Бомба в Эшворд-холле Перри Энн

– Я имею основание думать, что какая-то часть динамита по-прежнему находится у вас в комнате, – мрачно продолжал Питт. – И я намерен пойти и осмотреть ее. Если же вы, что весьма вероятно, убрали его и положили куда-то еще, вам лучше сказать мне куда, прежде чем произойдет взрыв и кто-нибудь пострадает… Кто-нибудь, почти наверняка не имеющий отношения к вашим распрям.

– Я не скажу ничего, – ответил Финн, стоя неподвижно и глядя прямо перед собой.

Сзади к нему подошел Телман и надел на ирландца наручники. Грум остолбенел. Он открыл рот, желая что-то сказать, но так и не произнес ни слова.

Питт отвернулся и пошел обыскивать комнату Хеннесси. С собой он взял дворецкого Дилкса, на случай, если что-нибудь найдет и позднее это должен будет засвидетельствовать кто-нибудь еще.

Солидный Дилкс возвышался на пороге, чувствуя себя глубоко несчастным от всего происходящего. Суперинтендант же стал методично осматривать шкафы и ящики. Он нашел свечи и кусок динамита в высоком сапоге у стенки шкафа. Взрывчатки не было видно, однако ее вряд ли можно было считать по-настоящему спрятанной. Или Финн был уверен в молчании Грейси, или решил, что не стоит трудиться и прятать динамит где-нибудь вне комнаты. Возможно, так он понимал верность своим соотечественникам, не желая подвергать кого-нибудь из них опасности быть заподозренным. Молодой слуга страстно верил в правоту своего дела. Он не был наемным убийцей и убивал не для собственного удовлетворения.

В вазе Питт нашел пепел от сожженной бумаги. Это могло быть что угодно, в том числе и письмо, которое Грейси видела на столе. Во всяком случае, Хеннесси из предосторожности уничтожил все улики, связывавшие его с другими людьми. Этот поступок заслуживал своеобразного уважения.

Томас показал динамит Дилксу, а затем положил его на прежнее место и попросил дворецкого запереть комнату и отдать ему ключ, а также поискать и отдать второй ключ, если тот существовал. В доме была кладовая с зарешеченным окном и прочной дверью: там Хеннесси мог бы подождать, пока его не увезет местная полиция – это, возможно, произойдет завтра или послезавтра.

После этого Питт снова, вместе с Телманом, направился к Финну и сказал ему, что нашел динамит.

– Я ничего не стану говорить, – ответил арестованный, глядя прямо в глаза Томасу. – Я знаю, что мое дело правое. Я жил во имя ирландской свободы. И я умру за нее, если придется. Я люблю свою страну и ее народ. И стану лишь еще одним мучеником в борьбе за наше дело.

– Быть повешенным за совершенное вами убийство – не значит принять мученический венец, – раздраженно ответил Питт. – Большинство людей отнесется к тому, что вы убили своего хозяина, человека, вам доверявшего и тоже ирландца, подобно вам сражающегося за то же самое дело, как к весьма заурядному и трусливому предательству. А также – бессмысленному. Чего вы достигли, убив Макгинли? Он же хотел того же, что и вы!

– Я не убивал Макгинли, – упрямо стоял на своем Финн. – Я не подкладывал в кабинет динамит.

– И вы думаете, что мы вам поверим? – презрительно спросил суперинтендант.

– Мне чертовски все равно, верите вы мне или нет! – огрызнулся Хеннесси. – Вы всего лишь еще один английский угнетатель, навязывающий свою волю беззащитному народу.

– У вас найдена взрывчатка, – возразил Питт. – Это вы – тот, кто взорвал Макгинли, вы это сделали, а не я.

– Но я не подкладывал туда динамит! И, как бы то ни было, вы – дурак, если думаете, что он был предназначен для Макгинли, – с не меньшим презрением воскликнул молодой человек. – Его приспособили для Рэдли! А я-то думал, что вы сами уже это поняли, – добавил он, но оборвал себя на полуслове.

Томас улыбнулся:

– Но если не вы его подложили, откуда вам было знать, для кого он предназначен?

– Я вам ничего не скажу, – сердито повторил Финн. – Я не предаю своих друзей. Да я лучше умру!

– Возможно, – ответил Питт. Он понимал, что больше ничего от Хеннесси не добьется, и невольно почувствовал уважение к его мужеству, раз уж ничто другое в нем уважения не вызывало. – Вас использовали в своих целях, – добавил он, подходя к двери.

Молодой ирландец улыбнулся. Он был очень бледен, и на верхней губе у него от страха выступил пот.

– Может, и так, но я знаю, кто меня использовал и для чего, и это делалось по моему собственному желанию.

– Надеюсь. Но уверены ли вы, что использовавшие вас разделяют вашу уверенность?

Челюсть Финна стала тверже.

– Они используют тех, кто подвернется под руку. И дело того стоит.

– Нет, оно этого не стоит, – ответил Томас, теперь уже с совершенной убежденностью. – Если ваше дело разрушает все лучшее, что в вас есть, значит, это дело скверное или же вы неправильно понимаете его цели. Ведь все ваши поступки становятся не только частью этого дела, но и частью вас самого. Вы не можете снять с души причиненное вами зло, как вы снимаете надоевшую старую одежду. Это не одежда, Финн, это ваша собственная плоть.

– Нет, не так! – крикнул арестованный ему вслед, но Питт уже закрыл дверь и медленно пошел в сторону кухни, а потом в главную часть дома.

Он был несчастен, а глубоко внутри него, в сердце, назревал гнев. Хеннесси был увертлив, как тысячи других до него. И худшие черты этого юноши были вскормлены, взлелеяны и потом использованы более циничными людьми. Совершенно очевидно, он предпочитал насильственные средства к исправлению того, что считал несправедливым. Ему было все равно, кто от этого пострадает. Но он имел мужество отстаивать свои убеждения, и, по крайней мере, сам при этом рисковал. За ним стояли другие люди, они прятались за его спиной и понуждали его к действиям. Эти люди гальванизировали старые легенды и такие же застарелые ложные предания, чтобы насилие все продолжалось и продолжалось…

Как бы суперинтенданту хотелось знать, кто автор письма, сожженного Финном! Именно этот человек и был ему нужен. Возможно, он один из тех, кто живет в доме. Томас опасался, что это Падрэг Дойл.

Питт отправился в библиотеку, где продолжалось совещание, если происходящее там еще можно было так называть, постучался и вошел. Мойнихэн и О’Дэй сидели по одну сторону стола, Джек и Дойл – по другую. Все четверо взглянули на вошедшего полицейского.

– Сожалею, джентльмены, – извинился он, – но я должен поговорить с мистером Рэдли. Простите, но это не терпит отлагательства.

Мойнихэн взглянул на О’Дэя, который продолжал внимательно смотреть на Питта.

– Разумеется, – поспешно согласился Дойл. – Надеюсь, больше ничего неприятного не произошло? Никто не пострадал?

– А вы чего-нибудь такого ожидали? – осведомился Карсон.

Падрэг лишь улыбнулся и отрицательно махнул рукой.

Выйдя в холл, Томас рассказал свояку о том, что динамит найден, а Финн Хеннесси арестован.

Джек крайне расстроился.

– А что это доказывает? – спросил он, нахмурившись. – И кто стоит за этим парнем?

– Не знаю, – признался Питт.

Рэдли был весьма озадачен.

– Но ведь у нас же есть показания О’Дэя, что ни Макгинли, ни Хеннесси не могли убить Гревилла!

– Знаю. Это была Джастина.

Джек разинул рот:

– Что?! Ну ладно, Томас!.. Здесь ты дал маху. Ты, несомненно, ошибаешься. Ты же не считаешь, что всеми этими действиями руководит мисс Беринг? Она разве ирландка?

– Нет, нет, это не имеет никакого отношения к политике, – вздохнул Питт. – И я еще не знаю, почему она это совершила. Но у меня есть доказательства. Ее видела Грейси…

Он заметил растерянное выражение лица Рэдли и попытался все объяснить:

– Дело в ее туфлях. Она переоделась горничной. Грейси видела ее только со спины, но сегодня она вспомнила, что разглядела еще и туфли…

Томас опять замолчал. Можно было не продолжать, Джек и так все понял.

– Я должен сказать Айоне и миссис Гревилл, что арестовал Хеннесси, – тихо добавил суперинтендант. – И если ты немного затянешь переговоры и удержишь их подольше за столом, то очень мне этим поможешь.

– Дойл? – хрипло спросил опечаленный политик.

– Возможно, – подтвердил Питт.

Он не добавил, что ему очень этого не хотелось бы. По лицу свояка он видел, что его этот вариант тоже не радует. Увы, умение нравиться, чувство юмора и богатое воображение никогда не мешали совершению убийств. Эти качества просто были неким сопутствующим фактором, что только еще больше ранило и усугубляло бессмысленность и уродство совершенного преступления.

Суперинтендант отыскал Айону в длинной галерее. Она стояла и смотрела, как разгулялся ветер и как постепенно темнеет небо, и не заметила подошедшего Томаса. Несколько минут он наблюдал за ней. Лицо у миссис Макгинли было совершенно неподвижным, а выражение его не поддавалось прочтению. «Интересно, – подумал Питт, – чем же так всецело заняты ее мысли, что она даже, очевидно, не слышала, как кто-то вошел и теперь смотрит на нее?»

Вначале он решил, что это спокойствие. Вид у женщины был почти раскованный, и с лица исчезло выражение напряженности. Казалось, что она не страдает, не мучается, не испытывает натиска эмоций и, уж конечно, не ощущает злобы, что столь часто сопутствует чувству утраты. На ее лице не было заметно ни борьбы, ни гнева против сложившихся обстоятельств, ни желания вернуться в прошлое и воскресить то, что было до потери.

Неужели ей действительно все равно и она не испытывает ни боли, ни горести при мысли о героической смерти мужа? Неужели, несмотря на все свои романтические песнопения, стихи и музыку, она холодна сердцем? Любит красоту искусства, но бездушна по отношению к реальности? Мысль эта была очень неприятной, отталкивающей, и Томас даже вздрогнул, словно ему стало холодно.

– Миссис Макгинли, – внезапно нарушил он тишину.

Женщина обернулась к нему, но не испугалась, а удивилась:

– Да, мистер Питт?

В ее взгляде он увидел печаль и растерянность. Непонятно было, что она чувствует, но полицейский знал одно: ей было больно. Томас не усмотрел в ней ни возбуждения, ни радости от мысли, что теперь она свободна и может уйти к Мойнихэну. Не чувствовалось даже, что она желает этого. А может быть, ее чувство к Фергалу – это не любовь, а страх одиночества?

– Извините, миссис Макгинли, но мне пришлось арестовать вашего слугу, Финна Хеннесси. У него нашли динамит, – объявил суперинтендант.

Глаза у Айоны расширились:

– Динамит? У Финна?

– Да. Он найден у него в комнате. Финн не отрицал, что у него хранится взрывчатка, но отказался объяснить, откуда он ее получил. В то же время он отрицает, что изготовил бомбу и подложил ее в кабинет.

– Но тогда кто же это сделал?

– Не знаю, еще не знаю, но теперь узнать это – дело времени.

Питт солгал. Он вовсе не был так уверен, что ему легко удастся раскрыть дело, но ему надо было убедить в этом свою собеседницу. Возможно, именно она стоит за Финном, хотя, конечно, вряд ли. Томас знал, что бомбу подложила не миссис Макгинли, потому что именно в то время она была с Мойнихэном, и это засвидетельствовал Дойл.

– Я говорю вам об этом только затем, чтобы вы не удивлялись его отсутствию. Извините, – добавил полицейский.

Айона отвернулась и опять устремила взгляд в сумерки за стеклом, покрытым каплями дождя.

– Он так страстно относился к делу Ирландии и нашей свободы, – сказала она. – Наверное, тут ничему не стоит удивляться. Но я никогда не предполагала, что он может причинить вред Лоркану. Ведь тот тоже любил Ирландию…

Она замолчала на некоторое время, а когда заговорила вновь, в ее голосе уже звучало другое чувство, тоже причинявшее ей боль:

– Сколько я знала Лоркана, он всегда больше всего любил нашу страну, больше, чем когда-либо любил меня. Свобода Ирландии – он только об этом и говорил, он строил планы, работал для нее всю свою жизнь. Никакая жертва – было ли это время или деньги – никогда не казалась ему слишком большой. Я знаю, бомба предназначалась для мистера Рэдли. Но если бы Финн знал о ней, то вы, наверное, решили бы, что он попытается отговорить Лоркана не…

Она оборвала себя и покачала головой:

– Нет, вряд ли. Может быть, они поссорились. Может, он все-таки пытался остановить его, а Лоркан сам решил, как бы то ни было, но взорвать ее. Не знаю. Я даже не знаю, зачем бы ему это делать… – Она заморгала. – Сейчас столь многое приводит меня в растерянность… я во многом теперь не уверена, как было раньше.

Питт не знал, что ей на это ответить. Хотел бы он найти слова утешения, заверить эту женщину, что все пройдет, – и не находил их. Все равно это вряд ли что-то решит для нее.

Он почувствовал, что краснеет, а потом вдруг испытал огромное облегчение от того, что не сказал ничего ненужного. С минуту Томас смотрел на Айону молча, а затем повернулся и ушел.

Вечером, после обеда, возникла настоятельная необходимость более тщательно осмотреть тело Эйнсли Гревилла. Если Телман прав и тот лежал в ванне под тем углом, который он описал, значит, у него сломана шея. Возможно, это было последствие удара по черепу, но верилось в это с трудом. В любом случае потребуется более внимательное исследование травмы. Удар, насколько мог судить Томас, вполне мог привести к сотрясению мозга, но вряд ли причинить смерть – разве только он был гораздо сильнее, чем предполагалось вначале. Наклон головы у убитого был странным. Но если при ударе у него была сломана шея, значит, умер он не от утопления. И вот эту задачу теперь предстояло решить. Возможно, это никак не повлияет на обвинение и не умалит вину Джастины, но все же во всем этом было нечто непонятное, и суперинтендант должен был разобраться в этих странностях.

Однако тут необходимо заручиться помощью Пирса. Возможно, придется делать вскрытие, и об этом надо будет просить его. Но прежде нужно получить согласие Юдоры. Томас очень боялся обратиться к ней с такой просьбой, однако выхода у него не было.

Шарлотта увидела мужа, когда тот начал подниматься по лестнице.

– Куда ты идешь? – спросила она, догнав его и с беспокойством вглядываясь ему в лицо.

– Попросить Пирса, чтобы тот помог мне снова при осмотре тела Эйнсли. Он наверху с матерью. Мне в любом случае необходимо получить на это ее согласие. Тем более что я не хотел бы тратить время на получение официального письменного разрешения.

Лицо у миссис Питт потемнело.

– Вскрытие? – спросила она, внезапно охрипнув. – Томас, ты не можешь просить Пирса делать вскрытие тела его собственного отца! И… и когда ты собираешься сказать ему, что это была Джастина? И что ты предпримешь в отношении ее?

– Пока ничего, – ответил суперинтендант, встретив ее взгляд. Его супруга казалась испуганной, обеспокоенной, хотя вполне владела собой. Если она и нуждается в утешении, то этого не заметно.

– Хочешь, я пойду с тобой? – предложила она мужу. – На случай, если Юдора очень разволнуется… Некоторых факт вскрытия неимоверно отпугивает… ну, словно любимый человек подвергается какому-то насилию.

Но интуиция подсказала Питту, что от этого предложения надо отказаться.

– Нет, спасибо, – сказал он. – Думаю, что чем меньше при этом будет людей, тем лучше. Я даже Телмана не хочу брать.

Затем он сменил тему разговора:

– Как Грейси? Она очень тяжело восприняла все случившееся с Хеннесси.

– Знаю, – тихо ответила Шарлотта, и лицо ее омрачилось от печали и сдерживаемого гнева. – И ей еще долго будет тяжело. Думаю, самое лучшее – как можно меньше об этом говорить. Нужно время.

– Между прочим, дорогая, – Томас очень пристально вгляделся ей в лицо, – где ты взяла газетные вырезки, которые Грейси показала Хеннесси?

– О, – молодая женщина смущенно покраснела. – Думаю… принимая во внимание все, что произошло… ты, может быть, и не захотел бы об этом знать. Пожалуйста, не спрашивай меня, тогда мне не надо будет все тебе рассказывать.

– Шарлотта…

Но миссис Питт ослепительно улыбнулась и, прежде чем ее супруг успел возразить, коснулась его руки и сбежала по лестнице.

Внизу она обернулась – как раз в тот момент, когда суперинтендант исчез за поворотом, и мгновенное ощущение радости от его присутствия исчезло. Женщина вдруг почувствовала себя такой одинокой, что едва не заплакала, хотя это было бы просто нелепо. Она устала. У нее было такое ощущение, что уже несколько недель она изо всех сил старается сглаживать острые углы, предотвращать ссоры, не давать им перерасти в разрыв и вести легкий разговор, когда всем хочется вопить друг на друга или плакать от горя и страха. А теперь все еще и страдают от растерянности, тревоги и всепоглощающей боли разочарования от того, что надежды на компромисс пошли прахом.

Эмили по-прежнему очень боялась за Джека и имела для этого основания. С каждым днем она выглядела все утомленнее, все бледнее. И ведь главное – все бессмысленно! Никто не в состоянии решить ирландскую проблему. Католики и протестанты и через пятьдесят лет будут ненавидеть друг друга. Неужели для этого нужно рисковать еще одной жизнью или исковерканной судьбой?

И что будет с Юдорой? Сумеет ли она найти в себе силы, чтобы утешить Пирса, когда он узнает правду о Джастине?.. Какой бы эта правда ни была? Сумеет ли он сам преодолеть душевный разлад, узнав, что женщина, которую он так любит, была любовницей его отца – и потом убила его? Ведь мир молодого человека после этого рухнет навсегда!

А миссис Гревилл никогда не была к нему достаточно близка, чтобы проявить истинную материнскую нежность и молчаливое понимание, в котором он так будет нуждаться. Она не слишком много значила в его прошлой жизни, чтобы пережить эту трагедию вместе с ним. Сын не пустит ее в свою душу. Шарлотта в этом уже убедилась по некоторым мелким черточкам из разговора с Юдорой, а главное, по тому, как та смотрела на Пирса с Джастиной, не зная, каким будет его отношение к тому или иному ее замечанию, посмеется он или расстроится. Миссис Питт остро ощущала чувство отчужденности, которую испытывала Юдора, ее отверженность – ведь сейчас она и сама испытывала что-то подобное.

Шарлотта смотрела, как Томас поднимается по лестнице, и гадала, обернется он или нет, чтобы взглянуть на нее. Он же знает, что она все еще стоит и смотрит ему вслед.

Но муж не обернулся. Его мысли были сейчас всецело заняты Юдорой и Пирсом, тем, что он им скажет. Пусть так. Шарлотта тоже сейчас больше всего думала об Эмили.

Совет тети Веспасии, видно, ни к чему. Конечно, есть своеобразное достоинство в том, чтобы не показывать свою ранимость, но ее это не утешало. Шарлотта повернулась и пошла в гостиную. Там, в одиночестве, пребывала Кезия. Надо с ней поговорить, не стоит предоставлять ее самой себе.

– Но зачем вам опять осматривать его? – вздрогнув, спросил Пирс. Он был бледен и, наверное, утомлен – как, впрочем, и все остальные, хотя явно не испытывал никаких подозрений. Последний вечер неведения…

– Мне нужно убедиться, что я прав, прежде чем высказать свои предположения, – ответил Питт и виновато взглянул на Юдору, которая встала и замерла у камина в будуаре. Она смотрела на полицейского не отрываясь с самого момента его прихода. Слава богу, здесь не было Джастины! Очевидно, она предпочитает рано укладываться спать.

– Да, наверное, можно, – ответила Юдора, – если вам это необходимо.

– Это важно, миссис Гревилл, иначе я вас об этом не просил бы, – заверил ее Томас. – Я очень об этом сожалею, правда.

Он извинялся сейчас не только за настоящее, но также и за будущее.

– Знаю. – И она улыбнулась ему.

Ее улыбка и голос были мягкими, в них чувствовалось несомненное тепло. Но если за Финном и его бомбой действительно стоит Дойл, то эта рана Юдоры никогда не заживет. Будет ранено ее нравственное чувство. Суперинтенданту хотелось остаться и утешить ее чем-то, проявить понимание и сочувствие, – и в то же время бежать, прежде чем он что-то скажет или сделает. Томас боялся, что выдаст себя выражением лица, страхом за нее. С минуту он колебался. А миссис Гревилл смотрела на него со все возрастающим беспокойством, словно понимая причину его нерешительности.

Питт повернулся к Пирсу:

– Нам незачем откладывать то, что необходимо сделать. Лучше начнем.

Молодой человек глубоко вздохнул:

– Да, разумеется.

Он взглянул на мать, хотел что-то сказать ей, но оставил эту мысль, а потом, опередив Питта и открыв дверь, придержал ее для него.

Они молча спустились по лестнице, пересекли холл, а потом прошли в зеленую байковую дверь по коридору мимо кухни и столовой для слуг. Томас взял фонарь и повел своего спутника мимо кладовой для дичи, чулана с углем и других подсобных помещений к леднику. Там он поставил на пол фонарь и вынул ключи.

– Так что же? – спросил начавший что-то подозревать Пирс.

Но суперинтендант все никак не мог решиться рассказать ему обо всем.

– Что не так? – повторил свой вопрос юноша.

– Ничего.

В конце концов, какая разница, когда младший Гревилл все узнает? Томас вставил в замок ключ, повернул его, поднял фонарь и вошел. Его сразу охватили холод и сырость, и он почувствовал слегка тошнотворный запах. Хотя, может быть, у него разыгралось воображение – ведь он знал, что здесь лежит…

– Здесь есть освещение? – спросил Пирс с дрожью в голосе.

– Нет, только наши фонари. Наверное, обычно мясо отсюда достают при свете дня, – ответил Питт. – И, думаю, дверь при этом оставляют открытой.

Гревилл-младший затворил за ними дверь и поднял фонарь повыше. Довольно просторное помещение было набито большими глыбами льда. В полу, выложенном плиткой, были устроены стоки для воды. На крюках с потолка свисали мясные туши. Говядина, баранина, свинина, ветчинные окорока… На подносах лежали потроха, а на нескольких крюках были развешаны колбасы.

Сюда же внесли большой стол на козлах, на котором лежали два тела. Их очертания явно проступали сквозь старую бархатную штору, которой они были накрыты.

Питт отдернул ткань и увидел белое, словно восковое, лицо Эйнсли Гревилла. Другое тело, Лоркана Макгинли, было так замотано остатками занавески из кабинета, чтобы скрыть кровь и раны, что в нем чудилось что-то нечеловеческое.

Пирс с трудом перевел дыхание.

– Что мне надо осмотреть? – спросил он.

– Шею, – ответил суперинтендант. – И наклон головы.

– Но тело уже двигали. И какое это имеет значение теперь? Его ударили сзади – это мы уже установили, – нахмурился молодой человек. – Что вы задумали, мистер Питт? И что вы знаете сейчас, чего не знали раньше?

– Пожалуйста, осмотрите шею.

– Но при ударе она не могла сломаться, – удивился Гревилл. – А даже если и так, разве это что-нибудь меняет?

Томас посмотрел на тело и еле заметно кивнул. Сын убитого подчинился. Был только один краткий миг нерешительности, когда он осознал, чье тело должен будет сейчас осмотреть с профессиональной точки зрения. Затем юноша коснулся пальцами головы убитого и осторожным, деликатным движением повернул ее, сначала немного, а потом сильнее, внимательно разглядывая, ощупывая и исследуя шею.

Полицейский ждал. Холод, казалось, пробирал его до костей. Не удивительно, что здесь хорошо хранить мясо! Температура стояла чуть выше нуля, но хуже всего была пронизывающая насквозь сырость. А еще запах мертвечины – он ощущался в носу, в глотке и даже во рту.

Фонари горели ровным пламенем, совсем не колеблясь. Здесь не было ни малейшего дуновения сквозняка, и казалось, что самого воздуха тоже нет.

– Вы правы! – Пирс поднял глаза, которые казались сейчас большими и темными. – Шея сломана. Не понимаю, каким образом это произошло. Ведь удар явно был не такой сильный. Для этого он должен быть нанесен в другом месте и под другим углом.

– Этот удар по затылку был смертельным? – спросил Питт.

У молодого человека был несчастный, растерянный вид.

– Не могу этого утверждать, – ответил он неуверенно. – Мне это кажется сомнительным. Не понимаю, как это могло бы произойти.

Он сглотнул слюну, и суперинтендант увидел, как у него поднялся и опустился кадык.

– И я не могу сказать, был ли он уже мертв, когда соскользнул под воду, – добавил Гревилл-младший.

Питт промолчал, выжидая, что он скажет еще.

– Для этого надо бы узнать, есть ли вода в легких. Если нет, тогда, значит, он умер от перелома шеи, – закончил юноша.

– А удар по затылку?

– Это можно было бы установить по вытекшей крови и ране. Но вода смыла кровь, рана чистая…

Пирс сгорбился. Лицо его даже в свете фонарей казалось почти черным.

– Но если… если бы… если бы я сделал вскрытие… но… не знаю… достаточно ли я компетентен, чтобы дать окончательное суждение, – забормотал он. – В суде, конечно, я не мог бы… Они бы не приняли во внимание мое мнение.

– Тогда, значит, вам нужно с крайней осторожностью оценивать имеющиеся данные, – мрачно улыбнулся Питт. – Это очень важно. Многое зависит от вашего заключения.

– Неужели? – В голосе Гревилла звучало недоверие.

Томас подумал о Джастине, Долл и Лоркане Макгинли.

– О да, будьте уверены, – сказал он тихо.

– Но я не могу делать вскрытие здесь, – угрюмо ответил Пирс. – Начать с того, что я ничего не вижу. И так замерз, что у меня дрожат руки.

– Надо использовать какую-нибудь прачечную, – решил полицейский, – там есть проточная вода и хороший большой стол. Но у вас, наверное, нет с собой необходимых инструментов?

– Я ведь только студент, – немного раздраженно ответил юноша, – хотя уже вот-вот должен получить диплом врача. В этом году у меня будут выпускные экзамены.

– Так вы сможете с этим справиться? Мне не хотелось бы посылать за деревенским врачом. Да и все равно он не умеет делать подобные манипуляции. А вызвать специалиста из Лондона можно лишь с уведомления помощника комиссара полиции – на все это уйдет слишком много времени.

– Понимаю. – Пирс, не мигая, в упор, взглянул на Питта. – Вы считаете, что это сделал мой дядя Падрэг, и хотите получить доказательства до его отъезда?

Отрицать это не стоило.

– А сможете вы произвести вскрытие с помощью лучших кухонных ножей, если их наточить? – спросил суперинтендант вместо ответа на вопрос.

Младший Гревилл отшатнулся в ужасе, но кивнул:

– Да.

Перенос тела из ледника в прачечную оказался делом неприятным и исключительно неудобным. Надо было соблюдать большую аккуратность, чтобы не нанести ущерба тем самым признакам доказательств, которых они доискивались. Эйнсли Гревилл был крупным мужчиной, высоким и плотно сложенным. Его не удалось перенести даже втроем – к переноске подключился Телман, – все равно было слишком тяжело.

– Однако мы не можем позвать еще кого-нибудь, – раздраженно заявил инспектор. – Надо придумать что-нибудь другое. Но я насмотрелся на всех этих слуг, чтобы не звать на помощь лакеев. Иначе они завтра же будут болтать о призраках или оживших трупах!

– Боюсь, он прав, – согласился Пирс. – Надо попробовать отнести его на досках – их, наверное, можно найти в сарае.

– Нет, на досках мы не сможем удержать тело в равновесии, – возразил Питт. – Смешно и думать о том, чтобы в темноте пронести труп по узкому коридору на досках и не уронить его!

Оставалась только снятая с петель дверь.

– Но она очень тяжелая, – упорствовал Телман.

– В корзине для белья, из прачечной! – вдруг предложил Пирс. – Если очень осторожно положить тело в корзину, то мы донесем его в сохранности.

Оба полицейских одобрительно взглянули на молодого человека.

– Прекрасно, – отозвался Томас, – сейчас принесу корзину! А вы подготовьте тело к переноске.

Было уже больше одиннадцати вечера. Телман стоял настороже около двери прачечной, которая, естественно, не запиралась, а Питт смотрел, как Пирс Гревилл, держа самый острый кухонный нож миссис Уильямс в правой руке, начал медленно вскрывать тело отца. Газовые лампы горели в полную силу, а кроме того, дополнительный свет давали еще три фонаря, поставленные так, чтобы отбрасывать как можно меньше тени.

Казалось, прошло несколько долгих часов. Пирс работал медленно и чрезвычайно осторожно, открывая слой за слоем и ни на минуту не останавливаясь, вглядываясь в сделанное и опять возобновляя работу. Юноше претило то, что он делал, но, по мере того как будущий врач продвигался в своей ужасной работе все дальше, он все больше утверждался в своем профессионализме. Пирс был человеком, почитающим свое собственное призвание, и получал своеобразное удовлетворение от ловкости, с которой действовали его руки. Он ни разу не пожаловался на необходимость заниматься этим и не упрекнул Питта за то, что тот обратился к нему с подобной просьбой. Если у него и были страхи насчет того, что могут прояснить искомые симптомы, он держал эти страхи при себе.

В прачечной было тепло и сыро от пара, идущего из медных котлов, в которых днем кипятили постельное белье и полотенца. Пахло мылом, карболкой и мокрой тканью.

Телман стоял спиной к двери. Никто во всем доме не знал, чем они занимаются. Они сами принесли тело, удостоверившись, что никто из слуг не может их увидеть. По счастью, большинство из них уже легли спать. Если бы до горничных и лакеев дошел хоть крошечный слушок, что в прачечной вскрывают мертвое тело, среди них распространились бы всякие чудовищные байки и Эшворд-холл остался бы совсем без слуг.

Было уже половина двенадцатого.

– Вы не поддержите это? – спросил Пирс, указывая на грудину, которую он разрезал кухонным ножом миссис Уильямс.

Питт подчинился. Ему казалось кощунственным вот так грубо касаться человеческого тела, и он успокаивал себя только тем, что этот человек уже ничего не чувствует. Однако процесс вскрытия все равно казался ему непозволительным вторжением в нечто сугубо личное.

Прошло еще десять минут. Все молчали. Слышно было только шипенье газа в лампах. Во всем доме стояла непробудная тишина, словно в десятках комнат не было ни души.

– В легких воды нет, – сказал наконец студент-медик, взглянув вверх. – Он не утонул.

– Его убил удар по голове?

Пирс ничего не ответил. Он вновь закрыл грудину, насколько это было в его возможностях, вытер кровь с рук, а затем с помощью Питта перевернул тело и занялся раной на шее.

Прошло еще двадцать минут.

– Нет, – сказал Гревилл-младший удивленно. – Кровотечения не было. Не было даже большого синяка, но вот здесь… перелом позвонков, – показал он на место ушиба. – И вот здесь.

Вид у него был ничего не понимающий.

– Он был убит… дважды… если вы понимаете, что я хочу сказать… – пробормотал он. – Сначала ему сломали шею, и это был очень мастерский удар, очень точный. Для этого нужно известное умение, даже искусство, и сила тоже, чтобы с одного удара сломать шею мужчине. И удар был единственный. Больше нигде нет следов ушиба и кровоподтеков.

Телман, вошедший в прачечную несколькими минутами раньше и остававшийся у двери, молча приблизился к скамье с телом. Вытаращив глаза, он сначала поглядел на Пирса, а потом – на своего начальника.

– Значит, кто-то ударил его по голове и столкнул под воду, – закончил будущий врач. – И у меня нет ни малейшего понятия зачем. Ведь это… безумие какое-то…

Вид у него был потрясенный.

– Вы уверены? – спросил Питт, внезапно воодушевляясь, хотя обстоятельства к этому никак не располагали. – Вы в этом абсолютно уверены?

Пирс заморгал.

– Да. Вы можете вызвать сюда настоящего дипломированного хирурга, чтобы он проверил мои действия, но я уверен. Однако почему все так случилось? Что это означает? Вы знаете, кто его убил?

– Нет, – у суперинтенданта перехватило горло, – нет… но я наверняка знаю, кто его не убивал.

– Сдается мне, это сделали двое, – вмешался Телман, пристально смотревший на распростертое безжизненное тело, лежащее на скамье. – Или, во всяком случае, двое собирались…

Томас стоял неподвижно и размышлял, можно ли возбудить дело против кого-то, кто ударил труп по голове и спустил его под воду. Какой это вид преступления? Осквернение мертвого тела? Будет ли суд связываться с таким делом? И хочет ли он, чтобы суд этим делом занялся?

– Сэр? – нарушил его раздумья Телман.

Суперинтендант встрепенулся:

– Да… Да, уберите здесь, пожалуйста, инспектор. У меня есть еще одно дело наверху… Полагаю, что есть. Спасибо.

Затем он взглянул на Пирса:

– Благодарю вас, мистер Гревилл. Я ценю и ваше мужество, и ваше искусство… очень высоко ценю. Пожалуйста, помогите отнести тело опять на ледник; и, ради бога, заприте дверь и проследите, чтобы нигде не осталось следов нашей деятельности. Спокойной ночи.

Питт направился к двери, открыл ее и снова пошел к центральной части дома, а потом поднялся по лестнице.