Удавка для бессмертных Васина Нина

– Паспорт! – Он повысил голос.

– Что?

– Дай мне ее паспорт, и побыстрей.

Этот паспорт, который мы не стали заталкивать в банку с попугайчиками, так и лежал на столе. Я подвинула его пальцем, Хрустов встал и долго перелистывал странички, освещенные слабым светом фонаря с улицы. Потом он положил паспорт и «вальтер» в пакет.

– Считай, что у нее подписка о невыезде. Я забираю паспорт и запрещаю ей покидать эту квартиру. Завтра позвоню. Предупреди, что, если Корневич умрет, ей придется отсидеть какое-то время. Я постараюсь помочь, но какое-то время она отсидит.

Он ушел, и липкие ладошки беды вцепились в меня с неистовством брошенного ребенка. Мое оцепенение длилось еще десять минут, а потом за окном взвизгнули тормоза. Четыре человека вышли, поговорили, показывая на окна Су, я дернулась за занавеску, хотя видеть они меня не могли. Двое остались во дворе перед входом в подъезд, двоих я рассмотрела из окон спальни Су. Они расположились с другой стороны дома. Су спала, засунув в рот большой палец. Во сне она была прекрасна.

Через полтора часа неподвижности я стала терять ощущение реальности. Мне показалось, что где-то звонят печальным звоном колокола. На часах – одиннадцать сорок, далекие колокольца подстроились под пульсацию крови в висках. Су пошевелилась и села.

– Позвонить надо, – сказала она. – Надо просто позвонить в больницу и узнать, жив ли Корневич. И все определится.

Я набирала номер, а она спрашивала. Сначала по городской справочной, потом нам с трудом согласились дать номер больницы, куда его отвезли, потом там долго не отвечали, потом интересовались, кем она приходится раненому, потом сказали, что Корневич А. А. скончался в одиннадцать пятнадцать. Поскольку по данному факту заведено уголовное дело, то тело забрать в ближайшие дни будет нельзя, но прийти посмотреть на него можно.

– Хочешь пойти на него посмотреть? – поинтересовалась я.

Су неопределенно пожала плечами.

– А я хочу. Я хочу убедиться, что он мертв. Я хочу знать это наверняка. Я не живу эти два дня, а болтаюсь в бессмыслице, я…

– Я тоже хочу знать наверняка, – перебивает меня Су. – Только все это бесполезно. Он завтра будет ходить по городу, пить в кафе коктейль. Потому что утром я обречена подумать о нем. Это утомительно и даже отвратительно. Клянусь всем на свете, как только я его завтра увижу, я ни за что не поведу его домой, ни за что больше не выстрелю!!

– Ты и не сможешь, – злорадно замечаю я, – во-первых, тебе нельзя выходить из дома и отслеживать мертвого Корневича на улице, во-вторых, дурак Хрустов наконец-то унес оружие. Там еще оставалась последняя пуля, но он унес и оружие, и твой паспорт, а под окнами стоят топтуны, и я не знаю, будут ли они стрелять на поражение, когда ты отправишься за подтверждением своих невероятных утренних способностей на улицу, или просто пойдут следом!

– Что же делать?

– Сесть и все обдумать.

– Бесполезно, – вздыхает Су. – Я уже сидела и думала, потом лежала и думала, потом ходила и думала. Я не могу объяснить, что происходит, но могу сказать наверняка, что им всем от меня надо.

– Давай определим что, – вяло предлагаю я. – Хрустов спрашивал про подарки. Можно поразмышлять на эту тему. Где Библия, которую тебе подарил Дални?

– В его квартире, – она проговорилась и быстро старается объяснить: – В смысле в квартире, которую он купил мне.

– Сколько у тебя таких квартир? Которые ты якобы снимаешь.

– Одна квартира, которую он купил. Кроме этой, еще одна.

– Зачем ему покупать в Москве квартиру, если он собрался тебя отсюда вывозить? – Я начинаю кипятиться, как всегда, когда узнаю про ее вранье.

– Он купил ее как бы для себя. Он сказал, что только у нас можно делать нормальные деньги, а там, у них, очень строгие законы. Мы бы приезжали сюда, – Су вздыхает, собирается засунуть палец в рот, но потом передумывает и добавляет объяснение для дураков: – Как иностранцы.

Мне не хочется с ней говорить, мне вообще ничего не хочется, но я интересуюсь:

– А что он понимал под этими словами – «делать деньги»?

– Я не знаю.

– А если знаешь? А если они думают, что знаешь? Одевайся.

– Зачем?

– Поедем в квартиру, которую ты… Которая твоя, найдем голову Дални и пришьем ее намертво! Короче, надо провести небольшой обыск и выяснить, что такого страшного этот швед притащил туда. – Я решительно встаю, не зажигая света.

– Не выдумывай, – повышает голос Су, – там же наверняка все опечатано, это будет нарушение закона.

– Правильно, никогда не нарушай закон и девять заповедей. Конечно, опечатано. Только какое это теперь имеет значение? Хрустов сказал, что тебя посадят. Чем бы ни кончился суд, ты окажешься в тюрьме. Теперь они с тобой будут договариваться так: больший срок на меньший, если честно все расскажешь. Не думаю, что тебя оставят сидеть приманкой с подпиской о невыезде.

– Перестань говорить всякие ужасы!

– Это не ужасы. Вот мертвый Корневич – это действительно ужас.

– Я же сказала, что больше не буду так делать, чего тебе еще от меня надо?!

Прислоняюсь к притолоке и смотрю на силуэт Су в темноте.

– Одевайся.

– Я одета.

– В таком виде по крыше не полезешь. Оденься нормально и в темных тонах. И мне, пожалуйста, выдели одни из твоих шести джинсов.

Су, очнувшись, размышляет, что на меня налезут разве что резинки.

– Ну что, – спрашиваю я, – если не получится, ты сможешь неподвижно просидеть часов шесть?

– Ты приходи быстрей, если не получится.

– Проводи меня, что ли, – мы обнимаемся напоследок, я иду к балкону. Су задвигает занавеску, я прикрываю за собой балконную дверь. Замираю, привыкая к темноте. Если она не придет ко мне в ту квартиру, придется самой копаться в вещах.

Внизу никого не видно. Я смотрю на застывшие в теплой ночи деревья, потягиваюсь и начинаю медленно переносить ногу на соседний балкон. А вот и мальчики проявились. Две темные фигуры выбежали со стороны детской площадки и что-то друг другу кричат. Еще один балкон. После третьего будет угол дома. И двор, огражденный решеткой. Один сообразил, резко развернулся и бежит в противоположную сторону, а второй, открыв рот – с этой стороны дома улица освещена, я вижу его злое, поднятое вверх лицо, – в каком-то ступоре наблюдает, как по ту сторону решетки я сползаю по чужому балкону вниз, держусь несколько секунд на руках и падаю вниз, перекатившись по земле.

– Стоять! – кричит он, вцепившись в прутья решетки. Со стороны улицы подбегает второй. Я примерно стою, обнаружив в себе непробиваемое равнодушие.

– Не надо в меня целиться, – я поднимаю руки повыше, – и стрелять не надо, у меня есть документы, и вообще вы должны сначала сделать предупредительный выстрел в воздух.

Тот, что за решеткой, притопывает на месте от нетерпения, пока его напарник достает из кармана моей ветровки паспорт. Я слышу копошение чужих пальцев у груди и отворачиваю лицо от запаха изо рта.

– Царева Вера Павловна. По какой причине прыгали с балкона квартиры гражданки Ли?

– По причине, чтобы было незаметно. Уйти надо было незаметно. Су так сказала. Уйдем, говорит, незаметно.

– И где же гражданка Ли в данную минуту? – интересуется злорадно из-за решетки более молодой, он взял у напарника мой паспорт и делает вид, что в кромешной тьме сравнивает фотографию с тем, что я сейчас имею на месте лица.

– Она в данную минуту, вероятно, ушла незаметно, как того и хотела. Когда вы побежали за мной, она скорее всего прыгнула и побежала в другую сторону.

Немая сцена. Я осторожно опускаю руки, потому что, вероятно, стрелять в меня больше никто не хочет, и пытаюсь забрать паспорт. Тот, что за решеткой, паспорт не отдает, набирает воздуха и кричит что есть силы:

– Обратно бегом марш! – потом нащупывает на груди свисток и пронзительно свистит.

В последнюю секунду – я тяну паспорт к себе, он не выпускает – я делаю сильный рывок и вытаскиваю паспорт. Он мгновение думает, схватившись за металлический прут, потом разворачивается и бежит во двор к балкону, я бегу к остановке и, только ворвавшись в полупустой ярко освещенный троллейбус, пугаюсь.

Четверка слежки и охраны обежала дом вокруг, потом получила разрешение и открыла дверь в квартиру Ли отмычками. Были осмотрены все комнаты, ванная и туалет, пространство под тахтой, ящик на балконе, навесные полки над входной дверью, кухонные столы и даже стиральная машина. Все это с особой тщательностью, подогреваемой исступленной злостью. Сусанну Ли в квартире не обнаружили. Холодильник осматривался последним. Сыр и коробку конфет унесли с собой, наблюдение было снято. Сусанна выждала минут десять после хлопка дверью и осторожно вышла из квартиры. Она поднялась на третий этаж, открыла окно и прыгнула на крышу голубятни. Зажимая нос, сидела, пока не успокоился птичий переполох. Тихо. Спустилась по металлической лесенке вниз и через пару минут уже останавливала такси.

Приказано было сначала немедленно написать рапорт, потом «отставить рапорт!», Хрустова пригласили в кабинет начальника, там были представители всех структур, они все хотели узнать только одно: что именно такого секретного искал Корневич у девушки Сусанны Ли. Хрустов заплетающимся от усталости языком в который раз объяснял особенности интуитивного мышления Корневича. Беседа была записана на пленку. Хрустов не знал, что эта пленка будет потом тщательно храниться и передаваться из одного отдела в другой: из экономических преступлений – в разведку, потом обратно – в валютные нарушения, потом – когда КГБ уже не станет и Хрустов, получив чин, уйдет из органов, эту пленку выкрадут в суматохе переселений и продадут, после чего она будет уничтожена. Сам Хрустов, прослушав ее на следующий день, только покачал головой, тупея от полного абсурда.

Вопрос: Сколько времени прослушивалась квартира гражданки Ли?

Хрустов: Два дня официально, после того как данная гражданка вступила в контакт со шведом, и четыре дня без разрешения начальства. Незаконное использование аппаратуры. Майор Корневич сказал, что запишет эти дни на скрытое наблюдение. Швед проходил у нас в прошлом году по перевозке драгметаллов.

Вопрос: Объяснения Корневича на этот счет?

Хрустов: Два месяца назад в Москве были хлопковики из Штатов, они проходили у нас по условной наружной слежке, были зарегистрованы их встречи с гражданкой Ли, тогда, можно сказать, первый раз засветившейся. Когда Ли встретилась со шведом, Корневич моментально вспомнил это дело, он, вероятно, решил, что эти трое иностранцев связаны друг с другом, раз они имеют одну и ту же информацию на женщину для услуг. Она же не работает официально, только, так сказать, семейно, для узкого круга.

Вопрос: Почему следили за хлопковиками?

Хрустов: Единственная компания в Америке, которая интересуется выработкой таджикского хлопка, и не просто выработкой, а всем – от места высадки до условий полива и сборки урожая. Представители этой компании приезжают третий год регулярно – в сезон сева и в сезон сбора, у них своя передвижная лаборатория. Интерес свой объясняют закупкой экологически чистого сырья для детской медицины. Договор в порядке. Мы их проверяли досконально, ничего не нашли, проверять перестали, но в последний приезд в их машине были случайно обнаружены антипрослушки и радары таких разработок, каких у нас нет. Корневич завелся, но найти ниточки не смог. Решил подождать до следующего приезда, когда будет сбор хлопка. Отследили все их связи в Москве. Ничего. В Таджикистане, да, они поддерживают деловые знакомства. А в Москве – музеи, рестораны, ночные развлечения только с одним человеком. Сусанна Ли. Поэтому, когда Ли встретилась со шведом, Корневич решил эту тройку через нее соединить.

Вопрос: Поподробней с элементами вербовки гражданки Ли.

Хрустов: С элементами вербовки произошла накладка. Не предупреждая меня, майор Корневич решил разыграть сцену с нападением. Он спровоцировал нападение на него Сусанны Ли. После чего я разыграл сцену с вывозом трупа. Все это получилось вполне достоверно еще и потому, что в этот день в квартире Ли умер от приступа диабета тот самый гражданин Швеции. Женщина была, как это сказать… предварительно готова для психологической обработки.

Вопрос: Поподробней, пожалуйста, с вывозом трупа.

Хрустов: Достаточно запугав женщин – Ли и ее подругу Цареву, я с их помощью оттащил тело майора Корневича на улицу и забросил в пустой контейнер для мусора, который для этих целей был подтянут к подъезду. Когда женщины ушли и майор выбрался из контейнера, был разработан план психологического запугивания Сусанны Ли и способы подписания ею документа о сотрудничестве. Она была нужна майору как раз на август – сентябрь – время приезда хлопковиков. Ну а дальше произошла накладка. Сусанна Ли увидела живого Корневича на следующий день, это произошло случайно, у нас была операция на Дмитрия Ульянова, это рядом с Ленинским, где она живет. Корневич руководил. Она проследила его, встретила вечером в кафе. Корневич напросился на визит к ней домой, вероятно, чтобы объясниться, Ли выстрелила в него опять. Разрешите предположение? Я думаю, после условного убийства Корневича ей была необходима психологическая помощь и отдых. Ни того ни другого не было, нервы сдали, когда она увидела Корневича живым, разум повредился, она не совсем понимала, что делает.

Вопрос: Оружие?

Хрустов: «Вальтер» был приобретен на Даниловском рынке. Предположительно у Сопатого или Шуги, они оба пока на свободе, и именно они предпочитают продавать мелкое. Мною была допущена непростительная халатность: после первого выстрела в бронежилет Корневича я не забрал оружие из ее квартиры. Что дало возможность гражданке Ли воспользоваться им вторично.

Вопрос: Объяснения вашей халатности?

Хрустов: У меня есть объяснения, но даже если они будут вполне убедительными, прошу принять у меня рапорт об отставке, поскольку считаю именно себя виноватым в смерти майора Корневича. Дело в том, что начальник не посвятил меня в свои планы. Я даже думаю, что майор действовал экспромтно, как он любил выражаться, то есть без предварительной разработки, наугад, по обстоятельствам. Я увидел первый раз в квартире, что он притворяется, расслабился, воспринял все как игру и забыл про оружие. Виноват.

Вопрос: Ваше мнение об участии Сусанны Ли в убийстве майора госбезопасности Корневича А.

Хрустов: Нелепая случайность.

Вопрос: Ваше мнение об участии Сусанны Ли в смерти Шкубера Д., гражданина Швеции.

Хрустов: Поскольку смерть наступила в результате приступа болезни и вскрытие это подтвердило, считаю гражданку Ли невиновной.

Через полтора часа совещания Хрустова вызвали еще раз в кабинет начальника Комитета, где сообщили, что его отставка не принимается. Дело об убийстве майора Корневича поручают офицеру из отдела внутренних расследований, Хрустова просят на время следствия из Москвы не отлучаться, а текущие дела передать на это же время дополнительно указанным сотрудникам не позднее завтрашнего дня. На вопрос Хрустова, кто будет вести разработку по гражданке Ли и ее связям, ему ответили, что займутся этим делом только после появления в Москве интересующих Комитет иностранцев, не ранее, поскольку на данный момент, в связи со смертью шведа, это дело стало бесперспективным.

После этих сообщений Хрустов почувствовал настолько сильное беспокойство, что немедленно, отложив в сторону передачу дел, поехал в опечатанную после смерти шведа квартиру Сусанны Ли. Он обнаружил печать сорванной. Поработав перочинным ножичком, понял, что замки просто так не открыть, решил воспользоваться удостоверением и позвать слесаря. Спускаясь по ступенькам вниз, остановился на секунду и поправил «развязавшийся» шнурок. Двумя этажами выше кто-то был. Кто-то осторожно выглядывал на лестницу и непрофессионально громко двигался. Хрустов вышел из подъезда, досчитал до десяти, вошел, придерживая дверь, чтобы не хлопнула, и взлетел, стараясь не шуметь, на площадку третьего этажа. Женщины к этому моменту перестали шепотом обсуждать проблему сорванной печати и достали ключи. Поэтому без долгих объяснений Хрустов заставил их открыть дверь, после чего затолкал в темный коридор, а сам постоял несколько секунд, прислушиваясь к звукам снаружи.

– Можно я зажгу свет, тут что-то не так, – прошептала в темноте Су.

– Что не так?

– В коридоре лежит что-то большое, а у меня здесь ничего раньше не лежало.

Зная, что это грубейшее нарушение, Хрустов сам включил свет, потому что после этих слов женщины он мог предположить только одно. Все трое зажмурились, Хрустов вздохнул с облегчением: это был ворох одежды. Су ойкнула и схватилась за щеки: квартира была вывернута наизнанку. Ступить было некуда – пол забросан одеждой, посудой и книгами. Со стен свисали полотнища обоев. Су села сразу на тот ворох, о который споткнулась, вытаращила глаза и медленно обвела взглядом пространство, которое высветило бра в коридоре.

– Что эт-то? – Она вскинула глаза сначала на Хрустова, потом на Веру.

– А это что? – повысил голос Хрустов и ткнул ее в плечо. – Что это тут сидит и выпучивает глаза?! Что это такое – тупое, ему говорят сидеть дома, а оно бегает по городу?! А это? Это просто обыск, лапочка моя, обыск на предмет обнаружения чего-то ма-а-аленького такого и плоского. Есть соображения? Нет соображений, глазки сразу опускаем, изображаем полную идиотку. Вставай, – он дернул Су за руку, – ты, можно сказать, удачно мне попалась. Раз уж мы изображаем недоумение и ужас от такого разгрома, давай быстренько прошвырнемся по вещичкам и выясним, что именно пропало. Раз уж мы не знаем, что здесь могли искать! – закричал он в близкое отворачивающееся лицо. – Десять минут тебе. Можешь зажечь свет, но через десять минут убегаем быстро и без вопросов. Шевелись!

Су отстранила Хрустова пальчиком, сохраняя на лице выражение недоумения и брезгливости, прошла в комнату, откидывая ногами все, что мешало проходить. Она внимательно осмотрела пустые полки, перевернутые кресла, пружины изрезанного дивана. По странному наитию нашла в разоренной комнате альбом с фотографиями, вытащила из него несколько снимков, потом, покопавшись в куче одежды, выдернула кожаную куртку. Выбрала из сумок наименее поврежденную, сложила туда куртку, фотографии, статуэтку божка из черного дерева, две пары туфель – за одной туфлей пришлось залезть под диван, оттуда же выкатился шар – замок в прозрачном стекле в ворохе плавающих снежинок, шар тоже был отправлен в сумку, набор косметики – зеркальце разбито, два флакона духов – нетронутые. Вера и Хрустов, застыв в дверях, наблюдали эти спокойные сборы.

– Вера, зайди, пожалуйста, в спальню. Там у кровати на полочке лежала Библия.

Я медленно иду в спальню, там погром не такой, наиболее сильно пострадала кровать. Библия валяется сразу у двери, но я задерживаюсь, осматривая место смерти Дални. Чувствую, что в книге что-то лежит, открываю. Закладкой оказывается иностранный паспорт Су. Засовываю паспорт себе в карман. Библию забирает Хрустов. Су уже на кухне, она, оказывается, хочет забрать еще фарфоровую чашечку, блюдце и сахарницу – все, что удалось купить из какого-то царского сервиза, эти вещи ее греют. Сахарница разбита. Обыскивающие явно спешили, не стали высыпать сахар на стол, а просто бросили ее на пол и грубо разгребли потом ногой кучку осколков и песка. А чашка с блюдцем целы, я стараюсь не смотреть на серьезную Су, заворачивающую сокровища в белье, я боюсь сорваться и грохнуть реликвии на пол рядом с сахарницей.

– Что здесь было? – Хрустов показывает аккуратно вскрытые сбоку обложки Библии. – Здесь что-то лежало, что?

Су пожимает плечами не глядя, она очень занята упаковкой.

– Сядь и слушай. Дело хуже, чем я думал. Как вы выбрались из квартиры? – это вопрос ко мне. Я рассказываю про прыжок с балкона.

– А она?

– Я осталась в квартире, дождалась, пока они ее осмотрят и уедут, потом вышла через дверь, – монотонно объясняет Су.

– Это как понимать, наблюдение сняли? – Хрустов очень озадачен.

– Наверное, – Су пожимает плечами и оглядывает кухню в поисках еще чего-нибудь, что ее греет.

– Как же это тебя не нашли в квартире?

– У нас есть тайник.

Она говорит «у нас». Я хмыкаю. Хоть в чем-то она права: идея сделать тайное убежище была моя, мы обнаружили это место случайно во время ремонта.

– А если бы в квартире оставили пост? – Хрустов задумчиво трет подбородок.

– По обстоятельствам, – Су совершенно откровенно сдерживает зевок. – Тогда Вера одна бы зашла в эту квартиру.

– Что было в корешках Библии?

– Не знаю!

Она врет, я это вижу, она нервничает и повышает голос.

– Слушай, куколка, ты приговорена. Знаешь ты или нет, что здесь искали, но ты приговорена, попробуй это понять. Мне приказано больше твоим делом не заниматься. После убийства Корневича я попал под внутреннее расследование, а с тебя сняли даже наблюдение! Ты не задержана, не допрошена, понимаешь, что это значит?

– Что? – спрашивает Су, она в этот момент стоит на табуретке и пытается снять расписную тарелку со стены.

– Что ты труп. Тебя больше нет. Это дело нескольких часов.

– И если я скажу, что было в Библии, это меня спасет? – интересуется Су, вытирая тарелку и укладывая ее в сумку.

– Если они нашли все, что хотели, то нет. Не спасет. А вот если ты успеешь сказать, что знаешь еще что-то, то это серьезная заявка на отсрочку.

– Еще что-то? – задумчиво смотрит на меня Су, а я в это время стою сзади сидящего у стола Хрустова и замахиваюсь бутылкой.

Чтобы он не упал на пол, прислоняем его к стене и подпираем стулом. Потом мы с Су начинаем двигаться очень быстро и как-то слаженно. Так, например, не говоря ни слова, мы выходим из подъезда и движемся к метро, смотрим друг на друга в ярко освещенном пространстве пустого вестибюля и едем в больницу. Су тащит свою сумку, я один раз открываю рот и предлагаю сумку бросить. В ответ – полный недоумения и боли взгляд. Ладно, еще не время. Морг находится рядом с родильным отделением. Пока я, впав в философские размышления по этому поводу, замираю в больничных запахах, Су дает санитару деньги, и, вероятно, больше, чем он ожидал, потому что нам предлагают поговорить с врачом, непосредственно констатировавшим смерть: тот как раз сейчас и дежурит. Мы движемся по коридору, потом на лифте – вниз, от санитара ужасно пахнет, чем-то неестественным и опасным. И вот – зажжены лампы в длинной комнате без окон и сдернута простыня чуть пониже груди с трупа на каталке. Су ставит сумку на пол и склоняется над лицом Корневича. Потом над дырочкой под левым соском.

– А вы уверены, что он умер? – вопрос к санитару. Тот высоко поднимает брови и приоткрывает рот.

Су берет руку Корневича, держит ее и опускает осторожно на место.

– Холодная… А где, вы говорите, врач?

Хирург Менцель. Драит щеткой руки над раковиной, черные волнистые волосы из-под зеленой шапочки, зеленые же штаны и фартук неопределенного цвета в пятнах. Он начинает тщательно вытирать палец за пальцем, его растопыренная кисть торжественно торчит перед породистым лицом в очках.

– Родственники убитого?

– А вы еще не делали вскрытие? – спрашивает Су. Вопрос вызывает у доктора замешательство, вероятно, это не тот вопрос, который обычно задают родственники. – Как вы определили, что он действительно умер?

Я незаметно дергаю ее сзади за кофточку.

– Это неприятная процедура, – задумчиво говорит доктор, подходя поближе и оглядывая Су. – Вот, например, я могу показать вам, как я определяю, что вы еще живы. Пульс, разрешите? И язык покажите заодно.

Ее кисть безвольно свисает из большой и, вероятно, очень чистой руки. Красивая форма ногтей у этого доктора.

– Пульс повышен, глаза воспалены, дыхание сбивается. Вы, несомненно, живы, но перепуганы и устали. Боитесь трупов? Откуда такие вопросы?

– Я только хочу знать, когда вы будете делать вскрытие? Вы же должны это делать для определения причины смерти?

– Хотите присутствовать на вскрытии? – тычет доктор указательным пальцем.

– А можно?

Мне становится плохо. Я не предполагала, что сегодня нам грозит еще и вскрытие. Пожалуй, это чересчур для одного дня.

– Не думаю, не думаю, – теперь доктор обходит Су вокруг и удовлетворенно качает головой: отличный экземпляр, что и говорить. – Анемией страдаете?

– Что?

– Люди с таким цветом и тонкостью кожи обычно страдают анемией.

– Я не знаю, а что это такое?

Я опять дергаю Су. У нас очень мало времени.

– Прекрасно, прекрасно, вот отличный ответ, просто бальзам для врача. Так, что там у нас насчет вскрытия, – он на секунду подносит пальцы к виску. – Да! Не думаю, что родственникам можно будет присутствовать, поскольку при составлении протокола вскрытия будет патологоанатом из их организации. Так полагается. Все вопросы к ним.

Мы уже почти вышли из ординаторской, когда Су резко останавливается и протягивает доктору сумку.

– Возьмите, пожалуйста.

– Это не ко мне, это в морг распорядителю.

– Не для похорон. Здесь его вещи. Если вдруг так случится…. – она подыскивает слова, зажмуривает глаза и неопределенно взмахивает рукой в воздухе, – если он вдруг окажется все-таки живым, отдайте ему эту сумку. Скажите, что это ему.

Пока я открываю рот и хватаюсь за притолоку двери, чтобы не упасть, доктор ставит диагноз:

– Детка, у вас не анемия. У вас маниакально-депрессивный психоз. Это бывает после смерти близкого человека.

– Да-а-а, – неуверенно соглашается Су, – наверное. Это же я его пристрелила.

После больницы воздух вдыхается с жадностью самоубийцы, мне кажется, что я могу по запаху распознать каждое дерево, но тополя, конечно, со своими липкими листьями вне конкуренции. Первый час ночи, мы останавливаем такси, Су называет вокзал. Потом шепотом, склонив голову мне на плечо: «Ты взяла мой паспорт?» Я киваю и интересуюсь, почему этот вокзал? Су знает, что с этого один за другим поезда уходят ночью в Ленинград. А если не будет билетов? Су отстраненно смотрит на меня, и я потом понимаю почему. Она не идет к кассам вообще, она идет сразу к проводникам, интересуется сначала, часто ли останавливается поезд. Она минует «Стрелу», из этого я делаю заключение, что нам нужен тот, который останавливается везде.

Верхние полки полутемного пустого купе, мы ложимся друг против друга, я вижу, как мерцают глаза Су в отблесках перронных фанарей, я не знаю, куда мы едем и почему, и думать об этом нет сил. Я закрываю глаза, и плавный толчок поезда, и его медленное движение по скользким рельсам мне почти что почудились во сне.

Кто-то трогает мою руку, прикосновение отдаленное, как будто я со стороны наблюдаю сцену с посторонними людьми: аккуратно зачесанные и напомаженные волосы у мужчины с тонкими усиками над сочными губами, моя не очень чистая рука, которую осторожно гладят, запах горького одеколона, шепот и перезвон стекла.

– Прошу прощения, но вы стонете во сне. А мы как раз решили посидеть при свечах, не составите компанию, раз уж сон так тяжел?

Еще несколько секунд я не могу поверить в реальность происходящего и не понимаю, где нахожусь. Внизу на столике подтекает свеча, пристроенная в горлышке бутылки, еще одна бутылка с коньяком, баночки, стаканы, нарезанный хлеб. Мужчина с усиками услужливо улыбается, четвертый пассажир раскладывает салфетки на столе.

– Проснулись? Прекрасно, что хорошего в страшных снах. Присоединяйтесь.

– Где я? – спрашиваю и тут же понимаю нелепость вопроса.

– Мы в поезде, – терпеливо, как сиделка у буйнопомешанного, объясняет разбудивший меня мужчина, помогая спуститься. – Мы едем в Ленинград, сейчас полпятого утра, или ночи, как вам больше нравится. Вы стонали, разбудили нас, мы решили посидеть и поговорить, раз уж вы все равно не даете спать. А потом подумали, почему бы не поговорить втроем? Знакомиться будем?

– Можно, – я неуверенно пожимаю плечами.

– Это хорошо сказано: можно! Это хорошо.

– Да, неплохо, – соглашается второй мужчина, я рассматриваю с некоторым удивлением его совершенно обритую голову, плечи атлета – он в черной открытой майке и спортивных брюках, – массивную шею, потом поднимаю глаза вверх: тяжелые веки и раздвоенный подбородок грубо вылепленного лица. Глаз не видно, глаза он прячет. – Неплохо сказано, потому что можно знакомиться, а можно и наоборот. Знаете, это расслабляет. Такие вот ни к чему не обязывающие знакомства в поездах. Столько всего можно про себя рассказать! Без страха и стыда, потому что случайному человеку – все равно что ни-ко-му. Позвольте ножку.