Троцкий против Сталина. Эмигрантский архив Л. Д. Троцкого. 1929–1932 Фельштинский Юрий

Письмо А.Д. Кауну

Дорогой Александр Давыдович!

Спасибо за весточку. Перспектива поездки в Чехословакию потерпела, как вы знаете из газет, крушение. У меня нет ни малейшего основания считать правительство Чехословацкой республики обязанным предоставить мне визу. Но я должен сказать, что у этих господ странная система отказывать в визе. Обратился я к ним по инициативе одного из министров. Я долго сопротивлялся, считая обращение безнадежным. Но меня уверяли, что в правительстве дело обстоит очень благоприятно. Я написал надлежащую бумажку. Через несколько месяцев они мне поставили определенные и точные условия. Я их столь же определенно и точно принял. Это было еще в феврале или в марте этого года. После того прошло опять несколько месяцев, занятых всякими формальными пустяками. Все канцелярские затруднения были по существу улажены. Визы Турции, Италии и Австрии были обеспечены — туда и обратно. После всех этих работ и хлопот, поисков и телеграфных расходов они заявили, что визы дать не могут. Огорчен я весьма мало и просто регистрирую все это, как политический эпизод.

Как показали выборы в штате Мэн[762], шансы демократов очень высоки. Республиканцы действуют биржевым ажиотажем. Этот ажиотаж в общем и целом подготавливает положительный перелом конъюнктуры. Но срок перелома нигде еще не написан. А главное, по пути к действительному промышленному торговому оживлению биржевой ажиотаж, чересчур забежавший вперед, должен непременно дать осечку. Сейчас многое зависит от того, произойдет ли эта осечка до президентских выборов или после них. Если до, то она сломит Гуверу позвоночник. Но даже и при затяжке повышательного движения биржи не исключена, хотя и менее обеспечена, победа демократов.

Луис Фишер[763] принадлежит к группе тех интернациональных журналистов, которые не участвуют в прямой травле против меня, наоборот, всячески обнаруживают свое «беспристрастие», но только для того, чтобы иметь возможность оказать тем большую услугу сталинской бюрократии. Эта последняя поняла, наконец, что грубиянские писания чиновников не производят впечатления на широкие круги читателей, и решила поэтому привлечь к делу беспристрастных и популярных писателей. С этой целью Эмиль Людвиг[764] был приглашен в Москву. Его новая книга есть, по существу, попытка ответа на мою автобиографию. Все эти «беспристрастные» пользуются самыми разнообразными «услугами» сталинской бюрократии. Помните, у Золя в его «Деньгах»[765] финансовая печать делится на две группы: продажную и честную; «честная стоит дороже». «Беспристрастные» тоже обходятся дороже. Но я не сомневаюсь, что истина проложит себе дорогу.

Крайне тревожный характер имеет экономическое и политическое положение в СССР. Что пятилетний план не выполнен в четыре года (фактически в четыре года и три месяца), это сейчас уже признается открыто в советской печати. Но суть не в сроке, ибо дело идет не о спорте. Суть — в страшно выросших и обострившихся диспропорциях, которые на всех участках приводят к прорывам и взрывам. Как ухватятся за надвинувшийся кризис буржуазные экономисты, либералы и пр., особенно если советский кризис совпадет с началом известного оживления на капиталистическом рынке?

Посылаю вам свежий номер «Бюллетеня».

Сердечный привет вашей жене и вам от всех нас.

21 сентября 1932 г.

Ответы на вопросы А. Филда по поводу статьи Л. Фишера

1. Что существование Советского Союза имеет международное революционное значение есть общее место, одинаково признаваемое и друзьями и врагами. Однако, несмотря на существование Советского Союза, пролетарская революция за 15 лет не победила ни в какой другой стране. В самой России пролетариат победил, несмотря на то что нигде не было советского государства. Для победы нужны не только известные объективные условия, внутренние и международные, но и определенный субъективный фактор: партия, руководство, стратегия. Разногласия наши со Сталиным имеют целиком стратегический характер. Достаточно сказать: если бы мы проводили в 1917 году политику Сталина, советского государства не было бы на свете.

2. Это утверждение Л. Фишера, как, впрочем, и ряд других, обнаруживает незнакомство его с теорией и историей большевизма. В 1917 году не было ни одного большевика, который считал бы возможным осуществление социалистического общества в отдельной стране, особенно в России. В Приложении к своей «Истории Октябрьской революции» (она должна выйти в ближайшем месяце у Саймона и Шустера) я даю подробный и строго документальный очерк взглядов большевистской партии на Октябрьскую революцию. Этот очерк, как я надеюсь, сделает раз навсегда невозможным приписывать Ленину теорию социализма в отдельной стране. Здесь ограничусь одной только ссылкой, имеющей, по-моему, решающий характер. Ленин умер в январе 1924 года. Через три месяца Сталин излагал в печати взгляды Ленина на пролетарскую революцию. Цитирую дословно: «…Свергнуть власть буржуазии и поставить власть пролетариата в одной стране еще не значит обеспечить полную победу социализма. Главная задача социализма — организация социалистического производства — остается еще впереди. Можно ли разрешить эту задачу, можно ли добиться окончательной победы социализма в одной стране без совместных усилий пролетариев нескольких передовых стран? Нет, невозможно. Для свержения буржуазии достаточно усилий одной страны, — об этом говорит нам история нашей революции. Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как Россия, уже недостаточно, — для этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых стран…» Изложение этих мыслей Сталин заканчивает словами: «Таковы, в общем, характерные черты ленинской теории пролетарской революции» («Вопросы ленинизма», переведенные на многие языки).

Только к осени 1924 года Сталин обнаружил, что именно Россия, в отличие от других стран, может собственными силами построить социалистическое общество. «…Упрочив свою власть и поведя за собою крестьянство, — писал он в новом издании той же работы, — пролетариат победившей страны может и должен построить социалистическое общество». Может и должен! Провозглашение этой новой концепции заканчивается все теми же словами: «…Таковы, в общем, характерные черты ленинской теории пролетарской революции». На протяжении года Сталин приписал Ленину два прямо противоположных воззрения по основному вопросу социализма. Первая версия действительно являлась традицией партии. Вторая версия сложилась у Сталина лишь после смерти Ленина, в процессе борьбы с «троцкизмом».

3. Что называть непосредственной возможностью? В 1923 году положение в Германии было глубоко революционным. Но для победоносной революции не хватало правильной стратегии. На эту тему мною в свое время написана была работа «Уроки Октября», послужившая поводом к моему устранению из правительства. В 1925–1927 гг. революция в Китае была загублена ложной революционной стратегией сталинской фракции. Этому последнему вопросу посвящена моя книга «Проблемы китайской революции» («Пионир Паблишер», Нью-Йорк, 1932 г.)[766]. Совершенно ясно, что германская и китайская революции в случае победы изменили бы лицо Европы и Азии, а может быть, и всего мира. Еще раз: кто игнорирует проблемы революционной стратегии, тому лучше вообще не говорить о революции.

4 и 5. Такое утверждение возможно лишь при незнакомстве с историей борьбы между сталинской фракцией и левой оппозицией. Инициатива пятилетнего плана и ускоренной коллективизации принадлежала целиком левой оппозиции в непрестанной и острой борьбе со сталинизмом. Не имея возможности заниматься здесь обширными историческими справками, ограничусь одной иллюстрацией. Днепрострой по праву считается высшим достижением советской индустриализации. Между тем Сталин и его единомышленники (Ворошилов, Молотов и др.) за несколько месяцев до приступа к работам были решительными противниками Днепростроя. Цитирую по стенографическому отчету слова, сказанные Сталиным в апреле 1927 года на пленуме ЦК партии против меня, как председателя Комиссии по Днепрострою. «Речь идет… о том, чтобы поставить Днепрострой на свои собственные средства. А средства требуются тут большие, несколько сот миллионов. Как бы нам не попасть в положение того мужика, который, накопив лишнюю копейку, вместо того чтобы починить плуг и обновить хозяйство, купил граммофон и… прогорел (смех)… Можем ли мы не считаться с решением съезда о том, что наши промышленные планы должны сообразоваться с нашими ресурсами? А между тем тов. Троцкий явно не считается с этим решением съезда» (Стенограмма пленума, стр. 110).

Параллельно левая оппозиция в течение нескольких лет вела против сталинцев борьбу за коллективизацию. Только когда кулак отказал государству в хлебе, Сталин под давлением левой оппозиции совершил крутой поворот. В качестве эмпирика он дошел на новом пути до противоположной крайности, поставив задачей коллективизацию всего крестьянства и ликвидацию кулачества как класса в течение двух-трех лет и сократив вместе с тем пятилетний срок плана до 4-х лет. Левая оппозиция объявила новые темпы индустриализации непосильными, а ликвидацию кулачества как класса в течение трех лет — фантастической задачей. Если угодно, мы оказались на этот раз «менее радикальными», чем сталинцы. Революционный реализм стремится из каждой данной обстановки извлечь максимум, — в этом его революционность, — но в то же время он не позволяет ставить перед собой фантастические цели, — в этом его реализм.

6. Если коллективизация чрезмерно обгоняет техническое и культурное преобразование крестьянского хозяйства, то она неизбежно принимает административный характер. В этом случае она не искореняет частный капитализм в деревне, а включает его в свои рамки. Левая оппозиция требовала и требует приведения темпа коллективизации в соответствие с наличными техническими, экономическими и культурными ресурсами страны.

7. Это утверждение по меньшей мере запоздало. Внутренняя политика сталинской фракции совершает как раз сейчас новый поворот. Легализация частной торговли есть, во всяком случае, решительный шаг вправо.

8. Нынешние колхозы являются ареной борьбы капиталистических и социалистических тенденций. Легализация торговли, как и ряд других мер последнего времени, означают вынужденную уступку капиталистическим тенденциям. Видеть в этом поворот на путь капитализма было бы в корне неправильно. Но не менее легкомысленно говорить о полном искоренении капитализма. Борьба враждебных начал займет еще многие годы и разрешится в зависимости от того, как разрешится судьба мирового капитализма.

Если бы в России вообще не было больше опасности возврата назад, к капитализму, то ничем не был бы оправдан, замечу в частности, режим диктатуры. Фишер, по-видимому, об этом совсем не подумал.

9. Аутаркия[767] — идеал Гитлера, а не Маркса и Ленина. Социалистическое хозяйство не может отказаться от гигантских выгод мирового разделения труда: наоборот, оно доведет их до высшего развития. Однако речь идет сейчас не о будущем социалистическом обществе, уже достигшем внутреннего равновесия, а о данной, технически и культурно отсталой стране, которая в интересах индустриализации и коллективизации вынуждена как можно больше вывозить, чтобы как можно более ввозить.

10. Эта мысль явно противоречит мысли первого пункта. Не верно, что одно лишь существование Советского Союза способно обеспечить победу революции в других странах. Но столь же неверно, что революция назревает и разрешается только на национальной почве. К чему тогда вообще Коммунистический Интернационал?

11. Непонятное недоразумение! Сталин осенью 1923 года удерживал германскую компартию от наступательной стратегии. Я, наоборот, в речах, статьях и на совещаниях Коминтерна доказывал своевременность смелого революционного наступления. И Сталин, и я «вмешивались», таким образом, в немецкие дела, но наше вмешательство шло по прямо противоположным направлениям. А мои слова Кингу[768]? Отвечая на вопрос американского сенатора, я подчеркнул, что как правительство мы, разумеется, не вмешиваемся в гражданскую войну в Германии. Я считал тогда и считаю теперь, что нельзя отождествлять Коминтерн с советским правительством, как нельзя, например, отождествлять Таммани Холл[769] с нью-йоркским муниципалитетом. К вопросу о моих стратегических разногласиях со Сталиным в 1923 году мой ответ сенатору Кингу не имеет ни малейшего отношения.

Попытка противопоставить «ответственное» заявление члена правительства безответственным заявлениям писателя есть филистерство. Занятия с рабочим кружком из десяти человек я считаю таким же ответственным делом, как руководство революционной армией в 5 300 000 душ.

12. Видеть в так называемой политике единого фронта «меньшевизм» можно, только если не знать азбуки вопроса. В 1905 и в 1917 году большевики вместе с меньшевиками и эсерами — и в то же время в борьбе против них — строили Советы. В конце августа 1917 г. мы заключили с меньшевиками и эсерами соглашение против Корнилова: дело шло о единстве боевых действий в строго определенных границах, для строго определенных целей, при полной политической независимости каждого из временных союзников. Эта тактика, которую я вместе с Лениным проводил на III и IV конгрессах Коминтерна и которая закреплена в соответственных резолюциях, остается, по моему убеждению, обязательной и сегодня.

13. Теория перманентной революции — в противовес теории социализма в отдельной стране — признавалась всей большевистской партией в 1917—19 гг. Только поражение пролетариата в Германии в 1923 году послужило решительным толчком к созданию сталинской теории национального социализма. Теория перманентной революции, впервые сформулированная мною в 1905 году, вовсе не связана с определенными сроками революционных событий: она вскрывает лишь мировую обусловленность революционного процесса.

14. Советское государство не нуждается ни в иллюзиях, ни в подкрашивании. Оно может иметь лишь тот мировой авторитет, который подтверждается фактами. Чем яснее и глубже мировое общественное мнение, прежде всего мнение трудящихся масс, будет понимать противоречия и трудности социалистического развития изолированной страны, тем выше оно будет ценить достигнутые результаты. Чем меньше оно будет отождествлять основные методы социализма с зигзагами и ошибками советской бюрократии, тем меньше будет опасности того, что при неизбежном обнаружении ошибок и их последствий падет авторитет не только данной правящей группы, но и рабочего государства в целом. Советскому Союзу нужны мыслящие и критические друзья, т. е. такие, которые не только способны петь гимны в период успехов, но и не дрогнут в час неудач и опасностей. Журналисты типа Фишера выполняют прогрессивную работу, защищая Советский Союз от клевет, злобных вымыслов и предрассудков. Но эти господа выходят за пределы своей миссии, когда пытаются преподавать нам уроки преданности советскому государству. Если бы революционеры так почтительно склонялись перед тем, что уже создано, завоевано и существует, на свете не было бы революций. Если бы мы боялись говорить об опасностях, мы никогда не одержали бы над ними победы. Если бы мы закрывали глаза на темные стороны созданного нами рабочего государства, мы никогда не пришли бы к социализму.

Принкипо, 30 сентября 1932 г.

Письмо болгарским сторонникам

Дорогие товарищи!

Пишу не для печати. № 27 «Освобождения», несомненно, обнаруживает расширение редакционного штаба — к выгоде для газеты. С интересом читал передовицу «Тежката и сериозна задача»[770]. Разумеется, я с содержанием статьи вполне согласен. Мне кажется лишь, что необходимо было бы в заключение статьи указать на интернациональные перспективы и на политику Коминтерна в целом. Завоевание власти пролетариатом в Болгарии может быть только этапом балканской революции, которая, в свою очередь, чрезвычайно зависит от того, что сейчас делается в Германии и во Франции. В Германии Коминтерн изо всех сил облегчает дело реакции. Во Франции компартия слабеет и распадается. Это значит: политика Коминтерна создает для болгарской революции крайне неблагоприятную международную обстановку. Именно поэтому наша борьба против тесняцко-бюрократического руководства Работнической партии в Болгарии неразрывно связана с нашей борьбой против политики руководящей фракции Коминтерна.

Я не сомневаюсь, что у нас на этот счет нет ни малейшего разногласия. Мне казалось лишь, что в тех случаях, когда мы ставим теоретически проблему завоевания власти, нам важно показать, что перманентный характер революции не есть абстракция, а весьма реальный исторический факт.

Посылаю вам при сем свое Предисловие к польскому изданию ленинской работы о «детской болезни левизны»[771]. Может быть, в том или другом виде вам статья пригодится (если не вся, то в той части, которая говорит об амстердамском конгрессе).

Сведения из СССР говорят о чрезвычайном росте недовольства, об оживлении всех видов оппозиции в ВКП и об усилении сталинских репрессий.

6 октября 1932 г.

Письмо А. Филду

Дорогой Филд!

Вы предприняли попытку внести немного ясности в вопрос о борьбе между фракцией Сталина и той фракцией большевизма, к которой я принадлежу. Это нелегкая задача. СССР имеет, к счастью, на свете много друзей. Немало друзей имеет также и сталинская фракция. Одни дружат с нею, как с представительницей советского государства, несмотря на ее бюрократический характер. Другие дружат с нею, как с правящей бюрократией, несмотря на революционный характер советского государства. Ясно, что те и другие друзья имеют очень различную политическую и моральную ценность, и в трудные дни они могут оказаться по разные стороны баррикады. Есть, наконец, категория и таких друзей, которые сочувствуют всему хорошему и даже революционному при условии, чтобы оно уже сегодня располагало силой. По всем этим дружественным каналам сталинская бюрократия ввела в мировой обиход относительно «троцкизма» неисчислимое количество легенд, которые гораздо меньше вредят оппозиции, чем самому советскому государству. Революция не нуждается в фикциях, вымыслах и мифах. Правда бывает иногда горьковата на вкус. Но в конце концов она всегда идет угнетенным классам на пользу.

Ваша статья, написанная с полным знанием литературы вопроса, несомненно, может послужить устранению сознательной и бессознательной путаницы. Именно поэтому я с полной готовностью ответил на поставленные вами вопросы. Я не сомневаюсь, что в Америке найдется журнал с достаточно широкими политическими интересами, чтобы дать место вашей статье. Со своей стороны буду с величайшим интересом ждать, что скажут противники по поводу опровергнутых вами вымыслов и установленных фактов.

7 октября 1932 г.

Письмо болгарским сторонникам

Дорогие товарищи!

В дополнение к своему последнему письму я хотел в двух словах высказаться по поводу лозунга «Рабоче-крестьянское правительство». Разумеется, это не научный термин, и он очень легко может стать орудием политического шарлатанства. Но в известном смысле, в известных странах, при известных обстоятельствах этот термин вполне законен, как популярный псевдоним диктатуры пролетариата. Марксисты не раз писали, что диктатура пролетариата есть подлинно народное или подлинно национальное правительство. В странах, где подавляющее большинство населения — крестьяне, можно с полным правом сказать, что диктатура пролетариата есть подлинное и притом единственно возможное «рабоче-крестьянское правительство».

На другой день после переворота Ленин предложил назвать большевистское правительство «рабоче-крестьянским». Он при этом сам отмечал, что в таком названии, на первый взгляд, как будто есть эсеровский оттенок; но суть в том, пояснял он, что у эсеров рабоче-крестьянское правительство означало какое-то туманное демократическое пятно, а у нас оно означает диктатуру пролетариата, ведущего за собою крестьянство.

Преступление эпигонов не в том, конечно, что они употребляют термин «рабоче-крестьянское правительство», а в том, что они создают фикцию особой рабоче-крестьянской диктатуры, социально и политически отличающейся от диктатуры пролетариата.

Сведения о болгарских эмигрантах в СССР я постараюсь получить, хотя это совсем нелегко.

Вы, конечно, знаете уже об исключении Зиновьева и Каменева из партии. Тот факт, что капитулянтские группировки не выдержали и поднялись с протестом[772], имеет очень большое симптоматическое значение: он свидетельствует об остроте кризиса.

Вы знаете, конечно, что Раковскому прибавили три года ссылки и что вообще репрессии против левой оппозиции снова приняли бешеный характер.

Как только выйдет «Октябрьская революция» на русском языке (в двух частях), вы ее немедленно получите.

Ваша организационная слабость вполне объясняется обстановкой. Острота кризиса, объективная безвыходность положения дали сильный толчок в сторону крайней левой партии, т. е. Р[абочей] п[артии]. Число подаваемых за нее голосов бурно растет[773]. Этот факт сам по себе должен давать политическое удовлетворение революционным элементам и делать их внимательными к вопросам революционной стратегии и тактики. Но от этих вопросов нельзя все же отделаться словами. Поверхностное удовлетворение чисто избирательными успехами продержится недолго. Сам рост партии ставит перед ней стратегические проблемы и требует от партийной мысли углубленной работы.

Будущее левой оппозиции еще целиком впереди.

С крепким товарищеским приветом.

13 октября 1932 г.

P. S. Посылаю маленькую заметку к 15-летнему юбилею СССР[774] и циркулярное письмо Гурова по поводу Милля[775]. Последнее не для печати, а для внутреннего употребления.

Редакции «Милитант»

Дорогие друзья!

Я опасаюсь, что мой привет к четырехлетию «Милитант» прибудет с некоторым запозданием. От этого привет не будет менее горяч. Все ваши друзья по сю сторону океана высоко ценят ту работу, которую вы выполнили за этот долгий и в то же время короткий срок.

Можем ли мы считать себя удовлетворенными результатами произведенной работы? Вопрос этот касается, разумеется, не только С[оединенных] Штатов, но и всех других стран, где живут и борются наши единомышленники. Ответить на этот вопрос не так просто. Левая оппозиция нигде еще не стала массовым движением. Но она везде сплотила революционное ядро, которое знает, чего хочет. Именно в этой области заслуги «Милитант» очень высоки.

Еще не так давно правая оппозиция казалась в ряде стран гораздо более крепкой и внушительной, чем левая. Мы исходили с самого начала из того, что правая группировка должна будет эволюционировать в сторону социал-демократии, отдавая часть своих элементов нам или официальному центризму. Развитие последнего года окончательно подтвердило этот прогноз. В Германии брандлерианцы раскололись, отдав внушительное меньшинство САП, т. е. левой социал-демократии. В Чехословакии правая оппозиция перешла к социал-демократии; меньшинство революционных элементов, под руководством т. Нойрата[776], примкнуло к нам. В Швеции правая оппозиция сближается с социал-демократией в то время, как среди лучшей части рабочих крепнут симпатии к левой оппозиции. Насколько можно судить отсюда, группа ловстонистов в Америке вряд ли может похвалиться успехами. Их официальный орган характеризуется прежде всего растерянностью. Эти люди не знают, чего хотят, и вряд ли способны предвидеть, к какому берегу прибьет их первая сильная волна.

В лагере официального коммунизма не меньшая растерянность. Резолюции XII пленума ИККИ[777] представляют ужасающее свидетельство о бедности, выданное руководством Коминтерна себе самому. Несмотря на исключительные условия экономического кризиса и полной международной безвыходности империализма, коммунизм почти не движется вперед. В некоторых странах (Германия, Болгария) он регистрирует известные чисто парламентские успехи, которые не находятся, однако, ни в каком соответствии с размахом социального кризиса. В других странах коммунизм отступает перед социал-демократией во всех областях рабочего движения (Франция, Чехословакия). Во всех странах без исключения кадры официального коммунизма крайне неудовлетворены, дезориентированы, разбиты на отдельные враждующие клики.

Наиболее угрожающий характер имеет состояние официального партийного аппарата в СССР. Никто по существу не верит там более руководству, которое само окончательно утратило доверие к себе. Все, что есть в партии мыслящего и революционного, поворачивает голову в сторону левой оппозиции. Те силы, на которые Сталин опирался против нас, все больше поворачивают в сторону термидора. Положение в Советской республике страшно трудное и ответственное. В политическом хаосе, в который центристская бюрократия ввергнула партию, одна лишь левая оппозиция знает, чего хочет.

Политическая жизнь С[оединенных] Штатов явно подошла к поворотному пункту. В ближайшие годы обнаружится, что, когда Гераклит Темный говорил: «Все течет, все меняется», он имел в виду также и республику Гувера — Рузвельта. Старые традиции, понятия, предрассудки пойдут на слом. Через период буржуазной идейной смуты классы американского общества создадут себе новую, более современную идеологию. Крепкое революционное ядро, спаянное единством доктрины и политического метода, окажется призванным в такой период сыграть крупную роль. Заслуга «Милитанта» в создании такого ядра. Тем горячее мой привет!

Ваш Л. Троцкий

Принкипо, 1 ноября 1932 г.

Что такое Октябрьская революция?[778]

Вступление

Уважаемые слушатели!

Позвольте с самого начала выразить искреннее сожаление по поводу того, что перед копенгагенской аудиторией я не имею возможности выступить на датском языке. Не знаю, потеряют ли от этого что-либо слушатели. Что касается докладчика, то незнание датского языка лишает его, во всяком случае, возможности следить непосредственно, по первоисточникам и в оригинале за скандинавской жизнью и скандинавской литературой. А это большая потеря!

Немецкий язык, к которому я вынужден прибегнуть, силен и богат. Но мой немецкий язык достаточно ограничен. Изъясняться с необходимой свободой по сложным вопросам можно лишь на родном языке. Я вынужден поэтому заранее просить снисхождения аудитории.

В первый раз я был в Копенгагене на международном социалистическом конгрессе[779] и увез с собою лучшие воспоминания о вашем городе. Это было почти четверть века тому назад. В Бельте[780] и фиордах с того времени много раз сменялась вода. Не только вода. Война перебила позвоночник старому европейскому континенту. Реки и моря Европы унесли с собой немало людской крови. Все человечество, особенно европейское, прошло через тяжкие испытания, стало суровее и угрюмее. Все виды борьбы стали ожесточеннее. Мир вступил в эпоху великого поворота. Его крайними выражениями являются войны и революции.

Прежде чем перейти к теме доклада — революции, — я считаю своим долгом выразить благодарность устроителям этого собрания, копенгагенской организации социал-демократического студенчества. Я выражаю эту благодарность как политический противник. Мой доклад преследует, правда, научно-исторические задачи, а не политические. Но невозможно говорить о революции, из которой вышла советская республика, не занимая политической позиции. В качестве докладчика я остаюсь под тем самым знаменем, под которым стоял как участник революционных событий.

До войны большевистская партия принадлежала к международной социал-демократии. 4 августа 1914 года голосование германской социал-демократии за военный бюджет[781] положило раз навсегда конец этой связи и открыло эру непрерывной и непримиримой борьбы большевизма с социал-демократией. Значит ли это, что организаторы настоящего собрания, приглашая меня в качестве докладчика, совершили ошибку? Судить об этом аудитория сможет лишь после доклада. В оправдание того, что я принял приглашение сделать сообщение о русской революции, позволю себе сослаться на то, что в течение 35 лет моей политической жизни тема революции составляла практический и теоретический стержень моих интересов и моих действий. Четыре года моего проживания в Турции были посвящены главным образом исторической разработке проблем русской революции. Может быть, это дает мне некоторое право надеяться, что не только друзьям и единомышленникам, но и противникам мне удастся хоть отчасти помочь лучше понять некоторые стороны революции, ранее ускользавшие от их внимания. Во всяком случае, задача моего доклада: помочь понять. Я не собираюсь ни проповедовать революцию, ни призывать к ней. Я хочу объяснить ее. Не знаю, имелась ли на скандинавском Олимпе особая богиня мятежа. Вряд ли! Во всяком случае, мы не будем сегодня обращаться к ее покровительству. Мы поставим наш доклад под знак Снотры[782], старой богини познания. Невзирая на страстную драматичность революции как живого процесса, мы постараемся подойти к ней с бесстрастием анатомов. Если в результате доклад станет более пресным, слушателям придется с этим так или иначе примириться.

Объективные и субъективные факторы революции

Начнем с нескольких элементарных социологических положений, которые всем вам, несомненно, известны, но которые нам необходимо освежить в нашей памяти при подходе к такому сложному явлению, как революция.

Человеческое общество есть исторически вырастающая кооперация в борьбе за существование и за обеспеченность преемственности поколений. Характер общества определяется характером его хозяйства. Характер хозяйства определяется орудиями труда.

Каждой большой эпохе в развитии производительных сил отвечает определенный социальный режим. Каждый социальный режим обеспечивал до сих пор огромные преимущества господствующему классу.

Уже из сказанного ясно, что социальные режимы не вечны. Они возникают исторически, чтобы стать затем оковами прогресса. «Alles was entsteht ist wert dass es zu Grunde geht» (Все, что возникает, достойно гибели… Гете)[783].

Но ни один правящий класс не выходил еще в отставку добровольно и мирно. В вопросах жизни и смерти доводы разума еще никогда не заменяли доводов силы. Может быть, это печально, но это так. Не мы строили этот мир. Приходится брать его таким, как он есть.

Революция означает, следовательно, смену социальных режимов. Она передает власть из рук одного класса, исчерпавшего себя, в руки другого класса, восходящего. Восстание представляет наиболее критический и острый момент в борьбе двух классов за власть. Восстание может лишь в том случае привести к действительной победе революции и установлению нового режима, если оно опирается на прогрессивный класс, способный объединить вокруг себя подавляющее большинство народа.

В отличие от естественно-исторических процессов революция совершается людьми и через людей. Но и в революции люди действуют под влиянием социальных условий, не ими свободно избранных, а перешедших к ним от прошлого и властно определяющих их путь. Именно поэтому, и только поэтому революции закономерны.

Человеческое сознание не пассивно отражает объективные условия, а активно реагирует на них. В известные моменты эта реакция принимает массовый, напряженный, страстный характер. Опрокидываются барьеры права и барьеры силы. Активное вмешательство масс в события составляет необходимейший элемент революции.

Но и самая бурная активность может остаться в стадии демонстрации, мятежа, не поднявшись до уровня революции. Восстание должно привести к низвержению господства одного класса и замене его другим. Только тогда мы имеем завершенную революцию.

Массовое восстание не есть, таким образом, изолированное предприятие, которое можно вызвать по произволу. Оно представляет объективно обусловленный момент в развитии революции, как и революция есть объективно обусловленный процесс в развитии общества. Но когда условия восстания налицо, нельзя пассивно дожидаться с раскрытым ртом: «в делах людских, — как знал Шекспир, — есть свой прилив и свой отлив»[784].

Чтобы смести переживший себя режим, прогрессивный класс должен понимать, что его час пробил, и должен поставить себе целью завладение властью. Здесь открывается поле сознательной революционной деятельности, в которой предвиденье и расчет соединяются с волей и дерзанием. Другими словами: здесь открывается поле деятельности партии.

Революционная партия сосредоточивает в себе отбор прогрессивного класса. Без партии, способной правильно ориентироваться в обстановке, оценивать ход и ритм событий и своевременно завоевать доверие масс, победа пролетарской революции невозможна. Таково взаимоотношение объективных и субъективных факторов революции и восстания.

Замечание в сторону

В диспутах, как вы знаете, противники, особенно теологи, нередко пытаются скомпрометировать научную истину, сознательно доводя ее до абсурда. Этот прием так и называется в логике: reductio ad absurdum[785]. Мы попробуем противоположный путь, т. е. примем за точку исхода абсурд, чтобы тем вернее подойти к истине. Когда речь идет о революции, на недостаток в абсурдах жаловаться, во всяком случае, не приходится. Возьмем наиболее яркий и свежий.

Итальянский писатель Малапарте[786], нечто вроде фашистского теоретика — существуют и такие, — выпустил не так давно книгу о «Технике государственного переворота»[787]. Автор отводит, разумеется, немалое число страниц своего «исследования» Октябрьскому перевороту.

В отличие от «стратегии Ленина», которая связана с социальными и политическими условиями России 1917 года, «тактика Троцкого, — по словам Малапарте, — напротив, не связана с общими условиями страны». Это главная идея труда! Малапарте заставляет Ленина и Троцкого вести на протяжении своей книги многочисленные диалоги, в которых оба собеседника вместе обнаруживают ровно столько глубокомыслия, сколько природа отпустила самому Малапарте. На соображения Ленина о социальных и политических предпосылках переворота Малапарте поручает воображаемому Троцкому отвечать буквально: «Ваша стратегия требует слишком много благоприятных обстоятельств: инсуррекция[788] не нуждается ни в чем. Она довлеет самой себе». Вы слышали: «инсуррекция не нуждается ни в чем!» Это и есть, уважаемые слушатели, тот самый абсурд, который должен нам помочь подойти к истине. Автор настойчиво повторяет, что в октябре победила не стратегия Ленина, а тактика Троцкого. Эта тактика и сейчас угрожает, по его словам, спокойствию европейских государств. «Стратегия Ленина, — я цитирую дословно, — не составляет непосредственной опасности для правительств Европы. Актуальной и притом перманентной опасностью для них является тактика Троцкого». Еще конкретнее: «поставьте Пуанкаре на место Керенского, — и большевистский государственный переворот октября 1917 года удастся так же хорошо». Трудно поверить, что подобная книга переведена на многие языки и принимается всерьез!

Тщетно стали бы мы допытываться, для чего вообще нужна «стратегия Ленина», зависящая от исторических условий, если «тактика Троцкого» разрешает ту же задачу при всякой обстановке. И почему так редки счастливые революции, если для совершения их достаточно нескольких технических рецептов?

Приводимый фашистским писателем диалог между Лениным и Троцким есть, по смыслу, как и по форме, нелепый вымысел — с начала до конца. Таких вымыслов гуляет по свету вообще немало. В Мадриде, например, печатается сейчас под моим именем книга «Жизнь Ленина», за которую я так же мало ответственен, как и за тактические рецепты Маларпате. Мадридский еженедельник Estampa перепечатал из мнимой книги Троцкого о Ленине целые главы, заключающие отвратительные оскорбления памяти человека, которого я ценил и ценю неизмеримо выше, чем кого-либо из своих современников.

Но предоставим фальсификаторов их участи. Старик Вильгельм Либкнехт[789], отец незабвенного борца и героя Карла Либкнехта, любил говаривать: революционному политику нужно запастись толстой кожей. Доктор Штокман[790] еще выразительнее рекомендовал всякому, кто намерен идти вразрез с общественным мнением, не надевать новых штанов. Примем к сведению оба благих совета и вернемся к теме доклада.

Постановка проблемы Октябрьской революции

Какие вопросы возбуждает Октябрьский переворот у мыслящего человека?

1. Почему и как эта революция произошла? Конкретнее: почему пролетарская революция победила в одной из наиболее отсталых стран Европы?

2. Что дала Октябрьская революция?

И наконец:

3. Оправдала ли она себя?

На первый вопрос — о причинах — можно ответить более или менее исчерпывающе уже теперь. Я попытался это сделать в своей «Истории революции». Здесь я могу формулировать только главные выводы.

Тот факт, что пролетариат пришел впервые к власти в столь отсталой стране, как бывшая царская Россия, лишь на первый взгляд выглядит загадочным; на самом деле он вполне закономерен. Его можно было предвидеть, и он был предвиден. Более того: на предвидении этого факта революционеры-марксисты задолго до решающих событий строили свою стратегию.

Первое и самое общее объяснение: отсталая Россия — только часть мирового хозяйства, только элемент мировой капиталистической системы. В этом смысле Ленин исчерпывал загадку русской революции лапидарной формулой: «цепь порвалась в слабейшем звене».

Яркая иллюстрация: великая война, выросшая из противоречий мирового империализма, втянула в свой водоворот страны разного уровня, но предъявляла одинаковые требования всем участникам. Ясно: тяготы войны должны были оказаться особенно непосильными для наиболее отсталых. Россия вынуждена была первой сойти с поля. Но для того чтобы вырваться из войны, русский народ должен был опрокинуть господствующие классы. Так военная цепь порвалась на слабейшем звене.

Однако война — не внешняя катастрофа, как землетрясение, а продолжение политики другими средствами. В войне лишь ярче проявились основные тенденции империалистской системы «мирного» времени. Чем выше мировые производительные силы, чем напряженнее мировая конкуренция, чем острее антагонизмы, чем бешенее гонка вооружений, тем труднее слабым участникам. Именно поэтому слабые занимают первые места в очереди крушений. Цепь мирового капитализма всегда имеет тенденцию порваться на слабейшем звене.

Если бы в результате каких-либо чрезвычайных и чрезвычайно неблагоприятных условий — скажем, победоносной военной интервенции извне или непоправимых ошибок самой советской власти — на необъятной территории Советов воскрес русский капитализм, с ним вместе неизбежно воскресла бы его историческая несостоятельность, и он снова стал бы вскоре жертвой тех самых противоречий, которые взорвали его в 1917 году.

Никакие тактические рецепты не вызвали бы к жизни Октябрьскую революцию, если бы Россия не несла ее во чреве своем. Революционная партия может, в конце концов, претендовать только на роль акушера, которому приходится прибегнуть к кесареву сечению.

Понятие исторической отсталости

Мне могут возразить: ваши общие соображения удовлетворительно объясняют, почему потерпела крушение старая Россия, в которой отсталый капитализм при нищем крестьянстве возглавлялся паразитическим дворянством и прогнившей монархией. Но в притче о цепи и слабейшем звене нет все же ключа к главной загадке: каким образом могла в отсталой стране победить социалистическая революция?

Крушение старой России должно было, на первый взгляд, скорее превратить страну в капиталистическую колонию, чем социалистическое государство. История знает немало примеров упадка стран и культур вместе с крушением старых классов, для которых своевременно не оказалось прогрессивной смены.

Возражение очень интересно; оно подводит нас к центральному узлу всей проблемы. Однако возражение все же ошибочно; я сказал бы, что оно внутренне диспропорционально. Оно происходит, с одной стороны, из крайне преувеличенного представления об отсталости России; с другой стороны, из теоретически ложного представления о самом явлении исторической отсталости.

В противовес анатомии и физиологии психология, индивидуальная и коллективная, отличается чрезвычайной гибкостью и эластичностью: в этом и состоит аристократическое преимущество человека над его ближайшими зоологическими сородичами, вроде обезьян. Емкая и глубокая психика, как необходимое условие исторического прогресса, придает так называемым социальным «организмам», в отличие от действительных, т. е. биологических организмов, чрезвычайную неустойчивость внутренней структуры. В развитии наций и государств, особенно капиталистических, нет ни однородности, ни равномерности. Разные этапы культуры, даже полюсы ее, сближаются и сочетаются нередко в жизни одной и той же страны.

Будем помнить, уважаемые слушатели, что историческая отсталость есть понятие относительное. Раз есть отсталые страны и страны передовые, значит, есть и взаимодействие между ними, есть давление передовых стран на отсталые, есть необходимость для отсталой страны подражать передовым, заимствовать у них — технику, науку и пр. Так создается комбинированный тип развития; черты отсталости сочетаются с последним словом мировой техники и мировой мысли. Наконец, чтобы вырваться из отсталости, исторически запоздалые страны вынуждены иногда забегать вперед.

В этом смысле можно сказать, что Октябрьская революция явилась для народов России героическим средством преодолеть свое экономическое и культурное варварство.

Социальная структура дореволюционной России

Но перейдем от этих историко-философских, может быть, слишком абстрактных обобщений к более конкретной постановке того же вопроса в разрезе живых экономических фактов. Отсталость России начала XX века бесспорнее всего выражалась в том, что индустрия занимала в ней мало места по сравнению с сельским хозяйством, город — по сравнению с деревней; пролетариат — по сравнению с крестьянством. В целом это означало низкую производительность национального труда. Достаточно сказать, что накануне войны, когда царская Россия достигла высшей точки своего благосостояния, народный доход на душу населения был в 8—10 раз ниже, чем в С[оединенных] Штатах. Таков выраженный числом размах отсталости, если применительно к отсталости допустимо слово «размах».

Но в то же время закон комбинированного развития выступает в области хозяйства на каждом шагу, в самых простых и в наиболее сложных проявлениях. Почти не имея шоссейных дорог, Россия оказалась вынуждена строить железные пути. Не пройдя через европейское ремесло и мануфактуру, она прямо приступила к механизированным заводам. Перепрыгивать через промежуточные ступени — такова судьба запоздалых стран.

В то время как крестьянское земледелие оставалось зачастую на уровне XVII столетия, промышленность России стояла, если не по объему, то по типу, на уровне передовых стран, а в некоторых отношениях даже опережала их. Достаточно сказать, что предприятия-гиганты, свыше 1000 рабочих каждое, занимали в С[оединенных] Штатах менее 18 % общего числа промышленных рабочих, а в России — свыше 41 %. Этот факт трудно укладывается в банальное представление об экономической отсталости. А между тем он не опровергает, а лишь диалектически дополняет ее.

Столь же противоречивый характер получила классовая структура страны. Финансовый капитал Европы форсированным темпом индустриализировал русское хозяйство. Промышленная буржуазия принимала сразу крупно-капиталистический характер и антинародный характер. Иностранные владельцы акций проживали к тому же за границей. Рабочие же были, конечно, русские. Так немногочисленной русской буржуазии компрадорского типа[791] противостоял относительно сильный пролетариат с глубокими корнями в толщах народа.

Революционному характеру рабочего класса способствовал тот факт, что Россия, именно как запоздалая страна, вынужденная догонять соперников, не успела выработать своего консерватизма, ни социального, ни политического. Самой консервативной страной в Европе, да и во всем мире, считается по справедливости самая старая капиталистическая страна — Англия. Наиболее свободной от консерватизма страной в Европе является, пожалуй, Россия.

Молодой, свежий, решительный пролетариат составлял все же лишь незначительное меньшинство нации. Резервы революционной силы лежали вне самого пролетариата: в полукрепостном крестьянстве и в угнетенных нациях.

Крестьянство

Подпочву революции составлял аграрный вопрос. Старая сословно-монархическая кабала стала вдвойне невыносимой в условиях новой, капиталистической эксплуатации. Общинно-крестьянские земли составляли около 140 миллионов десятин. На долю 30 тыс. крупных помещиков, из которых каждый владел в среднем свыше 2000 десятин, приходилось в общем примерно 70 миллионов десятин, т. е. такое же количество, какое принадлежало примерно десяти миллионам крестьянских семей, или 50 млн крестьянских душ; с той разницей, что лучшая земля была у помещиков. Эта земельная статистика составляла готовую программу крестьянского восстания.

Дворянин Боборыкин[792] писал в 1917 г. камергеру Родзянко, председателю последней Государственной думы: «Я — помещик, и в моей голове не укладывается, чтобы я лишился моей земли, да еще для самой невероятной цели: для опыта социалистических учений». Но революция и имеет задачей совершить то, что не укладывается в головах у господствующего класса.

К осени 1917 г. территорией крестьянского восстания становится почти вся страна. Из 624 уездов старой России движением захвачено 482 уезда, или 77 %! Зарева деревенских пожаров освещают арену восстаний в городах.

Но ведь крестьянская война против помещиков, — возразите вы мне, — есть один из классических элементов буржуазной, отнюдь не пролетарской революции!

Совершенно правильно, — отвечу я, — так было в прошлом. Но в том и выразилась, в частности, нежизнеспособность капиталистического общества в исторически запоздалой стране, что крестьянская война не толкнула буржуазные классы вперед, а, наоборот, окончательно отбросила их в лагерь реакции. Чтобы не погибнуть, крестьянству не оставалось ничего иного, как сомкнуться с промышленным пролетариатом. Ленин гениально предвидел и задолго подготовлял революционную кооперацию рабочих и крестьян.

Если бы аграрный вопрос был смело разрешен буржуазией, то, конечно, русский пролетариат не мог бы ни в каком случае прийти к власти в 1917 году. Но поздно появившаяся, до срока одряхлевшая, жадная и трусливая русская буржуазия не смела поднять руку на феодальную собственность. Тем самым она сдала пролетариату власть, а вместе с нею и право решать судьбу буржуазного общества.

Чтобы осуществилось советское государство, понадобилось, таким образом, сочетание двух факторов разной исторической природы: крестьянской войны, т. е. движения, характерного для зари буржуазного развития, с пролетарским восстанием, т. е. движением, знаменующим закат буржуазного общества. В этом и состоит комбинированный характер русской революции.

Поднявшись на задние лапы, крестьянский медведь бывает страшен в своем гневе. Но дать своему возмущению сознательное выражение он не способен. Ему нужен руководитель. Впервые в мировой истории восставшее крестьянство нашло верного вождя в лице пролетариата.

4 миллиона промышленных и транспортных рабочих руководили сотней миллионов крестьян. Таково естественное и неизбежное взаимоотношение пролетариата и крестьянства в революции.

Национальный вопрос

Вторым революционным резервом являлись угнетенные нации, тоже, впрочем, преимущественно крестьянские по составу. С исторической запоздалостью страны тесно связан экстенсивный характер развития государства, которое, как масляное пятно, расползалось от московского центра к периферии. На востоке оно подчинило себе еще более отсталые народности, чтобы, опираясь на них, душить затем более развитые национальности на западе. К 70 миллионам великороссов, составивших главный массив населения, прибавилось постепенно около 90 миллионов «инородцев».

Так сложилась империя, в составе которой господствующая национальность составляла только 43 % населения, а 57 % падали на национальности различных степеней культуры и бесправия. Национальный гнет в России был несравненно грубее, чем в соседних государствах, не только по западную, но и по восточную границу. Это сообщало национальной проблеме огромную взрывчатую силу.

Либеральная русская буржуазия в национальном вопросе, как и в аграрном, не хотела идти дальше поправок к режиму гнета и насилия. «Демократические» правительства Милюкова и Керенского, отражавшие интересы великорусской буржуазии и бюрократии, как бы торопились в течение 8 месяцев своего существования внушить недовольным нациям: вы получите только то, что вырвете.

Неизбежность развития центробежных национальных движений в России Ленин учел заблаговременно. Большевистская партия в течение ряда лет упорно боролась за право наций на самоопределение, т. е. на полное государственное отделение. Только при такой смелой постановке национального вопроса русский пролетариат мог постепенно завоевать доверие угнетенных народностей.

Национально-освободительное движение, как и аграрное, направлялось по необходимости против официальной демократии, усиливая пролетариат и вливаясь в русло октябрьского переворота.

Перманентная революция

Так раскрывается перед нами постепенно загадка пролетарского переворота в исторически запоздалой стране. Марксистские революционеры задолго до событий предвидели общий ход революции и будущую роль русского пролетариата. Может быть, мне будет позволено привести здесь короткие выдержки из моей собственной работы 1905 года[793].

«В стране экономически более отсталой пролетариат может оказаться у власти раньше, чем в стране капиталистически передовой…

Русская революция создает… такие условия, при которых власть может (при победе революции должна) перейти в руки пролетариата, прежде чем политики буржуазного либерализма получат возможность в полном виде развернуть свой государственный гений.

…Судьба самых элементарных революционных интересов крестьянства… связывается с судьбой всей революции, т. е. с судьбой пролетариата. Пролетариат у власти предстанет пред крестьянством как класс-освободитель.

Пролетариат вступит в правительство как революционный представитель нации, как признанный народный вождь в борьбе с абсолютизмом и крепостным варварством…

Пролетарский режим на первых же порах должен будет приняться за разрешение аграрного вопроса, с которым связан вопрос о судьбе огромных масс населения России».

Я счел необходимым привести эту цитату как свидетельство того, что излагаемая мною сегодня теория октябрьского переворота не есть беглая импровизация и не построена задним числом под напором событий; нет, в виде политического прогноза она предшествовала задолго самому перевороту. Вы согласитесь, что теория вообще ценна постольку, поскольку помогает предвидеть ход развития и целесообразно воздействовать на него. В этом и состоит, вообще говоря, неизмеримое значение марксизма как орудия общественной и исторической ориентировки.

Я жалею, что рамки доклада не позволяют мне значительно расширить приведенную цитату; ограничусь поэтому кратким резюме работы 1905 года в целом.

Русская революция по непосредственным задачам — буржуазная революция. Но русская буржуазия антиреволюционна. Победа революции мыслима лишь как победа пролетариата. Но победоносный пролетариат не остановится на программе буржуазной демократии, а перейдет к программе социализма. Русская революция явится первым этапом мировой социалистической революции.

Такова теория перманентной революции, выдвинутая мною в 1905 году и подвергавшаяся жестокой критике под именем «троцкизма». Вернее, такова одна часть этой теории. Другая ее часть, особенно актуальная в наше время, гласит:

Современные производительные силы давно переросли национальные рамки. Социалистическое общество в национальных границах неосуществимо. Как бы ни были значительны экономические успехи изолированного рабочего государства, программа «социализма в одной стране» представляет собою международную утопию. Только европейская, а затем и мировая федерация социалистических республик может стать действительной ареной гармонического социалистического общества.

Сегодня, после проверки событий, я вижу меньше, чем когда-либо, основания отказываться от этой теории.

Большевизм

Нужно ли после всего сказанного еще раз вспоминать о фашистском писателе Малапарте, который приписывает мне тактику, независимую от стратегии и сводящуюся к техническим рецептам инсуррекции, пригодным всегда и под всеми меридианами? Хорошо, по крайней мере, что фамилия злополучного теоретика государственных переворотов позволяет без труда отличить его от победоносного практика государственных переворотов: никто не рискует смешать Малапарте с Бонапарте!

Без вооруженного восстания 7 ноября 1917 года советское государство не существовало бы. Но само восстание не свалилось с неба. Для Октябрьской революции нужен был ряд исторических предпосылок:

1. гниение старых господствующих классов, дворянства, монархии и бюрократии;

2. политическая слабость буржуазии, отсутствие у нее корней в народных массах;

3. революционный характер крестьянского вопроса;

4. революционный характер проблемы угнетенных наций;

5. значительный социальный вес пролетариата.

К этим органическим предпосылкам надо присоединить два крайне важных конъюнктурных условия: