Любви все роботы покорны (сборник) Олди Генри
Завлечь в постель известного ростовщика оказалось проще простого. Достаточно было запросить со старого скряги Бернарда за ночь меньше обычного. Разумеется, обычного в его понимании.
От мэтра Лодуроса Лиза узнала, что Бернард снимал шлюх возле парка, где отирались товарки рангом гораздо ниже их с Анечкой. Ей даже пришлось придать лицу и одежде побольше вульгарности, чтобы не выделяться на фоне тамошнего контингента. Яркая помада, сильные румяна. Из одежды – простая льняная юбка, вязаная кофточка, сапожки. Впрочем, палку перегибать не следовало и кое-что из прежнего обворожительного шарма Лиза сохранила.
Она быстро нашла общий язык с постоянными обитательницами панели. Анечка была права, утверждая как-то, что какой уровень или стиль ни возьми, они мало отличаются друг от друга. Всем им едва хватает на жизнь. Просто богатые клиенты подразумевают и большие накладные расходы. Белье с парфюмерией и косметикой, парикмахеры и массажные салоны поглощают большую часть дохода. Только попробуй явиться на встречу с запахом пота или не слишком подвижным телом. Репутация создается годами, а рушится в один миг. Когда же уровень снижается, то и клиент идет более потертый. Зато на косметике и салонах можно экономить. Ужаться чуток там и здесь и даже нынешнюю квартиру им с Анечкой не придется менять. Потом неизбежно последует еще одна ступенька вниз. Лет через пять или шесть. Тут бывает по-разному. Потом эти ступеньки пойдут одна за другой со скоростью, наводящей тоску, и в конце почти каждую из них ожидает место беззубой старухи, снимающей угол в портовом квартале и работающей под покровом ночи. Хотя многие погибают раньше. Это – как игра со змеями мастера Майвенорда. Очередной клиент может оказаться маньяком или просто редким кретином, как в случае с Варваром.
Вообще, выход на панель – хорошая тренировка на будущее. Рано или поздно любой первоклассной шлюхе придется переходить на уровень ниже. Что бы там ни писали в романтических пьесах или романах, их сестру ожидает только одна дорога – вниз. Наверх пути не бывает. Это так же верно и незыблемо, как и тот факт, что со временем женщины не молодеют, а стареют. Впрочем, как и мужчины. Вот только платят в основном они, и потому старый пердун Бернард заказывал танец.
Ростовщик клюнул сразу, выделив ее среди веселой и вульгарной компании на панели. Он явно имел вкус. И он не был дураком. Старикашка сразу понял, что роскошная девочка фактически работает даром, что отойди она на два квартала в сторону театра или к ипподрому, как тут же легко подцепит юнца, сорящего папашиными деньгами. Поэтому Бернард, конечно же, заподозрил неладное. Любителей заманить богача в ловушку и выпотрошить имелось в столице с избытком. Но и старые чресла требовали разнообразия и спорили с осторожностью. Лиза решила его дилемму довольно просто. Она улыбнулась и протянула старику рекомендательное письмо от мэтра Лодуроса, после чего предоставила ему возможность самому выбрать ночлежку.
– Отвези меня туда, где знаешь каждый угол и каждого человека.
Так он и сделал. Бедняга не подозревал, что ловушки бывают разного рода и в ту, которая ему была уготована на самом деле, Бернард никак не рассчитывал попасть на старости лет.
Опыт ростовщика не защитил от магии. Ей достаточно было провести ладонью по обнаженному бедру, как старика чуть кондрашка не хватила. Еще бы, старый скряга привык покупать товар с распродажи. Такой гладкой кожи, как у Лизы, он, наверное, не видел с собственного детства, а такой желанной груди – с тех пор, как его отлучили от материнской. Но белые с сиреневой полосой трусики просто погрузили его в оцепенение.
Впрочем, старичок оказался молодцом. Не рассыпался, не умер, отработал как надо и даже не заснул после того, как насытился ее телом и ласками, а даже, напротив, повел себя весьма галантно.
– Когда я смогу снова увидеть тебя? – спросил он, поправляя жесткий ворот сорочки.
– Нет. Мы больше не увидимся, дружок. – Она натягивала на ноги чулки, стараясь делать это как можно более медленно и соблазнительно.
Ей предстояло вытянуть из клиента крупную сумму денег и спешить с подсечкой не следовало.
– Ты не можешь уйти просто так, – сказал он, еще не понимая, что сидит на крючке.
– Еще как смогу.
– Я заплачу вдвое против вчерашнего.
– Мне не нужны твои жалкие гроши, старик. Продолжай снимать шлюх возле парка. Это твой настоящий уровень. Я решила попробовать что-то новенькое. Я ошиблась.
– Подожди всего две недели.
– И что изменится, ты вдруг помолодеешь?
– Нет. Но я получу столько денег, что смогу позволить себе куда больше, чем теперь. Намного больше. Если ты согласишься бросить ремесло и остаться со мной, я куплю тебе дом на улице Перин или на Набережной. Я найму добрых слуг, о тебе будут заботиться, как о герцогине.
– Ерунда. У тебя и теперь денег достаточно, чтобы без труда купить целый квартал. Но ты скряга. А этого не изменишь никаким состоянием. Ни за две недели, ни за четыре.
– Ты не понимаешь. Тут дело не только в золоте. Если вовремя ссудить кого надо, то можно многого добиться. Поверь, через две недели изменится все. Я получу титул и перестану давать деньги в рост. Я буду сам их чеканить. Мне обещана должность министра финансов.
– Вот как? – переспросила Лиза. – Хорошо, милый, давай поиграем с тобой в министра финансов…
Лиза подбросила тяжелый кошелек на ладони, так что монеты приятно звякнули. Опытный слух хозяина кабинета легко отличил по звуку золото от серебра или меди.
– Проходите в смотровую и раздевайтесь, – сказал доктор Твордус.
– Я-то привыкла, раздеваясь, получать деньги, а не отдавать их, – усмехнулась Лиза.
Доктора, наверное, тоже можно было бы соблазнить. Но она вдруг подумала, что у нее остались одни-единственные трусики из того волшебного набора. А значит, осталась одна попытка вырваться из предписанного судьбой пути.
– Хотите сказать, что никогда не были у врача? – спросил доктор. – При вашей профессии, на которую вы только что намекнули, было бы верхом неосторожности манкировать медициной.
– Ну, вообще-то мне сказали, что вы отлично разбираетесь в травмах головы, док. Не думала, что для ее осмотра нужно снимать что-то большее, чем шляпку.
– Хорошая шутка, – признал Твордус. – На самом деле я специализируюсь на нервах, неврозах, психозах, посттравматических синдромах и многих других подобных вещах. Однако раз уж речь пошла о голове, то ваша, полагаю, в полном порядке. Во всяком случае на первый взгляд. Зачем же вы пришли ко мне?
– Если честно, мне и самой не мешала бы помощь. Знаете, с некоторых пор я стала бояться змей. По правде говоря, я их боялась с детства, но в последнее время это переросло в какую-то… как вы их там называете…
– Фобию, – подсказал доктор.
– Наверное. Вам виднее. Но с моим страхом, или фобией, я справлюсь сама как-нибудь. Сейчас речь идет о моей подруге. Несколько отморозков избили ее до полусмерти, и есть опасение, что голова бедняжки пострадала особенно сильно.
– Настолько, что сама она не может прийти сюда?
– Верно. Она лежит в госпитале ордена Вечной Любви.
– Монахи, врачующие одними молитвами. – Доктор брезгливо поморщился.
– Их компетенции было, однако, достаточно, чтобы назвать ваше имя, – парировала Лиза.
– Сдаюсь. – Твордус поднял руки. – А у вас острый язык.
– Надеюсь, этого хватит на весь курс лечения. – Она подвинула ему кошелек. – Каким бы долгим ни вышло дело.
Доктор взвесил на руке кошелек, кивнул и открыл большой сейф.
Кроме мешочков, столбиков монет, бумаг, там на особых полочках стояли пузырьки и баночки с препаратами. Лиза догадывалась, что за некоторыми наркотическими средствами, используемыми для лечения неврозов, могут охотиться гангстеры, скажем, из банды того же Варвара. Но ведь сейф их не остановит?
Доктор поправил несколько пузырьков, и до Лизы донесся неземной аромат, заставивший ее непроизвольно расслабиться.
– Что это за чудо, доктор? – спросила она. – От запаха у меня закружилась голова, и мне сразу же захотелось заболеть той самой болезнью, от которой лечат таким ароматом.
– Это не для вас, милочка, – засмеялся доктор. – Я готовлю бальзам для принца, которому, как вы знаете, вскоре предстоят серьезные бдения. Смесь полевых трав со всех концов света и некоторых других редких ингредиентов поддержит его высочество на протяжении долгой ночи. Мне заказал его советник Асиро.
– Потому что принц жаловался, что боится уснуть во время испытаний, свалиться в воду и утонуть? – спросила Лиза, нахмурив лоб.
– Верно. – Доктор пристально посмотрел на нее. – А вы, оказывается, не такая простушка, какой хотите казаться.
– Я встречалась с советником Асиро. – Она умолчала о принце. – Степные травы, говорите?
– Степные.
– Мне почудилось в этом букете что-то еще.
– Я не могу раскрывать всех секретов профессии, – засмеялся доктор. – Иначе неврозы начнет лечить каждый желающий.
Лавка господина Роланда всегда славилась изысканной одежной, дорогой парфюмерией и косметикой. Была здесь и особая комнатка с нижним бельем фривольных фасонов и расцветок. Верные жены сюда почти не заглядывали. Верным женам положено ложиться в постель в безобразном, бесформенном и бесцветном. Что же, это только повышает спрос на таких, как Лиза. Но сегодня тайная комната ее не интересовала, и она прошла сразу в отдел парфюмов.
– Лизонька! – раскрыв объятия, двинулся к ней навстречу Роланд. – Не желаешь ли перемерить новые коллекции вечерних туалетов, душа моя? На тебе они будут выглядеть ярче, чем на наших лучших картонках с витрины.
Она улыбнулась. Роланду позволялось говорить в таком тоне даже со знатными дамами. Все знали, что он любил мальчиков.
– Сегодня ничего примерять не будем, мэтр Роланд, – сказала Лиза. – Возможно, куплю кое-какие мелочи, и все. Хотя, знаете… нет ли у вас крема или духов с экстрактом железы красного бобра с островов Десятого градуса?
– Ты спрашиваешь о цолондо? – удивился хозяин.
– Точно. Так это и называется.
– В моем магазинчике есть все, душа моя, – гордо заявил Роланд. – Вот только не уверен, что у тебя хватит денег на такую безделицу, как бобровая струя. Да тебе она и не нужна, если честно. Ты выглядишь на все сто, милая. А цолондо пользуются старые, но богатые женщины, чтобы подстегнуть страсть молодых парней. Хотя, подозреваю, молодые парни предпочли бы взять деньгами.
– А вы не могли бы просто дать мне почувствовать аромат… мне очень нужно…
– Ха, ха… Только для тебя, Лизонька! Только для тебя… И смотри не вынюхай все до донышка…
Роланд достал из красивой коробки синюю стеклянную бутылочку с притертой пробкой и протянул ей. Лиза не сунула горлышко в ноздрю, как поступила бы на ее месте простушка, а как бы подогнала запах к носу взмахом ладони. Она переняла этот красивый жест у одного старого алхимика.
Долго принюхиваться не пришлось. Запах оказался знакомым. Точно таким же ее накрыло недавно у доктора Твордуса. Да. Вот теперь-то сидящее в дальнем уголке сознания подозрение переросло в уверенность. Кусочки мозаики сложились в картину, сюжет которой отнюдь не радовал. Впрочем, и огорчал не особенно.
Итак, принца хотят убить. И посадить на трон вместо него генерала Н’гомого. Если смотреть на вопрос с точки зрения реальной политики или даже общественной пользы, оно, наверное, и к лучшему. Генерал мог впрыснуть в деградировавшую монархию свежую кровь. Разобраться с внешними угрозами и разворошить застоявшееся болото внутри страны. Стань королем принц, страну очень скоро сожрут варвары, растащат на части соседи или окончательно разъест коррупция.
Лиза подбиралась к генералу почти две недели и наконец, задействовав многочисленных знакомых, получила приглашение на один из полковых праздников. Генерал был хорош собой. Невысок, но превосходно сложен и красив. А кроме того, он обладал тонким умом. Силой генерала боги тоже не обидели. Кажется, он был единственным человеком в городе и окрестностях, которого боялся сам Варвар. Ничего удивительного, что Лизу этот мужчина притягивал сам по себе, безотносительно маячившего за его спиной трона. А генерал, похоже, испытывал симпатию к ней. И вполне мог полюбить. Она могла сделать так, чтобы полюбил. Совратить здорового мужика на одну ночь при ее-то опыте – пара пустяков, тем более пока он еще обыкновенный генерал, пусть один из немногих высших военачальников. Он ведь не знает, что через несколько дней ему предложат взойти на пустующий трон.
Верный легион, состоящий из трех полков, почти в полном составе напивался сейчас за соседними столиками и там, во дворе, за огромными столами для солдат. Никто из соратников генерала даже не подозревал, что скоро полки войдут в столицу и вытряхнут все дерьмо из пришедшей в упадок аристократии.
Генерал слыл слишком честным, прямым человеком, и потому никто из заговорщиков не посмел бы намекнуть ему на возможное устранение принца. Заговорщики рисковали, давая тем самым шанс Варвару перехватить власть прежде генерала. Ему достаточно ввести банды в столицу. В упадочном государстве ведь как принято: кто поднимет флаг над стенами цитадели, тот и король. Но с другой стороны, генерал никогда не согласился бы на переворот, и головы заговорщиков давно уже стали бы украшением тех самых желанных стен цитадели.
Нет, советник Асиро был слишком хитер для примитивного удара в лоб. При отсутствии политического опыта у генерала, он так и так останется при власти достаточно долго, чтобы влиять на назначения и указы. А уж ушлый ростовщик Бернард не вложился бы в безнадежное предприятие.
Значит, генерал обречен стать следующим королем. Вот оно, будущее, Лизонька, бери его в руки! Используй последний шанс.
– Не желаете еще вина, сударыня? – спросил генерал.
Она улыбнулась ему, и он, отослав сомелье, собственноручно наполнил бокалы.
– Рубиновое с Побережья несколько сладковато для нас, военных, но пользуется спросом у дам.
– А дамы не разбираются в винах, не так ли? – спросила Лиза.
– Желаете это утверждение оспорить?
– Нет, что вы, генерал! Никогда бы не подумала вступать в спор с мужчинами о винах, войнах и политике.
– Но? Мне кажется, тут напрашивается какое-то «но».
– Но речь ведь о дамах, – продолжила она. – А в дамах я, поверьте, разбираюсь получше многих мужчин.
– И…
– И смею заверить, дамы вполне способны разобраться и в винах, и войнах, и в политике.
– Этому парадоксу позавидовал бы любой философ из пресловутых монахов Пещер. – Генерал откинулся на спинку стула и достал сигару.
– Вы делаете мне комплимент, генерал.
– Я люблю делать комплименты красивым женщинам.
– Я предпочитаю людей, готовых за красивых женщин подраться.
– А вы идете напролом, не так ли? – Генерал наконец раскурил сигару. Несколько раз выпустил дым и только потом спросил: – Кто же он?
– Варвар.
– Принести вам его голову?
– Если вас это не затруднит.
– Ну что вы, какое может быть затруднение в поимке первого гангстера королевства? – Н’гомого сделал глоток вина, и Лиза почти ощущала движение мыслей под его красивым черепом. – Однако не могу обещать, что сделаю это быстро. Мы, так сказать, избегаем общества друг друга.
– Нет ничего проще, мой генерал, – широко улыбнулась Лиза. – По выходным, насколько я знаю, негодяй играет в вист у госпожи Оливии Ард.
Она не осталась в эту ночь с генералом. Нет, они расстались друзьями, сохраняя друг у друга иллюзию на возможное продолжение романа, но вполне отдавая отчет, что продолжения, скорее всего, не будет. Причем она-то знала причину наверняка, а вот генерал догадывался лишь благодаря чудовищной интуиции. Лиза даже не сомневалась, что Н’гомого добудет голову Варвара, даже зная, что некому будет преподнести ее. Он добудет голову, даже если его отвлечет вдруг такая приятная мелочь, как вакантный престол.
Но до поры, до незримой черты ненаписанных хроник, будущее все еще имело много путей, и так получилось, что именно Лиза держала в руках ключи от большинства дверок истории. Она могла передумать и составить партию генералу. Прекрасную партию. О, этот человек плевал на условности. Он бы не запер ее, как принц, в загородном имении, стыдясь порочной любви. Нет. Н’гомого запросто посадил бы ее рядом с собой на трон.
Или было можно вернуться к принцу. Завоевать любовь второй раз будет гораздо проще. В конце концов она могла просто сорвать заговор. Причем сорвать одним из нескольких способов, некоторые из которых обязательно приведут к большой крови, а другие не будут замечены никем.
Весь следующий день Лиза провела в раздумьях. Она много раз бралась за перо и бумагу и трижды начинала послание словами «Мой принц…», а еще дважды выводила в заголовке письма обращение «Мой генерал…». Черновики, предназначенные как одному, так и другому монарху, рвались Лизой в клочки и исчезали в огне маленькой кухонной печи. А потом настал час, когда стало поздно предупреждать и того, и другого. История пошла своим чередом.
Анечка лежала на кровати с забинтованной головой. Хотя лечение прошло успешно, бинты она не снимала. Подруга отчего-то стеснялась коротко стриженной головы. Но это, как и бледное лицо, было теперь не важно. Потому что Анечка улыбалась. Улыбалась подруге и всему свету.
Тело Лизы блестело от мельчайших капелек воды, которые она не стала вытирать. Ей хотелось прохлады, и она добилась своего – кожа покрылась пупырышками.
– Трусики, – прошептала озадаченно Анечка. – Это те, что я тебе подарила?
– Последние, – подтвердила Лиза. – Я надела их для тебя.
– Для меня? Что это значит? – удивилась подруга.
Ее удивление не было холодным, возмущенным или презрительным. Она подалась навстречу и обняла Лизу.
– Так хочется тебя погладить, но эти дурацкие бинты…
– Так сними их, – разрешила Анечка.
Лиза принялась снимать бинты, а когда те закончились, не остановилась и взялась за одежду. Благо одежды на Анечке было не очень много.
– Я люблю тебя, глупышка, – сказала она.
– Ты так и не нашла своего принца?
– Мне больше не нужен принц.
Где-то в районе дворцовой площади послышался звон разбитого стекла, крики, лязг железа. По мостовой застучали копыта, донеслись четкие выкрики команд. Легион входил в город. Полки вносили генерала Н’гомого на трон.
Татьяна Богатырева
Время Лилий
У самых дверей ресторанчика прошу его:
– Сыграй для меня.
Слова отзываются восторгом и жаром предвкушения. Его глаза блестят, взволнованно приоткрываются губы.
– Играй. Только ты и рояль.
Он кивает. Да! С этих слов он – мой. Или я – его?
Мы так и не идем в ресторан. Разворачиваемся и быстро, почти бегом устремляемся вверх по Большой Никитской, навстречу людям с мечтательными и одухотворенными лицами. В их ушах все еще звучат хоралы Баха, а в наших сердцах уже… Равель? Моцарт? Скрябин? Я гадаю – что он выберет? Почему-то кажется, что Рахманинова…
Капельдинерша как раз запирает зал.
– Евгения Петровна, я принесу вам ключ завтра, – просит он.
Строгая седая дама окидывает нас скептическим взглядом и вдруг расцветает улыбкой.
– Не позже двенадцати. У третьего курса репетиция.
Она протягивает ключ, опуская глаза. Но нам нет дела до нее. Он обещал играть – а я слушать. Выбегаю на середину едва освещенного фонарями с улицы зала. Я пьяна, лечу…
Подняв руки в ауфтакт, даю тон: фа диез второй октавы плюс четверть тона. Стены зала вибрируют и поют странным гулким и стеклянным звуком.
Оборачиваюсь, смеюсь его удивлению.
– Вот почему резонаторы в стенах никогда не откликались. Четверть тона! Хитро.
Он качает головой, нащупывает выключатель. Загорается люстра.
– А говоришь, что не музыкант.
– Всего лишь теоретик.
Снова смеюсь. Сегодня мне все равно, что я не могу ни петь, ни играть. Сегодня мое сердце бьется: в такт его сердцу и его музыке.
Он вспрыгивает на сцену прямо через рампу. Подходит к роялю, касается крышки – осторожно, словно боится спугнуть. Ласкает ладонью, прислушивается. А я замираю, забыв дышать, будто он касается не крыла рояля, а моих крыльев.
– Любишь Рахманинова? – спрашивает он.
Оборачивается. Шальные, цвета африканского кофе, глаза полны колдовства, пальцы подрагивают. Он готов на все – ради меня, ради слушателя, которого никогда у него не было. И не будет.
– Люблю.
Пью его предвкушение, волнение, азарт. Любуюсь им, ладным и изящным, как альт Амати. Он открывает рояль, а мне кажется, что раздевает меня: вечерний воздух касается обнаженных струн, целует клавиши.
– Подожди, – останавливаю его. – Только ты и рояль.
Смотрит на меня непонимающе. Он уже там, в музыке.
Вспрыгиваю на сцену, подхожу. Глядя ему в глаза, легко касаюсь смуглой щеки, провожу ладонью вниз – плечо, грудь… Он дышит неровно, тянется ко мне.
– Только ты и рояль, – шепчу, поднимая край его футболки.
Он вспыхивает румянцем, вздрагивает. Поднимает руки, позволяя себя раздеть. Меня обдает жаром, его послушание и возбуждение откликаются острым удовольствием.
– А ты? – прижимает к напряженным бедрам, дергает мой сарафан. – Хочу видеть тебя.
– Сначала играй.
Отталкиваю, нащупываю «молнию» на его джинсах. Руки дрожат, во рту пересохло – запах дразнит, требует: попробуй на вкус, на ощупь.
Еле отрываюсь от него, обнаженного. Шаг назад, глубоко вдохнуть… Сердце бьется, как сумасшедшее, губы горят. Он так красив!
– Прелюдия c-moll, – объявляет он. Кланяется, словно перед полным залом, садится.
Ловлю его взгляд, кладу ладонь на рояль, киваю. И, едва его пальцы касаются нот, меня сносит шквалом наслаждения – страсть тяжелых аккордов, порывистые, шальные пассажи и болезненные до отчаяния ноны, весенний дождь стаккато и вкрадчивые, мягкие сексты… Звуки и чувства вырываются из-под крышки рояля, вьюгой и шквалом заполняют зал, бьются о стены и вылетают в окна. Я лечу вместе с ними – живая! Горячая. Боже, спасибо тебе!
Рояль вибрирует в финальном аккорде, я – вместе с ним. Непослушными руками стаскиваю с себя сарафан. Он поднимается навстречу, нагой, пьяный, словно занимался с роялем любовью. Миг мы смотрим друг на друга, а потом – он прижимает меня к роялю и берет властно, как брал рахманиновский аккорд. Инструмент отзывается стоном на каждый толчок, моему крику откликаются вмурованные в стены кувшины-резонаторы: фа-диез с четвертью…
– Кто ты?
Голова кружится, я еще не вернулась из-за края света.
– Лилия, – отвечаю, зарываясь пальцами в черные гладкие пряди.
Он усмехается, целует меня – губы, скула, висок. Прикусывает ухо, ласкает языком. Я выгибаюсь, шепчу:
– Дан… я хочу еще.
Он прижимает крепче, пробегает пассажем вдоль спины – у него очень сильные и чуткие пальцы. Откликаюсь стоном: h-moll. Чувство полноты сбивает дыхание, смешивает тональности. Я хватаюсь за его плечи, впиваюсь в губы – и двигаюсь, двигаюсь навстречу: тема сплетается с противосложением в порывистой фуге фа-диез, танец на нотном стане, шелк полированного дерева и слоновая кость клавиш, звон сопрановой струны и глубокая вибрация басов. Я – рояль, я – его музыка, я – он…
Щелкнул пульт, и прелюдия Рахманинова оборвалась. Черно-белые кадры воспоминаний улеглись обратно в холодный сундук памяти, к таким же драгоценным кадрам. В читальном зале повисла тишина. Пусто. Холодно. Мертво. Только доносится шум Петровки, еле слышно гудит кондиционер, а из абонемента долетают обрывки голосов: студенты всегда сдают книги в последний момент.
Я посмотрела в окно. Прямо напротив – афишная тумба. Крупными буквами: «Сергей Рахманинов. Концерт для фортепиано с оркестром. Исполняет Даниил Дунаев». И портрет: узкое лицо, известное всем почитателям классической музыки.
Он пришел без двух минут шесть.
– Лилия Моисеевна здесь? – звучный драматический тенор взлетел на второй этаж, минуя две закрытые двери.
Миг я слушала собственное сердце: откликнется? Промолчит? Застучало. Я улыбнулась, вдохнула запах старой бумаги, провела пальцем по резной спинке кресла, наслаждаясь ощущением дерева, и сбежала вниз.
– Лилия Моисеевна, вас спрашивает господин Дунаев! – встретила меня девушка, работающая на абонементе. Удивленный прищур, поджатые губы.
Я в ответ пожала плечами и пошла навстречу Дану.
– Здравствуй, – сказали мы одновременно и так же одновременно улыбнулись.
Он рассматривал меня, словно ожидал вместо тридцатилетней барышни аля синий чулок увидеть Анжелину Джоли. Я же рассматривала нити седины, еще больше заострившийся подбородок и проваливалась в почти позабытую за шесть лет разлуки атональную симфонию его чувств.
– Ты совсем не изменилась.
– Ты совсем не изменился.
Сказали в унисон, с сожалением и восхищением. Только один – правду, а второй – ложь.
Дан протянул букетик фиалок, поймал и поцеловал руку.
– Пойдем со мной, – то ли попросил, то ли велел он. – Ты мне нужна сегодня. Очень.
Я кивнула, бросила за спину: «Ниночка, закройте сегодня сами!» – и вышла в гудящую моторами и клаксонами майскую жару.
Мы шли быстро, почти бежали: наперерез Тверской, к Большой Никитской. На бегу перекидывались рваными, ненужными фразами: «Как ты?» – «А ты?» – «Отлично», – просто чтоб услышать голос. На нас оборачивались, кто-то даже сфотографировал. Зрелище и впрямь было странное: породистый джентльмен в белой рубашке и при бабочке тащит за руку девицу в длинной юбке и мешковатом свитере, с живыми фиалками в растрепанной прическе, при этом оба смеются, словно подростки, а с афиш на все это строго смотрит его же лицо.
Около служебного подъезда вышагивал Николаич, продюсер Дана. Он ругался в телефон и шарил глазами по толпе. Едва заметив Дана, Николаич помчался навстречу, распихивая перекуривающих перед концертом оркестрантов.
– Где тебя носит! Черт бы тебя побрал! – заорал он шепотом, чтобы не привлекать внимания телевизионщиков: те уже брали интервью у профессора Шнеерсона, некогда учившего сегодняшнюю звезду. – Это еще кто?
– Черт. Уже побрал. – Я изобразила голливудскую улыбку лично для него. – По просьбам трудящихся.
– Черт… – Глаза Николаича на миг приобрели квадратную форму, но губы уже складывались в светскую улыбку. – Лилия… э… Моисеевна, счастлив встрече. Не узнал.
– Да-да, богатой буду, – усмехнулась я.
Николаича перекорежило, а от Дана пахнуло досадой, сожалением, виной – и в этом терпком коктейле мне почудилось что-то очень неправильное.
Дан разыгрывался, пил чай с мятой и улыбался в телекамеру, делясь впечатлениями от посещения родной Москвы впервые за шесть лет. Я от него не отходила, ждала подвоха. Продюсер раз пять пытался отвести меня в сторонку и «серьезно поговорить», но Дан зыркал на него волком и чуть не рычал. Я же мило улыбалась, обещала «потом-потом» и ждала: слушать Николаича не имело смысла.
– Николаич, провались наконец! – не выдержал Дан за пять минут до выхода.
– Вместе с этой лярвой, – намекнула я, указав на ассистентку.
– Да как… – взорвалась та, но Николаич оперативно утащил ее за дверь.
Единственный поцелуй был сладким и очень долгим.
– Потом, Дан, – шепнула я в пульсирующую жилку на смуглой шее, провела по ней языком и отстранилась.
Запах… чужой, опасный. Запах подвоха.
Дан прижал меня, расстегнул мою заколку, вытащил фиалки и растрепал то, что утром было прической.
– Долго ты еще будешь притворяться мышкой?
– А я не притворяюсь. – Я встряхнула русой гривой, позволяя ей рассыпаться по спине. – И есть мышка.
– Мышка я, мышка… – Дан потянул вверх мой свитер, оглядел вышитый черный корсаж и стекающую в ложбинку меж грудей цепочку. Усмехнулся и закончил: – Говорила кошка.
– Расколол. – Я сделала испуганные глаза и прикрыла руками платину.
– Не уходи, пожалуйста. Только не сегодня.
– Сегодня – нет, – пообещала я и потянулась к его губам…
Нас прервал порыв сквозняка из распахнувшейся двери и запах: чужой, опасный. Мертвый. Дан обнял меня, то ли защищая, то ли прячась.
– Дааан, нехороший! – послышалось капризное сопрано.
– Кажется, мы не вовремя, – хохотнул пустой, голодный баритон.
Дверь захлопнулась перед носом Николаича, и до меня донеслось его облегчение пополам с досадой. Двое незваных гостей по-хозяйски прошли а середину кабинета.
Мне не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто пришел. Дабл-Ве. Виталий и Вероника. Широко известные в узких кругах личности. В отличие от меня, Дабл-Ве историей не интересовались и определить, кого прижимает к себе Дан, не могли.
– Симпатичная фигурка, – по мне скользнул оценивающий плотоядный взгляд. – Поделишься?
– Конечно, поделится, дорогой, – протянула Вероника, – он просто соскучился…
Я слушала их, слушала Дана. Его страх, смешанный с виной и страстью, пьянил и заставлял сердце колотиться. И пришел давно позабытый азарт – я была почти благодарна Дабл-Ве за то, что они не знают истории, плюют на закон и полностью отбили нюх дымом и духами.
– Лили? – шепнул Дан и погладил меня по волосам.
Только тут я поняла, что дрожу.
– Как трогательно. Прям котеночек, – пропела Вероника, протягивая ко мне руку, и тут же заорала: – А, черт!..
– Спасибо за комплимент. – Я обернулась и улыбнулась светло и наивно.
Высокий, холеный брюнет трудноопределимого возраста в костюме стоимостью с автомобиль замер за полшага до меня. Похожая на него, как вторая капля цикуты, девица в брильянтах, облизывающая покрасневшие пальцы, прищурилась на мое колье: серебро? Дабл-Ве топтались в замешательстве: инстинкты подсказывали, что пора поджимать хвост и драпать, а жадность и здравый смысл – что в этой пигалице не может быть ничего опасного, кроме серебряных цацек.
– Кто это, Дан? – снова первой пошла в атаку Вероника.
– Моя жена, – без колебаний соврал Дан.
Я чуть не засмеялась. Конечно, приятно. Боже, как приятно! Особенно после того, что он наговорил мне шесть лет назад…
– Прошу простить, но мне через две минуты на сцену. Поговорим позже, – холодно распорядился Дан.
Дабл-Ве синхронно кивнули и пропустили нас вперед. Так и спускались к сцене, двумя чинными парами.
Читать бесплатно другие книги:
