Тени в переулке (сборник) Хруцкий Эдуард

Прощай, «Гранд-отель»

Из гостиницы «Москва», из корпуса, вход в который со стороны памятника загрустившему теоретику коммунизма, выносили вещи. Под колоннаду сваливали картины, диванные валики, полированные столы.

А когда-то здесь был знаменитый кинотеатр «Восток-кино», переименованный потом в «Стереокино». Сколько я себя помню, там шел единственный отечественный стереофильм «Машина 22–12».

Но этот очаг культуры был палочкой-выручалочкой для молодых влюбленных, застигнутых осенней непогодой. Расставаться мучительно не хотелось, а деться было некуда, тогда и вспоминали о «Стереокино», где на кассах я никогда не видел жестокой таблички «Все билеты проданы».

Полтора часа в тепле, без дождя, а главное, в темноте.

Если сегодня мы пойдем от того места, где находилось «Стереокино», то ноги сами вынесут к гостинице и ресторану «Гранд-отель», или на московском сленге – «Гранд».

Рядом с ним была знаменитая парикмахерская. В ней царил мастер Санчес. Нет, не подумайте, что это, как нынче модно, бандитское погоняло. Мастера-художника действительно звали Санчес, и до этой цирюльни он трудился в Мадриде, а, спасаясь от генерала Франко, эмигрировал в СССР.

Заграничный парикмахер – это в Москве сенсация. Имя Санчеса обрастало легендами. Одни говорили, что он куафер из Парижа, другие тайно сообщали, что он был самым модным мастером Мадрида. Все это придавало обычному труженику бритвы и ножниц некий таинственный флер, и записаться к нему можно было только за месяц.

Вообще, все, что было связано с «Гранд-отелем», в Москве обрастало невероятными историями. Впервые я попал туда в 1944 году. Отец вернулся из очередной командировки, оделся в гражданское и объявил, что мужики идут кутить.

Мужиков на тот момент в доме было трое: он сам, дядька и я. Мы сели в раскрашенную зелеными лентами «эмку» и поехали в центр.

Ресторан «Гранд-отель» сразил меня тут же. Пол устлан коврами, зеркала на стенах, отделанные серебром, необычайной красоты люстра, бронзовые фигуры, сжимавшие в руках светильники.

Я осмотрелся и понял, что именно так должны выглядеть дворцы французских королей, о которых я читал в книгах Александра Дюма.

Отцу были выданы какие-то синие талоны, по которым он мог получить выпивку и закуску и даже мороженое для меня.

С той поры, читая, например, о роскошном таинственном дворце Монте-Кристо, я совершенно точно знал, как он выглядел.

Наше поколение военных мальчишек взрослело рано. Мы с детства узнали цену хлеба, денег, дружбы. Мы мало чего боялись и умели за себя постоять. Видимо, поэтому мы начинали жить, как старшие, едва окончив школу.

Мой покойный отец, несмотря на его серьезную работу, был отчаянным гулякой. По сей день до меня доносятся рассказы о его и дядиных похождениях. Я продолжил фамильную традицию, и московские кабаки стали на всю оставшуюся жизнь для меня родным домом.

Я часто бывал в «Авроре», «Национале», «Метрополе», «Астории», но, когда мне надо было пойти с девушкой посидеть, мы шли в «Гранд-отель». У этого ресторана была своеобразная аура, и публика в нем собиралась совсем не такая, как в других ресторанах. Она была более рафинированная, что ли. Там я встречал серьезных тридцатилетних мужчин, чьи фотографии через пятнадцать лет попадались мне уже на страницах журналов. Это были люди, поднявшие нашу науку; туда приходили журналисты «Известий», бывали чиновники МИДа – их можно было сразу же определить по красивой серой форме. В этом ресторане не устраивались купеческие загулы и никогда не было драк.

В конце зала, отгороженный резными дверями, находился бар. И заправлял в нем необыкновенный бармен Николай Сергеевич. Ко мне он относился необыкновенно тепло, так как знал очень хорошо моего дядьку. Он готовил нам очень вкусные, практически без спиртного коктейли, но это нас устраивало, потому что никто из нашей компании тогда не пил водку. Мы ходили в кабаки не выпить, а поесть, почувствовать себя причастными к взрослой жизни.

Когда не было посетителей, Николай Сергеевич присаживался к нам за стол и рассказывал всевозможные истории о «Гранд-отеле». Он пришел служить сюда в 1916 году и проработал в этой гостинице и ресторане практически всю жизнь. Перед его глазами прошло столько людей, что, если их собрать, можно было бы заселить всю Сретенку.

Одну историю я запомнил очень хорошо. Бармен рассказал мне об эстонской банде, сделавшей «Гранд-отель» своим штабом. Через много лет я разыскал следы этого весьма любопытного дела в архиве отдела ГПУ по борьбе с бандитизмом.

Пожалуй, эта банда была первой этнической группировкой в РСФСР. Она уникальна еще и тем, что в нее входило восемьдесят эстонцев, бежавших в 1916 году из Ревельской тюрьмы. Это были не просто уголовники, а настоящие гангстеры. Банда действовала в Петрограде, Москве, Самаре, Оренбурге, Ташкенте с 1918 по 1927 год.

Итак, 1920 год. Город Самара. В городском парке, в синематографе, идет фильма, как тогда говорили, «Разбитое сердце». Выпускница гимназии, а ныне делопроизводительница иностранного отдела губисполкома Лена Творогова пришла посмотреть на своего любимого артиста Мозжухина.

Рвал сердце тапер, извлекая из старенького рояля душещипательные мелодии. На экране любили, изменяли, ревновали – да, совсем другую жизнь показывали на целлулоидной пленке, красивую, романтичную. В ней не было места карточкам, жалованью по седьмой категории, грозных пролетарских лозунгов на стенах губисполкома.

Рядом с Леной в соседнем кресле сидел интересный блондин. Он угостил ее ландрином, вместе с ней переживал перипетии мелодрамы.

После сеанса, когда зажегся свет, Лена как следует разглядела своего соседа. Высокий, в белой гимнастерке, в фасонных бриджах и матово блестящих шевровых сапогах, он был похож на героя кинофильма.

Звали его Альфред Петерсон. Он умел красиво ухаживать. Приглашал Лену в ресторан, дарил подарки, рассказывал о замечательном городке Ревеле, веселой Москве и шикарном Питере. Лена стала его любовницей и ближайшей помощницей.

По просьбе Петерсона она выписывает ему и еще нескольким эстонцам вид на жительство для иностранцев. Творогова уже знала, что Петерсон, он же Карлсон, – главарь крупной банды, состоящей практически из одних эстонцев. Бандиты не гнушались ничем, но основной их специализацией было ограбление товарных поездов.

Часть банды в 1918–1919 годах была разгромлена уголовной секцией МЧК в Петрограде, оставшиеся на свободе бежали в Самару и Оренбург.

Карлсон-Петерсон давно уже хотел осесть в Москве. Столица была местом великих возможностей, тем более что через нее шел огромный железнодорожный грузовой поток.

В Самаре ему крупно повезло: его любовницей стала женщина, оформлявшая вид на жительство иностранцам. С такими документами вполне можно было ехать в Москву.

В России, несмотря ни на какие политические коллизии, к иностранцам относились (и относятся) с раболепным трепетом.

Вся банда собирается в Самаре, в частном доме в Церковном переулке.

Но тут произошло неожиданное событие. Лена Творогова узнает, что ее любимый изменяет ей с некоей Юлией Брик. Она от имени Карлсона-Петерсона посылает ей трогательное письмо и назначает свидание в роще над Волгой. Там она бьет соперницу тяжелой чугунной чушкой, завернутой в платок, по голове и выливает на лицо бутылку серной кислоты.

Ну чем не фильма в духе 1920-х годов?

Однако Брик чудом остается в живых и рассказывает сотруднику угро, кто покушался на нее.

Лену Творогову арестовывают и отправляют в домзак (так в те годы называли тюрьмы).

Вот здесь-то Альфред Карлсон-Петерсон забеспокоился. А что, если разгневанная любовница расскажет о фальшивых документах?

Через тюремного врача Липкина он отправил ей письмо, полное заверений в любви и обещаний выручить из тюрьмы. Обещание свое он сдержал. Сунул, кому надо, и народный следователь, ведущий дело, выпустил Творогову под подписку о невыезде.

Через два дня тело ее выловили рыбаки, а дома нашли записку: мол, не могу жить, совершив подлость. После ликвидации банды сотрудники ЧК выяснят, что Карлсон-Петерсон попросил Творогову написать записку о самоубийстве, якобы чтобы ее не искали в Москве. А дальше – как в старом кино: злодей убивает свою жертву.

Итак, летом 1920 года в московскую гостиницу «Гранд-отель» заселилась целая группа иностранцев. Один из них, тот самый Петерсон, именующийся теперь финским подданным Карлом Ивановичем Вырно, снял самые дорогие трехкомнатные апартаменты с телефонной связью. Эти хоромы под номером 36 и стали штабом эстонской банды, расположившейся в десяти минутах хода от Кремля.

Для большей конспирации один из ее членов, Янсон Венинсаар, и его любовница Мария Споргис покупают в доме номер 14 по Надпрудному переулку квартиру, где организуется главная «малина». Другой, более того, выправив фальшивые документы на фамилию Морозовского, поступает оперативником в МУР. Его задача – разведка и прикрытие банды.

Петерсон делит своих людей на две группы. Одна работает по поездам с грузами. Вторая уезжает в Питер. Поезда грабили просто и незатейливо. На промежуточной станции пять-шесть бандитов забирались на крышу вагона, в котором везли нужный им груз. В основном мануфактуру и обувь. Во время движения бывший акробат цирка Чинизелли Карл Метаал на ходу вскрывал крышу вагона. Вся группа спускалась в вагон, выламывала дверь и на перегоне в районе Москва – Сергеевская, где поезд из-за изгиба дороги замедлял ход, выбрасывала тюки.

Там их поджидала вторая группа, которая собирала краденое и грузила на подводы.

Вот тогда вступал в игру агент первого разряда МУРа Морозовский. Он сопровождал обоз до Надпрудного переулка. Если подводы останавливали постовые милиционеры, Морозовский доставал удостоверение и фальшивое сопроводительное письмо за подписью начальника МУРа Григория Никулина, в котором говорилось, что имущество передается детской школе-коммуне.

Вполне естественно, что подобный груз пропускался сотрудниками милиции без досмотра. В стране был необычайный дефицит обуви и верхней одежды. Поэтому товар эстонской банды расходился стремительно.

После дела в Надпрудном переулке появлялся торговец с Сухаревского рынка Лепецкий по кличке Соломон. Он забирал товар, платя за него без запроса.

А в это время Карлсон-Петерсон спокойно проживал в «Гранд-отеле». Свою долю, полученную с налетов, он обращает в драгоценные камни и валюту.

Банда работает, как хорошо отлаженный механизм. Группа Акробата, вскрыв вагон, немедленно уезжает в Питер, вторая группа вместе с подводами и лошадьми прячется на подмосковных дачах.

Но бандит, он и есть бандит. Сколько ни возьмет, ему все мало. Тем более что цены в кабаках астрономические, да и дорогие проститутки берут немало.

Акробат из цирка Чинизелли Метаал проживал в доме номер 6 по 1-й линии Васильевского острова. Хозяйка, дама бальзаковского возраста, смотрелась хоть куда. У нее начался роман с Акробатом. Вильгельмина Васильевна Тимофеева готова была отдать все, лишь бы мускулистый красавец стал ее мужем. Метаал соглашается, но при одном условии: они уедут жить в Эстонию.

В один прекрасный день Вильгельмина Васильевна попрощалась с соседями, погрузила на подводы картины голландских мастеров, дорогой фарфор и павловскую мебель и отбыла в Эстонию. С тех пор ее никто не видел, и это неудивительно. Труп Тимофеевой с тремя колотыми ранами обнаружили в парке неподалеку от Новой деревни через несколько месяцев.

Мебель и часть картин Акробат продал своему земляку Адамасу, человеку с темным уголовным прошлым. А остальные картины, фарфор и драгоценности увез в Москву.

Адамас решил быстро сбыть павловскую мебель и нашел покупательницу, Анну Николаеву. Но воровская удача не вечна, покупательница оказалась соседкой Тимофеевой. Увидев знакомую мебель, она обратилась в уголовный розыск.

На первом же допросе Адамас рассказал, кто продал ему мебель и картины. Николаева, часто бывавшая в доме убитой, описала остальные вещи.

МУР и уголовная секция МЧК начали проверять все антикварные лавки и нашли несколько голландских картин. Их продал финский гражданин Карл Иванович Вырно, проживающий в гостинице «Гранд-отель».

За ним было установлено наружное наблюдение, которое заметило, что его часто посещает сотрудник МУРа Морозовский. Наружка повела Морозовского. Так всплыл еще один адрес – Надпрудный переулок, 14. Соседи рассказали, что по этому адресу часто приезжают подводы, груженные мануфактурой.

ЧК проверила всех иностранцев с видом на жительство, окопавшихся в гостинице рядом с Кремлем, и с интересом выяснила, что многие из них – эстонские бандиты, бежавшие в 1916 году во время эвакуации Ревельской тюрьмы перед немецким наступлением.

Ровно в двадцать часов две группы чекистов и муровцев выехали на операцию. Тогда не очень придерживались каких-либо правил, поэтому номера в «Гранд-отеле» брали штурмом. Перестрелка длилась минут двадцать. Номер Карлсона-Петерсона был изрешечен пулями, а сам он и его любовница убиты.

В Надпрудном переулке после продолжительной перестрелки захватили десять бандитов и обнаружили огромное количество мануфактуры и обуви.

Но самое интересное случилось потом. Этого нет в оперативном деле эстонской банды, и я обращаюсь к рассказу бармена Николая Сергеевича. Рабочие, ремонтировавшие номер, где жил Карлсон-Петерсон, обнаружили тайник с валютой и драгоценностями. Не поделив свалившееся с неба богатство, один из рабочих убил напарника, пытался скрыться, но был схвачен.

А номер 36 все-таки отремонтировали, и в 1943 году в нем жил Болеслав Берут, будущий польский премьер.

Не знаю, закрепилась ли за этим номером дурная слава, как за знаменитой булгаковской квартирой, но необычайные постояльцы появлялись в нем регулярно.

В 1951 году там поселились два молодых веселых офицера – старший лейтенант и капитан. Возможно, я даже видел их. В ресторане «Гранд-отеля» бывало много лощеных элегантных офицеров. В те годы профессия военного была необычайно престижной, и дети тех, кого нынче в телепередаче называют «Большими родителями», отдавали своих чад не в МГИМО и Институт внешней торговли, а в военные академии.

Институты же, чьи выпускники уезжали работать за границу, отдавались на откуп паренькам из народа, которые садились «за колючку», как правило, после второй загранкомандировки.

Я еще раз повторю, что, возможно, я видел этих двух веселых офицеров из 36-го номера. Вполне возможно.

18 августа 1951 года на пульт дежурного 50-го отделения милиции поступил сигнал об ограблении сберкассы. Самое удивительное, что сберкасса располагалась на Пушкинской улице, как раз наискосок от отделения.

У начальника отделения подполковника Бугримова находился замначальника МУРа полковник Парфентьев. Через несколько минут милицейские чины прибыли на место и застали странную картину.

Кассирша из окошечка кассы, словно из бойницы, целилась из нагана в прилично одетого мужчину, мирно и одиноко сидевшего у окна.

– В чем дело? – спросил Бугримов.

– Этот мужчина, – кассирша угрожающе повела наганом в сторону задержанного, – так вот он подошел и сказал, что это ограбление, приказал подготовить деньги и сел к окну.

Задержанного обыскали. Нашли документы и два аккредитива на пятнадцать тысяч рублей (в деньгах 1951 года). Сумма по тем временам была громадная.

По документам задержанный был Виктором Сергеевичем Мухачевым, инженером Дальзолота. Задержанного привезли в МУР, связались с Магаданом и получили ответ. По установочным данным, Мухачев был отличным инженером, отвоевал два года, имел боевые и трудовые награды.

Но на все вопросы задержанный, чуть не плача, просил арестовать его и посадить в тюрьму. Мухачева отвели в кабинет начальника МУРа комиссара третьего ранга Кошелева. Там его напоили чаем, успокоили, и инженер Мухачев поведал свою одиссею.

Он прилетел в Москву на десять дней в Институт цветных металлов и золота, где ученый совет принимал его усовершенствование для драги. В аэропорту Внуково он сел в «победу» с шашечками и в машину подсели два веселых офицера – старший лейтенант и капитан.

Они весело пикировались, потом капитан достал карты и предложил разрешить спор. Короче, Мухачев и сам не понял, как начал играть с ними. Более того, он разгрузил попутчиков на полторы тысячи рублей.

Естественно, они познакомились. Офицеры, узнав, что инженер приехал с золотых приисков, решили помочь ему устроиться в Москве. И помогли. Сделали ему номер в гостинице «Гранд-отель».

О такой удаче Мухачев и мечтать не мог. Он жил в самом центре, из окна его номера были видны кремлевские башни.

Он, конечно, пригласил новых друзей поужинать. И, вернувшись из института, пошел с ними в гостиничный ресторан, поразивший его роскошью. Потом они пошли в 36-й номер к новым друзьям, где выпивали и играли в карты.

Офицеры отыгрались и даже немного растрясли своего нового приятеля.

Странно, но почему-то Мухачеву вдруг захотелось спать, и он прилег прямо на диване в одной из комнат. А молодые офицеры проверили карманы нового друга, обнаружили аккредитивы на крупную сумму, осмотрели его номер и нашли в чемодане пятьдесят тысяч наличными.

Утром инженер отправился на работу, а вечером новые друзья повезли его в гости к хорошим людям. Они приехали на Сретенку, там, в роскошной квартире, гуляла целая компания модных молодых людей и очаровательных дам.

Выпили много и сели играть. Дважды офицеры возили инженера в гостиницу, где он брал деньги из чемодана. Пятьдесят тысяч рублей, которые дали ему коллеги из Магадана на всевозможные покупки, были оставлены в квартире на Сретенке.

И опять они играли. А потом под конвоем двух офицеров его повезли в сберкассу, снимать с именных аккредитивов последние деньги.

Он уже отрезвел и понял, с кем имеет дело. Но проиграть доверенные тебе на далекой Колыме деньги считалось равносильным воровству, и такому человеку не было места в краю сурового мужского нрава. Вот и решил Мухачев сесть в тюрьму. Все равно дальше Колымы не пошлют.

Безусловно, бравые офицеры скрылись, как только подъехала милиция.

Узнав, что на Сретенке функционирует катран, в МУРе очень удивились. Никаких данных на эту «малину» у них не было. Специалист по шулерам Семен Альтшуллер заверил начальника, что слышит об этом впервые.

Тем же вечером провели операцию. Задержали десять человек, в том числе и двух офицеров, изъяли огромную сумму денег.

А ночью Кошелева и Парфентьева вызвали в МГБ. На них матерно орал замминистра Богдан Кобулов за то, что они сунулись не в свое дело. Закончив орать, он поинтересовался, как они вычислили квартиру на Сретенке.

Когда рассказ дошел до ограбления сберкассы, Кобулов хохотал так, что у него отлетел крючок на воротнике кителя.

– Всех задержанных немедленно отпустить. Офицеров под конвоем ко мне. О квартире – забыть. А Мухачеву этому верните деньги.

Недаром говорят, что жадность фраера сгубила. Два ловких агента МГБ, жившие в «Гранд-отеле» под видом блестящих офицеров, работали и на хозяев с Лубянки, и немножечко на себя. Такого в спецслужбах не прощают.

А Иван Васильевич Парфентьев рассказывал мне, что еще долго ждал неприятностей от всесильного Кобулова. Но, слава богу, пронесло.

Я надолго уехал из Москвы, а когда вернулся, вместо «Гранд-отеля» были строительные леса.

Города моей молодости больше нет. Уютного, зеленого, гостеприимного. На его месте строят другой, в котором по замыслу будут жить только богатые новорусские.

А мы, видимо, останемся в том времени, потому что в этом для многих москвичей не найдется места. Как старому «Гранд-отелю».

Последняя ставка

А этот дом стоит по сей день. Сколько его родственников в районе Чистопрудного бульвара развалили клин-бабой. А он остался. Когда-то рядом с ним трамвай «А» делал разворот и уходил обратно вдоль бульваров…

Дом этот старинный, с аркой, а к квартирам ведут скрипучие провинциальные лестницы. Здесь жил широко известный в узких кругах столицы Валька Грек. Почему ему дали такую кличку, было непонятно. Никаких ассоциаций ни с современными, ни с древними эллинами он не вызывал. Фамилию имел Ларионов, был блондином. Но сколько я его помню, Грек все время бормотал считалочку:

Вероятно, из-за этой присказки он стал носить свою громкую кликуху.

Когда-то в этой квартире жила огромная семья трамвайщиков Ларионовых. Но ледяной ветер социалистических преобразований, война и непомерный труд унесли его родных.

Валька остался один в трехкомнатной квартире, и ему пришла в голову счастливая мысль сделать «мельницу» – так в те годы назывался катран. В квартире номер 3 собирались центровые шпилевые, играли иногда по мелочи, а иногда и по-крупному.

Думаю, что МУР и МГБ прекрасно знали, чем занимаются Валькины гости. Но лучшего места для внедрения агентуры просто невозможно было найти.

Серьезные игроки приходили с отбойщиками, по-нынешнему – телохранителями. Отбойщик должен был проводить нанимателя с крупным выигрышем до квартиры, а в случае скандала на «мельнице» защищать его.

Для этого рекрутировали молодых ребят – боксеров или борцов. Платили хорошо – за вечер пятьсот рублей, еще тех, сталинских. Для сравнения скажу, что инженер получал зарплату тысячу двести в месяц и спокойно мог содержать семью.

Меня для этой замечательной работы нанимал мой сосед по улице Москвина, известный центровой катала Витя Кот.

Часто в квартиру номер 3 приходил знаменитый московский игрок Боря со странным прозвищем По Новой Фене. Ему, вопреки правилам, разрешалось приходить с женой. Звали ее Нина, и была она необыкновенно хороша. Натуральная брюнетка с гладкой прической, огромными синими глазами, убийственной улыбкой и потрясающей фигурой.

Она была чуть старше меня. Боря По Новой Фене тоже был хорош. Высокий, элегантный, над карманом пиджака орденская планка наград с двумя колодками ордена Славы. И награды были не туфтовые, а боевые. С 1942-го до конца войны он прокатал механиком-водителем тридцатьчетверки.

Играл он обычно часа три. Выигрывал, проигрывал: как ложилась карта. Со своими играл честно, без всяких примочек… Потом он забирал красавицу Нинку, и они уезжали на Борином трофейном «опеле-капитане» в ресторан «Аврора».

Я часто встречал его жену в Столешниковом, она небрежно шла к комиссионке, мужики замирали, словно кто-то невидимый дал команду «Смирно!». Она царственно кивала мне и скрывалась в дверях магазина.

Однажды январским вечером, когда шла обычная игра, зазвонил телефон. Валька поднял трубку, поговорил с кем-то и, войдя в комнату, сказал:

– Сводим шпиль на коду. Кочумаем, ребята.

Надо сказать, что Валька был в обычной жизни лабухом, то есть джазовым музыкантом-саксофонистом, поэтому говорил на языке, которым объяснялась между собой музыкальная Москва.

Он попросил игроков оставить отбойщиков, пообещав оплатить наши услуги, и, задержав Витю Кота, объявил:

– Боря По Новой Фене гуляет в «Метрополе», залетных грузин сейчас привезет на игру, так что будьте наготове, от зверьков всего можно ожидать.

Они появились примерно через час. Борька, Нина и трое шикарно (по тем временам) одетых грузин. Валька проводил их в лучшую комнату своей квартиры, где на стене, словно сабля, висел его саксофон. Мы сидели в соседнем, более скромном помещении, так что перипетии этой трагической схватки, о которой потом много лет судачила шпилевая Москва, я знаю со слов Вальки Грека.

Игра была крупной и шла с переменным успехом. Потом счастье отвернулось от Бориса. Он проиграл всю наличность, золотые часы и перстень, снял с жены украшения и тоже попал.

Тогда он бросил на стол ключи от «опеля». Бросил – и проиграл.

– Что будешь ставить? – спросил, весело улыбаясь, грузин. – Последняя ставка твоя.

– Жену, – спокойно ответил Борис.

– Как жену?

– Как лошадь, – спокойно ответил Борис.

– Тогда, слушай, – грузин вскочил, – я твою ставку принимаю! Но я не азербайджанец. У нас гаремов нет. Ты дашь слово мужчины, что, если проиграешь, я за любые деньги сделаю вам развод…

…Надо сказать, что в сталинские времена расторжение брака было делом очень сложным.

– …Я женюсь на Ниночке, – продолжал грузин, – и она прописывает меня в Москве. Состоялось?

– Состоялось, – зло ответил Борис, и Нина кивнула.

– Только играть будем моими картами, – заявил наивный кавказский человек.

– А почему тебе наши не нравятся? – поинтересовался Грек. – Тебе же в них перло, как из параши.

– Рисковать не хочу, – отвечал грузин, – ставка уж больно дорогая. Принеси из пальто мою колоду, – попросил он одного из своих спутников.

Тот вышел в коридор и вернулся с колодой.

– Проверяйте.

Борис внимательно осмотрел колоду, потом ее проверил Грек. Витя Кот достал лупу и изучил карты.

– Все чисто, – сказал он.

– Во что играем? – спросил Борис.

– В буру.

– Значит, так, – Борис перетасовал карты, – вы ставите весь мой проигрыш и двадцать тысяч.

– Состоялось! – Грузин положил на стол толстую пачку денег рядом с Бориным проигрышем и посмотрел на тихо сидящую в углу Нинку. – Только заряжаем на один удар.

– Заметано.

И Борис выиграл.

Улыбнувшись, он надел на руку часы, насадил на палец перстень. Невозмутимая Нинка надела свои украшения и положила в сумочку отыгранные деньги.

– На кону двадцать тысяч, положи. – Борис спрятал ключи от машины в карман.

– Поехали. Через час все было кончено. Грузины проиграли всю наличность и трое часов.

– Я ставлю пальто, – закричал грузин, – дорогое, ратиновое, с собольим воротником!

– Сегодня не ваш день, – мило улыбнулся Борис, – январь все-таки на дворе, а вы из теплых краев. Давайте в другой раз.

Грузины заголосили. Грек дал нам знак, и мы вошли в комнату.

Силы оказались явно неравными, и люди из веселого Тбилиси спокойно ушли.

– Фраера, – сказал Витя Кот, – неужели они думали, что мы у них в карманах не поменяем их колоды на за ряженные?

Прошло время, примерно лет двадцать, я решил поужинать в ресторане ЦДЛ. Хотя я не очень любил это престижное место, но там должен был появиться мой друг, замечательный писатель Валерий Осипов.

Я вошел в Дубовый зал, до отказа забитый мастерами отечественной словесности, и начал искать свободное место. И вдруг увидел очень знакомую и очень красивую даму, машущую мне рукой.

Я подошел и дико удивился. Это была последняя ставка Бори По Новой Фене Нинка, и сидела она за столом с Яковом Борисовичем Гольдиным, великим теневым дельцом Советского Союза.

Мы познакомились с ним в доме моего старого знакомого, в те годы короля подпольного трикотажа Ильи Гальперина, расстрелянного в 1967 году.

Яков Борисович, донельзя роскошный, сидел за столом в модном, кстати закрытом для посторонних, литературном клубе. Мест не было, и я сел к ним за стол.

– А я вас читал, – мило улыбнулся мне Гольдин, – ну, смотрю, после нашего последнего разговора у Гальпери на не нажили палаты каменные?

– Пока нет, – вздохнул я, – и не предвидится в обозримом будущем.

– Почему же? Мой ангел-хранитель Ниночка кое-что рассказала мне о вас. Вы же не всегда были журналистом.

– Вернее, я еще не был журналистом.

– Но это риторика, я могу предложить вам цех шелкографии в Днепропетровске.

– А почему именно мне?

– Если согласитесь – узнаете. За год подниметесь, станете богатым человеком.

– Я подумаю.