этом думать? – спросил Пепе.

– Я старшая, я всегда о них заботилась и не могу иначе.

– Ты не вправе распоряжаться их жизнью, – заметил Пепе. – В конце концов, они все равно пойдут своим путем – особенно Кармела, раз она такая упрямая. Ты можешь выбирать только собственное будущее.

– Не знаю, что это за будущее, – ответила я. – У тебя талант к кулинарии, у Кармелы – к пению, а вот во мне ничего особенного нет.

– Ошибаешься, – с улыбкой сказал Пепе.

Я смущенно улыбнулась в ответ.

Мы долго прогуливались по Виа Венето мимо кафе, за стеклянными стенами которых парочки ужинали, пили кофе и коктейли. Удивительно, какое оживление царило на улицах Рима ночью, когда я обычно спала.

Пепе положил мою руку на сгиб своего локтя, и мы пошли рядом, подстраиваясь под шаг друг друга, он – во взятом напрокат костюме, я – в вечернем платье Бетти. Оба мы выглядели так, словно были своими в толпе богато одетых прохожих.

– Вот бы этот вечер никогда не кончался, – сказала я. – Все было просто прекрасно!

– Не волнуйся, Серафина. – Пепе нежно сжал мою руку. – Будут и другие прекрасные вечера – я уверен.

All The Things You Are[32]

Мне представлялось, что Марио и Бетти вернутся из Napoli в отличном настроении, довольные вниманием поклонников и городских властей, и я решила воспользоваться моментом и поговорить с ними о Кармеле. Я была уверена: стоит рассказать им о прослушивании, о том, как прекрасно сестра подходит на эту роль, и дуэт у нее в кармане.

Однако как только они переступили порог виллы Бадольо, я сразу поняла, что все прошло хуже некуда. Еще никогда я не видела Марио в таком бешенстве. Его гневный голос разносился по всему дому.

– Как ты мог поставить нас в такое положение?! – кричал он на мистера Тайтельбаума. – О чем ты думал? О чем думали на студии?

– Говорю тебе, я и сам ничего подобного не ожидал! – оправдывался тот. – Откуда мне было знать? Они одурачили и тебя, и меня.

– Ты мой менеджер! Твое дело – выяснять такие вещи заранее!

Слишком измотанная, чтобы выслушивать их перепалку, Бетти сразу пошла к себе. Я принесла горячий напиток из свежевыжатого лимонного сока и принялась расчесывать ей волосы и протирать лицо. Бетти сидела с рассеянным видом и молчала. Мне не терпелось рассказать о представлении в опере, но она, похоже, совсем о нем позабыла, и ее мысли витали где-то далеко.

Бетти забралась под одеяло, а я встряхнула платье, в котором она была на концерте, и повесила проветриваться у открытого окна. Работая, я все ждала, не расскажет ли она, что произошло.

Бетти нашла в себе силы заговорить, только когда ее голова коснулась подушки.

– Слава богу, мы дома…

– В Napoli что-то случилось, синьора?

– О, это было просто ужасно!

– Почему? Синьора Ланца плохо приняли?

– Да нет, приняли-то его хорошо, но все прошло совсем не так, как мы ожидали.

В надежде, что Бетти продолжит рассказ, я медлила и не уходила из комнаты: прибиралась на туалетном столике, расставляла баночки с кремами, раскладывала щетки.

– А синьор Ланца выступал? – наконец не выдержала я.

– Да. Иначе бы от него не отстали. Он был не готов, но как тут откажешься?

– И поэтому он сердится?

– Нет, конечно. – Бетти снова села в постели. – Это был никакой не концерт, а политическое сборище – вот что так разозлило Марио. Нас просто использовали. А стоит за всем этим какой-то мерзавец по имени Счастливчик Лучано. Похоже, его тут все знают. Может, и вы о нем слышали?

– Нет, вроде не слышала.

– Ал выяснил, что он гангстер, настоящий мафиози. А бедному Марио пришлось пожать ему руку – у него просто не было другого выбора. Мы боимся, что теперь нас не оставят в покое. От таких людей всего можно ждать – начнут угрожать, шантажировать. А дети? Вы ведь знаете обо всех этих ужасных похищениях?

Надеясь успокоить взволнованную, раскрасневшуюся Бетти, я дала ей выпить лимонного напитка.

– Синьора, вам нужно поесть. Принести чего-нибудь с кухни?

– Нет, мне пока не до еды. Как же я рада, что мы дома и я лежу в собственной постели!

В тот день настроение на вилле Бадольо царило мрачное, и все разговоры вертелись вокруг Счастливчика Лучано. Оказывается, о нем слышали даже в родной деревне Пепе, находившейся неподалеку от Napoli.

– Он очень опасен? – спросила я.

– Все мафиози опасны, – пожал плечами Пепе. – Думаю, большая часть собранных на концерте денег пошла ему в карман. Станет ли он преследовать нас на вилле Бадольо – не знаю. Надеюсь, что нет.

Позже одна из гувернанток рассказала, что Бетти попросила следить за детьми особенно тщательно и сразу сообщать, если вокруг виллы будут ошиваться какие-нибудь подозрительные типы. Им было велено ни на минуту не оставлять детей одних, избегать людных мест, вроде садов виллы Боргезе, и ездить только на автомобиле семьи Ланца.

На следующий день нагрянула еще одна беда – словно мало нам было грозного призрака мафии! Утро началось, как обычно: Марио встал рано и около часа распевался, прежде чем поехать на студию вместе с мистером Тайтельбаумом. Шофер и одна из гувернанток повезли девочек в школу, а мальчики остались дома – рисовать цветными карандашами и рассматривать картинки в комиксах.

Бетти по-прежнему пребывала в унынии, но все же посидела чуть-чуть с сыновьями, а потом поддалась на мои уговоры и съела немного пасты. Вскоре после обеда хлопнула входная дверь, и мистер Тайтельбаум чуть ли не на себе втащил в прихожую вдрызг пьяного Марио, от которого несло алкоголем.

Повисло зловещее молчание, а потом Бетти устроила такую сцену, какой мне еще не доводилось видеть. Собрав все свои силы, она обрушила на мистера Тайтельбаума целый поток горьких обвинений и не желала ничего слушать. Никем не замеченная, я тихо стояла в углу и наблюдала.

– Ты должен был о нем заботиться! Не давать ему пить! Я тебе доверяла, а ты допустил такое!.. – кричала Бетти.

– Я тут ни при чем, – оправдывался мистер Тайтельбаум. – Не могу же я все время за ним следить. Марио – взрослый человек, и, если он хочет выпить, никто не вправе ему помешать.

– Откуда он вообще взял выпивку?

– Понятия не имею. Я оставил его в гримерке и пошел сделать пару звонков, а когда вернулся, он уже прикончил целую бутылку. Наверное, послал за ней шофера.

– С меня хватит! – объявила Бетти. – Я больше так не могу!

– Я тоже, – холодно ответил мистер Тайтельбаум. Лицо его было непроницаемо. – Я предупреждал Марио, что останусь только при одном условии: если он не будет притрагиваться к выпивке. И я не шутил.

– Но ты не можешь просто взять и уехать!

– Могу. И, Бетти, я не просто уезжаю: я умываю руки. Пусть найдет себе другую няньку, а с меня довольно.

Не уверена, слышал ли распростертый на диване Марио их ссору, хотя кричали они громко. На следующий день, пока он лежал в постели и мучился похмельем, мистер Тайтельбаум ушел, перекинув через одну руку пальто с плюшевым меховым воротником, а в другой неся увесистый чемодан с остальными вещами. Он покинул виллу Бадольо, и больше мы его не видели.

Расхлебывать заварившуюся кашу Бетти предстояло одной. История снова вышла некрасивая: студия объявила, что синьор Ланца не в состоянии работать, и во второй раз прервала съемки. Бетти в отчаянии ходила из комнаты в комнату и ломала голову, как лучше поступить.

– Вот бы отправить его в такое место, где нельзя достать спиртного. Если пару дней не давать ему пить, все, глядишь, образуется само собой.

– А как насчет больницы, где синьор Ланца проходил курс похудания? – спросила я, желая помочь. – Там-то уж точно не будет спиртного.

Бетти пристально посмотрела на меня, взвешивая все «за» и «против»:

– А в этом что-то есть… Необязательно ведь всем рассказывать, почему он там – просто переутомился на работе и отдыхает. Может, именно отдых ему и нужен.

Вечером они опять сильно поссорились, а на следующий день Марио лег в больницу с диагнозом «переутомление».

Все на вилле знали правду, но не обсуждали ее даже между собой, боясь, как бы неосторожные слова не дошли до Бетти. Она легко огорчалась и плакала по любому поводу. Мы ничем не могли ее утешить, хотя и старались, каждый на свой лад: Пепе готовил сладкие лакомства, а гувернантки разучивали с детьми итальянские песенки. Самый красивый голосок был у Коллин, и, слушая ее, Бетти немного оживлялась, однако вскоре вновь впадала в уныние.

– Ей так плохо, – как-то сказала я Пепе, помогая ему лущить бобы. – Они с синьором Ланца любят друг друга, но все равно несчастливы. Если б только он бросил пить! Может, тогда бы их жизнь наладилась.

Кухня теперь стала моим убежищем, где я спасалась от царящего на вилле тягостного настроения. Завтрак, обед и ужин всегда подавали в одно и то же время, и это постоянство внушало уверенность, а разные вкусы и запахи радовали сердце. Ну а Пепе всегда был готов обсудить то, что меня беспокоило, и поделиться своими мыслями.

Отварив бобы, я очистила их ярко-зеленую сердцевину от серой кожуры и принялась наблюдать, как Пепе готовит ужин. Он работал быстро, мерил ингредиенты на глаз и никогда не сверялся с рецептом, действуя словно по наитию. Даже если бы мне удалось воспроизвести все его действия, вряд ли я получила бы тот же результат.

– Сколько ты жаришь лук? – спросила я, когда Пепе начал готовить соус.

– Пока не приготовится, – только и ответил он.

– А как ты делаешь эти маленькие орекьетте?

– Пустяки – просто мука с водой.

Несмотря на кажущуюся небрежность, работал Пепе, не жалея ни сил, ни времени. Чтобы приготовить хрустящий горький салат из пунтареллы, сперва нужно было отделить листья, потом нарезать стебли соломкой и вымочить в воде, чтобы они красиво закудрявились, а анчоусы на заправку приходилось подолгу толочь пестиком в ступке. Я наблюдала за Пепе, когда он разворачивал обертку из зеленых листьев и доставал оттуда шарик сливочного сыра буррата или месил сильными пальцами тесто для хлеба, пробовала готовящийся соус и чувствовала, как его вкус становится более насыщенным, слышала хруст, с которым Пепе разламывал спагетти, прежде чем бросить их в кастрюлю с бурлящей водой… Кипевшая на кухне жизнь пропитывала меня насквозь и согревала.

Пепе часто разрешал мне помочь, давая незамысловатые поручения: помешать деревянной ложкой жарящийся в горячем масле лук, налущить горох, разламывая нежные молодые стручки и вытряхивая горошины в дуршлаг, натереть кусок пармезана. Мы как будто готовили вместе, и это сближало.

Мы оба привыкли, что день на вилле начинается с музыкальных занятий синьора Ланца, и определяли по ним время: не пора ли мне будить Бетти и измерять температуру ее настроения, Пепе – ставить хлеб в духовку или натирать мясо смесью толченого чеснока и розмарина, а гувернанткам – переодевать девочек в школьную форму и причесывать им волосы.

При звуке его голоса меня всегда охватывал радостный трепет – думаю, то же испытывали и остальные. Но теперь хозяин лежал в больнице, и в доме было тихо и тоскливо.

Без его голоса мы все стали сами на себя не похожи. Уборщик Антонио больше не насвистывал за работой, шофер перестал игриво подмигивать хорошеньким горничным, экономка сделалась мрачной. Дни шли, новостей о Марио не было слышно, и постепенно даже Пепе начал впадать в уныние, а радость понемногу уходила с кухни.

Бетти теперь вставала рано и бродила по пустым комнатам в одном тонком пеньюаре. Часто я находила ее в какой-нибудь из приемных: она сидела в кресле, сжавшись в комочек, лицо у нее было бледное, взгляд безжизненный.

Однажды, придя на работу, я обнаружила на вилле еще большее запустение, чем обычно. С кухни не доносилось запаха кофе, а экономка до сих пор не поправила диванные подушки и не раздвинула шторы. Даже гувернантки еще не повели Коллин и Элизу в школу.

Я спустилась в подвал – проверить, там ли Пепе, и накипятить воды, чтобы сделать Бетти чай, но никого не нашла. Без Пепе на кухне было одиноко и пусто. Пахло моющим средством, и повсюду царил идеальный порядок: кастрюли отдраены и развешаны по стенам, стеклянная посуда начищена до блеска, ножи в подставке, тарелки стопками на полках. Обычно здесь кипела работа: стучали ножи, на плите что-то тушилось или шкварчало в масле, а центром всего этого был Пепе, деловитый и непредсказуемый.

Наконец Пепе появился и тут же приступил к своим обязанностям, пытаясь наверстать упущенное время. Он обращался со мной резче обычного и слушал мою болтовню вполуха. Стараясь ему помочь, я сварила кофе для прислуги, приготовила Бетти завтрак, сделала Дэймону и Марку тосты с яйцом. Потом отнесла подносы с едой наверх и снова вернулась на кухню.

Всю ночь я думала о Марио, недоумевая, почему жизнь, сулившая так много, внезапно пошла под откос. Я надеялась обсудить это с Пепе, однако в то утро настроение у него было неразговорчивое.

– Жизнь – сложная штука, – только и сказал он, когда я завела речь о пьянстве Марио и страданиях Бетти. – Все в ней не так просто, как кажется на первый взгляд.

– Но что мешает им быть счастливыми? У них все есть: деньги, слава, талант, красивый дом, четверо прелестных детей. На их месте я была бы довольна.

– Ты бы все равно нашла повод для недовольства – отыскала бы какую-нибудь торчащую нитку и дергала за нее, пока не распустится. Так всегда бывает.

Я впервые видела Пепе таким – голос бесцветный, в словах обреченность.

– Что с тобой? – спросила я. – Ты сегодня сам на себя не похож.

– Я такой, какой есть, – коротко ответил Пепе.

– У тебя грустный вид. Что-то случилось? – не отставала я. – Расскажи.

– Ничего не случилось. Просто мне сейчас не до веселья – настроение не то.

Страницы: «« 23456789 »»

Читать бесплатно другие книги:

Данное пособие является введением в основы программирования на двух языках. Сначала рассматриваются ...
О том, что виноград растет не только на юге, но и в более северных широтах, известно многим. Но тем ...
Эта книга – всего лишь мой личный взгляд на мир, жизнь и судьбу окружающих, их чувства и переживания...
В очередную книгу Ивана Евсеенко-младшего вошли рассказы и стихотворения, написанные в разные годы (...
В книгу вошли повести и рассказы, написанные автором в разные годы (1994—2013).Автору близка тема «м...
Этот мир стоял здесь со времен своего сотворения. То есть, он не стоял, а летел в пустоте, на невиди...