Гора Дракона Чайлд Линкольн

— Как вам известно, сэр, я не люблю телевизоры и компьютеры.

— Ты старая окаменелость с Маячного холма, — с нежностью проговорил Скоупс.

Фэрли был единственным среди служащих компании, кому глава «Джин-Дайн» разрешал называть себя «сэр».

— Что бы я делал, если бы ты не показывал мне, как живет не знакомая с электронными устройствами половина населения? Так вот, вчера вечером на седьмом канале шел разговор про двенадцатилетнюю девочку, больную лейкемией. Она мечтает перед смертью побывать в «Диснейленде». Обычные штучки, которые нам скармливает телевидение. Я забыл ее имя. Ты не мог бы организовать для нее и ее семьи поездку в «Диснейленд», частный самолет, все оплачено, лучшие отели, лимузины и тому подобное? И прошу тебя, строго анонимно. Я не хочу, чтобы этот мерзавец Левайн снова начал надо мной потешаться и вывернул все наизнанку. Дай им денег, чтобы оплатить медицинские счета, скажем, тысяч пятьдесят. Мне они показались хорошими людьми. Наверное, ужасно, когда твой ребенок умирает от лейкемии. Я даже представить такого не могу.

— Слушаюсь, сэр. Вы очень добры, сэр.

— Помнишь, что Сэмюэль Джонсон сказал: «Лучше жить богатым, чем умереть богатым». И не забудь: полная анонимность. Я не хочу, чтобы даже они знали, кто это сделал. Договорились?

— Я все понял.

— И еще. Когда я вчера был в Нью-Йорке, на пересечении Парк-авеню и Пятидесятой улицы меня чуть не переехало такси.

Прочитать выражение лица секретаря не представлялось возможным.

— Это было бы огромное несчастье для нас.

— Спенсер, знаешь, что мне в тебе нравится? Ты такой чудной, что я никогда не могу понять, оскорбил ты меня или сказал комплимент. Значит так, номер на крыше такси — четыре-А-пять-шесть. Позаботься о том, чтобы водитель лишился лицензии. Я не хочу, чтобы сукин сын переехал какую-нибудь старушку.

— Слушаюсь, сэр.

Когда маленькая дверь с шипением закрылась, а потом раздался щелчок, Скоупс встал и задумчиво направился назад к роялю.

В шлеме Карсона прозвучал громкий сигнал, и он, вздрогнув, оторвался от экрана терминала. В следующее мгновение он снова расслабился. Это был его третий день в комплексе; и он решил, что рано или поздно привыкнет к напоминанию, что уже шесть часов вечера. Он потянулся и окинул взглядом лабораторию. Де Вака была в отделении патологии, и он вполне мог закончить работу. Он тщательно набрал последние несколько абзацев, описывая все, что ему удалось сделать за день. Когда ученый подсоединил ноутбук к сети и выгрузил свои файлы, он испытал чувство гордости, с которым не мог совладать. Два дня работы, и он уже точно знал, что следует предпринять дальше. Знакомство с последними достижениями в лабораторных исследованиях — именно то, что ему требовалось. Теперь оставалось только претворить идеи в жизнь.

Он помедлил мгновение, увидев в нижней части экрана сообщение.

Джон Сингер@Исполн. Дрэгон вызывает.

Нажмите управляющую клавишу, чтобы начать разговор.

Карсон поспешно перешел в режим форума и вызвал Сингера. Он не подключался к сети весь день и не знал, когда директор пытался с ним связаться.

На экране появился вопрос Сингера:

Как дела, Ги?

Карсон напечатал в ответ:

Хорошо. Я только сейчас увидел, что вы меня вызывали.

Тебе следует завести привычку оставлять свой ноутбук подключенным к сети все время, пока ты находишься в лаборатории. И скажи Сюзанне, чтобы она делала то же самое. Ты не мог бы уделить мне немного времени после обеда? Нам нужно кое-что обсудить.

Карсон напечатал:

Назовите время и место.

Девять часов, в кафетерии. Подойдет? До встречи.

Пытаясь понять, что потребовалось от него Сингеру, Карсон собрался отключить компьютер, но на экране появилась новая строка:

Осталось одно непрочитанное сообщение. Хотите прочитать его сейчас

Да или нет?

Карсон включил электронную почтовую систему «Джин-Дайн», и на экране появилось сообщение. «Наверное, это еще одно письмо от Сингера, который пытался понять, куда я подевался?» — подумал он.

Привет, Ги.

Рад видеть, что ты на месте и действуешь.

Мне нравится то, что ты сделал с протокольными записями. От твоей работы веет уверенностью победителя. Но тебе следует кое-что помнить: Фрэнк Барт был самым лучшим ученым из тех, кого я знал, но эта проблема одержала над ним верх. Так что будь скромнее.

Я знаю, что ты справишься и «Джин-Дайн» одержит победу, Ги.

Брент

В самом начале десятого Карсон взял себе стакан виски «Джим Бим» в баре и через раздвижную дверь вышел на террасу. Некоторое время назад помещение — с уютной атмосферой в кафетерии и досками для игры в шахматы и триктрак — заполнили работники лаборатории. Но сейчас в ней почти никого не осталось. Ветер стих, и дневная жара начала отступать. На террасе было пусто, и Карсон выбрал местечко вдалеке от белой громады здания. Он наслаждался дымным вкусом неразбавленного бурбона — привычка, которая появилась у него с тех пор, как он выпивал послеобеденный стаканчик из фляжки, расположившись перед костром на ранчо, — и наблюдал за последними лучами солнца, садившегося за далекими горами Фра-Кристобаль. На востоке и северо-востоке небо все еще сохраняло следы великолепного жемчужно-розового цвета.

Карсон откинул голову и на мгновение закрыл глаза, вдыхая напоенный острыми ароматами воздух пустыни, охлажденный закатом: смесь креозота, пыли и соли. Перед тем как уехать на восток, он замечал этот запах только после дождя. Но сейчас он для него был как откровение. Он снова открыл глаза и стал смотреть в огромный купол ночного неба, уже усыпанного сверкающими звездами: Скорпион, яркий и четкий на юге, Лебедь прямо над ним, а над всем — Млечный Путь.

Колдовское благоухание ночной пустыни в сочетании с хорошо знакомыми созвездиями разбудило тысячи воспоминаний, и он задумчиво потягивал свой бурбон.

Услышав шаги со стороны одного из переходов за кафетерием, Карсон отбросил посторонние мысли. Он решил, что это Сингер, который идет к нему из жилого комплекса. Но из темноты безмолвно появился не директор — тот был невысокого роста, — а мужчина выше шести футов в безупречном костюме, сшитом на заказ. Охотничья шляпа совсем не подходила к волосам, отливавшим серым металлическим блеском в холодных лучах натриевых ламп, установленных вдоль дорожек. Длинные волосы незнакомца, собранные в хвост, струились между лопаток. Если он и заметил Карсона, то вида не подал и спокойно зашагал дальше мимо террасы в сторону центральной площади из известняка.

За спиной ученого послышался глухой стук, и он узнал голос Сингера.

— Красивый закат, — сказал директор. — Я ненавижу здешние дни, а вот ночи заставляют меня с ними мириться. Почти.

Он шагнул вперед, держа в руке чашку с дымящимся кофе.

— Кто это? — спросил Карсон, кивком показав на удаляющуюся фигуру.

Сингер несколько мгновений вглядывался в ночь, а потом нахмурился.

— Най, глава службы безопасности.

— Значит, это и есть Най, — проговорил Карсон. — А что он за птица? Он смотрится довольно странно в этом костюме и шляпе.

— Это еще мягко сказано. Я считаю, что он выглядит смешно. Но я не советую тебе с ним связываться. — Сингер подтащил стул и сел рядом с Карсоном. — Раньше он работал в атомном комплексе Уиндермира, в Англии. Помнишь несчастный случай, который там произошел? Ходили слухи о саботаже служащих, и так получилось, что Най, директор службы безопасности, стал козлом отпущения. Никто после этого не хотел иметь с ним дело, и ему пришлось искать работу где-то на Ближнем Востоке.

Но у Брента очень необычные представления о людях. Он посчитал, что Най, свято чтящий все правила, будет особенно осторожен после того, что с ним случилось, поэтому он нанял его в британское отделение «Джин-Дайн». Най оказался таким фанатиком мер безопасности, что Скоупс перевел его сюда, когда здешний комплекс только начал работать. С тех пор он тут. Никогда никуда не уезжает. Впрочем, это не совсем так. На выходных он часто отправляется в долгие прогулки верхом по пустыне. Иногда даже остается там на ночь, что у нас строго запрещено. Скоупс, естественно, об этом знает, но, похоже, он не против.

— Может, ему нравятся местные пейзажи, — предположил Карсон.

— Если честно, мне становится не по себе, когда я его вижу. На работе все охранники трепещут перед ним. Кроме Майка Марра, его заместителя. Похоже, они друзья. Но я думаю, такому комплексу, как наш, требуется собственный капитан Блай^[21] в роли главы службы безопасности.

Мгновение он молча смотрел на Карсона.

— Похоже, ты сильно разозлил Розалинду Брендон-Смит.

Карсон взглянул на Сингера и увидел, что директор снова улыбается, а в глазах у него пляшут веселые искорки.

— Я нажал не на ту кнопку интеркома, — сказал ученый.

— Я так и понял. Она подала жалобу.

Карсон выпрямился на своем стуле.

— Жалобу?

— Не волнуйся, — заговорив тише, успокоил его Сингер, — ты вступил в клуб, членом которого я тоже являюсь, а также почти все, кто здесь находится. Но правила требуют, чтобы я провел с тобой беседу. Это моя версия вызова на ковер. Хочешь еще выпить? — Он подмигнул. — Дело в том, что Брент очень высоко ценит гармонию в команде. Возможно, тебе придется извиниться.

— Извиниться? — Карсон почувствовал, как его охватывает гнев. — Это я должен подать на нее жалобу!

Директор рассмеялся и поднял руку.

— Сначала докажи, что она тебя оскорбила, а потом жалуйся, сколько пожелаешь. — Он встал и подошел к перилам. — Думаю, ты уже просмотрел лабораторный журнал Барта.

— Вчера утром. Знаете, это еще то произведение, — ответил Карсон.

— Да уж, — проговорил Сингер. — Повесть с трагическим концом. Но надеюсь, ты сумел понять, какой он человек. Мы были близкими друзьями. После его ухода я прочитал эти записи. Хотел понять, что произошло.

Карсон услышал искреннюю грусть в его словах. Сингер пил кофе и смотрел на бескрайнюю пустыню.

— Это необычное место, мы необычные люди, и проект, над которым мы работаем, тоже необычный. Генетики мирового уровня пытаются решить задачу, научное значение которой трудно переоценить. Можно подумать, что все здесь должны думать только о высоком. Ничего подобного. Ты даже представить себе не можешь, какие мелкие склоки у нас случаются. Барт сумел подняться над всем этим. Надеюсь, ты тоже сможешь.

— Я постараюсь.

Карсон подумал о своем взрывном темпераменте и решил, что ему придется держать себя в руках, если он намерен жить в «Маунт-Дрэгон». Он уже получил двоих врагов, не прикладывая к этому никаких усилий.

— Брент с тобой связывался? — почти равнодушным тоном спросил директор.

Ученый колебался, пытаясь понять, читал ли Сингер электронное письмо, которое Скоупс прислал ему.

— Да, — ответил он.

— И что он написал?

— Несколько слов поддержки и предупреждение, чтобы я не слишком много о себе думал.

— Очень похоже на Брента. Он из тех генеральных директоров, кто старается держать руку на пульсе, а Х-грипп его любимый проект. Надеюсь, тебе нравится работать в аквариуме. — Он сделал еще глоток кофе. — Есть какие-нибудь проблемы с протеиновой оболочкой?

— Мне кажется, я с ней разобрался.

Сингер повернулся и посмотрел на него испытующим взглядом.

— В каком смысле?

Карсон встал и подошел к директору, стоящему около ограждения.

— Вчера я провел всю вторую половину дня, делая собственную экстраполяцию на основании записей Барта. Мне стало гораздо проще увидеть моменты удач и поражений, как только я отделил их от других его рассуждений. Доктор Барт очень близко подошел к решению проблемы, прежде чем потерял надежду и опустил руки. Он обнаружил активные рецепторы вируса Х-гриппа, которые делали его смертоносным, а также комбинацию генов, кодирующих полипептиды таким образом, что они вызывают перепроизводство спинномозговой жидкости. Он сделал все самое сложное. Для своей диссертации я разработал технологию рекомбинации ДНК, в ней используется определенная длина волны дальней области ультрафиолетового спектра. Нам осталось только отсечь смертоносную цепочку генов специальным энзимом, активируемым ультрафиолетом, создать новую комбинацию ДНК — и готово. Все последующие поколения вируса будут безвредны.

— Но это еще не сделано, — заметил Сингер.

— Я проводил такой опыт по меньшей мере раз сто. Не с этим вирусом, разумеется, а с другими. Доктор Барт не знал об этом методе. Он пользовался более старым способом сплайсинга^[22] генов, который выглядит довольно грубым по сравнению с новым.

— Кто про это знает? — спросил Сингер.

— Никто. Я только вчерне набросал план работ, но пока не проводил никаких экспериментов. Впрочем, я не вижу причин, по которым мы могли бы потерпеть неудачу.

Директор замер на месте, внимательно вглядываясь в лицо ученого. Затем он бросился вперед, схватил его правую руку и принялся энергично ее трясти.

— Фантастика! — возбужденно воскликнул он. — Поздравляю!

Карсон сделал шаг назад и прислонился спиной к перилам; его немного смутил энтузиазм Сингера.

— Ну, для поздравлений еще рано, — сказал он, вдруг засомневавшись, правильно ли поступил, что так рано поделился своими мыслями с начальником.

Но директор его не слушал.

— Я должен немедленно отправить электронное письмо Бренту, сообщить ему новость, — сказал он.

Карсон открыл рот, чтобы возразить, но тут же снова его закрыл, ведь только сегодня Скоупс предупреждал его, чтобы он не забывал о скромности. Но интуиция подсказывала ему, что его метод принесет результаты. Работа над диссертацией это подтвердила множество раз. К тому же энтузиазм Сингера был приятным разнообразием по сравнению с сарказмом Брендон-Смит и холодным профессионализмом де Ваки. Карсон обнаружил, что ему нравится Сингер, этот лысеющий, полный, добродушный профессор из Калифорнии. Он был так мало похож на бюрократа и так забавно искренен. Карсон сделал еще глоток бурбона, окинул взглядом террасу, и у него загорелись глаза, когда он увидел старую гитару «мартин», принадлежавшую Сингеру.

— Вы играете на гитаре? — спросил он.

— Пытаюсь, — ответил тот. — В основном блюграсс.^[23]

— Вот почему вы спросили про мое банджо, — сказал Карсон. — Я им увлекся, когда слушал концерты в кафетериях Кембриджа. Играю я ужасно, но мне нравится уродовать великие произведения Скрагтса, Рено, Кита и других богов банджо.

— Будь я проклят! — расплываясь в улыбке, вскричал Сингер. — Я и сам сейчас разучиваю ранние вещи Флэта и Скраггса. Ну, знаешь, «Shuckin' the Сorn», «Foggy Mountain Special» и прочие. Нам следует вместе сбацать парочку. Иногда я сижу здесь на закате и перебираю струны. Естественно, вызываю у всех отвращение. Это одна из причин, почему тут в этот час так пусто.

Они встали. Ночь вступила в свои права, и воздух стал заметно прохладнее. За ограждением балкона Карсон слышал звуки, которые доносились со стороны жилого комплекса: шаги, обрывки разговоров, возникающие тут и там, иногда смех.

Они вошли в кафетерий — кокон света и тепла в бескрайней ночи пустыни.

Чарльз Левайн притормозил около «Риц-Карлтон», и его «форд фестива» тысяча девятьсот восьмидесятого года выпустил огромную тучу дыма, когда остановился у широких ступеней отеля. Швейцар двинулся к нему с нахальной медлительностью, не скрывая того, что машина и тот, кто сидит внутри, вызывают у него отвращение.

Не обращая на него внимания, профессор выбрался из автомобиля и остановился на покрытых красным ковром ступеньках, чтобы снять большой клок собачьей шерсти со своего смокинга. Пес умер два месяца назад, но его шерсть еще была повсюду.

Левайн поднялся по ступенькам, другой швейцар открыл перед ним позолоченные стеклянные двери, и ему навстречу поплыли изысканные звуки струнного квартета. Войдя, Левайн мгновение постоял, прищурившись, в ярком свете холла, но его тут же окружила группа репортеров и со всех сторон начали вспыхивать фотокамеры.

— Что такое? — спросил профессор.

Заметив его, к нему тут же подскочила Тони Уилер, консультант фонда Левайна по связям со средствами массовой информации. Отпихнув локтем репортера, она взяла профессора под руку. Ее каштановые волосы были тщательно уложены, костюм, сшитый на заказ, поражал строгостью, и она на все сто выглядела профессионалом по связям с общественностью: уравновешенная, изящная и беспринципная.

— Извините, Чарльз, — быстро проговорила она. — Я хотела вам сказать, но мы нигде не могли вас найти. У нас потрясающе важная новость. «Джин-Дайн»…

Левайн заметил знакомого репортера, и на его лице появилась широкая улыбка.

— Добрый вечер, Арти! — крикнул он, освобождаясь от Уилер и подняв обе руки вверх. — Рад видеть, что четвертая власть так активна. По одному, прошу вас! Тони, скажи им, пусть на время перестанут играть.

— Чарльз, пожалуйста, послушайте меня. Я только что узнала, что… — напряженно проговорила Уилер.

Ее голос утонул в громких вопросах журналистов.

— Профессор Левайн! — начал один из них. — Правда ли…

— Я сам выбираю, кто мне будет задавать вопросы, — перебил его Левайн. — А теперь успокойтесь, все. А вы, — он показал на женщину, стоящую в первом ряду, — начинайте.

— Профессор Левайн, — крикнула журналистка, — не могли бы вы подробнее рассказать об обвинениях, выдвинутых против «Джин-Дайн» в последнем номере «Генетической политики»? Говорят, вы начали личную войну против Брентвуда Скоупса…

Ее неожиданно перебила Уилер, и ее голос разрезал воздух, точно порыв ледяного ветра.

— Минуту, — резко проговорила она. — Эта пресс-конференция посвящена премии «В память холокоста», которую профессор Левайн должен получить, и не имеет никакого отношения к конфликту с «Джин-Дайн».

— Профессор, пожалуйста! — не обращая на нее внимания, выкрикнула журналистка.

Левайн наставил палец на другого репортера.

— Ты, Стивен, о, ты сбрил свои великолепные усы. Эстетическая ошибка с твоей стороны.

По толпе прокатился смех.

— Моей жене они не нравились, профессор. Они щекотали…

— Достаточно, не стоит продолжать.

Раздался новый взрыв хохота. Профессор поднял руку.

— Вопрос?

— Скоупс назвал вас, цитирую: «опасным фанатиком, инквизицией в лице одного человека, выступающей против медицинского чуда, каким является генная инженерия». Вы можете прокомментировать его слова?

Левайн улыбнулся.

— Да. Мистер Скоупс всегда умел красиво говорить. Но не более того. Это слова, наполненные «шумом и страстями».^[24] Вы ведь все знаете, чем заканчивается эта строка.

— Он также сказал, что вы пытаетесь лишить множество людей медицинских достижений, которые дарит наука. Например, лечения болезни Тея — Сакса.

Профессор снова поднял руку.

— А это уже более серьезное обвинение. Я не говорю, что я против генной инженерии. Я возражаю против терапии зародышевых клеток. Вам известно, что существует два вида клеток: соматические и зародышевые. Первые умирают вместе с телом. Вторые — репродуктивные клетки — живут вечно.

— Я не очень понимаю…

— Дайте мне закончить. При использовании генной инженерии, если вы меняете ДНК соматических клеток человека, изменения умирают вместе с ним. Но если внести новые данные в ДНК зародышевых клеток — иными словами, в яйцеклетку или сперматозоид, — эти свойства будут унаследованы детьми. Получится, что ДНК человеческой расы навсегда станет другим. Вы понимаете, что это означает? Изменения в зародышевых клетках будут передаваться следующим поколениям. А это попытка вмешаться в то, что делает нас людьми. Насколько мне известно, «Джин-Дайн» именно этим и занимается в своем комплексе под названием «Маунт-Дрэгон».

— Профессор, я все равно не очень понимаю, почему вы так уверены, что это будет плохо…

Левайн вскинул вверх обе руки, и его бабочка сползла набок.

— Снова евгеника Гитлера! Сегодня я получаю награду за работу, которую проделал, чтобы память о холокосте не умерла. Я родился в концентрационном лагере. Мой отец умер от жестоких экспериментов Менгеле. Мне из первых рук известно, какое зло может нести в себе наука. И я стараюсь сделать так, чтобы вы об этом не узнали. Понимаете, одно дело найти способ лечить болезнь Тея — Сакса, или гемофилию, но «Джин-Дайн» идет дальше. Они намерены «улучшить» человеческую расу, собираются найти способ сделать нас умнее, выше, красивее. Разве вы не видите, какое в этом заключено зло? Человечество не должно вмешиваться в подобные вещи. Это абсолютно неправильно.

— Но, профессор…

Левайн фыркнул и выставил вперед палец.

— Фред, пожалуй, стоит позволить тебе задать вопрос, прежде чем ты вырастишь мышцы под мышками.

— Доктор Левайн, вы постоянно твердите, что правительство недостаточно регулирует исследования в области генной инженерии. А как же Управление по контролю за продуктами питания и лекарствами?

Профессор нетерпеливо нахмурился и покачал головой.

— Они даже не требуют одобрения большинства генетически модифицированных продуктов. На полках магазинов лежат помидоры, клубника, стоит молоко и, разумеется, кукуруза с Х-ржавчиной — все они генетически модифицированы. Как вы думаете, насколько тщательно их тестировали? В области медицинских исследований дела обстоят не лучше. Компании вроде «Джин-Дайн» могут делать практически все, что пожелают. Они внедряют человеческие гены в свиней и крыс, и даже в бактерии! Смешивают ДНК растений и животных, создавая новые чудовищные формы жизни. Они могут в любой момент случайно — или сознательно — получить новый патогенный вирус, который в состоянии уничтожить человеческую расу. Генная инженерия — самое опасное предприятие, в которое когда-либо пускались люди. Намного страшнее атомного оружия. Но никто почему-то не беспокоится об этом.

Снова поднялся крик, и Левайн указал на репортера впереди.

— Еще один вопрос. Ты, Мюррей, мне понравилась твоя статья, посвященная НАС А, которую на прошлой неделе напечатали в «Глоуб».

— У меня вопрос, ответ на который, уверен, интересует нас всех. Как вам это нравится?

— Что нравится?

— То, что «Джин-Дайн» подала в суд на вас и Гарвард, требуя компенсации в двести миллионов долларов, а также отзыва лицензии вашего фонда.

На мгновение наступила короткая тишина; профессор дважды моргнул, и все поняли, что он об этом не знал.

— Двести миллионов? — слегка ослабевшим голосом переспросил он.

Вперед выступила Тони Уилер.

— Доктор Левайн, — прошептала она, — именно это я и собиралась…

Он бросил на нее мимолетный взгляд и положил руку на плечо, заставив замолчать.

— Возможно, пришло время, чтобы наконец стала известна правда, — тихо сказал он и снова повернулся к толпе журналистов. — Давайте я расскажу вам кое-какие факты про Брента Скоупса и «Джин-Дайн», о которых вам неизвестно. Вероятно, вы все знаете, как мистер Скоупс создал свою фармацевтическую империю. Мы с ним вместе учились на последнем курсе Калифорнийского университета в Ирвайне. Мы были… — Левайн помолчал. — Близкими друзьями. Однажды на весенних каникулах он в одиночку отправился в поход в национальный парк Каньонлендс. Скоупс вернулся с горстью кукурузных зерен, найденных им в руинах поселения анасази. Ему удалось их прорастить. Затем он обнаружил, что древние семена невосприимчивы к страшной болезни под названием бурая ржавчина. Брент смог выделить ген иммунитета и ввести его в современную кукурузу, он назвал его «Х-ржавчина». Это легендарная история; я уверен, вы можете прочитать о ней в «Форбс». Но это не совсем так. Видите ли, Брент Скоупс сделал это не один. Мы работали вместе. Я помогал ему выделить новый ген и ввести в современный гибрид. Это было наше общее достижение, и мы получили авторское свидетельство. Но затем у нас возникли разногласия. Брент Скоупс хотел использовать патент, делать на нем деньги. Я же, напротив, собирался отдать наше изобретение миру бесплатно. Мы… скажем так, он одержал верх.

— Каким образом? — раздался чей-то голос.

— Это не важно, — резко ответил Левайн. — Главное в том, что Скоупс бросил учебу и вложил полученные им огромные средства в создание «Джин-Дайн». Я отказался иметь с ним какое бы то ни было дело — с деньгами, компанией и всем остальным. Я всегда считал это самым худшим видом эксплуатации. Но меньше чем через три месяца срок действия авторского свидетельства истекает. Чтобы «Джин-Дайн» смогла его продлить, его должны подписать два человека: я и мистер Скоупс. Я не стану это делать. И никакие угрозы или взятки не заставят меня изменить свое решение. Когда действие патента закончится, кукуруза, устойчивая к бурой ржавчине, станет достоянием общественности. Она будет принадлежать всему миру. Огромные доходы, которые «Джин-Дайн» получает каждый год, перестанут поступать в компанию. Мистер Скоупс это знает, но я не уверен, что данный факт известен финансовым рынкам. Возможно, аналитикам стоит еще раз внимательно изучить коэффициент «цена — прибыль» акций компании «Джин-Дайн». В любом случае, я не сомневаюсь, что этот судебный иск не имеет никакого отношения к моей последней статье, посвященной «Джин-Дайн» и опубликованной в «Генетической политике». Таким способом Брент пытается заставить меня подписать бумаги на продление патента.

На мгновение воцарилась тишина, а затем ее разорвали громкие голоса.

— Но, доктор Левайн, — один голос перекрыл остальные крики, — вы так и не сказали, что собираетесь делать по поводу иска.

Мгновение профессор молчал, а затем расхохотался; его громкий, могучий смех разнесся по всему вестибюлю. Наконец он недоверчиво покачал головой, достал платок и высморкался.

— Ваш ответ, профессор? — настаивал репортер.

— Я только что дал вам ответ, — сказал Левайн, засовывая платок в карман. — А теперь, полагаю, мне пора получить мою награду.

Он помахал репортерам, улыбнулся на прощание, взял Тони Уилер под руку и направился через холл к открытым дверям банкетного зала.

Карсон стоял перед столом биопрофилактики в лаборатории «С», узкой и тесной, но освещенной так ярко, что у него болели глаза. Он быстро привыкал к бесконечным неудобствам, мелким и крупным, которые возникали при работе в биологически опасной среде: сыпи в тех местах, где защитный костюм касался обнаженных участков кожи; невозможности удобно сидеть на стуле; ноющим от многих часов медленных, осторожных движений мышцам.

Но хуже всего для Карсона было усиливающееся чувство клаустрофобии. В некоторой степени он всегда от нее страдал, объясняя это тем, что вырос на открытых пространствах пустыни. Но это замкнутое пространство он переносил с трудом. Он работал, а в памяти у него всплывала первая поездка в лифте в больнице Сакраменто, а еще он вспоминал три часа, которые провел однажды в остановившемся под Бойлстон-стрит поезде метро. Постоянным напоминанием об опасности для жизни стали бесконечные учения на тему, как следует себя вести при возникновении непредвиденных обстоятельств в гриппозном отсеке, и непрерывное повторение слов «фатальная ошибка»: несчастный случай, из-за которого в один прекрасный день заразится вся лаборатория и те, кто в ней работает. «По крайней мере, мне недолго осталось находиться тут», — думал Карсон. Естественно, если его идея насчет сплайсинга гена сработает.

До сих пор у него все получалось. Он множество раз делал это раньше, в Массачусетском технологическом институте, но сейчас все было иначе. Тут речь шла не об эксперименте для диссертации; он работал над проектом, который спасет бесчисленное множество жизней, и, возможно, им даже присудят за это открытие Нобелевскую премию. Кроме того, у него в распоряжении первоклассное оборудование, какого нет даже в самой лучшей лаборатории в Массачусетсе.

Это было легко. На самом деле элементарно.

Он пробормотал несколько слов, обращаясь к де Ваке, и она поставила одну пробирку в биопрофилактическую камеру. На дне пробирки лежала белая корка — кристаллизованный вирус Х-гриппа. Несмотря на невероятные меры предосторожности, связывавшие движения Карсона, он никак не мог осознать, что эта тонкая пленка белой субстанции является смертельно опасной. Сквозь прорезиненные отверстия ученый сунул в камеру руки, взял шприц, наполнил его средой, переносящей вирус, и легонько встряхнул пробирку. Кристаллизованная масса медленно распалась и растворилась, превратившись в мутный раствор живых частиц вируса.

— Посмотрите, — сказал он де Ваке. — Это нас всех прославит.

— Ага, точно, если только сначала не прикончит, — заявила она.

— Это же смешно. Здесь самая безопасная лаборатория в мире.

Ассистентка покачала головой.

— Я отвратительно себя чувствую, когда работаю с таким смертельно опасным вирусом. Несчастные случаи происходят везде.

— Какие, например?

— Представьте, что Брент, вместо того чтобы впасть в депрессию, задумал убийство. Он мог украсть емкость с этой дрянью, и тогда нас бы сегодня здесь не было, вот что я вам отвечу.

Несколько мгновений Карсон смотрел на нее, раздумывая, что бы ответить, затем решил промолчать. Он уже понял, что спорить с де Вакой — пустая трата времени. Карсон отстегнул свой воздушный шланг.

— Давайте сходим в зоопарк.

Через общий интерком он предупредил техника и Филлсона, который ухаживал за животными, и они медленно зашагали по узкому коридору.

Филлсон встретил их за пределами вольера. Он сердито поглядывал на Карсона сквозь свой визор, словно был недоволен, что его заставляют работать. Когда дверь распахнулась, обезьяны начали жалобно кричать и стучать, просовывая мохнатые пальцы сквозь отверстия в сетке.

Смотритель прошел вдоль ряда клеток с палкой в руке, нанося удары по лапам. Крики стали громче, но угроза возымела действие, и пальцы скрылись внутри.

— Ой, — сказала де Вака.

Филлсон остановился и обернулся к ней.

— Что? — спросил он.

— Я сказала «ой». Вы очень сильно били их.

«Ну вот, — подумал Карсон, — началось».

Филлсон пару минут разглядывал ее, его мокрая нижняя губа шевелилась за стеклом визора. Затем смотритель отвернулся, достал из шкафа ту же канистру с помпой, которую Карсон уже видел в свой первый приход сюда, проковылял к клетке и направил струю внутрь. Он подождал несколько минут, пока успокоительное подействует, потом отпер дверцу и осторожно вынул из нее вялого шимпанзе.

Карсон подошел поближе, чтобы на него посмотреть. Оказалось, что это молодая самка. Она пискнула и подняла на него приоткрытые испуганные глаза, практически парализованная действием препарата. Филлсон привязал ее к маленьким носилкам и выкатил их в соседнее помещение. Карсон кивнул де Ваке, которая протянула лаборанту пробирку, упакованную в противоударный футляр из майлара.^[25]

— Как обычно, десять кубиков? — спросил лаборант.

— Да, — ответил ученый.

Он впервые руководил инъекцией и испытывал странную смесь предвкушения, сожаления и вины. Перейдя в соседнее помещение, он наблюдал за тем, как лаборант выбрил небольшой участок на предплечье животного и энергично смазал его бетадином. Обезьяна сонно наблюдала за происходящим, затем повернула голову и подмигнула Карсону. Он отвернулся.

К ним бесшумно подошла Розалинда Брендон-Смит, которая широко улыбнулась Филлсону и только затем с каменным лицом повернулась к Карсону. В ее обязанности входило следить за инъекциями шимпанзе, а также проводить вскрытие тех, которые умерли от отека мозга. До сих пор, насколько было известно Карсону, соотношение инъекций к вскрытиям составляло один к одному.

Шимпанзе даже не пошевелилась, когда иголка вошла в тело.

— Вы знаете, что должны ввести препарат двум особям, самцу и самке, — прозвучал в шлеме Карсона голос Брендон-Смит.

Ученый кивнул, не глядя на нее. Обезьяну увезли обратно в зоопарк, и вскоре смотритель вернулся с самцом. Он был еще меньше, совсем детеныш, с совиной, любопытной мордочкой.

— Господи, — проговорила де Вака. — Невозможное зрелище.

Филлсон сердито посмотрел на нее.

— Не нужно их очеловечивать. Это всего лишь животные.

— Всего лишь животные, — пробормотала ассистентка. — Мы тоже, мистер Филлсон.

— Я уверен, что эти двое не умрут, — сказал ученый.

— Мне жаль вас разочаровывать, Карсон, — сказала Брендон-Смит с усмешкой, — но даже если ваш нейтрализованный вирус подействует, их все равно убьют и сделают вскрытие.

Она скрестила на груди руки и посмотрела на Филлсона, получив в ответ теплую улыбку.

Карсон взглянул на де Ваку и увидел, что на ее лице появились красные пятна — признак гнева — и выражение, которое становилось ему хорошо знакомым. Впрочем, она сохраняла молчание.

Лаборант воткнул иглу в предплечье самца шимпанзе и медленно ввел десять кубиков вируса Х-гриппа. Затем он вытащил иглу, прижал к ранке кусочек ваты и закрепил его пластырем.

— Когда мы узнаем результат? — спросил Карсон.

— В принципе, требуется две недели на появление симптомов, — ответила Брендон-Смит. — Хотя обычно все происходит гораздо быстрее. Мы берем кровь на анализ каждые двенадцать часов. Антитела, как правило, образуются в течение недели. Зараженные шимпанзе сразу отправляются в зону карантина, которая расположена за зоопарком.

Ученый кивнул.

— Вы будете держать меня в курсе? — спросил он.

— Разумеется, — ответила Брендон-Смит. — Но на вашем месте я бы не стала дожидаться результатов. Я бы приняла за данность, что эксперимент не удался, и продолжила работать дальше. В противном случае вы потеряете много времени.

Она вышла из комнаты. Карсон и его ассистентка отстегнули свои шланги и последовали за ней через люк и обратно к своим рабочим местам.

— Господи, какая задница, — сказала де Вака, когда они вошли в лабораторию «С».