Санкта-Психо Теорин Юхан

19

Дверь подъезда автоматически закрывается в восемь вечера, после восьми код не работает, нужен ключ.

Пару часов назад Ян вернулся из «Полянки», поужинал и разложил на кухонном столе прихваченные книжки с картинками. «Зверомастер» был уже готов — иллюстрации подправлены и расцвечены. Интересно, что сказала бы Рами?

Он приступает к следующей книжке: «Вивека в каменном доме».

Рассматривает бледные карандашные наброски и одновременно читает:

Жила-была старушка. И вот однажды она проснулась. Что такое? Оказывается, она лежит в деревянном гробу. Сил у нее было немного, но все же ей удалось приподнять крышку и выглянуть наружу. Комната огромная. Стены каменные. Пол тоже каменный.

— Есть здесь кто? — крикнула старушка, но никто не ответил.

Она не знала, где она и как сюда попала. Помнила только одно: Вивека. Ее зовут Вивека.

Ян дважды прочитал текст и взялся за рисунок. Из гроба выглядывает голова худенькой женщины с огромными глазами.

Прошло несколько дней, прежде чем Вивека набралась сил и сумела вылезти наружу. Раз, два… взяли! Она столкнула тяжелую крышку, встала и огляделась. Рядом с гробом стояла большая собачья корзина.

На корзинке было написано «БЛАНКЕР», а на дне — куча пыли и собачий ошейник. Контуры пыльного курганчика напоминали лежащую собаку.

И здесь Бланкер. И в этой книжке, как и в «Зверомастере», — Бланкер.

Он читает дальше, ему интересно. Читает и машинально подправляет тонкие, а кое-где и вовсе исчезающие карандашные линии.

Наконец Вивека сумела выйти из этой собачьей спальни и оказалась в большом зале. Очень старинная и очень красивая мебель покрыта толстым слоем пыли. На стене белые деревянные часы. В них было что-то странное, и когда она присмотрелась, то поняла, в чем дело. Стрелки двигались в обратном направлении. Тик-так.

Она спустилась по лестнице и вышла в холл, но входная дверь была заперта.

Зато рядом оказалась еще одна дверь, в другую спальню. Там стояли еще два гроба. Совсем рядом, как муж и жена. Мужчина и женщина? Нет-нет-нет! Вивека даже не думала открывать крышки и смотреть, кто там лежит.

А в спальне была еще одна дверь. Вивека открыла ее и увидела крутую лестницу, ведущую в темный подвал. Она осторожно спустилась вниз. Земляной пол усеян желтыми костями какого-то чудовища. Уфф! Она быстро поднялась по лестнице и вернулась в свою комнату.

Шли дни.

Вивека ждала. Спала и ждала. С каждым днем она становилась все бодрее и бодрее, крепче и крепче, и даже когда смотрела на себя в зеркало, ей казалось, что она помолодела. И так продолжалось, пока она не сообразила, в чем дело: в каменном доме время шло назад!

Как же она сразу не догадалась: здесь даже часы шли в обратном направлении!

И вдруг осознала, что, если набраться терпения, она будет делаться все моложе и моложе, и в один прекрасный день пробудятся к жизни и ее родители, и собачка Бланкер. И тогда закончится ее одиночество.

Но ведь то же самое произойдет и с теми костями в подвале. Кем бы оно ни было, чудовище тоже воскреснет.

Тик-так, тик-так. Часы идут назад. И в один прекрасный день Вивека проснулась и поглядела на свои руки — руки были маленькими и гладкими. Она выпрыгнула из постели и поскакала на одной ножке. Послышался веселый лай. Бело-рыжий колли, как огненный вихрь, прыгнул на нее и лизнул в нос. Бланкер проснулся!

Ее Бланкер!

Как же счастлива была Вивека! Да, да, да, очень и очень счастлива! Она крепко обняла Бланкера — теперь она уже не одна в этом каменном доме!

Но вдруг подняла голову и прислушалась: из подвала доносились странные звуки, будто кто-то гремит костями.

Бланкер зарычал. Подбежал к двери и начал лаять. Ничего хорошего — в подвале зашевелился кто-то большой и тяжелый…

На этом месте кто-то вдруг позвонил в наружную дверь. Несколько раз, весело и настойчиво.

Ян вздрогнул. Кто это? После восьмичасового общения с малышней ему хотелось побыть одному.

Опять звонок. Ян спрятал книги в кухонный ящик и пошел открывать.

— Привет, Ян! — Улыбающийся блондин в дверях. Ларс Реттиг из «Богемос» в своей неизменной кожаной куртке. — Не побеспокоил?

Ян почувствовал себя так, будто его застали за чем-то неподобающим, но приветливо качнул головой:

— Нет, что ты… все в порядке.

— Войти-то можно?

— Конечно…

Куртка Ларса будто пропиталась вечерним холодом, даже в прихожей стало холодней. Он снял башмаки и прошел в гостиную. В руке у него пластиковый пакет.

— Извини, что так настырно звонил… Неохота рисоваться на лестничной площадке. Ого! — Он оглядел сдвинутые к стене мебель и картонные ящики. — У тебя полно барахла.

— Это не мое. Я снимаю квартиру. Контракт второй руки.

— Понятно… — Реттиг сел на диван. — У тебя здесь и ударная установка… Играешь?

— Так, немного…

— Здорово… — Он поднял указательный палец, будто его посетила внезапная мысль. — Можем объединиться… Наш ударник только что сделался папашей и все время пропускает репетиции.

— Ну что ж… — Ян не стал обдумывать предложение — оно ему показалось заманчивым. — Конечно, ритм держать могу, но… я не особенно хорошо играю.

— Или чересчур скромен, — коротко рассмеялся Парс. — Но попробовать-то можно?

Он залез в пакет и достал дымящийся кебаб в булке, завернутой в фольгу.

— Хочешь? — Реттиг очевидно голоден. Даже глаза заблестели.

— Нет… ешь на здоровье.

Ян запер входную дверь:

— А как ты узнал, где я живу?

— Посмотрел в больничном компе. Там адреса всех служащих. — Реттиг откусил большой кусок. — Ну и как ты там… в садике?

— Хорошо… только это не садик. Подготовительная школа.

— Ладно, ладно… и как ты там, в подготовительной школе?

Ян помолчал, потом спросил:

— А ты в самом деле работаешь в Санкта-Патриции?

— Конечно. Четыре ночи в неделю, остальное время свободен. Тусуюсь с «Богемос».

— И ты там охранник?

— Мы предпочитаем слово «санитар». Я работаю для больных, а не против. Очень мирная публика. Большинство, по крайней мере.

— И часто ты с ними встречаешься?

— Каждый день. Вернее, каждую ночь.

— И знаешь, как кого зовут?

— Большинство — да… — Реттиг откусил кебаб, — но все время появляются новые. Кто-то уходит, кто-то приходит на его место.

— Но старожилов-то… если можно так сказать… старожилов… ты, наверное, знаешь, правда?

Реттиг предостерегающе поднял руку:

— Не все сразу. Мы можем, конечно, поговорить о наших гостях, но сначала… сначала ты должен определиться.

— Определиться… с чем я должен определиться?

— Хочешь ли ты нам помогать.

Ян отошел к стене:

— Тогда расскажи чуть побольше… «У Билла» ты намекнул что-то насчет запретов…

Реттиг кивнул:

— Об этом и речь. В Патриции — жуткая бюрократия. Особенно в закрытых отделениях. Там управляет денбез.

— Денбез… — Ян вспомнил, что он сам дошел до этого дурацкого сокращения. Ночбез — денбез. — Твои коллеги в дневное время? Дневная безопасность?

— Йепп. — Реттиг завел глаза к потолку. — Больные не имеют права писать, кому хотят, их почта проверяется. Им нельзя смотреть ТВ, нельзя слушать радио, их все время обыскивают.

Ян понимающе кивнул — он вспомнил, как проверяли его сумку на входе, когда он приехал в первый раз.

— Люди устают. Просто-напросто устают от постоянного контроля. Мы с ребятами много об этом говорим. Спокойные больные имеют право на контакт с окружающим миром.

— Ты так думаешь?

— Хотя бы через письма… им же пишут письма. Родители, друзья, сестры и братья. Но денбез перехватывает письма. Или вскрывает… перлюстрирует, говоря по-научному… Нам нужна твоя помощь.

— А что я могу сделать? — Ян внимательно посмотрел на Реттига. — Никто из подготовительной школы не имеет доступа в больницу.

— Как это не имеет? — быстро спросил Реттиг. — Ты имеешь, Ян… ты и твои дети.

Он ждет возражений, но Ян молчит.

— Вы имеете право входа в комнату свиданий фактически бесконтрольно… там нет ни камер, ни проверок. А по ночам в комнате никого. Туда может прийти кто угодно и спрятать где-нибудь пачку писем… писем, которые я могу захватить и пронести в больницу.

Ян быстро оглянулся — ему показалось, что за спиной у него стоит доктор Хёгсмед.

— А письма? Откуда приходят письма?

— Оттуда, где их пишут, — пожал плечами Реттиг. — Пачки писем приходят каждый день. Большинство скрывают от больных. Но у меня есть приятель на почте, он работает на сортировке. Здесь, в городе. Он уже начал откладывать письма… он их не читает, конечно, но принцип простой: письмо написано от руки и адресовано в клинику Санкта-Патриция. Откладывает, а потом передает их мне. — Реттиг довольно улыбнулся, но Ян не стал улыбаться в ответ. — Но я сам не могу ничего пронести в больницу. Нас проверяют.

— То есть содержание этих писем неизвестно? Вы не знаете, что в них?

— Как это не знаем… Бумага. Бумага со словами. Обычные письма.

Ян посмотрел на него долгим взглядом:

— Я не связываюсь с наркотой.

— О чем ты? Никакой наркоты. Ничего противозаконного.

— Но вы нарушаете правила.

— Да… но Махатма Ганди тоже нарушал правила. В благих целях.

Они помолчали.

Ян прокашлялся.

— Можешь рассказать о ваших больных?

— Каких именно?

Ян не хотел называть имя Рами. Не сразу.

— Я видел на территории старую женщину… седая, в черном пальто. Она сгребала листья за оградой. Она пациентка или работает у вас?

Улыбка исчезла с лица Реттига.

— Пациентка. И она не такая старая, как может показаться.

— А потом стояла и смотрела на детей.

— Она только этим и занимается. С тех пор как организовали ваш… вашу подготовительную школу. Как только ее выпускают во двор, сразу идет к ограде и смотрит.

— Любит детей?

Реттиг помолчал.

— У нее было трое. Была замужем за картофелеводом в Блекинге… лет двадцать пять назад. Муж ее по пятницам уезжал в город — на переговоры с заказчиками. Но в один прекрасный день Маргит узнала, что он снимает комнату в гостинице и там встречается с любовницей… а может, и не с одной. И тогда она достала из шкафа его двустволку.

— Поехала в гостиницу и застрелила мужа? — предположил Ян.

— Нет… — Реттиг покачал головой. — Она вывела детей во двор и застрелила их. Двумя выстрелами уложила старших, а потом перезарядила ружье и застрелила младшего… С тех самых пор она за решеткой.

Он замолчал. И Ян не знал, что на это сказать. Хотел сказать — прямо как Медея, но воздержался.

Реттиг доел свой кебаб. Он встряхнулся, словно хотел поскорее забыть неприятное воспоминание, и продолжил:

— Не волнуйся. Маргит никакой опасности для твоих малышей не представляет… Она не имеет права встречаться с детьми.

— Я не уверен, что хотел все это узнать.

— Но узнал, — тихо заключил Реттиг. — Есть много такого, чего люди не хотели бы знать о своих ближних… Я, например, знаю слишком много.

— О больных?

— Обо всех.

Ян вспомнил о книжках в ящике кухонного стола. У каждого свои тайны.

— Значит, только письма? Ничего другого?

— Ни наркотиков, ни оружия, ничего такого. Только письма… а что ты думал, Ян? Я же сам там работаю. Разве в моих интересах, чтобы люди вроде Ивана Рёсселя имели доступ к героину? Или к ножу?

Ян внимательно посмотрел на него:

— А Иван Рёссель тоже здесь?

Он знал это имя из бесчисленных рубрик в таблоидах. И шофер такси его упомянул.

— Конечно.

— Убийца Рёссель?

— Да. Убийца Иван Рёссель, — глухо произнес Реттиг. — У нас тут полно знаменитостей… ты даже представить не можешь.

Алис Рами, думает Ян. Но вслух произносит совсем другое:

— Когда я должен дать ответ?

— Лучше прямо сейчас.

— Я должен подумать.

— В гавани есть одно место… мы там репетируем. Можем встретиться там… Постучишь с «Богемос»… jamie session[4] или что-то в этом роде. И поговорим заодно. Годится?

Ян неуверенно кивнул.

— Тогда до завтра. Приходи в семь. Оттянемся, как говорят, по полной.

Не успел Ян запереть дверь за Реттигом, как тут же пожалел, что согласился. Зачем ему играть с «Богемос»? Он слышал их, они на две головы выше. Играют в другой лиге.

Он покосился на барабаны и тарелки и хотел сразу немного поупражняться, но было уже поздно. Соседи вряд ли оценят его искусство игры на ударных инструментах.

«Зверомастер», «Сто рук принцессы», «Ведьмина болезнь», «Вивека в каменном доме». К этому времени он выучил все эти истории чуть ли не наизусть. Он уже знал, что принцесса, впервые появившись в деревне, кричит своим подданным: «Я вовсе не несчастна! Мне просто нравятся несчастья! Вот и все!» И что один из первых симптомов ведьминой болезни — тающие волосы.

Так почему же он в сотый раз перечитывает эти книги? Может, ищет какое-то скрытое послание? И если эти книги написала Рами, наверняка у нее был какой-то замысел, когда она попросила Жозефин спрятать их в детском саду. Какое же послание?

И ему кажется, что он наконец что-то нашел. Перелистывал «Зверомастера», наверное, в пятидесятый раз и заметил на полях первой же страницы маленькое чернильное пятно — справа, в самом низу, рядом с текстом. Казалось бы, ничего странного, но на следующем развороте обнаружилось такое же пятнышко, почти в том же месте, и на следующем.

Раньше он их не замечал — внимание было приковано к рисункам, он просто не видел эти пятнышки.

Похоже на маленького зверька. Белка?

Он положил большой палец на обрез и перелистал книгу: быстро отпускал страницы по одной — и белка задвигалась! Он вспомнил, что так начиналось искусство мультипликации, в школе рассказывали: рисовали на каждой странице, скажем, дровосека… и, если быстро перелистывать книгу, дровосек начинал рубить дрова.

Белка, оказывается, кочевала из книги в книгу. В «Зверомастере» она прыгала в самом низу, в «Ста руках принцессы» и «Вивеке в каменном доме» допрыгала почти до середины, а в «Ведьминой болезни» доскакала до самого верха и исчезла. Все четыре книги были частями мультипликационного фильма о побеге маленькой белки.

Белка убегает.

Это, несомненно, знак. Во всяком случае, он понял это как знак.

20

Помещение, арендованное «Богемос» для репетиций, находилось в гавани, в нескольких кварталах от бара «У Билла». Совершенно пустая комната, только стены оклеены ячейками от яиц, чтобы гасить эхо.

Ян сидит за ударными. Он управляет ритмом, и в то же время ритм управляет им. «Богемос» начали с классики — Sweet Home Alabama. Устойчивый четырехтактный ритм, ему это было не трудно. Разогревшись, они больше часа играли старый рок.

Реттиг то и дело поворачивался к нему с микрофоном в руке и одобрительно подмигивал:

— Чуть мягче дробь, Ян!

Ян кивает — понял. Многие годы он в одиночестве сидел за компьютером и компоновал музыку. Странное чувство — оказаться среди живых музыкантов. Сначала нервничал, потом стало лучше и лучше.

Установка «Тама» довольно потрепанная, ничуть не лучше, чем его собственная, даже, пожалуй, похуже. Кожа на бочке и малом барабане потертая, вот-вот лопнет. Ну что ж… можно не осторожничать.

— Отлично, — улыбается Реттиг. — Плотнее и плотнее.

Кроме него и Яна еще двое — Расмус, вторая гитара, и бас-гитарист Андерс. Оба за все время репетиции не проронили ни слова, только иногда поглядывали исподволь, и Ян так и не понял, что они думают по поводу новобранца, заменившего их постоянного ударника Карла.

Интересно, а они тоже охранники из клиники?

В четверть девятого они начали собирать оборудование. Гитаристам собирать особенно нечего — они суют инструменты в футляры и исчезают. Остались Реттиг и Ян — он знает, что Реттиг ждет ответ.

— Хорошо играешь, — похвалил Реттиг, — африканский стиль.

— Спасибо. — Ян встал с табуретки. — Приятно было поработать.

— Ты и раньше играл в группе?

— Конечно, — врет Ян, не задумываясь.

Они замолчали. Стало неправдоподобно тихо — наверное, из-за яичных ячеек. Реттиг принес из прихожей длинный футляр и посмотрел на Яна:

— Надумал что-нибудь? Насчет вчерашнего?

Ян опустил голову.

— Сегодня День детей, четвертое октября, — сказал он тихо. — Ты знал об этом, Ларс?

Ларс покачал головой, не отрываясь от работы, — он развинчивал штатив микрофона.

— А разве не День коричных булочек?

— И это тоже.

Они опять замолчали.

— А у тебя есть дети, Ларс?

— Почему ты спрашиваешь?

— Общаясь с детьми, становишься мудрее.

— Да, наверное… но, к сожалению, детей у меня нет. Девушка есть, а детей нет. А у тебя?

— Нет… Своих нет.

— Ну ладно… так ты надумал что-нибудь? — повторил Ларс вопрос.

— У меня есть еще один вопрос… что вы от этого имеете?

— В общем, ничего, — ответил Реттиг после паузы.

— А не в общем?

— Чепуха какая-то… берем немного за доставку. Надо же сортировщика как-то заинтересовать. Сорок крон за письмо. На этом не разбогатеешь.