Санкта-Психо Теорин Юхан

25

Ни дать ни взять — кадр из фильма про подпольщиков. Или про шпионов. Тайный курьер. Никакого риска Ян не допускает. Он едет на работу кружным путем, как можно более дальним, спрыгивает с велосипеда на пустой улице и бросает письма в почтовый ящик. Сорок семь писем канули в огромный мир. Доброго пути! Сорок семь писем от больных — или как их назвать? Заключенных?

А потом, как ни в чем не бывало, Ян едет на работу. По утрам уже подмораживает, лужи за ночь затягивает хрустким ледком, а на дороге образуется ледяная корка. Скоро придется расстаться с велосипедом — становится скользко, и это по-настоящему опасно.

Не успевает он открыть дверь в раздевалку, как слышит топот маленьких ножек. Матильда. Глаза ее сияют от восторга.

— У нас полиция!

Выдумщица.

— Вот как? — Ян снимает куртку. — И что они хотят? Попить с нами сока?

Матильда смотрит на него широко раскрытыми глазами и начинает смеяться только после того, как он ей подмигнул. Ох уж эти воспитатели, болтают всякую ерунду. Им-то все можно, а поди различи, когда они шутят, а когда говорят серьезно.

И в самом деле — полиция. Не в детском саду, конечно, — на территории больницы. Полицейская машина припаркована у ворот, а когда он через четверть часа выглядывает в окно, видит за ограждением двоих полицейских. Они медленно идут вдоль ограды, тихо о чем-то разговаривают и все время смотрят под ноги, будто ищут что-то.

И тут же возникает ощущение тревоги. Как всегда, когда он видит полицейских. После «Рыси» — всегда.

В кухню входит Мария-Луиза.

— А что там делает полиция? — спрашивает он.

— Не знаю… кажется, ночью что-то случилось.

— Побег? — Он старается говорить как можно спокойнее.

— Не думаю… с чего бы? Завтра все узнаем. Завтра придет рапорт.

Она говорит о еженедельном рапорте. Доктор Хёгсмед каждую среду присылает рапорт о событиях в больнице, но до сих пор это было неслыханно скучное чтение.

Каждую минуту могут постучать в дверь — громко и уверенно, как обычно стучит в дверь полиция. Но никто не стучит, а когда он опять выглядывает в окно, полицейских уже не видно.

Можно выдохнуть спокойно. Судя по всему, он ни при чем. Но когда в десять часов Ян собирается отвести Феликса на свидание, Мария-Луиза его останавливает.

— Сегодня не будет посещений, Ян. Отменили… — тихо говорит она.

— Да? — Ян машинально тоже понизил голос. — Почему?

— Экзитус…[5]

— Экзитус? Кто-то умер?

— Да… ночью умер один из больных.

— Что случилось?

— Точно не знаю… но, судя по всему, неожиданно.

Ян не задает больше вопросов. Продолжает играть с детьми в прятки и в «кто последний». Но мысли его далеко. Он думает о посланном вчера письме. Любовное послание… но и угроза: все тайное может стать явным.

А где живет Ларс Реттиг? Номер телефона? В телефонном справочнике его нет. Ян после работы идет в город. В «У Билла» тоже нет — «Богемос» сегодня не выступает.

Ну что ж… есть еще репетиционное помещение. Дверь закрыта, но вой электрогитар слышен даже на улице. И ритмичная дробь ударных. У Яна мгновенно испортилось настроение — он уже не нужен.

Ян постучал, но никто не открыл. Посильнее — никакой реакции. Затычки у них, что ли, в ушах?

Он толкнул дверь и просунул голову.

Музыка смолкла, и все четыре головы, как по команде, повернулись к нему.

— Привет, Ян, — после неловкого молчания произнес Ларс Реттиг.

— Привет, Ларс… надо бы поговорить.

— Само собой. Заходи.

— Нет… я имею в виду, нам с тобой.

Яну кажется, что все на него смотрят с подозрением. Музыканты словно замерли в движении, каждый со своим инструментом наготове. Ударника Карла он не знает. Или… нет, где-то он его уже видел.

— О’кей. — Реттиг кивнул. — Подожди немного, я сейчас.

Банда четырех. Наверное, не только Ларс, а все они, вся группа, — санитары в Санкта-Психо.

И тут же вспомнил, где видел Карла. Бойцовский питбуль с мощными челюстями и баллоном со слезоточивым газом на поясе. Это именно Карл принял у него Жозефин в комнате свиданий.

Карл мрачно смотрит в сторону двери. Ян отступает в тень, но охранник наверняка его уже заметил.

— Только у меня совсем мало времени, Ян. — Реттиг подошел к двери. — Всего несколько минут… Давай выйдем на улицу.

Они прошли по пустому тротуару с десяток метров, и Реттиг остановился:

— Можем поговорить здесь.

Яну всегда очень трудно задавать прямые вопросы — ему кажется, что он прижимает собеседника к стенке. Но он обязан спросить.

— Кто умер сегодня ночью?

Реттиг смотрит на него с удивлением.

— Кто сегодня умер? — переспрашивает он с ударением.

— Мы утром узнали, что в Патриции кто-то умер.

Реттиг кивает, но не сразу. Подумал сначала, как реагировать.

— Больной…

— Мужчина или женщина?

— Мужчина.

— Он писал письма?

Реттиг быстро оглядывается по сторонам:

— Об этом говорить не надо. — Он улыбается Яну, но улыбка получается неестественной.

Интересно, знает ли Реттиг, что он вложил в конверт свое письмо, адресованное Алис Рами. Вернее, женщине, про которую он думает, что она и есть Алис Рами. Может, и знает. Не исключено.

— Собственно, хотел я спросить вот что: почему эти письма так для тебя важны? Можешь рассказать?

Реттиг опускает глаза.

— Мой брат в тюрьме, — тихо говорит он после долгой паузы. — Сводный брат. Тумас.

— В больнице? В Санкта-Психо?

— Нет… в тюрьме. В Кумле. Восемь лет за особо дерзкое ограбление. И он ни о чем так не мечтает, как получать письма… много писем. Но большинство до него не доходит. Их перехватывают. И я не могу наладить с ним контакт, потому что тогда… тогда — прощай, работа. — Он глубоко вздохнул. — Так что я пытаюсь хоть что-то сделать для бедняг в Патриции.

Ян кивнул. Вполне правдоподобно.

— А тот, кто умер… — еще раз спрашивает он. — Он получал письма? Или писал?

— Нет… — устало произносит Реттиг. — Педофил на принудительном лечении, никаких связей, никаких друзей, никаких корреспондентов. У него остался только один настоящий друг… и знаешь, кто? Вернее, что? Он был уверен, что на плече у него вторая голова. Сам тихий и приветливый, а вот вторая голова — кошмар, да и только… Ясное дело, никто эту голову не видел, кроме него самого… Но парень клялся и божился, что не он, а его вторая голова вынуждает его кидаться на детишек. И за стенами Патриции у него никого не было. Даже адвокат отказался его навещать, так что он впал в депрессию. И чем дальше, тем хуже.

— И что он сделал?

— Рано утром у него случился припадок активности… и он — естественно, под руководством второй головы — проник в комнату, где нет решетки на окне. И выбросился на каменную веранду. С пятого этажа.

— Рано утром?

Реттиг уже повернулся, чтобы идти назад, но задержался на секунду:

— Мы нашли его в половине седьмого, но врач считает, что погиб он около четырех утра… В это время суток одиночество достает хуже всего, или как?

На этот вопрос у Яна ответа нет. Но чувствовал он себя очень скверно — будто именно он явился причиной самоубийства.

— Не знаю… — говорит он, — я в это время сплю.

26

Бетонная стена рядом с детским садом. Олицетворение безнадежности. Безнадежности и жестокости. Эта мысль посещает Яна каждый раз, когда он гуляет с детьми во дворе, поэтому он старается смотреть в другую сторону. В сторону ратуши.

Там кипит жизнь — подъезжают и отъезжают машины, дети бегут в школу, загораются и гаснут по вечерам окна… Тоже свой распорядок, как и в его подготовительной школе.

Середина октября. Над побережьем плывут темные набрякшие облака. Дети играют во дворе, но как только с неба начинают капать первые ледяные капли осеннего дождя, Ян быстро уводит их в помещение. Все равно через несколько минут предстоит медосмотр: сестра из клиники периодически контролирует здоровье детей.

— Крепкие, как орешки, — обычно говорит она после осмотра. — И аппетит у всех — позавидуешь.

Ян кивает, но про себя отмечает, что она переврала пословицу. Крепкие, как ореховые ядрышки.

После этого все собираются в спальной. В подушечной. Очередной ритуал: Мария-Луиза опрашивает детей — какие у них предложения?

Предложений всегда много.

— Я хочу домашнее животное, — говорит Мира.

— И я! — кричит Жозефин.

— Почему? У вас же есть звери. Полным-полно всяких зверей.

— Мы хотим настоящего!

— Чтобы он бегал!

Мира умоляюще смотрит на Яна и Марию-Луизу:

— Ну, пожалуйста…

— Я хочу богомола! — кричит Лео.

— Хомячка! — Это Хуго.

— А я хочу кошку! — Матильда.

Дети возбуждены, но Мария-Луиза очень серьезна.

— Домашним животным требуется уход.

— Мы будем ухаживать!

— Постоянный уход. А что мы будем делать, когда в «Полянке» никого нет?

— Они будут жить сами! — Матильда весело смеется. — Мы запрем их и оставим им много еды и воду.

— Зверей нельзя оставлять одних. — Мария-Луиза отрицательно качает головой. Она по-прежнему серьезна.

Вечером Ян остается один с двумя детьми, и оба засыпают мгновенно. С этой недели в садике ночуют только Мира и Лео. Для Матильды нашли приемную семью, и они забирают ее в пять часов каждый день. Удочерившая пара — пожилая женщина и мужчина в серой кепке — производит очень приятное впечатление. Спокойные, доброжелательные.

Что ж, будем надеяться, что так оно и есть. Но откуда ему знать? Чужая душа — потемки. Ян все время вспоминал рассказ Реттига про выбросившегося из окна заключенного… больного. Сам-то он был тихим и приветливым, а вот вторая голова — кошмар, да и только.

Нет, надо стараться верить людям. Сам Ян надежен, как скала, надежнее не бывает… за исключением тех нескольких минут, когда он покидает спящих детей и бежит относить письма.

И сегодня тоже. Сердце бьется сильнее обычного — воспоминание, как кто-то спустился на лифте и прошел через детский сад, никуда не делось, как он ни старался загнать его поглубже. Но с тех пор все было спокойно.

И опять он обнаруживает под подушкой пухлый конверт с тем же призывом: ОТКРОЙ И ОТПРАВЬ ПО АДРЕСАМ! Пульс участился.

Он хотел открыть конверт прямо в воспитательской, но решил не рисковать — уже без двадцати десять, Ханна может явиться в любую минуту, и все его секреты станут общим достоянием.

Она и в самом деле пришла пораньше — без десяти десять стояла в дверях, раскрасневшаяся от вечернего морозца.

— Все тихо?

С этими розовыми щеками и выбившимися из-под шапочки белокурыми локонами, она выглядит необычно возбужденной, даже радостной. Ян молча кивает и идет за курткой.

— В полвосьмого уже спали без задних ног. Вдвоем они спокойнее, чем втроем.

— Это уж точно.

Говорить больше не о чем. Ян берет свой рюкзак — и вдруг вспоминает, что забыл положить на место магнитную карточку от двери в подземный ход. Дверь-то он закрыл, а про карточку забыл.