Упрямый Галилей Дмитриев Игорь

Но даже если Спеллер неправ и никакой «сделки (deal)» между Урбаном VIII и Франческо Барберини не было, все равно известные факты говорят о том, что и кардинал-непот, и комиссар инквизиции явно сочувствовали Галилею. Более того, и Макулано, и Барберини, разумеется, знали, что даже слабое подозрение в ереси предполагает вынесение формального приговора и, возможно, процедуру отречения (хотя и не публичного). Однако Барберини был уверен, что какой бы приговор ни вынесли, он будет немедленно заменен на домашний арест. Откуда такая уверенность? Ответ очевиден: Барберини учитывал свое высокое положение второго лица в Ватикане и сочувственное отношение к Галилею ряда кардиналов-инквизиторов, в частности Бентивольо1234. Действительно, благодаря усилиям Барберини и некоторых других кардиналов, а также по упомянутым выше политическим и прочим причинам Урбану VIII пришлось воздержаться от максимально жесткого обвинения Галилея (то есть обвинения в «формальной ереси»). Вместе с тем, как показали последующие события, максимальная уступка, на которую готов был пойти Святейший, – это замена обвинения в «формальной ереси» обвинением Галилея как сильно подозреваемого в ереси, что, напоминаю, влекло за собой публичное отречение и, возможно, тюремное заключение.

Возвращаясь к версии А.Э. Штекли, замечу, что даже если бы Галилей сразу во всем сознался, это никого бы не смутило. Наоборот, это подтвердило бы его искренность, и тогда не потребовалось бы никакого внесудебного общения, а дальнейший разговор с ним выстраивался бы по следующей схеме: «Защищал учение Коперника? – Защищал. – Раскаиваешься? – Раскаиваюсь. – Все, переходим к заключительной стадии процесса». И никаких проблем у Макулано тогда бы не возникло, ведь приговор определял не он, а глава инквизиции, то есть его святейшество Урбан VIII. Как же в итоге повел себя Галилей?

В субботу 30 апреля 1633 года он вновь предстал перед трибуналом со следующим заявлением:

…В течение нескольких дней подряд я постоянно размышлял о допросе, учиненном мне 12 (в оригинале ошибочно 16. – И.Д.) числа этого месяца, и особенно о том, было ли мне шестнадцать (к тому времени уже семнадцать. – И.Д.) лет назад приказом Священной канцелярии запрещено держаться, защищать или учить каким-либо образом осужденному именно тогда мнению о движении Земли и неподвижности Солнца. Это навело меня на мысль перечитать мой печатный «Диалог», в который я уже года три не заглядывал, дабы тщательно посмотреть, не вышло ли по моему недосмотру из-под моего пера, вопреки моему чистейшему намерению, чего-либо такого, на основании чего читатель или начальственные лица могли бы не только сделать вывод о некоем проявлении непослушания с моей стороны, но и составить обо мне мнение как о человеке, поступающем наперекор приказаниям Святой Церкви1235.

Отмечу, что Галилей так и не ответил на вопрос, было ли ему в 1616 году «приватно приказом Священной канцелярии запрещено держаться, защищать или учить каким-либо образом» теории Коперника.

И далее Галилей заявил, что, «не видя ее (свою книгу. – И.Д.) столь долгое время, я как будто читал новую книгу, написанную другим автором (quasi come scrittura nova e di altro autore). И ныне я откровенно признаю, что в некоторых местах она представляется мне написанной так, что у читателя, незнакомого с моими намерениями, может сложиться мнение, будто аргументы заблуждающейся стороны, которые я намеревался опровергнуть, были высказаны так, что выглядели убедительными вследствии их силы, а не легко опровержимыми (che facili ad esser sciolti)». Речь шла в первую очередь о двух аргументах – о солнечных пятнах и о морских приливах. Они действительно «могут звучать для читателя сильными и убедительными в большей мере, чем это подобает для того, кто считает их неубедительными и намеревается их опровергнуть. Я в самом деле считал их и считаю абсолютно неубедительными и опровержимыми. В извинение себе, говоря честно, я вынужден признать, что впал в заблуждение, совершенно чуждое моему намерению. Нельзя довольствоваться приведением аргументов противной стороны, когда стремишься их опровергнуть, а следует – особенно когда сочинение пишется в форме диалога – приводить их в более строгой, а не в сомнительной манере (nella pi stretta maniere, e non pagliargli), чтобы вести дело к ущербу противника. Не удовлетворенный этими доводами, я поддался естественному самодовольству, которое испытывает каждый, когда демонстрирует свои собственные искусные построения и когда показывает себя умнее среднего человека, отыскивая искусные и эффектные рассуждения в пользу ложных положений, делающие эти положения вероятными (это утверждение никак нельзя признать удачным, ибо с теологических позиций не может быть вероятным то, что противоречит Священному Писанию, хотя прокоперниканские discorsi di probabilit представлялись куда меньшим грехом, нежели трактовка гелиоцентрической, да и любой другой, научной теории как «абсолютной» истины. – И.Д.). И тем не менее, хотя, как сказал Цицерон, “я жаднее к славе, чем следует (avidior sim gloriae quam satis est)”, если бы я теперь должен был изложить те же доводы, я, без сомнения, ослабил бы их так, что они не могли уже обнаружить ту силу, которой по существу и на деле лишены. Таким образом, моя ошибка, и я признаю ее, состоит в тщеславии, простом невежестве и неосторожности (una vana ambitione e di una pura ignoranza et inavertenza). Вот то, что я должен сказать в этом отношении, перечитав мою книгу».

Затем Галилей подписал протокол и был отпущен, но вскоре вернулся и сделал к своему заявлению следующее дополнение:

Дабы еще сильнее подчеркнуть, что я не считал и не считаю истинным осужденное мнение о движении Земли и неподвижности Солнца, я бы очень хотел, чтобы мне была предоставлена возможность и время сделать это более ясно, и я готов это сделать. Для этого есть весьма подходящий повод, имея в виду, что в опубликованной книге собеседники согласились спустя некоторое время снова встретиться, дабы обсудить различные физические проблемы, отличные от тех, которые они уже обсуждали ранее. Поэтому под этим предлогом я мог бы добавить еще один или два «Дня», и я обещаю пересмотреть аргументы, приведенные ранее в пользу названного ложного и осужденного мнения, и опровергнуть их наиболее действенным способом, каким только милостивый Бог мне позволит. Поэтому я прошу сей Святой Трибунал, чтобы он соблаговолил содействовать мне в этом благом решении и представил бы мне возможность его осуществить1236.

Итак, Галилей признался. Но в чем? Во-первых, в том, что он написал «Dialogo». Во-вторых, в том, что в процессе его написания он в силу una vana ambitione несколько перестарался, увлекся и придал аргументам в пользу учения Коперника слишком правдоподобный вид, не усилив должным образом контраргументы (в этом, собственно, и заключалась его главная «ошибка»). Получалось, что его сокровеннейшее намерение в том и состояло, чтобы ослабить позиции копрниканцев, используя аргумент Урбана – Ореджи о божественном всемогуществе, но… он не сумел это сделать подобающим образом. Тем самым Галилей отводил от себя подозрения в нечестивом намерении поддерживать, защищать и пропагандировать теорию Коперника как абсолютную истину. Если Урбан VIII исходил из того, что за коперниканской (или какой-либо иной) видимостью в действительности стоит некая иная реальность, то Галилей предлагал папе и кардиналам инквизиции поверить, что за коперниканским обличьем «Dialogo» в действительности стоят совсем иные, непрокоперниканские намерения. В-третьих, Галилей признал, что в феврале 1616 года ему было сделано увещание со стороны кардинала Беллармино не придерживаться гелиоцентрического воззрения и не защищать его, и, возможно, кем-то еще (а может, и самим Беллармино) было дано также и более строгое предписание, но он этого не помнит.

В этой связи обращает на себя внимание использованная Галилеем формулировка приказа Священной канцелярии: «запрещено держаться, защищать или учить каким-либо образом (il comandamento fattomi privatamente <…> di non tenere, defendere vel quovis modo docere)» гелиоцентрической доктрине. В найденном же в архивах инквизиции протоколе увещания сказано несколько иначе, куда жестче: учения Коперника «не придерживаться, не преподавать и не защищать никоим образом, ни письменно, ни устно (quovis modo teneat, doceat aut defendat, verbo aut scriptis)». Возможно, это различие не случайно. Галилей сгруппировал данные ему в 1616 году запреты в соответствии с новой (выработанной после приватной беседы с В. Макулано) стратегией оправдания: защита и поддержка теории Коперника отметалась ссылкой на человеческие слабости, по причине которых он увлекся описанием коперниканских доводов, что создало видимость (но только видимость!), будто он и сам их поддерживает и защищает. Тогда оставался третий пункт запрета – преподавание «каким-либо образом» (что включало и то, что сегодня именуется пропагандой) гелиоцентрической теории.

Задача Галилея заключалась в том, чтобы судьи трибунала уверовали, будто изложение им этой теории вовсе не означает веру в ее истинность. Соответственно оборот quovis modo Галилей отнес не ко всей триаде запретов, а только к одному из ее компонентов – docere, что позволяло, как ему казалось, смягчить обвинение в нарушении praeceptum: да, он, конечно, неким образом учил гелиоцентризму, излагая основные положения и аргументацию теории Коперника, в чем виноват, но ведь при этом он ее никоим образом не защищал и не поддерживал. Да и был ли этот третий пункт запрета? Ведь в attestato Беллармино (от 26 мая 1616 года) ясно сказано (да еще со ссылкой на декрет Конгрегации Индекса): учения Коперника «нельзя ни защищать, ни придерживаться (non si possa a difendere n tenere»), а что ему (Галилею) было устно заявлено кардиналом Беллармино (или кем-то еще), он решительно не помнит.

Кроме того, Галилей, чтобы уж никто не сомневался в его искренности, предложил написать дополнение к «Dialogo», расставив там нужные акценты и сделав правильные окончательные выводы, то есть «улучшить» свой труд ex post facto, ибо, как было заявлено в докладе папской комиссии, «все эти вещи (теологически невыдержанные суждения. – И.Д.) могут быть улучшены»1237. А кто, как не сам автор с его всем известным благочестием, сможет это сделать наилучшим образом, тем более после общения с лучшими представителями Священной канцелярии?! Заметим, он предложил не переписать заново «Dialogo», а сделать как бы второй том (или приложение) к тому, что уже было напечатано. Это была единственная возможность спасти книгу от полного запрещения. Разумеется, всем, причем не только в Италии, стало бы ясно, почему Галилей, побывав в покоях Священной канцелярии, приписал к своему трактату еще один или два «дня» увлекательных бесед о двух главнейших системах мира в теологически выдержанной манере. Естественно, это замечательное предложение ученого осталось без ответа. Судьи не были «простаками».

Однако заманчивое предложение Галилея продолжить работу над «Dialogo», но на этот раз, так сказать, по заказу инквизиции, имело один важный для ученого аспект. Галилей вряд ли ожидал, что в ответ на его просьбу судьи с энтузиазмом заявят: «Мы только этого от вас и ждали, синьор!» (или что-то в таком роде). Но сам факт подобного предложения говорил о том, что Галилей не упорствовал в своих заблуждениях и был готов не только искренне в них признаться и раскаяться, но и сделать все возможное, чтобы исправить ошибку. Это имело важное психологическое и в особенности юридическое значение, поскольку, как подчеркивали авторы новейших пособий для инквизиторов того времени, то есть люди, до тонкости знающие свое дело, например Просперо Фариначчи, «не считается еретиком тот, кто не упорствует [в своих заблуждениях]», как не считался еретиком и тот, кто не совершал «error in intellectu»1238. Поэтому, чтобы не быть обвиненным в pertinacia, он предложил дописать «Dialogo», а чтобы снять обвинение в error in intellectu, настаивал, что его подвели простые человеческие слабости – тщеславие, самодовольство и проч., и проч. Иными словами, источником его ошибки (именно ошибки, а не продуманного злоумышления!) стали не заблуждения ума, но слабость характера. И все, кто его знал, в том числе и многие прелаты, никак не могли настаивать, что жажда славы, честолюбие, стремление показать себя «умнее среднего человека» и т.п. были совершенно чужды характеру тосканского virtuoso. Таким образом, чтобы сделать свою позицию более сильной, Галилей искусно использовал собственные слабости. Поэтому можно было надеяться, что его заявление покажется судьям вполне правдоподобным. Другой вопрос, поверят ли ему или нет. К примеру, у Урбана хватило ума Галилею не поверить.

Ученому было разрешено оставить палаты Священной канцелярии, где он провел без малого три недели, и вернуться в тосканское посольство. Его состояние было очень тяжелым, но спустя несколько дней он стал приходить в себя. Галилей надеялся, что вскоре, к концу мая, процесс завершится. Того же мнения придерживался и Никколини, и многие другие. Так, например, Боккинери уверял, что «ложные обвинения и махинации его [Галилея] врагов останутся безрезультатными» и процесс закончится его оправданием1239. Но они ошибались1240.

ПОСЛЕДНИЙ ДОПРОС

10 мая 1633 года Галилей был вызван в Священную канцелярию. Когда он предстал перед отцом Макулано, тот предписал ему в течение восьми дней приготовиться к защите. Но у Галилея уже все было готово: свое «защитительное письмо» и подлинник письма Беллармино от 26 мая 1616 года (attestato) он тут же передал комиссару.

В «защитительном письме» Галилей еще раз объяснил, что, испрашивая Imprimatur у отца Риккарди, он ничего не сказал тому о предписании 1616 года, поскольку ему было сказано лишь о том, чтобы он не придерживался и не защищал учение Коперника, о чем свидетельствует упомянутое выше письмо кардинала Беллармино и текст декрета от 5 марта 1616 года, который отцу Риккарди, конечно, был хорошо известен. А вот слов «quovis modo docere» ни в декрете, ни в письме кардинала Беллармино нет и он (Галилей) не помнит, чтобы их кто-либо произносил во время его беседы с кардиналом в феврале 1616 года1241. Иными словами, Галилей, как и на предыдущем допросе, повторил, что ничего не помнит о предписании, запрещавшем ему «tenere, defendere vel quovis modo docere» коперниканское учение, а также заверил судей в чистоте своих помыслов, а также в том, что он никогда не нарушал никаких comandamenti1242.

Разъяснить судьям причину своего молчания было еобходимо. Речь шла не столько о его нечестном поведении по отношению к отцу Риккарди, сколько о том, что сам факт умолчания о событиях февраля 1616 года мог интерпретироваться судьями как свидетельство упорства Галилея в своих заблуждениях. Поддержать репутацию честного человека было для него также очень важно, и, если верить Буонамичи, Галилей перед отречением заявил судьям, что они вольны принудить его сознаться в чем угодно, но только не в том, «что он когда-то кого-то обманул»1243.

И еще одно немаловажное обстоятельство. На первом допросе Галилей заявил: «я излагаю (в «Dialogo». – И.Д.) мнение, противоположное мнению Коперника, и указываю, что доводы Коперника несостоятельны и неубедительны». Как уже отмечалось, это было далеко не самое удачное его высказывание во время процесса, и теперь следовало эту ошибку по возможности «нейтрализовать». Поэтому в защитительном письме Галилей говорит уже не о том, что он в своей книге «опровергал» доводы Коперника, демонстрируя, насколько они «несостоятельны и неубедительны», а о том, что он намеревался их опровергнуть. (А уж что получилось, то получилось!) И кроме того, Галилей всячески подчеркивал, что он никого не обманывал (Урбан, напоминаю, считал его именно обманщиком и предателем), ибо был искренне уверен, что не было никакой необходимости, испрашивая Imprimatur, сообщать отцу Риккарди о полученном в феврале 1616 года запрете поддерживать и защищать теорию Коперника, ибо он (Галилей) «излагал мнение, противоположное мнению Коперника» (в том, что никому не придет в голову упрекать его в защите этого «противоположного мнения», то есть теории Птолемея, Галилей был абсолютно уверен!). И кроме того, написанное кардиналом (в attestato) полностью соответствует формулировкам декрета от 5 марта 1616 года! Так зачем же было ему (Галилею) сообщать отцу Риккарди то, что было и так всем известно? Короче, тосканский математик предлагал судьям трибунала выбор: или они верят ему, ибо сказанное им совпадает с написанным кардиналом Беллармино в attestato, или они верят неподписанному и нотариально не заверенному документу, признавая тем самым, что Беллармино лгал. Но это еще не все.

«Хотя моя книга, – писал Галилей, – не подвергалась более строгой цензуре, чем та, что требовалась декретом [Конгрегации] Индекса, я пошел по надежнейшему и наиболее действенному пути, защищая ее от и изгоняя из нее малейшие следы порока»1244, а именно: он «передал [рукопись] генеральному инквизитору, в то время как многие книги на ту же тему запрещались на основании вышеупомянутого декрета»1245. Галилей таким образом внушал судьям простую мысль: «Синьоры! Содержание приказа (называйте его как угодно), данного мне приватно в феврале 1616 года в покоях кардинала Беллармино, полностью совпадает с формулировками декрета, а декрет этот не был секретным, он был опубликован. Так о чем же тогда я должен был информировать отца Риккарди? Кроме того, моя книга просматривалась многими цензорами и генеральным инквизитором Флоренции! Это отнюдь не случайные люди! Так в чем же теперь винят меня, человека простодушного и искреннего?»

Разумеется, он признал, что, излагая учение Коперника, «зашел слишком далеко (l’haver io ecceduto)» (здесь Галилей использует те же слова, что и Макулано в письме Барберини от 28 апреля 1633 года: «nel suo libro di haver ecceduto»), и выразил готовность исправить в «Dialogo» те места, которые вызывают возражения, а также попросил судей о снисхождении:

…Наконец, мне остается лишь умолять вас принять во внимание плачевное состояние моего здоровья, которое в семидесятилетнем возрасте было ослаблено десятью месяцами душевного волнения, а также усталостью от долгой и тяжелой поездки в самое суровое время года1246.

21 мая 1633 года Никколини был принят Урбаном VIII. Святейший, который в этот день был в хорошем настроении, сообщил послу, что процесс над Галилеем завершится через неделю.

Я опасаюсь, – докладывал на следующий день Никколини во Флоренцию, – что книга будет запрещена, несмотря на то что я нашел способ предотвратить подобный запрет и предложил его святейшеству: Галилей должен подать просьбу о прощении. На него будет наложено какое-либо спасительное наказание (penitenza salutare), так как считается, что он нарушил предписание, данное ему Беллармино в 1616 году… Я пока еще не сказал ему [Галилею] всего этого, чтобы его не расстраивать, и хочу подготовить его постепенно (pian piano), без внезапных потрясений1247.

Однако вопреки обещаниям Урбана, на заседании Конгрегации инквизиции, состоявшемся в конце мая, рассмотрение дела Галилея было перенесено на июнь.

В четверг 16 июня Конгрегация, собравшаяся в Квиринальском дворце в составе шести кардиналов (Гвидо Бентивольо, Дезидерио Скалья, Антонио Барберини, Берлингиеро Джесси, Фабрицио Вероспи и Марцио Джинетти) под председательством папы, приступила к обсуждению итогового отчета, summarium processus causae – «Contra Galileum Galilei Mathematicum», в котором суммировались все выдвинутые против тосканского ученого обвинения и перечислялись основные события, так или иначе связанные с делом, а также приводились результаты допросов и кратко излагалась защитительная речь Галилея1248. В отчете, составленном между 10 мая и 15 июня 1633 года, перечислялись жалобы и доносы на ученого, которые поступали в инквизицию начиная с 1615 года, в частности доносы Лорини и Каччини1249, хотя выдвинутые ими обвинения были ранее признаны Священной канцелярией несущественными, а некоторые – ложными. Приводилось также и заключение экспертов-теологов (февраль 1616 года) относительно основных положений коперниканской космологии – о неподвижности Солнца в центре мира и о движении Земли1250.

Отчет представляет собой – и это его главная особенность – смесь правды, полуправды, умолчаний и откровенной лжи. Причем все факты изложены так, чтобы представить Галилея, который, замечу, не имел возможности ознакомиться с этим документом, закоренелым еретиком1251.

Summarium начинался с упоминания о доносе Лорини (февраль 1615 года), который переслал в Священную канцелярию копию письма Галилея Кастелли с сопроводительным посланием (см. «Пролог»). При этом отмечалось, что Галилей в указанном письме «следовал взглядам Коперника (seguendo le positioni del Copernico) <…> которые содержат в себе множество подозрительных или непродуманных утверждений»1252. Однако в своем доносе Лорини не связывает напрямую «подозрительные или непродуманные утверждения» Галилея с его верой в истинность коперниканской космологии.

Таким образом, автор (или авторы) Summarium несколько смещают акценты, чтобы продемонстрировать уклонения Галилея от истинной веры, цитируя с этой целью также фрагменты цензурной экспертизы письма Галилея Кастелли, опуская при этом все благоприятные для тосканского ученого оговорки и замечания цензора (в частности, общий вывод последнего о том, что автор письма в целом «не уклоняется от католического образа речи»). Более того, если цензор отметил только три сомнительных с позиций христианской ортодоксии выражения в тексте Галилея, подчеркнув, что речь идет именно о неудачном словоупотреблении, тогда как содержание сказанного «проистекает из благонамеренного понимания» автором священного текста, то в Summarium перечень «подозрительных утверждений» Галилея в его послании Кастелли расширен до пяти (два «дополнительных» обвинения, одно из которых сводится к тому, что при изучении природы философские аргументы должны превалировать над теологическими, взяты из доноса Лорини).

Отметив, что Священная канцелярия, сколько ни старалась, так и не смогла получить оригинал письма Галилея Кастелли, автор Summarium переходит к следующему эпизоду: «был допрошен отец Каччини»1253. Сказано так, будто последний был вызван в трибунал по поводу доноса Лорини и там допрошен, тогда как в действительности, напоминаю, Томмазо Каччини сам попросил, чтобы его допросили в инквизиции, где он, как сказано в Summarium, перечислил «кроме вышеупомянутых фактов (oltre le cose sodette) также другие ошибочные мнения Галилея» (что «Бог – это акциденция, что Бог действительно смеется, кричит и т.д. и что чудеса, приписываемые святым, не являются истинными чудесами»)1254. В действительности же Каччини только упомянул о письме Галилея Кастелли (которое ему показал отец Лорини), сказав, что в нем, как ему показалось, содержатся теологически спорные утверждения («non buona dottrina in materia di theologia»1255), но более к этому документу фра Томмазо не возвращался, ибо его волновало несколько иное – несоответствие космологических идей Коперника тексту Священного Писания. Но об этом обстоятельстве в Summarium не сказано ни слова, и потому создается впечатление, будто Каччини рассказывал на допросе только об ошибочных взглядах Галилея на природу Бога и чудеса святых.

Можно привести другие примеры ложных утверждений в Summarium. Так, по поводу событий февраля 1616 года там сказано следующее:

…25 февраля 1616 года Его Святейшество приказал Его Высокопреосвященству кардиналу Беллармино вызвать к себе Галилео и сделать ему предписание оставить и не обсуждать никоим образом (facesse precetto di lasciare e non trattar in modo alcuno) вышеупомянутое мнение о неподвижности Солнца и неподвижности Земли (очевидно, описка, по смыслу документа должно быть: «движении Земли». – И.Д.)1256.

Однако, как уже указывалось выше (см. «Пролог»), приказ его святейшества был иным: Беллармино должен был увещать Галилея не поддерживать «мнения Коперника» (без всяких там «non trattar[e] in modo alcuno»), то есть сделать ученому наставление (admonitio), и только если тот станет возражать, комиссару инквизиции дозволялось дать тосканцу строгое precetto (предписание).

После такого изложения папского распоряжения предугадать, как в Summarium будут описаны события следующего дня, уже несложно. Действительно, по версии составителей этого документа, «26 [февраля 1616 года] названный кардинал в присутствии отца Комиссара Священной канцелярии, нотариуса и свидетелей сделал ему указанное предписание (precetto), коему он [Галилей] обещал подчиниться». Суть же предписания состояла в том, что Галилей должен был «полностью оставить (omnino desereret) указанное мнение» и более «никаким способом не поддерживать, не преподавать и не защищать его (quovis modo teneret, doceret et defenderet)», иначе Священная канцелярия и т.д.1257

Получалось, что кардинал Беллармино дал Галилею жесткое предписание (praeceptum, а не monitum), тогда как остальные присутствующие выступали в роли статистов. А далее в Summarium следует загадочная фраза:

В соответствии с этим Священная Конгрегация Индекса выпустила декрет (In conformit di che usci decreto della S. Congregatione dell’Indice), который вообще запрещал любую книгу (si prohibit generalmente ogni libro), рассматривавшую указанное мнение о движении Земли и неподвижности Солнца1258.

«В соответствии» (можно перевести иначе – «в согласии») с чем? Что в данном случае означает местоимение che? По контексту документа – «в согласии» с precetto кардинала Беллармино. Но опубликованный («ubique publicandum») декрет никак не был следствием приватного увещания зашедшегося в коперниканском экстазе тосканца! Может быть, авторы Summarium хотели подчеркнуть, что полученное Галилеем precetto должно было удержать его от написания сочинения в защиту теории Коперника? Если так, то тогда смысл сказанного в Summarium становится понятным: Галилей, как наиболее вероятный автор возможных в будущем сочинений в защиту гелиоцентрической космологии, в преддверии публикации декрета Конгрегации Индекса получил персональное превентивное предупреждение оставить гелиоцентризм в покое, чего, как известно, он не сделал, хотя и обещал.

Далее, декрет Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года не содержал запретов «вообще» всех книг, в которых шла речь о теории Коперника, там было сказано иначе: книги, которые излагают гелиоцентрическую теорию (а это в первую очередь книга самого Коперника «De revolutionibus»), «должны быть временно задержаны впредь до их исправления», и после того, как соответствующие исправления в «De revolutionibus» были внесены, этот трактат был разрешен к печати и распространению. Полный запрет касался только сочинений, авторы которых (как, например, Фоскарини) утверждали, что коперниканскую теорию можно согласовать с текстом Священного Писания, если последнее не понимать только буквально.

Разумеется, если трактовать декрет так, как это сделано в Summarium, то Галилей оказывался виновным в том, что написал книгу, заведомо подлежащую запрету. А если принять во внимание, что ему незадолго до выхода декрета было сделано персональное внушение (да еще в жесткой форме), фактически требовавшее вообще забыть о существовании гелиоцентрической теории, то вина тосканского математика перед матерью католической церковью становилась поистине безмерной, а главное – при такой трактовке событий появлялась возможность считать Галилея настоящим еретиком.

Правда, версия Summarium имела один крупный дефект: она ставила под удар отца Риккарди и других цензоров. Ведь если допустить, что декрет полностью запрещал упоминать о теории Коперника, то Риккарди и его коллеги вообще не имели права рассматривать «Dialogo», а должны были немедленно по получении рукописи отправить ее, не читая, прямиком в трибунал вместе с автором!

Что касается первой реакции в Риме на «Dialogo», в Summarium сказано:

…По распоряжению Его Святейшества он [отец Риккарди] прилежно собрал отовсюду, где было возможно, все прочие [еще не распроданные] экземпляры [книги Галилея]. Он [отец Риккарди] рассмотрел книгу и обнаружил, что Галилео нарушил данные ему приказы и предписания, отклонившись от гипотетического обсуждения (haveva trasgredito gli ordini et il precetto fattogli, con receder dall’ipotesi) [теории Коперника]1259.

Видимо, под ordini подразумевались инструкции Урбана VIII, переданные через Риккарди флорентийскому инквизитору Эджиди, где, в частности, было ясно указано: «никоим образом не следует считать это [коперниканское] мнение абсолютно истинным, но лишь гипотетическим». А что же тогда подразумевалось под словом precetto? Скорее всего, речь шла о предписании, данном Галилею в феврале 1616 года.

Но главное – в Summarium ни слова не было сказано про специальную комиссию, созданную по распоряжению Урбана VIII в августе 1632 года для рассмотрения «Dialogo» с теологических позиций, и о выводах этой Комиссии. Ситуация в Summarium представлена так, будто экспертизой книги занимался исключительно отец Риккарди. Причем это единственное место в Summarium, где упоминается, по сути, главный (по крайней мере для Урбана и членов комиссии) пункт обвинения Галилея: трактовка гелиоцентрической теории как «абсолютной истины». Формально позиция и мнение Святейшег учтены, но… en passant. Создается впечатление, что автор/авторы Summarium старались не придавать этому наиболее тяжкому «Capo principale» (от которого шел прямой путь к обвинению Галилея в формальной ереси) «слишком большого веса»1260, связав это обвинение с персональной оценкой «Dialogo» отцом Риккарди.

Что касается изложения первого допроса Галилея в инквизиции (12 апреля 1633 года), то в Summarium представлена только позиция обвиняемого и без каких-либо существенных искажений. В части, посвященной второму допросу Галилея (30 апреля 1633 года), цитируется (причем in extenso) заявление ученого о том, как, перечитав свою книгу, он понял, что несколько увлекся изложением доводов в пользу теории Коперника и не развил должным образом контраргументы (и все по причине чрезмерного тщеславия), а также его предложение написать продолжение «Dialogo».

Затем Summarium упоминает о письме (attestato) кардинала Беллармино Галилею от 26 мая 1616 года и о том, что последний не помнит, чтобы кардинал запретил ему «quovis modo docere», то есть излагать каким-либо образом коперниканскую теорию.

Завершался Summarium следующими словами:

Он [Галилей] нижайше просит принять во внимание его преклонный возраст (семьдесят лет), плохое здоровье, душевные муки (l’afflittione di mente) последних десяти месяцев, тяготы дороги, клевету врагов1261.

Summarium оставляет сложное и противоречивое впечатление. С одной стороны, в нем превалирует (в первой части документа) явное стремление изложить (или исказить) факты так, чтобы Галилей выглядел «еретиком худшего пошиба (a heretic of the worst sort)»1262, тогда как с другой – изложение (во второй части документа) построено явно в пользу обвиняемого. В итоге у читателя могло сложиться следующее впечатление: Галилей много ошибался, нарушал данные ему предписания, но, оказавшись в стенах Священной канцелярии (и, можно добавить, благодаря умелым действиям ее лучших представителей), осознал-таки свою вину и свои ошибки, истоком которых было его суетное желание показать себя «умнее среднего человека», и теперь готов их исправить. При всем своем «своеобразии» Summarium был составлен так, чтобы воспрепятствовать обвинению Галилея в ереси, то есть, говоря языком церковного права, в «ошибке ума против истины веры (error intellectus contra aliquem fidei veritatem)».

Такой документ не мог быть и не был принят Урбаном VIII. Святейшему требовался куда более жесткий по тону и сути текст, поскольку чем суровее будут формулировки итогового отчета о процессе и приговора, тем рельефней проявится для всего христианского мира твердость и непреклонность понтифика к любым ересям и тем зримее будет продемонстрировано его милосердие к осужденному и его доброе отношение к «великому герцогу Этрурии», когда по окончании суда Святейший своим решением смягчит определенное трибуналом наказание.

По оценке Ричарда Блэквелла, «никакой честный законник не стал бы писать подобного заключения (no honest lawyer would have written this summary report)»1263. Аналогичного мнения придерживались и многие другие исследователи, например Джордано де Сантильяна, по словам которого итоговый отчет представлял собой «очаровательный по своей искренности пример юридического надувательства (indecent and fascinating piece of judicial skulduggery)»1264, и Дж. Лэнгфорд1265. Некоторые исследователи не согласны со столь жесткой оценкой Summarium. Так, по мнению Мориса Финоккьяро, хотя отчет не оставлял сомнений в том, что Галилео совершил преступление, однако цитируя признания и обращения тосканца, его составители «ясно показывали, что он [Галилей] не был совершенно неисправимым (obstinately incorrigible), скорее он сожалел о случившемся и хотел подчиниться» решению судей»1266. На мой взгляд, такая оценка является и более взвешенной, и более справедливой.

Кто был автором этого наспех составленного отчета? По мнению Р. Блэквелла, их было несколько, причем то были не мелкие клерки, но люди, хорошо информированные и способные контролировать ситуацию. Однако никаких имен американский историк не привел. По версии де Сантильяны, отчет был составлен Синчери и Фебеи1267. Другие биографы называют имена кардиналов Джинетти, Вероспи и Чентини1268. В принципе, это вполне вероятные кандидатуры, однако достоверными свидетельствами историки не располагают. Но независимо от того, кто составлял Summarium, сам факт появления подобного документа лишний раз свидетельствовал о разногласиях в курии по поводу оценки «дела Галилея».

Фантоли полагает, что «решение, принятое на <…> сессии суда 16 июня (о нем еще пойдет речь ниже. – И.Д.), во многом было предопределено и совсем не обязательно зависело от крена равновесия в последний момент в пользу фракции “ригористов” (то есть сторонников применения к Галилею жестких мер. – И.Д.)»1269.

Думаю, нельзя исключать, что отчет, который в корне пресекал всякие послабления по отношению к Галилею (по крайней мере в его первой части), был направлен не только и даже не столько против самого ученого, сколько против тех, кто ему сочувствовал, в том числе и в Священной канцелярии. Допускаю, что слово «сочувствовать» не самое точное, когда речь идет о кардиналах-инквизиторах. Но вместе с тем вполне возможно, что, скажем, кардиналы Бентивольо и Скалья не ожидали услышать столь жесткий Summarium, тон которого мог во многом предопределить решение Святейшего и окончательный вердикт.

В этой связи историки, как правило, обращают внимание на отсутствие кардинала Барберини на заседании 16 июня (как и на следующем, состоявшемся 22 июня). Более того, его имя в этот период исчезает из переписки Никколини и из других документов, относящихся к делу Галилея. Возможно, эти факты объясняются тем, что племянник Урбана VIII не одобрял позиции «ригористов» («severest faction», по выражению Дж. Лэнгфорда1270) и хотел уклониться от участия в вынесении приговора.

Следует упомянуть также еще об одном немаловажном обстоятельстве. Те заседания, которые проходили по четвергам (feria quinta) под председательством папы, состояли, как правило, из двух частей. Сначала за плотно закрытыми дверями собирались только папа, кардиналы-инквизиторы, асессор и комиссар. Прелаты обсуждали наиболее деликатные вопросы, имевшие политический подтекст, или какие-либо иные особенности дела, исключавшие огласку. В некоторых случаях совещались только кардиналы и папа в отсутствие асессора и комиссара1271.

Вопросы, не требовавшие особой конфиденциальности, выносились на вторую часть собрания, которая проходила в присутствии асессора, комиссара, нотариуса и консультантов. В конце каждой части заседания папа объявлял свое решение по делу, рассмотренному ранее трибуналом. Запись папского решения, принятого на этапе expeditio causae, то есть в отсутствие консультантов и нотариуса, составлялась асессором, который затем отдавал текст нотариусу. Решение, принятое Святейшим во второй части собрания, записывалось нотариусом, который вписывал все папские решения в специальную книгу (registro dei Decreta). Том Decreta (то есть постановлений) Священной канцелярии за 1633 год сохранился1272. Характер помет на полях в том месте Decreta, где речь шла о заседании 16 июня, наводит на мысль, что вопрос о наказании Галилея обсуждался в первой части заседания, в отсутствие консультантов и нотариуса, но в присутствии асессора и комиссара1273. Summarium processus causae был зачитан на стадии expeditio causae (причем когда формально рассмотрение дела Галилея в трибунале еще не было завершено), и тогда же папа вынес свой вердикт (decretum diffinitivum). Это свидетельствует о том, что Урбан VIII желал исключить какие-либо дискуссии, а если они все же возникнут, то свидетелей должно быть как можно меньше.

Решение Урбана, принятое им 16 июня 1633 года, гласило:

Ознакомившись со всем ходом дела <…> и выслушав показания, Святейший определил допросить Галилея относительно его намерений (super intentione), пусть даже с угрозой пытки (etiam comminata ei tortura) и, если устоит (si sustinuerit), то он должен сначала отречься как сильно подозреваемый [в ереси] в пленарном собрании Конгрегации святой инквизиции, а затем быть приговорен к тюремному заключению по усмотрению Конгрегации. Ему предписано не рассуждать более никоим образом, ни письменно, ни устно, о движении Земли и о неподвижности Солнца, ни о противоположном (et e contra) под угрозой повторного наказания (уже как неисправимого еретика1274. – И.Д.). Книгу же под заглавием «Dialogo di Galileo Galilei Linceo» запретить (prohibendum fore)1275.

Прежде всего обращают на себя внимание слова «et e contra». Единого мнения среди исследователей относительно того, как следует их понимать, нет. Перевод Финоккьяро – «he is to be enjoined that in the future he must no longer treat in any way (in writing or orally) of the earth’s motion or sun’s stability, nor of the opposite, on pain of relapse»1276 – в целом согласуется с пониманием и переводами этого фрагмента многими авторами более ранних работ1277. Возможно, Финоккьяро опирался на отчасти сходный по смыслу фрагмент развернутого заключения специальной богословской комиссии, учрежденной Урбаном VIII в августе 1632 года. Там, в п. 7, было сказано, что Галилей полагает, будто «сторонники Птолемея иногда становились коперниканцами, но обратного никогда не случалось (в оригинале: e non contra; в переводе Финоккьяро: the reverse never happen)»1278. Но эта отдаленная аналогия, разумеется, не может служить основанием для выбора перевода текста папского постановления. Некоторые авторы вообще никак не переводили это спорное место1279.

Спеллер, принимая трактовку Финоккьяро, заметил, что причина этого «поразительного молчания (astonishing silence)» заключается в том, что указанный фрагмент «просто не имеет никакого смысла в традиционной интерпретации суда над Галилеем (simply makes no sense in the traditional interpretation of Galileo’s trial)»1280, поскольку эта традиционная интерпретация исходит из того, что Галилея судили за пропаганду и развитие космологических представлений Коперника.

Если принять приведенный выше перевод decretum diffinitivum Урбана VIII, в правильности которого я твердо уверен, то получается, что, согласно распоряжению верховного понтифика, даже если бы Галилей письменно или устно заявил: «Слава геоцентрическому учению Птолемея, единственно верной и всепобеждающей космологической доктрине, принятой матерью католической церковью!!!», его все равно ждали бы крупные неприятности. Любой католик мог хвалить систему Птолемея (и даже излагать систему Коперника, не выдавая ее, однако, за физическую истину), а Галилей – нет! За что, спрашивается, ему такие «привилегии»? Как мне представляется, ответ может быть только один: Урбана VIII не устраивала не сама по себе теория Коперника и даже не то, что кто-то предпочитал ее системе Птолемея, но то, как Галилей трактовал любую научную теорию, modo его рассуждений и оценок, а именно: Святейшего не устраивало, что Галилей оценивает научные теории в рамках бинарной оппозиции «истинное – ложное».

В этом и заключалась для папы еретичность позиции тосканского математика. Не существует, по глубокому убеждению Урбана VIII, физически истинных (и, соответственно, физически ложных) – актуально или потенциально – утверждений и теорий. Есть теории, которые лучше «спасают явления» и которые делают это хуже, есть теории, более удобные для вычислений и менее удобные, есть теории, в которых больше внутренних противоречий и в которых их меньше, и т.д. и т.п. Урбан VIII вел свой dialogo не с Галилеем (точнее, не только с ним), он на заре того, что часто называют научной революцией Нового времени, вел диалог (разумеется, по обстоятельствам эпохи и своего статуса, с позиции силы и в теологических терминах), если можно так выразиться, с самой методологией зарождающейся классической науки, выступая в этом диалоге как теолог par excellence. Галилей спасал атрибуты новой науки, Урбан VIII – атрибуты Бога.

Другая странность папского решения – юридическая: почему Галилея вообще считали «сильно подозреваемым в ереси» (de vehementi)? Ведь если в 1616 году он, как полагали судьи (и как в действительности, скорее всего, и было), получил наряду с мягким увещанием кардинала Беллармино также жесткое предписание (praeceptum) комиссара Сегицци полностью оставить (deserere) гелиоцентрическое учение как формально еретическое, а потом он это предписание нарушил тем, что написал трактат в защиту этого учения, то логично было бы его судить как relapsus, то есть как повторно впавшего в ересь. (Именно поэтому друзья ученого так переполошились, узнав об обнаружении в архивах Священной канцелярии протокола беседы кардинала Беллармино с Галилеем в феврале 1616 года. Для повторно впавших в ересь предусматривалась, как правило, смертная казнь.) Однако согласно процитированному выше решению Урбана VIII, Галилей не был еретиком-«рецидивистом», хотя мог им стать в будущем, если бы снова начал рассуждать на космологические темы. Вот тогда ему грозила бы судьба Томмазо Кампанеллы, а то и Джордано Бруно.

Д. Спеллер полагает1281 (и я думаю, он прав), что в глазах Урбана VIII Галилей, бесспорно, был самым настоящим еретиком, поставившим под сомнение фундаментальные догматы церкви о божественной природе, а именно догматы о божественном всемогуществе и всеведении. Иначе зачем после признаний, сделанных ученым на допросе 30 апреля, папа повелел еще провести допрос о намерениях Галилея, да к тому же с угрозой пытки и с последующим отречением? Согласившись формально признать ученого просто сильно подозреваемым в ереси, Святейший пошел на уступки, причем не только и не столько самому Галилею, сколько сложившимся обстоятельствам, которые включали и отношения Святого престола с великим герцогом Тосканы, и непростую ситуацию в самой курии, в том числе наличие в ней «Galileo’s sympathizers» (Спеллер), в число которых многие историки включают Франческо Барберини, и международную известность Галилея, и многое другое.

Допрос о намерениях, напоминаю, был необходим в тех случаях, когда обвиняемый признавал свои ошибки в положениях веры (или судьи убеждали его в еретичности его высказываний и/или поступков), но отказывался считать их следствием своей недостаточной (или не вполне ортодоксальной) религиозности. Именно с таким случаем, по мнению Урбана VIII, и столкнулся трибунал в деле Галилея. Верховный понтифик не верил (точнее, перестал верить после публикации «Dialogo») в искренность Галилея и в его правоверность. По глубокому убеждению Святейшего, Галилей отстаивал физическую истинность гелиоцентрического учения не по причине недомыслия, непредусмотрительности ии «жажды славы», но именно в силу, так сказать, ущербности самой его веры. Поэтому Урбан, как защитник веры, внутренне противился плану Макулано превратить закоренелого еретика, противостоящего фундаментальным истинам веры, в заурядного грешника, вся вина которого сводится лишь к опрометчивым поступкам, совершаемым по причине обычных человеческих слабостей1282.

Если бы такой план удалось реализовать, это стало бы для папы величайшим унижением, поскольку означало, что его распоряжения и его воля – ничто. Такого Урбан допустить не мог, а потому он сделал все возможное в сложившейся очень непростой политико-религиозной ситуации, вынуждавшей его идти на компромиссы, чтобы Галилей был наказан как можно строже и именно как еретик или по крайней мере как сильно подозреваемый в ереси. И потому верховного понтифика совершенно не устраивали россказни Галилея на допросе 30 апреля о том, как он, впав в глубокую задумчивость после предыдущего (12 апреля) общения с судьями трибунала, решил перечитать свой опус, в который несколько лет не заглядывал, «дабы тщательно посмотреть, не вышло ли по [его] недосмотру <…> вопреки [его] чистейшему намерению, чего-либо такого, на основании чего читатель или начальственные лица могли бы составить <…> мнение [о нем] как о человеке, поступающем наперекор приказаниям Святой Церкви»; как он с изумлением обнаружил, «что в некоторых местах [его книга] представляется написанной так, что у читателя, незнакомого с [его] намерениями», могло сложиться мнение, будто он защищал теорию Коперника, – и все это оттого, что он «поддался естественному самодовольству» и, как сказал Цицерон, был «жаднее к славе, чем следует».

Все эти «признания» Галилея в том, что он написал «Dialogo» не в том модусе духа только в силу своего «тщеславия, простого невежества и неосторожности», для Урбана были пустыми и лживыми словами. А то, что после всех этих риторических упражнений тосканца Макулано его отпустил, свидетельствовало, по мнению Святейшего, о том, что комиссар инквизиции (возможно, договорившись с кардиналом Барберини) задумал свести все дело к легкому подозрению в ереси («suspicio levis»), что в самом худшем для обвиняемого случае означало тайное отречение и домашний арест в собственном доме. С таким сценарием верховный понтифик согласиться также не мог, ибо он не отвечал степени вины Галилея (как ее понимал Урбан) и подрывал авторитет Святейшего.

Что же касается пыток, то в отношении Галилея – подчеркну еще раз – речь могла идти только о словесной угрозе (territio verbalis) их применения1283, что он, разумеется, хорошо понимал, а кроме того, угроза пытки была обычной составляющей процедуры допроса о намерениях, а отнюдь не «эффектной сценой (colpo di scena)», по выражению Морпурго-Тольябуэ1284.

Несколько озадачивает другое. Святейший не сказал, что допросить следует «под пыткой» или «только под угрозой пытки», он выразился несколько иначе, менее определенно: «пусть даже с угрозой пытки (etiam comminata ei tortura)». По-видимому, папа хотел этой формулировкой еще раз подчеркнуть, что не желает чрезмерно мягкого приговора и требует выяснения намерений обвиняемого, которое как минимум должно включать процедуру «territio» хотя бы потому, что угроза применения пытки может сломить Галилея и подтолкнуть к признанию в уклонении от истинной веры.

И наконец, следует сказать несколько слов о процедуре отречения. О ней написано невероятно много – и историками, и публицистами, и литераторами, не считая живописных полотен и песен. Этот эпизод стал своеобразным символом церковных гонений на науку. И как-то мало кто из писавших удосужился выяснить, что представляла собой эта процедура во времена Галилея.

Прежде всего, следует иметь в виду, что отречение – это не карательный акт («un atto penale») и не способ унизить осужденного, но его заявление («protestativo») о том, что он никогда не имел некатолических намерений и желает жить и умереть как католик («di non haver havuto mai intentione men che cattolica, e di voler vivere e morire cattolico»1285). Таким образом, отречение – это акт смирения, процедура стандартная и рутинная. При этом виновный объявляет о своей ненависти не только к тем ересям, в которых он подозревается (или, если трибунал признал его еретиком, в которые он впал), но и ко всяким другим и заявляет о своей твердой приверженности католической истине1286.

Обычно различали четыре вида отречения: для обвиненных в закоренелой, или формальной, ереси (de formali hearesi), для слегка заподозренных в ереси (de leviter haeresi suspecti или, сокращенно, «de levi»), для сильно подозреваемых («de vehementer haerisi suspecti», сокращенно «de vehementi») и для очень сильно подозреваемых («de violenter haerisi suspecti», сокращенно «de violenti»)1287. Последние два вида отречения считались практически идентичными. Отречение сильно подозреваемого в ереси должно было быть произнесено на родном языке, под присягой, по написанному тексту или по крайней мере по тексту, подписанному отрекающимся, произнесено публично и в публичном месте перед людьми, специально собранными для этой цели1288. Что касается слегка подозреваемых в ереси, то они также должны были произнести отречение (так, по крайней мере, полагало большинство специалистов по церковному праву), но в этом случае отречение должно было быть тайным, то есть совершаться в присутствии небольшого числа лиц и в тайном месте (loco secreto), чтобы избавить виновного от публичного унижения и по возможности не навредить его репутации1289.

Таким образом, требование Урбаном VIII отречения Галилея «на пленарном собрании Конгрегации святой инквизиции» полностью отвечало правилам этой службы и его не следует рассматривать как некое дополнительное наказание, которому обиженный верховный понтифик решил подвергнуть строптивого ученого из мести или в назидание другим. Ниже я еще вернусь к вопросу об отречении и обстоятельствах, с ним связанных.

19 июня 1633 года Никколини встретился с Урбаном VIII. Святейший был в прекрасном расположении духа, источая «бесконечные проявления мягкосердечия». «Мы охотно сделали все возможное по отношению к синьору Галилею из уважения (dell’amore) к его высочайшему покровителю, – заверил он посла, – но что касается самого дела, то невозможно избежать запрещения воззрений [Коперника], так как они ошибочны и противоречат Священному Писанию, продиктованному устами божьими (ex ore Dei). Что же касается лично Галилея, то, как обычно, он останется на некоторое время здесь в заключении, потому что не подчинился распоряжению 1616 года. Но как только текст приговора будет напечатан, его снова пересмотрят и обсудят со мной, что можно сделать, чтобы уменьшить его страдание и горе, так как нет возможности полностью избежать наказания»1290.

Заметим: Урбан аргументирует квалификацию учения Коперника как еретического, опираясь на те доводы, которые кардинал Беллармино приводил в письме Фоскарини от 12 апреля 1615 года: «…Если это [гелиоцентризм] и не вопрос веры ex parte obiecti, то это вопрос веры ex parte dicentis». Только на этом основании и можно было объявить гелиоцентризм ересью или по крайней мере учением erronea in fide. Урбан не преминул также подчеркнуть, что все члены Конгрегации святой инквизиции проголосовали «единогласно, без единого возражения (tutta unitamente et nemine discrepante)»1291.

Никколини, жалея Галилея, передал ему лишь часть информации, умолчав о тюремном заключении, запрещении «Dialogo» и т.п. В результате ученый оказался морально не подготовленным к приговору, вынесенному ему в среду 22 июня. Накануне, 21 июня, состоялся последний, четвертый допрос, допрос super sua intentione, то есть с целью выяснить намерения подсудимого при написании «Dialogo».

Вопрос. Имеет ли он что-либо сказать?

Ответ. Мне нечего сказать.

Вопрос. Придерживается ли он или придерживался ранее, и как долго, мнения, что Солнце находится в центре мира, а Земля не является его центром, но движется вокруг Солнца, совершая также и суточное вращение?

Ответ. Уже много времени тому назад, до того как Святая Конгрегация Индекса приняла решение и прежде чем я получил предписание (precetto), я пребывал в нерешительности и рассматривал два мнения, Птолемея и Коперника, как спорные, потому что только одно из них могло быть истинным (vera in natura). Но после названного выше решения я, удостоверившись в мудрости (prudenza) [церковных] властей, отбросил всякие сомнения и стал придерживаться, и придерживаюсь до сих пор, мнения Птолемея о неподвижности Земли и движении Солнца как истинного и бесспорного (per verissima et indubitata).

Иными словами, чтобы сделать выбор между двумя космологическими теориями, Галилею потребовалась только «мудрость» церковных властей, и ничего более.

Тогда последовало возражение:

…Судя по манере и способу изложения, принятых в его книге, опубликованной после этого времени, а также из самого факта ее написания и издания, предполагается, что он придерживался названного мнения. Поэтому его просят добровольно сказать правду: придерживался ли он и придерживается ли ныне этого мнения? <…>

Ответ. Что касается написания мною уже опубликованного «Dialogo», то я сделал это не потому, что считал мнение Коперника истинным. Напротив, будучи убежденным, что это послужит общему благу, я рассмотрел физические и астрономические доводы, которые могут быть выдвинуты в пользу и той, и другой стороны. Я пытался показать, что приведенные доводы не могут доказать превосходство того или иного мнения, и, следовательно, чтобы уверенно идти далее, мы должны придерживаться указаний Высшего Учения (alla determinatione di pi sublimi dottrine), и это ясно видно в очень многих (in molti e molti) местах «Dialogo». Таким образом, со своей стороны, я твердо решил после указания властей не придерживаться осужденных воззрений и не придерживаюсь их».

Фантоли считает, что «во время последнего допроса Галилей признал абсурдность своего прежнего заявления о желании доказать в “Диалоге” ложность учения Коперника»1292. Полагаю, что приведенный текст свидетельствует об ином. Галилей действительно несколько изменил свою аргументацию: он теперь не доказывал, что написал антикоперниканский трактат, но старался позиционировать себя как беспристрастного аналитика, выносящего свои суждения о каждой «системе мира» sine ira et studio и обнаружившего, что без обращения к Высшему Учению нам истины не видать (сдержанный, но любезный поклон в сторону любимой идеи Урбана о божественном всемогуществе и бессилии науки, который, однако, уже никто не оценил).

Замечу, что сделанные Галилеем в начале допроса декларации были довольно рискованными по двум причинам: во-первых, в «Dialogo» ясно заявлено (и это было отмечено в заключении Инхофера), что «одна из двух систем [мира] необходимо должна быть истинной, другая же необходимо ложной (una delle due costituzioni esser necessariamente vera e l’altra necessariamente falsa)»1293, и нигде в этой книге нет даже намека на то, что «истинной и бесспорной» является система Птолемея; а во-вторых, поскольку Галилей не знал о решении Урбана VIII от 16 июня 1633 года, запрещавшем тосканскому математику защищать не только коперниканскую, но и Птолемееву теорию, он в свою защиту продолжал уверять, что принимает последнюю «per verissima et indubitata». Но по счастью, Макулано не стал останавливаться на этих «тонкостях», и на то у него были основания: Галилей оценил теорию Птолемея как «истинную и бесспорную», тем самым сохранив право научной теории претендовать на отражение физической истины (да еще бесспорным образом), только вместо коперниканского учения нишу истинной теории, по понятным причинам, заняло учение Птолемея, что логично, раз уж в курии решили во главу угла поставить обвинение в поддержке гелиоцентрической теории, несовместимой с буквальным пониманием Священного Писания, а не «эпистемологические» претензии Урбана VIII, из которых следовало тяжкое обвинение в непризнании ученым божественных атрибутов.

Согласно принятой в инквизиции формуле rigoroso esame, Макулано дважды, с нарастающей жесткостью, задал Галилею вопрос о намерениях. Тосканцу было заявлено, что «именно из этой книги [«Dialogo»] и доказательств, приведенных в пользу утверждения, что Земля движется, а Солнце неподвижно, вытекает, как сказано, что он сам придерживается мнения Коперника или по крайней мере придерживался его в то время, и поэтому если он не решится признать истину, то против него будут приняты меры, соответствующие закону и фактам (remedia juris et facti opportuna)».

Ответ. Я не придерживаюсь и не придерживался этого мнения Коперника с тех пор, как мне было предписано оставить его. Впрочем, я здесь в ваших руках – поступайте как желаете.

И ему было приказано сказать истину, иначе он будет подвергнут пытке.

Ответ. Я здесь нахожусь, только чтобы повиноваться. Я не придерживался этого мнения после полученного предписания, как я сказал.

И так как ничего иного нельзя было сделать, то во исполнение декрета (от 16 июня. – И.Д.) и после подписания акта он был отпущен на свое место (locum suum; то есть в апартаменты Священной канцелярии, где он тогда жил. – И.Д.)1294.

В действительности во исполнение папского декрета кое-что еще сделать было можно (например, продемонстрировать обвиняемому инструменты пытки, что иногда называлось territio realis), но Макулано ограничился минимальными мерами (territio verbalis). И это было мудрое решение – а то, не приведи Господь, Галилей, испугавшись, признается, что принимал учение Коперника за абсолютную истину и, чтобы поведать эту истину миру, написал «Dialogo». И тогда начинай все снова! Такого поворота событий планы Франческо Барберини и Винченцо Макулано не предусматривали.

ПРИГОВОР И ОТРЕЧЕНИЕ

После этого допроса Галилей считался «устоявшим под угрозой пытки», ему уже не грозила участь «неисправимого еретика», но его ожидала другая участь – пожизненного пленника инквизиции1295. На сей раз Галилею было приказано остаться на ночь в покоях инквизиции в доминиканском монастыре, примыкавшем к церкви Санта-Мария-сопра-Минерва, а на следующее утро, 22 июня 1633 года, его провели вверх по винтовой лестнице в помещение, где происходили допросы1296 и где ему был зачитан приговор.

Один Господь Бог знает только, как я страдал, смотря на него, – вспоминал впоследствии кардинал Гвидо Бентивольо, с сочувствием относившийся к Галилею. – Его вывели такого несчастного, как Архимеда (?! – И.Д.), виновного в своих же ошибках и в желании опубликовать работы, в которых рассматривались вопросы движения Земли, противоречащие истинному здравому смыслу церкви. Эти воззрения довели его до того, что он предстал здесь, в Риме, перед судьями Священной канцелярии, где я в то время занимал пост инквизитора и старался помочь в разрешении этого дела всем чем мог1297.

В результате кардинальских старанй Галилей, стоя на коленях, выслушал следующее:

Мы,

Гаспар Борджа, с титулом Святого Креста Иерусалимского;

Фра Феличе Чентини, с титулом Санта-Анастасия, именуемый д’Асколи;

Гвидо Бентивольо, с титулом Санта-Мария-дель-Пополо;

Фра Дезидерио Скалья, с титулом Сан-Карло, именуемый ди Кремона;

Фра Антонио Барберини, именуемый ди Сант-Онофрио;

Лаудивио Дзаккия, с титулом Сан-Пьетро-ин-Винколи, именуемый ди Сан-Систо;

Берлинджеро Джесси, с титулом Сант-Агостино;

Фабрицио Вероспи, с титулом Сан-Лоренцо-ин-Панисперна, священник;

Франческо Барберини, с титулом Сан-Лоренцо-ин-Домасо; и

Марцио Джинетти, с титулом Санта-Мария-Нуова, диакон,

милостью Божией кардиналы Святой римской церкви, специально назначенные Апостольским престолом генеральными инквизиторами против всякого еретического развращения, могущего появиться во всем христианском мире.

Так как ты, Галилео, сын Винченцо Галилея, флорентийца, имеющий 70 лет от роду, в 1615 году был обвинен в сей Священной канцелярии в том, что считаешь за истину и распространяешь в народе лжеучение, по которому Солнце находится в центре мира и неподвижно, а Земля движется вокруг оси суточным вращением; в том, что ты имел учеников, которым преподавал это учение; в том, что ты по поводу этого учения вел переписку с некоторыми германскими математиками1298; в том, что ты издал несколько писем “О солнечных пятнах”, в которых вышеуказанное учение объявлял истинным; в том, что ты в ответ на возражения, основанные на Священном Писании, которые тебе иногда делали, трактовал Священное Писание по своему разумению; и так как позднее мы получили копию сочинения, составленного в виде письма твоему бывшему ученику [Бонедетто Кастелли], которое содержит, в согласии с учением Коперника, различные утверждения, противоречащие авторитету и истинному смыслу Священного Писания; и так как сей Святой Трибунал желал исправить беспорядок и ущерб, которые были всем этим вызваны и которые нанесли вред Святой Вере, по распоряжению Его Святейшества и Их Высокопреосвященств кардиналов Высшей и Вселенской инквизиции, асессором и теологами была дана следующая оценка (речь идет о событиях 1616 года. – И.Д.) двум утверждениям – о неподвижности Солнца и движении Земли:

– что Солнце является центром мира и неподвижно есть положение философски нелепое, ложное и формально еретическое, ибо оно явно противоречит Священному Писанию;

– что Земля не является центром мира и не неподвижна, но движется, в том числе и суточным движением, есть утверждение философски столь же нелепое и ложное, а теологически – по меньшей мере in Fide erroneam1299.

Но так как в то время нам было угодно поступить с тобой милостиво (con benignit), то в Святой Конгрегации, собравшейся в присутствии Его Святейшества 25 февраля 1616 года, было решено, чтобы Высокопреосвященнейший кардинал Беллармино повелел тебе оставить это ложное мнение полностью, а если ты откажешься сделать это, то комиссар Святой Инквизиции должен будет дать тебе предписание оставить это учение, не преподавать его другим, не защищать его и не толковать, а если ты не выполнишь этого предписания, то ты будешь отправлен в тюрьму. Во исполнение этого решения на следующий день во дворце и в присутствии вышеупомянутого его высокопреосвященства кардинала Беллармино, после сообщения и предостережения, дружески сделанного тебе тем же кардиналом, тебе было дано предписание тогдашним комиссаром Святой Инквизиции в присутствии нотариуса и свидетелей о том, что ты обязан полностью оставить упомянутое выше ложное мнение и что в будущем ты не должен ни поддерживать, ни защищать, ни преподавать его каким бы то ни было образом, ни устно, ни письменно, и после того, как ты дал обещание подчиниться, ты был отпущен.

Более того, чтобы окончательно искоренить столь пагубное учение и чтобы не позволить ему проникнуть далее, нанеся великий ущерб католической истине, Святая Конгрегация Индекса издала декрет, который запрещал [все] книги, трактующие о такого рода учении, и который объявлял это учение ложным и полностью противоречащим божественному и Святому Писанию.

И так как позже появилась книга, напечатанная во Флоренции в прошлом году, заглавие которой показывает, что ты ее автор, – книга эта называется «Диалог Галилео Галилея о двух главнейших системах мира Птоломеевой и Коперниковой» («Dialogo di Galileo Galilei delle due massimi sistemi del Mondo Tolemaico e Copernicano»), – и так как Святой Конгрегации стало известно, что с напечатанием этой книги ложное учение о движении Земли и неподвижности Солнца стало распространяться и с каждым днем все более и более находило поддержку, вышеназванная книга была тщательно рассмотрена и было установлено, что вышеупомянутое предписание, данное тебе, было явно нарушено, поскольку в этой книге ты защищал названное мнение, уже открыто осужденное [Святой церковью], хотя в этой книге ты с помощью различных уловок пытаешься создать впечатление, будто вопрос (о том, какая космологическая теория правильна. – И.Д.) еще не вполне решен, и говоришь [о теории Коперника] как о вероятной. Но это серьезная ошибка, ибо мнение, объявленное противоречащим Священному Писанию, никоим образом не может быть вероятным (non potendo in nuin modo esser probabile un’opinione dichiarata e definita per contraria alla Scrittura divina).

Поэтому нашим распоряжением ты был вызван в эту Священную канцелярию, где, допрошенный под присягой, ты признал, что названная книга была написана и опубликована тобой. Ты признался также, что писать ее начал лет десять или двенадцать тому назад, уже после того, как тебе было сделано вышеупомянутое предписание, и что затем ты испрашивал позволения напечатать ее, не сообщив тем, кто дал тебе такое позволение, что тебе было предписано не придерживаться, не защищать и не преподавать это учение каким бы то ни было образом.

Точно так же ты признался, что в некоторых местах указанной книги изложение построено так, что читатель может прийти к мысли, что доводы, приведенные в пользу ложного учения, довольно основательны и скорее могут показаться убедительными, нежели легко опровержимыми. Твои оправдания в совершении этой ошибки, что, как ты сказал, было чуждо твоим намерениям, сводятся к тому, что ты написал [книгу] в форме диалога (per haver scritto in dialogo) и что каждый человек испытывает чувство удовлетворения от собственной проницательности и возможности показать себя умнее среднего человека в нахождении изобретательных и кажущихся вероятными доводов даже в пользу ложного учения.

Получив достаточно времени, чтобы представить доводы в свою защиту, ты предъявил свидетельство, собственноручно написанное его высокопреосвященством кардиналом Беллармино, которое, как ты сказал, ты получил, чтобы защититься от клеветы твоих врагов, заявлявших, будто ты отрекся [от своих убеждений] и был наказан Святой Инквизицией. Это свидетельство говорит о том, что ты вовсе не отрекался [от своих мнений] и не был наказан, но тебе только было объявлено заявление, сделанное Его Святейшеством и опубликованное Святой Конгрегацией Индекса, в котором говорится, что учение о движении Земли и неподвижности Солнца противно Священному Писанию, а потому не может ни защищаться, ни поддерживаться. Поскольку в этом свидетельстве нет двух выражений предписания, а именно: «преподавать» и «каким бы то ни было образом», то нам предлагается поверить, что за четырнадцать или шестнадцать лет ты о них совершенно забыл и по этой причине ты умолчал о предписании, когда испрашивал разрешение на публикацию книги. Более того, нам предлагается поверить, что ты указал на все это не для оправдания своей ошибки, но с целью приписать ее скорее суетному тщеславию, нежели злому умыслу. Однако указанное свидетельство, которое ты представил в свою защиту, лишь отягчает твою вину, так как в нем говорится, что указанное мнение противно Священному Писанию, ты же, однако, дерзнул рассуждать о нем [о мнении] защищать его и даже представлять его вероятным. Не поможет тебе и [цензурное] разрешение, искусством и хитростью выманенное (artefitiosamente e calidamente estorta), поскольку ты не упомянул о сделанном тебе предписании.

Поскольку мы не думаем, что ты сказал всю правду о своих намерениях, мы сочли необходимым подвергнуть тебя строгому испытанию, на котором ты отвечал как истинный католик (cattolicamente), без ущерба по отношению к тому, что было тобою признано и установлено в отношении твоих намерений.

Поэтому, рассмотрев и зрело обсудив все стороны твоего дела и приняв во внимание твои вышеупомянутые признания и извинения, равно как и все другие разумные доводы, достойные быть рассмотренными и принятыми во внимание, мы переходим к заключительному приговору в отношении тебя, приведенному ниже.

Призвав на помощь священное имя господа нашего Иисуса Христа и самой преславной матери его приснодевы Марии и собравшись в качестве трибунала, с советом и с помощью преподобных магистров священной теологии и докторов обоих прав, наших консультантов, в этом письменном мнении мы произносим окончательный приговор по представленному перед нами делу между преосвященным Карло Синчери, доктором обоих прав и прокурором-фискалом святой инквизиции, с одной стороны, и тобою, вышеупомянутым Галилео Галилеем, подсудимым, здесь присутствующим, допрошенным, испытанным и признавшимся, как упомянуто выше, с другой:

Мы говорим, объявляем, приговариваем и заявляем, что ты, вышеназванный Галилео, по причинам, установленным в ходе суда и в чем ты признался, как сказано выше, оказался, согласно этой святой инквизиции, сильно заподозренным в ереси (vehementemente sospetto d’heresia), а именно: поддерживающим и верящим в учение, которое является ложным и которое противоречит Священному Писанию, – будто Солнце есть центр мира и не движется с востока на запад, Земля же подвижна и не является центром мира, – а также полагающим, что можно поддерживать и защищать как вероятное это мнение уже после того, как было объявлено и определено, что оно противно Священному Писанию. Поэтому ты был подвергнут всем проверкам и наказаниям, предусмотренным и накладываемым священными канонами и всеми общими и частными узаконениями, направленными против правонарушителей подобного рода. Мы желаем освободить тебя от них, при условии что ты от чистого сердца и с непритворной верою сначала отречешься перед нами, проклянешь и возненавидишь вышеозначенные заблуждения и ереси, а также иные ошибки и ереси, противные католической и апостольской церкви, сделав сие предписанным нами образом и в указанной нами форме.

Более того, дабы столь тяжкая и пагубная ошибка твоя и ослушание твое не остались совершенно безнаказанными и дабы ты в будущем был более осмотрительным и в назидание другим, дабы они воздержались от подобных преступных деяний, мы постановили книгу “Диалог” Галилео Галилея запретить публичным указом.

Мы осуждаем тебя на формальное тюремное заключение в этой Священной канцелярии на срок, который будет определен по нашему усмотрению. В качестве спасительного покаяния [епитимьи] мы предписываем тебе чтение семи покаянных псалмов раз в неделю в течение следующих трех лет1300. Мы оставляем за собой право смягчать, изменять или прощать, полностью или отчасти, вышеупомянутые наказания и епитимьи.

Сие мы, нижеподписавшиеся кардиналы, говорим, объявляем, приговариваем, заявляем, приказываем и сохраняем за собой право сделать это наилучшим образом или в той форме, которую мы полагаем разумной.

Феличе, кардинал д’Асколи;

Гвидо, кардинал Бентивольо;

Фра Дезидерио, кардинал ди Кремона;

Фра Антонио, кардинал ди Сант-Онофрио;

Берлинджеро, кардинал Джесси;

Фабрицио, кардинал Вероспи;

Марцио, кардинал Джинетти1301.

В литературе уже отмечалось сходство стилистики первой части преамбулы приговора, посвященной событиям 1615 – 1616 годов, с показаниями Томмазо Каччини, данными во время допроса в инквизиции1302 (хотя не все им сказанное было включено в приговор, например, в нем не упомянуто заявление фра Томмазо о связях Галилея с венецианским «еретиком» Паоло Сарпи). Однако если Каччини квалифицировал учение Коперника как формально еретическое, то в приговоре использована более осторожная формулировка «vehementemente sospetto d’heresia».

Обращает на себя внимание также, что даваемая в тексте приговора характеристика учения Коперника как «ложного» не всегда сопряжена с констатацией несоответствия этого учения буквальному смыслу Библии, что могло выражать намерение судей подчеркнуть не только теологическую «порочность» гелиоцентризма, но и его несоответствие реальности1303. Это предположение отчасти подтверждается тем, как в приговоре воспроизведена оценка теории Коперника, данная в феврале 1616 года консультантами инквизиции. Согласно заключению экспертов, положения этой теории в философском аспекте следовало признать «глупыми и абсурдными (stultam et absurdam in philosophia)», тогда как в приговоре они названы «абсурдными и ложными (assurda e falsa in filosofia)». Эта замена одного гендиадиса другим, со смещением акцента с «глупости» на «ложность», разумеется, не случайна. Получалось, что Галилей не впал в ересь вследствие нестойкости в вере, ложных религиозных идей или под чьим-то дурным влиянием, но совершил сначала научную (философскую) ошибку, в результате которой он оказался в конфликте с учением католической церкви. Иными словами, он не имел намерения написать нечто противное католической вере, а потому не является еретиком в строгом смысле слова, скорее он жертва научной ошибки.

Замечу, что в приговоре, так же как ранее в Summarium, не говорится о выводах (по крайней мере о наиболее неблагоприятных для Галилея выводах) папской специальной комиссии 1632 года. В приговоре вообще нет акцента на том, что Галилей рассматривал теорию Коперника не как гипотезу, но как «абсолютную истину». Ядро обвинения в приговоре иное: Галилей виноват в том, что (вследствие научной ошибки!) поддержал (несмотря на предупреждения не делать этого!) теорию, противоречащую буквальному смыслу Священного Писания. Таким образом, если вдуматься, текст первой части приговора приводит к следующему выводу: учение, которое основано на натурфилософски ложных и абсурдных тезисах, никак не может представлять угрозу догматам о всемогуществе и всеведении Творца, даже если эти тезисы ошибочно принимаются за «абсолютную истину».

Кроме того, в тексте приговора различались увещание Беллармино (с подчеркиванием его доброжелательного характера – «benignamente avvisato et am[m]onito») и строгое предписание комиссара Сегицци. При этом отмечалось, что предписание, согласно папскому распоряжению, должно быть сделано только в случае возражений Галилея относительно сказанного ему Беллармино. Но в приговоре ничего не сказано о том, что Галилей отказался подчиниться «дружескому увещанию» кардинала, и потому остается непонятным, зачем потребовалось делать строгое предписание.

Далее, приговор повторяет «ошибку» Summarium: якобы декрет Конгрегации Индекса запрещал «книги, трактующие о […гелиоцентрическом] учении» (правда, в Summarium, напоминаю, было сказано жестче: «запрещал вообще все книги, трактующие…» и т.д.). В действительности же декрет запрещал только защиту и поддержку теории Коперника, но не рассмотрение гелиоцентризма как гипотезы (то есть его обсуждение в манере als ob).

В целом же текст первой части приговора свидетельствует о том, что Священная канцелярия в 1616 году обвиняла Галилея, во-первых, в том, что он поддерживал и преподавал ложное учение, и, во-вторых, в том, что он (подобно протестантам) позволил себе с целью устранения противоречий между теорией Коперника и Библией обратиться к собственной трактовке священного текста, не соответствующей толкованию, принятому католической церковью. Однако хотя в приговоре упоминается, что Галилей считал теорию Коперника истинной («считаешь за истину», «объявлял истинным»), в нем нигде не говорится, что тосканский математик рассматривал эту теорию как «абсолютно истинную». Вообще, следует отметить, что перечень обвинений, включенных в окончательный текст приговора, заметно беднее перечня деяний Галилея, упомянутых в предыдущих документах (РТ, КТ, в заключениях трех экспертов инквизиции, данных в апреле 1633 года, и в Summarium), и главное – в приговоре опущено обвинение ученого в отходе от гипотетической манеры изложения гелиоцентрического учения и оценка его как verit assoluta, и наоборот, то, о чем в перечисленных выше предыдущих документах не говорилось вовсе (или говорилось en passant), – например, о поддержке тосканцем теории, противоречащей Священному Писанию, – в приговоре стало центральным пунктом обвинения.

Заметим также, что события 25 – 26 февраля 1616 года изложены в преамбуле приговора с некоторыми искажениями. Во-первых, если сравнить фрагмент протокола заседания трибунала 25 февраля 1616 года («Святейший Отец <…> повелел Его Высокопреосвященству кардиналу Беллармино вызвать Галилея и предупредить последнего о необходимости отказаться от подобных утверждений…») с соответствующей фразой приговора («…Было решено, чтобы Высокопреосвященнейший кардинал Беллармино повелел тебе оставить это ложное мнение полностью…»), то выясняется, что в формулировку решения Павла V в приговоре добавлено два слова: «ложное» и «полностью», вследствие чего позиция папы и Беллармино представляется более жесткой, чем она была в действительности. Во-вторых, в пересказе событий 26 февраля в протоколе обращает на себя внимание построение ключевой фразы:

Приговор

«И так как позже появилась книга, напечатанная во Флоренции в прошлом году, заглавие которой показывает, что ты ее автор, – книга эта называется “Dialogo di Galileo Galilei delle due massimi sistemi del Mondo Tolemaico e Copernicano”, – и так как Святой Конгрегации стало известно, что с напечатанием этой книги ложное учение о движении Земли и неподвижности Солнца стало распространяться и с каждым днем все более и более находило поддержку, вышеназванная книга была тщательно рассмотрена и было установлено, что вышеупомянутое предписание, данное тебе, было явно нарушено, поскольку в этой книге ты защищал названное мнение, уже открыто осужденное [Святой Церковью], хотя в этой книге ты с помощью различных уловок пытаешься создать впечатление, будто вопрос (о том, какая космологическая теория правильна. – И.Д.) еще не вполне решен, и говоришь [о теории Коперника] как о вероятной. Но это серьезная ошибка, ибо мнение, объявленное противоречащим Священному Писанию, никоим образом не может быть вероятным.

Во исполнение этого решения на следующий день во дворце и в присутствии вышеупомянутого Его Высокопреосвященства кардинала Беллармино, после сообщения и предостережения, дружески сделанного тебе тем же кардиналом, тебе было дано предписание тогдашним комиссаром Святой Инквизиции в присутствии нотариуса и свидетелей о том, что ты обязан полностью оставить упомянутое выше ложное мнение …

О дружеском предостережении сказано вскользь, в придаточном предложении («dopo <…> esser stato am[m]onito»), тогда как главное предложение повествует о жестком предписании комиссара Сегицци, и акцент сделан именно на этом предписании, которое, как сказано в одном из последующих абзацев приговора, «было явно нарушено» Галилеем. Но в целом вся эта история изложена так, что у внимательного читателя возникает недоумение: если Беллармино ограничился отеческим наставлением («charitativa monitio») Галилея, причем это обстоятельство в приговоре подчеркнуто особо («benignamente avvisato et am[m]onito»), и нет никаких указаний, что Галилей стал возражать дружески настроенному к нему кардиналу, то зачем понадобилось строгое предписание? И заметим – в окончательной формулировке обвинения о нарушении Галилеем данного ему 26 февраля 1616 года комиссаром Сегицци предписания не упоминалось.

Разумеется, совсем проигнорировать мнения и желания Святейшего трибунал не мог, поэтому во второй части преамбулы приговора (Sentenza), где речь шла о написании «Dialogo», получении Imprimatur и событиях 1632 – 1633 годов, тон обвинения по нарастающей становится более суровым.

Уже начало этой части приговора вызывает изумление:

…Так как Святой Конгрегации стало известно, что с напечатанием этой книги [«Dialogo»] ложное учение о движении Земли и неподвижности Солнца стало распространяться и с каждым днем все более и более находило поддержку, вышеназванная книга была тщательно рассмотрена…1304.

Поэтому нашим распоряжением ты был вызван в эту Священную канцелярию, где, допрошенный под присягой, ты признал, что названная книга была написана и опубликована тобой. Ты признался также, что писать ее начал лет десять или двенадцать тому назад, уже после того, как тебе было сделано вышеупомянутое предписание, и что затем ты испрашивал позволения напечатать ее, не сообщив тем, кто дал тебе такое позволение, что тебе было предписано не придерживаться, не защищать и не преподавать это учение каким бы то ни было образом».

Иными словами, дело было представлено так, будто Священная канцелярия получила информацию (чей-то донос или просто дошли слухи) о распространении зловредного и ранее осужденного учения, виной чему служила книга Галилея. Естественно, отцы-инквизиторы стерпеть такого не могли, немедленно ознакомились с сочинением тосканца, убедились, что он это «ложное учение» защищал и пропагандировал, и тут же вызвали ослушника в трибунал. Думаю, после всего сказанного выше нет необходимости специально доказывать, что события развивались несколько иначе (напомню только, что инициатива теологической экспертизы «Dialogo» исходила от самого Урбана VIII). Однако такое изложение истории публикации и последующей экспертизы книги было в пользу обвиняемого, поскольку означало, что судебный процесс был начат per via di denontia (по доносу или по причине слухов), а не per viam Notorii, что, как уже отмечалось выше, было бы для Галилея много опасней.

Кстати, именно поэтому приговор начался с изложения событий 1615 – 1616 годов. Действительно, если строить обвинение в соответствии с требованием Урбана VIII (автор, трактуя коперниканскую теорию как единственную («абсолютную») истину, виновен в игнорировании, а то и в отрицании, пусть неявном, важнейших атрибутов Бога), то тогда можно было начать прямо с момента публикации «Dialogo» или чуть ранее, с истории получения Imprimatur. Если же вести процесс по более мягкому сценарию (Галилей виновен в поддержке, защите и распространении учения, противоречащего буквальному пониманию библейского текста, и в нарушении увещания/предписания Беллармино/Сегицци), то тогда уместно было начать приговор с событий 1616 годов, причем излагать их в духе доноса Каччини1305. Тогда процесс 1633 года можно было представить как продолжение юридических действий, инициированных в свое время (1615 год) этим доносом и возобновленных семнадцать лет спустя в силу того, что Галилей «явно нарушил» данное ему в феврале 1616 года увещание/предписание.

Теперь обратимся ко второй половине абзаца, посвященного непосредственной предыстории процесса:

…И было установлено, что вышеупомянутое предписание, данное тебе, было явно нарушено, поскольку в этой книге ты защищал названное мнение, уже открыто осужденное [церковью], хотя в этой книге ты с помощью различных уловок пытаешься создать впечатление, будто вопрос (о том, какая космологическая теория правильна. – И.Д.) еще не вполне решен, и говоришь [о теории Коперника] как о вероятной. Но это серьезная ошибка, ибо мнение, объявленное противоречащим Священному Писнию, никоим образом не может быть вероятным.

Это что-то новенькое!1306 Причем обвинение в трактовке учения Коперника как вероятного войдет и в обвинительную часть приговора:

…Ты, вышеназванный Галилео <…> оказался <…> сильно заподозренным в ереси, а именно: поддерживающим и верящим в учение, которое является ложным и которое противоречит Священному Писанию <…> а также полагающим, что можно поддерживать и защищать как вероятное это мнение уже после того, как было объявлено и определено, что оно противно Священному Писанию.

Однако в тексте отречения это обвинение отсутствует. Зачем понадобилось включать его в текст приговора? Ведь в свое время отец Риккарди, передавая Эджиди в мае 1631 года требования Урбана VIII к тексту «Dialogo», не возражал против Галилеевой манеры «discorrere probabilmente»1307.

Скорее всего, источником второго обвинения стало признание Галилея на втором допросе (30 апреля 1633 года):

…Я поддался естественному самодовольству, которое испытывает каждый, когда демонстрирует свои собственные искусные построения и когда показывает себя умнее среднего человека, отыскивая искусные и эффектные рассуждения в пользу ложных положений, делающие эти положения вероятными.

Чтобы избежать более тяжкого обвинения ученого в отрицании божественных атрибутов, автор (или авторы) текста приговора решили воспользоваться этим крайне уязвимым для теологической критики выражением Галилея и вдобавок несколько «исказили» смысл протокольной записи увещания тоскаца кардиналом Беллармино: вместо запрета «защищать [мнение Коперника]» появилось выражение «защищать [это мнение] как вероятное». Тогда получалось, что первое обвинение состояло в том, что Галилей поддерживал «мнение» Коперника, а второе уточняло: он поддерживал это «мнение» как вероятное «уже после того, как было объявлено и определено, что оно противно Священному Писанию». В итоге тяжесть первого обвинения несколько уменьшалась. Как выразился Спеллер, «фабрикация нового “преступления” станет снисхождением, замаскированным под строгость (the fabrication of a new “crime” would be leniency draped in severity)»1308.

Обратимся к фрагменту приговора, где речь идет о письме (attestato) Беллармино Галилею от 26 мая 1616 года. В нем кардинал писал, ссылаясь на декрет Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года, что учение Коперника «противоречит Священному Писанию, и потому его нельзя ни защищать, ни поддерживать», но про то, что его нельзя трактовать и обсуждать, ничего сказано не было. В приговоре же слова Беллармино изложены несколько иначе: «в нем [в attestato] говорится, что указанное мнение [теория Коперника] противно Священному Писанию, ты же, однако, дерзнул рассуждать о нем, защищать его и даже представлять его вероятным». Получалось, что Беллармино в специальном личном послании Галилею предеостерегал ученого: тот не может ни говорить, ни писать о гелиоцентрическом учении ни слова. Галилей же на допросе в инквизиции настаивал, что Беллармино запретил ему только «защищать и поддерживать» взгляды Коперника, но по умолчанию ему дозволялось о них «рассуждать» ex suppositione.

Термин «suppositio» (как и термин «гипотеза») понимался Беллармино в смысле, близком к инструменталистскому: как некое предположение, позволяющее «спасти явления» или облегчить расчеты, но не претендующее на физическую истинность (хотя в принципе кардинал допускал, что со временем истинность теории Коперника может быть доказана). В тексте приговора термин «suppositio» понимался иначе – в реалистическом ключе, как описание физической реальности, 100-процентную истинность которого мы гарантировать не в состоянии, но можем ее предполагать (на тех или иных основаниях) с той или иной вероятностью1309. И нельзя сказать, что, приписывая Галилею именно такое (реалистическое) толкование терминов «гипотеза» и «suppositio», Священная канцелярия была совсем уж не права. Однако подобное представление его позиции было также в интересах тосканца, поскольку лучше быть обвиненным в оценке системы Коперника как вероятной, нежели как абсолютно истинной.

В заключительном абзаце преамбулы приговора, включавшем перечень основных провинностей и преступлений Галилея, было сказано:

Поскольку мы не думаем, что ты сказал всю правду о своих намерениях, мы сочли необходимым подвергнуть тебя строгому испытанию, на котором ты отвечал как истинный католик (то есть устоял перед угрозой пытки. – И.Д.), без ущерба по отношению к тому, что было тобою признано и установлено в отношении твоих намерений.

Иными словами, признавалось, что Галилей в своих заблуждениях и ересях не упорствовал (что было крайне важно для смягчения приговора), однако поскольку он признал их, только оказавшись перед лицом инквизиционного трибунала, где его показания не всегда отличались последовательностью и убедительностью, то полного доверия ему нет, в силу чего он считается сильно заподозренным в ереси. Согласно популярному в то время учебнику для инквизиторов, еретики – «это те, кто высказывает, преподает, проповедует или пишет нечто противное Священному Писанию, статьям Святой Веры; <…> решениям Соборов и определениям Верховного понтифика; <…> кто отрицает Святую Веру и принимает веру мусульман, евреев или членов иных сект и кто славит их обычаи и живет в согласии с ними»1310.

Подозреваемыми в ереси являются «те, кто время от времени делает утверждения, сбивающие слушающих с пути истины <…> кто хранит, пишет, читает или дает читать другим книги, запрещенные Индексом или иными отдельными декретами церкви; <…> кто вступает в священные ордены, имея жену, или кто берет другую жену, будучи женатым; <…> кто хоть единожды слушал проповедь еретика»1311.

Таким образом, выражение «заподозренный в ереси» означало не подозрение в совершении преступления, но служило квалификацией преступления. Церковь, как уже было сказано, различала три степени подозрения в ереси: очень сильное, сильное и легкое. Далее в иерархии прегрешений следовали: суждения, ошибочные в вере, непродуманные (неосторожные) и опасные. Галилей был признан «сильно заподозренным в ереси». Правда, оставалось неясным (точнее, юридически неопределенным) – в какой именно ереси сильно подозревали тосканца. Учение считалось еретическим, только если оно было объявлено таковым папой или собором, в отношении же теории Коперника ни того, ни другого сделано не было. Формула же contra Scripturam не равносильна формуле «формально еретическое».

Теперь о самом приговоре. Прежде всего обращает на себя внимание фраза: «было объявлено и определено, что оно («мнение» Коперника. – И.Д.) противно Священному Писанию». Создается впечатление, будто относительно «мнения» Коперника было принято соборное постановление или специальное папское решение, тогда как в действительности о нем высказывались только квалификаторы и некоторые кардиналы.

Далее, формула «tenere e credere» являлась стандартной в документах Священной канцелярии и относилась к утверждениям, которые данное лицо считало истинными. Тут открываются две возможности толкования этой части приговора: 1) Галилей верил в истинность утверждений, противоречащих абсолютной истине Библии, и 2) Галилей рассматривал теорию Коперника как абсолютную истину. Текст Sentenza допускал обе интерпретации. Бесспорно, Урбану была ближе вторая.

Единственным юридическим основанием приговора, как убедительно показал Д. Спеллер1312, был декрет Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года, а никак не увещание/предписание, как считают многие историки. В протокольной записи об увещании/предписании 26 февраля 1616 года нет ни слова о том, что учение Коперника противоречит Священному Писанию, об этом сказано только в декрете, и кардинал Беллармино в своем attestato также ссылается в этой связи на декрет:

…Доведено распоряжение Его Святейшейства, выраженное декретом Святой Конгрегации Индекса, в котором сказано, что учение, приписываемое Копернику <…> противоречит Священному Писанию.

Но этого декрета было недостаточно, чтобы объявить гелиоцентризм ересью, и в этом главная юридическая слабость приговора. Однако никакой альтернативы у тех, кто сочувствовал Галилею, не было: либо основанный на декрете Конгрегации Индекса юридически уязвимый приговор, в котором обвиняемый представлен сильно заподозренным в ереси, но не закоренелым еретиком, либо основанный на Capo principali юридически строгий приговор по обвинению в формальной ереси.

Несколько слов необходимо сказать о следующем фрагменте приговора:

…Ты был подвергнут всем проверкам и наказаниям, предусмотренным и накладываемым священными канонами и всеми общими и частными узаконениями, направленными против правонарушителей подобного рода. Мы желаем освободить тебя от них, при условии что ты от чистого сердца и с непритворной верою сначала отречешься перед нами, проклянешь и возненавидишь вышеозначенные заблуждения и ереси, а также иные ошибки и ереси, противные католической и апостольской церкви, сделав сие предписанным нами образом и в указанной нами форме.

В целом текст стандартный, можно сказать, взятый прямо из руководств для инквизиторов, однако есть важное отличие. Согласно Масини и Карене1313, осужденный должен отречься от ересей, после чего суд освобождает его от отлучения от церкви. В приговоре, вынесенном Галилею, говорится о другом: ему предлагается отречься от еретических идей, чтобы дать суду возможность освободить его от «…всех проверок и наказаний, предусмотренных и накладываемых священными канонами». Правда, автор (авторы) текста приговора могли в число наказаний включить и отлучение, ибо оно было именно наказанием (poena). Возможно. Впрочем, возможно и другое объяснение, данное еще Гарзендом в 1912 году и поддержанное Спеллером1314: судьи не считали нужным упоминать об отлучении, поскольку гелиоцентрическую теорию формально нельзя было считать ересью, да и Урбан VIII как-то заявил, что «Святая Церковь не осуждала эту [коперниканскую] теорию как еретическую и не намерена это делать впредь (Sancta Chiesa non l’havea dannata n era per danarla per heretica)»1315, отлучить же можно было (в данном случае) только за ересь. Но тогда не должно быть и отречения, поскольку отречься можно также только от ереси.

Вообще, сложилась крайне противоречивая ситуация: Галилея судили как сильно заподозренного в ереси, которая формально ересью считаться не могла; более того, его приговорили к отречению (от ереси, которая не имела формального статуса ереси), но не предусмотрели процедуры освобождения от отлучения. В принципе, удивляться не приходится – когда реально обвиняют в одном, а инкриминируют и судят за другое, и притом оказывается, что за это другое судить вообще нельзя, то апеллировать к логике, закону и здравому смыслу совершенно излишне. Кардиналы-инквизиторы – надо отдать им должное – старались как могли, но их возможности были не беспредельны, ибо, как заметил Спеллер, «в компромиссных решениях всегда есть риск непоследовательности (with compromise solutions there is always the risk of incoherence)»1316.

Изложив и отвергнув все оправдания Галилея, в том числе его ссылки на письмо Беллармино от 26 мая 1616 года и на «суетное тщеславие», заставившее его сделать неоправданно большой акцент на доводах в пользу теории Коперника, инквизиторы постановили: «Dialogo» запретить, а автора отправить в тюрьму. Срок заключения не конкретизировался, но как лишь подозреваемого в ереси его не могли приговорить к carcere perpetuo (пожизненному заточению). Как заметил Фантоли, «это были минимальные меры, которые следовало ожидать после завершения суда, и на некоторое время их следовало принять как неизбежные»1317. Но это как посмотреть! Скорее приговор был в максимально возможной степени суровым, и в сложившейся противоречивой ситуации сделать его мягче не представлялось возможным1318. Другое дело, что все могло быть еще хуже, если бы Галилею были предъявлены те обвинения, которые ему предъявлял Урбан VIII.

Обращает на себя внимание отсутствие подписей трех кардиналов: Франческо Барберини, Гаспара Борджа и Лаудивио Дзаккии. Почему отсутствовал последний, можно только гадать, хотя есть основания считать, что он не был в числе «ригористов». Что же касается первых двух, то они в то утро были на приеме у Святейшего, где обсуждались более важные вопросы, касавшиеся отношений между Святым престолом и Испанией. (Многим историкам науки свойственна некоторая абберация в рассмотрении описываемых событий1319: они полагают, что процесс над Галилеем был, по крайней мере с осени 1632 до начала лета 1633 года, главной заботой римской курии и Урбана VIII, забывая, что в это время в Европе шла Тридцатилетняя война, да и в Италии происходило много других событий, вызывавших тревогу и озабоченность в Ватикане.)

Если сравнить тексты Summarium и приговора, памятуя о том, что последний редактировался Макулано, тогда как к первому комиссар святой инквизиции отношения, по-видимому, не имел, а также о том, что Summarium был документом секретным, для внутреннего пользования, текст же приговора предназначался для публикации и распространения во всем католическом мире, то обращает на себя внимание следующее различие (далеко, впрочем, не единственное1320): в тексте приговора вообще не упоминается о том, кто и при каких обстоятельствах выдал Галилею Imprimatur1321. Сопоставим соответствующие фрагменты указанных документов:

Очевидно, главная цель Макулано, когда он редактировал (а возможно, и составлял) тексты приговора и отречения1322, состояла в устранении всякого упоминания о том, что Галилей получил два цензурных разрешения на издание «Dialogo», одно из которых дал управляющий Апостольским дворцом отец Риккарди. И уж подавно следовало устранить из этих официальных документов любую фразу, которая могла вызвать даже тень подозрения, что к публикации книги имел отношение (пусть даже косвенное) сам Святейший. Вопрос о выдаче Imprimatur Галилею, то есть фактически вопрос о том, как могло случиться, что гелиоцентрическое учение, запрещенное декретом от 5 марта 1616 года, защищалось (хотя и в слегка завуалированной форме), как это дважды установили теологи-эксперты, в сочинении, изданном с двумя имприматурами, был для Святого престола весьма болезненным. Не случайно Урбан еще до того, как в архивах Священной канцелярии были обнаружены документы, относящиеся к событиям 1616 года, впадал в ярость каждый раз, когда Никколини обращал его внимание на тот факт, что «Dialogo» был напечатан в соответствии с инструкциями, полученными Галилеем из Рима, то есть косвенно от самого Святейшего.

Естественно, Святой престол не мог взять на себя даже малую долю ответственности за публикацию трактата Галилея. Виноватым должен был стать кто-то иной. Риккарди и Чамполи (что бы там ни кричал в сердцах о последнем Святейший) для этой роли не годились, ибо оба были людьми, очень близкими к верховному понтифику (особенно Чамполи). Следовательно, в жертву оставалось принести только Галилея. В конце концов, это он написал «Dialogo» и тем самым заварилвсю эту кашу. Поэтому в приговоре было ясно сказано: «Не поможет тебе и [цензурное] разрешение, искусством и хитростью выманенное (artefitiosamente e calidamente estorta), поскольку ты не упомянул о сделанном тебе предписании».

Здесь уместно еще раз остановиться на позиции Урбана VIII. Напомню, что, согласно свидетельствам Томмазо Кампанеллы (1630) и кардинала Цоллерна (1624), папа поначалу относился к теории Коперника весьма терпимо – по крайней мере не считал ее ересью. Однако к началу сентября 1632 года позиция Урбана стала много жестче, и в беседе с Никколини Святейший назвал «Dialogo» «очень вредной для религии книгой»1323, а от такой оценки уже один шаг до объявления автора если не «формальным (закоренелым) еретиком», то «сильно заподозренным в ереси». Выше я уже писал о возможных причинах подобной эволюции во взглядах понтифика, делая акцент на религиозно-политических и личностно-психологических аспектах. Однако не исключено, что была еще одна причина неприязненного отношения Урбана VIII к книге Галилея, отчасти связанная с делом Моранди и вообще с отношением понтифика к астрологическим прогнозам, особенно с политической подоплекой.

Вряд ли дело Моранди имеет прямое отношение к процессу над Галилеем. Более того, астрологические предсказания и защита гелиоцентрической теории – вещи разные (астрологи с равным воодушевлением работали и во времена господства теории Птолемея, и после коперниканской революции). И тем не менее не лишено, на мой взгляд, оснований предположение Э. Мак-Маллина1324, что Урбан мог усмотреть в этих двух явлениях (юдициарной астрологии и защите коперниканства) если не аналогию, то известный параллелизм, поскольку и астрологи, и Галилей входили в обсуждение тех сокровенных тайн бытия («тайн, скрытых в Божественном уме»), которые, по мысли верховного понтифика, уму человеческому раскрыть не дано. И всякие человеческие претензии на знание тонких взаимосвязей между положением небесных светил и судьбами людей и государств, равно как и на обладание физически истинной теорией строения мира, не просто абсурдны, но и опасны. В этом, по сути, и заключался пафос папской буллы «Inscrutabilis» (апрель 1631 года), о которой уже шла речь в разделе, посвященном делу Моранди. Подобно астрологам, Галилей претендовал на достоверное знание того, что несовершенному человеческому уму недоступно1325. Именно поэтому Урбан и заявил Никколини 4 сентября 1632 года, что первый математик и натурфилософ великого герцога Тосканы «имел наглость влезть туда, куда ему не следовало проникать: в самые серьезные и опасные вопросы, которые могут возбуждать [умы] в это время»1326. По мнению Святейшего, Галилей, защищая гелиоцентрическое учение как истинную теорию строения мира, посягнул не только на традиционное понимание отдельных фрагментов Библии – как раз вопросы библейской экзегетики волновали Урбана в этой истории много меньше, чем других теологов, – а на куда более существенные вещи – на догмат о божественном всемогуществе, о божественной свободе1327. Поэтому в его, Урбана, представлении, речь шла именно о доктринальном вопросе. И если Беллармино рассматривал посягательство на гелиоцентризм, нашедший свое выражение в Священном Писании, как вопрос веры, исходя из природы самого библейского текста («если это и не вопрос веры ex parte objecti, то это вопрос веры ex parte dicentis»), то Урбан VIII пошел много дальше: для него это вопрос веры, поскольку космологическая полемика, как она велась Галилеем, оказывалась соотнесенной с природой самого Бога. При этом защита Галилеем физической истинности гелиоцентризма, по мысли Урбана, не только противоречила догмату о божественном всемогуществе, но и игнорировала предопределенные Всевышним границы человеческого познания.

Таким образом, получается, что если историческая реконструкция Мак-Маллина правильна (а рациональное зерно в его рассуждениях, бесспорно, есть), то позиция Урбана VIII никаких кардинальных изменений с годами не претерпела1328, хотя жесткость, с которой он ее отстаивал, и характер соответствующих папских решений зависели, разумеется, от многих обстоятельств. Почему же тогда Галилея не обвинили именно в отрицании догмата о божественном всемогуществе? По мнению Мак-Маллина, подобное обвинение выглядело бы «слишком частной теологической деталью (too theologically technical)»1329 – оно не было бы понято большинством мирян и даже частью духовенства. Ведь многие могли бы возразить, что, кстати, и сделал Никколини в беседе с Урбаном VIII 13 марта 1633 года, в том духе, что Бог, конечно, всемогущ и в своем бесконечном могуществе и бесконечной мудрости может продуцировать имеющееся состояние дел многими способами, но вдруг Галилей «угадал» (возможно, в силу ниспосланного Господом чудесного озарения) божественный modus operandi и в будущем появятся неопровержимые свидетельства истинности гелиоцентрической картины мира (что, как мы видели, в принципе допускали и Беллармино в 1616 году, и Урбан в 1630). И что тогда? Каяться, что возглавляемая его святейшеством Священная канцелярия малость погорячилась?

Короче, зачем строить обвинение, используя столь тонкие материи, когда можно осудить Галилея просто за то, что он не подчинился предписанию Сегицци и защищал учение, «противное Священному Писанию», не очень усердствуя при этом в употреблении слов «ересь» и «еретик» и ни в коем случае не давая в приговоре точной теологической оценки самой теории Коперника? И Урбан VIII к этим доводам (возможно, высказанным кардиналом Барберини и Макулано1330) прислушался (возможно, не без некоторого внутреннего сопротивления).

В итоге, тексты констатирующей части приговора (его преамбулы) и отречения оказались более мягкими, чем это могло бы быть, судя по характеру Summarium. О несоответствии понимания гелиоцентрической теории как абсолютной физической истины догмату о божественном всемогуществе речи в Sentenza вообще не было (акценты были другие – в частности, на поддержке Галилеем коперниканской космологии как вероятной гипотезы), и приговор был одобрен папой только in forma communi (в основном), формально оставаясь постановлением Священной канцелярии и потому не обладая статусом «непогрешимости»1331. Как заметил Декарт в одном из писем Мерсенну (апрель 1634 года),

…я не вижу, чтобы это осуждение подтверждалось соборным решением или папой, оно исходит исключительно от собрания кардиналов. Поэтому с теорией Коперника может случиться то же, что и с теорией антиподов, которая некогда была осуждена подобным же образом1332.

Кроме того, в 1651 года астроном из Феррары Джованни Баттиста Риччоли, иезуит и, замечу, противник гелиоцентризма, писал:

В силу того, что по этому делу не было догматического решения, принятого либо папой, либо Собором под руководством папы и с Его одобрения, утверждение о том, что Солнце движется и Земля неподвижна, не является… доктриной веры. Однако каждый католик обязан подчиняться декрету Конгрегации [святой инквизиции] или по крайней мере не учить тому, что прямо противоречит этому декрету1333.

И еще одно высказывание, принадлежащее профессиональному теологу, математику и астроному Хуану Карамуэлю:

Кардиналы своим заявлением [1633 года] не придали утверждению о движении Земли статус ереси <…> ибо когда некое мнение осуждается кардиналами, оно осуждается как некое практическое соображение. Осужденное таким образом положение не становится ересью, но оно теряет всякий внешний авторитет и становится для любых практических целей невероятным …1334

Однако эти более поздние, хотя авторитетные и во многом справедливые оценки, мало соотносятся с реальной ситуацией в римской курии 1633 года. А кроме того, инквизиторы иногда применяли (юридически некорректно) термин «еретический» к вольнодумным или нечестивым высказываниям или действиям, которые могли свидетельствовать о приверженности к той или иной ереси. Как заметил Паоло Сарпи, римская курия имела обыкновение называть ересью все, что ей не нравится1335.

После того как приговор был оглашен, перед Галилеем положили текст отречения, который он, стоя на коленях и держа в одной руке горящую свечу, а другую опустив на Библию, произнес вслух:

Я, Галилео, сын покойного Винченцо Галилея из Флоренции, семидесяти лет от роду, явившись лично в суд и преклонив колена перед вами, Высокопреосвященнейшие и достопочтеннейшие кардиналы, Генеральные Инквизиторы по ереси всего христианского мира, имея перед глазами Святое Евангелие, на которое возлагаю руки, клянусь, что всегда верил, верю и ныне и с помощью Божьей и впредь буду верить во все то, чего держится, что проповедует и чему учит Святая католическая и апостольская церковь. После того как предписанием святой инквизиции мне было официально приказано, что я должен совершенно отказаться от ложного мнения, будто Солнце есть центр мира и не движется, а Земля не есть центр и движется, и что нельзя держаться, защищать и преподавать каким бы то ни было образом, ни устно, ни письменно, названной ложной доктрины; и после того как мне было объявлено, что названная доктрина противоречит Священному Писанию, я написал и опубликовал книгу, в которой трактую об этой самой доктрине, осужденной в прошлом, и с большой убедительностью привожу аргументы в ее пользу, не давая никакого решения (senza apportar alcuna solutione)1336, поэтому святая инквизиция сочла меня сильно заподозренным в ереси, то есть в том, что я держался и верил, будто Солнце есть центр мира и недвижимо, а Земля не есть центр мира и движется (заметим: в тексте отречения вина Галилея ограничена его приверженностью теории Коперника, но о том, что он говорил об этой теории как о вероятной, не сказано ничего, и уж тем более, как и в приговоре, не упоминалось о его трактовке гелиоцентризма «в абсолютной манере»; между тем согласно правилам инквизиции виновный должен был отречься от каждой ереси, в которой его обвиняли. – И.Д.). Посему, желая изгладить из голов Ваших Высокопреосвященств и каждого верующего христианина это сильное подозрение, по справедливости питаемое ко мне, я с чистым сердцем и непритворной верой отрекаюсь, хулю и проклинаю вышеназванные заблуждения и ереси и вообще все и вся заблуждения, ереси и секты, противные Святой Церкви, и клянусь, что впредь никогда более не буду высказывать и утверждать вещей, из-за которых можно было бы питать ко мне подобное подозрение; если же я узнаю какого-нибудь еретика или заподозренного в ереси, то донесу на него в эту Священную канцелярию, или же инквизитору, либо ординарию той местности, где буду находиться. Клянусь также и обещаю исполнять и блюсти полностью все епитимьи, которые были или будут наложены на меня этой святой инквизицией, и если я, упаси Бог, нарушу какое-либо из сих вышеназванных обетований и клятв, то подлежу всем карам и наказаниям, которые Святыми канонами и другими установлениями, общими и частными, распространяются и налагаются на подобных преступников. Да поможет мне Бог и это Святое Евангелие, на которое я возложил руки.

Таким образом, Галилея вынудили признать, что в 1616 году он получил строгое предписание не придерживаться, не защищать и не преподавать «каким бы то ни было образом, ни устно, ни письменно» учение Коперника, что несколько расширяло обвинение, обрисованное в преамбуле приговора.

Еще раз подчеркну – отречение являлось рутинной процедурой, когда трибунал доказывал обоснованность обвинений в формальной ереси или в сильном подозрении на ересь, и текст отречения строился по стандартной схеме. Но Галилею от этого было не легче. Психологически он воспринял отречение как унижение, а приговор считал совершенно несправедливым, ибо его вынудили отречься и проклясть то, что он считал научной истиной. А кроме того, все, что он высказал в свою защиту, было оставлено без внимания («had counted for nothing», как выразился Спеллер1337). Позже, 7 марта 1634 года, Галилей напишет Диодати:

…В том, что касается тех двух вещей, которые мы только и должны ценить более всех остальных – я имею в виду жизнь и репутацию <…> никакого вреда мне не было причинено <…> а ложь и несправедливость, которые зависть и злоба вылили на меня, меня не терзали и не терзают1338.

Однако то были слова самоутешения. В письме польскому королю (лето 1636 года) Галилей, вкратце упомянув об обвинениях в свой адрес, а также о приговоре и запрете «Dialogo», признался, что глубоко переживает этот позор («io con ignominia afflitto»1339). И таких свидетельств можно привести много. Вместе с тем благодаря своему уму, энергии и помощи друзей Галилей нашел в себе силы (и довольно скоро) вернуться к научным занятиям.

16 июня 1633 года на собрании святой инквизиции под председательством Святейшего последний приказал разослать тексты приговора и отречения всем апостолическим нунциям и всем итальянским инквизиторам-провинциалам, с тем чтобы они публично зачитали эти документы профессорам философии и математики, дабы те поняли серьезность ошибки Галилея и избежали бы ее вместе с наказанием, которое будет на них наложено в случае ослушания1340.

На этом процесс был формально завершен, и Урбан VIII мог, наконец, переключить свое внимание на главное событие июня 1633 года – торжественное открытие знаменитого балдахина (baldaccino) Бернини в соборе Святого Петра в Риме, состоявшееся 29 июня [рис. 2.20]1341. Спиралевидные колонны балдахина символизировали путь на небо. В прозаическом предисловии к своему стихотворению, посвященному кардиналу Беллармино, Урбан писал: «Достигать неба следует не строя Вавилонскую башню и не восходя на гигантские горы, но карабкаясь по лестнице Иакова или следуя по стопам Карло Борромео1342 и по ступеням Беллармино» (Nec Turri Babyloniae nec Montibus gigantibus, sed Scala Iacobi, et Caroli Borromaei Vestigiis et Bellarmini Gradibus Coelum peti1343). А разве Галилей шел по ступеням Беллармино? «Нет, – мог бы со вздохом сказать папа Урбан VIII, – Галилео хотел узнать устройство неба до того, как он туда попал».

Как подытожил результаты процесса Жан-Жак Бушар, «зависть одержала победу, унизив его (l’invidia ha trionfato nella sua umilazione)»1344, хотя, полагаю, не в одной зависти дело.

Рис. 2.20. Балдахин работы Бернини в соборе Святого Петра (Ватикан)

На собрании Конгрегации инквизиции 30 июня Святейший напомнил о своем распоряжении, сделанном двумя неделями ранее, относительно распространения текстов приговора и отречения, уточнив некоторые детали. 2 июля соответствующие документы и сопроводительное письмо за подписью кардинала Антонио Барберини были отправлены адресатам1345. В письме Антонио Барберини относительно квалификации преступления Галилея было сказано довольно уклончиво: «он [Галилей] сильно подозревался в поддержке такого мнения [учения Коперника]». Слово «ересь» употреблено не было. Впрочем, в текстах приговора и отречения (равно как и в декрете Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года) это слово также либо не использовалось, либо использовалось очень осторожно и только в двух случаях: в выражениях типа «сильно заподозренный в ереси» и в обобщенной, а потому и несколько неопределенной формуле – «вышеназванные заблуждения и ереси и вообще все и вся заблуждения, ереси и секты, противные Святой Церкви». Строго говоря, выражения «сильно заподозренный в ереси» и «еретик» с формально-юридической точки зрения имеют разный смысл. Однако для людей, не склонных к чрезмерному педантизму или просто не искушенных в тонкостях церковного права, тексты приговора и отречения могли восприниматься (и воспринимались) как содержащие прямую квалификацию учения Коперника как еретического. Примером может служить объявление о суде над Галилеем, сделанное (в форме уличного плаката) папским нунцием в Кельне Пьером Луиджи Карафой. Поскольку юрисдикция Карафы распространялась на Рейнскую область и Нидерланды, то соответствующие плакаты появились не только в Кельне, но и в других городах, в частности в Льеже1346. (Кстати, именно из льежского постера Карафы Рене Декарт получил дополнительную информацию о процессе над Галилеем.) В изложении Карафы дело выглядело так, что именно кардиналы святой инквизиции запретили Галилею «придерживаться или объяснять другим (как он это делал прежде)… мнение Коперника», и именно они решили, что «утверждение Галилея о неподвижности Солнца в центре мира является философски абсурдным и формально еретическим, поскольку оно явно противоречит Священному Писанию»1347, откуда следовало, что в ходе инквизиционного процесса было доказано, что учение Коперника является еретическим, – мнение, которое получило широкое распространение в Европе. И в этом искажении тоже была своя логика: раз Галилей был признан сильно заподозренным в ереси, причем за то, что придерживался учения Коперника, то и это учение должно рассматриваться по меньшей мере как подозрительное с точки зрения ереси. А раз святая инквизиция осудила Галилея за поддержку этого учения, то не следует ли отсюда, что отцы-инквизиторы считали гелиоцентризм ересью? Для Карафы, как и для многих других, этот вопрос был риторическим.

Страницы: «« 4567891011 »»

Читать бесплатно другие книги:

Куры яичных пород
Куры яичных пород
Балашов Иван
В книге доступным и понятным языком рассказывается о содержании кур яичных пород в условиях личного ...
Великолепная пара
Великолепная пара
Харрингтон Нина
У молодой, амбициозной и страстно влюбленной в чай Ди Флинн есть заветная мечта: создать собственный...
Тринадцать граней (сборник)
Тринадцать граней (сборник)
Тимонин Вячеслав
Сборник рассказов писателя-фантаста В. Тимонина заинтересует всех поклонников динамичного НФ рассказ...
Нереальная реальность
Нереальная реальность
Видмицкая Анна
С детства нам рассказывают, что мы созданы по образу и подобию бога. Что бог вселюбящий, милостивый,...
Господа офицеры и братцы матросы
Господа офицеры и братцы матросы
Шигин Владимир
Сегодня мы почти ничего не знаем о службе и жизни моряков российского парусного флота, слишком много...
Двор Красного монарха: История восхождения Сталина к власти
Двор Красного монарха: История восхождения Сталина к власти
Монтефиоре Саймон
История превращения двойного агента Иосифа Джугашвили в легендарного Сталина – одного из главных дик...