Троцкий против Сталина. Эмигрантский архив Л. Д. Троцкого. 1929–1932 Фельштинский Юрий

Административному секретариату интернациональной левой оппозиции

Копия: Правлению немецкой оппозиции, французской оппозиции

Уважаемые товарищи!

Кризис немецкой левой оппозиции, принявший неслыханно острые формы за последние недели, побуждает меня высказать некоторые соображения.

1. В числе других документов я получил копию переписки тов. Веля с берлинским Правлением. Я не могу считать правильным тот характер, какой т. Вель придал своей борьбе против ошибочной и крайне опасной политики Правления, руководимого т. Ландау. Тон писем т. Веля может быть объяснен только его крайне нервным состоянием, вызванным тяжелыми личными ударами, но политически не может быть оправдан, тем более в официальной переписке.

Тов. Вель ставит задачей своей борьбы изгнание т. Ландау из рядов оппозиции. Незачем говорить, что я не могу присоединиться к такой постановке вопроса. Задача состоит в изменении всего характера работы немецкой оппозиции и ее интернациональной ориентации. Эта задача не может быть достигнута одним ударом. Во Франции борьба имеет гораздо более ясное принципиальное содержание. Однако, насколько я могу судить, левое крыло Лиги, составляющее ныне ее большинство, отнюдь не ставит себе задачей вытеснить т. Навилля из состава Лиги. Со своей стороны я считаю безусловно необходимым сделать все — кроме принципиальных уступок — для сохранения возможности совместной работы. То же самое я отношу полностью и целиком к тов. Ландау, характер ошибок которого не случайно сблизил его с Навиллем.

2. В европейской оппозиции мы имеем преимущественно молодых товарищей, из которых многие оказались в оппозиции раньше, чем имели возможность серьезно и длительно участвовать в партии и в массовой борьбе. Оппозиция формируется к тому же в условиях все еще продолжающегося революционного отлива, что питает сектантские и кружковые настроения. Австрия дает нам пример того, какие карикатурные образования склонны искать приюта под знаменем левой оппозиции. Этот пример есть в то же время серьезный урок и серьезное предостережение. В первую очередь — по адресу тов. Ландау.

Тов. Ландау несет двойную ответственность за «Манруф». Он не только игнорировал все предостережения относительно «Манруфа», но позволил себе в самой недопустимой форме атаковать товарищей Милля[467] и Молинье, которые дали совершенно объективную оценку группы «Манруф». Последний поворот в этой группе жестоко наказал т. Ландау, показав, что организационные комбинации и личные связи не заменяют политического воспитания на основе определенной программы.

Идеи т. Франка составляли вчера еще его личное достояние. Для того, кто был знаком с его эволюцией за последний год, не могло быть сомнения, что Франк во всех важнейших вопросах революционной политики сползает с марксистской позиции. Этого своего мнения я от него, разумеется, не скрывал. Если бы т. Франк со своими взглядами выступил в печати (а он подготовил немецкую брошюру), он встретил бы, разумеется, необходимую оценку. Принципиальная полемика могла бы дать толчок идейному развитию оппозиции. В какую сторону эволюционировал бы при этом сам Франк дальше — есть вопрос личный, которого я не предрешаю.

Но то, что характеризует «австро-оппозиционизм», по счастливому выражению тов. Франкеля[468], — это кружковое комбинаторство и закулисный авантюризм. Осколок группы Фрея, проделавший вместе с ним все ошибки последних лет и месяцев, плюс группа «Манруф», проделавшая все шатания, какие возможны для кружка, плюс Франк, который считал обе другие группы политически негодными, — эти три группы принимают на конференции совершенно новые взгляды, которые до сих пор в печати не были изложены и совершенно не подверглись обсуждению в рядах интернациональной оппозиции. Можно ли представить себе худшую идейную неразборчивость, которая и есть основа организационного авантюризма!

Тов. Ландау требует теперь, чтобы группа «Манруф» в 24 часа отказалась от своих новых взглядов. Как будто это что-нибудь изменит или подвинет нас на шаг вперед! Наоборот, новый поворот был бы только новым подтверждением полной идейной несостоятельности этой группы.

В отношении австрийских групп я вполне присоединяюсь к заключению Интернационального секретариата («Бюллетень»[469] № 3), которое должно быть представлено на утверждение всех секций и будущей европейской конференции.

В отношении тов. Ландау вывод мне кажется не менее ясен. Надо признать и открыто сказать — лучше всего было бы, если бы это сказал сам т. Ландау, — что в вопросе о «Манруфе» он, несмотря на свою наибольшую близость к этой группе, оказался наименее способен правильно оценить ее. А так как т. Ландау является в значительной мере руководителем этой группы, то надо сделать вывод, что применявшиеся им методы руководства не отвечали своей цели. Это значит: т. Ландау надо радикально пересмотреть свои методы работы. Мы ему все в этом поможем.

3. Отношение немецкого Правления к французскому кризису дополняет сделанный только что вывод и укрепляет его. Если немецкое Правление не было осведомлено о ходе кризиса, то об этом приходится только пожалеть. Но к т. Ландау это совершенно не относится: он был осведомлен настолько, насколько вообще может быть осведомлен товарищ, живущий в другой стране. Т[оварищу] Ландау не хватало не информации, а правильного критерия, т. е. марксистского понимания революционной политики. И то и другое можно приобрести путем опыта и размышлений. К сожалению, т. Ландау проявил чрезвычайное невнимание к принципиальным вопросам: в отношении Франции, как и в отношении Австрии, он гораздо больше заботился о личных и организационных комбинациях, чем об их принципиальной основе. В этом, несомненно, самый тревожный признак. Т[оварищу] Ландау необходима новая ориентация. Ему необходимо серьезно переучиться, иначе те положительные качества, которые у него имеются, будут идти не на пользу, а во вред революционному движению.

4. Австрийский и французский уроки бросают яркий свет на работу т. Ландау в Германии. Т[оварищ] Ландау вел все время непримиримую и непрерывную борьбу за руководство, причем никто решительно не знает, каковы принципиальные основы этой борьбы. Правда, личную борьбу т. Ландау вел с видимостью успеха. Но это был успех за счет организации в целом. Дальнейшее движение по тому же пути превратило бы немецкую оппозицию в расширенное издание группы «Манруф».

5. Не правы ли все же в таком случае товарищи, видящие решение вопроса в устранении т. Ландау из рядов оппозиции? Нет. Это «решение» целиком лежит в плоскости приемов и методов самого Ландау. Если бы мы имели организацию, ясно и твердо знающую свой путь, с крепкими кадрами, то устранение того или иного лица могло бы быть решением данного личного вопроса. Но ведь положение в Германии совсем не таково. Организация в целом нуждается в марксистском самовоспитании. Первая задача состоит в том, чтобы помочь организации в целом разобрать, обсудить, понять ошибки нынешнего Правления, руководимого т. Ландау. Без этого организация не сдвинется с места. Обсуждение должно идти на основе определенных тезисов, открыто и на глазах всей интернациональной левой оппозиции. Только таким образом можно постепенно сформировать действительно революционные кадры, у которых все другие соображения подчинены постоянной заботе об идейной выдержанности, сплоченности и революционной стойкости интернациональной фракции. И только на этом пути может определиться в дальнейшем политическая судьба каждого отдельного товарища.

6. В письме от 13 января Правление заявило, что оно вынесет решение относительно французского кризиса и что это решение должно быть обязательно для всех членов немецкой организации, как внутри, так и вне Германии. Одно это постановление — в возможность которого я бы никогда не поверил, если бы сам не прочитал бы его, — показывает, в какую невылазную трясину ведет организационно-комбинаторский подход к принципиальным вопросам. Каким образом Правление может приказывать членам организации занимать определенную принципиальную позицию, притом в вопросе, составляющем предмет международной дискуссии? Здесь национальная дисциплина, карикатурно понимаемая, ставится выше интернациональной дисциплины и, что гораздо важнее, выше тех принципиальных основ, на которые дисциплина только и может опираться. Оказывается, что немецкий товарищ, временно находящийся во Франции и работающий в Лиге, должен голосовать по спорным вопросам не как коммунист, а как… немец.

Но и в самой Германии надо было бы признать никуда не годным того коммуниста, который подчинился бы правлению, приказывающему ему сверху, какую ему занять позицию в дискуссии. Неудивительно, что при таком ультрабюрократизме берлинское Правление находится в состоянии войны со всеми важнейшими провинциальными организациями.

7. 12 июля прошлого года я писал Правлению немецкой оппозиции через т. Мюллера: «Вообще я должен сказать следующее: если Правление хочет приобрести авторитет (а оно обязано этого хотеть), то оно не должно действовать так, как если бы оно уже обладало несокрушимым авторитетом, и должно поменьше опираться пока что на чисто формальные права. Правление должно себе усвоить спокойный, товарищеский тон и проявлять величайшую терпимость, особенно по отношению к своим внутренним противникам. Правление не может приобрести авторитета, не доказав на деле всей организации свою полную объективность и добросовестность во всякого рода внутренних конфликтах и свою постоянную заботу об интересах организации как таковой. Только из такого рода авторитета, который не завоевывается в один день, может вырасти право на применение организационных мер, репрессий и проч. Без этого организация не может жить. Но попытка применять репрессии без должного авторитета и без убеждения организации в правильности этих репрессий неизбежно ведет не к упрочению организации, а к ее ослаблению, и прежде всего к упадку авторитета самого правления.

Мой горячий совет поэтому: при твердости политической линии — как можно больше осторожности и мягкости, как можно больше терпения и такта во всех личных вопросах, конфликтах и недоразумениях».

Я и сейчас смогу только повторить эти слова. За срок, протекший после цитированного письма, Правление, к сожалению, чудовищно усилило административные меры, но нисколько не повысило своего авторитета.

Выход из кризиса немецкой оппозиции может для данного момента найтись только на пути хорошо подготовленной и добросовестно организованной конференции.

Л. Троцкий

31 января 1931 г.

Письмо А. Монтегю

Дорогой товарищ Монтегю!

Я задержался с ответом, ожидая со дня на день разрешения вопроса о Норвегии. Но дело затягивается. Вопрос о германской визе все еще неясен. Я телеграфировал поэтому сегодня в Норвегию, что в течение февраля не рассчитываю на визу. Таким образом, если вы будете здесь в 20-х числах, то вы почти наверное застанете меня на Принкипо. Я бы вас просил предупредить меня телеграммой о дне и часе вашего приезда. Тогда кто-нибудь из членов нашего дома встретил бы вас в Константинополе и облегчил бы вам дальнейший путь на Принкипо и здесь к нам на дачу.

Если бы, вопреки всем ожиданиям, дело с Норвегией разрешилось скорее, чем можно думать, я вам в последнюю минуту дам телеграмму по лондонскому адресу.

Крепко жму руку в письме, надеясь вскоре пожать ее в натуре.

6 февраля 1931 г.

Письмо доктору Залингеру[470]

Многоуважаемый господин доктор Залингер!

В ответ на Ваше письмо от 31 января позволю себе высказать некоторые предварительные соображения. Прежде всего попытаюсь ответить на формулированные судом вопросы о взаимоотношениях между мной и Керенским. Керенский формально примкнул после Февральского переворота к народной партии «социалистов-революционеров», я был марксистом и входил в партию большевиков.

Керенский вступил министром юстиции в правительство князя Львова. Большевики вели против этого правительства непримиримую борьбу.

В июне, когда Керенский стал военным министром, он подготовил наступление на Восточном фронте. По поручению партии большевиков я формулировал на съезде Советов письменное заявление, в котором наступление объявлялось величайшим преступлением против народа и революции.

3—5 июля 1917 г. рабочие и солдаты Петербурга выступили с оружием в руках на улицы, требуя перехода власти в руки Советов. В ответ на это движение Временное правительство возбудило обвинение против вождей большевистской партии на основании статей 51, 100 и 106 Уголовного уложения. Постановление судебных властей (прокурора Каринского[471], судебного следователя Александрова) гласило в отношении большевиков: «…являясь русскими гражданами, по предварительному между собой и другими лицами уговору, в целях способствования находящимся с Россией государствам во враждебных против нее действиях, вошли с агентами названных государств в соглашение содействовать дезорганизации русской армии и тыла для ослабления боевой способности армии. Для чего на полученные от этих государств денежные средства организовали пропаганду среди населения и войск с призывом к немедленному отказу от военных против неприятеля действий, а также в тех же целях в период времени с 3–5 июля 1917 г. организовали в Петрограде вооруженное восстание».

Первоначально постановлено было подвергнуть аресту: Ленина, Зиновьева, Коллонтай, Ганецкого, Козловского, Семашко, Сахарова, Раскольникова, Рошаля, Гельфанда (Парвуса) и Суменсон. 23 июля по этому же обвинению были арестованы Троцкий и Луначарский.

Судебный следователь Александров предъявил мне то же обвинение, что и вышеименованным членам партии, включив мое дело в общее следствие. Ленин скрывался от преследований Керенского с 6 июля до Октябрьского переворота, т. е. в течение почти четырех месяцев. Я оставался в тюрьме с 23 июля по 4 сентября, когда, в момент наступления Корнилова на Петербург, я был выпущен под залог, внесенный профессиональными союзами. Обвинение с меня не было снято, как и с других большевиков.

В своих мемуарах, изданных Рейснером[472], Керенский целиком поддерживает приведенное выше обвинение в отношении всех большевистских вождей. Утверждение противной стороны, будто я лично Керенским не назван, ложно. На самом деле на странице 309 мемуаров Керенский прямо называет мое имя, как обвиняемого по тому же делу о государственной измене. Если это обвинение, инициативу которого Керенский приписывает себе (ст. 308–309), ставилось серьезно, — а могло ли оно ставиться иначе? — то целью его могло быть только физическое уничтожение вождей большевистской партии. Никакого другого приговора, кроме смертной казни, нельзя себе представить в отношении людей, повинных в том, что они во время войны вступили в тайную связь с правительством враждебного государства и на его деньги, по его указаниям и в его интересах вызывали восстания внутри страны.

Октябрьский переворот, низвергший правительство, во главе которого стоял Керенский, был произведен Военно-Революционным комитетом, председателем которого я состоял. Правительство Керенского было арестовано. Сам Керенский бежал на фронт, где ему удалось двинуть против Петрограда несколько кавалерийских частей под командой известного монархиста генерала Краснова. Между казаками Керенского — Краснова и революционными отрядами, отправленными Лениным и мною для обороны подступов к столице, произошло сражение у Пулково, под Петроградом. Жертвы были с обеих сторон. Казаки были отброшены и сложили оружие. Керенский бежал. Радиограммой, написанной в штабе пулковского революционного отряда, я известил через царскосельскую радиостанцию правительства и народы других стран об окончательной ликвидации правительства Керенского.

Таковы основные политические этапы, характеризующие политические взаимоотношения между Керенским и мною. Личных взаимоотношений у нас не существовало, не было даже и формального знакомства.

Если выразить взаимоотношения между мной и Керенским на языке немецкой политики, то придется сказать, что противоположность между нами несравненно больше, чем между Носке и Либкнехтом, ибо Носке и Либкнехт принадлежали все же в прошлом к одной партии, и Носке не обвинял Либкнехта в получении денег и директив от царского штаба. Если судьба Либкнехта не стала судьбой вождей большевизма, то это, во всяком случае, не вина Керенского.

Важнейшие из приведенных выше фактов изложены в основных чертах в мемуарах самого Керенского и могут быть подтверждены бесчисленными документами и свидетельствами. Вряд ли в этом, однако, есть необходимость, ибо факты эти никем никогда не оспаривались.

Второй вопрос суда касается того, в какой мере «при нынешнем состоянии исторических исследований можно доказать наличие в книге Керенского объективной неправды в отношении Ленина и большевизма?»

Если допустить на минуту, что Ленин и большевики находились в связи с немецким штабом и специально с генералом Людендорфом, то останется спросить, каким образом после германской революции, когда все архивы имперской Германии стали открыты политическим партиям, в частности и тем, которые непримиримо враждебны большевизму, с одной стороны, Людендорфу — с другой (социал-демократия), — каким образом данные о соглашении Людендорфа с большевиками не были опубликованы в целях политической борьбы?[473] Почему, с другой стороны, молчали Людендорф и те офицеры, которые, по версии русского обвинения, знали об этом тайном соглашении? Ясно, что разоблачение такого факта нанесло бы смертельный удар не только вождям русского большевизма, но и германским коммунистам, как ученикам и последователям Ленина.

Если вообще нужны доказательства того, что дело идет о клевете — одной из самых чудовищных, какие знает политическая история человечества, — то самое простое было бы допросить генерала Людендорфа и тех офицеров германского генерального штаба (Шидицкий[474] и Люберс[475], если последние вообще существуют), которые, согласно обвинительному акту, были в курсе тайного соглашения.

Что касается исторических исследований, то вряд ли сейчас, в 1931 г., можно найти хотя бы одну серьезную историческую книгу, которая вообще считалась бы с клеветой, опровергнутой всем дальнейшим ходом развития, и в частности достаточно известной историей Брест-Литовских переговоров.

В последней книжке издающегося в Берлине русскими эмигрантами «Архива революции»[476] напечатана обширная статья бывшего полковника русского генерального штаба Д.Г. Фокке, посвященная Брест-Литовским переговорам[477]. В этой работе, крайне враждебной по отношению к большевикам, полковник Фокке, принимавший участие в Брестских переговорах, а затем бежавший за границу, говорил между прочим: «Присутствуя решительно на всех заседаниях только что закончившихся переговоров о перемирии и точно зная, что вне этих заседаний Иоффе не вел никаких тайных бесед ни с ген. Гофманом, ни с кем-либо другим из немцев, мы отдавали себе лучший отчет о характере «связи» Смольного с Берлином, о котором в понятном патриотическом рвении кричало в России все, что после переворота оказалось правее большевиков. Нам было ясно, что никакой «связи» в смысле прямого сговора наперед, у Германии с большевиками не было» (Фокке Д. На сцене и за кулисами Брестской трагикомедии // Архив русской революции. Т. ХХ. С. 96).

Второй пункт второго вопроса касается того, насколько «объективная неправда» книги Керенского задевает Троцкого, «не называя его по имени»? С формальной стороны вопрос этот отпадает, ибо Троцкий, как уже указано, назван по имени в книге Керенского именно в связи с «объективной неправдой» на стран. 308–309, не говоря уже о том, что Троцкий был в свое время арестован Керенским по обвинению, основанному на «объективной неправде».

Совершенно очевидно, с другой стороны, что, будучи ближайшим сотрудником Ленина в период подготовки Октябрьской революции, я не мог не знать, на какие средства и в чьих интересах ведется эта подготовка. Суд не может не признать, что если немецкие офицеры генерального штаба, Шидицкий и Люберс, сообщали русскому прапорщику Ермоленко[478] о том, что Ленин является агентом Людендорфа, то для Троцкого этот факт не мог оставаться тайной. Во всяком случае, таково было убеждение правительства Керенского, предъявившего мне то же обвинение, что и Ленину[479].

Таковы первые сведения, которые я могу сообщить по поводу вопросов суда. Эти сведения могут быть подтверждены неограниченным числом аутентичных цитат и свидетельских показаний. Я в любой момент готов развернуть и уточнить свою аргументацию. Я в любой момент готов прибыть в Лейпциг, чтобы представить все необходимые объяснения суду лично. Вместе с тем мне представляется совершенно незыблемым, что договор должен был быть признан недействительным даже в том случае, если бы историческая наука оказалась сегодня не в силах дать ответ на вопрос об «объективной неправде» в мемуарах Керенского или разошлась в своих мнениях на этот счет.

Допустим на минуту, что автор А. в своей книге сообщил об авторе Б. порочащие сведения в связи с такими обстоятельствами, которые не имеют общественного интереса и вообще не входят в круг исторической науки. Допустим, что издатель Х. при заключении договора с автором Б. сознательно скрыл бы от последнего как изданную им книгу автора А., так и свои рекламы, в которых он уже от собственного имени повторял порочащие сведения. Допустим, далее, что издатель Х. расписывался при переговорах в особом уважении к автору Б. и к его «миросозерцанию». Мог ли бы суд колебаться хоть на минуту в расторжении заключенного при таких условиях договора? Думаю, что нет. Ибо при этом отходит на второй план самый вопрос о том, отвечали ли порочащие сведения А. относительно Б. действительности или нет и верил ли в эти сведения издатель или нет. Ответ на этот вопрос может, разумеется, иметь решающее значение для общей оценки личности Б., но никак не для оценки поведения издателя З., ибо остается фактом, что издатель не только утаил от автора Б. такие обстоятельства, которые должны были для последнего иметь решающее значение, но и сделал автору прямо противоположные заявления (в данном конкретном случае: посвящение на книге о Либкнехте, устные и письменные заявления об особой симпатии к личности автора и его «миросозерцанию»).

Суд постановил, однако, расширить рамки процесса. Я, со своей стороны, могу только приветствовать это, уже потому хотя бы, что это укрепляет мою позицию в процессе. Но вместе с тем я смею думать, что при нынешней постановке вопроса, не ограничивающейся формальными моментами, но входящей в обсуждение политической основы конфликта, суд должен иметь возможность выслушать меня лично, и германское правительство не может мне отказать в праве предстать перед германским судом для предъявления объяснений, неразрывно связанных со всей моей политической деятельностью.

6 февраля 1931 г.

Письмо Г. Франкфуртеру

Многоуважаемый господин доктор Франкфуртер!

В дополнение к моему письму от 6/II[480] считаю необходимым привести нижеследующие сообщения и данные.

Трудность задачи исторической экспертизы на суде состоит в данном случае в том, что приходится доказывать отрицательное обстоятельство, т. е. что такой-то факт не имел и не мог иметь места. Современный естествоиспытатель попал бы в очень затруднительное положение, если бы ему пришлось доказывать, что ведьм на свете не существует. В плоскости политической тайная связь большевиков с правительством Гогенцоллерна и штабом Людендорфа является — по крайней мере, для того, кто владеет всеми элементами вопроса, — не менее грубой фантастикой, чем участие нечистых духов в физических процессах. Суеверия опровергаются надежно лишь положительным изучением природы. Клевета относительно большевиков может быть полностью опровергнута лишь изучением истории большевизма и русской революции.

Я надеюсь в течение ближайших двух недель прислать в ваше распоряжение главу своей новой книги «История русской революции», — главу, которая анализирует условия возникновения клеветы и характеризует главных ее участников. Рассказать, как было дело, — значит в известной степени показать, как оно не могло быть.

Что касается изданных Шуманом мемуаров Керенского, то я позволяю себе сослаться на свою автобиографию, XXVI глава которой специально посвящена критике того варианта клеветы, который заключен в «Мемуарах» только что названного автора. В мой критический разбор, однако, вкралась фактическая ошибка, которую считаю необходимым здесь же исправить. Как показывают документы, воспроизведенные в советских изданиях, агент русской и немецкой контрразведки прапорщик Ермоленко, вопреки моему ошибочному утверждению, назвал в своих показаниях имена двух офицеров немецкой контрразведки, с которыми он вел переговоры и которые ему раскрыли будто бы роль Ленина: это капитаны генерального штаба Шидицкий и Люберс. В предшествующем письме я указывал на этих лиц как на желательных и притом очень ценных свидетелей.

Главная цель настоящего письма — сослаться на суждения трех иностранцев, из которых один был осторожным противником большевиков, а два других — непримиримыми врагами. Я имею в виду американского профессора Эдуарда Росса[481], чешского профессора, впоследствии президента Чехословацкой республики Масарика и французского посла Палеолога[482].

Американский профессор Эдуард Росс, посетивший Россию в 1917 г., выпустил книгу о русской революции в 1918 г. Росс счел необходимым выдвинуть в этой книге ряд соображений для проверки «гипотезы» о связи лидеров большевизма с германским штабом. Автор приходит к выводу, что никаких доказательств связи представлено не было; что Ленин и Троцкий — старые революционеры, жизнь которых можно проследить год за годом; что у Ленина есть такие-то и такие-то научные труды; что Троцкий возглавлял Петроградский совет с 1905 года; что Ленин и Троцкий в течение многих лет боролись с царизмом и буржуазией. «Было бы странно, — рассуждает Росс, — если бы люди после многих лет безбоязненной преданности своему делу, люди, недоступные угрозам и подкупам со стороны царских министров, вдруг попали бы под искушение немецкого золота» («Russia in Upheaval», by Edward Ross, Professor of Sociology, University of Wisconsin, New York, 1918, page 335). И наконец, — недоумевает Росс, — если допустить подкуп, как же никто из окружающих людей не заметил и не понял этого? Как же все остальные дали немецким агентам возможность совершить во главе народных масс величайший исторический переворот?

Эту постановку вопроса нельзя не признать убедительной.

Профессор Масарик имеет перед многими иностранными противниками большевиков то преимущество, что он знаком с русским языком и литературой вопроса. Мало того: он провел около года в России, в том числе и тот критический период, к которому относится возникновение интересующей нас клеветы. Масарик пишет о себе: «Когда я занялся изучением России, я следил за направлением Ленина с самого его возникновения; по прибытии в Петербург во время войны я наблюдал начало его революционной пропаганды. Почти полгода я провел под большевистским режимом, наблюдал его возникновение и следил за его развитием» (Die Welt-Revolution, T.G. Mazaryk. Erich Reiss Verlag, Berlin, 1925. S. 185). Масарик не забывает при этом подчеркнуть: «Что касается принципов, то я являюсь более радикальным противником большевизма, чем многие господа в Париже и Лондоне» (S. 201). Это не мешает автору отвергнуть вздорные вымыслы относительно большевиков, созданные злой волей, страхом и невежеством. Десятки страниц его книги (особенно начиная со стр. 133 немецкого издания) представляют собою, часто даже независимо от намерений автора, опровержение клевет и легенд. Попытку истолковать брест-литовский мир как доказательство связи большевиков с германским правительством Масарик опровергает следующими словами: «Я знаю, что большевиков обвиняют в одностороннем германофильстве ввиду того, что они заключили с немцами мир. Я не согласен с этим взглядом. Большевикам не оставалось другого выхода» (S. 203).

В период брест-литовских переговоров и позже правительства Антанты пытались, как известно, подкрепить легенду о большевиках при помощи убедительных документов. Американец Сиссон опубликовал брошюру «The Bolshevist Conspiracy», 1918[483], — на основании бумаг, перекупленных им у агентов контрразведки. Поддельный характер этих документов был очень скоро разоблачен на основании их собственного текста, безграмотного и противоречивого. Вот что пишет по этому поводу Масарик: «Как некритически и неосведомленно судили о большевиках, показывает опубликование антибольшевистских документов. Я не знаю, что американцы, англичане и французы за них заплатили, — содержание обнаруживает для знатока ясно, что наши друзья приобрели подделки (это было очень наглядно доказано; документы, происходящие якобы из разных стран, были написаны на одной и той же машинке)» (S. 204).

Значение показаний Масарика, надеюсь, совершенно очевидно.

В заключение приведу еще сообщение бывшего французского посла Мориса Палеолога. Под датой 17 октября 1914 г. он записывает такой разговор:

«Один из моих информаторов, Б., имевший сношения с передовыми кругами, сообщил мне, что в настоящее время с большим жаром обсуждаются странные тезисы анархиста (sic[484]) Ленина, находящегося в Швейцарии…

— Не является ли Ленин агентом германской провокации?

— Нет, это не продажный человек… Он убежденный, фанатик, но человек очень высокой нравственности. Его все уважают.

— Тем более он опасен».

Показание Палеолога интересно в двояком отношении. Во-первых, оно свидетельствует, что официальные патриоты Антанты не нуждались ни в каких данных, чтобы заподозрить или обвинить революционера в связях с германским штабом (в Германии дело обстояло, конечно, немногим иначе). Во-вторых, высказанная в этой беседе Палеологом элементарная мысль, что Ленин может стать опасным именно как не продажный, а убежденный человек, притом «высокой нравственности», звучит как априорное опровержение позднейшей версии о тайных связях большевиков с правительством Гогенцоллерна.

Таковы три свидетельства, каждое из которых имеет свой вес. Условия, в которых мне приходится работать, — прежде всего отсутствие в Константинополе библиотеки — делают для меня крайне затруднительными библиографические изыскания. Пока ограничиваюсь сказанным.

14 февраля 1931 г.

В политбюро ЦК ВКП

Вам, разумеется, известно через берлинское полпредство, что процесс мой с дрезденским издателем Шуманом, владельцем фирмы К. Рейснер, перешел в суд следующей инстанции, по инициативе издательства, потерявшего процесс в двух низших инстанциях в Берлине и в Дрездене.

Как вам, опять-таки, известно через берлинское полпредство, вступившее с дрезденским издательством в близкую связь со времени возникновения моего с ним конфликта и обеспечившее ему крупный советский заказ, Шуман требует от меня книгу «Ленин и эпигоны», полагая, очевидно, что распоряжение этой рукописью еще более улучшит его отношения с соответственными органами советского правительства.

Новая судебная инстанция (Оберландесгерихт)[485] сочла нужным не ограничиваться чисто юридической стороной дела, а выяснить также и его политическую основу. С этой целью суд признал необходимым привлечь научную экспертизу по рекомендации Лейпцигского университета. На рассмотрение эксперта судом ставятся следующие вопросы, которые привожу дословно:

«1. Как надлежит рассматривать отношения между Троцким и Керенским?

а) В чем состоят противоречия между Троцким и Керенским?

б) Как воздействовали эти противоречия на взаимоотношения Троцкого и Керенского?

Стремился ли, в частности, этот последний к личному уничтожению Троцкого?

2. Возможно ли при состоянии нынешних исторических исследований установить в книге Керенского объективную неправду в отношении Ленина и большевизма? Насколько в этом случае задевается личность Троцкого без того, чтобы он был назван по имени?»

Политическое значение этих вопросов выходит далеко за рамки моей тяжбы с Шуманом. Хотя лейпцигский суд и не является, конечно, последней исторической инстанцией, тем не менее неблагоприятная или двусмысленная политическая мотивировка решения[486] может на значительный срок дать свежую пищу не только русским эмигрантам, но и мировой буржуазии. С другой стороны, ясный и отчетливый ответ суда на поставленные им же вопросы нанес бы очень ощутимый удар наиболее злобным врагам Октябрьской революции и большевизма.

Сама по себе клевета Керенского настолько груба и противоречива, что суд, независимо от его политических тенденций, должен будет прийти к правильным ответам на приведенные выше вопросы, если только вооружить адвокатуру и экспертизу всеми необходимыми документами и источниками.

Совершенно ясно, что иностранный адвокат при всей добросовестности не в силах разобраться в показаниях Керенского и других о «продажности» большевиков. Как вам небезызвестно, я не имею возможности прибыть в Германию на время процесса, чтобы дать необходимые разъяснения и парировать на месте новые доводы. Прикрепленный к Константинополю, где нет библиотеки и совершенно отсутствуют советские издания, я лишен даже возможности подобрать для адвоката и эксперта необходимые печатные материалы, в том числе важнейшие документы по июльскому делу о большевиках.

Обращаясь к вам с этим письмом, я совершенно оставляю в стороне все те вопросы, которые нас с вами разделяют, в частности те обстоятельства, которые обусловили ваш союз с Шуманом в борьбе за рукопись моей книги. Ходом вещей судебный процесс перенесен сейчас в такую плоскость, где единство фронта является для нас совершенно обязательным. Мне нет надобности указывать вам, какими путями вам надлежит вмешаться в дело, чтобы помочь суду выяснить истину. В вашем распоряжении имеются все необходимые печатные и архивные материалы. С другой стороны, берлинское полпредство в курсе всех обстоятельств процесса и может без труда предоставить все необходимые материалы в распоряжение экспертизы и представителя моих интересов, которые явно и очевидно для всех совпадают с интересами партии Ленина.

Я буду спокойно ждать действий, которые вы сочтете себя обязанными предпринять.

Принкипо, 15 февраля 1931 г.

В Интернациональный секретариат Национальным секциям левой оппозиции

Дорогие товарищи!

Некоторые из влиятельных членов левой оппозиции — особенно в Германии — пытаются создать вокруг Интернационального секретариата легенду или ряд легенд, чтобы прикрыть этим свои собственные ошибки. К числу таких недостойных приемов относятся разговоры о том, что Интернациональный секретариат создан для «борьбы» против Интернационального Бюро и пр. Достаточно восстановить факты, чтобы эта легенда рассеялась как дым.

Бюро было выбрано на апрельской конференции прошлого года в составе т.т. Росмера, Маркина и представителя немецкой оппозиции, каковым впоследствии оказался т. Ландау.

Кризис во французской оппозиции привел к тому, что т. Росмер, один из членов Бюро, совершенно отошел от работы в Лиге и этим затруднил для себя нормальную работу в Бюро. Больше, чем кто бы то ни было, я мог отдать себе отчет в том, какой ущерб наносится французской и интернациональной оппозиции самоотстранением т. Росмера от работы. Все те шаги и меры, какие я предпринимал, чтобы облегчить т. Росмеру возможность возвращения к работе, — последняя попытка такого рода известна под именем так называемого «принкипского мира»[487], — не привели к желательным результатам. По мотивам, которых я не разделяю, т. Росмер считает возможным оставаться вне работ интернациональной левой оппозиции.

Чтобы упрочить Международное Бюро, я предложил по соглашению с несколькими товарищами включить в состав Бюро тт. Нина и Шахтмана. Но т. Нин был вскоре арестован, не говоря о том, что он целиком поглощен испанскими делами. Т. Шахтман находится за океаном. Остальные три члена Бюро находились все время в трех разных пунктах Европы, причем один из них фактически, как уже сказано, в течение ряда месяцев вовсе не участвовал в работе.

При таком положении не оставалось ничего другого, как попытаться создать в одном месте постоянно действующий Секретариат. Это предложение было принято единогласно обеими группами французской Лиги и всеми остальными национальными секциями. Возражения исходили только от немецкого правления, руководимого т. Ландау.

Каков был первоначальный состав Секретариата? Он известен: Милль, Сюзо[488] и Навилль. Состав опять-таки получил общее одобрение. В момент утверждения Секретариата позиция т. Сюзо в вопросах французского кризиса и немецких разногласий мне совершенно не была известна. Решающим для меня было то обстоятельство, что т. Сюзо имеет известный опыт руководящей партийной работы и стоит во главе хотя и небольшой, но квалифицированной национальной группы. Уже очень скоро выяснилось, что т. Сюзо во внутреннем кризисе Лиги поддерживает Навилля и ведет резкую борьбу против большинства французской Лиги. Фракция Навилля оказалась, как видим, в Секретариате в большинстве, что вряд ли соответствует ее идейному и политическому весу в международной оппозиции. Я лично жалел об этом, но считался с этим как с фактом. К этому надо прибавить, что третий член Секретариата, т. Милль, занимал в организационных вопросах крайне далекоидущую примирительную позицию. Таким образом, состав Секретариата начисто опровергает легенду об искусственном подборе Секретариата с целью борьбы против Бюро.

Главным автором этой легенды является т. Ландау. Он же является защитником прав Бюро против покушений Секретариата. Но как обстоит дело на практике? Когда возник крайне важный вопрос о дальнейшей судьбе австрийских групп, я считал, что в данном случае необходимо вмешательство Бюро, и предложил последнему проект платформы объединения австрийских групп. Тт. Росмер и Маркин высказались за мое предложение. Т. Ландау — против. Это было, разумеется, его право. Однако он не ограничился этим, а за спиною Бюро призвал своих единомышленников в Австрии игнорировать постановление большинства Бюро и действовать в духе его, Ландау, платформы, отвергнутой Бюро. Копии писем Ландау были нам присланы из Австрии и должны быть, по моему мнению, сообщены всем национальным секциям. Поведение Ландау в этом капитальнейшем вопросе означало фактически ликвидацию Бюро. Ни один серьезный революционер не будет уважать руководящей организации, один член которой, оставшись в меньшинстве, позволяет себе безнаказанно не только игнорировать решение большинства организации, но и призывать к тому же заинтересованные национальные секции. Нынешнюю «защиту» Бюро со стороны Ландау я не могу назвать иначе, как недостойной комедией.

Возвращаюсь к дальнейшей судьбе Секретариата. Когда ошибочность политики старой Исполнительной комиссии Лиги, особенно в синдикальном вопросе, вскрылась полностью, т. Навилль подал в отставку из Секретариата. Метод отставок есть ненормальный метод в революционной организации. Но с другой стороны, у т. Навилля, пожалуй, и не оставалось другого выхода: представитель французской оппозиции не может участвовать в Секретариате, не имея опоры в Исполнительной комиссии Лиги и в «Веритэ».

Исполнительная комиссия Лиги выдвинула из своей среды т. Франка в качестве кандидата в члены Международного Секретариата. Т[оварищ] Франк отражает взгляды большинства Лиги, Исполнительной комиссии и редакции «Веритэ». Я считаю, что у национальных секций не может быть никакого основания возражать против замены т. Навилля товарищем Франком. Помимо всего прочего, этим будет обеспечено гораздо большее соответствие направления Международного Секретариата направлению подавляющего большинства Интернациональной оппозиции.

Напоминаю, что и при обновленном составе Секретариат совершенно свободен от фракционной односторонности: т. Сюзо, как уже сказано, стоит в общем и целом на позиции Навилля, но, в отличие от последнего, имеет за собой небольшую национальную секцию.

Что нужно для восстановления деятельности нынешнего Международного Бюро как высшей политической инстанции, которая по самому своему составу может вмешиваться только в особо важных случаях? Для этого необходимо:

а) Чтобы т. Росмер вернулся к активной работе в Лиге.

б) Чтобы немецкая оппозиция вышла из нынешнего кризиса, ибо в данный момент т. Ландау представляет меньшинство организации, ведущее беспощадную борьбу против большинства и препятствующее созыву честной, добросовестно подготовленной конференции.

в) Нужно кроме того, чтобы в Интернациональном Бюро немыслимо было повторение организационного вероломства, проявленного Ландау в австрийском вопросе.

Разумеется, во всех тех случаях, где Секретариат находит необходимым опросить мнение всех членов нынешнего Бюро, он имеет полную возможность это сделать, и такой опрос, конечно, будет иметь большое политическое значение. Но совершенно очевидно, что без указанных выше условий Международное Бюро нынешнего состава не может играть роли активного руководящего центра.

Тем важнее и ответственнее сейчас задача, ложащаяся на Секретариат. Подрывать его авторитет, мешать его работе есть прямое преступление. Я думаю, что все секции заинтересованы в том, чтобы поддержать Секретариат против саботажа отдельных лиц и кружков.

Секретариат, несомненно, еще слаб. Очень много времени упущено. Повседневная работа Секретариата нуждается в критике со стороны всех национальных секций. Но в то же время надо помнить, что Секретариат является сейчас единственным звеном, связывающим оппозицию. Только Секретариат способен подготовить серьезную интернациональную конференцию. Мы имеем право и обязанность требовать от Секретариата строжайшей организационной лояльности по отношению ко всем секциям и отдельным группировкам внутри этих секций. Мы можем требовать, чтобы Секретариат рассылал протоколы своих заседаний всем секциям, дабы работа его протекала под контролем всей интернациональной оппозиции. Но мы должны, с другой стороны, оградить Секретариат от происков, кляуз и интриг. Этого требуют элементарные интересы левой оппозиции.

С коммунистическим приветом

Л. Троцкий

Принкипо, 7 марта 1931 г.

Письмо болгарской группе «Освобождение»

Группе «Освобождение»

Дорогие товарищи!

Я получил вашу открытку от 1 марта с запросом о нашей «катастрофе»[489]. Она достаточно велика, но все же не так грозна, как сообщили некоторые газеты. Прежде всего, наиболее полные документы архива хранятся вне Турции, некоторые даже в двух копиях. Та часть архива, которая мне необходима для текущих работ, не сгорела. Спасена также рукопись второго тома «Истории русской революции», который подготавливается мною к печати. Все остальное сгорело. В том числе: материалы, вырезки, заметки для книги о мировом положении, для книги политических характеристик и отчасти для книг о Ленине и о Красной армии. Чтоб восстановить эти материалы, нужна очень большая работа: нужно перечитать большое число книг, старых газет и пр. и пр. Эта работа осуществима только отчасти. Сгорела также вся библиотека и все так называемое «имущество», включая даже такие вещи, как стило, часы и пишущая машинка. Сейчас живем на бивуаке и ищем квартиру. Как показывает вам настоящее письмо, корреспонденция уже возобновляется, отчасти возрождается и постоянная работа. «Завещание» Ленина надеемся послать вам, когда разберем свои папки. Пока что они свалены в кучу.

Я очень настойчиво обращаю внимание вашей группы на положение дел в нашей интернациональной организации. Болгарские марксисты имели всегда — по крайней мере, левое крыло — ту сильную сторону, что живо и активно интересовались интернациональными проблемами. Живым воплощением болгарского интернационализма является Раковский. Одна из задач группы «Освобождение» — возродить и углубить интернациональные интересы болгарских коммунистов. Это должно прежде всего принять форму активного участия самой группы «Освобождение» в идейной и организационной жизни интернациональной левой оппозиции.

Кризис во Франции разрешился в том смысле, что группа Молинье — Милля, всегда занимавшая по синдикальному вопросу более правильную позицию, собрала в центральной, парижской группе большинство в ⁵/₆ и сосредоточила в своих руках целиком Исполнительную комиссию и редакцию «Веритэ». Группа т. Гурже[490], страдающая синдикалистской, вернее, тред-юнионистской болезнью в тяжелой форме, в Лиге очень слаба, но имеет опору в Унитарной Оппозиции внутри синдикатов. Группа Навилля, имеющая в своем составе нескольких способных литераторов с известной теоретической подготовкой, не занимает никакой позиции, маневрирует, комбинирует и на деле поддерживает группу Гурже против марксистского большинства Лиги.

Вы, разумеется, знаете, что, когда обнаружилось полностью крушение политики Навилля, особенно в синдикальном вопросе, он по собственной инициативе подал в отставку из Интернационального секретариата. Ничего другого ему и не оставалось, так как он потерял опору во Французской Лиге. Исполнительная комиссия выдвинула на его место кандидатуру другого французского товарища, Франка, играющего в Лиге крупную роль. Формально Секретариат не состоит из официальных представителей национальных секций. Но по существу, конечно, французский член Международного секретариата должен иметь опору в своей организации, иначе никакой работы не выйдет. Поэтому замена Навилля Франком явилась в данных условиях совершенно неизбежной и вполне целесообразной. Я останавливаюсь на этом, так как в ближайшее время вопрос об утверждении Франка членом Международного секретариата будет поставлен на голосование всех национальных секций.

Если бы у вас в Париже оказался серьезный и надежный единомышленник, следовало бы его связать с Секретариатом. Он держал бы вас всегда в курсе дела. На следующей стадии он мог бы войти в состав Секретариата, разумеется, при том условии, что это — вполне надежный товарищ.

Кризис германской оппозиции находится на более первоначальной стадии. Все наиболее существенное по этому поводу сказано в том циркулярном письме, копию которого я вам послал[491]. Ландау и Навилль представляют собою два варианта одного и того же типа: интеллигенты-журналисты, легко схватывающие принципиальные вопросы, быстро формулирующие их на бумаге, но совершенно лишенные опыта пролетарской организации.

Обоим не хватает больше всего чувства революционной ответственности. Воспитанные в небольших кружках, где все основано на личных связях, на дружбе, симпатиях и пр., они переносят эти нравы на пролетарскую организацию, что создает режим кумовства: самые грубые принципиальные ошибки прощаются, если их совершает свой; наоборот, если это не «свой», т. е. не принадлежащий к тесному кружку, у него тщательно ищут сучок в глазу. Всякая попытка побудить этих товарищей перейти от методов интеллигентского кружка к методам революционной организации воспринимается ими как покушение на их «индивидуальность». В борьбе за свою группу Ландау зашел очень далеко и сейчас находится в состоянии открытой гражданской войны с большинством немецкой левой оппозиции, особенно с лейпцигской организацией, очень активной и чисто пролетарской по составу. Из рядов этой организации выдвинут лозунг исключения Ландау. Вы знаете из моего циркулярного письма, что я высказался против этого. Бюрократия Коминтерна внесла разврат и в ряды оппозиции, приучив ее механически разрешать все конфликты. На этом пути Ландау во многих отношениях перещеголял сталинцев. Но было бы неправильно отвечать ему теми же методами. Дело идет здесь не о самом Ландау, а о политическом воспитании всей организации. Надо установить режим лояльности. Без этого организация не может ни жить, ни развиваться. Нужно, правда, прибавить, что Ландау так зарвался, что, может быть, уже лишил себя возможности отступления. Таково мнение ряда немецких руководящих рабочих оппозиционеров. Посмотрим. Во всяком случае, если бы даже дальнейшее развитие кризиса в Германии привело к отколу группы Ландау, ответственность должна лежать на этой группе целиком.

Вы спрашиваете в вашем письме о состоянии моего здоровья: оно не хуже, чем всегда. Газетные сообщения на этот счет неверны.

7 марта 1931 г.

В Интернациональный секретариат

Всем секциям Интернациональной левой оппозиции

Дорогие товарищи!

Препровождаю при сем копию платформы Интернациональной левой оппозиции по русскому вопросу[492]. Документ этот подводит итоги коллективной работе левой оппозиции за несколько лет. Моей задачей было бы по возможности ясно и точно сформулировать общие наши взгляды. Я жду от всех секций самой внимательной и даже придирчивой критики, так как дело идет не о статье, а о программном документе, где каждая фраза должна быть взвешена.

Этим документом Секретариат получает возможность открыть дискуссию, которая должна быть первым этапом подготовки Интернациональной конференции.

Одновременно с этим необходимо, на мой взгляд, приступить к выработке тезисов, посвященных современному мировому положению, в частности мировому кризису и революционным перспективам. Я думаю, что наиболее целесообразным было бы создать по этому вопросу интернациональную комиссию, главное ядро которой должно было бы работать в Париже в тесной связи с Секретариатом. Я был бы очень рад принять участие в работах этой комиссии в качестве члена-корреспондента.

Если обстоятельства мне позволят, я постараюсь еще выработать тезисы о роли демократических лозунгов и задач в стратегии мирового пролетарского авангарда. Больше этого я не могу, к сожалению, обещать, так как мое время в течение ближайших месяцев будет полностью и целиком поглощено вторым томом «Истории революции».

Я надеюсь, что прилагаемый при сем проект платформы по русскому вопросу будет также поставлен в порядок дня французской и немецкой национальных конференций, которые, само собою разумеется, должны предшествовать интернациональной конференции, без чего последняя грозила бы просто повиснуть в воздухе.

Крайне желательно, чтобы конференции других национальных секций также состоялись в процессе подготовки интернациональной конференции, поскольку для этого нет каких-либо непреодолимых препятствий.

С коммунистическим приветом

Л. Троцкий

4 апреля 1931 г.

Письмо Чен Дусю

Дорогой товарищ Чен Дусю!

Пишу вам для экономии времени по-русски, так как надеюсь, что вы без труда найдете переводчика. Я бы очень хотел научиться китайскому языку уже для того одного, чтобы прочитать ваш труд об экономике Китая. Первый том его я с благодарностью получил и очень обрадовался тому, что марксистская мысль живет и работает, несмотря на разгром китайской революции. Благодаря вашим надписям отдельные статистические таблицы для меня доступны, и это меня очень радует.

Посылаю вам при сем написанный мной в течение последних недель проект платформы Интернациональной левой оппозиции по вопросу об СССР. Буду очень рад, если китайские товарищи переведут эту работу на китайский язык и пришлют мне как можно скорее свои критические замечания.

Я не знаю, дошло ли до вас и до других китайских товарищей мое письмо от…[493] по вопросу об объединении китайских оппозиционных групп и по другим вопросам внутренней жизни левой оппозиции. Я давно уже не имел никаких сведений от китайских товарищей и совершенно не знаю, в каком состоянии находится китайская оппозиция. Буду с большим нетерпением ждать от вас подробного письма.

С коммунистическим приветом

7 апреля 1931 г.

В редакцию журнала «Коммунизм»[494], теоретического органа испанской левой коммунистической оппозиции (большевиков-ленинцев)

Дорогие товарищи!

Я получил, наконец, долгожданную весть о том, что испанская левая оппозиция приступает к изданию своего теоретического органа «Коммунизм». Ни на минуту не сомневаюсь, что это издание ждет крупный успех. Испания проходит через революционный период. В такое время пробужденная мысль пролетарского авангарда жадно стремится охватить вопросы не в их изолированности, а в их внутренней связи. Революционные эпохи всегда были временем подъема теоретических интересов в среде прогрессивных исторических классов. Никакая теория, кроме марксизма, не может дать ответа испанским рабочим на гигантские проблемы, поставленные ныне перед ними. Но мы можем и должны сказать с полной категоричностью, что никакая группа, кроме левой оппозиции, не способна сейчас дать испанским рабочим подлинно марксистского истолкования условий революции, ее движущих сил, ее перспектив, ее задач. В то время как официальная центристская фракция Коминтерна подчиняет проблемы пролетарской революции соображениям и потребностям жестоко скомпрометированного бюрократического престижа и не допускает критической постановки ни одного вопроса, левая оппозиция ставит перед собой задачу: высказывать то, что есть. Ясность, определенность, точность, теоретическая, а значит, и политическая честность — вот черты, которые делают революционное течение непобедимым. Под этим знаком пусть живет и развивается «Коммунизм»!

Я обещаю вам самую энергичную поддержку и, прежде всего, самое ревностное сотрудничество. Я приглашаю к тому всех наших единомышленников во всех странах. Посылаю вам только на днях законченный мною проект платформы по вопросу об СССР. Надеюсь, что передовые испанские коммунисты отнесутся к вопросам внутреннего развития первого рабочего государства с таким же вниманием, с каким коммунисты СССР и всех других стран обязаны отнестись к проблемам испанской революции.

Да здравствует «Коммунизм»! Да здравствуют испанские большевики-ленинцы! Да здравствует испанский революционный пролетариат!

Кодикьой, 12 апреля 1931 г.

Письмо болгарской группе «Освобождение»

Группе «Освобождение», София[495]

Дорогие товарищи!

Я давно не имел от вас сведений и, в частности, не имел подтверждения получения вами проекта платформы. Я буду очень рад узнать от вас, поставили ли вы этот проект в порядок дня и подвергли ли его обсуждению. Чем скорее мы придадим проекту платформы окончательный вид, тем большие политические результаты мы сможем получить в борьбе за влияние наших идей. Законченная платформа по русскому вопросу должна будет стать чрезвычайно важным орудием наступления левой оппозиции на официальную бюрократию Коминтерна во всех странах. Ничего, кроме готовых казенных фраз, у официального аппарата нет за душой. Законченная и внутренне согласованная оценка противоречий развития СССР и ложная политика официального руководства неизбежно застигнет бюрократические ряды врасплох и откроет нам новые бреши внутри партии. Да и по отношению к беспартийным рабочим цельная концепция даст нам большие и серьезные преимущества на долгий период. Тем важнее подвергнуть проект всесторонней критике и ускорить выработку окончательного текста.

Задолго до проекта я послал вам свое циркулярное письмо по поводу положения дел в Германии. Это письмо состоит из двух частей. Первая, более обширная, представляет собою довольно резкую критику нынешнего берлинского Правления. Я вполне понимаю, что вам нелегко высказаться по существу затронутых критической частью моего письма вопросов, так как в вашем распоряжении нет, вероятно, всех необходимых данных. Я и не рассчитывал на то, что вы немедленно займете позицию по спорным вопросам внутри немецкой оппозиции. Но есть другая сторона дела, которая выражена в заключительных шести пунктах моего циркулярного письма. На всякий случай прилагаю их при сем. Эти пункты имеют чисто организационный характер и являются гарантиями против преждевременного или случайного раскола. Дело идет о том, чтобы давлением интернациональной левой оппозиции заставить берлинское Правление созвать конференцию на основах демократического централизма, т. е. на основах правильной предварительной дискуссии, на глазах всех секций оппозиции, и правильного выбора делегатов на конференцию. Т[оварищ] Ландау уклоняется от такой конференции только потому, что не хочет идти на соглашение с другой группой и боится остаться в меньшинстве. Затяжка нынешнего положения не только парализует немецкую оппозицию, но и автоматически устанавливает режим раскола. Тот довод берлинского Правления, будто у нас интернациональный кризис и потому нужна интернациональная конференция, является вдвойне несостоятельным. Мы еще, к сожалению, далеко не так сплочены в интернациональном масштабе, чтобы кризисы у нас принимали интернациональный характер. Пока что кризисы вспыхивают на почве национальных вопросов и методов. Только постепенно мы дорастем до интернациональных кризисов. Но даже если считать кризис интернациональным, и в этом случае нельзя прийти к его разрешению иначе, как начиная с базы, т. е. с национальных секций. Надо, чтобы сама немецкая оппозиция обсудила свои спорные вопросы и попыталась дать им разрешение на конференции. Если ей это не удастся, вопрос перейдет на интернациональную конференцию. Для того чтобы эта последняя состояла не из отдельных лиц, а из действительных представителей секций, нужно, чтобы делегации были выбраны на национальных конференциях. Все это мне представляется совершенно азбучным. Вот почему я думаю, что вопрос об организационных гарантиях немецкой дискуссии и немецкой конференции может быть разрешен и сейчас каждой национальной секцией. Сообщаю вам, что из членов Бюро за предложенные мною шесть пунктов высказались, кроме Маркина, т. Нин и т. Шахтман. Из национальных секций до сих пор мое предложение поддержано испанской секцией, бельгийской и греческой. Большая половина немецкой оппозиции (Лейпциг, Бруксаль, Гамбург, часть берлинцев, депутат прусского Ландтага Зейпольд и др.) высказались категорически в пользу вынесенного мною предложения. Насколько я знаю, французское Правление постановило в этом же духе выработать обращение к немецкой оппозиции, но текста я еще не получал. Было бы желательно услышать и ваш голос по этому вопросу.

Надеюсь, вы получили вышедший с большим опозданием № 5 Интернационального «Бюллетеня». В этом номере обращаю особенное ваше внимание на тезисы итальянской левой оппозиции (группа «Прометео») по вопросу о демократических лозунгах. Группа «Прометео», сторонников т. Бордиги, представляет собою по своему личному составу, несомненно, очень доброкачественную организацию, состоящую из преданных революционеров. Но это группа, которая в течение ряда лет живет в эмиграции, в стороне от всех остальных групп, притом отрезанная от своего вдохновителя Бордиги. В этих условиях группа развила в себе совершенно сектантские черты, которые закрывают перед нею возможность дальнейшего развития. В № 5 есть ответ т. Милля на ложные в корне тезисы группы «Прометео». Дискуссия по этому вопросу неизбежно должна принять интернациональный характер, так как вопрос имеет гигантское значение не только для Китая и Индии, напр[имер], но и для Испании, а завтра может получить большое значение в Италии в зависимости от того, какими путями пойдет ликвидация фашистского режима. Этот вопрос имеет непосредственное практическое значение для Болгарии. Голое отрицание демократии и демократических лозунгов возвращает нас до некоторой степени к домарксовскому «чистому» социализму. Если товарищи из «Прометео» и пользуются лозунгом диктатуры пролетариата, то они придают ему характер сверхисторической абстракции.

Буду очень рад узнать ваше мнение по всем этим вопросам.

Два номера «Освобождения» производят очень благоприятное впечатление. От всей души желаю успешного развития вашему журналу и вашей группе.

15 апреля 1931 г.

Письмо Л.Л. Седову[496]

Милый мой!

Не писал тебе несколько дней, так как был целиком поглощен книгой[497]. Подготовил еще три главы. Одну посылаю сегодня для перевода. Две других — в течение ближайших дней. Для писания статей или циркулярных писем у меня сейчас времени нет и в ближайшие два-три месяца «не предвидится». Я хочу поэтому насчет ряда принципиальных и практических вопросов интернациональной левой поговорить в этом письме с тем, чтобы ты использовал его в той или другой форме в отношении всех тех товарищей, которых могут интересовать высказанные здесь соображения.

1. Брандерлианцы говорят, что мы — «секта», тогда как они стоят за «массовое движение». Вообще говоря, это есть классическое обвинение, которое меньшевики предъявляли большевикам. В период контрреволюции меньшевики приспособлялись, отчасти просто примазывались ко всем и всяким формам рабочего движения, большевики отбирали и воспитывали кадры. В другой обстановке, в других условиях, на другой ступени развития, но в этом именно состоит сейчас противоположность между левой и правой оппозицией. Громадное отличие нынешней обстановки состоит в том, что, кроме левой и правой оппозиций, существует официальная партия, которая в разных странах представляет разную силу, но в общем все же является гигантским фактором мирового рабочего движения. Полное непонимание этого Урбансом, половинчатое понимание этого Навиллем и делает их позицию бесплодной. Официальная партия, особенно в Германии, представляет собой огромный фактор; но нужно отдать себе ясный отчет в совершенно особенной природе этого факта. Что составляет силу германской компартии? а) глубокий социально-национальный кризис в Германии, б) традиция Октябрьской революции и прежде всего существование СССР. Оба этих фактора очень важны, но их недостаточно для того, чтобы создать «душу» партии. Устойчивость партии, ее самостоятельная сила определяются внутренней идейной связью кадров и их на опыте, проверенном авторитете в глазах масс. Именно этот элемент партии в нынешнем Коминтерне, в том числе и в германской партии, чрезвычайно слаб, и слабость эта лучше всего выражается фигурой Тельмана. Если представить себе на минуту, что СССР не существует, что германская компартия лишается официальной поддержки, то нетрудно понять, что и в германской партии немедленно начнется величайший идейный разброд и организационный распад. В лице Тельмана верят Советскому государству и Октябрьской революции. Без этих двух опор — тельмановский аппарат есть пустое место.

В проекте платформы подробно характеризуется состояние ВКП, которая целиком держится на административном аппарате. Внутренняя идеологическая спайка сейчас настолько формальна и противоречива, что при первом серьезном толчке партия распадется на несколько частей. Мы видим, таким образом, в составе Коминтерна по крайней мере две огромные организации, которые сильны как организации, но крайне слабы как партии. Именно этим определяется — на ближайший период — наша роль как фракции по отношению к официальной партии. Мы создаем в первую голову предпосылки и элементы кристаллизации внутри самой официальной партии. Мы создаем кадры. Секта мы или не секта — это определяется не количеством тех элементов, которые собрались вокруг нашего знамени на сегодняшний день (и даже не качеством этих элементов, ибо далеко не все они лучшего качества!), а совокупностью тех программных, тактических и организационных идей, которые данная группа вносит в движение. Борьба левой оппозиции имеет поэтому на данной стадии в первую голову программный и принципиально-стратегический характер. Говорить: «Надо апеллировать к нуждам массы» и противопоставлять это общее место левой оппозиции — значит впадать в убийственную пошлость, ибо дело ведь о том и идет, с какими идеями обращаться к массе, под каким критерием вырабатывать требования, в том числе и частичные. В известный период сталинцы апеллировали в Китае к гигантским массам. Но с чем они апеллировали? С программой и методами меньшевизма. И они погубили революцию. Когда брандлерианцы говорят: «Мы не можем кормить немецких рабочих китайской революцией», то они показывают тем самым не свой мнимый реализм, а свою оппортунистическую подлость. Испанские коммунисты, которые не усвоили опыта и уроков китайской революции, могут погубить испанскую революцию. А когда революционная ситуация развернется в Германии, то немецкие рабочие предъявят спрос на кадры, которые всосали в плоть и кровь уроки русской, китайской и испанской революций. В то время как мы только начинаем воспитывать или перевоспитывать кадры, брандлерианцы противопоставляют воспитание кадров массовой работе. У них поэтому никогда не будет ни того ни другого. Не имея принципиальной установки в основных вопросах и не имея поэтому возможности действительно воспитывать и закалять кадры, они занимаются имитацией массовой работы. Но в этой области социал-демократия, с одной стороны, и компартия — с другой несравненно сильнее их. Самый тот факт, что отчаявшиеся брандлерианцы пытаются найти ответ на основные вопросы у нас, хотя бы половинчато и трусливо, намечает тот путь, каким будут складываться кадры левой оппозиции — не только за счет брандлерианцев, но в первую голову за счет официальной партии.

2. Брандлерианцы, Урбанс, Снивлит[498] сходятся на том, что наша политика имеет сектантский характер. По существу, к ним приближаются Фрей[499], Ландау и Навилль, только они отчасти не додумывают, отчасти не договаривают свою мысль до конца. Возьмем Урбанса. Он уже не раз повторял в своей газете: «Левая оппозиция требует, чтобы признавали каждую запятую Троцкого». Можно только поблагодарить Урбанса за эту открытую и ясную постановку вопроса. Разумные и серьезные работники левой оппозиции не должны стесняться поднимать вопрос и в этой плоскости, раз он так поставлен противниками. С Урбансом у нас расхождение ни больше ни меньше как о классовой природе СССР, о том, партия ли мы или фракция и должны ли мы в момент военной опасности быть на стороне СССР или только открывать дискуссию, на чьей мы стороне: на стороне ли контрреволюционного Китая или советской республики. Эти вопросы Урбанс называет «запятой Троцкого». Этим самым он обнаруживает величайшее свое легкомыслие, богемский или люмпен-пролетарский цинизм. Он показывает, что дело для него сводится к его лавочке, а вовсе не к основным проблемам мировой революции. Но мало этого. Говоря о запятой Троцкого, Урбанс игнорирует русскую оппозицию и весь ее опыт, всю ее борьбу на разные фронты, как и ее платформу. Наше непримиримое отношение к мясниковщине, наш раскол с сапроновцами — все это «запятая Троцкого»? А те сотни тысяч старых и молодых революционеров с большим опытом, которые годы проводят в тюрьмах и ссылке, причем и в тюрьмах продолжают борьбу с сапроновщиной, — неужели же они все это делают из-за «запятой Троцкого»? Стыд и срам!

Наконец, если, по мнению Урбанса, дело сводится к запятой, то какое же он имеет право из-за одного знака препинания рвать с интернациональной левой и оставаться вне ее рядов? Его позиция создана из идейного шарлатанства и из идейного авантюризма.

Нужно ли останавливаться на Снивлите? Он клянется, что не имеет ничего общего со II Интернационалом. Но мы клятвам не верим. Он работает рука об руку с Роланд Голст[500] и поддерживает по всей линии Монатта, систематически перепечатывая его статьи. Роланд Голст стоит за объединение II и III Интернационалов. Монатт стоит между реформистами и коммунистами, ближе к реформистам, чем к коммунистам, блокируется с реформистами против коммунистов, а Снивлит блокируется с Монаттом и Роланд Голст против нас. И, чтобы оправдать эту прямую измену коммунизму, Снивлит говорит: «У нас требуют признания каждой запятой Троцкого». Что это значит? Это значит, что Снивлиту приходится оправдываться перед частью собственных рабочих в том, почему он работает с Роланд Голст, а не с революционерами. Вместо того чтобы честно ответить: «Мне Роланд Голст по всем основным вопросам ближе, чем эти люди», Снивлит говорит: «Там требуют присяги знаком препинания». Разве же это не чистейшее шарлатанство?

Разве же можно брать всерьез людей, которые так рассуждают? Или еще хуже: разве можно уважать рабочих политиков, которые таким образом втирают очки рабочим?

3. В замечаниях брандлерианцев есть один пункт, действительно заслуживающий внимания. Они обвиняют нас в том, что мы не дали до сих пор конкретного анализа германской ситуации 1923 года. Само по себе это верно. Я уже не раз настаивал перед немецкими товарищами на необходимости произвести такую работу. Сам я в ближайшее время совершенно лишен возможности ею заняться. Но как же я лично пришел к своим выводам без «конкретного анализа» немецкой обстановки 1923 года? Очень просто: я занимался этой оценкой не задним числом, а политически переживал обстановку 1923 года, следя за ней по газетам, по беседам с немецкими товарищами и пр. Мое представление о немецкой обстановке складывалось так же, как и мое представление о русской обстановке в 1905 и 1917 гг. Разумеется, теперь, задним числом, особенно поскольку дело идет о молодом поколении, надо уже теоретически восстановить тогдашнюю обстановку с цифрами и фактами в руках. Эту работу левая оппозиция должна проделать, и она ее проделает. Но здесь мы опять-таки разойдемся с брандлерианцами так же, как расходимся по всем остальным основным вопросам мирового развития. Тальгеймер с ученым видом оценивает обстановку 1923 года. Но разве он что-нибудь понял в китайской обстановке 1927 года? Или в русской обстановке периода правоцентристского курса? Или в английской обстановке периода англо-русского комитета? Разве у него есть отношение к проблеме так наз[ываемой] перманентной революции, которая приобретает сейчас жгучий характер в Испании? Брандлерианцам всегда будет казаться, что их недобросовестно обвиняют за 1923 год, потому что они сохранили и еще углубили свои оппортунистические критерии в 1931 году.

4. Фрей, Ландау, в значительной мере Навилль вырабатывают для себя новый политический паспорт исключительного глубокомыслия: в политике-де они согласны с Троцким, но вот организационные методы его плохи. Ни один из них не дал себе труда ясно и точно формулировать на бумаге, что, собственно, он понимает под «организационными методами». […][501] группа «Прометео» выработала такие тезисы, которые отбрасывают ее по существу назад к домарксову социализму. Сейчас в Германии коммунисты обязаны развернуть бешеную наступательную кампанию под лозунгами демократии и на этой основе отвоевать рабочих у республиканцев и социалистов. Позиция бордигистов, если бы ее усвоили испанские товарищи, означала бы гибель испанской революции. По этой линии нужен беспощадный отпор. Мы не можем нести и тени ответственности за эту сектантскую и полуанархическую реакцию. Мы были бы изменниками, если бы протянули мизинец этим предрассудкам. Что же делает Ландау? Он пытается блокироваться с бордигистами против основного ядра интернациональной оппозиции. Потому ли, что он согласен с бордигистами в вопросе о демократии? Ах нет. Ландау не до этого. Он озабочен исправлением организационных нравов Троцкого, и ему поэтому нужны союзники. Все дело объясняется организационными потребностями Ландау.

5. Конечно, Ландау скажет: у нас есть с бордигистами серьезные разногласия, но… и т. д. и т. д. Это ведь песня всех оппортунистов и всех авантюристов. «Разногласия не мешают совместной работе». Ведь Ландау так либерален, великодушен и широк… когда дело касается Италии, Испании, Китая. Но, увы, все меняется, когда дело касается Лейпцига или Гамбурга. Ландау есть тип национально-кружкового сектанта, который легко принимает покровительственную окраску и имитирует интернационализм. Но эта окраска спадает с него при первом воздействии серьезного опыта и серьезной критики.

6. Увенчание своей теории (т. е. той теории, которую он позаимствовал у Фрея, не называя источника) Ландау пытается найти в «завещании» Ленина. Некоторые товарищи писали мне, что Ландау в этом отношении становится на путь Сталина и Зиновьева. Нет, это неправильно. Сталин и Зиновьев все-таки знают и все-таки более серьезно подходят к политическим вопросам, даже к кляузе. Ленин говорил о переоценке административных методов по вопросу о взаимоотношении между государственным аппаратом и хозяйством. Он совершенно точно ссылается на опыт с комиссариатом путей сообщения. В «Автобиографии» и в некоторых других своих работах я объяснил, в чем было дело: административные методы не могли вывести хозяйство из тупика, но, поскольку партия оставалась на почве военного коммунизма, других методов, кроме административных, не могло быть. Мы бились в заколдованном кругу — в обстановке, которой никогда раньше в истории не было. Из заколдованного круга военного коммунизма вышли наши разногласия с Лениным, которые обоих нас привели к НЭПу и к устранению разногласий. Но дело сейчас совсем не в этом. Есть ведь опыт русской оппозиции, опыт 8 лет борьбы. В этой борьбе вопросы партийного режима, начиная с моей брошюры «Новый курс»[502] (да и ранее того), занимали важнейшее место. На этом фундаменте сплачивались тысячи и десятки тысяч членов партии. Где же и у кого же Ландау заимствовал всю свою премудрость насчет центризма и центристского бюрократизма, как не у русской оппозиции? И вот теперь оказывается, что русская оппозиция всего этого не заметила, а Ландау заметил и разоблачил. Можно ли к этому серьезно относиться?

Неужели же мы рвали с Ситриными, Зиновьевыми, Бухариными, Томскими для того, чтобы объединяться или сближаться с Брандлерами, Снивлитами и «Манруфами»? Нет, это плохие шутки. Мы защищаем определенную сумму идей, выросшую из грандиознейшего исторического опыта русского и мирового пролетариата. Вне левой оппозиции есть достаточно места для всяких групп, группочек, сект, «Манруфов» и пр. Вопрос совсем не сводится к тому, будет ли с нами сегодня Петр или Павел или его многоуважаемая венская племянница или тетка. Вопрос сводится к тому, чтобы систематически развивать и применять к событиям определенный капитал идей и на этом воспитывать настоящие революционные марксистские кадры. Для этого надо очиститься от случайных прохожих, которые примкнули к нам из любопытства или по ошибке. Мы будем с величайшим вниманием и с величайшим терпением защищать наши взгляды перед каждым молодым рабочим, который хочет знать правду и готов учиться. Но мы проявим в дальнейшем удесятеренную непримиримость по отношению ко всяким конфузионистам, пронырам, авантюристам, которые хотят под знаменем левой интернациональной оппозиции раскинуть свои палатки и собрать в них своих добрых друзей и знакомых. Нет, этот номер не пройдет.

Франкель, может быть, переведет это письмо на немецкий язык. Брошюру об Исп[ании] я не получал. […][503] Посмотрим.

Обнимаю тебя крепко. Будь здоров и бодр.

Л. Троцкий

5 мая 1931 г.

Письмо Л.Л. Седову[504]

Милый Лева!

Посылаю тебе окончание своего политического письма[505]. Франкель и Шюрер[506] перевели его на немецкий язык и пошлют тебе сегодня-завтра немецкий перевод. Похоже, может быть, придется напечатать это письмо в «Интернациональном бюллетене». Пока что его надо пустить по рукам. Следовало бы сделать и французский перевод. Но здесь это неосуществимо. Придется как-нибудь согласовать этот вопрос с Парижем. Эта задача уж ляжет на тебя.

Ты спрашивал, что извлечь из процесса по поводу убийства Воровского[507]. Не зная протоколов, трудно высказаться. Но кое-какие советы я могу подать. В речах есть, вероятно, попытка личной характеристики Воровского. Может быть, и очернение его противной стороной. Эти все места нужны. Особенно ценны те места, которые сближают убийцу, его защитников и друзей с графом Сфорца. Последний характеризует Воровского как лжеца, как человека, примкнувшего к большевикам после победы, наконец, как шовиниста-поляка, которому русское было чуждо и враждебно. Все, что так или иначе приближается к этой характеристике и, наоборот, противостоит ей, надо тщательно выписать. Далее, необходимо выяснить — кратко — тактическую сторону убийства: где, когда, при каких условиях, а также — опять-таки кратко — политическую обстановку убийства: зачем и в каком звании Воровский находился в Женеве, что писала женевская печать о нем и т. д. Но все это кратко, чтобы иметь лишь необходимые точки опоры.

Пфемферт хочет напечатать в своей «Акцион» мою статью об Испании[508] и проект платформы по русскому вопросу. Я лично возражений не нахожу. Пфемферт ссылается на то, что известные возражения идут с твоей стороны под углом зрения издательским, т. е. с точки зрения «конкуренции», что ли. Мне не думается, что перепечатка в журнале — притом с большим запозданием — могла нанести ущерб брошюре. Но это уж вы должны решать на месте. Я ему отвечу в том смысле, что по этому вопросу прошу сговориться с тобой. Зато я всячески приветствовал бы напечатание у него проекта платформы: надо попытаться внести дифференциацию в эту среду, достаточно, впрочем, законсервированную.

Ты пишешь, что «ничего не забываешь из поручений». Я в этом ни одной минуты не сомневался и не сомневаюсь. В поручениях противоречия действительно нередки, как и неясности. Объясняется это тем, что поручения даются нередко ощупью, причем в разные моменты работы и под влиянием разных потребностей и соображений. Но до сих пор мы тут не имеем ни малейшего повода к жалобам.

Очень беспокоит неполучение моих «Сочинений» и пакета «Истории» от Фишера. Неужели все это пропало? Насчет Фишера Франкель сегодня будет наводить справки в отеле «Савой». Русское издание «Истории» получено. Оно производит неплохое впечатление, хотя формат слишком мал. При перелистывании заметил две опечатки. Фамилия Церетели пишется упорно через два л. Точно он итальянец, а не грузин.

О Рязанове, пожалуй, придется дать во втором томе более обширную биографическую справку и личную характеристику. Поэтому желательно получить книгу «На боевом посту»[509].

Письмо твое № 17, посланное воздушной почтой и помеченное 3–4 мая, получено было здесь 6 мая вечером, следовательно, воздушная почта действует.