Удавка для бессмертных Васина Нина

Снайпер Курганова

Близнецы проснулись, как всегда, в половине седьмого. Ева слушала возню в соседней комнате, потом дверь приоткрылась, они подбежали к ее кровати, шлепая босыми ножками, заползли, уселись и стали осторожно трогать лицо, шею и руки.

– Вы замерзли. Лезьте под одеяло, – прошептала она, не в силах открыть глаза.

– Откуда я без трусов? – поинтересовался маленький Сережа, зажигая ночник.

– Ну-ка говори быстро, откуда ты такой? – Ева поймала визжащее тельце и проснулась.

– Соломи его! Соломи! – прыгала маленькая Ева. – Изигуда покышка!

– Перестань так разговаривать! – Ева погрозила девочке пальцем.

– Не ану! Закуда!

– А Муся уходит, – Сережа пытался встать на голову, закидывая вверх согнутые ножки. Он говорил удивительно чисто. Ева придержала его спинку и посмотрела на Еву-маленькую.

– Пипуха чуханая-я-а-а! – заныла та вдруг, немедленно обнаружив на длинных ресницах тяжелые слезинки. – Не очу!

Вошла Далила в длинной ночной рубашке.

– Ну ты, пипуха, опять бузишь? – Она легла рядом с Евой и посадила девочку на себя. – Куширла локо? – спросила она. Ева-маленькая перестала плакать, сползла на пол, цепляясь за кружева рубашки.

– Да! – кричала она, отшлепывая начало дня звонкими пятками. – Да! Да!

– Вы что тут теперь все так разговариваете? – осуждающе уставилась на Далилу Ева. – Прекрати немедленно, ты же сама говорила, что не надо ей потакать!

– А пол любит голые пятки? – поинтересовался Сережа.

– А что я сейчас сказала? – Далила помогала слезть мальчику.

– Ты спросила, хочет ли она молока. Но зачем так?

– А как ты поняла, что я сказала?

– Не знаю. Что-то такое, потом – «локо». По созвучию, наверное.

– Слушай меня. У нас сплошной каверлак завелся и горюха, пока тебя не было. Пока ты бузонила по тверлыкам. Кстати, где ты ночью швырлилась?

– А ты запоминаешь все эти слова или просто так с ходу придумываешь? – Ева повернулась на бок и подозрительно осматривала припухшее ото сна лицо рядом.

– Иногда я записываю то, что говорит девочка, – зевнула Далила. – Пипуха, кстати, – это ласкательно-ругательное.

– Сколько тиков? – спросила Ева, потягиваясь.

– Почти семь.

– Что у вас случилось? Что это за каверлак и горюха?

– Найди время. Нам нужно поговорить.

В коридоре – сопение и визги. Пятясь, в комнату вползла Ева-маленькая, она из последних сил тащит на себя мягкую зеленую гусеницу. За гусеницу прицепился Сережа, он еще в коридоре, его не видно. Девочка не выдерживает, выпускает игрушку из рук и падает на спину.

– Зюка куханая! – визжит она и стучит кулачком в пол.

– Не смей ругаться! – повышает голос Далила.

Выходит Илия, его глаза закрыты, он нащупывает на полу Еву-маленькую, берет на руки и говорит, прижимая к себе:

– Не плачь, латушечка, пошли поищем исуню.

– Вы все тут с ума посходили? – возмутилась Ева. – А меня только два дня не было! Куда он потащил ребенка? – Она, не веря, поворачивается к Далиле, потом в ужасе наблюдает, как длинный подросток выходит на балкон с девочкой на руках.

– Не мешай. Они исуню ждут.

– Что это такое – исуня? – Ева срывается с постели и, ухватив за пижаму, вытаскивает Илию с балкона. Он укоризненно замечает, что ему мешают проводить с ребенком оздоровительные воздушные ванны. Ева выходит в темноту, обжигая ступни холодом балконной плитки. Перед ней светится утренними окнами город, ледяной ветер взметает волосы, она закрывается рукой, задохнувшись. Зима. Не день и не ночь, а только перепутавшая время зима – никакого намека на исуню. До исуни еще месяца два.

– Останься дома, – говорит Илия, заметив, что Ева торопливо собирает сумку, – я сам отведу малышню в ясли.

Близнецов вторую неделю отводили в частные ясли до обеда. Для общего развития и налаживания контактности, как заметила Далила. Ева точно не знала, помогла ли группа в семь человек общему развитию близнецов, но насчет контактности все было ясно: трое воспитательниц уже стонали – все дети заговорили на непонятном языке.

– Я отведу, – Ева выглянула из комнаты и увидела, что дети, сопя, сами одеваются в прихожей, а Илия непостижимым образом уже одет.

– Нет уж, ты останься. Тебе же сказали: проблемы у нас. Останься. Отключи свой телефон и поговорите втроем. Если чего не поймешь, я приду через час – разъясню.

Ева нашла глазами глаза Далилы. Та отвернулась и закрыла лицо рукой.

– Что, так серьезно? – Ева села на кровать и отвела руку. Далила молча плакала.

– Не плачь, – громко сказала Муся, появляясь в дверях комнаты, – а то уж и я зареву! Когда ты плачешь, у меня сердце переворачивается.

– Эй, девочки, да что происходит?! – повысила голос и Ева.

– Уезжаю. Спасибо вам, – Муся подошла к кровати, встала на колени, удержавшись рукой за спинку, наклонилась и взялась рукой за ступни Евы. Ева оцепенела. – Спасибо тебе за доброту и доверие, Ева-красавица, – она склонилась еще ниже и приложилась лбом к ногам, Ева дернулась, – ты мне детей своих доверила, я люблю их как родных. И тебе, Далила-умница, – Муся приподнялась и поцеловала Далиле руку, та заплакала в голос. – Ты мне поверила сердцем, а по учености своей не должна была. Ну вот, я все сказала, а вещи уже собраны, – Муся села на пол, расставив ноги в стороны, и уставилась в пол.

– Маруся, не уходи, – прошептала Ева. Она решила ничего не выяснять, а пока просто уговорить женщину остаться. Потом разберется. – Я к тебе приросла внутренностями. Ты детей моих вскормила. Не уходи, мы ведь родные уже!

– Пришла я к вам прямо из своей беды, – начала Маруся-Муся, покачиваясь, – у меня тогда как раз первый ребеночек умер, я, если бы к себе деточку какую-нибудь не прижала, и грудью бы воспалилась, и умом повредилась. Люшка нашел меня на вокзале, я никуда из вокзала не отходила, потому что больше туалетов не знала в Москве, а сцеживаться надо было раза по три-четыре. Вы мне поначалу показались дурными – кто же чужих детей берет, да еще сразу по двое, не умея запеленать правильно?! А потом я ничего, приняла вас, потому что вы добрые и не жадные. На еду не жадные, на деньги и на доброе слово. Только так теперь получается, что надо мне уходить. Пришла пора. Нельзя моему ребеночку оставаться с вашими. Злой он. Он нас всех пересилит и мир сожжет. Нельзя.

– Что с твоим ребеночком? – прошептала Ева. – Он болен?

– Я любую болезнь заговорю и вылечу. Нет, он не болен.

– Он не ходит до сих пор, я думала, это болезнь, – Ева с трудом подняла сопротивляющуюся голову Маруси и попыталась заглянуть ей в глаза. На нее глянули бездонные голубые озерца боли. – Ты же сказала, что сама разберешься?! Я же предлагала врачей, любое обследование, – ты сказала, чтобы тебя и его не трогали!

– Не болезнь это, – Маруся убрала руку Евы и задержала в своей, – когда захочет, он пойдет. Когда захочет – заговорит. Он пока не хочет, так ведь это и к лучшему. Ты суетливая очень, не видишь ничего рядом.

– Чего я не вижу?!

– Скажи ей ты, я по-научному не умею, – кивнула Муся Далиле.

– Чего тут говорить. Наука здесь ни при чем, – Далила встала, вытерла щеки и подошла к сидящей Мусе. Глядя на Еву, она расстегивала шерстяную кофточку, а потом бюстгальтер кормящей матери с пуговицами впереди, – смотри сама и делай выводы.

Ева дернулась, зажимая рот ладонью, чтобы не крикнуть: соски Муси были словно изжеваны, зажившие раны темнели кровоподтеками чуть выше по груди, свежие – сочились сукровицей, смазанные какой-то мазью. Ева сглотнула и вдруг почувствовала, что сейчас тоже заревет. Она помнит эту большую красивую грудь, с тех пор как Муся появилась рядом с нею и детьми. Она помнит, как маленькая сытая Ева играла с розовым соском и строила ему глазки, как счастливо засыпал сытый Сережа, собственнически уложив растопыренную ладошку на нежнейшую кожу с прожилками, она помнит запах – переевшие дети срыгивали, и этот запах чужого лишнего молока был запахом жизни.

– Это… Это делает твой мальчик? – прошептала Ева, зажмурив глаза и не в силах смотреть. Теплые слезы потекли по щекам.

– Ну, сейчас все заревем, – застегивается Муся.

– Зачем ты его кормишь так долго? Ему ведь уже больше двух лет! Сколько ему? – Ева нервно хватает Далилу за руку. – Сколько ему? Почему она до сих пор не говорит, как его зовут? Конечно, у него зубы уже! Он Мусю кусает, потому что зубы режутся!

– Он меня грызть будет столько, сколько захочет. И молоко у меня будет прибывать столько, сколько он захочет его пить. – Муся поднялась с пола, вынула шпильки из волос, и Ева заметила седые пряди.

– Маруся думает, что ее сын – дьявол, – глухо произнесла Далила. – Она не хочет, чтобы он жил рядом с нашими детьми. Она боится. Она одна хочет отвечать за все, что он сделает.

Боль в глазах Евы сменилась ожесточением. Прищурившись, Ева оглядела сначала Марусю, заплетающую косу и укладывающую ее на голове, потом Далилу, потерянную и зареванную.

– Ну вот что, подружки мои сердечные. Вы тут совсем без меня свихнулись? Неси ребенка! – кричит она вдруг. Маруся дернулась и уронила шпильку.

– Не надо, – тихо просит Далила.

– Чуть что – орать. Привыкла, конечно, на работе главная теперь, звание получила, – бормочет Маруся и заново укладывает волосы.

– Ребенка неси, я сказала! Я вам покажу дьявола! Что она читает? – Ева бросилась к телевизору в большой комнате. – Что она смотрит? Это – чье? – в ноги Далиле полетели кассеты: разинутый в крике рот, скрещенные ножи, крест, надпись «Омен». – Ты хочешь, чтобы она не свихнулась, просматривая такие фильмы? У нее молоко течет уже три года, кто хочешь умом тронется с таким кино! Кто читает «Парфюмер»?! Кто читает Кортасара? – кричит Ева, скидывая на пол книжки с полки у телевизора.

– Кеша читает «Парфюмер», а я читаю Кортасара, – Далила остановилась в дверях, сложив руки на груди. – Перестань орать, пожалуйста. Все серьезней, чем ты думаешь. Поговори с Илией.

– Да работать надо, книжки нормальные читать, спать больше, гулять, а телевизор вообще разбить!

– Разбей это все! – Далила разводит руки в стороны и кричит: – Мир – это только то, что ты видишь и трогаешь, разбей предметы, занавесь окна. Ты не можешь ее понять, потому что все время ходишь рядом со смертью. А для нее смерть – это конец, понимаешь? Для тебя – начало, а для нее – конец. Она робеет перед смертью, а ты убиваешь за деньги, – закончила Далила почти шепотом.

– Ну и кто тут дьявол? – зловеще поинтересовалась Ева. – Здесь одна смертельная угроза – это я, а детям нельзя смотреть порно, надеюсь, это понятно? Нельзя человеку смотреть это, пока он это не делает!

– Здесь нет никакого порно.

– Эти кассеты и твои книжки – это чистая порнография смерти. Нельзя неподготовленному человеку касаться такого. Нельзя подростку читать «Парфюмер»! Нельзя кормящей матери смотреть, как младенец кого-то убивает!

– Не ругайтесь, – Маруся появилась неслышно с ребенком на руках, – ты как дома бываешь, так или орешь, или спишь.

– Почему, – завелась Ева, – я иногда для разнообразия стираю, играю с детьми в перерывах в стрельбе, готовлю еду, позавчера суп сварила и курицу запекла с лимоном, по-моему, тебе понравилось. – Она подошла к Марусе, продолжая говорить, взяла под мышки черноволосого кудрявого мальчика и потянула к себе. Мальчик вцепился в кофту Маруси и отвернулся, прижавшись головой к шее матери. – Я еще по вечерам иногда песни детям пою, – сказала Ева, сглотнула, успокаиваясь, и стала говорить тише и медленнее: – На лугу гуляет лошадь очень редкой красоты, лучше нам ее не видеть, лучше нам ее не слышать, лучше нам ее не трогать, я так думаю, а ты?

Мальчик поднял голову и посмотрел искоса. В черноте радужной оболочки терялись зрачки.

– Если эту лошадь тронуть, столько вдруг произойдет!.. – Цепкие пальцы отпустили кофту, рот приоткрылся. – Солнце в омуте утонет, ракушка себя зароет, – Ева забрала к себе мальчика, уставившегося на ее рот, – и волчица вдруг завоет, и багровый снег пойдет. Мы не тронем эту лошадь, мы не слышим эту лошадь, мы не будем и смотреть, эта лошадь – это?..

– Смерть, – отчетливо произнес мальчик в полнейшей тишине.

Маруся схватилась за грудь слева, Далила побледнела, Ева осторожно села, прижав к себе ребенка. Он вцепился ей в руки сильными пальцами.

– Он разговаривает! – Далила протянула руки к Марусе.

– Лучше бы он молчал, – перекрестилась Маруся. – Прости, господи, за его первое слово, прости неразумное дитя.

Ева, сжав зубы, смотрела, как из-под маленьких ногтей, проткнувших ей кожу, выступает кровь. Она с силой отцепила одну ручку и поднесла к лицу, разглядывая. Мальчик засопел и дергал рукой с растопыренными пальцами, стараясь достать близкую щеку. Еву поразили его ногти: твердые и острые, словно подточенные злым маникюрщиком.

– Пойдем мы, что ли? – Маруся неуверенно приблизилась к дивану и протянула руки сыну. Теперь он вцепился в одежду Евы, не желая уходить.

– Нет, – сказала Ева, отдирая его вторую руку, – подождем Илию. Я хочу знать, что он скажет. Я не отпущу тебя без него. Он тебя привел, пусть он тебя и уводит. – Ева смотрела, не двигаясь, как Маруся забрала ребенка и уносит его, дергающегося и воющего, защищая лицо от острых ногтей. – Я знаю, что ты ходила с Мусей к психиатру, – она глазами нашла застывшую у окна Далилу. – Как давно это у нее началось?

– Что именно?

– Такое отношение к ребенку. Такая болезнь.

– Подождем Илию.

– Ты же медик в какой-то степени!

– В какой-то степени, – вздыхает Далила.

Они слушают, как входит в квартиру Илия, как возится он в коридоре, вот он уже стоит в комнате, потирая замерзшие руки.

– А, мамаши, переживаете? И зря. Все нормально. Я понимаю, конечно, что труднее всего сейчас вам объяснить, что на самом деле все нормально. Все так и должно быть. Будем есть?

– Что тут нормального? – не выдерживает Ева его спокойной улыбочки. – У Маруси от постоянного трехлетнего притока молока мозги повредились, она никому не показывает ребенка, не дает ему играть с двойняшками, спит с ним в одной кровати и не спускает с рук, а потом объясняет все это мистическим бредом!

– Слушай, я попробую тебе объяснить, но в кухне. Муся! – кричит Илия. – Пойдем чай пить.

– Может, поговорим здесь? – Ева не знает, как разговаривать при Мусе.

– Вот твоя ошибка номер один. Когда ты в лесу садишься под кустик по-маленькому, ты стесняешься этого кустика? – Илия ставит чайник и достает тарелки со вчерашними бутербродами.

– Какой кустик, в чем дело вообще?

– Люшка меня очень любит, – улыбается Маруся, усаживаясь на свое место в самый угол.

– Маруся – она всегда и везде, как кустик, как воздух, – кивает Илия. – Что у тебя с руками?

Ева прячет руки под стол и сообщает тихо:

– Люди, я вас очень люблю, но жить в таком дурдоме не могу.

– Да ты и дома-то не бываешь, – замечает Далила, занявшись заварным чайником.

– Бываю – не бываю, но вы – все, что у меня есть.

– Да ты не нервничай, мамочка, – Илия достает ее руку, кладет на стол и гладит.

– Не называй меня мамочкой!

– Ты официально моя мамочка с позапрошлого года.

– Я в деревню поеду, – объявляет Муся, разрезая батон и намазывая хлеб маслом, – возле воды и деревьев всякая смуть проходит, – она кладет на масло сыр, потом колбасу, потом шпротины из банки. – Ешь! – многослойный бутерброд движется на Еву, Ева, наблюдавшая в оцепенении процес его изготовления, дергается, очнувшись, и отказывается. Муся вздыхает, пожимает плечами и начинает медленно закладывать край бутерброда себе в рот. – Как странно жизнь повернулась, – не прожевав, говорит она, – я когда тебя первый раз увидала, не поверила, что такая красота бывает. Потом, конечно, понятно стало, что не все же сразу. Бог дает что-то одно. Чутьем он тебя обидел. Ты не слышишь, как земля дышит. Ты не веришь в мои рассказы.

– Я не верю, что у тебя ребенок от паровоза. Это какой-то фольклор деревни Рыжики, – быстро проговорила Ева, словно защищаясь. – Если все так, как вы говорите, хоть это и полный бред, а я – нечувствительная реалистка, то все упрощается. Реалистам, как правило, мало надо: самого идиотского доказательства, но только на уровне. Я понятно говорю?

– Так ведь где твой уровень, а где мой! – назидательно заявила Муся. – Не сговоримся мы. Не поймемся.

– Ты что скажешь? – Ева нашла глаза Далилы и дождалась, пока та не опустила ресницы.

– Я верю Марусе. Пусть она делает так, как считает нужным.

– Значит, пусть она отвезет ребенка в богом забытую деревню, где жителей – пять человек и то летом, пусть воспитывает его в полной уверенности, что родила антихриста, не показывает людям, пусть он ее сожрет, да?! Почему бы тебе не объяснить все это психозом матери-одиночки, зациклившейся на собственном ребенке до помешательства и самоистребления?!

– Пошли, – вздыхает Илия и встает, – покажу тебе доказательства.

– Ты лицо заинтересованное, – качает головой Ева, – ты сам ходячая аномалия – третий год застрял в пятнадцатилетии, а еще и гипнозом балуешься!

– Я честно, – шепчет подросток, прикладывает указательный палец к губам и осторожно приоткрывает дверь в комнату Маруси.

Черноволосый мальчик спит, Ева слышит его спокойное дыхание, в утреннем сумраке комнаты разметавшееся тельце беззащитно, Ева сжимает зубы: ну надо же быть такой идиоткой! Отпуск, что ли, взять, отнять ребенка, гулять с ним, читать стихи и петь песни, катать его на пони в зоопарке, валяться в снегу! Ведь выкормила же Муся ее двойняшек, неужели вот так отпустить ее в безумие? Она уже набирает воздуха, чтобы сказать это Илие, но тот смотрит, грустно улыбаясь, и качает головой: нет. Ева чувствует, что он опять все понял до слов, и смотрит покорно на его действия. Илия показывает ей ладонь, проводит по ней другой ладонью, словно фокусник, который доказывает, что все чисто – без обмана. Потом жестом – глаза закрыты, голова набок – показывает, что ребенок спит. Он вытягивает руку так, что ладонь расправлена как раз над головой мальчика, закрывает глаза, нащупывает в воздухе какое-то ему одному понятное место и кладет ладонь Евы на свою. Они стоят, застыв, несколько секунд, потом Илия убирает свою руку. Ева дергается и кусает губу, чтобы не закричать: в первое мгновение ей кажется, что к ее ладони поднесли свечу. Она не отдергивает руку, застыв в прострации, и чувствует, как горит кожа, а потом облегчение угасшего огня: Илия подставил свою руку под ее.

Ребенок беспокойно пошевелился, Илия нахмурился и показал, что надо уйти. Он ведет ее в ванную, открывает кран и намыливает волдырь на неразгибающейся ладони.

– Ты чего сразу не убрала? Пришла в себя?

Ева кивает и вспоминает, что можно дышать.

– Что он еще делает, когда спит? – Ева говорит шепотом, поглаживая тыльную сторону ладони. Илия обливает холодной водой себе лицо.

– Предметы может передвигать. Он очень силен. Ты только не заводись, я прошу. Никакими лабораториями и обследованиями тут не поможешь. Только навредишь. У Муси на тебя большие виды. Ты – ее надежда.

– Что я должна сделать, чтобы ты вернулась? – спрашивает Ева, забинтовывая руку в кухне.

– Не пропусти главного, – встает и улыбается Муся. – Человеку почему в конце жизни кажется, что он что-то упустил? Потому что упустил. Было, было главное рядом, а он не заметил. Ты увидишь самую главную тайну жизни. Не ошибись тогда.

– Ты меня утомила, – Ева, прижав руку к груди, смотрит, как Муся одевается, – главная тайна, не очень главная тайна! Какая тайна главней? Куда ты пойдешь вообще? Давай вызову такси!

– Ты сразу поймешь, – улыбается Муся. – Ты детей любишь, ты поймешь. Все. Пошла. Я на автобусе лучше. Привычней, и чужого человека не буду беспокоить.

Илия выносит укутанного мальчика. Муся крестит всех по очереди, кланяется, берет ребенка и уходит.

– Мне нужно позвонить на работу, сказать, что я не приду, – Ева достает из сумки телефон.

– Подожди еще пару минут, – задерживает Далила ее руку. – Мне нужно кое-что тебе сказать.

– Хватит на сегодня, а?

– А когда мы еще увидимся? Ты приходишь – я сплю, я ухожу – ты спишь.

– Теперь, вероятно, я буду женщиной домашней и постоянно присутствующей. Потерпи пару дней. Мне надо написать рапорт об уходе: няни у детей больше нет.

– Не сочиняй, – вздыхает Далила. – Спорим, Илия за десять минут тебя уговорит оставить детей на него или отдавать на полный день в ясли. Я как раз по этому поводу и хотела поговорить. По поводу Илии.

– Это нечестно! – кричит Илия из комнаты.

– Честно, честно! – заводится Далила и вываливает на устало присевшую в коридоре Еву: – Твой сынуля курит травку и ходит к проституткам.

– Ну, знаешь, – качает Ева головой, – решила меня добить, да? Не верю. Я не верю, что он ходит к проституткам!

– Как-то это странно, тебе не кажется? – Далила нервничает и начинает скручивать в жгут желтые прямые волосы. – Ты только послушай! Тебя не волнует, что он станет наркоманом?! Травка, значит, тебя не интересует, ты беспокоишься о естественных проявлениях его организма, а о наркотиках не беспокоишься?!

– Все это враки, – заявляет Илия, садится рядом с Евой на тумбочку с обувью и начинает не спеша надевать ботинки. – Это у тебя, Далила, от безделья. Хватит за мной следить. Займись сыном, работой, заведи мужчину, в конце концов, а не этого малолетнего страдальца! Что ты шпионишь за мной днем и ночью?

– Не смей так разговаривать! – кричит Далила.

– Кто это – малолетний страдалец? – интересуется Ева.

– Заткнись! – взрывается Далила.

– Я заткнусь, – ласково говорит Илия, – а ты перестань шарить в моем столе, подслушивать разговоры по телефону и подсовывать мне презервативы. И ты не беспокойся, – он повернулся к Еве. – Я покуриваю иногда слабенькую марихуану, честно говорю, с семи лет балуюсь, но с моими внутренними черными дырами ничего сравниться не может. Вы не там ищите, мамочки.

– Куда ты собрался? – шепотом спрашивает Ева, у нее нет сил пошевелиться.

– В библиотеку я иду. В библиотеку! Мне нужны книги по древнеславянскому, греческому, хинди и так далее. Кстати, вам бы это тоже не помешало. Не буду пугать, но наша девчонка говорит все эти смешные глупости на разных языках. У нее проскальзывают словечки из разных языковых групп и времен. Но это я так, просто для общего сведения. Не надо тебе уходить с работы. Что толку? Тебя все равно будут дергать, когда понадобишься. Я действительно справлюсь с детьми. Я – хорошая нянька. Пока, мамочки.

Через десять минут тишины Далила встала и закрыла дверь на второй замок.

– Что это за день такой несусветный? – бормочет Ева. – Ты одна осталась, давай, добей меня, подружка.

– Он звонит платным женщинам, в фирмы по сексуальному досугу, я проверяла по телефону, – шепчет Далила, опустив голову. – На нашем телефоне можно отследить все номера, которые набирались за день. Он звонит за день в среднем в шесть-десять мест по объявлениям из газет. У него в комнате воняет, я знаю этот запах.

– И я знаю этот запах, – Ева тоже говорит шепотом, – я сама на первом курсе покуривала перед дискотеками, так же, как многие богатенькие московские девочки.

– Я предпочитала ЛСД, – вздыхает Далила и садится рядом с ней.

– Ты наркоманка? – интересуется на всякий случай Ева.

– Все по-разному привыкают, не ехидничай.

– Ладно. Остался последний вопрос.

– Это мое личное дело, с кем я провожу досуг, – устало вздыхает Далила.

– Да нет, я хотела попросить у тебя записи психиатра по поводу Маруси. Твой досуг, который ты проводишь с юношей Мишей, меня мало интересует. Не думаю, что ваши игры со взломами секретных файлов разных организаций имеют серьезные последствия, иначе бы вас давно вычислили и отстрелили. Это я как профессионал говорю, заметь.

– Мы подготовили писателю Пискунову эротический роман, подделывая мои отчеты по группе женщин с сексуальными патологиями. Мы влезли в национальный американский банк! – не выдержала и похвасталась Далила.

– Да это ерунда, вы только в какой-нибудь наш не влезьте. Миша Январь своими дурацкими играми обвалил рубль, знаешь это? Такое устроил, что даже отстрелить его некому: никто не верит. Мне еще тогда Карпелов говорил, что Январь взломал коды некоторых банков и подделал отчеты по продаже облигаций госзайма. Быки узнали, дернули свои связи, разбудили федеральную службу, и те кинулись на банкиров. Банкиры начали скупать доллары. Наступило зловещее семнадцатое. Ладно, если уж он после этого остался жив!.. А ведь в нашем отделе лежит полная разработка по делу, и все это правда, хоть и выглядит как сказка про злого хакера. Кстати, я тебе оставила записку на двери в ванную, что ты думаешь по этому поводу?

– Я думаю, что нет никакой бригады «С». Журналисты балуются.

– Это было бы слишком просто, – вздыхает Ева, встает и потягивается. – Если у тебя есть серьезные обоснованные рассуждения на этот счет, запиши, пожалуйста, и дай мне в двух экземплярах.

– Иди, – говорит Далила, вытягивает ноги и прислоняется спиной к одежде на вешалке, – иди на работу, я до шести вечера дома. Заберу детей.

– Мама! – кричит Кеша из комнаты, женщины дергаются и испуганно смотрят друг на друга. – Ну мама, ну ты же опять меня не разбудила! Я проспал все на свете, ну что это за жизня такая!

Разогревая во дворе мотор машины, Ева смотрит в светлеющее небо, в зажженные в высоте окна. Они живут в новом доме недавно, Ева скучает по невысоким домам в центре, по старым улицам, по проходным дворам, аркам и по гаражам, на крышах которых она прыгала в детстве. Покатые спины «ракушек» ее раздражают, здесь нет проходных дворов, здесь машину надо ставить или на газон, выслушивая ругань перво– и второэтажников, или на платную стоянку, так ведь до нее идти и идти! Здесь лифты дергают внутренности скоростными обвалами вниз, Ева долго искала квартиру в новостройках и не очень высоко, чтобы не пользоваться лифтами. Она воспринимает лифт как вполне определенную ловушку.

– Да я вообще ненавижу эти лифты, – бормочет она, включая зажигание. – Черт!

Время идет к девяти, на работу она подъедет уж точно после полдесятого, это значит, что шесть человек из ее отдела будут сидеть и ждать начальника, любовно прохаживаясь по ее «непредвиденным обстоятельствам» и «особенностям профессиональной и личной жизни».

Она не превышает скорости, подгадывает зеленые светофоры, а когда не подгадывает, то отстраненно смотрит в близкие лица других водителей, которые так же отстраненно смотрят на нее сквозь стекла, подтекающие влагой теплого нутра машины. Понемногу она успокаивается и начинает думать только о работе, образ Маруси растворяется в ее дыхании, пойманном февралем и превращенном в белое облачко.

В девять двадцать две Ева подъехала к «Информационно-аналитическому центру», поставила машину на стоянку и прошла позади неприметного здания к черному ходу. На отлично укрепленной двери табличек не было, а на стене рядом – старая и затертая надпись прямо на стене: «Лаборатория». Ева набрала код, привычно оглядев через плечо пустой мокрый дворик, и вошла в теплый коридор, подсвеченный лампочками у пола. Она уже открывала дверь своего кабинета, когда почувствовала тишину и безлюдие. Бросила сумку и куртку, пробежалась к «пионерской комнате», как все здесь называли небольшой – на двадцать мест – коференц-зал со стеклянной звуконепроницаемой стеной, экраном и оборудованием для фильмов и слайдов. Пусто. Вернулась к своему кабинету и прочла информацию на стендах. Первый – «Непредвиденные обстоятельства» – черными строгими буквами – был весь заколот бумагами и бумажечками, но Ева помнила почти все эти сообщения и сдернула последние: «Ранена легко, рапорт напишу в среду, операция провалилась. Юна», «Кургановой: кто такие Карпелов и Январь? Посмотри файлы „менты“, если знаешь, см. код 078 54 – „неопознанные угрозы“. Скрипач». «Фактурщикам и снайперам! Срочно пройти психологические тесты на агрессивность! Вы одни остались, не лишайте отдел премии. Псих».

Другой стенд – «Особенности профессиональной и личной жизни» – крупным курсивом с наклоном, буквы украшены цветочками и птичками, сообщений там меньше: поздравительные открытки, два билета на послезавтра в театр – кому-то не понадобились, несколько отчетов интимного плана. «Семь раз, а ты не верила! Физик». «Мышка по ночам играет в казино, Ева шляется в центре города с крупногабаритной сумкой, Скрипач снимает по две проститутки сразу, Доктор проводит время в центральном городском морге (с 00.20 до 3.56), Юна накачивается спиртным – исключительно американское виски, а еще патриотка! Психа опять видели на геевской дискотеке. Коллеги! Попробуйте для разнообразия отсыпаться, когда нет авралов! Вы плохо выглядите. Аноним». Ева качает головой и отрывает этот лист. Она спускается на два пролета вниз и попадает в огромный зал.

– Ну ты, аноним! Где все?

Худой длинноносый мужчина за пультом страдальчески морщится и снимает наушники.

– Ладно, я наврал. Ты всегда выглядишь улетно. Выспалась? Как ты меня вычислила?

– Я умею считать до шести. Ты перечислил пятерых. Сегодня ночью было твое дежурство. Колись, Физик.

– Я ни при чем. Вот сводки по городу. Смотри сама.

Ева листает клавишей срочные сообщения. Ее код и имя указаны в затребованной информации на общую городскую службу. Интересовались патрули. Информация и внешние данные подтверждены.

– Где данные по неопознанным угрозам?

– Директория «отстрел».

– Сколько же за этих милиционеров дают? – Ева всматривается в таблицу. – Так, Карпелов П.П., Январь М.Ю. По две тысячи за морду. Оригинально. И что, на составителей этого заказа невозможно выйти?

– Есть подозрение, что эта директория что-то вроде справочника для одноразовых киллеров. Смотри, – Физик открывает другие файлы, – к примеру, я хочу, чтобы убили кого-нибудь, но не хочу нанимать профессионала, потому что это дорого. Я отправляю свое пожелание в «жизнь понарошку». Что у нас тут добавилось со вчерашнего дня? «Пропал котеночек». «Вернись, гадина, и я прощу. Лорик». «Не люблю жену. Советы по номеру…» Так, а вот, например, это: «Моя подружка залетела, а я не хочу детей». Видишь, эти четыре цифры – код. Определить, кто послал сообщение, невозможно. И желающий помочь тоже пишет свой код. Посмотрим… «Я большой пушистый котеночек…», «Стерилизуйся, идиот!» «Лорик, удавись членом». А вот по коду о нелюбимой жене стоит просто номер. Набираем номер. Пожалуйста! – Физик нажал клавишу и крутанул кресло, отворачиваясь от экрана. – «Отстрел»? – поинтересовался он у Евы.

– Отстрел, – Ева покачала головой, разглядывая заставку: отлично снятый старинный револьвер, похваставшись деревянной рукояткой, раскрутился, превращаясь по мере торможения в кисть скелета, грозившую указательным пальцем. – Допустим, – сказала она, – я случайный человек, который умеет стрелять, и мне нужны деньги. Я нахожу объявление, оставляю свой код. Дальше что?

– По этому коду заказчик, если еще не передумал, посылает тебе фото и адрес. Цены, как видишь, не мировые.

– А как я получу деньги?

– Отдел 316, – быстро проговорил Физик.

– Что это значит? Это в нашей организации? Постой, 316 – это анализ условных преступлений.

– Вот они этим и занимаются. Пока не могут ничего выяснить.

– То есть сидит группа, которая конкретно работает по определению физических лиц через коды Интернета?

– Да. И начали именно с этого вопроса: каким образом киллер может получить деньги? Потому что, естественно, именно этот момент является критическим: можно выйти и на киллера и на заказчика.