Демон в моих глазах Ренделл Рут

Глава 6

В последний понедельник сентября Артур наконец прочитал в своей газете, что забастовка мусорщиков закончилась. Двумя днями позже, первого октября, он услышал громыхание крышек мусорных баков, звуки работающих механизмов и слишком (по его мнению) громкое переругивание рабочих, что говорило о том, что Тринити-роуд наконец-то очищают от мусора. Оказалось, что письмо в местную управу можно было бы и не писать. Хотя подобные письма заставляют их держаться в тонусе: ведь ответили они достаточно быстро. На коричневом конверте стоял штамп «Районная управа Кенборна», а адресовано оно было А. Джонсону, эсквайру, 2/142 Тринити-роуд, Лондон, W15 6HD. Артур положил письмо к себе в карман. Остальную почту – обувной каталог для Ли-Ли Чан и лавандовый конверт из Бристоля для Антони Джонсона – он разложил по обычным местам на столике в холле.

Кроме него самого, в доме больше никого не было. Из подслушанного вчера телефонного разговора Артур знал, что другой Джонсонсегодня уходит в колледж или куда-то там еще, и ему доставило особое удовольствие проводить его взглядом из окна в гостиной, направляющегося в девять ноль пять утра в сторону станции метро. Артуру было приятно осознавать, что этот жилец тоже иногда уходит из своей комнаты. Это было хоть каким-то началом.

Артур поднялся к себе наверх и вскрыл письмо одним из серебряных ножей для фруктов, принадлежавших когда-то тетушке Грейси.

«Районная управа Кенборна. Отдел социального обеспечения. Лондон». Что ж, он думал, что ответ ему пришлет санитарный инспектор или кто-нибудь в этом роде, но в наши дни никогда ничего не знаешь наверняка.

Уважаемый сэр, в ответ на Ваше письмо от 28 числа сего месяца, в котором Вы спрашиваете о наличие вакансий в детских центрах в нашем районе, сообщаем, что таковые центры находятся под управлением Департамента образования г. Лондона и не…

Артур понял наконец, что произошло, и был совершенно потрясен. Как же так могло произойти, что именно он из них двоих умудрился по ошибке вскрыть не свое письмо! Было бы гораздо проще, если бы это было чье-то другое письмо – ну, например, этой вечно хихикающей китаянки или пьяницы Дина. Понятно, что письмо необходимо вернуть. Артур был настолько потрясен произошедшим, что даже не смог сразу сочинить записку с извинениями. Кроме того, если он сейчас сядет ее писать, то опоздает на работу. Времени уже девять пятнадцать. Артур положил письмо вместе с конвертом в свой портфель и отправился в магазин.

Строительные рабочие разбирали остатки бывшей гостиной тетушки Грейси – всюду торчали обрывки коричневого линкруста [17], розового линолеума и остатки розового камина. На стене, выкрашенной охрой, остался невыцветший прямоугольник, отмечающий то место, где стоял буфет, в ящике которого он когда-то запер мышь. Его первое убийство. Тетушка Грейси умерла именно в этой комнате, и именно из этой комнаты он уходил убивать… Почему он думает обо всем этом именно сейчас? Артур почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу. Он отпер ворота и вошел в свой офис. Звуки отбойных молотков и рушащихся строительных конструкций тяжело отдавались у него в голове, однако к тому моменту, как в офисе появился Барри – а это произошло без четверти десять, – Артур уже был полностью погружен в сочинение извинительной записки на имя Антони Джонсона.

К счастью, в этот день в «Грейнерс» было не очень много почты, а все книги находились в идеальном порядке, поэтому Артур писал все новые и новые варианты, находя захватывающим сам процесс сочинения. Большинство из вариантов оказывалось в корзинке для мусора, но к часу дня он создал наконец окончательный вариант – это был почти идеальный образец писем такого рода, написанный от руки – печатать подобные письма было признаком дурного тона.

Уважаемый мистер Джонсон, прошу Вас принять мои искренние извинения за то, что по ошибке я вскрыл письмо, изначально предназначавшееся Вам. Принимая во внимание всю серьезность вмешательства в Ваши личные дела, считаю своим долгом объясниться. Я сам ожидал письма из районной управы Кенборна в ответ на мое собственное письмо. В этом письме я требовал от них принять меры в связи с прекращением регулярной уборки мусора в нашем районе. Увидев на конверте штамп районной управы, я не задумываясь вскрыл конверт и только тогда понял, что письмо предназначается Вашему вниманию. Заверяю Вас, что прочел я ровно столько, сколько было необходимо, чтобы понять свою ужасную ошибку. В надежде на то, что Вы извините мне этот непреднамеренный проступок,

остаюсь искренне Ваш,

Артур Джонсон.

Когда же Антони Джонсон вернется домой? Артур вошел в 142-й дом в час пятнадцать. В доме стояла тишина. Он был пуст, и лавандовый конверт все еще лежал нетронутым на столике в холле. Рядом с ним Артур аккуратно положил письмо из управы и свою собственную записку, скрепленные скрепкой для бумаг. Когда он вернулся с работы около половины шестого, письмо все еще лежало на том же самом месте, а в доме все еще никого не было.

Поднявшись к себе в квартиру, Артур принялся размышлять о том, какой может быть реакция Антони Джонсона. А может быть, все это происшествие было не чем иным, как Божьим даром? Антони Джонсон прочитает записку, растает от ее искренности и прямоты и немедленно поднимется в квартиру Артура, чтобы сказать ему, что он все понимает и не держит на него зла. Вот это будет его, Артура, шанс. Он поставил чайник и расставил на подносе свой самый лучший чайный фарфор. После этого открыл замок и оставил дверь запертой только на щеколду, чтобы Антони сразу увидел, что здесь его ждали. Потому что, хотя поить кого-то чаем и вести светские беседы было само по себе непереносимо, сейчас это было самым главным из того, что мог сделать Артур. А как будет здорово, если во время разговора Антони Джонсон сообщит Артуру о своем намерении найти работу – ведь именно об этом шла речь в злополучном письме…

Артур уселся у окна и стал следить за улицей. Первой дома появилась Ли-Ли Чан. На этот раз ее привез домой другой молодой человек, на зеленом спортивном автомобиле. Через десять минут после того, как они вошли в дом, Артур услышал, как китаянка щебечет по телефону.

– Нет, нет, я же говорю тебе, что мне очень жаль, – у нее было очень мягкое произношение и иногда вместо буквы «р» у нее получалась почти буква «л». – Тебе надо отдать театральные билеты какой-нибудь хорошей девушке. Я помою голову и останусь дома. Глупый! Я не люблю тебя, потому что мою голову? Да ты сам-то слышишь, что говоришь? Конечно, я люблю тебя – я люблю очень, очень, очень многих людей! Ну а теперь – до свиданья!

Артур чуть не свернул себе шею, пока смотрел, как она, вместе со своим молодым человеком, запрыгнула в автомобиль и они умчались в направлении Кенборн-лейн. Артур продолжил свое ожидание. Появилась, как всегда угрюмая, Веста Котовски. Вот уж кому бы точно не помешало провести вечерок дома и вымыть наконец свои жирные космы.

Антони Джонсон появился из арки, ведущей к Ориэл-мьюз, в шесть ноль пять. Артур наблюдал, как он приближается к дому – высокая, хорошо сложенная фигура, симпатичное лицо с прямыми чертами, копна густых волос на гордо посаженной голове. Неожиданно в душе у Артура зашевелилось чувство то ли зависти, то ли раздражения. Но это чувство не было вызвано тем, что другой Джонсоноказался красивым мужчиной – Артур считал, что и сам был совсем недурен собой, – и не тем, что он заселился в комнату № 2. Скорее это было вызвано тем, что в процессе своей таинственной работы природа оказалась добрее к Антони, чем к нему самому. Природа не наделила этого человека склонностью, которая ставила его свободу и жизнь под постоянную угрозу…

Входная дверь закрылась со звуком, который был чем-то средним между почти бесшумным закрыванием двери самим Артуром и сотрясающим все здание хлопаньем Джонатана Дина. Прошло десять минут, пятнадцать, полчаса. Артур сидел как на иголках. Для чая было уже поздновато. Ему уже пора готовить себе ужин. Мысль о том, что кто-то может постучать к нему в дверь, не говоря уже о том, чтобы войти в квартиру, когда он ест, была непереносима. Нужно ли ему спуститься самому? Возможно. Возможно, он должен спуститься и еще раз, устно, повторить то, что было написано в записке.

Хлопнула дверца машины. Артур бросился к окну и увидел, как из машины Котовски вылезает сам Брайан, вместе с Джонатаном Дином. Через минуту раздался оглушающий хлопок входной двери. Длинная пауза, а затем шаги одного человека, поднимающегося по лестнице. Неужели наконец… Но нет. На первом этаже хлопнула дверь в комнату Дина.

Артур продолжал стоять у окна, чувствуя себя очень неудобно. Опять появился Брайан Котовски. У Артура перехватило дыхание, когда он увидел, что вместе с ним из дома вышел Антони Джонсон. Он выглядел колеблющимся и чем-то недовольным.

– Ну, хорошо, только чтобы это было недолго, – услышал Артур слова Антони. – Мне еще работать сегодня.

Оба мужчины пересекли перекресток и направились к «Водяной лилии». Артур на цыпочках спустился на первый этаж. За дверью комнаты Джонатана Дина звучали приглушенные голоса, а потом раздался низкий грудной смех. Артур спустился еще ниже. Сквозь перила он увидел, что на столе в холле ничего не было, кроме обычной кипы ваучеров. И обувной каталог Ли-Ли Чан, и два письма Антони Джонсона исчезли. Ошеломленный Артур подошел прямо к этому пустому столу. Затем он обратил внимание на обрывки каких-то бумаг в мусорной корзинке, которую наконец-то установил Стэнли Каспиан. Это оказались обрывки записки, которую он с таким старанием и тщательностью сочинил на имя Антони Джонсона, и конверта, в котором пришло письмо из управы.

Сотрудники Управления образования Лондона в письме сообщили Антони то, что почему-то не смогли сообщить по телефону. Когда он позвонил им в первый раз, они попросили прислать им официальный запрос относительно наличия рабочих мест в детских развлекательных центрах. Он написал такой запрос и получил, с большой задержкой, ответ, который в очень запутанной форме советовал ему обратиться по этому поводу еще раз, и уже после Рождества. Ответ Кенборнской управы, по крайней мере, не заставил себя ждать. Антони печально улыбнулся, вспоминая тот вечер, когда получил письмо из Управления образования. Оно было полно почти неприкрытого раздражения.

А в этот вечер он получил еще и письмо от Хелен, письмо, которое выглядело скорее как эссе, посвященное несчастьям Роджера.

Я сижу с книгой по эскапизму [18] , и каждый раз, когда поднимаю глаза, встречаю его взгляд, с осуждением смотрящий на меня. Любое, самое невинное замечание, которое я делаю, он мгновенно начинает обсуждать (Что бы это должно обозначать? А что ты этим хочешь сказать?), поэтому я чувствую себя мелким магазинным жуликом, которого допрашивает важный детектив. Прошлой ночью я расплакалась и – о, ужас – он тоже начал плакать. Он встал передо мной на колени и молил меня о любви…

Это письмо полностью выбило Антони из колеи. А ведь от радости, что письмо пришло от Хелен, он стал читать его прямо в холле, едва открыв. Поэтому прошло несколько минут, прежде чем он заметил второе письмо, тоже адресованное ему. Когда же он его заметил, открыл и прочитал совершенно дурацкую записку от соседа сверху, его раздражение достигло своего апогея, и он разорвал этот шедевр, бросив его, вместе с самим письмом из управы, в корзинку для мусора. Именно в этот момент подъехал Брайан Котовски и, брошенный лучшим своим другом, предложил Антони пройтись до «Водяной лилии». Там Антони пришлось выслушивать длиннющую повесть об ужасах матримониальных отношений и о том, какую нежелательную независимость дает женщине наличие у нее работы. Все это сопровождалось жалобами на то, что Брайан совершенно не представляет, что будет делать после того, как переедет Джонатан. Антони хватило только на полчаса подобных излияний, после чего он вернулся домой. Войдя в холл, подумал, что неплохо бы было подняться к Артуру Джонсону и перекинуться с ним словечком. Парень явно находился в состоянии острого невроза. Любой другой на его месте просто написал бы на письме: Простите, я открыл Ваше письмо, – и забыл бы об этом. А эти многосложные околичности в записке Артура звучали слишком патетически. Они просто кричали о сильнейшем желании сохранить свое эго; от них за версту несло паранойей, страхом перед наказанием и желанием нравиться всем подряд, включая незнакомцев. К сожалению, подумал Антони, таких людей уже не переделаешь. Их вера в свою собственную никчемность настолько глубоко в них укоренилась, что в возрасте пятидесяти лет их уже не заставишь поверить в самих себя. Кроме того, Артур Джонсон не любил общества других людей, и нарушение его одиночества могло только еще больше его разволновать. Лучше всего подождать, пока они случайно не встретятся в холле.

В течение всей следующей недели Антони ни разу не пересекся с Артуром Джонсоном. Зато он опять встретил детей на выходе из метро.

– Монетку для отличного парня Гая, мистер?

– А где вы собираетесь устраивать ваш фейерверк? – спросил Антони. – В Рэдклиф-парке? – Он протянул им еще десять пенсов.

– Мы спрашивали, но смотритель парка нам не разрешил, старая вонючка. Придется устраивать все у нас на заднем дворе, если мой папаша не будет против.

– Старуха Винтер, – вмешался еще один мальчуган, – вызвала полицию в последний раз, когда мы устраивали фейерверк у него на заднем дворе.

Антони отправился вниз по Магдален-хилл. И дети, и их родители называли улицу Ма-га-да-лин, так же как Баллиол-стрит они называли Баэлиал-стрит. Какими все-таки дураками были эти псевдоинтеллектуалы, включая сюда и Джонатана Дина, когда кривились при звуках неправильного произношения. Если люди, живущие здесь, не имеют права называть свои улицы так, как им удобно, то тогда кто имеет?

Внимание Антони привлек кусок пустыря, обнесенный сеткой, которую обычно используют для теннисных кортов. Ну что же, если власти не хотят, чтобы он официально занялся работой с детишками в округе, то кто мешает ему заняться этим самому, на свой страх и риск? Почему бы, например, не попытаться организовать празднование Пятого ноября [19]на вот этом пустыре? Неожиданно идея ему понравилась. Он рассмотрел сквозь решетку неровную поверхность, поросшую дикой травой. По одному краю участка проходила какая-то труба, исчезавшая в сторону Лондона, по другому высились горы кирпича, сломанных деревянных конструкций и желтой штукатурки – все то, что осталось от разрушенных домов. С тыла пустыря располагались серо-коричневые задние стены домов по Бразенос-авеню, высокие конструкции, на которых висели пожарные лестницы совсем в стиле Пиранези [20]. Человек, который займется устройством костра на этом пустыре, очень скоро привлечет к себе внимание всего детского населения окрестных улиц. А потом он сможет привлечь и родителей, особенно матерей, чтобы организовали праздничный ужин.

Великая вечеринкана Кенборн-вейл в честь Гая Фокса, подумал Антони. Что ж, вполне возможно, что он создаст прецедент и подобный праздник станет здесь ежегодным. Было шесть часов вечера, пятница, 10 октября. Если он хочет, чтобы все это свершилось, то заниматься организацией надо прямо с завтрашнего дня. А сегодня надо еще поработать. Усевшись за стол, под сломанную ножку которого был для устойчивости подложен труд Ариети «Интрапсихическое «я», Антони разложил свои заметки.

…не может быть классифицирован как шизофреник, параноик или человек с маниакально-депрессивным психозом. Ни один из вышеперечисленных диагнозов не подходит на все 100 %.

Особенностью психопата является то, что он не может формировать эмоциональные взаимоотношения. Если же таковые возникают – как правило, мимолетные и спорадические, – целью их является только удовлетворение собственных желаний. В этих отношениях отсутствуют чувство вины и любовь. Психопат, как правило, знает несколько социально допустимых способов бороться с фрустрацией. И те, которые находятся в его распоряжении (например, увлечение «жесткой» порнографией), могут принимать гротесковые формы…

Неожиданно, громко зашипев, перегорела лампочка в люстре-медузе.

Антони выругался. Несколько минут он сидел в темноте, размышляя, стоит ли обратиться за помощью к Джонатану или Котовски. Однако это неизбежно повлечет за собой выпивку. Негромкий звук закрываемой входной двери несколько минут назад говорил о том, что Ли-Ли Чан уже ушла. Придется идти на улицу и покупать где-то эту чертову лампочку. Хорошо, что «Винтерс» закрывается только в восемь. Проходя к входной двери, он услышал шаги на первой лестничной площадке. Артур Джонсон. Но пока Антони раздумывал, глядя на ступеньки, – может быть, именно сейчас стоит поговорить с соседом, – фигура, чьи контуры он увидел только мельком, исчезла. Антони пожал плечами и вышел на поиски своей лампочки.

Глава 7

Артур был уверен, что нанес моральное оскорбление Антони Джонсону и тем самым разрушил все свои надежды. Теперь ему не оставалось ничего другого, кроме как ждать и наблюдать. Ведь рано или поздно другой Джонсонкуда-то выйдет. Конечно, он уходил по субботам и воскресеньям, но это случалось днем и Артуру совершенно не подходило. Ему была необходима именно темнота, темнота, которая создавала иллюзию боковых переулков, внутренних двориков, подвалов – всего того, что наиболее соответствовало его внутренним желаниям. Темнота и тишина – отсутствие шумных толп людей, хлопанья автомобильных дверей, чьего-то вмешательства…

Он точно помнил, когда у него впервые появилась эта необходимость. Необходимость использовать темноту. Ему тогда было двенадцать лет. Тетушка Грейси пригласил на чай двух своих подруг, и они сидели возле камина, попивая чай и наслаждаясь угощениями именно с того фарфора, который он приготовил к несостоявшемуся приходу Антони Джонсона. И говорили они о нем, об Артуре. Ему тогда очень хотелось, как это часто случалось в последнее время, скрыться у себя в спальне. Но это не разрешалось, за исключением того времени, когда надо было ложиться спать. Как только он ложился в кровать, тетушка Грейси тут же гасила свет выключателем, который был расположен прямо у притолоки двери с внутренней стороны, и ему под страхом наказания не позволялось самому включать свет в спальне. Свет на площадке продолжал гореть, поэтому Артуру не было страшно. Хотя сам он предпочитал или достаточное количество света, чтобы можно было читать, или уж абсолютную темень.

Подруг звали миссис Гудвин и миссис Кортхоуп. Артур должен был присутствовать в комнате и демонстрировать всем, какой он хороший и воспитанный мальчик. Они все время говорили о каком-то мальчике без имени, которым, как Артур предполагал, был он сам. Об этом он догадался, слыша их загадочные фразы и чувствуя на себе их многозначительные взгляды.

– Естественно, это оставляет в душе ребенка след, от которого он уже никогда в будущем не избавится, – произнесла миссис Гудвин.

– Артур, сходи в соседнюю комнату и принеси мне еще одну чайную ложечку из комода. Самую лучшую, с инициалами, – сказала тетушка Грейси вместо того, чтобы ответить миссис Гудвин.

Артур отправился выполнять ее поручение. Дверь за собой он оставил открытой, но кто-то из них встал и плотно прикрыл ее. В холле горел свет, поэтому он не стал зажигать его в комнате, и именно поэтому по ошибке открыл не тот ящик. В тот самый момент по комоду как молния промелькнула мышка и свалилась в отрытый ящик. Артур мгновенно его захлопнул, достал из другого ящика ложечку с инициалами – да так и замер, чувствуя, как сильно колотится его сердце. Мышь кругами бегала в ящике, ударяясь головой и всем телом о деревянные стены своей тюрьмы. Звуки, которые она издавала, были похожи на писк голодного птенца, но в то же время было абсолютно ясно, что звуки эти выражают боль и отчаяние. Артур вдруг почувствовал глубочайшее удовлетворение, граничащее со счастьем. Он был один, кругом было темно, и у него было достаточно власти, чтобы заставить кого-то умереть. Странно, но казалось, что женщины не замечают его отсутствия, хотя его не было уже больше пяти минут. Когда Артур вернулся в комнату, разговор подруг внезапно прервался.

После того как миссис Гудвин и миссис Кортхоуп ушли, тетушка Грейси вымыла посуду, а Артур вытер ее. Тетушка велела ему отнести на место серебро, и это было здорово, потому что если бы она сделала это сама, то наверняка услышала бы мышь. Писк грызуна уже не был таким громким, как раньше, – из ящика доносились еле слышные царапающие звуки. Не открывая ящика, Артур с удовольствием прислушивался к ним. Когда же он все-таки открыл ящик вечером следующего дня, мышь была уже мертва. Весь ящик, в котором лежали несколько колец для салфеток и запасная бутылочка для специй, был забрызган мышиной кровью. Но труп Артура уже не интересовал. Он позволил тетушке Грейси обнаружить его где-то через недельку или около того – тетушка тогда громко визжала и сильно дрожала.

Темнота. В те дни он много думал об испуганной мыши, попавшей в ловушку в темноте, и о своей власти над ней. Как хотелось Артуру, чтобы ему разрешили выходить на улицу после наступления темноты! Но даже если вечерами он работал, тетушка Грейси требовала, чтобы после работы он прямиком направлялся домой.

И Артур поступал именно так, чтобы доставить ей удовольствие. Мальчик очень хотел быть достойным своей тетушки. Кроме того, попытка обмануть ее казалась ему таким невероятным грехом, что даже не приходила ему в голову. Поэтому по вечерам Артур выходил только вместе с тетушкой, и они вмести шли в «Одеон», который теперь стал индийским и назывался «Тадж-Махал». Но однажды вечером во дворе магазина его остановил старый мистер Грейнер. Было уже половина шестого вечера, и рабочий день Артура закончился, однако старик попросил его сбегать на другую сторону Кенборна и принести оттуда электрическую дрель, которую один из рабочих, проводивших в доме новую проводку, по небрежности там оставил. По дороге домой сам Грейнер обязательно предупредит мисс Джонсон, что послал Артура с поручением, а тому надо выполнить его как можно быстрее.

Артур забрал дрель. Темнота – а была середина зимы – была еще прекраснее, чем ему представлялось раньше. А как в те времена было темно на улицах – гораздо темнее, чем сейчас! Затемнение. Абсолютная темнота военного времени. Идя в темноте, он касался других пешеходов, многие из которых шли со своими потайными фонариками. И в крохотном переулке, продуваемом всеми ветрами, в переулке, который давно перестал существовать – сейчас на его месте высился громадный жилой комплекс, – он встретил торопящуюся по своим делам девочку. Что заставило его дотронуться до нее? Если бы он это знал, то понял бы ответы и на множество других вопросов. И вот Артур дотронулся до нее, протянув руку – он уже был высоким, как взрослый мужчина, – и проведя пальцем по ее теплой шее. Ее испуганный крик долго звучал в его ушах и был неизмеримо приятнее, чем писк несчастной мыши. Артур смотрел, как девочка убегает от него в темноту, и эмоции обволакивали его, как обволакивает тяжелый запах нагреваемого алкоголя. Он знал, что ему хочется сделать, но здравомыслие остановило его. Артур читал газеты, слушал радио и знал, что случается с людьми, которые делали то, что ему так хотелось сделать. Было ясно, что после наступления темноты лучше не выходить. Тетушка Грейси была мудрой женщиной. Как будто она действительно знала, что с ним происходит – а ведь это была глупость; ей и в голову не могла прийти…

Эти воспоминания мучили Артура последние две недели и были прямым результатом фрустрации. Каждый вечер в одиннадцать, прежде чем лечь в постель, он бросал последний взгляд из окна своей спальни на внутренний дворик, освещенный светом из окна комнаты № 2. Теперь он воспринимал это уже как выпад против него самого, Артура Джонсона, и как осквернение всего места.

Более того, Антони Джонсон не приближался к нему и избегал всех контактов. Артур так и не знал бы, дома Антони или нет, если бы со столика в холле периодически не исчезали письма, приходившие из Бристоля, и если бы не свет в окне комнаты № 2.

И вот наконец в пятницу вечером, около восьми часов, свет погас. Захватив фонарь, Артур спустился по лестнице. Он услышал, как закрылась входная дверь, но это могла быть и Ли-Ли Чан. И она, и Антони Джонсон закрывали дверь достаточно аккуратно. И это действительно была девушка, потому что, пока Артур размышлял, стоя на лестнице, в холле появился Антони Джонсон. Артур отступил в тень, и входная дверь немедленно захлопнулась. Размытая фигура мужчины, спускающаяся по мраморным ступеням крыльца, была еще какое-то время видна сквозь красно-зеленые стеклянные вставки входной двери. Артур решил про себя, что никто не будет в такое время выходить из дома, если только он не собирается провести несколько часов где-то в городе. Поэтому он спустился по лестнице, задержался на несколько минут в холле, чтобы дать жильцу комнаты № 2 отойти подальше, а затем вышел из дома, прошел по лужайке и свернул в боковой проулок.

Луны не было видно. Тьма была не абсолютной, а разбавленной светом от далеких уличных фонарей и светом, проникавшим сквозь занавеси на окнах жилых квартир. Небо, кусочек которого виднелся между кирпичными стенами, было серо-красного цвета, а сама темнота напоминала по цвету водную заводь в портовых трущобах. А этот проулок воображение Артура превратило в аллею, ведущую от главной улицы к целому лабиринту крохотных улочек и переулков. Отдаленный звук транспорта был едва слышен, но это только усиливало иллюзию. Артур пересек внутренний двор и открыл дверь в подвал. Все его мышцы напряглись от волнения, ведь он не был здесь уже три недели. Столь долгое ожидание, которое сопровождалось таким нетерпением и волнениями, только усиливало его вожделение. Его ощущения почти в точности соответствовали тем, что он испытал в случае с Морин Кован и Бриджит О’Нил. Поэтому он очень медленно шел между горами мусора, заполнявшими подвал, а пятно света от его фонаря плясало на предметах, возникавших перед ним.

И вот он наконец увидел ее, ждущую в самой дальней комнате. Реакции Артура на манекен менялись в зависимости от его состояния. Иногда она была просто лекарством от болезни, прибором для быстрого облегчения. Но случались моменты – и сейчас был один из них, – когда воспоминания настолько овладевали им, а ожидание становилось настолько нестерпимым, что вся сцена – и она в этой сцене – оживала благодаря его болезненной фантазии. Именно это сейчас и происходило. Артур находился совсем не в подвале на Тринити-роуд, а на пустынном, редко посещаемом дворе, располагавшемся между складом и оградой кладбища; и это был не манекен в человеческий рост, а живая женщина, ожидающая, например, любовника. Свет его фонаря падал на нее. Свет заставил ожить ее глаза, а затем бросил на нее тень, как будто на ее лице мелькнул страх. Сам Артур стоял неподвижно, но был готов поклясться, что женщина шевелилась. Бежать ей было некуда – ее окружала покрытая паутиной кирпичная стена, уходящая в небо. Фонарь Артура теперь превратился в уличный, который из угла бросал на них свой бледный свет. Подчиняясь импульсу, Артур выключил его. Абсолютная тишина, абсолютная темень. Она попытается убежать от него. Так оно и есть – когда он на ощупь добрался до стены, то не смог сразу обнаружить женщину. Артур дотронулся до влажной стены, и по его пальцам стекла струйка воды. Мужчина стал двигаться вдоль стены, пытаясь найти свою игрушку, ворча и хрипло выдыхая воздух. Наконец его рука коснулась одежды и стала двигаться вверх, к прохладной шее. Шея казалась ему теплой и нежной, как у Бриджит О’Нил. Кто сейчас издал этот сдавленный испуганный крик – он или она? На этот раз он задушил ее галстуком, затягивая его до тех пор, пока руки не заболели от напряжения.

Около десяти минут Артур приходил в себя – гораздо дольше, чем обычно. Но и то, что случилось, было гораздо приятнее и ярче, чем обычно, поэтому долгое восстановление было вполне объяснимо. Он опять поставил манекен около стены и вернулся к подвальной двери. Очень осторожно открыл ее. Окно комнаты № 2 было все еще темно. Хорошо. Просто отлично. Артур вышел во двор и повернулся, чтобы запереть дверь. И именно в этот момент свет неожиданно залил весь двор. И свет этот был для Артура таким же страшным, как свет полицейского фонаря для ночного грабителя. Однако он взял себя в руки и медленно-медленно повернулся к источнику света, ожидая увидеть глаза Антони Джонсона.

Сначала Артур увидел только внутренности комнаты № 2 – бледно-зеленые, потрескавшиеся стены, стол со сломанной ножкой, подпертый стопкой книг, и умывальник цвета примулы. Лампа горела внутри полиэтиленового прозрачного абажура, который почему-то медленно раскачивался, как маятник. Потом под этой раскачивающейся лампой появился Антони Джонсон, который пересек комнату. Теперь, казалось, он смотрит прямо на Артура. Тот не стал ждать и бросился через двор, чувствуя, как багровеют его щеки и шея и бешено колотится сердце. Артур пролетел по проулку, ворвался в дом и взлетел к себе на этаж.

Здесь, в своей собственной квартире, он тяжело опустился на стул. Пока его не было, Веста Ковальски подсунула свой чек с арендной платой ему под дверь, однако Артур был настолько расстроен, что не обратил на это никакого внимания. Его руки все еще дрожали. Антони Джонсон вернулся меньше чем через тридцать минут. Все это выглядело почти как попытка поймать Артура на месте преступления. Но откуда Антони мог знать о подвале? Вот теперь он точно знает, ну, или о чем-то догадывается. А может быть, другой Джонсонпросто искал способ отомстить ему за вскрытое письмо? С одной стороны, это письмо было не таким уж и личным, не таким, как те, что Антони получал из Бристоля, но кто знает… Может быть, у него в колледже были какие-то правила, запрещающие студентам заниматься подработками – Артур был вынужден признаться себе, что ничего не знает об этом университетском мире, – и за такие дела его могут выгнать, отчислить или как там у них это называется? Ведь ничем, кроме злобы, невозможно было объяснить факт столь пренебрежительного отношения Антони Джонсона к его, Артура, извинительной записке, его демонстративное нежелание общаться и его попытки шпионить за Артуром, одна из которых завершилась нарочитым включением света именно в тот момент, когда Артур вылезал из подвала?

Эйфория, которую он обычно чувствовал после убийства, была полностью разрушена, и ночь Артур провел очень неспокойно. Он так сильно вспотел, что его постельное белье провоняло потом, и ему пришлось с отвращением заменить его.

Рано утром Ли-Ли Чан тоже подсунула свой чек с оплатой ему под дверь. К половине девятого утра Артур собрал ее чек, два чека Котовски – Веста настояла на том, что сама будет оплачивать свою половину арендной платы, – и свой собственный, и уселся внизу в холле в ожидании Стэнли Каспиана. Джонатан Дин, который сегодня съезжает, слава всевышнему, платить ничего не должен, а Антони Джонсон (опять-таки – слава всевышнему) заплатил за два месяца вперед.

В холле было холодно и сыро. Туманное утро напоминало о зиме, которая была уже не за горами. Стэнли появился в начале одиннадцатого, одетый в клетчатую ветровку, которая выглядела так, словно ее сделали из автомобильных ковриков, и с большим целлофановым пакетом, полным сырных палочек. Артур почувствовал, как ему к горлу подступила тошнота – толстые, жирные, оранжево-коричневые сырные палочки напомнили ему опарышей-переростков.

Стэнли открыл пакет еще до того, как сел, и часть сырных крошек просыпалась на стол.

– Сооруди-ка для меня чайничек, старина Артур. Хочешь палочку?

– Нет, спасибо, – ответил Джонсон и прочистил горло. – Вчера вечером я спускался в подвал. – Пытаясь произнести тщательно продуманную ложь со всей небрежностью, на которую он только был способен, Артур продолжил: – Пытался найти отвертку. Провода в моих розетках держатся на честном слове.

– Что-то ты слишком много стал ворчать, Артур, – резко произнес Стэнли. – Сначала эти чертовы баки для мусора, теперь электричество… Ты что, хочешь этим сказать, что мне пора поменять здесь проводку?

– Вовсе нет. Я просто объясняю, зачем вчера спускался в подвал. Ну, если… На тот случай, если кто-то меня видел.

Стэнли стряхнул крошки со своего брюха. Казалось, что его форма была специально выбрана для того, чтобы задерживать все, что вываливается изо рта хозяина.

– Да мне абсолютно до фонаря, был ты в подвале или нет, старина. Если тебе так хочется – вперед, наслаждайся. Пригласи девчонок. Если тебе нравится проводить вечера в подвале, то это твое дело. Правиьно?

Хотя Стэнли хотел просто пошутить, он неожиданно попал почти в точку. Артур покраснел. Он с трудом сдерживал дрожь. И ему пришлось держать себя в руках все то время, пока Стэнли заполнял арендные книжки, расставляя в них точки с таким видом, как будто хотел сломать ручку. Артур сам разложил всё по конвертам и, как всегда пробормотав что-то о том, как он занят по субботам, отправился восвояси. Добравшись до половины лестницы, он услышал, как из комнаты № 2 вышел Антони Джонсон и, наверняка издеваясь над Артуром – он, должно быть, подслушивал под дверью, – обратился к Стэнли со словами, которые несколькими минутами ранее произнес Артур: «Вчера вечером я спускался в подвал…»

Глава 8

В тот вечер в «Винтерс» были только лампочки по 40 ватт, поэтому Антони пришлось тащиться в супермаркет на севере Кенборн-лейн, который работал до одиннадцати вечера. Это полностью нарушило его настрой на работу, и когда он увидел Артура Джонсона выходящим из подвала, то очень заинтересовался. Сам войдя в подвал, он не прошел дальше первой комнаты, но и этого было достаточно.

– Вам что, тоже понадобилась чертова отвертка? – спросил Стэнли, колыхаясь от хохота.

Антони пожал плечами. Сквернословие из уст человека возраста и объемов Каспиана ему было неприятно.

– У вас в подвале очень много деревянного и бумажного хлама. Если вам он не нужен, то могу ли я его использовать? Для костра в День Гая Фокса?

– Да ради бога. Все почему-то заинтересовались моим гребаным подвалом. Вы ведь не собираетесь устраивать ваш чертов костер на моем участке, я надеюсь?

Антони ответил, что нет, так как этот участок мало подходит для костра, и оставил Стэнли наедине с его арендой. Было видно, что ответ Каспиану не очень понравился.

Антони направился к станции метро, где мальчишки уже заняли свой пост. На этот раз с ними был еще и темнокожий мальчик. Ребята узнали Антони и, вместо того чтобы просить деньги, просто поздоровались.

– А почему бы нам не устроить костер на вот этом пустыре?

Но, даже начав говорить, Антони пытался себя контролировать. Ведь именно так может начать разговор с детьми любой педофил и извращенец.

– Если вы не против, – быстро продолжил он, – то давайте обсудим это с вашими родителями.

Лерой, темнокожий мальчик, жил со своей матерью в одном из домов на Бразенос-авеню. Оказалось, что Линтия Карвиль трудится социальным работником на полставки, что сразу вызвало симпатию Антони, хотя и без этого он не прошел бы мимо этой женщины. Он не мог отвести взгляда от этой статной дочери африканских богов, с ее идеально пропорциональным темнокожим лицом и черными шелковистыми волосами, намазанными маслом, которые были собраны в тяжелый узел у нее на затылке. Однако при этом Антони не забыл про свой план, рассказал его, и через десять минут к ним присоединились белые соседи, председатель местной Ассоциации жителей района Бразенос и мать одного из приятелей Лероя, Стива. Председателю идея Антони очень понравилась. Уже много месяцев ассоциация боролась за то, чтобы управа превратила пустырь в детскую площадку. Подобное событие наверняка сыграет им на руку. 5 ноября можно устроить большой праздник и, может быть, даже пригласить на него представителей управы. Линтия сказала, что берет на себя хот-доги, а в помощь себе пригласит маму еще одного мальчика, Дэвида. А когда Антони рассказал им о залежах дерева в подвале своего дома, то Стив сообщил, что у его старшего брата есть тележка с корзиной, которую он может подкатить к 142-му в следующую субботу. Потом они обсудили чучело Гая, которое мама Стива обещала нарядить в старый костюм своего мужа. Линтия приготовила много крепкого и очень вкусного кофе, и на Тринити-роуд Антони появился только ближе к ланчу. Он совершенно забыл, что Джонатан переезжает на новую квартиру. Переезд, как убедился Антони, был в самом разгаре. Брайан и Джонатан таскали вниз коробки и укладывали их в сильно потрепанную машину Брайана.

Весты нигде не было видно.

– Я вам сейчас помогу, – вызвался Антони и тут же пожалел об этом. Брайан хлопнул его по спине и торжественно заявил, что теперь он знает, к кому можно обратиться, если ему потребуется дружеское участие после отъезда Джонатана.

У Джонатана, так же как и у Антони, не имелось собственной мебели, но у него были сотни пластинок и довольно много книг, самой тяжелой и часто используемой из которых был Оксфордский словарь цитат. Пока они работали и подкреплялись рыбой с жареной картошкой, которую купил Брайан, проигрыватель продолжал играть. Взрывы хохота из «Электры» Штрауса раздавались с такой маниакальной последовательностью, что Антони боялся, что в любой момент может появиться Артур Джонсон. Однако тот не появился даже тогда, когда Джонатан грохнул ящик с продуктами прямо на лестнице и чуть не умер от хохота, наблюдая, как из обломков вытекают яичные желтки, коричневый соус и «долгоиграющее» молоко.

Ездить туда и обратно им пришлось несколько раз. Новое жилище Джонатана было гораздо меньше, чем то, которое было у него в 142-м. Находилось оно в старом доме, расположенном в самом неблагоприятном районе Кенборна. Подобная альтернатива Тринити-роуд поразила как Брайана, так и Антони. «Что же такое случилось с Джонатаном? – не преставал он спрашивать себя. – Почему бы не отказаться от задуманного даже сейчас? Если Дин попросит, Каспиан точно согласится предоставить ему его старую комнату».

– Нет, – сказал Джонатан, – он этого не сделает. Комната уже сдана какому-то цветному. – А потом добавил, как Цицерон – правда, не так высокопарно: – O tempora, o mores! [21]

Проигрыватель выносили в самом конце. Для этого была необходима коробка, и Брайан с Антони отправились в комнату последнего – тот вспомнил, что видел у себя в шкафу подходящую коробку. Книги произвели на Брайана большое впечатление, и через какое-то время он уже все знал о научной работе Антони. По-видимому, Брайану казалось, что написание научной работы сродни написанию захватывающего триллера.

– А вот был еще один случай, который может показаться вам интересным, – сказал он Антони, когда они проезжали мимо кладбищенской ограды. – Может быть, и в работе удастся использовать. В прошлом месяце исполнилось двадцать пять лет с того момента, как Кенборнский убийца задушил свою первую жертву. Девушку звали Морин Кован.

– Прямо на кладбище?

– Нет. На тропинке, которая проходит сзади. Множество людей используют ее, чтобы сократить путь от Военного госпиталя до остановки Элм-Грин. Она была проституткой, которая промышляла в этом районе. Я тогда был еще маленьким, но все хорошо помню.

– Маленьким? – переспросил Джонатан. – Да брось придуриваться, тебе тогда было уже тринадцать.

Казалось, что это замечание задело Брайана, но отвечать Дину он не стал.

– Убийцу так и не поймали. Свой следующий удар он нанес через пять лет, – Брайан с такой легкостью использовал эту газетную формулировку, как будто говорить подобными клише для него было обычным делом. – На этот раз это была учащаяся медицинского училища Бриджит Как-ее-там. В общем, ирландка. Он задушил ее на клочке свободной земли между больницей и железнодорожным мостом. Как думаешь, Тони, он был психопатом?

– Думаю, да. Это что, был один и тот же человек в обоих случаях?

– Так думали копы. Но больше убийств не было – то есть я имею в виду, нераскрытых. Как думаешь, Тони, почему все так получилось?

– Мог переехать в другой район, – ответил Антони, которому этот разговор начинал надоедать. – Или умер, – добавил он, потому что самому ему в год первого убийства был всего один год.

– А может быть, сел за что-то совсем другое, – предположил Брайан. – А может, находится в психушке. Меня всегда интересовало, появится ли он где-нибудь и нанесет ли еще один удар. – Он припарковал машину перед новым жилищем Джонатана. – Ну и трущоба! Джон, старина, еще не поздно вернуть все назад. А пока можешь пожить у нас с Вестой. Будешь спать на диване.

– О боже! Вот уж действительно каждую минуту рождается лох [22], – произнес Джонатан. Его слова прозвучали словно очередная цитата, и, вполне вероятно, подумал Антони, так оно и было.

Они пригласили Антони в «Великого герцога», чтобы закончить день хорошей выпивкой, но тот отказался. Было уже почти пять часов. Вернувшись домой, Антони погрузился в изучение докторской диссертации Дж. Г. Миллера «Предварительная оценка первичных и невротических психопатов», мысленно напомнив себе перевести часы – летнее время заканчивалось.

Сидя у своего наблюдательного пункта и глядя из окна столовой, Артур увидел, как прибыл новый жилец комнаты № 3. Сначала он подумал, что это просто еще один посетитель, может быть один из приятелей Ли-Ли Чан или Антони Джонсона, потому что никогда еще новые жильцы не появлялись в доме таким образом. Мужчина был абсолютно черным – таким же черным, как такси, на котором он приехал. Черными были не только его кожа и волосы – он был одет в черное кожаное пальто, и даже на таком расстоянии Артур понял, что оно, должно быть, стоило немалых денег; а из багажника машины прибывший извлек два больших черных кожаных чемодана. Артур в ужасе подумал, что новый жилец выглядит в точности как какой-то гаитянский тонтонмакут [23]. Он видел таких персонажей по телевизору и не удивился бы, если бы ему сказали, что под дорогим и стильным пальто у новоприбывшего спрятаны пара револьверов и нож. Наверняка приехал к нам, но к кому именно?

Артур закрыл свою дверь на щеколду и прислушался. Входная дверь в холле тоже тихо закрылась, человек пересек помещение и стал подниматься по лестнице. Артур выглянул как раз вовремя, чтобы увидеть, как рука цвета сепии с простым перстнем-печаткой вставляет ключ в замок комнаты № 3. Артур был в ярости. Стэнли Каспиан в очередной раз не удосужился сказать ему, что сдал комнату. Его еще раз унизили. За два подобных оскорбления он напишет жесткое письмо Стэнли и выскажет все, что думает о нем. А какой во всем этом смысл? Стэнли опять скажет, что просто не успел и что не стоит жаловаться по поводу цвета кожи нового жильца, потому что он связан по рукам и ногам этим новым Актом о расовых отношениях, который не дает арендодателю права выбора.

Во вторник Артур выяснил имя нового жильца. Как всегда, он занялся утренней почтой. В это утро писем было очень много. Одно письмо из Тайваня для Ли-Ли Чан – отправитель Чан А Фынь; два письма для Антони Джонсона – на одном штамп Йорка, на другом, цвета лаванды, – Бристоля. Ееписьма, подумал Артур, всегда приходят по вторникам или средам, и на них все еще стоит адрес: А. Джонсону, эсквайру, 2/142 Тринити-роуд. А вот миссис Р. Л. Джонсон научилась наконец писать на своих конвертах «комната № 2». Вся остальная корреспонденция, пять писем официального вида, была адресована Уинстону Мервину, эсквайру, 3/142 Тринити-роуд. Уинстон! Только представьте себе – внуки рабов из Вест-Индии дают своему сыну имя величайшего англичанина XX века! [24]А сам факт, что этот нахальный черномазый получил письма почти сразу же после своего переезда, Артур воспринял как личное оскорбление. Только подумайте – целых пять писем, которые полностью заполнили весь столик в холле!

Однако Артур не встречал нового жильца и совсем не слышал его, хотя по ночам и ждал, когда же наконец зазвучат барабаны вуду [25].

Как и предвидел Антони, отъезд Джонатана Дина послужил Брайану сигналом усилить давление на самого Антони. Он выбрал жильца из комнаты № 2 как наследника Джонатана, и теперь каждый вечер тот слышал стук в дверь и настойчивое приглашение пропустить по стаканчику в «Лилии».

– Мне надо работать, – сказал Антони после четвертого приглашения. – Жаль, но ничего не поделаешь.

– Думаю, что все потому, что я тебе не нравлюсь, – сказал Брайан со своим всегдашним видом побитого спаниеля. – Я тебя раздражаю. Ну, давай, имей мужество, признайся. Я сам знаю, что я зануда. Веста так много раз говорила мне об этом.

– Ну, коли тебе это так интересно, то да, – ответил Антони. – Меня раздражает, что я каждый день должен напиваться с тобой до бесчувствия. И я не могу себе этого позволить. – Он на секунду задумался. – Послушай, если хочешь, приходи ко мне завтра вечером. Я проставлюсь пивом.

Брайан расцвел и сказал, что Антони настоящий друг. На следующий вечер, ровно в семь, он появился на пороге комнаты № 2 с бутылкой водки и бутылкой французского вермута. Шесть банок пива, выставленные Антони, выглядели настоящей насмешкой. Весь вечер Брайан нудно рассказывал о своей работе – он торговал антиквариатом в магазине брата Весты, – об ужасах жизни на съемных квартирах; о том, что Веста не хочет ребенка, даже если у них будет свой дом; о ее постоянных отсутствиях по вечерам – на этой неделе чаще, чем раньше, – и о своем пьянстве. Тони, я что, действительно алкоголик?

Антони дал ему выговориться, время от времени вставляя односложные замечания. Он размышлял о письме Хелен. Легко было говорить о том, что расставания сближают, но «с глаз долой – из сердца вон» тоже еще никто не отменял. Антони не ожидал, что ее письма будут почти полностью посвящены страданиям Роджера. Ведь в то лето их мимолетных встреч и двух недель тайных любовных свиданий, пока муж был в какой-то командировке, о Роджере вообще не было никаких разговоров. А теперь это был Роджер, и опять Роджер, и только Роджер.

Иногда я спрашиваю себя, не лучше ли нам забыть друг друга. Мы ведь можем это, Тони. Даже я, которую ты всегда называл сверхромантичной, знаю, что люди не могут платонически любить друг друга всю жизнь. История Троиля и Крессиды прекрасна, но нереальна. Нам надо преодолеть самих себя. Ты женишься на девушке, которая будет свободна и не создаст тебе дополнительных проблем, а я смирюсь со своей жизнью с Роджером. Мне просто кажется, что я не смогу годами наблюдать за мучениями и страданиями Роджера. Ведь все эти годы я буду чувствовать ответственность за то, что разрушила его жизнь…

Как это все глупо и нелогично, подумал Антони. Они совсем не собираются платонически любить друг друга годами – это больше подходит именно Роджеру. Вся эта иррациональная чепуха…

Антони уже раз пятьдесят повторил Брайану «да», «понятно», «а вот это плохо». Это ему так надоело, что он наконец выставил Брайана за порог, сунув ему в руки две наполовину пустые бутылки с выпивкой. Сам он выпил не больше пинты пива, и поэтому опять уселся за работу и продолжал писать до двух утра.

Хриплый голос Стэнли Каспиана, который, как всегда, говорил с набитым ртом, разбудил его в десять. Антони подождал, пока Стэнли с Артуром не уйдут, прежде чем пройти в ванную. Было очень удачно, что он оказался в холле, когда пришли Линтия Карвил, ее сын, Стив и Дэвид, потому что позвонили они в звонок Артура Джонсона. Антони увидел их силуэты за красно-зеленым стеклом и подумал, что ему надо написать свое имя под своим звонком. Он вышел и провел их на задний двор к двери подвала. Линтия захватила фонарь и две свечки, а мальчики привезли тележку с корзиной. Они не стали опускать корзину в подвал, а грузили ее руками прямо на тележке. На Антони большое впечатление произвела физическая сила Линтии. У нее было идеальное тело – мускулистое, но в то же время со всеми необходимыми изгибами в нужных местах. Джинсы и свитер, которые она надела, не скрывали ее грациозных движений, за которыми Антони следил с виноватым удовольствием.

– Там гораздо больше дерева, чем я думал, – сказал он отрывисто, когда понял, что она заметила его взгляд. – Придется приезжать еще раз. – И толкнул дверь, как будто хотел ее захлопнуть.

– Не забудьте, мой мальчик все еще там, внизу, – заметила Линтия. – Все мальчишки еще там. И у них ваш фонарь.

Профессиональная подготовка спасла их от попадания во всегдашнюю ловушку для взрослых: мы сделаем все сами, потому что так будет быстрее и лучше, чем если этим будут заниматься дети. Но после того как тележка наполнилась, они позволили ребятам исследовать оставшуюся часть подвала.

– Лерой! Где ты? – позвала Линтия, и в ответ они услышали приглушенное «мам!», полное восторга и озорства.

Стив и Дэвид сидели в первой комнате подвала на перевернутой коробке, и между ними лежал фонарь. Увидев Линтию, они захихикали. Со свечой в руке она прошла через вторую комнату, двигаясь довольно неуверенно среди гор мусора. Антони шел сразу за ней, поэтому, когда, приблизившись к порогу третьей комнаты со свечой, которая только слегка разгоняла черную пустоту, Линтия вскрикнула от ужаса, он схватил женщину за плечи.

Ее страх был мимолетным. Крик ужаса уступил место веселью в стиле Вест-Индии, и она, сбросив руки Антони со своих плеч, бросилась вперед, чтобы поймать мальчика, который прятался в углу. Пока женщина ловила смеющегося мальчугана в пляшущем свете свечи, Стив высветил фонарем у противоположной стены бледную фигуру, опирающуюся на стену, с сумкой, надетой на согнутую руку.

– Ты хотел довести свою бедную мамочку до инфаркта, я тебя знаю, – сказала Линтия.

– Испугалась, испугалась, испугалась! – повторял мальчик не переставая.

– Да все они тут в заговоре, – сказал Антони. – Интересно, как эта штука здесь оказалась?

Он подошел к манекену, с интересом рассматривая помятое лицо и большую дыру на горле. А потом, сам не понимая почему, дотронулся до гладких, прохладных плеч. И ему сразу же вспомнилось теплое тело Линтии под его пальцами, и Антони понял, насколько он изголодался по простым прикосновениям к женщине. В фигуре, которая лежала перед ним, было что-то непристойное – казалось, что эта бездушная кукла с небывало белой кожей, твердой, как панцирь черепахи, и неестественно тонкими и длинными конечностями просто издевается над ним. Ему хотелось пнуть этот манекен и оставить его валяться на грязном полу, но он сдержал себя и быстро отвернулся. Остальные уже ждали его у выхода, собрав фонари и свечи.

Глава 9

В ноябре кончался срок, который Антони дал Хелен на размышление и принятие решения. Теперь ноябрь был уже не за горами, и он должен был звонить Хелен в среду, 30 октября. Письмо, которое Антони получил во вторник, было посвящено на этот раз не страданиям Роджера, а их с Хелен чувствам. В письме она писала о своей любви и вспоминала о том, как они занимались любовью, поэтому когда он читал его, то почувствовал напряжениевнизу живота, которое обычно появляется при воспоминании о каком-то одном, особенном соитии. Понимая это, он решил, что в телефонном разговоре обязательно вспомнит о том разе, чтобы усилить давление на женщину. Именно из-за этого Антони не хотел, чтобы его разговор услышала Ли-Ли Чан, или семейка Котовски, или новый жилец, которого он мельком видел один или два раза. Почему бы не попросить у Линтии Карвил разрешения воспользоваться ее телефоном? Это может дать ему двойной выигрыш. Во-первых, полное уединение, а во-вторых, подобная просьба, которую надо будет объяснить, что, несомненно, приведет к обсуждению его отношений с Хелен, сможет укрепить зарождающуюся дружбу между ним и Линтией.

Однако ситуация вновь изменилась к 29 октября. Антони выудил из-под горы официальных писем, пришедших на имя Уинстона Мервина, письмо Хелен и распечатал его только для того, чтобы очень сильно расстроиться.

Когда ты позвонишь мне в среду, ты будешь, я знаю, требовать от меня ответа. Тони, я еще не приняла никакого решения. Я просто не могу. Мы с Роджером провели ужасный уик-энд. Он вдруг начал задавать мне вопросы о том, что я делала в те две недели, когда он ездил в Штаты в июне. Раньше я говорила ему, что одни выходные провела у своей сестры. Боюсь, что он узнал от моего шурина, что я к ним не приезжала. Он сильно угрожал, бесновался и дулся на меня, однако вечером впал в патетику и пришел в мою комнату после того, как я легла. И снова стал изливать на меня все свои беды: говорить о том, как он мечтал, чтобы я вышла за него замуж, как он семь лет добивался этого – что само по себе глупость, так как я не так стара, – и как он не перенесет, если я вычеркну его из своей жизни. Тони, это продолжалось много часов. Я понимаю, что это шантаж, но ведь большинство людей на него поддается, правда?

Антони почувствовал облегчение, что не успел переговорить с Линтией. Может быть, стоит лучше перестраховаться? А почему нет? Девушка из Вест-Индии казалась ему сейчас более привлекательной, чем когда-либо, даже больше, чем во время того ланча, который они втроем, вместе с Лероем, съели в прошлую субботу, когда все вместе встретились в Ассоциации жильцов после сбора древесины. А если – и все к этому, по-видимому, идет – ему предпочтут этого метко стреляющего барана и он потеряет Хелен?.. Может быть, в этом случае не стоит рисковать своими отношениями с Линтией – уж ее-то мужа нигде поблизости не видно. Ей ведь может и не понравится, что ее выбрали в качестве замены, как опцию, так сказать…

С горечью Антони подумал, что теперь ему все равно, кто сможет услышать его разговор с Хелен. Одно он знал точно – этот разговор не услышит Веста Котовски, которая пронеслась мимо него в длинном черном платье с капюшоном, когда он поднимался по ступенькам станции метро. Антони зашел в табачный киоск и купил коробку спичек, протянув фунтовую бумажку. На сдачу он получил кучу десятипенсовых монеток, которые нужны были для телефона. И ему наверняка понадобится вся эта куча до последнего пенса.

Чувствовалось, что Хелен нервничает, когда сняла трубку, но это все-таки был ее голос, который он не слышал целый месяц, поэтому Антони мгновенно забыл про свой гнев. Этот голос был таким мягким, нежным и завораживающим. Антони сразу вспомнил губы, которые произносили эти слова – нижняя губа была слегка надута, поэтому рот имел форму сердечка, – и позволил Хелен говорить, не прерывая ее, весь погруженный в воспоминания об этих губах.

Затем он наконец вспомнил, насколько важен для них был этот разговор и о том, что он должен ей сказать.

– Я получил твое письмо.

– Сильно рассердился?

– Ну конечно, Хелен. А ты как думаешь? Я сыт всем этим по горло. Кажется, что я уже готов согласиться даже с тем, что ты предпочтешь мне Роджера. Наверное, ты была права, когда писала в одном из своих писем, что рано или поздно мы забудем друг друга. Но я не могу больше находиться в подвешенном…

Антони замолчал. Дверь квартиры Котовски открылась, и оттуда появился Брайан. Он стал делать Антони сигналы, показывая, как подносит воображаемый стакан ко рту.

– Не могу! – рявкнул Антони. – Как-нибудь в другой раз.

– Тони, что ты сказал? – прошептала Хелен.

– Это я не тебе. Телефон находится на виду у всех. О, черт побери! – воскликнул он, услышав короткие гудки – телефон требовал новой порции монет. – Хелен, ты не могла бы перезвонить мне? Я дам тебе номер…

– Нет, пожалуйста, – прервала она его, и в ее голосе звучал неподдельный страх. – Мне ведь придется объяснять, откуда взялся этот счет!

– Так ты собираешься все еще быть там, когда придет этот чертов счет? – спросил он после короткой паузы.

– Тони, я ничего не знаю! Я подумала, что ты мог бы приехать на Рождество, остановился бы в гостинице, и мы бы смогли увидеться, и все еще раз обговорить, и я бы смогла объяснить тебе, как сложно…

– Ну нет! Только не это! – взорвался Антони. – Приехать на неделю и увидеть тебя минут на пятнадцать, ну, от силы на один вечер, когда тебе удастся сбежать из этой твоей тюрьмы? А потом, может быть, на Пасху? А потом, если повезет, летом? Пока ты все еще колеблешься, а я все еще пытаюсь понять? Ну нет, Хелен, я не собираюсь быть ручной болонкой замужней женщины.

Гудки раздались снова. Он вставил следующую порцию монеток.

– У меня мелочь заканчивается.

– Я люблю тебя, и ты должен это знать.

– Нет, я этого не знаю. И, пожалуйста, прекрати плакать – это очень важно. Твое следующее письмо будет очень важным для нас; может быть, это будет самым важным письмом из всех, которые ты когда-либо писала. Если ты приедешь ко мне, то я найду нам квартиру и буду о тебе заботиться. И тебе не надо будет бояться Роджера, потому что я буду с тобой. Роджер разведется с тобой, когда поймет, что у него нет шансов, и мы поженимся. Но ты должна понять, что следующее письмо – это твой последний шанс. Я сыт всем этим по горло. Мне надоело, что меня пинают, как собачонку, и мое терпение не безгранично. – Ярость заставляла его говорить все быстрее – ярость и то, что он боялся, что опять раздадутся эти короткие гудки. – Не забывай, что в мире существуют и другие женщины. И когда ты говоришь мне, что боишься, если твой муж увидит счет, который придет через три месяца, то все это начинает напоминать мне французский фарс. Я начинаю думать, что мы уже опоздали.

В ответ Антони услышал всхлипывания, которые были прерваны отрывистыми короткими гудками. Он с грохотом повесил трубку, даже не удосужившись сказать «до свидания». В тишине прислонился к стене. Его дыхание было таким тяжелым, как будто он только что вернулся с пробежки. В руке у Антони оставалась последняя двухпенсовая монета. Повинуясь импульсу, он набрал номер Линтии.

Лишь услышав его голос, она пригласила его на чашку кофе.

Антони заколебался. Его разговор с Хелен был настолько эмоциональным, что он никак не мог вспомнить, дал он ей свой телефон или нет. А что, если она ему перезвонит?.. Нет, он не может прийти, но, может быть, Линтия согласится прийти к нему? С удовольствием, вот только попросит жильца с верхнего этажа присмотреть за Лероем.

Артур слышал все, или, по крайней мере, все, что человек может услышать из телефонного разговора. Так как ответов женщины он не слышал, то не мог понять, уйдет или нет жилец из комнаты № 2. Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть он уйдет. Артур с удивлением понял, что молится. Может быть, тому богу, портрет которого, с короной из терновника, висел в церкви Всех Святых, куда он ходил в воскресную школу? Хотя в действительности ни он, ни тетушка Грейси в бога не верили. Ну, пожалуйста, пусть он уйдет.

Но свет из окна № 2 продолжал освещать поросший лишайником бетонный двор. Артур услышал, как открылась и вновь закрылась входная дверь, а затем увидел то, чего никогда еще не видел в этом доме. На двор упала тень сразу двух голов – Антони Джонсона и другой, с тяжелым, заколотым заколками на затылке шиньоном. Весь задрожав, Артур отвернулся, сорвал с кровати розовое покрывало и стал хватать подушки. Одну за другой, погружаясь пальцами в их мягкость и теплоту, сжимая и сдавливая их ногтями с такой силой, что в одной из них появилась прореха. Но это не принесло Артуру никакого облегчения, поэтому, когда приступ бесцельной ярости прошел, он бросился лицом вниз на кровать и разрыдался.

На этот раз на Линтии была надета длинная шерстяная юбка, расшитая оранжевыми цветами. Верхнюю часть ее тела скрывало желтое пончо, а в волосах были маленькие золотые заколки.

– Как видите, я оделась, – сказала она, – потому что вы ждете еще гостей. Устраиваете вечеринку?

Антони расстроился, потому что она не оделась только для него.

– Я никого больше не жду. Почему вам пришла в голову мысль о вечеринке?

– Но ведь вы же не захотели прийти ко мне, – она подняла брови идеальной формы, которые походили на арки над белыми лунами ее зрачков. – А, теперь я все поняла.Вам настолько нравится эта изысканная комната, со всем ее антиквариатом и роскошным видом на древний, как мир, подвал, что вы просто не хотите из нее никуда выходить. А вы знаете, что ваша люстра похожа на «португальский кораблик»? [26]

– Я знал, что она похожа на медузу, – рассмеялся Антони, – но не догадывался, на какую. Все дело в том, что мне могут позвонить.

– А-а-а…

– И совсем не «а-а-а», – Антони включил чайник и достал чашки. – Когда-нибудь я расскажу вам об этом звонке. А сейчас лучше расскажите мне о себе.

– Да там не так уж и много рассказывать. Мне двадцать девять лет, и родилась я в Кингстоне. Который на Ямайке, а не здесь, в Англии. Сюда я переехала вместе с родителями, когда мне исполнилось восемнадцать. Здесь же, в Кенборне, получила профессию социального работника. Вышла замуж за врача, – она взяла в руки выпавшую заколку. – Мой муж умер от рака три года назад.

– Мне очень жаль.

– Да, – она взяла чашку кофе, предложенную Антони. – Теперь ваша очередь.

– Моя? Ну, я тот, кого называют вечным студентом…

Произнеся это, он вспомнил, что первой его так назвала Хелен, которая, по-видимому, цитировала какую-то из пьес Чехова. Она ему не перезвонит. По крайней мере, не сегодня. Антони стал рассказывать Линтии о своей работе, но мягко отобрал у нее свои заметки, не дав их прочитать.

Психопат испытывает очень мало сожаления по поводу своих действий, по поводу своей жестокости по отношению к детям и животным, даже по поводу убийства. Гораздо больше он расстроится, если не сможет выполнить обычные или обязательные действия, которые, с точки зрения их ценности для общества, совершенно бесполезны.

Антони совсем не об этом хотел говорить сегодня вечером. Жаль, что в комнате не было дивана, а только два разнокалиберных стула – один с прямой спинкой, а другой обитый твидом – и то, что с большой натяжкой можно было назвать пуфиком. На нем-то Антони и расположился. Постепенно и, как ему казалось, с большим искусством он придвигал пуфик все ближе и ближе к Линтии. Он был уже очень близок к ней и к тому, чтобы рассказать ей обо всем, что происходило между ним и Хелен, как вдруг раздался резкий стук в дверь. Ему звонят. Сам бы он отсюда звонок не услышал… Антони распахнул дверь. На пороге стоял новый жилец из комнаты № 3, высокий и симпатичный, похожий на Мухаммеда Али.

– Прошу прощения, что беспокою вас, – сказал Уинстон Мервин на безукоризненном академическом английском языке, который сильно отличался от мягкого, теплого, наполненного солнцем акцента Линтии. Мужчина протянул стеклянную солонку. – Не могли бы вы одолжить мне немного соли?

– Конечно, – ответил Антони, распахивая дверь. – Заходите.

Никакого телефонного звонка. Конечно, он не дал ей своего телефона. Теперь Антони это хорошо помнил. Уинстон Мервин вошел в комнату. Он подошел прямо к Линтии, которая, если это вообще можно сказать о негритянке, сильно побледнела. Она привстала, протянула руку и произнесла:

– Таких совпадений не бывает. Это просто невероятно.

– Ну, это не совсем совпадение, – ответил посетитель. – Соль была только поводом. Я видел, как ты входила в дом.

– Да, но поселиться здесь, именно в этом доме… – Линтия повернулась к хозяину. – Мы знали друг друга на Ямайке, Антони. А не встречались уже двенадцать лет.

Глава 10

На коврике возле двери лежали три письма на имя Уинстона Мервина, счет для Брайана Котовски и письмо в лавандовом конверте из Бристоля на имя Антони Джонсона. Держа его в руке, Артур размышлял, что бы в нем могло быть написано. Решилась ли женщина бросить мужа и переехать к Джонсону? Хотя большого интереса по этому поводу он не испытывал; его сейчас вообще ничто не волновало, кроме того, что ему было необходимо проникнуть в подвал. В ночь на 5 ноября было довольно холодно, и с утра все стены домов, провода и ступени были покрыты толстым слоем изморози. Желтые листья, забившие все канавы, блестели на морозе металлическим блеском. Артур взялся за створку ворот и понял, что они уже отперты. Первый раз Барри появился раньше него. Артур увидел мальчишку, стоящего перед кучей деревянных деталей и собирающегося поднести спичку к шутихе.

– Немедленно прекрати, – сказал Артур голосом, в котором явственно слышалась угроза. – Ты что, хочешь здесь все поджечь?

Он вошел в свой офис. Барри появился следом и угрюмо прислонился к притолоке.