Последний вампир Гелприн Майкл

7. Дикая роза

— ...стало первым моим приобретением на родине предков. Вторая покупка была поинтереснее — купил в букинистическом отделе Дома книги на Новом Арбате издание одна тысяча восемьсот пятьдесят шестого года, труд профессора Московского университета, фольклориста и этнографа Ивана Снегирева. Профессор Снегирев дешифровал употребленное вами выражение «у черта на куличках». Под «куличками» подразумевается церковь Кивра и Иоанна на Кулишах за Варварскими воротами близ Ивановского монастыря в Белом городе Москвы. Осенью одна тысяча шестьсот шестьдесят шестого в «нищепитательнице», то бишь в богадельне при церкви на Кулишах, объявился черт, то бишь бестелесный зловредный дух. Невидимый злой демон творил разные пакости, сбрасывал с постелей обитателей богадельни, кричал им разные гадости, и молва о демоне, то бишь о черте, дошла до царя Алексея Михайловича. Царственная особа велела священнослужителям молитвами действовать против злокозненного духа, но моления только разозлили черта, и лишь когда из Флорищевской пустыни привезли старца Иллариона, преосвященный сумел за десять недель изгнать нечистого обратно в геенну и...

Благородной внешности муж при галстуке-бабочке болтал всю дорогу. И, что характерно, болтал все более и более складно. Закрой глаза, чтоб не косили на вооруженного пистолетом битюга Жана, забудь монологи джентльмена в самом начале знакомства — и, честное слово, легко представить себя гостем приятного и обходительного, неглупого и начитанного, словоохотливого и душевного дворянина из времен прошлых, нынче ажиотажно модных. Цены в ему не было на тусовках так называемых «наполеоников» — молодых и не очень людей современного мещанского сословия, которые облачаются в наряды отшумевших эпох и устраивают балы по образу и подобию дворянских собраний.

«Маньяка Чикатило тоже, наверное, соседи и знакомые считали славным дядькой, — подумал Сергач. — А обрамленный в рамочку дагерротип Джека Потрошителя, так и не пойманного проницательными сыщиками девятнадцатого столетия, поди ж ты, висит сейчас где-нибудь над камином в фамильном имении у какого-нибудь почтенного лорда, и спесивый британец не подозревает, в какое чудовище превращался по ночам его давно почивший в бозе родовитый двоюродный дедушка... Блин горелый! Я даже имени вампира-шизика не знаю! Знаю только, что его „секретаря“ зовут Жан... Если немого действительно так зовут... Допустим, я убегу, свяжусь с Петровкой, тридцать восемь, настучу на маньяков, и?.. Ну да, конечно, жареные косточки в лесу найдут, мусора Мухомора определят на дыбу, однако... Однако джентльмен-вампир, судя по всему, шишка, и хрен его арестуешь по устному навету какого-то Сергача. У него капиталы, адвокаты, связи, и фиг ему устроишь принудительную психиатрическую экспертизу... А если он и правда замешан в нефтяном бизнесе, так вообще числится субъектом особо ценным для государственной казны... И гражданство у него, потомка эмигрантов, возможно, какое-нибудь французско-испанское, мать его в дышло канделябром!»

— ...Церковь находится в центре нынешней Москвы, недалеко от метро «Китай-город», а в период царствования Алексея Михайловича то была окраина. Оттого присказка «у черта на куличках» и означает «далекое место». Игнат Кириллович, гляньте-ка, подъезжаем.

Искомое товарищество ущербных огородников ютилось на границе с Тверской областью, к северу от столицы. Какой, казалось бы, это «север»? Так, одно название. Между тем солнце уж давненько за горизонтом, а в ночном небе белесый кисель, пародия на питерские «белые ночи». Скоро полночь, и, кабы не затемненное лобовое стекло, можно было бы и не подсвечивать фарами отвратительную дорогу через лес.

Мошкара роится в свете фар, комарики-камикадзе рвутся в салон, камешки цепляются за резину и барабанят в днище иномарки. Разгулявшийся к ночи ветер колышет верхушки деревьев, здесь в основном лиственных. «Мерс» ползет медленно, с черепашьей скоростью, и качественные амортизаторы проигрывают в борьбе с ухабами да ямами. Трясет и шофера, и седоков. Бетонные столбы вдоль... язык с трудом поворачивается, чтоб сказать «вдоль дороги», столбы накренились, будто завидуют славе башни из Пизы. На качелях проводов любопытные сороки взирают сверху на престижное чудо автомобилестроения, и понятно почему — отродясь в здешних пенатах не появлялось «Мерседесов». Да еще таких настырных. Здесь и трактора, случается, глохнут, а «мерс», сука, ползет, как танк вражеский, как вездеход какой, чтоб его...

«Вот бы застряли! Наплевать — Жан бы вышел толкнуть тачку, а я остался, или мы с Жаном вылезли, один хрен — появился бы шанс смыться. Хиленький шансик, а все же... А все же я бы не побежал СЕЙЧАС! Я бы воспользовался ситуацией и преумножил кредит доверия шизиков, чтоб, когда придет время, сыграть ва-банк и выиграть наверняка. Время действий скоро настанет, ох скоро! Лишняя кредитка ой как не помешает! Вот бы застрять сейчас!»

Увы, мечтам Игната не суждено было сбыться. «Мерс» пукнул выхлопом, и лес расступился, явив глазу пустошь с лоскутами «садовых» участков и прорву небесного океана с черным мазком туч.

— Помяните мое слово, Игнат Кириллович, быть грозе!.. Нуте-с, куда выруливать прикажете, брат мой? Поспешите с ориентацией, не то разверзнутся хляби небесные, пути земные размоет, и застрянем мы здесь... хм... здесь, у черта на куличках.

— Поспешность полезна только при ловле блох, и то не всегда. Дайте-ка я сориентируюсь, с зимы здесь... В смысле — последний раз наведывался сюда зимой. Новые зеленые насаждения, гляжу, появились с весны... Ага... прямо пока езжайте по обочине обихоженных территорий. Здешняя топонимика похожа на рыбий скелетик. Центральная улица-хребет, ответвления улочек, типа, ребрышек, чешуя зелени мешает с ходу сориентироваться... Ага, во-он, пятистенок с трубой, вперед, к нему. Это жилище сторожа, будем считать его рыбьей головой, там налево и тихим ходом по хребту, где дальше сворачивать, на какое ребрышко, я скажу.

— Очень образно, Игнат Кириллович, изъясняетесь, в стиле ОБЭРИУ. Вы мне все более и более симпатичны, мон ами. Сердце-вещун подсказывает — мы с вами непременно сдружимся, Игнат свет Кириллович.

— Мне в жене звякнуть. У вас, конечно, при себе мобильник, дали бы попользоваться, супругу успокоить, а то...

— Нетушки! — перебил поклонник обэриутов, одну руку оставил придерживать рулевое колесо, освободившейся поправил галстук «кис-кис», смахнул пылинку с накрахмаленного воротничка сорочки. — Вручите мне книжку и звоните куда вздумается, пока же...

— Пока же мне нет доверия.

— Нету, не обижайтесь. Всему свой черед, в том числе и отношениям в стае, построенным на доверии и взаимовыручке. Для окончания сей постройки надобен последний бумажный кирпич, надобна книга. Здесь сворачивать? Ах, о чем я спрашиваю?! Вокруг, как вы изволили выразиться, «рыбьего скелетика» сплошь леса, и все стежки-дорожки тянутся к рыбьей головке червячками. Пред нами отпечаток рыбы на подносе из глинозема в обрамлении зелени лесов, и звезды-дырочки еле виднеются в солонке Вселенной...

— И луна, — подхватил Игнат, — полная, зараза, и бледная, как баба на сносях.

— Пятерка вам, Игнат Кириллович! Ожидал, признаюсь, тривиального сравнения небесного спутника с головкой сыра, приятно ошибся. Куда дальше? Все прямо? По хребтине?

— Да, пока прямо.

Рыба тухнет с головы — в избушке сторожа оного не было. Шлагбаум в виде гнутой железной трубы открыт, заезжай, кому не лень, хоть в полночь, хоть за полночь. «Мерс» заехал в полночь, до смешного, ровно в 24.00, Игнат как раз взглянул через плечо джентльмена — «брата младшего» на часы, вмонтированные в приборную панель.

Четверть часа тому назад еще белесое, еще напоминающее о севере небо быстро темнело. Проклюнулись звезды, тучки с юга подтянулись ближе к дырке Полярной звезды, подкрались к бледной луне. Совсем-совсем скоро грозовая чернь завоюет полнеба.

«Вот бы дождь стеной, и всполохи молний, и раскаты оглушающего грома, и ураган, и все это сейчас, прямо сейчас», — размечтался Игнат, всматриваясь в подсвеченный прожекторами фар пейзаж.

Желтый свет фар залезал за сетчатые заграждения вокруг ветхих домишек с окнами, затянутыми парниковой пленкой. Редкие хибары могли похвастаться стеклами в рамах, и только однажды луч лизнул по боку отдыхающего на участке автомобиля, и то «Запорожца». И за оконными пленками, и за стеклами, как правило, темень — либо экономят огородники электричество, либо устроились ночевать засветло, либо пустует большинство хижин. Лишь за одним оконцем вроде бы померещилось свечение черно-белого телеэкрана, да за другим гавкнул пудель, да за третьим заплакал ребенок и свечкой вспыхнул ночник.

— Стоп, приехали! Назад сдайте, нам вниз по предыдущей улочке-ребрышку.

На углу предыдущей улочки бесхозная земля, сплошь заросшая молодыми березками, напротив — домик-грибок, его-то Сергач и запомнил, когда был здесь весной, и опознал по многоколенчатой трубе от печки-"буржуйки" да по антенне-"метелке".

Иномарка попятилась, развернулась и покатила вниз, под горку. Протекторы оставили след на невеликой куче песка у обочины, борта царапнули сухие прутики облепихи, потом погладили листья черной рябины. Чуть было не задавили кошку, стремительно перебежавшую светополосу фар. Едва не наехали передним правым колесом на россыпь битого кирпича, и Сергач наконец увидел живую изгородь шиповника. Хвала духам, цветет и здравствует дикая роза! Слава всевышнему, топор хохла-шабашника не касался живой ограды.

— Стоп! Прибыли. Взгляните — заросли дикой розы окружили хозблок, в нем, в тайнике под полом, спрятана книга. Она в железной коробке, а коробка в целлофане, все герметично и пожаробезопасно, книжка в целости и сохранности, гарантирую.

Пистолетное дуло уткнулось Игнату под ребра, в печень, Жан налег грудью на переднее пустое сиденье, изобразил на лице нечто среднее между гримасой боли и радости.

Джентльмен отвернулся от руля, сел вполоборота к Сергачу, скривив губы не то брезгливо, не то в усмешке.

— Вы не предупреждали, Игнат Кириллович, о препятствии в виде запретного растения. Почему вы умолчали о шиповнике? Почему?

— Разве? — Игнат вскинул брови, сморгнул. — Разве я про шиповник не говорил? Помилуйте, вы разве не помните? Вы еще мне в ответ про Жана рассказывали, про его страсть к дикой розе. Я еще...

— Не помилую! — жестко оборвал шизофреник. — Вы не обмолвились о том, что книга под защитой дикой розы!

— Да! Да, я мог запамятовать и не сказать о главном, признаюсь! Однако войдите в мое положение, не каждый день проходишь, как вы ее называете, «селекцию». И не каждый день у виска свистит серебряная пуля! И вообще, я не ел с утра, в желудке, пардон, ежики сношаются, а в правый бок, сами видите, ствол давит. Где гарантии, что вы меня вообще не кончите, получив книгу? Обещаете вы, извините, многое, а...

— Пусть! Пускай вы запамятовали предупредить об ограде из дикой розы, но от кого, потрудитесь объяснить, растения оберегают кладезь. От кого защищают? Почему?

Игнат ждал подобного оборота в разговоре, а на ОЖИДАЕМЫЕ скользкие вопросы прорицатель Сергач отвечать умел. Прорицая экзальтированным дамочкам разнообразно высокого достатка, Сергач поднаторел напускать словесного тумана, в коем, при желании, легко углядеть все, чего душе угодно, любую, образно говоря, галлюцинацию.

— От кого шиповник защищает книгу? — переспросил Игнат тихо, почти шепотом. Вздохнул. Выдержал отменно выверенную паузу. — Разве вы сами не понимаете? Давайте поговорим на эту весьма щекотливую тему спокойно и обстоятельно после того, как я принесу книгу и Жан уберет пистолет. Договорились? После того, как вы мне станете по-настоящему доверять, мне и моим словам, согласны?

Сумасшедший собеседник взглянул пристально в честные глаза Игната. Плотно сжатые губы больного шевельнулись, изогнувшись в полуулыбке.

— Не надейтесь, Игнат Кириллович, спрятаться за кустами дикой розы. Отсидеться за живыми редутами у вас не получится. Жан отличный стрелок, участок простреливается и...

— Перебиваю Вас, простите. Я не собирался и не собираюсь прятаться, клянусь. — Сергач и правда не собирался играть в прятки с маньяками столь примитивно. Гораздо разумнее сначала побегать наперегонки, а уже потом переходить к другим играм.

— Ладно, — произнес «вампир» медленно, с расстановкой, — ладно, поверю вам, ладно...

Сановный водитель отвернулся, взялся за рычаги, поставил ноги на педали, «Мерседес» попятился, отъехал подальше от живой изгороди и повыше, — как уже отмечалось, улочка вела под горку. Наконец их благородие выключили мотор, сказали что-то длинное по-французски, затем на родном наречии:

— Ступайте, Игнат Кириллович, принесите книгу.

Ствол перестал давить в печень, отодвинулся. Игнат вдохнул полной грудью, с откровенным облегчением, почти радостно, почти свободно.

— Поторопитесь, Игнат Кириллович.

— Вряд ли получится найти в сумерках ключи от двери под ступенькой у входа в хозблок, поэтому не удивляйтесь, когда я начну взламывать дверь.

— Я редко удивляюсь, а Жан тем более. Поторопитесь, аромат дикой розы проникает в салон, и мне уже немного не по себе.

— О'кей, я быстро.

Первым вылез из машины Жан. Немой лез задом, не переставая целиться в Игната. Вылез, остановился, придерживая дверцу, удерживая цель. Игнат выбирался навстречу пистолету. Голые пятки коснулись холодной земли, футболку на груди сморщил ствол. Закрылась автомобильная дверца, ствол отстранился, немой положил Игнату на плечо левую руку, развернул Сергача спиною к себе, лицом к живой изгороди, подтолкнул, разрешая сделать шаг, еще один, и стиснул плечо пальцами, приказывая остановиться.

А на воздухе-то душновато. Кондиционер в тачке избаловал кожу и легкие прохладой. Открытый всем ветрам воздух пахнет резко и терпко. И ветер так удачно дышит прямо в лицо запахом дикой розы. Легкая дрожь в пальцах на плече не иначе свидетельствует об аллергических реакциях немого на запах цветущего шиповника. Это хорошо, что у него дрожат пальцы, очень хорошо.

Вздрагивающие пальцы разжались, Сергач оглянулся — немой сел на капот «мерса», поджал колени, помог себе левой рукой и слегка неуклюже, но быстро взобрался на возвышение капота. Под толстыми подошвами протестующе затрещала автомобильная твердь, немой осторожно выпрямился во весь рост и сделался похожим на памятник, на надгробный.

Левая рука громилы на капоте махнула: мол, двигай, Сергач. В правой качнулось пистолетное дуло, погрозило, будто пальцем, дескать, не балуй, типа, мне сверху видно все, ты так и знай. Игнат кивнул в ответ и пошел вдоль живой колючей изгороди.

Погасли автомобильные фары, Сергач споткнулся, чуть не упал, схватился машинально за веточку шиповника, наколол ладонь. Три секунды Игнат моргал, привыкая к темноте, и матерился шепотом, тряся ладошкой, продолжил шагать медленнее, осторожнее касаясь листиков дикой розы. Гонимые ветром тучи закрыли лунный лик, и темно-серый сумрак сменила чернота ночи. «Немой будет стрелять на слух, — думал Сергач, теребя пушистые веточки. — Это хорошо, что он ориентируется в основном на слух, очень хорошо».

Поцарапанная ладонь коснулась реек калитки. Совсем калитка заросла, где там у нее засов или что — фиг нащупаешь, сплошь шипы да невзрачные цветочки скромной родственницы царицы цветов. Калитку Сергач открыл ударом ноги. Ляжку царапнул, пятку отшиб, зато соглядатаи слышат и понимают — спешит Игнат Кириллович, как и обещал.

Войдя боком на делянку в шесть нищенских соток, Сергач сумел-таки разглядеть могилки-грядки, заросшие сорняком. Проваливаясь по щиколотку в рыхлость грядок, доковылял напрямик до проплешины у дощечки-ступеньки перед запертой дверью в хозблок. Огляделся, насколько позволяла темень, высмотрел супергрядку справа, похожую на братскую могилу. Длиннющая и широченная, поросшая лебедой, она вытянулась аж до самого угла хозблока. Отлично. За углом лебеда пожиже, и далее кусты шиповника. То, что надо, то, что доктор прописал.

Ключ под ступенькой Игнат искать и не пытался. Примерился к дверной ручке. Нет, не выдержит ржавая ручка-скобка сильного рывка, шурупы вырвет — и дверь не откроется. Но в щель между дверью и косяком вполне можно просунуть пальцы, пролазят. В щели полно какой-то липкой грязюки, однако не до чистоплюйства. Влезли пальцы, зацепили дверной торец. Теперь круче развернуться спиной к грядке — братской могиле, задрать ногу и упереться левой пяткой в выступ косяка. Все, можно дергать.

Игнат посмотрел через плечо на темный силуэт немого, возвышающийся над черной массой живой изгороди. Силуэт мало различим в окончательно накрывшей землю ночи, но услужливое воображение мигом нарисовало и оба чутких уха стрелка; и пистолет, зажатый в обеих руках. Игнат отвернулся.

Глубокий вдох, резкий выдох, рывок! Замок сорвался, дверная панель дребезжит, поддалась, Сергач отталкивается левой пяткой от косяка, правой от земли, разжимает пальцы и падает в лебеду на мякоть грядки.

Дверь, распахиваясь, бьется о стенку — трах-тарарах, в полсотни децибел, а Сергач бесшумно — шелест лебеды не в счет — перекатывается через голову — кувырок назад и в сторону, в сторону хозблока, к углу.

Черт! Показалось, что в бок воткнулся гвоздь! Но это не гвоздь, это памятка от одного козла, отборного, племенного, который в прошлом году, весной, поломал Игнату ребра. Кости давно и успешно срослись и совершенно не беспокоят, ежели не злоупотреблять кувырками, однако выдрессированное Мастером Тхыу Тхыонгом тело забыло в критический момент об ограничениях, и в боку ломануло так, что в глазах заискрило. Ломота в ребрах после прыжка с забора — щекотка по сравнению с нынешней болью.

Меж тем былая дрессура не подкачала — в боку зажглось, в глазах полыхнуло, а кувырок завершился уже за углом, уже вне зоны досягаемости серебряных пуль.

Выучка поставила Игната на ноги, намеченная программа действий продолжала самореализовываться вопреки пыточному гвоздю в боку и фейерверку в глазах.

Еще более смещаясь за угол, прячась за преградой, Сергач в три прыжка пересек полянку с жидкой лебедой и прыгнул в четвертый раз, разворачиваясь спиной к пахучей массе шиповника. Вломился в колючую биомассу выставленным задом, сгорбившись, обхватив руками голову, оберегая глаза, лицо.

Шиповник нещадно драл футболку, цеплялся к шортам, резал кожу, но, хвала духам, пытка закончилась быстро. Сергач выкарабкался на улочку, параллельную той, где встал «мерс», и побежал вниз по пустой улочке-ребрышку, держась за ребро, прихрамывая.

Футболка вся в надрывах, в дырках, плечи и предплечья, ляжки и голени расписаны десятком красных мазков-царапин, на левую ногу больно наступать, чувствительно левую стопу уколол, наступив на сухую иглу-колючку, и все же множество мелких колото-резаных ранок лучше одной сквозной от пули.

Удалось! Получилось обмануть немого стрелка! Нулевой этап многоборья пройден, впереди лес в конце отнюдь не беговой дорожки, настало время для гонок на выживание.

Взревел моторами «мерс» сзади слева, метрах уже в ста пятидесяти за спиной. Уже спрыгнул, конечно, Жан с капота, стрелок уже в салоне, рулевой маньяк жмет на газ, а Сергачу до леса еще бежать и бежать.

Свистит воздух в ушах, пока воздух, пока не пули. Дышать некогда, но это пустяки по сравнению с рывком в противогазе, когда дышать было нечем. Боль в боку сжалилась и отпустила, а на колючую резь в левой стопе можно и наплевать. И бежится под горку быстро, и первая удача окрыляет.

Сзади вспыхнуло зарево фар. Хочется оглянуться, глянуть через плечо, так и тянет... Рев мотора ближе с каждой сотой секунды, но и лес все ближе и ближе. Сергач быстрее заработал ногами, но и у автомобиля колеса крутятся с ускорением. «Мерс» мчится по первой дорожке, по второй финиширует Сергач. У мотора силы лошадиные и их много, у Сергача только сила воли и совсем не спортивная злость. Хвала духам, забег-заезд происходит вовсе не на стадионе, что в итоге и спасает человека-спринтера.

Не рассчитал! Не рассчитал сил маньяк за рулем! Слишком сильно давил на газ, слишком много виртуальных лошадок впряг в автомобильную тягу. Занесло! Занесло «мерс» на повороте у финишной колеи, у колеи, что огибала территорию садово-огороднического товарищества, в которую упирались все ребрышки-улочки. «Мерс» обогнал-таки Сергача, но в поворот не вписался, не выскочил наперерез, хоть и хватало места! Провалилась машина передним правым колесом в ирригационную канавку! Иномарка здорово накренилась, мать ее! Эх, еще бы чуть-чуть — и перевернулась бы машина!

Под сладкую музыку аварии, под аккомпанемент надсадно взвывшего мотора и скрежет рифленой резины о земляной край канавки-ловушки, Игнат мелькнул в косом свете фар и скрылся в подлеске. Мотор «мерса» заглох, клацнула, открываясь, автомобильная дверца, вдогонку бегуну грохнул выстрел. Как будто немой выругался при помощи пистолета, не имея иной возможности. Пуля ушла в никуда, в ушах лишь шелест березовых листьев и никакого пулевого посвиста. Словно вениками хлещут березки по мокрой от пота, разгоряченной коже, и в этой парилке надо выдержать по крайней мере еще минут пять, надо продолжать бег в том же темпе, бежать, бежать, не жалея себя, ибо, если догонят маньяки, они-то не пожалеют ни пуль, ни ярости. Вперед!

8. Восемь часов с минутами до расстрела

Игнат попробовал представить, как выглядит со стороны, и улыбнулся. Мастер Фам Тхыу Тхыонг учил черпать дугой улыбки резервы силушки из организма. «Когда мы сражаемся, — учил Фам, — мы смеемся». Еще Фам учил мочиться на ноги во время долгих пеших переходов и возмущался, замечая кривые ухмылки подопечных, говорил строго: «Даже наш президент, дедушка Хо, не брезговал делать это в походах!» А другой приятель Сергача, фанатевший на йоге, рассказал однажды о методе ментального обезболивания при помощи воображаемых вод священного Ганга. Не той реальной речки, что протекает в Индии, а Божественной Реки, которая берет начало на Небесах и впадает в Великое Ничто. Простой и, между прочим, эффективный метод — надобно только представить болящую конечность опущенной в Священный поток и почувствовать, как волшебные воды вымывают, уносят боль.

Все вышеперечисленные рецепты и методы Сергач уже испробовал, но ничуть не меньше помогла и смекалка — Игнат разорвал пополам футболку и обмотал хлопчатобумажным тряпьем голые стопы, прополоскав их предварительно в повстречавшемся на пути лесном прудике, а потом уже и в воображаемых водах священного Ганга. В том же прудике вымыл руки после втирания в голени природного эликсира, коим не пренебрегал и легендарный дедушка Хо. Оперся на посох, готовый продолжить путь, и улыбнулся особенно широко, представив себя со стороны, — гусь, блин, лапчатый, честное слово! Весь в царапинах, будто его ощипали, с посохом, будто с вертелом, с потной мочалкой вместо шевелюры! Где? Возле мини-пруда в глуши лесов! Почему? Убегал от вампиров! Ей-богу, обэриуты отдыхают! Абсурд полнейший, обхохочешься, ежели забыть о взрыве колбы со сжиженным отравляющим газом в другом уголке Подмосковья и о людях, которые не дожили до взрыва, потому что очень хотели выжить.

Игнат стер улыбку вместе с капельками пота тыльной стороной ладони, оперся на полутораметровый, тяжелый и немного кривой посох и пошел куда глаза глядят.

Глаза глядели в темноту с предрассветными оттенками серого. Над головой громко шелестели верхушками деревья, перешептывались, обсуждая разгон ветрами демонстрации туч. Грозы так и не случилось, а жаль — ночь, увы, не дышит прохладой, и дождичек ой как бы не помешал.

Нудный шелест листвы поначалу ужасно раздражал Сергача, шепот леса не давал определить на слух, бежит ли немой вдогонку или ограничился стрельбой наугад по подлеску. Неизвестность подгоняла, и в первый час свободы Сергач редко позволял себе сбиваться на шаг. Ему везло — всего однажды ушиб не сильно пальцы правой ноги о невидимую корягу и падал, споткнувшись, всего два с половиной раза, два раза на бок и один на четвереньки. Потом сообразил подобрать посох и сменил бег трусцой на шаг. А спустя минут сорок набрел на прудик и устроил привал. Привалился спиной к ближайшему дереву, сунул уставшие стопы в воду и дремал с четверть часа, вспоминал все, какие знает, приемы и методы восстановления сил...

Уходить от прудика не хотелось, но шагать в обмотках, опираясь на посох, было не в пример легче, чем рисковать голыми пятками при каждом шаге или шарить перед собой дубиной, как тросточкой слепого. А совсем-совсем скоро начнет стремительно светлеть и увеличатся шансы заметить, найти тропку или дорожку, отыскать путь из лесу к открытым пространствам, к людям.

Сергач старался не загружать голову вопросами планирования дальнейших далекоидущих планов, выйти бы из лесу, — ведь кончится же он когда-нибудь, чай не тайга, — а там видно будет, авось чего да придумается путное. Вертелась на задворках сознания мыслишка-мечта о телефоне, к которому нужно стремиться в первую очередь, о связи, мобильной или проводной, с Москвой, с Инной, и все, и более никаких посторонних мыслей, остальные о насущном, о сиюминутном — с какой стороны вон ту березу обойти, с которой — эту осину, как бы не начать кружить, как бы держать курс прямее и уменьшить амплитуду шатаний до минимума.

Лес закончился внезапно. Сергач будто из-за кулис вышел на авансцену под шуршание занавеса листьев. Впереди вспаханный холм под светлеющим куполом неба, борозда за бороздой расчертили возвышенность словно ряды кресел в зрительном зале. Близкий горизонт аккуратно обозначен алой полоской, за холмом начинается рассвет. А справа и слева обработанную крестьянами земляную шишку обнимают леса, и, ежели по уму, надо бы вернуться в кулисы листьев, обойти холм лесом, заглянуть за его край осторожно, но мочи нет снова слушать шелест-шепот деревьев и передвигаться вприглядку, обмотки с ног хочется снять, хочется пройтись по полю, по взрыхленной, мягкой земле и быстрее взобраться на холм, поближе к свету, к солнцу.

Сергач сорвал со стоп обрывки футболки, подумал немного и бросил дубину-посох. Начало восхождения на вспаханный холмик обрадовало — оказалось, что вздыбленное поле засеяно морковкой. Игнат выдернул пару моркови, выбрал большую, долго и старательно очищал ее от земли, невольно замедлив шаг и предвкушая вкус сладкого овоща. Однако как ни старался изголодавшийся Сергач, а вместе с овощем на зубах захрустел песок и недожеванную морковку пришлось выплюнуть. Отплевываясь, Игнат взобрался на холм, огляделся.

Внизу долина, вся паханая-перепаханая, вся покрытая туманами, будто снегами. Далеко-далеко сквозь туман пробивается широкая полоска ярко-красного света и первые желтые лучи. На небе размазаны ветром клочья туч. Вообще-то красотища. Перенеси какой живописец этакую красотищу на холст, и эстеты процедят сквозь коричневые от курева зубы: «Фи, лубок». Сергач себя к эстетствующему сообществу не причислял, упаси боже, но и он сморщился, взирая на примитивные красоты природы. Ни хрена конкретного не видать за туманами, одно сплошное благолепие, и куда дальше идти — черт его знает.

Напрягая зрение, Игнат различил в глубине туманных просторов темно-зеленые пятна, островки леса. Возле ближайшего, километрах в нескольких, островка померещилась змейка реки и маячок костра. Или не померещилось? Фиг поймешь — снежную белизну туманов тормошит ветер, что весьма способствует возникновению миражей. Но вот опять мелькнул огонек. И снова скрылся за туманом, и вновь подмигнул.

Ноги сами понесли в сторону огненного маячка. Кто может коротать ночку у костра на берегу речки, на кромке лесного островка? Ну конечно, туристы! Нынче представители малобюджетных слоев населения редко ходят в походы, и вообще нынче в походы не «ходят», а ездят, и велика вероятность, что помимо тачки, любители ночной рыбалки обеспечены и мобильными средствами связи. Главное — не напугать романтиков рыболовов собственным диковатым видом, соврать убедительно, типа, тоже приехал на пикник, отлучился за березку отлить и заблудился по пьяному делу, и плутал, плутал, пока в поле не вышел. Кошмар, короче, и анекдот.

«Неужели повезло?» — думал-гадал Игнат, настраиваясь на подходящий для общения с туристами лад, репетируя походку не до конца протрезвевшего обормота и улыбку безобидного выпивохи породы «рубаха-парень».

До ушей донеслось бряцание гитары, до ноздрей — запах жареной рыбы и запашок водки. Если прислушаться, едва, но уловимо журчит вода, а если принюхаться, чуть, однако попахивает бензином.

Игнат, пошатываясь, вживаясь в роль, спускался по бороздам-ступенькам в низину, звуки и запахи становились отчетливее с каждым шагом, но пелена туманов, как задымление на съемочной площадке, по-прежнему заслоняла костер. Игнат ориентировался на размытое свечение, шагал все быстрее и быстрее, и все расхлябаннее. Вот уже и гитара смолкла — мелодию, кстати, Сергач так и не угадал, лишь понял, что гитарист играть умеет еле-еле, — вот уж слышны приглушенные голоса, наверное, и поступь Сергача услышали у костра, голоса тревожные, вот они смолкли, и вот наконец-то порыв теплого ветра сдул завесу туманов, Сергач сбился с шага, остановился.

Ершики с пескарями, нанизанные на гладкий ивовый прут, и правда жарятся над огнем. Языки пламени отражаются в полупустой водочной бутылке. Детали Игнат угадал по запаху верно, в остальном ошибся. Вовсе не городские туристы расселись вокруг костра, а деревенские тинейджеры. До фига тинов — около десятка пацанов от сущей мелкоты до лбов прыщавого возраста и две пацанки, ровесницы Джульетты. Водочная бутылка в руке с наколкой у самого рослого. Гитара на коленках у меньшей из Джульетт. На гитаре красуется переводная картинка с культовым ликом Земфиры. На заднем плане, за костром, валяются сваленные в кучу велосипеды и гордо стоит мопед.

Две дюжины глаз, из которых половина пьяненькие, смотрели в бегающие глаза Сергача. Племя молодое, незнакомое решало, как реагировать на появление разбитного дядьки в городских шортах. Секунда взаимного рассматривания зависла тягучей каплей.

— Ребяты!.. — Сергач вернул на место отвисшую челюсть, расплылся в отрепетированной улыбке. — А я, ребяты, пьяный сегодня, я гуляю!.. — Сергач пошел к костру, стараясь шататься и размахивать руками посмешнее. — Сын у меня родился, во как! Ну-кося, ребяты, дайте-кося дяденьке шестиструнную! Дяденька в ресторане работает, в оркестре! Эх, ребяты, найти б, где я пиджак с деньгами потерял, я в вас всех угостил! Бабок в пинджаке немерено!..

«Что я несу, идиот?!. — подумал Игнат, расшаркиваясь перед пацанкой с гитарой, жестами умоляя дать ему инструмент. — Какой, на фиг, „пинджак“? Я ж в шортах! Кто ж с шортами пиджаки носит?..»

— Манька, дай чуваку гитару, — приказал рослый пацан с водочной бутылкой и обратился к Сергачу: — Слышь, отец, а где пиджак-то забыл?

Хвала духам, условности моды подмосковной подростне были по барабану.

— А там, — Игнат беззаботно махнул рукой. — Фигня, пацаны! Я в город позвоню, и Косой на «волжанке» ящик конины сюда привезет, спорим? — Одной рукой взяв гитару за гриф, другой Игнат хлопнул по карману шортов. — Блин! — Хлопнул по второму карману. — Блин горелый! Я, блин, мобилу посеял, «Моторолу»! А ну и фиг с ней! Найдете, пацаны, откуда в столицу позвонить, и с меня яшик конины, о'кей? Подвинься, Маня, дай-кося плюхнуться музыкантеру на филей! От так! От, ништяк! — Сергач втиснулся между пацанкой Маней и бритым на-лысо пацаненком лет восьми. — Послушайте-ка, чуваки с чувихами, классику. — Игнат тронул струны. — Блин! Гитара, блин, расстроена, а ну и фиг с ним! Зэ Битлз, классика, музыка моего детства! Зацените!

Игнат лихо сбацал первые аккорды «Желтой подводной лодки», удивляясь, что пальцы помнят все гитарные премудрости, и запел разухабисто:

— В той дере-е-евне, где я рос, шизану-у-утый жил матрос, он все вре-е-емя говорил про како-о-ой-то субмари-и-ин... Оба!.. У них желтый, у нас красный субмарин, отличный субмарин, советский субмарин...

...Полчаса спустя Игнат трясся, сидя на багажнике Васькиного мопеда. Васькой звали старшего пацана, того, который заведовал водкой и отдавал приказы. Васька угостил Игната глотком сорокаградусной и, хитро подмигнув, отправил группу мелких пацанчиков по следам Сергача на поиски пиджака с бабками и «Моторолы». Разумеется, если бы следопыты действительно нашли якобы потерянные вещи, то фигу-две Игнату чего бы то ни было вернули, все, само собой, досталось бы сметливому Ваське. С Игнатом Васька заключил устное соглашение — он, Василий, обеспечивает телефонную связь, а чувак-гитарист гарантирует ящик коньяка в Васькину пользу. Пацанкам и большинству земляков подростковый лидер велел оставаться у костра, дожаривать рыбу, двоим приближенным дал команду в седло, и сейчас за мопедом следовали велосипедисты, вовсю наяривали педали, но все равно отставали.

Солнце минут несколько как выползло из засады за горизонтом, светило угрожало еще одним днем африканской жары. Ветер, солнечный прислужник, разметав остатки туч, угомонился. Туманных испарений полей как не бывало. В поднебесье ведут воздушный бой с насекомыми ласточки-перехватчики, а в обмелевшей речушке плещется рыбешка. Проезжая тропинка виляет, соответствуя изгибам реки, и каждый поворот кажется Сергачу последним, кажется, что мопед вот-вот сорвется с кручи.

После глотка водки у Сергача жжет в желудке, однако сто граммов помогли более убедительно лицедействовать. На совсем трезвую, замороченную голову изображать пьяное веселье было непросто. Глоток спиртного расслабил, но уже на втором рискованном повороте легкий хмельной транквилизатор прекратил действовать. «Не хватало еще разбиться вместе с пьяненьким мотопедистом», — подумал Игнат, оглядываясь на велоэскорт, отдаляющийся все дальше и дальше.

Ага! Вот и мостик через речушку. Васька предупреждал — повезет «отца» на станцию «кругаля» родной деревни, через мост и полем минут двадцать на полной скорости. Свернули на мост, чудом не грохнулись, свернули на узенькую до безобразия тропинку поперек бороздок с морковкой, мопед пукнул, и его мотор выдал все, на что способен. Велосипедисты сзади стали еще быстрее уменьшаться в размерах.

Станционный поселок показался гораздо раньше обещанных двадцати минут. Незнакомый Игнату поселок, весной они с Ангелиной добирались до участка в рамочке из дикой розы с другого железнодорожного пункта. Приближающийся со скоростью сорока километров в час поселок мог похвастаться каменным двухэтажным зданием, роскошными яблоневыми садами и сельскохозяйственными препятствиями на подступах. Железная дорога проходила по насыпи над окружившими поселение частными огородами. Другая дорога, проезжая, прорывалась, буквально проламывалась сквозь зону огородов с границами неприступными, как государственные. Брюссельская капуста отгорожена от посадок картофеля колючей проволокой, картошка отмежевалась от свеклы рвом, подсолнух за рвом защищают куски фанеры, и на каждом огороде по пугалу.

Мопед свернул и по краешку «ничейного» морковного поля, мимо парада частных пугал, поехал к единственному въездному-выездному пути для колесного транспорта. Объехали земельный надел с трехметровой кукурузой, и Сергач увидал ментовский «козлик» у верстового столба. И даже мента в бронежилете, с автоматом, прищурившись, разглядел. Хлопнул мотопедиста по плечу, прокричал ему в ухо:

— Васек! Давай как-то по-другому в село заезжай, а?! Мусора нас точняк стопорнут! Я, блин, пьяный, без документов, мне с легавыми базар не в дугу, чуешь?!.

— Не ссы, отец, отмажу! — проорал в ответ Васька. — Мой братуха участковым горбатится, я со всеми нашенскими мильтонами пил. Другого-то путя до станции к телефону нету ни хера, только по шпалам...

Ну, что ты будешь делать, а? От предчувствия нехорошего в груди щемит, но не прыгать же, в самом деле, с мопеда, и не дергать, как заяц, по полю неведомо куда, правда? Да и поздно прыгать-то, мопед-тарахтелку мусора на дороге услыхали раньше, чем Сергач их увидел. Ишь, автоматчик в бронежилете пялится на приближающийся мопед, пыхая сигареткой. Дверца в «козлике» открылась, второй мусорок вылез из мусоровоза. Второй, хвала духам, без автоматического оружия, однако с кобурой на ремне и с рацией в руке.

«В конце концов, их только двое. Васька не в счет, пацана приструню без проблем», — подумал Игнат, глубоко вдохнув, резко выдохнув.

Подъезжая к ментам, Вася заглушил тарахтящий моторчик, затормозил резко, вывернув рогатку руля и взрыхлив дорогу подошвами китайских кроссовок. Мопед сильно качнуло. Сергач чуть не свалился с багажника.

И опять, как давеча, менты оказались удивительно похожи на актеров в образе милиционеров. На сей раз на великих актеров, на образы из черно-белого киношного прошлого.

— Здоров, — кивнул ментам отрок. — Не признали? Я Лехи Сидорова брательник, младший. Чего дежурите с утра пораньше? Ловите кого?

— А ты чефо, сопля, спозафанку катаефся? — спросил мент в бронике, пыхтя сигареткой.

Старший по возрасту и по званию мент курил цигарку без фильтра, вставленную в толстый костяной мундштук, и говорил из-за помехи во рту неразборчиво, кривя губы. Отними у него курево, сними с него бронежилет, автомат, понизь его в звании, накинь годков этак пятнадцать, и получится остро положительный киногерой, товарищ Анискин, один в один.

— А я дачника на станцию звонить везу, — объяснил юный мотопедист охотно. — Дорогой, вишь, сорвался дачник с мопеду, вишь, царапанный весь, может, еще в медпункт заедем.

— Закфыта станция, фано едете, — старший мент посмотрел на запястье, на циферблат «Командирских». — Полпятофо, станция ф полфестого откфоется, медпункт ф...

— Иваныч! — перебил старшего мусорок с прямоугольником портативной японской рации в заметно дрогнувшей руке. Этого типчика хоть сейчас записывай в шоу двойников, точь-в-точь молодой актер Золотухин в роли Хозяина тайги. Только что он лениво изучал раскрасневшуюся Васину физиономию, только что начал визуальное обследование Сергача и сразу дернулся всеми членами, сразу потянулся к кобуре у пояса. — Глянь, Иваныч! У дачника бровь со шрамом, как у нас в ориентировке! Гражданин дачник, а ну-ка, слазь с мопеду! Как фамилия?

— Моя? — показно удивился Игнат, сползая с багажника. — Мужики, я скажу, только, чур, вы не смейтесь, лады? — Загребая ногами, пожимая плечами, Игнат пошел в обход мопеда к ментам, точнее, к старшему в броне и с «Калашниковым». — Папандопуло моя фамилия, папа мой грек по национальности, Артур Эдипович я. Спасу нет, блин, кому ни представишься, все, блин, ржут! Спасибо, хоть вы не засмеялись. Душевное вам за это гран мерси, мужики! А то обидно, блин...

Болтая без умолку, Сергач выразительно мотал головой, покачивался из стороны в сторону, скупо жестикулировал вялыми, расслабленными руками, изображал пьяного и одновременно мешал служителям закона рассматривать свои особые приметы. Меж тем бдительному мусорку рация мешала справиться с кобурой — переложить японский приборчик из правой в левую пятерню он не сообразил, ковырял застежку кобуры левой рукой, смешно оттопырив локоть. А бронированный Иваныч знай себе чадил сигареткой, прикусив мундштук вставными, как успел заметить Игнат, протезами челюстей с неправдоподобно белоснежными рядами пластмассовых зубов. Кусал кость пластмассой и медленно шарил пальцами по боковине автомата, поглядывая с недоверием то на суетливого напарника, то на расхлябанного «дачника». Не иначе, множество раз за годы службы участвовал Иваныч в операциях типа «Перехват», дисциплинированно потел в бронике, терпел тяжесть автомата на плече, но ни разу на его ментовском веку так ничего и не перехватили возле огородов в окрестностях захолустного полустанка.

— ...Горелый блин, мужики! В натуре, прав был Михаил Сергеич, запрещая водяру. Эко я, блин, нажрался, ноги, честное слово, не держат.

Сказавши про ноги, Игнат талантливо имитировал потерю равновесия и его судорожный поиск, широко шагнул, оказался на расстоянии вытянутой руки от Иваныча и вытянул руку, выбросил ее вперед и вверх, «выстрелил» рукой, метясь открытой ладонью в торец мундштука.

Попал! Ладошка смяла цигарку, костяной мундштук сломал пластмассу искусственных зубов, мент рефлекторно схватился обеими руками за разбитые вставные челюсти, автомат качнулся на лямке, и Сергач поймал оружие за цевье, дернул.

Лямка, на которой болтается автомат, зацепилась за бронированное плечо и порвалась с треском. Сергач подхватил оружие, отскочил назад и в сторону, щелкнул скобой предохранителя, нашел пальцем спуск и, прицелившись в мусора с рацией, крикнул:

— Расстреляю на фиг! Кобуру! Кобуру не трожь, расстреляю! Мне надо срочно связаться с Москвой, ясно?! Не поможешь, пришью на фиг! Понял?!

Мусорок с рацией ошалело выпучил глаза, но продолжал ковырять левой застежку кобуры.

— Я кому велел кобуру оставить в покое! Быстро!

— Нету, — замотал головой мусорок, — нету патронов...

— Тем более руки вверх! Живо!

— В «калаше» патронов нету. Рацию импортную выдали, пистолет новый дали, а с боеприпасами к автомату напряженка...

В следующие секунды произошло одновременно несколько, целый калейдоскоп событий: Иваныч выплюнул осколки вставной челюсти и обломки костяного мундштука, замычал, как марал во время брачных игр, сжал кулаки; в поле зрения появились отставшие пацаны велосипедисты; Васек завел мопед и навис над рогаткой руля с выражением отчаянной решимости на сопливой физиономии; мусорок расстегнул кобуру, вцепился пальцами левой в рукоятку пистолета «вектор», а в его правой руке заработала рация.

— Слышу вас. Первый! — мусорок прижал рацию к подбородку. — Объявленный в розыск тута! Тута он!..

Размахивая кулаками, Иваныч попер на Игната: мусорок-радист вытащил пистолет; Василий ринулся на таран двуличного «дачника».

Разгон у мопеда слабенький, однако Сергач едва успел отскочить от атаки передним колесом, бросил автомат в Иваныча, присел, уходя с директрисы возможного пистолетного выстрела. Благоприобретенные стараниями Мастера Тхыу Тхыонга инстинкты швырнули тело кувырком под ноги бдительному мусорку с пистолетом «вектор». Сломанные в прошлом году ребра, будь они неладны, в отместку за бессознательное действие наказали организм острой болью в боку, и потому толчок пальцами в паховую область мусорку с «вектором» вышел не столь резким, как хотелось. Впрочем, точное попадание в цель с лихвой компенсировало прочие недостатки тычка.

Младший по званию участник операции «Перехват», получив травму гениталий, выронил импортную рацию и новенький пистолет, а у Сергача полыхнула в боку боль. Аж в ушах звон от этой проклятой боли, аж в глазах черно. Так черно, что Игнат не увидел мастерского разворота мотопедиста Васи, прозевал повторную моторизованную атаку.

Переднее колесо мопеда ударило Игната в болящий бок, Вася перелетел через руль, упал на охнувшего Игната, накрыл его, опрокинул... Пацаны-велосипедисты мчатся наперегонки, готовые повторить подвиг лидера Василия. Размахивая автоматом, как дубиной, прет к куче-мале марал Иваныч. Мусорок с травмой в паху, и тот находит силы, чтоб замахнуться ногой...

Били Сергача не очень долго и не особенно чувствительно. Трое подростков и двое ментов мешали друг другу. Обидно, что в ахиллесову пяту организма, в ребра, герой Василий умудрился добавить коленкой и что автоматным прикладом попало по затылку. Кабы не эти попадания... А впрочем, любой мужик после драки обязательно скажет: «Если в они не... то я в их...»

Короткое сообщение по импортной рации, которое успел сделать до начала месиловки мусорок, похожий на артиста Валерия Золотухина, и пустые поутру дороги, по которым можно гнать, как на авторалли, сделали свое дело — вскоре к месту избиения подоспело милицейское подкрепление. Нокаутированного прикладом Сергача, грязного до омерзения, в кровоподтеках и набухающих синяках, дюжие парни из подкрепления сковали наручниками и загрузили в мусоровоз. Игнат пытался говорить складно и внятно, у него почти получилось, но начальник милицейского подкрепления разбил задержанному губы в кровь, и Сергач замолчал, расслабился. А более ничего и не оставалось, кроме как расслабиться и окунуться в воображаемые воды священной реки Ганг.

9. До расстрела три часа ровно

— ...Почему вас, существо невероятной физической силы, сумели заломать жалкие людишки? Потому, что я настроился на ваше, старший брат мой, астральное тело и сковал волевые центры, у меня получилось...

Игнат слушал маньяка, сидя в огромном кожаном кресле, опрокинувшись на мягкую покатость спинки, пачкая прохладный пол голыми пятками. Вчера утром Игната можно было смело назвать «молодым человеком», цветущим и преуспевающим, в самом соку, утром сегодняшним он выглядел, как стареющий бомж, из которого жестокая действительность высосала все жизненные соки, выбила все телесные силы. Потухшие глаза, сосульки волос на перечеркнутом красной царапиной лбу, грязь на разбитых губах, на пухлых гематомах, грязь вперемешку с сукровицей и потом на вывернутых суставах скованных за спиною рук. Черт его знает, как там с астральными «волевыми центрами», но запястья браслеты наручников сковали крепко. Хрен знает, чего там с астральным телом, но тело физическое в шикарном кресле выглядит абсурдно — вся в шишках и ссадинах кожа полуголого человека дисгармонирует с гладкой кожаной обивкой, грязь, пот, кровь и лоск сочетаются плохо.

— ...Конечно, воздержусь пить «сок жизни» из вашего физического тела, поелику это действо сродни каннибализму у жалких людишек. Жан просто вас застрелит, мон ами...

Немой, сидя в кресле-близнеце напротив Игната, не мигая смотрит в глаза Сергачу и целится ему в переносицу. Немому не терпится нажать на курок, указательный палец его правой руки заметно вздрагивает.

— ...Поэтому я обожаю соотечественников полицейских. В полночь, за полночь можно позвонить знакомому начальнику, и спустя минуты перезвонит начальничек пожиже, рангом пониже и спросит подобострастно: «Чего изволите-с?» Чувство долга у высших милицейских чинов в отчизне развито невероятно! Они остро чувствуют дискомфорт, если задолжали вам услугу, и всегда рады, в любое удобное для вас время, в любой удобоваримой форме, рассчитаться. Мне многие должны, Игнат Кириллович. Многие и многое. Вы даже не представляете, какие люди ходят у меня в должниках. А я никому не должен. Ни крупным чинам, ни мелким. Я нахожу возможность одалживать крупных чиновников, а с мелюзгой предпочитаю расплачиваться наличными, сразу и щедро. Мелюзга это чувствует и, как у вас говорят, «рвет когти»...

Солнце едва пробивается сквозь затемненные стекла вытянутых, с закосом под готику окон. На фоне центрального, большего из трех окошек, фигура сумасшедшего джентльмена точно в театре теней, детали одежды и черты лица не разглядеть, только контуры. Рассеянный свет придал свойства зеркал прозрачным и тонким стеклам книжного стеллажа. Игнат видит отражение своего равнодушного лица, отражение стриженого затылка немого, торчащего бугорком над спинкой массивного кресла, и одновременно видны корешки старинных книг, много корешков. Возможно, среди них прячутся и корни зла, первопричина душевной болезни сиятельного хозяина жизни, жизни Игната и этого особняка на Николиной Горе. Возможно, вон те два ветхих томика и свели с ума сначала немого лакея, а затем и его хозяина. Хотя вряд ли чернокнижники выставляли драгоценные фолианты напоказ. Скорее всего, черные книги в сейфе за семью морями, замками и печатями. Лежат ядовитые книги и поджидают следующую жертву. И дождутся — в наше просвещенное время костер Святой инквизиции им не угрожает, нет!

— ...И на удивление свободно Рублевское шоссе. Вас доставили столь быстро, что я еле успел отослать из дома прислугу. Нас трое в доме — вы, я и Жан. За воротами, в садике пьют мою кока-колу те людишки в милицейской форме, которые вас доставили. Пардон за возвращение к теме долгов и должников и за вульгарность формулировки, но у меня все схвачено, Игнат Кириллович, за все уж заплачено. Аванс непосредственные исполнители как раз сейчас пересчитывают. Ваш труп с пулей из серебра в мозгу органы оформят по всей законной форме. Изуродуют до невозможности всякой идентификации и оформят как труп неизвестного бомжа. — Джентльмен неспешно вышел из тени, продефилировал от окна к книжному стеллажу. — Я мечтал, Игнат Кириллович, поговорить с вами о литературе по-свойски, за рюмочкой абсента, вдыхая ароматы сигарного дыма, наслаждаясь музыкой... Вам нравятся музыкальные эксперименты группы «Ленинград»? Я так просто обожаю тексты их песнопений! Живи обэриуты в наше время, и они бы создали некий музпроект, подобный «Ленинграду». Так мне лично кажется. Почему, вы спросите? Потому, что дерзость всегда отличала обэриутов от всех прочих. И я, вторя кумирам, дерзаю подражать букве и духу того же Хармса. Не буду голословен. — Джентльмен открыл застекленную створку книжного стеллажа, вытащил фолиант в ветхом переплете. Между хрустящих страниц с типографским текстом лежал закладкой листок, исписанный от руки. — Игнат Кириллович, я хочу прочесть вам один из своих опусов, мое дерзкое подражание Даниилу Хармсу. Хочу побаловать вас мелодекламацией на прощание. Быть может, увы, на прощание. Да! — Оставив листок, он бережно поставил книгу на место, с любовью погладил корешки переплетов, аккуратно закрыл стеллаж. — Когда я дочитаю сочиненное мною до конца, Жан спустит курок, если... — Он встряхнул листок, взял его поудобнее, поднес ближе к глазам, — ...если вы, мон ами, не скажете, где прячете интересующий меня артефакт на самом деле. Должен вас предупредить, Игнат Кириллович, я настроен по отношению к вам скептически, и если вы скажете что-нибудь вроде: «Дома, под подушкой», я вам не поверю. Все кредиты моего доверия вы исчерпали, увы. Пуля останется в стволе лишь в том случае, если вы сумеете предоставить веские доказательства собственной искренности.

«Какие, к черту, доказательства? — подумал Игнат, вздохнул глубоко, и у него запершило в горле, он закашлялся. — Руки, блин, в браслетах, сижу практически голый, только и могу, что язык показать в качестве доказательства...»

Сергач прокашлялся, тряхнул головой и собрался вступить в диалог с маньяком, однако тот поспешил остановить его жестом и словом:

— Игнат Кириллович! Еще раз предупреждаю — пустую болтовню я слушать не намерен. Напоминаю: мне вполне достаточно знать «у кого», а «где?» — вопрос вторичный, наитие поможет разыскать искомое. Думаете, я не ощущаю, как вы силой своей энергии постоянно угнетаете мое наитие? Вы находитесь на более высокой эволюционной ступени, вы СТАРШИЙ, и вам дано умение низводить сверхинтуицию, сверхнаитие, присущее нам, находящимся лишь у подножия Трона Драконов, до ничтожного уровня обычных человеков. Пока вы живой. Но только пока вы живы, Игнат Кириллович. Исключительно из личной симпатии дарю вам последний шанс, о скупой брат мой. И то, что вы СТАРШИЙ БРАТ, меня, младшего, не смущает, не надейтесь. Каин с Авелем в начале времен явили молодому миру образчик братских взаимоотношений, помните?

«Абзац, — улыбнулся Игнат разбитыми губами. — Вот я и приплыл к борту лодки перевозчика Харона. Назвался груздем — полезай в кузов, назывался мистиком — будь готов свалиться в Хароново корыто и не удивляйся неожиданной встрече с веселым лодочником. Ибо однажды ты обязательно окажешься крайним в пестрой толпе эзотериков или рядящихся под таковых, и тебя, крайнего, обязательно подтолкнут в объятия Харона. Не один, так другой. Не маг, практикующий порчу на смерть, так оборотень, наследник волхвов, не коварный любитель индийского фольклора, возомнивший себя самым хитрым, так сумасшедший чернокнижник с диагнозом „вампир“... Хвала Духам, маньяк — эгоист в галстуке-бабочке не додумался шантажировать меня садистской расправой с Инной. И на том гран мерси его шизанутому превосходительству...»

«Вампир», картинно подбоченясь, пробежался глазами по рукописной страничке, которую держал, оттопырив мизинец, и приступил к обещанной напоследок мелодекламации:

— Николай Петрович имел один недостаток: он ломал мебель и кричал дурным голосом... — Чтец выдержал секундную паузу. — Его супруга, врач-гомеопат, Аделия Маратовна, зачитывалась Ларошфуко, владела четырьмя языками и вышивала гладью, а Николай Петрович ломал мебель и кричал дурным голосом...

"Прыгнуть, что ли, грудью на пистолет и погибнуть, как буревестник, гордо, так сказать, рея, а? — думал Сергач, прикидывал шансы. — А, пожалуй. Кончит шизик декламацию, и прыгну, разинув пасть. На что еще можно рассчитывать, кроме как на расшатанные ментами зубы? На колени в ссадинах, на голову — «калган» в синяках и с шишками?.. Гол как сокол, камикадзе, и, наверное, смешон..."

— Его дочь, студентка консерватории, Стелла, сочиняла стихи, собирала гербарии и разводила канареек, а Николай Петрович ломал мебель и кричал дурным голосом...

«Стоп! Я гол, побит и смешон! Дежа вю! Такое со мной уже было однажды! Да! В прошлом году, в начале лета!..»

— Его отец, Петр Павлович, видный искусствовед, специалист по театру кабуки, коллекционировал оловянных солдатиков, а Николай Петрович ломал мебель и кричал дурным голосом...

"Черт! Голь на выдумки хитра, черт побери! Блин, я гений! Неужели опять выпутаюсь?.. Должен! Обязан! Назло и вопреки! Как всегда — назло и вопреки!.."

— Его дед, профессор-энтомолог, Павел Модестович, кормил голубей и пел тенором, а Николай Петрович ломал мебель и кричал дурным голосом...

"Спокойно, Сергач! Главное — собраться, главное — успокоиться, чтобы... чтобы навеки не упокоиться. Главное — добиться разрешения на телефонный звонок и разговаривать с полковником максимально двусмысленно, чтоб упыри истолковали мои слова по-своему, а отставной полковник КГБ по-своему..."

— Его бабка, милейшая старушка, помнила Льва Николаевича Толстого, а Николай Петрович ломал мебель и кричал дурным голосом...

«Я умный, я смогу! Я должен! Я умный, Полковник — профессионал своего дела, а маньяки сошли с ума на остановке „Вампиры“. Они БЕЗумны, а я с умом, у меня преимущество...»

— Бывало, усядется вся семья ужинать, Николай Петрович посмотрит на всех, поведет носом, да как жахнет кулаком по столу, как заорет дурным голосом: «Хоть бы одна сволочь в этом доме мусор вынесла!..»

И джентльмен-чтец застыл. Рука на отлете, чело восторженно одухотворенное, ну прям памятник Пушкину на площади Искусств в Санкт-Петербурге.

— Браво, — подхватил Игнат. — Честное слово, талантлив мой младший братишка, горжусь!

— Паясничаете перед смертью, Игнат Кириллович. — Подражатель обэриутам сменил позу на схожую с задумчивым Пушкиным в центре Москвы.

— Нисколечко! Мне правда понравилось. Будьте любезны, телефончик организуйте, пожалуйста. Я должен позвонить. Не хотите с меня снимать наручники, тогда трубку возле уха подержите, ладно? Интересующий вас букинистический артефакт, он же раритет, находится на хранении у полковника КГБ в отставке по фамилии Сычов. Полковник наш брат по вере в жизнь вечную во плоти, он...

— Игнат Ки...

— Умоляю! Не прерывайте меня! Пожалуйста, не сбивайте с мысли! Я и сам собьюсь, без посторонней помощи. Говорить и наблюдать, как вздрагивает палец Жана на спусковом крючке, поверьте, весьма и весьма волнительно. И трусость здесь ни при чем, право! Просто-напросто я принял решение, и будет ужасно обидно, если серебро остановит мое...

— Тише! Не спешите, Игнат Кириллович. Говорите тише и медленнее. Я дам вам высказаться. Жан потерпит минут десять. Я дарю вам десять минут свободы слова, удовлетворены?

— Вполне, — Игнат тряхнул головой, глубоко вдохнул, резко выдохнул. — Помнится, вы упомянули про компьютерные базы данных, с помощью которых отбирали кандидатов для селекционных испытаний. Уверен... нет, не уверен, однако надеюсь, что в упомянутых базах найдется кое-какая информация про отставного полковника Сычова. Хотя он и не имеет никакого отношения к оккультной тусовке.

— Я вас не понимаю.

— Вы можете проверить, правильно ли я характеризую товарища полковника. В смысле — его нынешний статус, общественное положение, адресные данные, ну и так далее. Полковник давным-давно в отставке, с бандитами не связан, с ФСБ не сотрудничает. У нас с Сычовым взаимоотношения примерно такие же, как у вас с Жаном. Только я победнее, в смысле, материально, а он сыт и благополучен. Наш брат полковник типичный обыватель, постоянно сонный домосед, полная противоположность мне, непоседе и авантюристу. И я спокоен за ценную книгу, за бесценный артефакт, ибо только и забот у полковника, что хранить древнюю румынскую рукопись. У меня, простите, плохая память на цифры, а записной книжки с собою нет. Я объясню, где обитает господин Сычов, по карте найду загородный коттедж, где он дрыхнет дни напролет, а вы... Вы сможете как-то вычислить номер его мобильника, а?.. Блин, о чем я спрашиваю? Да, конечно, сможете! Его телефонный номер официально зарегистрирован, все честь по чести, все у полковника по закону. Вы наберете его номер и подержите трубку возле моего уха. Я велю Сычову привезти книгу сюда, ладно? Прямо сюда, и немедленно. Такой вариант вас устроит? Насколько я понимаю в новорусской архитектуре — ваш особняк находится на охраняемой территории. Само собой, охрана у главных ворот гостей не обыскивает, однако вы предупредите о приезде одного гостя и сможете удостовериться в том, что приехал именно Сычов и без сопровождающих. А мусора у вас во дворе господина полковника обшмонают, о'кей? Да, Сычов силен, как и все мы, избранные братья, но при этом он грузен и неповоротлив. Выбить оружие из руки Жана бывшему кагэбэшнику слабо, честное слово! Короче, вы ничем не рискуете, и у вас есть возможность проверить мою искренность. Разве не так? Разве я не выполнил ваших условий?

Сумасшедший хозяин положения, особняка в престижной местности и немого громилы с пистолетом призадумался. Помахивая листочком с опусом про Николая Петровича, который ломал мебель и кричал дурным голосом, псевдообэриут подошел к окну, стоя к Игнату спиной.

— Полковник тоже «строги мори»?

— Да, я ж говорю: он наш брат!

— И он просто так, по первому зову, принесет и отдаст бесценную книгу?

— По первому МОЕМУ зову. Он — младший...

— Вы, Игнат Кириллович, назовете мой адрес вашему полковнику, а он зафиксирует его на магнитофонной пленке и свяжется с вашим тестем. Мне доподлинно известно, в какой конторе служил ваш тесть до ухода на пенсию. Также мне известно, что у папеньки вашей женушки до сих пор сохранились некоторые связи, и при большом желании он способен поставить в ружье хоть взвод, хоть роту. Недолюбливаю я серых кардиналов на пенсии, не нравятся они мне.

— О духи! Какой же вы мнительный, оказывается! Во-первых, мне вообще везет по жизни на друзей и врагов из разнообразных спецслужб. Да, мой тесть служил в ГРУ, а хранитель книги работал в КГБ. Однако они друг с другом незнакомы, поверьте! Во-вторых, мой тесть не имеет НИ МАЛЕЙШЕГО отношения к «строги мори». А в-третьих, если хотите, давайте сами нагрянем в гости к толстяку Сычову. Подъедем к воротам его виллы и прямо оттуда я звякну брату Сычову, попрошу немедленно вынести книгу. Ежели не вынесет, согласен, пусть Жан меня пристрелит. Вы ошибаетесь, ежели полагаете, что телефонный разговор, о котором я прошу, будет содержать какие-то кодовые фразы, что мы с полковником типа Штирлица с Джеймсом Бондом заранее предусмотрели...

— Идея! — Джентльмен круто повернулся к Игнату лицом. — У меня появилась превосходная идея! Игнат Кириллович, вы скажете заранее все, что собираетесь произнести в телефонную трубку. Я послушаю, подумаю и решу, чего с вами делать. И если я решу, что вы ОПЯТЬ пытаетесь меня обмануть, тогда... — «Вампир» задумался. — Тогда я поступлю с вами, как Влад Цепеш с пленным турком! Вы осведомлены о методах графа Дракона?

— Да, читал про героя национально-освободительного движения средневековых румын, про Влада Протыкателя, графа Дракулу. Садиться голой жо... пардон, анусом на осиновый кол, честное слово, как-то не хочется. Можно, я подумаю минуту?

— О чем, Игнат Кириллович? О том, стоит ли меня обманывать? Не стоит, мон ами. Звукоизоляция здесь отличная, будете выть, сидя на колу, долго, и никто не услышит. Выстрела также никто не услышит, но смерть от пули мгновенна и легка. Выбирайте.

— Вы меня неправильно поняли. Я просил минуту, дабы поразмышлять над текстом телефонограммы.

— Я подарил вам десять минут и, сдается мне, они на исходе. Больше подарков не ждите. Тридцать секунд, ни секундой больше, по моим ощущениям, у вас в запасе. Думайте.

Игнат закрыл глаза, втянул воздух ноздрями, задержал дыхание. Ему предстояло всего лишь за полминуты сочинить чрезвычайно двусмысленную телефонограмму. «Вампир» должен быть уверен, что речь идет о проклятой книге-артефакте и всякой эзотерической лабуде, а для полковника Сычова те же самые слова и предложения должны звучать как вполне конкретная угроза, пусть и в несколько завуалированной форме, его, полковничьему, личному благополучию. Обмануть сразу обоих — шизанутого маньяка-мистика, витающего в астрале, и заядлого материалиста, крепко стоящего на грешной земле, — задачка высшей степени сложности даже для профессионального авантюриста. Тем более обмануть с первой и единственной попытки, импровизируя на ходу.

Немой поменял позу, и кресло застонало под гнетом его немалого веса. Скрипнул пол под каблуком штиблет сумасшедшего в галстуке-бабочке. Сергач не слышал ни стона, ни скрипа.

Игнат весь ушел в себя, превратился в компьютер, лишенный всех органов чувств и всяких эмоций.

Шизиков обмануть несложно, гораздо сложнее манипулировать товарищем полковником. Год назад случилось так, что, спасая себя, Сычов спас и Сергача заодно. И остался с прикупом. Сегодня надо добиться аналогичного эффекта, угрожая полковнику полной потерей и прошлогоднего прикупа, и вообще всего...

Игнат выдохнул медленно, сквозь разбитые губы, и на выдохе вспомнил в подробностях все события начала жаркого лета прошлого года. Разархивировал нужный файл в директории памяти и меньше чем за секунду прокрутил в голове многочасовую остросюжетную хронику под названием «Венец безбрачия».