По следу Каина Белоусов Вячеслав
– Убийство?
– Коллекционера икон и церковных древностей.
– Погоди. Я вчера с Игорушкиным на заседании исполкома виделся, рядом сидели, он и словом не обмолвился, а ведь обсуждали накоротке как раз эту тему. Он по нераскрытым преступлениям нам представление готовит о недостатках в работе. Предупредил, что и в обком партии информацию думает вносить. Так я его еле отговорил. Пообещал, что исправим положение сами. А они, выходит, у себя в прокуратуре нам сюрприз выкопали! Неужели висяк?
– Федонин и сам не предполагал, Евгений Александрович, – полковнику нелегко давался это разговор, он и от столика кресло начал отодвигать и встать попытался. – Я у него был. Тоже претензии предъявил. Но там такая тёмная история…
– Ты сиди, сиди, – остановил его генерал, но краска возмущения уже захлестнула его лицо, чувствовалось, с трудом он сдерживался от гнева, рвущегося наружу.
Последние летние месяцы словно злой бич преследовал ситуацию в оперативной работе Управления по раскрытию умышленных убийств. Другие показатели радовали глаз, а на этом, наиболее ответственном, участке не получалось. Сказывалась, конечно, смена поколений: старая гвардия блестящих сыщиков по возрасту и из-за болезней ушла в отставку, а молодые, пришедшие на смену, опыта набирались на шишках, допускали нелепые ошибки, пасовали в сложных моментах. В городе, где генерал с Лудониным успевали вникать сами, ещё справлялись, а на окраинах области, в дальних сельских районах сил и умения не хватало. Тогда генералу приходилось подымать на раскрытие опасных преступников весь оперативный состав вместе с офицерами штаба, другими службами, руководством, но числом не всегда возьмёшь матёрого. Хотя вооружённая милиция и перекрывала всю область, случались осечки. Появлялись и другие накладки: поднималась глупая суматоха, группы и подразделения действовали вразнобой, мешая друг другу, а не помогая; волновалось население, газеты потом надрывались, начальство в облисполкоме, в обкоме партии морщилось. И хотя на ошибках учились, а операциям присваивались с каждым разом наименования одно другого страшней: «перехват», «тревога», «сирена» и ещё более пугающие, толку от этого не прибавлялось, успехи мизерны и незаметны. Генерал верил, не терял надежду, что удачи придут, всё остепенится, научатся его люди взаимодействовать между собой и ставить прочные капканы злодеям, а пока преступники, посмеиваясь, словно песок просачивались сквозь пальцы его ловушек, а убийства повисали нераскрытыми. А два-три дня всю милицию на ушах не продержишь, да и накладно, к тому же толку всё равно никакого: не сумел ухватить мокрушника по горячим следам, считай, прохлопал всё, тот пропадал из города и области и залегал где-нибудь на Кавказе, куда рукой подать, или в других местах бескрайнего Советского Союза – страны необъятной и гостеприимной. А уж после этого… Сами на новых злодействах не попадутся, можно считать прежние преступления канувшими в Лету. Работать по ним по-настоящему не было ни сил, ни времени – новые заботы одолевали и занимали их место. Вот и скопилось таких висяков уже в его бытность, после вступления в должность начальника столько, что прокурор области грозить начал!.. А если Игорушкин брался за такие дела, всегда боком оборачивались его представления, безжалостные, как удар штыка. Но Максинов не обижался, генерал сам знал – прав бывал в таких ситуациях Игорушкин: большую опасность представлял тот затаившийся, укрывшийся от возмездия враг, потому что не сидел сложа руки, уйдя от ответственности; злорадствуя и поверив в свою планиду, профессиональный гад замышлял новое, ещё более опасное преступление.
Максинов сам встал из-за столика, походил по кабинету, пытаясь успокоиться, замер за спиной полковника.
– С отравлением-то ничего не напутали? – спросил с надеждой. – Редко теперь таким способом на тот свет отправляют. Императоры да духовенство в древности баловались, позже аристократы так наследство делили по-родственному, чтобы без боли и крови, не привлекая внимания. Кому коллекционер понадобиться мог? Его, что же, другим способом пришлёпнуть нельзя? Жена молодая, заведя любовника?.. Соперник – антиквар, завидуя особой безделушке?.. Что за Борджиа у нас объявился?
– Вы правы, Евгений Александрович, – заблестел глазами Лудонин и тоже не усидел, поднялся на ноги. – Стар был покойник. И версии вы высказали вполне рабочие. У нас тоже сначала сложилось такое мнение, что убийца надеялся как раз на то, что без тщательного вскрытия обойдётся, мол, человек стар, из дома носа не высовывает, кому его смерть понадобится?
– И что же?
– В общем, преступник, наверное, попытался выставить смерть коллекционера общим недомоганием, к тому же тот на таблетках последнее время держался, вроде сердце донимало. Наши эксперты, однако, засомневались, Югоров, заведующий бюро, перестраховался, в столицу обратился, своих методик нет, там только и подтвердили предположение об отравлении, хотя и сейчас ещё с ядом никак не разберутся. Поэтому у Федонина затяжка с регистрацией и получилась.
– Значит, богослова отравили? Вот тебе и занебесные дела… Вы же, однако, называете его коллекционером?
– Да кем он только не был, этот Семиножкин! – в сердцах махнул рукой полковник. – До войны в священниках значился, так как образование соответствующее имел, но в церквах постоянно не служил, всё при начальстве, на верхах держался, чуть ли не при самом архиерее; в народе не появлялся, на проповедях, на службе, в общем, писанием речей, выступлений архиерейских занимался, сам ездил по собраниям, заседаниям, как сейчас начали говорить у нас – форумам церковнослужителей, в Москве на какой-то их большой конференции побывал, даже выступал, показался главному, самому патриарху. В знаменитости выбился. По этой причине, что при церкви значился, не воевал, но после войны что-то произошло, рассказывали, жена у него была красавицей и жили они душа в душу, но начала она страдать неведомым недугом. Понятное дело, драгоценную супругу возил он по всей стране, по всем святым целебным местам: в Дивеево, Муром, Арзамас и, отчаявшись, на Камчатку забрался. Но, видно, от прогрессирующего, как оказалось, онкологического заболевания крови помочь не могло никакое чудо. Завёз он её на край света и домой оттуда привезти не смог. Там и похоронил, на чужбине, почернела в один день и сгинула.
– Ты такие страсти рассказываешь, Михаил Александрович, будто сам видел, – ёжась, передёрнул плечами Максинов. – Как удалось так скоро столько информации собрать?
– А вы его не помните, Евгений Александрович?
– На память не жаловался.
– Семиножкин Дмитрий Филаретович?..
– Погоди, погоди…
– Четыре года назад переполох нам устроил?.. Кража дорогостоящих старинных икон?.. Зимой дело было, неделю я сам шапки не снимал. Нас подгонял сам Думенков. Неужели забыли?
– Четыре года!.. Ну ты горазд на загадки, Михаил Александрович! Это тебе твой бог по сыску не забывать заказал, а нам… Иван Григорьевич, говоришь? Вон оно как! Как же! Выходит председатель облисполкома тоже его хорошо знал?
– Знал и дружил с ним, только особо не афишировал по известной причине. Думенков как раз с матерью мучился. В лёжку она лежала, болезнь того же рода подозревали, вот Семиножкин возле Ивана Григорьевича и объявился. Известное дело, старый человек, о вечном уже думала старушка, а к церкви при таком сыне разве можно!.. Семиножкин и консультировал, тоже повозили тогда болезную по разным местам..
– А с ворами мы тогда не подкачали, – генерал плеснул коньяка в рюмки, присел к столику, полковнику стул подвинул. – Быстренько вы их взяли. И продать ничего не успели.
– Мелкая сошка второпях досталась, Евгений Александрович, – покачал головой Лудонин. – Нам бы тогда…
– Но главный-то сидит, – перебил его генерал. – Этот?.. Дрёмов. Вот видишь, и фамилию я вспомнил! Сколько ему дали?
– До заказчика не добрались. Вот о чём я тогда жалел, и теперь кошки скребут душу. Да и Дрёмов недавно освободился условно-досрочно.
– Вот так значит, – пожевал губы генерал, но горевал недолго. – С другой стороны, вот тебе и подозреваемые! – он чокнулся рюмкой с полковником, не успевшим поднять свою. – Найди того уголовника и вспомни ему заказчика. Вполне возможно, что та же личность и отправила на тот свет коллекционера. У него побрякушки, конечно, остались. Похитили что-нибудь из квартиры?
– Пока трудно сказать определённо, но, несомненно, проникновение было, – полковник так до своей рюмки и не притронулся. – Одно точно, вместительный сейф, тщательно замурованный в стене комнаты и укрытый богатыми картинами, оказался вскрыт и почти пуст. Картина, скрывавшая тайник, изображала Иисуса Христа.
– Ты видишь в этом какое-то значение?
– Настоящий коллекционер ничего не делает просто так, сооружая потаённые закутки. Возможно, он таким образом обозначил главное, своё заветное хранилище, возможно, для наследников указал на случай внезапной смерти, возможно…
– Ну так в чём же дело? – не терпелось генералу, который уже морщился, закусывая кружочком лимона коньяк.
– Вдова категорически утверждает, что ничего не знала про сейф. Естественно, она и не может знать о пропаже каких-то драгоценностей, денег и других ценностей.
– Вот те раз! Хотя баба с воза, коню потеха.
– Нет. Сейф заметно подчищен, Евгений Александрович. От кражи нам не уйти. Убийство, конечно, совершено из корыстных побуждений. Я лично участвовал в осмотре. В сейфе несомненно хранились предметы особой ценности, возможно, древние церковные реликвии, уникальные иконы, деньги… Да мало ли чего могло быть у такого известного человека, всерьёз увлекающегося коллекционированием. Это на стенах квартиры у него утварь, радующая глаз, а в запасниках – для сердца блажь. Мы имеем дело со своего рода сумасшедшим народом. Им почему старший следователь Федонин стал заниматься?.. Семиножкин сам незадолго до смерти обратился с бумагой к Игорушкину с просьбой о принятии мер по розыску алмазного архиерейского креста – особой реликвии, пропавшей ещё в девятнадцатом году!
– А почему не к нам?
– Это тоже загадка. Федонин список Донскову показывал, людей просил установить и обеспечить к нему явкой. Так я среди тех граждан работников наших органов приметил, правда, давно не работавших, но это о чём-то говорит.
– Горазд ты портить настроение, Михаил Александрович, – опять поднялся на ноги генерал. – Завтра выходной, собирался с женой на дачу выбраться, а ты с такими сюрпризами…
– Алмазный крест – реликт дорогостоящий, – будто соглашаясь с ним, кивал головой полковник и пригубил рюмку. – А кроме всего прочего является исторической ценностью. К тому же придумали священники или народ сам подсочинил, но поговаривают, будто крест тот – подарок патриарха России нашему тогдашнему архиепископу Митрофану. И не простой он, а обладающий чуть ли не волшебными свойствами.
– Ну, без этого у них не бывает, – скривился в усмешке генерал. – Как же? Раз церковная вещь, значит, святая. Жди какого-нибудь чуда. Ну и какого же?
– Оберег это был своеобразный, – Лудонина не коснулась шутка генерала, он только лицом строже стал. – Хотя и выглядел крестом с драгоценными камнями, а свойство имел чудодейственное – хранил от болезни, сглаза, напасти любой и даже от смерти случайной.
– А чего ж не сберёг архиерея? Умер же тот? Сколько прожил? Не сто же лет?
Лудонин странным, невидящим взором окинул генерала, но промолчал.
– Чего? Не знаешь, какой смертью умер?
– Убили его, – разжал губы полковник. – Наши чекисты во главе с Атарбековым признали заговорщиком и расстреляли.
– Вот тебе и конец… И чудо не спасло, – задумался на минуту генерал, но пожал плечами, хлопнул по столу. – Время такое было. Революция. Красные, белые, синие, зелёные. Кто кого! А крест, значит, пропал?
Лудонин только голову пригнул, помолчал, потёр подбородок:
– Вот Семиножкин о нём и вспомнил. Чтоб ему, как говорится!.. Мелькнул вроде тот у кого-то из таких же собирателей. До войны тоже появлялся и теперь снова объявился.
– Не назвал, конечно, у кого?
– Что вы! Так, собрал разные сплетни, слухи подпустил, ничего конкретного. Коллекционеры – люди особые, похоже, он сам собирался добраться до того реликта, но руки коротки оказались, вот он прокурора области решил натравить. И пыль в глаза: обозначил пропажу для государства значимым злом.
– Нам бы найти такой, – хмыкнул генерал, – спасал бы от урок да от бандюг. Спокойно зажили бы! А то видишь, до чего докатились? Представление прокурор готовит. Было когда такое?..
– У прокурора свой подход, – смутился полковник.
Они помолчали.
– А коллекционер, значит, свою похоронил и новую молодушку нашёл? – вернулся к прежней теме генерал. – Хорош, супчик!
– Хорош. Эта у него третья, он, когда к светским делам вернулся, недолго холостяцкую жизнь вёл. Возвратился из столицы, бросив там вторую, а с этой уже здесь сошёлся. Моложе его намного. Красивая. Но, может, поэтому судьба ловушку ему и поставила?
– Это что же? История имеет продолжение?
– Соседка покойного, Бокова, бойкая старушка, с Донсковым моим прямо-таки интимными сведениями поделилась. Все уши ему прожужжала про поклонника вдовы. Тоже личность незаурядная: бывший врач, неудавшийся артист, литератор или библиофил, аптекарем или фармацевтом последнее время где-то прирабатывавший, а кроме того, коллекционер, на чём и сошёлся при жизни с убитым. Дружба у них завязалась несколько лет назад, заладилась не на шутку, и разница в возрасте помехой не стала, видно, общая страсть сблизила. Кроме этого молодого, у Семиножкина другой народ в квартире начал сходиться, всё больше в картишки перекинуться, ну и под чаепитие на богемные темы порассуждать. Серафима, жена, – сама художница, у них картинами весь зал увешан, правда, на одну тематику, но редкие и ценные. Только бабка та замечала и другое: шашни завела вдова с этим приятелем. А последнее время совсем увлеклась. Муж всё в своей комнате, по состоянию здоровья никуда, а те вдвоём на концерты разные да в рестораны, а то и просто у неё в комнатке маленькой закрывались. И целыми днями наедине.
– Глазастая соседка, – не удержался, хмыкнул генерал. – В таких делах они всегда успевают.
– Она и вора видела своими глазами, и сейф открытым нашла.
– Так в чём же дело?
– Семиножкина сомневается в соседке, называет её выжившей из ума; считает, что той привиделось. Бабку год назад в больницу клали на почве странных видений, всё ей нечистая сила являлась. Она из церкви всю свою жизнь не вылезала. И в этом случае тоже: примет не сообщает, твердит одно – словно чёрт в окошко сиганул.
– Но сейф-то вскрыли! Тут что-то не так. Или старуха свихнулась, или вдова не договаривает.
– Вдова действительно тяжело переживала смерть мужа, несколько суток без сна провела, теряла сознание. По этому случаю Бокова ей «скорую» вызывала и милицию.
– А милицию зачем? – Максинов поморщился от досады. – Действительно, бабка не в себе.
– Вот в то время ей и привиделся вор на подоконнике, – Лудонин языком прицокнул. – Можно было бы схватиться за эту версию. Но Донсков там всё облазил под окнами и ничего не обнаружил. Травы, правда, много.
– А может, тот любовник и сиганул?
– Не нашлось следов.
– А он-то сам что объясняет?
– Он? Ничего, – полковник заиграл марш кончиками пальцев по столу. – Не отыщет его никак Донсков. Пропал Дзикановский Аркадий Викентьевич.
– Фамилия-то какая! С такой фамилией пропасть не должен.
– Отца его задержали.
– Ну вот, а говорите пропал… Надо умело поговорить с родственничком. У Донскова, может, не получается так тонко? Может, сам взялся бы, Михаил Александрович? Молод ещё Донсков. Не поторопился ты его своим замом сделать?
– У меня к Юрию Михайловичу претензий нет, товарищ генерал. Нюх имеет. А для нашего брата, сыщика, это основное, если не главное. Всё остальное накопится.
– Так в чём же дело?
– Вы не ошиблись, заинтересовавшись фамилией. Проверили мы отца по нашей картотеке.
– Ну и что? – прищурил глаза генерал. – Из наших клиентов? Как будто попадалась мне эта фамилия? Может, ассоциации? Деканозов, говоришь?
– Никак нет. Действительно, ассоциация, Евгений Александрович, – полковник грустновато улыбнулся. – Был такой Деканозов. Только он расстрелян вместе с Берией Лаврентием Палычем как враг народа. А наш – Дзикановский Викентий Игнатьевич. Но тоже в чекистах значился. Работал ещё в окружении Грасиса, который в девятнадцатом году командовал губчека, пока Киров его не убрал.
– Вон куда потянулось… Грасис – птица известная, я читал. – Максинов озабоченно губы поджал. – К ним, значит, дорожка, к нашим, так сказать, старшим коллегам? Так может быть, не мудрствуя лукаво, туда и сбагрить наши хлопоты с церковнослужителями?
– Поэтому мне и хотелось сначала некоторые эти вопросы с вами согласовать, – пододвинулся к нему полковник. – Викентий Игнатьевич Дзикановский пока отпущен домой в полном неведении, но в понедельник всё-таки надо будет докладывать прокурору области…
Глава VII
В машине с Антохой ехалось легко. Он парень разбитной, улыбка во всю кабину и даже за её пределы, час назад печалился, теперь от прежней грусти следа не осталось. В окно то и дело выглядывает, шеей крутит, чуть ни каждую юбку взглядом провожает, а то и окриком помечает и, конечно, музычку подбирает на своём магнитофончике, который у него под рукой рядом у сиденья вмонтирован. В салоне шаром покати, если и был когда-то приёмник, до Сенюшкина не дожил, прежний водила доконал и с концами – это всё за две минуты Антоха юристу поведал на его вопросительный взгляд. Но приспособленный магнитофончик – класс! Вон какую музычку выдаёт! Антоха наконец отыскал нужную, видимо, любимую песню и подмигнул Мухину – как?
- Плыл по городу запах сирени.
- До чего ты была красива.
- Я твои целовал колени
- И тебе говорил спасибо…
– Ничего, – кивнул Мухин. – Только убавь звук, а то ворон пугаешь или какая-нибудь зазноба шею свернёт. Тебе отвечать придётся.
– Обойдусь. Я её вылечу, – азартно лыбился тот. – Душу трогает?
– Трогает. Народ разбегается. Это ты приспособил вместо сигнала?
– От такой музыки у девушек душа расцветает.
– Может, окна прикроешь?
– Вы что, Сергей Анатольевич? – у Антохи даже нос вытянулся. – Потеряем весь антураж.
– А как же тебе Хвостиков позволяет?
– Ивану Петровичу я другую завожу. Он же со мной в основном по утрам, – сунулся к магнитофону шофёр, одну кнопку нажал, вторую, третью, и бодрый мужской баритон огласил улицу:
- Утро красит нежным светом
- Стены древнего Кремля.
- Просыпается с рассветом
- Вся советская земля…
– Подходяще? – скосил шофёр глаза на юриста. – Это, к примеру, утренняя программа. Есть подбор к обеду. Ну а к вечеру я не завожу. Поздно.
– Солидно, – согласился Мухин. – Ты, Антоха, я смотрю, разносторонний парень. Тебе бы подучиться…
– У меня репертуарчик на все вкусы и возрасты. Хотите, продемонстрирую?
– Верю, – попытался остановить его юрист, но тут прежняя песня закончилась и магнитофон сам продолжил:
- Лишь только подснежник
- Распустится в срок,
- Лишь только приблизятся
- Первые грозы…
– Пусть играет, – остановил шофёра Мухин, – я служил под эту.
И сам убавил звук. Антоха дёрнулся было, но, взглянув на юриста, понял, лучше умерить пыл. Так и ехали, Мухин молчал, задумчиво вслушиваясь в песню, изредка кивал в такт головой, будто соглашаясь, а Антоха уже через пять минут забыл про инцидент. Снова полез нажимать кнопки, как только кончилась понравившаяся песня, улыбался направо и налево в открытые окна, покрикивал на перебегавших дорогу торопыг, но юрист больше не реагировал.
Унылым кладбище выглядит издалека, ещё печальнее, наверное, с высоты птичьего полёта и в лучах заходящего солнца: размерами поражает, ну и, конечно, в мыслях; под хохот на такие темы не думается и вблизи здесь не до слёз – люди вокруг. Неизвестно, как на остальных, а на городском до вечера народа не убавляется. Так удивлялся Мухин, узрев настоящую толпу, когда «москвич» въехал в ворота и Антоха, лавируя по дорожкам, подрулил к домику начальства местного обслуживающего персонала.
На строительных участках такие строения именуются «прорабской». Гремыкин Иван Иванович – старший и ответственный, как и прежние, часто менявшиеся руководители, хотя и значился здесь уже несколько лет, так и ходил во временно исполняющих. За всяческие прегрешения он регулярно схватывал замечания и выговоры, а поправлять ситуацию стимулов не имелось – на кладбище социалистические обязательства на разовьёшь, с показателями проблема, они, конечно, росли в известной степени, но достижением это не считалось, наоборот, за это ругали, хотя Иван Иванович, по мнению Хвостикова, известный философ и флегматик, виновным себя не признавал. Однако дело своё знал, справлялся, вот и терпело его высшее начальство, несмотря на то, что выглядел Иван Иванович, обвешанный взысканиями, словно блудливая коза репьями. Была и другая беда: на Гремыкина постоянно жаловались как в письменном виде, так и с руганью, приходя непосредственно к самому Хвостикову. И главное, вроде тихое, совсем последнее, можно сказать, пристанище человеческих страстей досталось ему в управу, а недовольных не убавлялось. Жаловались на многое, но в основном на то, что не туда положили его величество покойника. Казалось бы, ему-то какое дело? Он отмучился своё и сам ничего не просит, но за него находились слюне-брызгающие просители. «Музей им подавай или картинную галерею? – разводил руки Гремыкин “на ковре” у распекавшего его в очередной раз Хвостикова. – Я же им всем не выделю места в первом ряду?» – «Говорят, что деньги дерут твои ребята. Ладно бы совесть имели, а то так подымают цены! – пучил глаза Хвостиков. – Когда руки им укоротишь?» – «Так сами же и устраивают соревнования, – терялся Гремыкин. – Кто опоздал или пожадничал, тот к вам и несётся. А как выправить? Уже закопали…» Диалог заканчивался обычным: ах, так его и разэдак и тому подобное. А «ковёр» завершался общим нравственным успокоением: начальник свою миссию выполнил, подчинённый принял к очередному сведению.
Гремыкин, возможно, сам давно удрал бы с нервного места, но до пенсии оставались считанные годочки, к тому же он присмотрел на службе и себе скромненькие два метра на сухоньком бугорке, памятуя мудрые слова тётки Дарьи «все там будем». Тётка Дарья зря не скажет, она старейшая из его сотрудниц, мудрая женщина его беспокойного хозяйства, сущий Соломон. Она порой такое выдаст, что долго вспоминать приходится, Райкин у неё перенял или сам Черчилль позаимствовал. Ну и, понятное дело, как всякий великий и авторитетный человек в производственном коллективе, она и первая заводила по всякому случаю, а то и без него. Вот и в этот раз кто как не она бузу подняла во вверенном Гремыкину коллективе, второй день люди работают спустя рукава и толпой вокруг него шумят – что любопытствующий народ подумает!
По этой причине худой, длинный и бессловесный Гремыкин столбообразно возвышался среди толпы и даже поднял вверх руки, приветствуя спасателей, когда знакомый «москвич» зарулил в ворота. Орущие: с десяток женщин с мётлами, с пяток мрачно покуривающих мужичков и десятка два собак, с особой радостью облаявших приехавших, на некоторое время стихли при виде начальственного лимузина, но, увидев Антоху и незнакомца, враз потеряли к ним интерес и с прежней страстью обступили страдальца. Однако Гремыкин был уже не тот, Гремыкин преобразился, он раздвинул толпу, словно танк, отметая препятствия и, шагнув навстречу Мухину, протянул обе руки для пожатий.
Гремыкина Мухин видел несколько раз в отделе, тот мелькал в приёмной с опущенной головой, которую считал лучшим не подымать в этих присутственных местах. Юрист нашёл возможность перевстретить его в коридоре и познакомиться, он взял за правило знать каждого руководителя многоступенчатого отдела. Но тот неожиданно его отбрил: «Я здесь мест не выдаю, вы уж, пожалуйста, к нам подъезжайте». Пока юрист с отвисшей челюстью додумывал услышанное, бедняга сконфузился сам, и они тогда довольно мирно завершили знакомство. Теперь Гремыкин жал руки юристу и не сводил глаз со спасителя, не находя нужных слов.
– Сергей Анатольевич, я прогуляюсь? – оценивая ситуацию и приметив почти новенький «москвичонок» у свежей могилы, попросился Антоха.
– Ступай, – отмахнулся юрист. – Только недолго. Чтоб не искать.
Толпа, не теряя накала, теперь уже обступила и его вместе с Гремыкиным.
– Это когда же кончится? – с вечным вопросом подозрительно оглядела Мухина внушительного вида толстушка, по всей вероятности, и являющаяся той самой тёткой Дарьей. – До начальства не добраться, а нам куковать?..
Мухин имел опыт в таких делах. Главное – утихомирить лидера, поэтому, оглядев толпу, он понял, с кем ему вести диалог, и почти ласково спросил:
– Может, пройдём в контору, добрая гражданка?
Гражданка опешила от такого обхождения, а когда Мухин, закрепляя успех, культурно взял её под руку, совсем потеряла дар речи.
– У нас есть что обсудить в кабинете, – тихо шепнул ей на ухо Мухин, не возбуждая нездоровый интерес толпы.
На несколько минут замолчали даже собаки от такого поворота. Мужики дружно полезли в карманы за новыми папиросками, а некоторые из женщин вспомнили про свои мётлы и сделали вид, будто только и занимались тем, что мели дорожки. Однако тётку Дарью не зря опасался больше всех Гремыкин, эта женщина не сдавала так просто позиций, поэтому не с прежним напором, но всё же решительно, она ткнулась к Мухину:
– А кто же работать будет?
– Разберёмся, – также по-дружески улыбнулся ей Мухин. – Кто выдумал прогулами заниматься? – И оглядел народ. – Пьяниц накажем. Кто позволил устраивать в здоровом передовом коллективе безобразие?
Через две минуты около Мухина остались стоять Гремыкин, почёсывая затылок, и попыхивающая ещё гневом тётка Дарья, а также беззаботный, лыбившийся всё время детина, тутошний дурачок с протянутой рукой. Мухин сунул ему гривенник и проводил в сторонку, а тётку Дарью уже всерьёз огорошил:
– Надо было бучу устраивать?
– Так конца же не видать!.. – начала опять та, но, увидев, как поднялись брови у незнакомца, выпалила: – А вы кто?
– Юрисконсульт. По поручению Ивана Петровича.
– Вы нам и нужны, – осмелела Дарья от услышанного и грознее тёмной тучи уставившись на безмолвного Гремыкина, начала рассказывать торопливо, что можно было бы продолжать до утра, однако через несколько минут юрист её прервал:
– Значит, правильно я уяснил, в краснознамённом коллективе злоупотребляют спиртными напитками, неделями не выходят на работу, а вкалывать, извините, приходится женщинам за мужиков?..
– Ну не совсем так, – вмешался наконец Гремыкин. – Знамён нам пока не вручали.
– Так, так, – замахала на него руками Дарья. – Могилы некому копать. Сам бригадир и тот, видать, отлёживается где-то. Вместо восьми человек пятеро осталось. А народ возмущается. Ко мне жаловаться приходили – похоронить не могут вторые сутки!
– Почему я не видел? – опять напыжился Гремыкин. – Сергей Анатольевич, мне такие факты неизвестны. Действительно, куда-то делись Князев с Жуковым, но это только сегодня.
– А Карпыч где у тебя? – наступала на него женщина.
– Карпыч – это кто? – поинтересовался Мухин.
– Бригадир охранщиков, – нехотя ответил Гремыкин. – Сам понятия не имею, вторые сутки не вижу.
– Слушай, Иван Иванович, – повернулся к нему юрист и нахмурился. – У вас тут, оказывается, действительно есть основания для… как бы это мягче выразиться… для вопросов. Дисциплины никакой. Мне придётся Ивану Петровичу доложить…
– Правильно! Безобразия хватает! – донёсся голос от свежей могилы, у которой ещё коротал время Антоха с владельцем нового «москвича». Он прервал разговор с Сенюшкиным и зло крикнул: – Собак дохлых полно на территории! И никому дела нет!
Гремыкин совсем сконфузился и глянул на Дарью:
– Ну это уж по вашей части, уважаемая.
– Где это собаки дохлые? – тут же взвилась та. – Чтоб у меня такое? Да как вам не стыдно!
– А ты глаза-то протри!
Приглушённый было скандал грозился разгореться снова, но уже по другой инициативе, в виновниках оказалась сама организатор первого массового выступления.
– Ну-ка покажи! – угрожающе двинулась к недовольному оскорблённая женщина, не выпуская из рук метлу.
– Надо тебе, ты и иди! – не напугался владелец «москвича». – Вон, у свежих могил!
– Сергей Анатольевич! – вмешался Антоха, гася новый скандал. – Давайте домчу. Чего ругаться?
– Я сама поеду! – Дарья уже открывала дверцу машины. – Я так не оставлю. А вернусь, ты у меня не так запоёшь! Меня перед начальством решил ославить!
– Ну что? – поднял глаза на Гремыкина Мухин.
Тот пожал плечами.
– Садитесь в машину. Поехали, – скомандовал юрист и уже в кабине хмуро добавил: – Чтобы картина, так сказать, была полной.
– У меня такого век не бывало! – бубнила Дарья на заднем сиденье, придавив едва вместившегося начальника. – Я своих девчат гоняю! Они мётлы не успевают менять! Чтобы дохлятина!.. Да у могил!..
Долго ехать не пришлось, новый знакомый объяснил Антохе где искать. Но они ещё не добрались до цели, как Дарья смолкла, будто язык прикусила, – впереди ясно виднелся труп огромной дворняги, пылившийся на обочине.
– Да это никак Дурной! – вскрикнул Гремыкин и, выскочив из затормозившей машины с удивительной прытью, бросился к собаке. – Ошейник Карпыч ему пристроил. Всё боялся, как бы за бродячую не приняли да не отстрелили.
– Это что же творится! – заохала Дарья. – Убили, выходит, собачку? Кто же руку поднял? Злодейство получается. Сегодня, значит, и кончил! Среди белого дня!..
– Давно лежит, – покачал головой Гремыкин, не побрезговал, нагнувшись, дотронулся рукой до головы собаки, жалея, шерсть поворошил. – Умный был кобель, хотя и кличку ему дали глупую. От Карпыча не отходил. А что ж тогда с Булыгиным?..
Гремыкин поднял глаза на юриста, словно тот мог дать ответ, перевёл взгляд на побледневшую и сразу смолкнувшую толстушку:
– Его ведь уже вторые или третьи сутки никто не видел?..
– Вторые… – прошептала Дарья и заголосила тягуче: – Убили Карпыча! Как есть убили. Собаку небось придушили. Защищал, видать, он хозяина. А потом Карпыча туда же. За что же старичка-то?.. Никого не трогал, не обижал…
– Цыц! – с несвойственной злостью рявкнул Гремыкин. – Чего вой подняла раньше времени? Ни коня, ни воза, а она панику подымает!
– Это что же творится-то? – поджалась, примолкла та. – Среди белого дня?..
– Что будем делать, Сергей Анатольевич? – глянул Гремыкин на юриста. – Собака эта действительно ни на шаг от хозяина не отступала. Куда тот, туда и она. Серьёзная штука, я думаю…
– Паниковать не стоит, – пожал плечами Мухин. – И шум подымать не надо. У вас телефон работает?
– Угу.
– Поедем звонить в милицию.
– А Иван Петровичу?
– Его до вечера не сыскать.
Глава VIII
Какие раки в августе?.. Только к концу сентября. Один кандидат околовсяческих поучал: их подают к столу, лишь когда в названии месяца буква «эр» присутствует, иначе ни вкуса, ни качества, мясо – слякоть, величина – с ноготь. Но не пропадать же с голода! Тем более сентябрь на носу, а мы с Валеркой народ не привередливый. Пока костёр разгорался, он окуней и тарашку надёргал, а я не поленился, нырнул под заветный обрывчик и минут через тридцать с ведром злющих членистоногих прыгал на одной ноге, спасаясь от воды, зудящей в ушах. А добытые пучеглазые вовсе не мелюзгой оказались, некоторые на моей ладони едва умещались.
Мы засветло разместили палатку на просторной поляне, отступив от деревьев и берега, обустроили ночное логово и, лишь чуть стемнело, уставшие, уселись у костра, запасясь сухим хворостом. Чтобы ночь долгой не казалась, у нас в заливчике дремала небольшая сетчёнка для чего покрупней, а под заманчивыми корягами прятались испытанные крючки с наживкой, если не сазан, то ленивый сом обязательно заглянет.
– Ну что? – разлив уху и, содержательно потерев ладони, поднял походный стаканчик приятель. – За открытие сезона?
Мы выпили. Первый раз в это лето выбрались на природу и не как-нибудь, а вдвоём. У него то и дело проблемы в лаборатории, у меня свои беспросветные заботы. Собирались не однажды – не получалось, договаривались, – а всё срывалось. Но тут он позвонил внезапно под выходные, я махнул рукой на планы покорпеть опять в архиве, благо и Очаровашка с сыном к бабушке умчалась, и вот мы оба, ни о чём не думая, свободные, как птицы, растянулись занывшими спинами на приятной, словно ковёр, пахучей травке; то ли незабудка, то ли одуванчик щекочет нос, а перед глазами бездонное море высыпавших любопытствующих звёзд. Как же! Два преданных их поклонника в кои веки наслаждаются их лукавым и загадочным сиянием. Красота несусветная, да и только! А дышится как легко!..
Чувствуете, как мы заговорили? А вы попробуйте, ещё не то скажете. Это вам не город с его пылью, шумом и тревогой. Здесь покой, отдохновение и собственное миросозерцание. В себя удаётся заглянуть, более того, – задуматься: чего мы творим, куда спешим, зачем суетимся? И стит ли наших физических и душевных затрат, наших мук то, ради чего мы по земле бегаем?.. Об этом мы и потрепались с Валеркой так вот, лёжа на траве плечом к плечу. Не часто удаётся.
А потом потянуло на разговор совсем доверительный, интимный и откровенный. Квакнула лягушка, за ней другая живность где-то вдалеке голос подала, мы посчитали, посчитали, надоело, сбились и друг на друга уставились: рано к вечному приступать, мы и по второй ещё не накатили.
– Ухайдакала служба? – Валерка искоса на меня взглянул, стаканчик наполненный протянул. – Уху, смотрю, без аппетита проглотил.
– Ты как моя Очаровашка. Ещё насчёт температуры спроси.
– И про головку не забуду. Устаёшь, милок? – хмыкнул тот.
Мы выпили и опять замолчали; а что говорить, мы давно научились понимать друг друга без слов и также без слов чувствовали друг друга. Хотите, сейчас угадаю, что он теперь спросит? Не лукавьте, хотите. Он, не поворачивая головы, сейчас скажет: «Тебе ещё ничего, у тебя сынишка, есть с кем… одним словом, для кого…» И замолчит, на большее его не хватит.
– Тебе хорошо, у тебя дело настоящее, а я в этой бестолковой лаборатории или сопьюсь от рутины, или брошу всё к чёртовой матери и закачусь куда-нибудь на Крайний Север!..
Валерка не закатится никуда, куда ему от Таськи, это он в сердцах от досады и тоски, что давно не виделись, вроде как предупреждает.
– А Анастасия? – лениво отвечаю я. – Её куда? Это, брат, цепи… Гименея, быстро забыл?
И следующие десять минут мы потрепались о них, о тех, кого приручили и кто нас приручил. Конечно, не запамятовали за них и по третьей. Ну уж а после третьей сами понимаете… Раки прямо из ведра, они уже закраснели, сами в рот просятся. Когда первый азарт прошёл, отвалились опять на траву, притихли.
– Слушай, Данила, – Валерка даже голову с рук поднял и на меня в упор уставился; он напротив, на другой стороне костра устроился лёжа на животе, поэтому мне хорошо проглядывались красные искры, сверкнувшие в его зрачках. – Вот вы с этим попиком вашим, отцом Митрофаном возитесь, копаетесь, а сам-то ты веришь во все эти чудеса?.. Про крест, про его невероятные свойства, про таинственную пропажу? Бабки, дедки полоумные, которые возле церкви обитают, они же действительно в некоторой степени сумасшедшие. Понятное дело: в школе, родители, да и вокруг пропаганда на церковнослужителей помои льют, но разве только со зла? Только потому, что не сбываются их пророчества, обещания и сказки, да и учение их не наше, не славянское… Оно же с Синайского полуострова к нам привезено, мы – язычники, у нас и вера своя была и боги свои, которых кочевники дикие выкорчевали…
– Ты о чём, Валер? – мне всё грезилось от звёзд и думать мало хотелось, а тем более разговаривать; я уже и с Федониным на эти темы наговорился, и с Толупанчиком надоедливым, и с его неугомонной бабкой Ивелиной, и даже с Очаровашкой своей; мне спать хотелось и чтобы не вздрагивать, ничего не видя во сне, а утром, словно младенец без всех этих мыслей народиться.
– Можешь ты мне об этом вашем архиерее Митрофане толком что-то рассказать? – и искры в его глазах обжигали уже, а не подмигивали.
– Какой тебе интерес? – промямлил я, ещё надеясь прикорнуть, уж больно приморило у огня. – Тем более что знаем мы о нём меньше, чем ты думаешь.
– Рассказывай, что сам понял, а я уж разберусь, – буркнул он.
– Чего это тебя в религию? – попытался ещё я отшутиться. – Ты вроде мужик у нас весь светский.
– Кое-что слыхал и я об этом человеке.
– Из каких источников? – напряг я одно ухо, но лишь отчасти, так, чтобы интересного не пропустить.
– В народе разное говорят…
– Что за народ?
– Не пытай.
– Людская, значит, молва?
– У меня бабушка верующая. К тому же она здесь, в городе жила. Это по матери. И родители отца тоже к церкви с уважением относились. Я особенно ни с кем не делился. Какая нужда? Потом, сам знаешь, как у нас к этому относились. Мой дед по отцу даже пел в церковном хоре.
– Вот, значит, откуда ваша фамилия след ведёт, гражданин Козловский, – мне всё-таки пришлось оторвать живот от травы и устроиться у костра сидя; чувствовалось, вздремнуть не удастся. – Может, картошки запечём?
– Кинь штуки три-четыре, – сменил позу у огня и приятель. – Мы в детстве без этого не обходились.
– Где же в городе удавалось? Не Кремль ли поджигали?
– Да вроде без этого обходились. Мы с пацанвой его весь облазили. – Валерка оживился, мечтательная улыбка расползлась по его физиономии. – Эх! Если вспомнить, что творили! Всё спорили, кто на башню до верхушки заберётся. На ту самую и, заметь, без верёвки.
– Это на какую же?
– С которой сам Разин воеводу и попика сбросил. Не читал, что ли?
– Читал. Про это, друг мой, я как раз успел многого начитаться. Знаю теперь, может быть, поболее некоторых учёных столоначальников.
– Ну и что?
– Во-первых, Разин митрополита Иосифа ни с какой башни не сбрасывал. Этим печальным и позорным проступком прославился его атаман Васька Ус. Был такой, погиб ещё до того, как самого Степана Разина казнили. Во-вторых, и башни той к твоим годам в Кремле уже не было, её давно сломали, а может, и взорвали, так как она грозилась развалиться и зашибить гуляющую публику. Хотя, не скрою, специалисты высказывают и другие причины.
– Ладно. Бог с ней, с этой башней. И атаманы, и митрополит меня меньше всего интересуют. Ты мне про отца Митрофана и крест, который вы ищете, расскажи.
– А вот здесь, дружище, – засомневался и я сам, – по-моему, без этого самого митрополита Иосифа, с которым разинцы зверски расправились, не обойтись.
– Время есть, послушаем. – Валерка хворост в огонь подбросил, тот взметнулся, жадным пламенем ветки пожирая, и чёрные тени заплясали за нашими спинами, словно призраки из далёкого прошлого; сразу неуютно как-то стало, показалось, что не одни мы в ночной тиши у берега, что бродит кто-то ещё в кустарниках по берегу и точно ветка хрустнула за дальним деревом, тень мелькнула.
– Что это там? – покосился я.
– Собаки бродят, – отмахнулся Валерка – Их здесь по ночам знаешь сколько! Деревня недалеко, а эти запах учуяли. Хозяева их особенно не кормят. Учат самим охотиться. Ты начинай, рассказывай.
– Знаешь, – посетовал я, – Павел Никифорович Федонин сам по себе человек обстоятельный, а среди следователей слывёт не просто мудрым и умелым специалистом, но ещё и, как это правильно выразиться, работником усердным, глубоко копающим, что ли… В общем, таких больше нет. Он из старых, неких мамонтов; они, расследуя преступления, не удовлетворялись его раскрытием, изобличением виновного, собиранием необходимого набора доказательств, они действительно копали глубоко, выворачивали наизнанку, душу преступника старались познать, отыскать свидетельства её предрасположенности к содеянному…
– Это же позиция Ломброзо? – перебил меня приятель. – Вроде не одобряется она нашими криминалистами? Или изменились подходы?
– Отрицается, отрицается, – поморщился я, – более того, как считалась, так и считается вредной. Но это на верхах, в науке, там профессора искры лбами выбивают, а внизу… А ты что же, что-нибудь почитывал у него? «Преступление»? «Новейшие успехи науки о преступнике» удалось раскопать? Там, брат, Чезаре Ломброзо размахнулся! Дал волю фантазии.
– Откуда? Ты меня не пужай такими книжками. В армии со мной один чудак трубил, а у него от деда библиотека осталась. Я после дембеля Москву посмотреть решил, ну он меня пожить на недельку пригласил, там и полистал одну древнюю книжонку на досуге, чтобы спалось лучше. Оказалась, дай бог память, – «Гениальность и помешательство». Не вру, сам видишь, какое она впечатление на меня произвела. На всю жизнь запомнил и сам чуть умом не тронулся. Но это так, к слову. Правда, она дореволюционного издания, с алфавитом пришлось повозиться, но до утра оторваться не мог. В ней много чего разного оказалось, но было и о преступниках. После этого стал искать книжки этого Чезаре Ломброзо.
– Ну и как? Удалось?
– Издеваешься? Вот критики на его учение нагляделся. Но знаешь, если через призму, так сказать, на эту критику взглянуть, можно догадаться про некоторые мысли автора.
– Вот так вот и живём. Всё время приходится призму применять. А если отец с матерью наделить ею забыли?
Читать бесплатно другие книги:
