Бомба в Эшворд-холле Перри Энн

– Гревилл насильно принуждал Долл к близости с ним, и она забеременела. А затем он настоял, чтобы она избавилась от ребенка, иначе грозил выбросить ее на улицу без денег и рекомендации.

Шарлотта застыла на месте.

В голосе Томаса послышалась ярость, но это было ничто в сравнении с ужасом, испытываемым ею: словно чья-то ледяная рука сжала ее сердце. Миссис Питт подумала о своих детях. Она вспомнила, когда в первый раз взяла на руки Джемайму, крошечную и такую бесконечно драгоценную и родную. Это была часть ее самой и одновременно уже другое, самостоятельное существо. Она бы жизнь отдала, чтобы защитить свою дочь от опасности, отдала бы без раздумья, не колеблясь! Если Долл убила Эйнсли Гревилла, то она, Шарлотта, сделает все, чтобы спасти ее от суда, и пусть закон будет проклят!

Она медленно повернулась к Питту и уставилась на него:

– И она его убила?

– Кого ты имеешь в виду? – переспросил он, также пристально глядя на жену. – Долл или Юдору?

– Долл, конечно! – ответила женщина и тут же поняла, что убить могла и миссис Гревилл, потрясенная предательством и жестокостью мужа. Не поэтому ли Томас так мягок с ней? Значит, он понимал, сочувствовал и жалел ее? Юдора была прекрасна, ранима и так отчаянно нуждалась в чьей-то силе и поддержке… Ее мир пошатнулся: настоящее, будущее и отчасти прошлое – все пошло насмарку. В течение нескольких дней у нее украли все, чем она обладала. Ничего удивительного, что Питт ее жалеет. Она возбуждала в нем его лучшие чувства, его мягкость, умение смотреть без предвзятости, добиваться истины и в то же время скорбеть о ранах, которые приносит познание.

В Томасе вообще было много от странствующего рыцаря былых времен – жажда быть необходимым, бороться и спасать, мериться силами с драконами зла и несправедливости. Юдора же была прекрасной дамой, которую постигло несчастье. А вот она, Шарлотта, такой «угнетенной невинностью» не была. Она тоже была уязвима, но совсем иначе, только в душе. Ей ничто не угрожало, разве что неясное ощущение отстраненности – не физической, а скорее эмоциональной.

– Нет, я не верю, – сказала она, имея в виду Долл. – Неужели все это имеет отношение к смерти Гревилла?

– Не знаю… прямое или косвенное, но надеюсь, что не имеет.

Шарлотта вновь повернулась к зеркалу и взяла розовое молочко. Она еще не совсем была готова ко сну. Медленно, легкими движениями молодая женщина снова и снова втирала молочко в кожу лица, потом шеи, а потом – снова в лицо, похлопывая пальцами по вискам и не обращая внимания на то, что часть жидкости попадает на волосы. Прошло еще десять минут, прежде чем она погасила газовую лампочку и юркнула в постель рядом с Питтом. Нежно коснулась мужа, но тот уже спал.

Завтрак прошел в очень натянутой обстановке. Шарлотта, сделав над собой усилие, встала рано: ей очень этого не хотелось, однако она не могла предоставить Эмили самой себе. Поэтому миссис Питт спустилась к завтраку первой, и почти сразу же за ней в столовую вошел Падрэг Дойл. Шарлотта любезно поздоровалась с ирландцем, с любопытством глядя, как он накладывает себе еду с буфетной стойки и усаживается на место. Падрэг, как и всегда, с первого же дня приезда был безупречно одет, а его гладкие темные волосы – зачесаны до блеска. Длинное лицо, смеющийся взгляд и складка губ свидетельствовали о его полнейшем самообладании.

– Доброе утро, миссис Питт, – сказал он, слегка играя голосом.

Шарлотта не могла понять: то ли его поведение говорит об откровенном безразличии к несчастью, случившемуся в доме, то ли о решимости преодолеть страх, о естественном желании одержать верх над отчаянием и мужественной готовностью принять вызов к борьбе. Хотя возможно, что эта жизнерадостность тона – обычная ирландская беспечность и бравада. Однако миссис Питт не могла не ответить ему в том же тоне. Что бы ни скрывалось за этой смешливостью, ее настроение все же улучшилось. Падрэг нравился ей гораздо больше, чем Фергал Мойнихэн с его мрачным и довольно кислым выражением лица. Будь она на месте Айоны и имей возможность выбирать, в кого влюбиться, она бы гораздо охотней и скорей выбрала Дойла, несмотря на то что он был старше ее лет на двадцать или около того. С ним настолько интереснее и забавнее!

– Доброе утро, мистер Дойл, – ответила Шарлотта, улыбаясь. – Вы видели, какое ясное сегодня небо? Так приятно будет прогуляться сегодня в лесу…

Он тоже улыбнулся ей – в знак согласия и дружеского расположения – и ответил:

– Да, это удача; ведь довольно трудно найти себе занятие в дождливый день, когда столько подводных камней для разговора, как в нашем случае.

Миссис Питт позволила себе легонько рассмеяться и потянулась за тостами и абрикосовым вареньем.

Вошла Айона. Она поздоровалась с ними обоими, села на свое место и, как всегда, пренебрегла едой, поставленной на буфетную стойку, удовольствовавшись тостом и медом. На ней было романтическое темно-синее платье, подчеркивающее синеву ее глаз. Ела миссис Макгинли молча и, казалось, сохраняла полное самообладание. Ее красота отличалась драматизмом – она на всех неизбежно производила сильное впечатление. Но была в ней вместе с тем какая-то отстраненность, из-за чего эта дама казалась Шарлотте холодной. Было ли это следствием поглощенности Айоны своими трудностями, которые, в свою очередь, поглощали тепло ее чувств? Насколько глубоко она любила Фергала Мойнихэна? Кстати, любила ли она когда-нибудь своего мужа или это был брак, заключенный по другим причинам? И в каком возрасте она вышла замуж? Наверное, лет семнадцати-восемнадцати, слишком еще молодой, чтобы понимать, какой женщиной она станет в течение следующих пятнадцати лет и какие неутоленные желания возникнут у нее за это время? А любил ли ее Лоркан? Казалось, он был скорее сердит и смущен при виде той ужасной сцены в спальне, чем потрясен в своих чувствах… Если бы, например, ее, Шарлотту, таким образом обманул Томас, ее мир рухнул бы. Макгинли же казался далеко не сломленным. Хотя люди не обязательно воочию демонстрируют свои сокровенные чувства. Да и зачем? Возможно, это его способ подавить боль, сделать ее невидимой для посторонних глаз. Это вполне естественно. Это ведь так важно – блюсти свою гордость и самолюбие. Особенно для мужчин.

Может быть, Айона так и живет, от одного несчастья к другому, тщетно пытаясь найти приятное общество и немного страсти, стремясь поддаться обоюдному очарованию, – но ищет это все там, где никогда не сможет этого обрести? Или она хочет, чтобы в ее муже вспыхнула ревность, желание, увядшая потребность в ней? Или это следствие взбалмошности, каприза – сделать то, на что другая женщина не решилась бы, учинить нечто такое, что заставляло бы говорить о ней? Чтобы ее имя, как огонь, пробежало по множеству языков и тем самым сделало бы ее в своем роде бессмертной, чтобы она стала новой Ниссой Дойл, только живой?..

Пока миссис Питт размышляла над всем этим, вошел Фергал.

– Доброе утро, – сказал он вежливо, поочередно взглянув на присутствующих. Все они что-то пробормотали, Айона же быстро взглянула на него и опустила глаза.

Мойнихэн взял яйца, бекон, грибы, помидоры и почки и сел в отдалении, так что с Айоной его разделял почти весь стол. Зато оттуда он мог смотреть на нее и фактически почти не отводил от нее взгляд. В резком утреннем свете его лицо выглядело бы совершенно гладким, если б не мельчайшие морщинки около глаз и более, чем обычно, заметные складки у носа. Внешне Фергал казался спокойным. Если его мучили какие-нибудь неприятные чувства, он скрывал это очень и очень искусно. Глаза у него были окружены тенью, но он держался свободно и в нем не было заметно никаких внешних признаков бессонницы, от которой мучилась бы Шарлотта, окажись она в подобной ситуации.

Увлекла ли миссис Макгинли эта внутренняя сила, которой недоставало ей самой, хотелось ли ей растопить пламенем своих грез холод души этого человека, испробовать свои чары на этом ледяном сердце?

А может быть, она, миссис Питт, к ней несправедлива, потому что Фергал ей не нравится? А не нравится он ей потому, что она с самого начала взглянула на него глазами оскорбленной, разгневанной Кезии…

– Похоже, сегодня будет приятная погода, – заметил Падрэг, разглядывая небо в высокие окна. – Наверное, можно будет сегодня немного прогуляться после ланча.

– Да, очевидно, обойдется без дождя, – ответил Мойнихэн.

– Ну, я не возражаю против небольшого осеннего дождичка, – улыбнулся Дойл. – Мне нравится стук капель по опавшим листьям, запах влажной земли… Это лучше, чем сидеть в зале совещаний!

– Вам не удастся отвертеться от разговора, – предупредил его Фергал. Теперь он не смотрел на Айону, но Шарлотта просто чувствовала, как остро он ощущает присутствие этой женщины и как старается не повернуться к ней снова.

Миссис Макгинли сосредоточилась на чае и тосте – она смотрела на них не отрываясь и так внимательно, что могло показаться, будто перед нею рыба со множеством костей.

Никто не принес с собой утренних газет. Не потому ли, что там должен был быть напечатан приговор по делу Парнелл – О’Ши?

Общая атмосфера была очень напряженной; казалось, даже воздух потрескивал, как чрезмерно накрахмаленная скатерть. Миссис Питт никак не могла решить, нужно ли ей о чем-нибудь заговорить, как бы фальшиво это ни прозвучало, или она сделает этим только хуже.

Вошла Джастина.

– Доброе утро, – поздоровалась она со всеми. – Как поживаете?

Ответом были молчаливые кивки или полуулыбки.

– Спасибо, хорошо, – сказал Падрэг, – а как вы, мисс Беринг? Вряд ли вы ожидали таких событий, когда ехали сюда?

– Нет, конечно, – ответила девушка задумчиво, – никто никогда не думает о трагедиях. Но мы должны оказывать друг другу поддержку.

Она взяла немного еды, села напротив Шарлотты и улыбнулась ей – не просто из вежливости, но с острым чувством понимания и не без сдержанного юмора.

– Я заметила чудесные заросли жимолости в западной стороне от березовой рощи, – заговорила она. – Наверное, весною она прекрасно цветет. Люблю ее запах, он просто опьяняет под горячим солнцем!

– Да, запах чудесный, – согласилась миссис Питт, понятия не имевшая о том, как пахнет жимолость под солнцем, потому что никогда не бывала в Эшворд-холле весной. Но какое это сейчас имело значение!

– И еще запах цветущих каштанов, – добавила она и обратилась к Айоне: – А у вас в Ирландии они растут?

Та, по-видимому, удивилась:

– Да, да, конечно. И я всегда жалела, что эти цветы нельзя принести в дом.

– Но почему же? – воспользовался возможностью задать ей вопрос Фергал.

– Приносить в дом майские цветы к несчастью. – Миссис Макгинли пронзила его своим блестящим синим взглядом, словно пригвоздив к месту. Казалось, он был не в силах от нее отвернуться.

– Но почему? – снова тихо спросил Мойнихэн.

– Потому что для горничной много работы – убирать за ними, – быстро ответила Шарлотта. – Когда они осыпаются, то повсюду остаются сотни сухих крошечных лепестков и много мельчайших черных точек.

– Следы насекомых, – предположила, улыбаясь, Джастина.

Падрэг заморгал и едва заметно улыбнулся.

И внезапно разговор стал более непринужденным. Миссис Питт почувствовала себя немного раскованней. К тому моменту, как к ним присоединились Лоркан и Карсон О’Дэй, в столовой иногда даже звучали легкие смешки. Так было и когда вошел Пирс.

Вскоре появились Джек, Эмили и Томас, и, по крайней мере, стало казаться, что все заняты каким-то общим делом.

О’Дэй был, по-видимому, настроен очень оптимистично, а может быть, просто стремился создать такое впечатление.

– Вы когда-нибудь бывали в Египте? – с любопытством спросил он у Джека. – Я недавно прочел несколько в высшей степени интересных писем о поездке туда. Письма старинные. И мне их сейчас очень недостает. – Он улыбнулся, глядя на Эмили, а потом перевел взгляд на Шарлотту. – Письма женские. Одни принадлежат мисс Найтингейл[14], чье имя все мы, конечно, знаем. Хотя там побывали и другие выдающиеся женщины, и на них эти путешествия произвели огромное впечатление.

И он стал рассказывать о путевых заметках Гарриет Мартино[15] и Амелии Эдвардс[16]. Все с интересом его слушали. В особенности его рассказом была увлечена Джастина. Шарлотта тоже могла бы проявить такое же внимание к этой теме, но в иное время.

Кезия явилась к завтраку последней. На ней было бледно-зеленое платье с отделкой из пестрого шелка. Это были цвета Эмили, хотя и не ее стиль. Впрочем, они прекрасно подчеркивали цвет волос мисс Мойнихэн и белизну ее кожи. Она вообще выглядела в это утро очень красивой. Шарлотта даже удивилась, не понимая, что произошло с этой женщиной. Ей было уже под тридцать, она была в высшей степени умна и очень хорошо образована – во всяком случае, в политическом, если не в академическом смысле. Когда-то она была страстно, всепоглощающе влюблена, но ее семья и вера помешали увенчанию этой любви браком. И Кезия пожертвовала чувствами, чтобы утвердить свои убеждения и обеспечить им победу. Может, она сейчас полагает, что принесенная ею жертва должна вознаградиться?

Или же она решила, что предательство Фергала и ее освобождает от обязательств?

Сидя напротив нее за столом, миссис Питт еще подмечала гнев, сквозивший в ее движениях и в том, как мисс Мойнихэн крепко сжимала вилку, в напряженности ее осанки и в том, как она любезно разговаривала со всеми присутствующими, кроме брата или Айоны.

Теперь обсуждали уже не Египет с его Нилом, храмами, пирамидами, иероглифами и развалинами. Речь зашла о недавно впервые поставленной опере Верди «Отелло».

– Очень мрачная, – неодобрительно сказал О’Дэй, передавая Шарлотте апельсиновый мармелад. – Поистине, для партии Отелло нужен героический голос и невероятный подъем чувств.

– И актер должен быть замечательный, наверное, чтобы исполнить такую роль, – добавила Джастина.

– Да, разумеется, – кивнул Карсон, наливая себе еще чая. – И на роль Яго тоже требуется замечательный артист.

Кезия взглянула на Шарлотту, словно собиралась что-то сказать, но не решилась. Однако все, что она думает о прелюбодеянии, предательстве, ревности и подлости, можно было ясно прочесть по ее глазам.

– Да, для этой роли потребуется прекрасный баритон, – улыбнулась мисс Беринг, оглянувшись по сторонам. – А партия Отелло, я полагаю, теноровая?

– Естественно, – рассмеялся Падрэг, – главные герои всегда поют тенором!

– Но в «Риголетто» тенором поет злодей, – вставила Эмили и тут же покраснела от досады на саму себя.

– Совершенно верно, – подтвердила мисс Мойнихэн, – лицемерный дамский угодник. Безнравственный, бесчестный и безжалостный.

– Но зато поет он, как ангел, – перебил ее Падрэг.

– Если ангелы поют, – сухо заметил Фергал, – то они, наверное, также и танцуют, и рисуют картины…

– А что, на небесах есть краски и холст? – спросил Лоркан. – А я-то думал, что там все невещественное, эфемерное… бестелесное, беспартийное, бесстрастное… – Он искоса взглянул на Мойнихэна, а потом на Айону. – Но мне кажется, что так скорее выглядит настоящий ад… во всяком случае, для некоторых.

– Однако ангелы доносят до трона небесного наши молитвы, – вмешалась Шарлотта, – а их весьма затруднительно изложить языком танца.

Джастина расхохоталась, и почти все остальные тоже, радуясь тому, что, по крайней мере, исчезло напряжение. Фантазия рисовала присутствующим нелепые картины, как танцующие ангелы мимикой излагают людские просьбы. Последовали одно-два соображения на этот счет, в юмористическом духе. Когда же все немного успокоились, О’Дэй стал расспрашивать Джека о местных достопримечательностях.

«Интересно, – подумала миссис Питт, наблюдая за присутствующими, – станет ли Карсон О’Дэй вождем национальной партии, если Парнеллу придется уйти в отставку?»

Он, казалось, больше других был способен внимать доводам разума и сочувствовать. Однако за спиной у этого человека была тяжесть унаследованных традиций, как и у всех остальных, и он должен был неуклонно следовать по стопам другого выдающегося сильного лидера. Его брат был искалечен туберкулезом, иначе сейчас он бы занял место у руля. Теперь же Карсон в одиночку должен отстаивать фамильное превосходство и исполнять священный долг патриотизма. А это тяжкое бремя.

Шарлотта искоса поглядела на О’Дэя, на его квадратное лицо, гладкие, довольно тяжелые щеки и ровные полоски бровей. Оно разительно отличалось от лица Падрэга Дойла. Да, этому мужчине свойственно воображение, но не остроумие, не способность быстро и легко смеяться. Вместо этого миссис Питт видела в нем прямолинейность, сосредоточенность и ясное понимание цели. Такого человека очень нелегко узнать, но если это удается, то можно рассчитывать на несомненную и полную преданность. Она бы поняла Айону, если бы та бросила вызов подобной определенности. Хотя бросание вызова не всегда забавно, разве только веришь, что есть шансы преуспеть, как бы ни отдален был успех. Нет, подумала Шарлотта, никому не удалось бы манипулировать Карсоном О’Дэем – над ним властны только его собственные устремления к победе.

Питту завтрак тоже показался трудным, но по другим причинам, чем его жене. Он не ощущал никакой обязанности смягчать светские трения, хотя и сочувствовал тяжелой доле Эмили. Ему не хотелось, чтобы доля эта стала еще тяжелее, но сейчас он был всецело поглощен вопросом, кто убил Эйнсли Гревилла, и страхом, что Юдора, несмотря на ее возражения, что-то знает, но ни за что не хочет в этом признаться даже самой себе.

Однако суперинтендант не мог ее за это осуждать. Эту женщину так глубоко ранили, что если она хотела остаться лояльной по отношению к брату, ее желание легко было понять.

Питт оглядывал также сидевших за столом, все время думая о том, кто еще из них мог оказаться преступником, взвешивая все «за» и «против». Дойл очень красноречиво о чем-то говорил с напряженным лицом и немного жестикулируя над белой льняной скатертью, по краям которой был вышит герб Эшвордов. Руки помогали ему подчеркнуть то, о чем он рассказывал.

Фергал Мойнихэн слушал его так, словно ему было интересно, но почти ежеминутно взглядывал на Айону. Ему не очень хорошо удавалось скрывать свои чувства.

Если Лоркан это и замечал, то вел он себя гораздо умнее и серьезнее. Его худое, напряженное лицо и глаза необычного кобальтово-синего оттенка рассеянно глядели в пространство, но когда Падрэг говорил что-то особенно любопытное, он внезапно улыбался, и улыбка делала его лицо потрясающе живым и выразительным. Однако такой момент проходил, и Макгинли опять погружался в мир сугубо личных раздумий, хотя они, по-видимому, не причиняли ему боли и были сродни грезам, которые нельзя было назвать неприятными или горестными.

Несколько раз Томас ловил взгляд Шарлотты. Она прекрасно выглядела в резком свете осеннего утра с ее смугловатой кожей цвета меда, чуть зарумянившимися щеками и глазами, которые потемнели от волнения. Миссис Питт, казалось, беспокоилась за всех и каждого. Она неоднократно взглядывала на Кезию, опасаясь, не скажет ли та чего-нибудь неприятного в своем все еще разгоряченном состоянии, и все время помогала Эмили, направляя разговор в нужную сторону, стараясь быть веселой и обходить опасные темы.

Питт очень обрадовался первой же возможности извиниться, встать из-за стола и пойти на поиски Телмана, который, конечно, будет груб, резок и раздражителен от того, в каком положении оказался, и от того, что дом богат и роскошен, а четыре пятых живущих здесь людей – слуги, но суперинтендант не станет снисходить к его чувствам. Он сделает вид, что не понимает, чем тот недоволен.

Почти сразу же за ним из столовой вышел Джек. Томас подождал его у подножия лестницы.

Лицо у Рэдли вытянулось. Он скорбно улыбнулся свояку. Вид у него был усталый. Оказавшись рядом с ним, Питт заметил тонкие морщины у его глаз и рта. Да, это был уже не тот модный красавец, в которого влюбилась Эмили и чье довольно раскованное обаяние сначала пугало ее, заставляя считать Джека пустым малым. Глаза у него все еще были по-прежнему красивы, ресницы оставались все такими же длинными и темными, но появилось в нем и нечто новое. В начале его жизни в обществе у Рэдли не было денег – был только хорошо подвешенный язык, остроумие и уменье льстить с искренним видом и развлекать, как будто бы совершенно к этому не стремясь. Этот человек посещал многие дома и всюду бывал желанным гостем. Он сделал свою способность нравиться образом жизни и не брал при этом на себя никаких обязательств.

А теперь у него на руках оказался Эшворд-холл со всеми вытекавшими отсюда заботами и хлопотами, а также место в парламенте, и, что самое главное, перед ним стал маячить идеал джентльмена и политического деятеля. Он сам поставил перед собой образец и хотел его достигнуть. В эти выходные Рэдли познавал свою истинную цену, и Питт ни разу не слышал, чтобы он пожаловался на трудность положения. Политик принял бремя ответственности и нес его скромно и элегантно. Если это бремя и пугало его, то он никак этого не показывал – пожалуй, вот только сейчас, когда он взглянул прямо в глаза Томасу, тот заметил тень страха, в котором Джек не признавался даже самому себе.

– Воротничок слишком трет, – сказал Рэдли с насмешкой над своей собственной привередливостью и пальцем оттянул его от горла. – Такое чувство, будто меня душат.

– И душат не только во время совещания, но и завтрака? – сочувственно вздохнул его свояк.

Джек, пожав плечами, ответил не сразу:

– Да, нужно терпение Иова, чтобы подвести их к состоянию вообще обсуждать что-то, имеющее хоть какую-то важность. Не знаю, чего Гревилл хотел всем этим добиться. Каждый раз, когда мне кажется, что кто-нибудь из них меняет направление мыслей, все внезапно рушится. – Он положил руку на несущий столб лестницы и слегка прислонился к нему, как к опоре. – Никогда и не подозревал, как сильны старинные ненависть и вражда до сих пор, как глубоко они укоренились. У этих людей они впитались в плоть и кровь, до мозга костей. Ненависть стала частью их существа; они льнут к старым распрям, лелеют их, словно, утратив ненависть, они потеряют самих себя. Что мне с этим делать, Томас?

– Если б я знал, то уже сказал бы тебе, – тихо ответил Питт и коснулся руки Джека. – Не думаю, что Гревилл справился бы со всем этим лучше тебя. Вон, Гладстону и вовсе не удалось ничего сделать.

Полицейскому хотелось бы найти слова поубедительнее, чтобы его родственник почувствовал, как он тепло к нему относится и как его уважает, но он никак не мог подобрать эти нужные слова. Все, что приходило ему в голову, было слишком легковесно, слишком невыразительно, чтобы передать, что он вполне понимает реальные трудности, ту ненависть и чувство обездоленности, переполнявшие зал для совещаний, с которыми Джеку приходилось сражаться в одиночку каждое утро, а потом еще и всю вторую половину дня.

Питт убрал руку и сунул ее в карман.

– Не знаю, сумел бы я с ними справиться на твоем месте, – честно признался он.

Рэдли коротко рассмеялся.

– Мы стараемся не утонуть в море безумия, – ответил он, – но, может быть, плывем не в том направлении… Надо сменить воротничок. Между прочим, твой сбился на сторону, но лучше не поправлять. Это нечто твое, знакомое, в мире, где все чуждо и до ужаса враждебно. И запонки тоже не поправляй. Просто не вынимай руки из карманов.

Джек быстро улыбнулся, легко и светло, как всегда, и, прежде чем Томас успел что-либо ответить, быстро зашагал вверх по лестнице, перешагивая сразу через две ступеньки.

Суперинтендант направился в другую сторону. Он прошел через коридор и уже подходил к двери, ведущей в помещение для слуг, когда услышал за спиной быстрые, легкие шаги и кто-то его позвал.

Он обернулся и увидел Джастину. Лицо у девушки было очень озабоченным. Томас сразу же испугался, что с Юдорой случилось что-то нехорошее. Ее не было за завтраком, хотя, конечно, никто и не ожидал ее прихода.

Тем временем мисс Беринг поравнялась с ним.

– Мистер Питт, пожалуйста, вы можете уделить мне несколько минут для разговора? – попросила она.

– Разумеется. В чем дело?

Юная леди указала на утреннюю гостиную, рядом с кабинетом Джека. Они стояли напротив ее двери.

– Мы не можем туда удалиться? – спросила Джастина. – Думаю, что так рано эта комната еще никому не может понадобиться.

Суперинтендант подчинился и, войдя первым, придержал для дверь для девушки, когда та входила. Она двигалась с удивительной, неповторимой грацией, высоко держа голову и выпрямившись, как струна, и в то же время с мягкостью и негой, не свойственной светским дамам естественностью и простотой.

– В чем дело? – спросил Томас, закрыв дверь.

Мисс Беринг стояла перед ним с таким открытым, чистым лицом… И впервые за все это время он заметил, что ей не по себе, что она колеблется и что слева на подбородке у нее подрагивает жилка. Все случившееся, наверное, кажется ей ужасающим. Она приехала в незнакомый дом по приглашению человека, за которого собирается выйти замуж, приехала, чтобы представиться его родным. А вместо этого попала в самое пекло политической конференции по крайне деликатному и сложному вопросу. А на следующее после приезда утро проснулась, чтобы узнать об убийстве отца своего жениха и приступить к долгой и утомительной задаче, пытаясь утешить вдову убитого, поддерживая ее, в то время как самой ей надлежало быть счастливой нареченной и центром всеобщего внимания.

Питт восхищался ее мужеством, достоинством и неоспоримым изяществом, с которыми она переносила свалившееся на нее бремя обязанностей. Да, Пирс нашел себе замечательную невесту. Томас не удивлялся его желанию жениться на ней и тому, что он скорее известил родителей о своем намерении, чем спросил их позволения.

– Мистер Питт, – начала Джастина тихим голосом, – миссис Гревилл сообщила мне то, что вы обязаны были по долгу службы рассказать ей о горничной Долл Эванс.

Она глубоко вздохнула. Суперинтендант заметил, как натянулась ткань на лифе ее платья. Казалось, девушка тщательно выбирает слова, не будучи уверенной, что ей вообще стоит говорить на эту тему.

– Я сожалею, что мне пришлось ей об этом сказать, – ответил Томас. – Я бы многое хотел скрыть от нее.

– Да, знаю, – Джастина едва заметно улыбнулась. – На свете есть много истин, которые лучше бы не знать. Жизнь достаточно тяжела и так, с тем знанием, что для нас необходимо. Гораздо легче справиться с трудностями, если мы не знаем, как они серьезны. А когда все лежит в развалинах, то сил может не хватить. Теряешь даже мужество, необходимое, чтобы попытаться их преодолеть, а это значит, что вы уже, с самого начала, потерпели поражение.

– Что вы хотите всем этим сказать, мисс Беринг? Я в любом случае не могу взять обратно то, что уже ей рассказал. Я бы ни за что не стал этого делать, не уверившись, насколько это в моих силах, что все рассказанное – правда.

– Понимаю. Но вы действительно уверены в том, что все так и было?

– Мисс Эванс сама обо всем рассказала горничной моей жены. Грейси очень не хотелось обманывать доверия Долл, но она понимала, что случившееся с ней может быть мотивом преступления. А то, что произошло, – очень веское основание для убийства. Вы, конечно, тоже это понимаете? – спросил Томас мягко.

– Да. – Лицо девушки выражало сильное волнение. – Если он действительно так с нею поступил, тогда я могу… могу понять ее уверенность, что он заслужил смерть. И мне кажется, что он и в самом ее деле заслужил. По-видимому, у него были… связи и с другими женщинами, знакомыми… но, мистер Питт, этих женщин в доме сейчас нет. Разве не важно, кто именно сейчас находится в доме и кто мог убить мистера Гревилла? Может быть, вам похоронить все другие его прегрешения вместе с ним? Ради миссис Гревилл и Пирса… и даже ради бедняжки Долл? В конце концов, она почти не отходила от своей госпожи в тот промежуток времени, когда он был убит. И…

– И что?

Мисс Беринг снова напряглась, а лицо ее выразило еще более сильное волнение.

– Но вы не знаете, соответствует истине история, рассказанная Долл, или нет. Да, конечно, она была беременна, и, хотя об этом невозможно спокойно говорить, у нее не оставалось другого выхода, как сделать аборт. Для ребенка это был лучший вид смерти. Но как вы можете быть уверены, что вся ответственность лежала на мистере Гревилле?

Томас посмотрел на нее в замешательстве:

– Но Долл сказала, что это именно Гревилл. Кто… что вы хотите сказать? Что она обвинила в своей беременности его, в то время как виноват был кто-то другой? Но почему? Ведь именно Гревилл погиб… был убит. Обвинение включает ее в число подозреваемых, иначе никому бы и в голову не пришло ее подозревать. Это бессмысленно.

Джастина тоже пристально смотрела на полицейского, широко раскрыв почти черные глаза и стоя в напряженной позе, словно животное, приготовившееся к прыжку. Неужели она так влюблена в Пирса, что столь яростно, столь категорично защищает его отца? Томас восхитился способностью так сильно любить. Да, не случайно у этой девушки столь неповторимое лицо – оно не просто красиво, но свидетельствует о ее большей внутренней силе.

– Нет, не бессмысленно, – возразила мисс Беринг. – Если она уже успела рассказать кому-нибудь, что это Гревилл, ей необходимо стоять на своем. И теперь ей лучше было бы самой сказать об этом кому-то, до того, как это сделал бы кто-нибудь другой – ведь тогда создалось бы впечатление, что она утаила этот факт и солгала. Вот почему Долл все рассказала Грейси – она знала, что это обязательно дойдет до вас.

– Она не могла этого знать. Грейси как раз едва не скрыла это от меня.

Джастина несколько иронично улыбнулась:

– Вот уж действительно, мистер Питт! Ведь вы же знаете, что преданность Грейси вам в конце концов одержала бы верх над всеми колебаниями и она нашла бы для этого с десяток оправданий. Что и произошло. И Долл тоже должна была это понимать.

– Но Долл не знала, что ее трагедия известна кому-нибудь еще, – возразил суперинтендант.

– Это она так сказала? – изящно подняла бровки девушка.

– Ну, хорошо, возможно, это и не так, – уступил Томас. – Допустим, по крайней мере еще один человек из слуг знал об этом, но я сомневаюсь, что ему это рассказала сама Долл.

– Ему? – поспешно переспросила Джастина. – Нет, скорее всего, она доверилась кому-нибудь из женщин или они сами обо всем догадались. Это первое, что приходит женщине на ум, мистер Питт, когда другой женщине нездоровится. Да они бы почувствовали неладное уже тогда, когда ее изнасиловали!.. Если, конечно, это было насилие. Или когда ее соблазнили, что больше похоже на правду. Женщины очень наблюдательны, вы же сами знаете. Мы видим в людях мельчайшую перемену и очень хорошо понимаем, что происходит с представительницами нашего пола. Я бы удивилась, если бы по крайней мере кухарка или домоправительница ничего не знали о том случае.

– Значит, по-вашему, она сказала им, что это хозяин, предпочтя не называть имя настоящего виновника ее беременности? – Питту все еще трудно было поверить в эту версию, однако с каждой минутой она казалась ему все более убедительной. – Но почему? Ведь это опасно – сказать такое… Представляете, что было бы, узнай министр об этом? – продолжал он сомневаться.

– А кто бы ему доложил? И если бы виноват был кто-нибудь из слуг-мужчин, то женщины-служанки, наверное, сплотились бы, чтобы защитить его. В конце концов, она же никому ничего не рассказывала за стенами дома. Мистер Гревилл так никогда ни о чем не узнал бы, и, разумеется, миссис Гревилл и Пирс тоже.

Томас еще раз со всей серьезностью обдумал это предположение. Да, все выглядело вполне логично.

Джастина между тем заметила, что он сомневается.

– Неужели вы действительно полагаете, что политик и дипломат такого ранга, как мистер Гревилл, стал бы соблазнять горничную в своем собственном доме? – настаивала она. – Мистер Питт, это преступление, политическое самоубийство. Мистер Гревилл был блестящим специалистом в своей области. Впервые за жизнь целого поколения возникла вполне реальная возможность продвинуться вперед в решении ирландской проблемы, и это его заслуга. Это его дипломатическое искусство, его гениальная политика за столом переговоров привели к такому результату. Это было по силам только ему. Именно поэтому его и убили… именно здесь… и теперь.

Ее лицо внезапно сильно омрачилось, а тело еще больше напряглось от волнения.

– Может быть, мистер Рэдли не сказал вам – он, наверное, не хотел кого-нибудь еще пугать, – но вчера произошло очень неприятное событие, когда на террасу сверху упала ваза, всего в ярде от него, – рассказала она. – Если бы она упала на нашего хозяина, то, несомненно, убила бы его. И все потому, что он так успешно заменил на переговорах мистера Гревилла… Нет, это дело политическое, мистер Питт. И, пожалуйста, дайте возможность его семье прийти в себя от первого горя и сожалеть о его смерти, не утрачивая о нем добрых воспоминаний.

Суперинтендант посмотрел на лицо девушки, дышавшее такой искренностью. Она страстно верила в то, что говорила. И ее легко было понять. Он бы тоже хотел защитить Юдору от излишних страданий.

– Вы очень высокого мнения о покойном министре, – сказал он серьезно.

– Да, конечно. Я ведь много о нем знаю, мистер Питт. Я собираюсь замуж за его сына. Ищите человека, который завидовал его блестящим талантам, кто опасался его достижений… и в чьих интересах оставить ирландскую проблему нерешенной.

– Мисс Беринг… – начал было Томас, но больше он ничего сказать не успел. Раздался сокрушительный взрыв. Стены дрогнули, пол заколебался. Зеркало над камином разлетелось на куски, и в воздухе повисло облако пыли.

Газовые светильники брызнули осколками на пол. А в коридоре кто-то громко закричал.