По следу Каина Белоусов Вячеслав
– Аркадиком его всё время называла, вроде как мальчика на побегушках. Своего, покойника-то, постоянно Дмитрием Филаретовичем, ну князь, да и только! А этого, как гарсона. Ну я её и спроси про отчество. А она глазки закатила, задумалась, вспоминать начала…
– Врала.
– Лукавила, но так тонко. И переиграла. Тоже, наверное, брала курсы у какого-нибудь Станиславского. Или пробовалась в водевили.
– Мне Донсков передал, что их соседка, Матрёна Бокова, про эту парочку думает.
– Юра со мной тоже поделился. Вот я на неё тогда и взглянул по-иному, но вида не подал, думаю: пой, птичка, пой. Про род его занятий совсем почти забыла. Стал я её допытывать, за какие грехи его из врачей попёрли, так она понесла несусветное…
– Это чего ж? Очень интересно. Я, знаете ли, когда осмотр делал, в её комнате большое количество зеркал приметил.
– Ты же сам её внешность отмечал. Почему бы женщине не полюбоваться на себя лишний раз?
– Так-то оно так. Но больно уж чрезмерным показалось мне их количество. К тому же ни одно не прикрыто материей. При покойнике у нас завешивают. Я у соседки, старушки богомольной, поинтересовался насчёт этого. А она мне не ответила, только фыркнула хуже злой кошки и на вдову скосилась. Ей, я понял, самой не по нраву. Бабка носом повела, не она, мол, здесь хозяйка, а сама по углам крестится.
– Это ты к чему про зеркала-то?
– А чёрт его знает! Я Толупанчика спросил, а тот у бабки своей. Ивелина Терентьевна тоже враз закрестилась, обругала внучка и сказала, что открытые зеркала – большой грех, они вроде накликают нечистую силу.
Федонин на меня глаза вытаращил, рот открыть никак не может.
– Зеркала – это вроде канала общения одного мира с другим, если на современный язык перевести – с потусторонним.
– Чего ты несёшь! – наконец прорвало его. – Что за бред? И это я слышу от!..
Он задохнулся от возмущения.
– Вы меня тоже придурком-то не считайте, Павел Никифорович, – прищурился я. – Я ведь обидеться могу. Мне что старые люди говорят, то и я вам повторяю.
– Да разве до такого можно додуматься?
– Здесь сектантством пахнет! Вот куда я клоню. Неужели вы меня… за дурачка считаете?
– Сектантство? – он вроде начал отходить, лицо с красного к нормальным оттенкам возвращаться стало. – Нет. Откуда ему быть? Семиножкин глубоко верующим человеком был. Вон икон сколько в квартире! Сам рассказывал. Разве он потерпит?
– А в её комнате икон не было. Обходилась без них вдовушка. А Семиножкин мог и не догадываться.
– Такой зрелый мужчина? Нет. Глупость.
– А может, и стал догадываться после женитьбы, а потом уже поздно. Почему он не доверил ей своих тайн? Сейф-то прятал от жёнушки!
– Ты её подозреваешь?
– А вы?
Федонин за ухом почесал, задымил «беломорину», задумался.
– Я женщинам, особенно красивым, да к тому же моложе возрастом, никогда не верил, если даже глазки строили.
– Неправда. Ваша Нонна… – начал я.
– Свою в расчёт не беру. Особый случай. А вот насчёт твоей версии?.. Она, конечно, не нова, мы её, помнишь, сразу не сбрасывали со счетов, а сейчас она пробиваться наружу стала. Я тебе скажу – вполне вероятен союз двух молодых за спиной старика Семиножкина. Поэтому я команду Юрию дал; за квартиркой вдовы уже следят. Так, на всякий случай, но пока ничего особого замечено не было. А вот то, что Серафима Илларионовна темнит, я тоже подметил.
– Интересно?
– Про причину его увольнения из больницы пытаю, а она начала, как ты, ахинею разную нести, мол, юношескую ошибку ему припомнили, он ещё в студенческую пору необычным увлекался, эликсир молодости какой-то мечтал добыть, даже опыты над сокурсницами делал, за что чуть не вышибли.
– Все мы этим страдали! Ахис мунди, – вырвалось у меня.
– Чего? – не понял Федонин.
– Я так. Это скорее понятие, чем объект.
– Нет, уж ты снизойди до меня, глупого, раз латынью заговорил.
Тон старшего следователя был соответствующий, я, конечно, дурака свалял, надо было держать язык за зубами, нечего выпендриваться явно излишними знаниями, но назад дороги были отрезаны оттопыренной обиженной губой старого лиса.
– Алхимическое золото, вечный двигатель, эликсир молодости – пуп земли, вокруг которого человечество испокон веков нос водило, всё пытались найти, а не удалось. И сейчас умников хватает. Буквально – ось мира.
– Вот за эту ось ему и доставалось всё время. Только начал врачевать наш Аркадий Викентьевич, удумал гипноз применить на одной из своих пациенток. Да так, что та чуть не окочурилась. А ведь терапевтом был!
– Слава богу, не хирургом.
– Но сколько нервов мне стоило, чтобы от неё правды добиться!
– А зачем от неё? Я в больницу схожу. На прежнее место работы. Или уж в облздравотдел. Личное дело-то сохранилось. Аркадий Викентьевич интересует нас всё больше и больше. Если у него в детстве неординарные помыслы были добыть такое, о чём мечтало человечество ещё с дней Средневековья, то, прослышав об алмазном кресте архиерея Митрофана, он бы с ног сбился, а свою мечту постарался б исполнить.
– Вот-вот, – будто только этого и дожидался старший следователь, усмехнулся мне и ненароком добавил: – Ты, Данила Павлович, вообще займись его личностью. Глубже, так сказать, прокопай. Чую я, скоро нам это очень понадобится. Больно уж Аркадий Викентьевич долго от нас бегает. Пора б ему и появиться.
– Объявится. Мужчина тонкой психологии, без женского пригляда, ласки и заботы ему не справиться. Серафима Илларионовна не такая особа, чтобы её забыть.
– И с опознанием нам следует подумать, – не дослушал моего глубокого философствования старый лис. – Ты, Данила Павлович, раскинь умишком, кого туда свозить?
Я поздно включился, глаза на него вскинул:
– В морг-то?
– Сам понимаешь. Я сегодня занят буду. Змейкин опять меня беспокоит. Из тюрьмы звонили – жаловался он начальнику, следователя, то есть меня, просил. Видно, проснулась совесть у злодея, хочет пооткровенничать. Я до вечера им заниматься вынужден.
– Славненько. У меня тоже планы были. А может, старшему следователю Зининой всё-таки перекинуть дело об убийстве этих двоих мазуриков на кладбище? Вы бы поинтересовались у Колосухина, Павел Никифорович. Она бы и произвела опознание. С чего бы это нашему интеллигенту, тайному магу, поэту и любимцу женщин на кладбище оказаться? Его если и найдем где, то по меньшей мере в гробнице фараона.
Федонин не мог переварить такой наглости, он минуты три меня взглядом по земле укатывал, пока его самого не пробило:
– Это ж надо к Игорушкину идти! – сощурился и раскраснелся он. – Боюсь, он уже оперативку сел проводить с начальством. Колосухин ко мне заглядывал, туда спешил. А оперативка, сам знаешь, хорошо, если к обеду разойдутся. Нет уж, Данила Павлович, готовься сам. Думаю, Донсков с минуты на минуту трезвонить станет. Он меня ещё вчера предупредил.
«Вот оно как, – покосился я на Федонина, – старый лис уже давно всё решил с этим опознанием. Меня он только приглаживал, подготавливал. А раз так – не вырваться из его цепких лап. Придётся топать в морг».
Из всех подсобных учреждений, помогавших и мешавших сыщикам и следователям, морг был для меня самым несимпатичным. Тяжело начинался понедельник: накануне ночь с причудами и почти без сна, все на нервах, утреннее ревю с двумя трупами, вытащенными из-под гроба покойника и вот ожидаемое свидание с пунктом назначения, которого не миновать в конце концов никому. Я с тоской закурил вторую уже сигарету, подошёл к аквариуму с беззаботно резвящимися безмозглыми существами; одна крупная и противная, с отвислым брюхом, золотым хвостом и хищной пастью бросилась к стеклу мне навстречу. Неужели ей и меня захотелось попробовать на вкус?
– Павел Никифорович, всё забываю спросить, они у вас хищные особы?
– Были травоядными всё время, – с сомнением, как мне показалось, покосился он на меня. – Это ты про ту, что тебя пожирает глазищами?
– Угу.
– Про эту не знаю. Червей жрёт.
– Ага!
– Она и на меня глаз положила. Как-то кормил, за палец тяпнула.
– А бывает, чтобы они перерождались?
– А кто их знает? Если уж на кладбище могильщики добрались друг до друга, что с этих, младших наших братьев, взять?..
Философ у нас старший следователь, ничего не скажешь, у него каков вопрос, ещё чище ответ. С блокнотом вокруг него ходить следует, он, кстати, уже однажды мне советовал.
– Кого же на опознание вести? – отвернулся я от рыб. – Вдову трогать опасно, как бы с ней приступ не случился, она женщина чувствительная. Как у Дзикановского насчёт родственников?
– Донской мне докладывал, что у него отец жив. Правда, старичок совсем чудной. Он утром в засаду к капитану нашему вляпался, молодые помощники его сцапали, когда наведать сына притопал. Юрий мне рассказывал, тот еле дошёл, с виду-то ему лет сто, а сам трубку курит. Вот гвардия!
– Гвардия погибает, но не сдаётся.
– Вот и дед чуть концы у них на руках не отдал. Прямо на пороге, где они его напугали, так и грохнулся. Но ничего, отдышался, на машине его Донсков домой отправил.
– Вот и грохнется он у меня. Второй раз третировать слабую нервную систему? У нас уже имелись инциденты: Семиножкин хлопнулся…
– Ну с Семиножкиным разобрались. Там без коварной руки не обошлось.
– А вдовушка на сутки отрубилась?
– Это было.
– Третий случай может стать роковым.
– Согласен. Опознание – это вещь… Я по молодости когда начинал… в сороковых. Помню как сейчас, допотопный погреб был за больницей. Туда их и складывали, мазуриков. Я страх как опасался и на сто метров к этому погребу приближаться. Как вспомню – в глазах ноги худые и синие… и почему-то всё время торчат ногти перекрученные. Кажется, что растут и растут, как на живых. Я раз не отвертелся, пришлось идти туда и, представь себе, сам упал. Когда уже оттащили, пришел в себя, спрашиваю доктора: «У них что же, растут ногти на ногах?» Тот кивает: «Бывает, процесс продолжается».
– Павел Никифорович, – сплюнул я с досады. – Вы что? Специально надо мной издеваетесь? Думаете, мне в радость?
– Что ты! – Федонин даже из-за стола выскочил и ко мне на своих стоптанных, пританцовывая, заторопился. – Я вот всё переживаю, а не взять ли тебе соседку Семиножкиных?
– Соседку? Эту старуху-то, что себя не помнит? Ей же всякая чертовщина виделась!
– Не скажи. Вора она точно приметила. Никакой там фантазией и не пахло. И сейф под картиной ей удалось отыскать. Глазастая бабушка. Она, кстати, сильно верующая, а для таких покойник всласть, они к ним, не как мы, атеисты. Они с понятием…
И тут зазвонил телефон…
Глава XIII
Я приехал к моргу, и «воронок» прикатил – Юрий Михайлович мастер устраивать представления. Сам несётся навстречу, я уж и заулыбался, хотя не до того было, но он мимо меня проскочил, дверцу «воронка» открывает грациозным жестом дворецкого и руку подаёт. К галантному кавалеру оттуда мадам вся в чёрном. Маленькая и в платочке личико едва уместилось, один носик остренький длинновато торчит – Буратино в рясе, я с трудом узнал Бокову Матрёну Никитичну. Что за праздник у неё? С помощью Семиножкиной, наверное, наряжалась, а ведь должен был предупредить её капитан, чтобы об освидетельствовании вдову не беспокоила.
Проныра недолго изображала смирение и прочие скромные качества, мне не кивнула, мимо пролетела к дверям мрачного заведения, будто опасаясь не успеть.
– А ты боялся, – ткнул меня в бок Донсков, он проворную особу Фоменко уже переадресовал, не успевал за ней.
Мы оба отстали.
– Ей всё нипочём, – поддакнул я. – У меня складывается такое впечатление, что ей не раз уже здесь бывать приходилось.
– Как там Павел Никифорович? Я его приглашал. Не желает, значит, воздухом свежим подышать? Штаны так и протирает в кабинете?
– Ему Змейкина должны привезти. Занят. А ты мне, Юрий Михайлович, извини, анекдот один напомнил своим свежим воздухом.
– Давай. Похохочем.
– Да не к месту вроде.
– Давай. Успеешь рассказать. А то у меня тоже… ассоциации невесёлые возникают.
– Неужели?
– А ты что думал? Я не железный.
– Это хорошо. А производишь впечатление супермена.
– Стараюсь. Ты про анекдот-то не забыл?
– Только не обижайся.
– Нам не привыкать. Милиция и не такое терпела.
К нам тут же лейтенант Дыбин незаметно сзади пристроился.
– Ты делом занимайся, – обернулся к нему бдительный Донсков.
– Пусть послушает, ему тоже полезно.
– Не дразни.
– Авария канализации. Выгребную яму залило до крыши дерьмом. Народ с улицы разбегается. Не продохнуть.
– Живописно, – оценил он начало.
– Ну, понятное дело, приезжает бригада вроде нас. Из машины дежурной выскочили, впереди старший, – я глянул на капитана, – на висках благородная седина, вроде тебя, Юрий Михайлович, за ним сопливый ещё помощник-стажёр.
– Вроде него? – обернулся Донсков на не отстававшего Дыбина.
– Помоложе, – не согласился я. – Совсем зелёный.
Дыбин услышал, подыгрывая, грудь выпятил.
– Ну, возле ямы остановились. Старший резину натянул, кепку надвинул, последний раз курнул и с ключом в дерьмо сиганул. На самое дно.
– Туда? – Донсков, перевернув вниз большой палец – знак гладиатору на арене – и брови вверх поднял.
– Ага, – подтвердил я без улыбки. – Ну, пробыл там, сколько воздуха хватило. Пацан не отходит, дожидается с набором ключей, нос зажимает.
– Вроде этого? – перевёл Донсков палец руки на стены морга.
– Это уж догадывайся сам, – не подал я сигнала смеяться, рано ещё было. – Вынырнул старший. Отдышался, сплюнул. Другой ключ схватил и снова вниз с головой.
– Туда?
– Ага. Так и нырял, пока совсем не вылез.
– Та-а-а-к, – поцокал языком Донсков и на Дыбина оглянулся. – Портишь ты мне молодёжь, Данила Палыч.
– Отдышался слесарь. Дерьмо вниз ушло. На пацана глянул и советует: «Учись, Петька, а то всю жизнь так ключики и будешь подавать…»
Я закончить не успел, Дыбин зашёлся от хохота за нашими спинами.
– Хорошего-то от тебя, Данила Палыч, не услышишь, – хмыкнул Донсков.
– Сам напросился.
Эксперт Глотов встречал нас с распростёртыми объятиями на втором этаже:
– Ещё одного привёз? – спросил он капитана без улыбки.
– Норму выполнили, – не моргнул тот глазом, у Донскова заготовки припасены на все случаи. – Проведать тебя компанию привёз. Встречай Матрёну Никитичну, ну и этого… прокурора.
Мы пожали руки.
– Товарищем с бородкой интересуетесь?
– А что, был уже кто? – насторожился Донсков.
– Да приходил народ. Я не видел. Света меня позвала, но они ушли покурить.
– Что-то я не заметил никого, – Донсков на Дыбина взъелся. – Вот тебе чем заниматься надо, а не анекдотики подслушивать!..
Дыбин растворился, не дожидаясь окончания тирады.
– Сколько их?
– Да я не видел. Вроде двое.
– Я понял! – уже у дверей морга отозвался лейтенант.
– Вот черти! – поморщился капитан. – Проворный у нас клиент, скажу я тебе, Вячеслав Григорьевич.
Глотов руки развёл:
– Здесь разного народа, знаешь, сколько за сутки, Юрий Михайлович, бывает.
– Да я про своих… – поморщился тот. – Что там с нашим? С бородкой который?
– Я его вскрывать начал. Кстати, ты приметами интересовался? Зуб золотой у него в верхней челюсти. И это… Шея повреждена. С позвонками беда, – он махнул рукой. – Сторожа, старичка, я закончил беспокоить. У него то же явление. Похоже, одинаковая смерть наступила у обоих.
– Выходит, скрутил он им головы обоим?
– Вроде того.
– Здоров разбойник, – поднял брови капитан. – Редкий способ убийства. Это каков же верзила сам?
– Борец какой-нибудь. Поддубный, – хмыкнул Глотов и тут же поправился: – Но это предварительный диагноз. Я акты писать ещё не брался.
– И собачку старика также кончили, – пробурчал Донсков, весь сосредоточенный и злой. – Одна рука. Был там громила…
– Вот видишь, как помогает нам медицина, – и я попробовал изобразить сочувствие, похлопав капитана по плечу. – Не горюй, Михалыч, как говорит Павел Никифорович, следочек уже завиднелся, а там ниточка потянется.
– Фамилию бы, – отозвался Донсков и плечами передёрнул. – Всё время удивляюсь, откуда столько сволочи. Он им как цыплятам шеи-то…
– Бородатый у меня на столе, – напомнил Глотов. – Опознание там и проведём?
– Лучше условий не надо, – словно очнулся Донсков и махнул Фоменко, опекавшему старушку Бокову в сторонке на почтительном расстоянии для ушей.
Старлей повёл её первой. Следом наша торжественная и молчаливая процессия. Бокова притихла и совсем ростом уменьшилась. Теперь она не бежала, теперь она сама в руку Фоменко вцепилась, и только буратинин нос из-под чёрного платка торчал.
Процедура опознания коротка, но ужасна. Это чувство – не передать словами. Присутствует ли при этом надежда? Вряд ли. Скорее, кроме ужаса от полумрака, когда вошли в процедурную, ничего. Потом уже Глотов свет включил, но и лампочки радости не придали. Я бы это назвал тягостным ожиданием того, что обнаружится ошибка, что не тот, про кого думали, окажется на столе, что жив он и бегает по травке. Пусть от нас, сыщиков, от милиции, от своей не сложившейся судьбы бегает, но живой всё-таки…
– Узнаёте? – без выражения спросил Глотов и покрывало сдёрнул.
– Он… – прошептала Бокова. – Аркадик наш.
Часть третья
,в которой всеми забытый бывший агент секретной службы Дзикановский Викентий Игнатьевич претендует на роль главного действующего лица, однако тоже становится очередной жертвой таинственных и трагических событий
Глава I
Не объявился на работе Федонин и сразу всем понадобился. С утра Зинина с папироской у рта:
– Что с Павлом?
– Он обычно задерживается минут на десять – пятнадцать, если в восемь в кабинете не сидит.
– Да какой тут десять – пятнадцать! – она нервно часики к глазам. – Что там у вас за дело?
– Тоска.
– А яснее?
– Три трупа, два по теме, а третий приблудный, – почесал я затылок.
– Насобирали!
И след простыл, только струйка дыма за её быстрыми ножками. А на пороге уже Толупанчик:
– Бабка моя его видеть хотела. Что-то ещё вспомнила про деда Константина.
– С тобой не могла передать? Оформил бы её показания протоколом дополнительного допроса.
– У неё всё уважение только к нему. К главному. Я – мелкая сошка.
– Придёт, доведу до сведения.
Колосухин, не заходя, минут через пять по телефону вопросик адресовал:
– С делом-то у вас неладное. Когда докладывать собираетесь Николаю Петровичу?
– Сегодня намеревались с оперативным составом совещание провести. Обсудить план совместных мероприятий, ход исполнения наших поручений милицией. Там без активной работы сыщиков просвета не видать. Лудонина пригласили, Донскова. Ну уж, а после этого…
– На сколько часов?
– Во второй половине дня. К вечеру.
– А почему не утром? Время-то катит, а у вас… – он чуть не добавил: ни коня, ни воза, но наш шеф – человек воспитанный, можно сказать, выбирающий выражения с подчинёнными; я слышал, в войну он в кавалерии служил. Представляете? С шашкой на немца! Вжик! – и нет головы… Это ж какое надо статус кво, я имею в виду самообладание?! Я б не смог, тут котёнок запищит, сердце кровью обливается у всех наших женщин в отделе, а Яшка Готляр, опережая всех, хватает его и на балкон – как же бедное животное исстрадалось!..
Колосухин помолчал в трубку, и я представил – словно по телевизору узрел, как он короткой могучей шеей ломает отутюженный воротничок всегда кипенно-белой рубашки – коронная его привычка в минуты сдерживаемого гнева.
– Лудонин попросил Павла Никифоровича совещание перенести, – героически принялся я выправлять ситуацию (кто же знает, что случилось с Федониным?). – С утра Лудонин у Максинова на докладе. А без него, сами понимаете, какой резон его проводить?
– Если буду на месте, – подумав, подвёл черту заместитель прокурора области, – заходите все ко мне. Проведём у меня. Не возражаете, надеюсь?
Какая деликатность! Попробуй возрази. А ведь совещание у нас – это одно, а при высоком начальстве – это… Старый лис узнает, съест с потрохами. Накомандовал я без него… А Колосухин трубку так и не кладёт, ещё какую-то каверзу готовит.
– Я только что от прокурора области, – наконец неторопливо проговорил он. – Николай Петрович напомнил мне про список, который старшему следователю передал и поручил вам по нему провести определённую работу. Подскажите Павлу Никифоровичу, чтобы подготовился доложить мне на этом совещании об исполнении. Совместим, так сказать, одно с другим.
Значительным и запоминающимся тон был в конце фразы. Что он совмещать собрался?.. «Одно с другим» – это как понимать?.. Три нераскрытых убийства и сегодняшнее опоздание Федонина?.. Виктор Антонович Колосухин известен своим формализмом, во главу угла он всегда ставит дисциплину. Это его любимое изречение – закон и порядок живут только при исполнении. Он, конечно, переделал известную латинскую мудрость, но согласитесь, не придраться. Кстати, что же с самим Павлом Никифоровичем приключилось? Не значился он никогда в прогульщиках. Уж не заболел ли?
Колосухин повесил трубку, а я бросился разыскивать старшего следователя. Первое, что взбрело на ум, не достал ли, не допёк ли его злодей Змейкин? Год почти тот под следствием и половину под стражей восседает в «Белом лебеде». Но успокоиться, смириться, по словам Федонина, не думает. Бузотёривший первые дни, он осмотрелся, обжился в камере и не хуже матёрого уголовника нашёл там ходы и выходы, как ему и на воле удавалось. С чьей уж помощью – рядовых охранников-конвоиров или начальства повыше, словно паук в банке свил такую паутину, что наш старый лис удивлялся его открывшимся новым способностям и порой опускал руки. Премудрый и изощрённый противник попался ему в этот раз. Полным ходом передаёт информацию на волю и сам получает необходимые советы и сведения от друзей и затаившихся сообщников. Уже перехватывались его письма и записки, адресованные ему, находили при внезапных обысках в камере, а не удавалось Федонину пресечь эту связь. Словно не в тюрьме сидел подследственный, а по улицам города шастал и ещё посмеивался, издеваясь. Я был наслышан, что Федонин уже «накопал» бывшему торговому шулеру и ворюге Змейкину на миллион с лишним чистого хищения, а это по меркам нашего отечественного уголовного кодекса на вышку, на расстрельный приговор тянет. Казалось бы, надо и смириться, внять разуму и, как говорится, чистосердечным признанием и раскаянием загладить вину, попытаться смилостивить судей и будущий приговор. И Змейкин поплыл. Вроде на словах остепенился, на допросах даже слёзы находил возможным изображать. Но закончилось всё истерикой, обмороками, а потом арестованный болеть принялся, залёг в тюремный лазарет, а его адвокат тут же накатал Игорушкину заявление с просьбой об изменении меры пресечения в связи с состоянием здоровья. Тамошние медики признали симуляцию. Игорушкин поручил облздравотделу привлечь независимых врачей, привезли тех в тюрьму, они простучали тонкий организм узника, прозвенели его необъятное брюхо, нашли мнение предыдущих коллег безупречным. Змейкин стал строчить в Москву, отказался давать показания, пока его не излечат. Адвокат и он тянули волокиту по одной простой причине – у Федонина заканчивался девятимесячный срок содержания арестованного под стражей, старшему следователю в соответствии с уголовно-процессуальным кодексом предстояло освобождать его из-под стражи или обращаться с ходатайством о продлении сроков к Генеральному прокурору Руденко, а Роман Андреевич не та инстанция, чтобы направо и налево этим разбрасываться. Там дело сначала изучат асы и зубры, с прокурора области и следователя три шкуры, как говорится, сдерут, а потом будут гадать, так как ответственность за всю остальную судьбу уголовного дела и арестованного обвиняемого на них переложится – продли они срок. Одним словом, возможность, что выпустят на свободу до окончания следствия и суда у арестованного возникает, поэтому есть необходимость покуражиться, цепляться за соломинку – больного изображать. Были случаи в практике и не единожды, когда Генеральный прокурор страны отказывал в продлении; тут же арестованного из тюрьмы освобождали, а вниз по служебной лестнице так же одновременно обрушивалась гроза – искали виновных, наказывали, а порой и не разбирались особенно и просто рубили с плеча направо и налево. Благо, формальный повод всегда найти можно: что это за скорый суд и справедливое возмездие, если следствие годами тянется?! Начальство всегда право, а виновные – под руками. Доставалось, конечно, прежде всего, стрелочнику – следователю. Вот наш старый лис как раз и вступил в эту ответственную пору расследования дела хитроумного Змейкина, когда следует решать: обращаться в столицу за продлением сроков или рубить концы и, не мудрствуя лукаво, заканчивать и направлять дело в суд как есть. Поступи он так, никто б его не укорил; по полной катушке Змейкину и без того светит, но Павел Никифорович сторонник глубины и полной ясности, он… Да что я, Яков Готляр, наш известный аналитик и знаток принципов, как он их сам называл «обычной тривиальной бытовухи», по поводу этих самых принципов Федонина как-то выразился: «Я бы назвал это старческим занудством, если б Пашку хорошо не знал».
Так или иначе, болячек у Федонина хватало, чтобы утром вовремя не появиться на службе, поэтому я начал розыск со звонков ему домой, но в квартире не нашлось даже его приветливой Нонночки Сергеевны; телефон долго не брали и в следственном изоляторе, но там понятно: начальство регулярно затевает обязательный моцион со всем личным составом, начинают обычно рано, но затягивать так называемые «пятиминутки» мастера; в Управлении внутренних дел дежурный сразу чётко ответил, что старший следователь у них не появлялся, в ФСБ не заходил… Я уже начал теряться в догадках, оставил бесполезный телефон, обречённо обхватив голову обеими руками – ситуация становилась тупиковой, как вдруг аппарат подал голос сам.
Нет надобности объяснять моё состояние, когда я услышал его знакомый, слегка хрипловатый басок, правда, тон был странным и с произношением нелады.
– Сидишь? – спросил он.
– Здравствуйте, Павел Никифорович! Вы где?.. Вас здесь!.. – я не особо прислушивался, наоборот, боясь, как бы он не пропал снова, начал орать обо всём, что происходило и что ожидает нас обоих.
– Стоп! – рявкнул он, и мне показалось, что старший следователь не в себе, не совсем здоров, либо чем-то взволнован или язык у него заплетался.
– Ты шума не подымай… Особо…
– Колосухин вас требует, и Петрович спрашивал про список! – всё же выкрикнул я, но уже тормозя свои бурные чувства.
– Вот что, боец… – запнулся он, – сообрази мне машину… только быстро. Давай!..
Знакомо мне это словцо и само это обращение; последнее время нашего совместного времяпрепровождения вокруг этой самой злосчастной проверки заявления покойного Семиножкина старый лис почти совсем перестал употреблять его, видел, как я на это реагирую, хотя я ему ни слова. А теперь оно снова в его лексиконе объявилось. Я молчал, дожидаясь продолжения.
– В гараж спустись. Возьми шофёра…
– Вам «скорую» не надо? – на всякий случай спросил я.
– Делай, что прошу.
– Адрес?
Он так же медленно продиктовал, но у меня всё равно спина похолодела.
«Что ж его туда занесло?» – не переставая, думал я всё время, пока на легковушке зама с Костиком мы неслись по городу к этому зданию. Скажи мне кто другой, ни за что не поверил бы: Федонин звонил из квартиры последнего нашего мертвяка, обнаруженного на кладбище в чужой могиле! Что же могло случиться со старшим следователем, который, бросив все дела, с самого утра притопал в заброшенное логово теперь уже покойного Аркадия Викентьевича Дзикановского?!
Глава II
Капитан уголовного розыска Юрий Михайлович Донсков однозначно относился к совещаниям у высшего руководства. Хлебнув разного на впечатлительной кухне милицейских будней, он, выпускник Саратовского юридического института, не то чтобы не любил их, он их опасался, как провинциальный турист, забредший в джунгли Амазонки, укуса змеи. Не за звёздочки на погонах переживал, хотя ценил каждую и не забывал, когда и за что она досталась. Не за кресло заместителя начальника отдела. Здесь совсем переживать не за что: желающих особо не находилось, когда открылась вакансия. Донсков, объективно оценивавший свои способности, знал, что имеются люди в управлении и в райотделах милиции поумнее его, есть офицеры с бльшими и возрастом, и опытом. Отпугивала всех эта должность: слишком тяжела была «шапка Мономаха», тем паче всегда торчать приходилось пред очами грозного генерала Максинова. «Уголовка» это не «бэхээсэс» и не «рыбоохрана» или «ГАИ», где показатели можно рисовать, не подымая задниц из конторы, так горько шутили его подчинённые, когда им в пример ставили другие службы. Нашёлся даже умник, песенку сочинил насчёт праздничного парада, когда всех выгоняли вышагивать по площади на глазах областного начальства. Как раз подходящая, поэтому быстро прижилась и распространилась:
- Впереди идёт ГАИ —
- Водку пьёт не на свои.
- А за ним бэхээсэс —
- Бабы есть и деньги есть.
- Следом хитрая наружка —
- Побирушка и болтушка.
- Замыкая всё, ОУР —
- Вечно пьян и вечно хмур.
Тревожное чувство беспокойства за свои молодые, неоперившиеся кадры охватывало капитана Донскова всякий раз, когда ожидался очередной разнос наверху. Жёсткий, не имеющий внутренней управы Максинов в гневе был непредсказуем, часто несправедлив и на трибуне неудержим. Даже сам Лудонин, мудрый и опытный сыщик, «последний из могикан», как за спиной шутили, – авторитет для генерала, – и тот старался не вмешиваться, не защищать, не противоречить ему в горячке; только когда начальник начинал остывать, выдыхался, расплескав накал страстей и набор угроз, он тихим рассудительным и как бы извиняющимся тоном зачинал свой буферный, смягчающий акценты, назидательный разбор ошибок и просчётов, допущенных «именинниками». Получался, отмечал для себя капитан, как бы некий диалог доброго и злого, напоминало это известную методу, используемую в уголовном розыске и на седствии при допросах особо запиравшихся, матёрых преступников. Там срабатывало зачастую, и здесь, безусловно, имело усиливающий эффект в воспитательном процессе, однако не всегда всё это заканчивалось миром. Генерал уровень таких совещаний поддерживал из раза в раз: если он брался сам за проблему, значит, должен был найтись виновный, а следовательно, кто-то вылетал со службы. И делалось это прилюдно, позорно, на глазах у всех он лично срывал с офицеров погоны. Младший состав на такие экзекуции не приглашали.
– А без совещания не обойтись? – попробовал всё же найти подходы к Лудонину капитан. – Сейчас у меня в отделе самая горячка. Нам бы денёк-другой, мои люди пахали все выходные, как негры на плантациях…
– Юрий Михайлович!.. – осуждая, глянул на него полковник и поморщился, как от зубной боли. Лудонин, выходец из интеллигентной семьи, с блеском после войны окончивший очно Московский университет, но по зову партии угодивший в «уголовку» на укрепление, не выносил искажений русского языка, его коробило от всяких вольностей, тем более от новеньких, нарождающихся словообразований, коими грешила вёрткая, шустрая, скорая на свои выводы и суждения молодёжь, пришедшая на смену его воспитанной войной, выдержанной старой гвардии, хлебнувшей опыт сыскного дела ещё в военной разведке, в Смерше[3]. Он буквально вздрагивал и терял самообладание, когда слышал их вульгарные и малопонятные: «фуфыря», «кучумать», «шикардос[4]», а то и почище. Уголовный жаргон не признавал, от «фени» подчинённых отучивал, поэтому всерьёз поговаривал с Донсковым открыть в отделе вечерний ликбез по русскому языку. Тем более, что нередко этим грешил и его молодой заместитель.
– Я прошу прощения, Михаил Александрович, – вытянулся капитан, подскочив со стула. – Вы поймите меня правильно, не за себя хлопочу. Не затевает никогда наш начальник таких совещаний для одного разговора. Ему жертва на алтарь понадобится!
Этого уж совсем не ожидал услышать от подчинённого полковник и по-другому глянул на него – не слишком ли тот заболтался! Но Донсков понимал, что говорил, он шёл на крайность:
– Погонит наш генерал моего Семёнова, если дело дойдёт до разбора обстоятельств, при которых тот гостя Семиножкиной упустил. Тем более, что шкета того отыскать не удалось. Я Семёнова посылал и в отдел несовершеннолетних на всякий случай, вдруг на учёте окажется, но пусто. Приметы нужны, а у нас их нет. Так, общий портрет.
– Да, верный провал; тот юноша мог оказаться веским аргументом, чтобы подозревать вдову и строить оперативные планы. Определённо он появился в квартире Семиножкиной с поручением от каких-то лиц, – отвернулся к окну полковник и задумался. – Младший лейтенант Семёнов, кстати, уже имел нарушения…
– Замечания, – тут же поправил Донсков. – Это с прежней службы. Да там, где он торчал, от скуки подохнешь, там для ума никакого интереса. Неудивительно, что молодой и здоровый парень скис. Я интересовался…
– Товарищ капитан!
– У меня к нему замечаний не было.
– Может, это и не его заслуга, а тоже упущение, но только уже ваше?
Читать бесплатно другие книги:
