Дар дождя Энг Тан Тван

Глава 7

Угрозы начались с трупа зарезанной собаки на ступеньках крыльца. Когда горничная ее обнаружила и закричала, над трупом уже начинали роиться мухи. Мы прервали завтрак, я потрогал собаку ногой, перевалив на бок, и вытащил из-под нее пропитанную кровью записку.

«Японские шавки, берегитесь за свою жизнь!» – прочитал я и скомкал бумагу.

Отец с Изабель молча смотрели на меня.

– Ничего особенного. Всего лишь пустые слова, – сказал я, заставив себя посмотреть им в глаза.

– Избавься от собаки, – произнес отец.

Через два дня он разбудил меня посреди ночи.

– В чем дело? Который час?

– В доме пожар.

Я бегом спустился следом в гостиную: в углу рядом с окном голодные языки пламени с треском подбирались к полкам и шторам. Мы залили огонь водой из кухни.

– Не нужно больше никого будить, – сказал отец и указал на окно: лежавшие на полу осколки в лунном свете напоминали лед.

– Я нашел вот это. – Он полез в карман халата и достал клочок бумаги. – «Мы до вас доберемся».

– Оставь себе. И сделай что-нибудь. Ты не имеешь права подвергать нас риску.

Наутро я принял решение. И постучал в дверь кабинета Хироси.

– Я хочу уйти со своей должности.

Он оторвал взгляд от стола, и мне едва удалось скрыть шок – так Хироси похудел. С недавнего времени он взял за правило уходить с долгих совещаний пораньше или вовсе их пропускать. Но он всегда знал, что там обсуждалось.

– Почему?

– Мне начали угрожать. Под угрозой – жизни членов моей семьи.

– Всем нам угрожают. Это не значит, что мы должны идти у них на поводу.

Он встал и пригласил в кабинет Эндо-сана.

– Наш юный друг хочет лишить императора своих услуг.

– Кроме того, я не согласен с вашими методами и действиями. Не было никакой необходимости казнить мародеров. Не было никакой необходимости арестовывать китайцев и отправлять их в трудовые лагеря.

– Эти люди действуют против нашего правительства, организуют сопротивление. Им нужно заткнуть рты. В переходный период, когда одна власть сменяет другую, всегда появляются очаги сопротивления, в этом нет ничего необычного. Твоему юному уму наши методы могут показаться жестокими, но в них есть необходимость, – сказал Хироси.

– Я достаточно вам помог. Все, чего я прошу, это освободить меня от занимаемой должности.

Хироси снял очки и начал протирать стекла.

– Сейчас твоя семья в безопасности, хотя кэмпэнтай сообщила нам, что твоя сестра замечена в подстрекательских беседах с жителями острова. Ты – самый известный коллаборационист на Пенанге. Думаешь, мы тебя так легко отпустим? Это выставит нас в дурном свете. И мы устроим тебе нелегкую жизнь. Никто не усомнится, если мы пустим слух, что ты лично указал на многих из тех, кого мы казнили. Ни один человек.

Холодные, четкие слова резали меня, словно самурайский меч, лежавший на специальной подставке позади него. Я взглянул на Эндо-сана, и он кивнул.

Я понял, что потерпел поражение. Мне оставалось только быстро поклониться и уйти, чувствуя спиной улыбку Хироси.

Оставался только один человек, к которому я мог обратиться. Я направился к палатке на рынке в Пулау-Тикусе, где чернозубый юнец торговал жалкими на вид бананами. Продуктов было мало, и люди перешли на жидкую похлебку и сами выращивали сладкий картофель с ямсом. Многие сбежали от японцев в джунгли Пулау-Тикуса. Город был практически пуст, если не считать тех, кому некуда было бежать. Я вытащил японскую пятидесятидолларовую банкноту и купил два банана; какая грустная ирония – покупать бананы на банановые деньги.

– Мне нужно сегодня увидеться с Таукеем Ийпом, – обратился я к юнцу. – Скажи ему, как меня зовут. – Я прошептал свое имя ему на ухо, но он словно ничего не слышал. – Подберите безопасное место.

Он не обращал на меня внимания, пока я не переплел пальцы, выставив большие наружу, а мизинцы опустив вниз, изображая знак Головы Дракона, который как-то раз давным-давно показывал мне Кон.

Юнец шумно втянул воздух сквозь зубы, выдохнул, посмотрел на меня с внезапным уважением и кивнул.

По пути с работы я заметил, что меня с обеих сторон догоняют двое мужчин на велосипедах. Я замедлил ход и позволил им с собой поравняться. Услышав их приближение, я напрягся, спрашивая себя, не решили ли те, кто посылал мне угрозы, привести их в исполнение.

– Твоя просьба услышана. Будь в доках в воскресенье утром. – И они укатили прочь, болтая друг с другом на ходу.

Они вывезли меня в море на сампане, лодке, которая под нашим весом стала плоской, как блюдце, и вода все норовила залиться внутрь, пока мы выбивались из сил, гребя по вздымавшимся изумрудным валам с белыми, будто из крема, верхушками. Вдали жирной влажной линией, размывавшейся в пустоту, виднелись сине-фиолетовые горы Кедаха. Мы перебрались на грязный траулер, вонявший рыбьими внутренностями. На склизкой палубе стоял отец Кона. Вокруг нас в разных концах палубы стояли рядовые солдаты Общества красного знамени, готовые защитить своего главу при малейшем моем движении.

– Если ты хотел со мной встретиться, ты мог просто прийти ко мне домой.

– Это было рискованно.

Я быстро описал ему положение, в котором оказался.

– У меня к вам предложение. Пока я работаю на японцев, какая бы информация ко мне ни попала, я буду передавать ее вам.

Из газет, проходивших через мои руки, я знал, что у триад уже были налажены структура и организация, чтобы противостоять японцам. Они взорвали несколько бомб, ударив по японским складам боеприпасов, и кэмпэнтай собирали на них досье.

– Разве мы можем тебе доверять? Всем известно, что ты помогаешь японцам.

– Жизни членов моей семьи. Моя жизнь. Вы знаете, где нас найти. Если я предам вас, я знаю, что скрыться нам будет негде. Ваш сын поручился бы за меня.

Он молчал, глядя на море, и его платье хлопало на ветру. Мне показалось, что Таукей Ийп очень постарел с тех пор, как я в последний раз его видел. В нем появилась хрупкость, присущая глубоким старикам, которой я раньше в нем никогда не замечал. В каком-то смысле он постепенно исчезал, словно в нем оставалось все меньше и меньше частиц, способных улавливать и отражать свет. От японских информаторов я слышал, что он продолжал посещать опиумные курильни.

– Я не хочу, чтобы моя семья хоть как-нибудь пострадала. Поймите, я не могу перестать работать на японцев. Они угрожают моей семье преследованием и тюрьмой. Еще я попрошу вас замолвить слово перед сопротивлением, чтобы оно прекратило угрожать мне и моей семье.

Он согласно кивнул:

– Очень хорошо. Мы прикажем прекратить угрозы.

– Я выполню свою часть уговора.

– Ты слишком молод для этого.

– Война неразборчива в жертвах. Кон тоже выполняет свою работу.

– Да, выполняет, – подтвердил старик и печально посмотрел вдаль. Он очень скучал по сыну.

– У вас есть от него новости?

Было видно, что он не хотел мне ничего говорить, сомневаясь, достоин ли я доверия.

– Со своей стороны я бы предпочел не раскрывать местонахождение сына. Но перед отъездом он настаивал, чтобы я держал тебя в курсе. Он в лагере рядом с Ипохом. Партизаны объединились с Малайской коммунистической партией. Его отряду уже не раз удавалось срывать планы цзипунакуев. – Он покачал головой. – Надеюсь, их успех не станет слишком велик, потому что тогда цзипунакуи непременно их выследят.

Таукей Ийп подошел к краю палубы на носу траулера, под которым вода разбегалась в белую пену.

– Пожалуйста, поблагодари отца за его взнос в фонд, созданный цзипунакуями. Я знаю, он не хотел, чтобы об этом стало известно.

– Я был против того, чтобы он платил.

– То, что он заплатил, – одна из причин, по которым угрозы в адрес вашей семьи так и остались угрозами. По крайней мере, твой отец – настоящий сын этого острова.

Он поманил меня к поручням. Мы посмотрели вниз, в воду, и я невольно отпрянул. Море отсвечивало маняще-зеленым, но под самой поверхностью висела армада бледных, полупрозрачных медуз, многие из которых были размером с открытый зонт со щупальцами, растянувшимися на десять футов. Они появлялись в определенное время месяца и были одной из опасностей, подстерегавших тех, кто решался поплавать у острова. Я встречал медуз много раз, но не в таком количестве – вокруг их было, наверное, под тысячу. Я смотрел, как пульсируют их купола, как они дрейфуют по течению, и мне вспомнилось, как медуза однажды ужалила меня в ногу. Боль была мучительной, и я едва выплыл обратно на берег.

– Красивые, правда? – сказал Таукей Ийп. – Если ужалит одна, можно выжить, но если сейчас упасть вниз, то это верная смерть.

– Нам незачем падать вниз, – сказал я, глядя ему в глаза.

– Будем надеяться, что так.

Я греб на остров Эндо-сана под растворявшимся в ночи солнцем и множившимися в небе звездами, наслаждаясь упругим состязанием воды с веслами. На миг путь показался мне бесконечным, словно я греб в дурном сне, где все движения были замедлены. Краем сознания я успел понять, что вошел в глубочайшее состояние дзадзэн и что больше не держусь за весла.

Я стоял на коленях на поле, таком зеленом, таком свежем после дождя, что от травы исходило изумрудное свечение. Легкий ветер гнул макушки деревьев, сдувая с них аромат и посылая его в мою сторону. Море было совсем рядом, потому что в аромате деревьев витал его нежный привкус. И я почти слышал, как надо мной царапали небо медленно плывшие облака. На солнце наползла тень, и я поднял голову, чтобы посмотреть Эндо-сану в лицо. И затаил дыхание, ибо его лицо было полно любви и грусти, смешавшихся как ветер с дождем. Он был облачен в парадное черное кимоно, отороченное по краям узкой каймой из тусклого золота. По камонам на его плечах[82] я понял, что он был одним из даймё[83] сёгуна Токугавы Иэясу, военачальником. Его белоснежные волосы были стянуты в самурайский узел, а руки держали катану, настолько красивую, что она казалась живой.

Он поднял ее, сделав замах «хаппо»: обе руки у правого плеча, ноги согнуты в коленях. Вокруг поля собралась толпа, и на ветру неистово полоскались знамена – их трепет напоминал шум бьющих крыльями журавлей, собирающихся вдогонку за ушедшим летом.

Он заговорил, и его голос разлетелся по всему полю.

– За участие в заговоре против сёгуна Токугавы ты приговариваешься к смерти. Тебе отказано в праве на сэппуку. Члены твоей семьи лишены всех титулов и владений и казнены.

Но глаза, его глаза! Они говорили совсем о другом, о том, что между нами было и чему настал конец. Его губы напряглись, вытянувшись в твердую, безжалостную линию, как лезвие его поднятого высоко над головой меча. Но в глубине его наполненных слезами глаз сияла любовь ко мне.

Я поднял шею, подставляя ее под дугу его удара. А потом я напряг свой дрожавший голос и произнес ясно и твердо:

– «Разделяют тучи друзей – двух диких гусей. Прощанье навек»[84].

Это было хайку Мацуо Басё, его любимого поэта.

Я почувствовал его вздох, а потом катана словно поймала в ловушку лезвия луч солнца, проносясь вниз, – и в следующий миг я был уже над полем, за пределами пространства и времени. Я видел свое коленопреклоненное тело, медленно падавшее на землю, и припавшего к нему Эндо-сана. Даже сквозь вуаль, разделявшую жизнь и смерть, я чувствовал его тоску. Мне хотелось утешить его, сказать, чтобы он не печалился, но достичь его было уже не в моих силах.

Я снова сидел в лодке; руки сжимали весла, а тонкий слой пота холодил лицо. Я находился на берегу острова Эндо-сана, не понимая, как я туда попал, и все части моего тела тряслись, словно хотели оторваться друг от друга. Шея горела от воспоминания о боли, и, попытавшись вздохнуть, я поперхнулся.

Открыв глаза, я увидел, что Эндо-сан стоит рядом с озадаченным видом. Его рука вытянулась и погладила линию на моей шее, по которой в семнадцатом веке он отрубил мне голову. Под прикосновением его пальцев кожа вздрогнула. Тишина, только звук волн и поскрипывание лодки.

– Тебе плохо?

– Да, – ответил я на глубоком выдохе.

Я понял тогда, хотя мне и было трудно это принять, что жизнь значила больше, чем жизнь. Что я любил его во всех наших воплощениях и что эта любовь приносила мне боль и смерть: раз за разом, жизнь за жизнью.

– Теперь ты видишь? – тихо спросил он.

– Почему меня казнили? Что я сделал?

– Ты предал правительство сёгуна, передавая сведения повстанцам.

Мне не хотелось верить в то, что только что со мной случилось, потому что принять это означало признать правоту деда, когда он в доме на Армянской улице объяснял происхождение моего имени. Но все пережитое было слишком реальным, и я до сих пор дрожал от оставшейся во мне тоски.

– Сколько жизней мы преследовали друг друга? Две? Три?

– Это имеет значение?

Я покачал головой.

– Все, что имеет значение, – это жизнь в настоящем, Эндо-сан. И воля принимать правильные решения.

Он помог мне выйти из лодки.

– Тебе лучше и дальше работать на нас. Я смогу защитить тебя только в том случае, если мы будешь полезен Хироси-сану. Я не оправдываю того, чем занимается армия, но Хироси-сан прав: в переходные периоды всегда бывают смуты, и их можно сдержать только с помощью силы. Если бы мы показали слабость, мы бы надолго не задержались.

– Уэсиба-сэнсэй бы это одобрил?

Он покачал головой:

– Никогда.

– Тогда зачем вы это делаете?

– Это мой долг и моя судьба. Почему из всех мест, где я бывал – Китая, Индии, даже отрогов Гималаев, – почему я оказался здесь? Потому что здесь ты; потому что наконец пришло время исправить наши жизни. На этот раз, – сказал он, крепко держа меня за плечи, – на этот раз у нас будут равновесие и гармония. Вот почему я так усердно тренировал тебя, вот почему так жестоко тебя подгонял. Чтобы ты стал мне равным.

Он отпустил меня. Я шагнул назад и оступился на песке.

– Я никогда не подниму на вас руки, Эндо-сан.

– Нет? Даже если твоей семье будут угрожать, причинят ей боль, даже убьют? Не давай обещаний, которых не сможешь сдержать.

В тот вечер он обрушивал на меня катану с особой страстью, и я отвечал тем же. Избыток гнева с избытком страха заряжали наши движения энергией и давали ей выход. Он нападал снова и снова, вжимаясь в меня, врезаясь с такой силой, словно хотел запечатлеть себя во мне, оставить частицу своей души в моей. Мой меч встречал его натиск с такой же жаждой, и я открывался ему, как облака открываются перед солнцем.

Глава 8

По миру мягко барабанил дождь. За окном высилась гора Пенанг с предгорьями, закутанными в туманную шаль. Темные тяжелые тучи накатывали на горную гряду, как прибой, разбивающийся о морскую гальку. Прилепившиеся к склону Горы бунгало, видимые в ясную погоду, ушли под тучи, как ракушки, скрытые приливом; они словно решили оказаться отрезанными от лежавшего внизу города, предпочтя не замечать присутствия японцев, которые к тому времени оккупировали страну уже почти три года. У меня, однако, такой возможности не было.

Я сидел у себя в кабинете, и клерк передал мне папку. Надпись «Суцин»[85] ни о чем мне не говорила. Но по мере того, как я читал уведомление, его цель стала ясной. Хироси получил эти бумаги около часа назад. На заднем фоне слышались голоса секретарш, стук пишущих машинок и звон телефонов. Если не считать того, что голоса говорили по-японски, я мог бы представить, что сижу в конторе «Хаттон и сыновья» и готовлю распоряжение на отгрузку каучука.

Мне стало холодно, и не от бесконечного дождя. Я перечитал уведомление еще раз. По плану «Суцин» китайские коммерсанты и деревенские жители, подозреваемые в принадлежности к антияпонским группировкам, подлежали аресту и отправке в трудовые лагеря. Каждый малайский штат получил приказ провести подобную операцию. Так японцы мстили за бурные протесты местного китайского населения против войны в Китае.

В кабинет вошел Хироси.

– Ты прочитал уведомление? Это прямое распоряжение генерала Ямаситы.

Я кивнул. Он передал мне еще одну пачку бумаг.

– Вот первый список имен. Перепиши их и отправь Фудзихаре-сану.

– Да, – ответил я, но мой разум уже искал способ спасти людей из списка.

Я старался побыстрее разделаться с ежедневными обязанностями и, как только все доделал, договорился об очередной встрече с Таукеем Ийпом. Мы, как обычно, встретились на траулере, хотя нам нужно было остерегаться японских патрульных катеров.

– Вот фамилии тех, кто к завтрашнему дню будет арестован.

Я по памяти повторил заученный список из десяти имен, принадлежавших китайским коммерсантам. На каждом из них Таукей Ийп вздрагивал. Скорее всего, он поддерживал с этими людьми добрые отношения. Таукею хотелось узнать, когда настанет его черед, когда я приду к нему и назову его имя.

– Они все были в списке, опубликованном «Стрейтс-таймс», они подписали петицию против японского вторжения в Китай, – тут же понял он.

– Вам нужно их спрятать.

– Это навлечет на тебя опасность. Фудзихара поймет, что у них есть утечка.

– Придется рискнуть.

– Нам придется на тебя напасть. Это единственный способ.

Я понял. До сих пор благодаря его вмешательству я находился в сравнительной безопасности от нападок и травли со стороны антияпонского движения. Им было приказано оставить меня в покое. Теперь все должно было измениться.

– Пошлите своих лучших людей. Только тогда это будет выглядеть правдоподобно.

– Ты настолько хорош?

– Однажды я победил вашего сына.

Он осекся. В его глазах промелькнуло уважение.

– Тогда я пошлю лучших. Постарайся не нанести им слишком серьезных увечий.

Фудзихара оказался хитрее, чем я думал. Он нанес удар той же ночью, но Таукею Ийпу удалось предупредить трех человек из списка, и они покинули остров прежде, чем их уволокли сотрудники кэмпэнтай.

Наутро Фудзихара ворвался ко мне в кабинет в совершенной ярости.

– Кому ты показывал список? – проорал он.

– Только вам. А в чем дело? – спросил я, пряча страх и гадая, что случилось.

– Кто-то их предупредил. Я потерял троих. Их нет, дома пусты.

– Вы же говорили, что будете проводить аресты только сегодня.

– Не смей думать, что ты умнее меня!

Он вышел, и я дал волю отчаянию. Спаслись только трое. Я не знал, что случилось с остальными, но Фудзихара позаботился это исправить. Перед полуднем он вернулся.

– Пойдем со мной.

Я последовал за ним, стараясь не выказывать чувств, в штаб-квартиру кэмпэнтай на Пенанг-роуд, где японская тайная полиция заняла южное крыло бывшего полицейского управления. Мы поднялись по двум лестничным пролетам. Несмотря на ограничения военного времени, я заметил, что коридоры верхних этажей были забраны металлическими решетками. Проследив за моим взглядом, Фудзихара сказал:

– Это чтобы заключенные не прыгали вниз. Мы сами решаем, когда им умирать.

Он привел меня в камеру без окон, где находились два офицера кэмпэнтай, оба лишь на пару лет старше меня, и человек, привязанный к стулу; я узнал в нем Вильсона Ло, сына Джозефа Ло, торговца древесиной и одного из основателей кампании помощи Китаю. Вильсон Ло был избит, его глаза заплыли, а рот и ноздри были измазаны кровью.

– Заключенный продолжает настаивать, что не знает, где находится его отец, – сказал один из офицеров.

– Отлично, потому что я хочу, чтобы наш друг увидел, что будет дальше, – ответил Фудзихара, глядя на меня.

Они подняли Вильсона Ло и вытащили из камеры. Мы последовали за ними вниз в квадратный внутренний двор. Солнце освещало шесты, рядом с которыми обезглавливали заключенных. Тени от шестов растягивались по земле, как солнечные часы, показывавшие время. Мое сердце забилось быстрее, и я попытался сосредоточиться на своем центре, успокаиваясь методом глубокого дыхания, которому меня научил Эндо-сан.

Они положили Вильсона Ло на землю рядом с водопроводной трубой, к которой был подсоединен шланг. Заставив его открыть рот, они вставили в него шланг и открыли кран. Когда из наполненного рта потекла вода, Вильсон задергался. Один из офицеров вставил шланг снова.

– Он просил пить, – сказал Фудзихара.

Мы смотрели, как его живот раздувался от воды. К тому времени Вильсон перестал сопротивляться и лежал неподвижно. Я видел его глаза; они были похожи на глаза страдающего животного.

– Довольно, – скомандовал Фудзихара.

Кран завернули, и один из офицеров встал ногой на живот Вильсона. Он надавил на него всем весом, держась за руку напарника для равновесия, поставил на живот Вильсона вторую ногу и начал прыгать.

Крики Вильсона смешались с бульканьем воды, выливавшейся из его горла, и я отвернулся. Я поднял глаза к очищающему солнечному свету, и его сияние стало единственным, что я видел.

Мне пришлось убедиться, что изобретательность Фудзихары была бесконечна. Он пытал узников самыми разнообразными способами, и в следующие несколько месяцев постарался, чтобы я в деталях ознакомился с каждым. Все это время я сдерживал душевную боль, не желая терять перед ним лицо, когда мы стояли и смотрели на очередную медленную смерть. Кроме того, заключенных часто использовали в качестве живых мишеней для отработки навыков владения штыком; в это время Фудзихара мурлыкал себе под нос свои любимые прелюдии и фуги, забывшись от наслаждения и нарушая собственный приказ подчиненным хранить молчание. У него даже пальцы подергивались, будто бегали по клавишам. По ночам мне не давал спать непередаваемый звук штыков, вонзавшихся в живую плоть под аккомпанемент его бесконечного мурлыканья. Стоило мне закрыть глаза, как я снова видел все эти зверства.

Через неделю после смерти Вильсона ко мне пришел Горо.

– Пойдем.

– Куда? – спросил я.

Я запаниковал и вытер ладони о бока. Вызов офицера кэмпэнтай был тем, чего избегали даже сотрудники-японцы, не говоря уже обо всех остальных.

– Приказ Фудзихары-сана. Никаких вопросов.

Мы сели в «Роллс-Ройс», отнятый у одного из местных китайских магнатов в обмен на его жизнь. Время от времени Горо оборачивался и заговаривал со мной. В основном же он не обращал на меня внимания, сохраняя при этом вежливость. За нами ехал грузовик с двадцатью солдатами при полном вооружении. Мы проехали Балик-Пулау, «Спину острова», и свернули вглубь, мимо безмолвных буйных зарослей, сочившихся ранним утренним дождем, словно деревья кого-то оплакивали. Вскоре показалась возделанная земля. Вдалеке виднелась кокосовая плантация. А потом пояс зелени слился со сталью окропленного дождем моря. С небольшой возвышенности мы съехали в котлован деревни. Мне подумалось, что это место отлично подходило для организации сопротивления: хороший доступ с берега, вокруг густые джунгли. И еды достаточно – ее выращивали жители деревни. И тогда меня бросило в пот, потому что дорога показалась мне знакомой; я уже ездил по ней раньше. Несколько секунд мне казалось, что я снова переживаю сдвиг во времени, как тогда в лодке, когда греб на остров Эндо-сана. Но я не испытывал того чувства другой реальности, я был в настоящем, и все вокруг было здесь и сейчас.

Мы свернули на грунтовую дорогу, проехав мимо кучки детей, игравших в тени лачуги. Они уставились на нас, и я увидел широко открытые глаза маленького мальчика, зачарованного ехавшими перед ним огромными машинами. Он помахал мне, но я не смог помахать в ответ. Моя рука, все мое тело отказалось двигаться, потому что мы вскоре въехали под простую деревянную арку, которая вела в Кампонг-Дугонг, куда я приезжал на свадьбу Мин.

Я медленно вылез из машины. Когда мы заглушили двигатели, вокруг воцарилась полная тишина. Не слышно было даже лая собак. Жители деревни выглядели неотличимо от всех остальных. Но что я ожидал увидеть? Великанов-людоедов, строивших планы перебить японцев, всех до единого? Среди них были старики, были парни моего возраста; все они были встревожены внезапным вторжением в их мирную жизнь. Они казались худыми от недоедания, но я встречал подобных людей на улице каждый день даже до войны. Они были жителями острова Пенанг, и я был одним из них. И они это знали. Но что они думали обо мне, коллаборационисте? Помнили ли они, что я присутствовал на свадьбе?

Горо приказал выйти старосте. Тот вышел из своей лачуги и увидел меня. Я вспомнил его имя – Цай, – хотя мне хотелось бы его забыть. Позади меня вылезали из грузовика солдаты, вызвав первый всплеск страха.

– Всем жителям собраться здесь! – прокричал Горо. – Скажи им, – и он вытолкнул меня вперед.

Я перевел приказ. Цай нагнулся и что-то сказал мальчику, который тут же метнулся прочь. Солдаты принялись ходить от дома к дому, ногами вышибая двери и распугивая кур и собак. Вскоре к нам вышла вся деревня. В толпе стояла Мин; увидев меня, она не могла поверить своим глазам.

Горо принялся по-японски зачитывать список. Я стоял в растерянности, пока он не кашлянул и не посмотрел на меня. Тогда я повторил за Горо, словно слабое эхо: «По приказу генерала Ямаситы, командующего японскими вооруженными силами в Малайе, мы прибыли сюда произвести арест тех, кто причастен к оказанию помощи Антияпонской армии народов Малайи, ААНМ»[86].

Из грузовика вылез человек в невзрачной одежде, лицо которого было скрыто глухим капюшоном. В капюшоне было прорезано две дыры, сквозь которые виднелись глаза, шнырявшие по сторонам. Горо приказал ему войти в толпу. Человек медленно пошел вперед, и люди расступились перед ним, стараясь не смотреть. Он дотрагивался то до мужчины, то до женщины, и толпа разразилась плачем и криками.

Я видел, как человек в капюшоне шел к Мин и ее мужу, Ахоку. Я посмотрел ей в глаза, и ее рука взметнулась ко рту, чтобы заглушить рыдание, потому что Ахока выбрали. Под детский плач солдаты направились в толпу, вытаскивая выбранных мужчин и женщин на площадь. Все было понятно; мне не нужно было ничего переводить, мне вообще не нужно было там находиться.

Увидев, что Ахока выбрали, Цай вырвался из толпы и бросился ко мне.

– Мы никому не помогали, – повторял он. – Переведи им. Вы не можете увести моего сына. Он ничего не сделал. Никто ничего не сделал.

Я быстро сказал все это Горо, который пожал плечами.