Я чувствую себя гораздо лучше, чем мои мертвые друзья Шока Вивиан

Девятое письмо.

Любовь моя, это какое-то недоразумение. Вчера по почте пришел пакет. Я чуть не лишилась чувств, увидев марки с чем-то вроде «Мадьяр»… Мой смуглый ангел, наконец-то! Продолжение меня убило: «Отсутствие адресата по указанному адресу» – вот что глупый, слепой и бездарный почтальон осмелился написать. Трясущимися руками я открыла пакет. В нем оказались письма, которые я тебе отправила. Они все были там! В своих конвертах, запечатанные, как в день отправления! Скажи мне, что французы ошиблись. Ведь венгерское правительство не может запретить тебе доступ к моим письмам! Бистро на улице Сены закрыто на ремонт до Рождества, и я не знаю, к кому обратиться. Разумеется, я подумала о посольстве. И даже отправилась туда, признаюсь. Оно находится в глубине тупика в шестнадцатом округе, но там столько кодов, решеток… Мне удалось сквозь них пройти, холл особняка, где живут официальные лица, был заполнен толпой в вечерней одежде: смокинги и длинные платья, и это в разгар дня… Меня встретили широкими улыбками, как в плохом фильме. Смейся, если хочешь: я испугалась. И убежала самым постыдным образом. Но я себя заставлю, вернусь туда, это нужно. Ради нас я буду смелой.

Сейчас я со всем возможным вниманием перепишу адрес, который ты мне дал перед отъездом. Я перечитывала его до боли в глазах. Я проверяю каждую букву, каждую черточку, твой язык такой сложный!

Наверняка где-то закралась ошибка.

Напиши мне. Скажи мне, что ты тоже думаешь обо мне.

Или я сойду с ума.

Э.

Десятое письмо.

Любимый мой,

нам нужно все начать с нуля. Я осознаю это с полной убежденностью, поселившейся во мне сегодня вечером. Возможно, тебя удивит, что я снова тебе пишу? Прошло два долгих года. Я тебя не забыла. Как я могу? Это невозможно. Я хочу думать лишь о тебе. Жизнь мне дана для того, чтобы любить тебя, сегодня, как и вчера, с самого первого дня, когда ты нечаянно толкнул меня под проливным дождем на тротуаре бульвара Сен-Мишель. Ты убрал прядь волос с моего мокрого лица, и в твоей улыбке было… столько интереса, столько желания! И мое тело, до тех пор дремавшее, наконец проснулось. Поверь мне, в самых красивых местах мира – а сегодня я была в замке Версаль, – как и в дурно пахнущм метро, куда спускаюсь каждый вечер, выходя из офиса, я не теряла надежды увидеть тебя. Я ищу тебя, ищу! Слышишь? Любимый мой, сколько раз мне казалось, что я вижу твой силуэт на улицах Парижа… Я ускоряла шаг, сердце выпрыгивало из груди, и внезапно ты от меня ускользал. Я приучила свой взгляд больше не задерживаться на мужчинах, идущих впереди меня по подземным переходам. Во всех моих жестах, в каждую секунду моей жизни я постепенно принуждала свое тело застывать, сдерживаться, чтобы стереть тебя из его памяти. Чтобы меньше страдать. Я пыталась. Поверь мне! Но это невозможно. Тебе ведь тоже это известно? Давай не будем больше притворяться. Я не хочу излечиваться от тебя, никогда. Я сделаю все, что ты захочешь. Если нужно пересечь границы и встретиться с тобой по ту сторону так называемого «железного занавеса», я приеду. Лишь скажи мне об этом. Не дай мне снова заснуть.

Твоя Элен, твоя Илона. Твое «ты».

Одиннадцатое письмо.

Я снова пишу тебе, любовь моя. Тебе, конечно же, известно, что мое последнее письмо вернулось так же, как и предыдущие. Я снова тебе пишу, и ты мне не ответишь. Но не возвращай мне назад мое письмо, прошу тебя. В остальном ничего не меняй, ничего не делай, а главное, не пиши мне. Никогда.

Так я не узнаю ничего о нас.

Умерла или еще жива наша безумная любовь, вспыхнувшая той холодной зимой в Сен-Жермен-де-Пре? Не говори мне. Ничего. Я больше не вернусь туда. Отель на улице Бюси закрыт. Площадь Фюрстенберг продолжает красоваться. Без меня! Мне там не на что смотреть. Я храню все в своей памяти. Мне никто не нужен. Я не говорю об этом ни с кем, никогда. Я не хочу знать, как ты живешь. Мне дороже твое молчание, я прижимаю его к своему сердцу. Неуверенность меня успокаивает. Незнание позволяет мне верить, что все у нас еще возможно.

Элен, Париж, апрель 1986 года.

P. S. Я тебе говорила… что теперь я живу одна со своей дочерью?

После прочтения писем время свернулось в клубок и сбилось с ритма. В больнице потянулась вереница скверных часов, когда взгляд Бланш устремился к горизонту ее воскресшего детства. Ей не удавалось вернуть время на его место. Прошлое поглощало все, будущее не открывалось, настоящее не имело смысла. Ее бросало то в жар, то в холод, душу разрывал плач, тело покрывалось липким потом. Иглы проткнули кожу, жидкость из капельниц наполнила вены, за этим последовали обжигающие ночи в бреду, уносящем ее далеко.

Он все время был рядом.

Обтирал ее губкой, переодевал, поил, массировал ей плечи, осторожно мыл волосы. Его не пугали и не смущали ее крики, слезы, проклятия, он слушал свое тело, и оно не испытывало страха. Методично он мял для нее ягоды, готовил легкие муссы из малины, вынимал косточки из винограда, который она задумчиво клевала, принес первые мандарины, кустик японской айвы с розовыми цветами. Он рассказывал всем, что она отдыхает, что она выздоравливает, что скоро все будет хорошо. Медсестры, врачи разрешили этому спокойному молчаливому мужчине находиться рядом с ней, поскольку они были уверены, что он лучше их самих сможет поддержать в пациентке желание жить.

Однажды утром, когда уже показалось лето, наполнив палату ярким солнцем, мужчина увидел Бланш сидящей на своей постели в ситцевой рубашке, свесив ноги, выпрямив плечи, с бездонным взглядом. Ее большие глаза казались просто огромными. Он заметил, что ее руки вцепились в металлическую спинку кровати. Не успел он закрыть дверь, как Бланш, голосом, рвущимся из сердца, с трудом проникающим сквозь губы, спросила:

– Но почему Буэнос-Айрес? Почему?

Его ответ последовал незамедлительно:

– Потому что я думал, что там меня ждут риск и удача. Реконструкция аргентинского отеля, выгодный проект. В разгар зимы в Париж приехал его хозяин и предложил работать на него. Я был польщен, возбужден, готов сорваться. И оказался неправ: Буэнос-Айрес, да, но вместе с тобой. Я вернулся в «Роз» за тобой в тот самый день, когда появился Эрналь. С удачей мое тело знакомо уже несколько месяцев. Риском было вернуться назад, попросить тебя поехать со мной.

Значимость его слов притягивает, как магнит.

Мужчина видит, как румянец покрывает виски Бланш, ее лоб, щеки, спускается по шее до груди. Постепенно Бланш оживает. Она встает с кровати, одной рукой берет вазу с душистым горошком, другой открывает кран, чтобы добавить цветам свежей воды. На секунду Бланш замирает, прислушивается к ощущениям, возникающим от соприкосновения ее босых ног с линолеумом, покрывающим пол. Впервые за все время, проведенное в больнице, она двигается с радостью, наполняющей ее тело, словно живительный сок: три коротких шажка – и на душе становится легко. Она пристально смотрит на него, внезапно ощутив прилив жаркой волны. Они не сводят друг с друга глаз.

Затем, все так же молча, они приходят к выводу, что она набралась достаточно сил, чтобы они могли насладиться друг другом. Он поворачивает защелку на двери. И в этой пустой больничной палате ему нужно лишь ее тело, такое хрупкое, что он боится раздавить его и нависает над ней, опираясь на руки.

– Я словно моряк среди волн, – говорит она снизу.

– Я волна, – отвечает он, – можешь заняться серфингом.

И вспоминает, как ему нравится улыбка, с которой она его целует.

Бланш подтягивает одеяло к груди, собираясь спать, поднимает подбородок, ищет взглядом его лицо. Стоя за ней и ее узкой кроватью, он слегка наклоняется, нежно касается губами губ Бланш, проведя между ними кончиком языка. Их поцелуй ограничивается этим мягким прикосновением.

Бланш закрывает глаза. Она говорит себе, что жизнь никогда не будет комфортной. Любовь вообще не бывает комфортной. Потому что какая-то часть тебя так и останется чужой для другого. Но теперь она знает: счастье – это когда кто-то протягивает тебе руку, слегка касаясь твоей ладони, не хватая ее.