Зима мести и печали Аде Александр
– Я в это не вникала… Пожалуйста, не называйте отца отчимом, он любит меня так, как… как никто и никогда.
– И где ваш отец работает теперь?
– На том же заводе… инженером.
– Рядовой сотрудник?
Нежные щечки Марго розовеют.
– Но уж теперь-то ваш муж наверняка восстановит его в должности? – В конце предложения ставлю голосом вопросительный знак легкого сомнения.
– Надеюсь, – откликается она печально и вздрагивает: в гостиной появляется Принц.
– Ну что, поговорили? – Он переводит взгляд с жены на меня грешного.
Я бы с удовольствием пообщался с Марго еще, но читаю в ее напряженно застывших глазах такое нежелание продолжать разговор, такую отчаянную мольбу не трогать ее, что только пожимаю плечами.
Принц уводит меня в свой кабинет, скорее похожий на мирную келейку кандидата пропыленных наук, чем на капитанский мостик хозяина стальной державы. Шкафы с книгами, ноутбук. Магнат осчастливливает своим задом массивное кресло у стола. Я плюхаюсь на диван и пытаюсь побеседовать по душам, но проклятый буржуй высокомерничает, упрямо держит дистанцию и на откровенность не идет.
– За что, – спрашиваю, – ваш отец вашего же тестя погнал из директоров?
– Зачем это вам? – отвечает вопросом на вопрос. – Любопытство заело?
– Послушайте, – терпеливо начинаю его убеждать. – Без информации – любой, касающейся вашего отца, убийство я не размотаю. Помогите мне.
Он еще минут пять ломается, потом неохотно, едва раскрывая рот, как чревовещатель, выдает следующие сведения.
Царь уволил отца Марго за финансовые махинации. Вот уж точно: вор у вора шапку украл. («Но Марго ни слова, – предупреждает меня Принц, – она отца глубоко уважает».)
Своей молодой законной супруге Царь не изменял – во всяком случае, Принцу подобные случаи неизвестны. А вот она «способна на все» (произнеся эти слова, хозяин сталелитейных заводов аж передергивается от гадливости).
– Я лично убежден в том, что отца убил Кот, – внезапно говорит Принц. – Советую заняться этим типом вплотную. Будь на моем месте человек, подобный отцу, он бы давно убрал Кота и закрыл тему. А я рефлексирую, как Гамлет. Надеюсь, такой персонаж вам известен? – добавляет он иронично. – Действуйте, уважаемый, – голос его становится накаленно-жестким, – не спите на ходу, ищите убийцу, я вас за ручку водить не буду.
Крутой. Кругом одни крутые. Что за напасть! Раздраженно плюю, но не на пол, а так, символически, внутри себя, и ретируюсь.
На диване в гостиной сидит Марго, поникшая, как увядший цветок, – сравнение банальное до невозможности, но верное. Черные волосы льются на длинную склоненную шейку, грудки и узкие плечики. На слова прощания отзывается слабой улыбкой. По контрасту со своим преисполненным апломба мужиком она выглядит такой грустной и хрупкой, что щемит сердце. Э, да не собираешься ли ты втрескаться по самые уши, Королек? Только этого тебе не хватает для полного счастья.
Выхожу в ночь и снег, залезаю в «копейку» – и вот уже кидается под колеса и уносится назад укатанная шинами дорога, скользят деревья в подрагивающем свете фар. Прощай, светлая королева Марго, свидимся ли когда-нибудь? Может быть, это о тебе написал когда-то кривоногий поручик Мишка Лермонтов: «Творец из лучшего эфира соткал живые струны их, они не созданы для мира, и мир был создан не для них!» Не уверен насчет мира, а для меня ты не создана точно…
Из «копейки» названиваю «Есенину»:
– Нет ли чего свеженького?
– Пока по нулям, – в его артистичном баритоне звучит апатия. – А что у тебя?
– И у меня дупель-пусто.
Разъединяемся.
Набираю номер мобилы молодой вдовушки Царя.
Конечно, я мог бы попросту, без затей, сказать ей, что Принц нанял меня выяснить обстоятельства смерти ее муженька, но чутье, которому доверяю безоговорочно, подсказывает: не надо. Принц и его «мамаша», похоже, ненавидят друг дружку, особенно сейчас, когда начинается дележ наследства. А потому стоит мне только упомянуть имя магната – и вдовица пошлет меня так далеко, что шагать буду всю оставшуюся жизнь.
Почему-то был уверен, что у нее окажется жеманный голосок привыкшей к мужскому вниманию фифки, ан нет – жесткий, прагматичный, как у современной бизнес-леди.
– Я из журнала «Мадам Баттерфляй», – выдаю соловьиную трель. – Надеюсь, вы позволите взять у вас интервью, как у одной из самых обаятельных женщин города?
– Что-то не слыхала о таком журнале.
– Мы как раз делаем пилотный номер. Это издание о нашем городском бомонде и, прежде всего, о женщинах, которые составляют его гордость. Редактор даже намерен поместить ваше фото на обложке. Но если вы не желаете…
Она хмыкает, на секунду задумывается и соглашается: завтра в полдень, в спортивно-развлекательном комплексе на Котовского.
Что за дьявольщина! Уже второй раз – за короткое время – возникает на моем пути спортивный центр, в котором когда-то хозяйничал Серый. Словно богатеям негде оттянуться, как только здесь, на окраине, рядом с безмолвным лесом. Или судьба вновь подбрасывает мне подсказку, как бывало прежде?
* * *
День начинался уныло. Полусонно вставало сияюще-мутное солнце. Неспешно, словно бы нехотя опускался снежок. К одиннадцати этот ленивый снегопад как отрезало. Небо очистилось и заголубело.
Сейчас двенадцать. Дымные акварельные облака. Пропархивают редкие снежинки. Вдоль дороги – барашки барханов первозданного снега.
Домчавшись до цели, ставлю «копейку» на прикол и захожу в вестибюль спортивного центра, который сейчас почти безлюден – если не считать двух девчонок-администраторш. Плюхаюсь на упругий диван и покорно смыкаю веки, намереваясь ждать долго и упорно. Но вдова оказывается особой почти пунктуальной: опаздывает всего на девять минут, что для женщины, к тому же небедной, вообще опозданием не считается.
Ее появление предваряет звероподобный телохранитель, который спрашивает меня грубо и прямо:
– Это вы из журнала?
Получив утвердительный ответ, лаконично просит подняться, профессионально обхлопывает всю мою тушку и с вежливостью железного лома разрешает вернуться на место.
Только теперь появляется она, решительно постукивая каблучками высоких черных замшевых сапожек. Белая норковая шубка расстегнута, длинное тело в черном коротком платьице профессионально изгибается. До чего хороша чертовка! Впрочем, мордочка не в моем вкусе. Типичное рыльце манекенщицы, загорелое – результат благотворного действия солярия – и бездушное, с надутыми, как шина, губками.
Усаживается рядом, обдав волной острых французских ароматов. Накачалась на тренажерах, помылась в душике, опрыскалась парижскими духами и готова к интервью. Чем не жизнь!
Хмурит лобик, еле заметный под гривой русых волос, и, поиграв унизанными перстнями пальчиками, предлагает задавать вопросы.
Вытаскиваю диктофончик.
Повествует она охотно, сентиментальничая и мусоля детали. О том, как появилась на свет на Дальнем Востоке, в семье военного, как впятером – родители и трое детишек – мотались по огромной стране. Отец менял гарнизоны, она – школы. Окончил службу папаша в маленьком городке, где и осел навек, а она отправилась за высшим образованием в наш мегаполис. В институт не поступила, срезалась на математике, но добрые люди присоветовали обратиться в модельное агентство, дескать, там ей самое место.
Наконец речь заходит о ее знаменательной встрече с Царем. И тут энтузиазм очаровательной вдовушки гаснет, как пламя на ветру: дыма навалом и никаких конкретных фактов. Впрочем, на подробностях я не настаиваю, изредка задаю наводящие вопросы, исподволь подводя к смерти Царя, – и легонько пробую пальчиком. Она тотчас вскидывает бровки:
– А вы из того ли журнала, молодой человек?
Оставив вопросы (подождут), пробую поймать ее на грубую лесть – хавает (и с превеликим удовольствием). Холодные глазки обретают выражение загадочное и игривое. Окидывает меня оценивающим взглядом. Уж не клюнула ли всерьез? А, где наша не пропадала! Перехожу в контрнаступление:
– Не продолжить ли нам знакомство в другом месте?
– И где же? – интересуется кокетливо.
– В ресторане, например.
– А у вас, молодой человек, денег-то хватит заплатить за меня? – зло насмешничает она. И добавляет, помягчев: – Сегодня в семь, в моем коттедже. Записывайте адрес…
Обедаю дома. Гаврош (у нее выходной) кормит меня до отвала. А славно в своей берлоге, ребята, даже если она – махонький закуток в десяток «квадратов»! Можно растянуться на раскладном диване, который к ночи превращается в ложе, закинуть руки за голову и блаженствовать. Со стороны соседей-пьянчуг не слышно ни звука, то ли умотали куда, то ли захорошели.
Капельку передохнув, одеваюсь. На вопрос Гавроша «когда вернусь?» отвечаю неопределенно и отчаливаю.
Пока добираюсь до Яблоневого, голубовато-синий мир гаснет, насыщается темнотой, и фары встречных машин как будто горят ярче. Когда въезжаю в деревушку, кажется, что наступила ночь.
Как оно и полагается по статусу, «дворец» Царя, слегка напоминающий средневековый замок (башенки и шпили), куда внушительнее принцевых «палат». Над ним мерцает звезда. Остренькая, как граненый лучик света, она всегда видна на западе, и почему-то рядом с ней никаких других звездочек не обнаруживается. Одиночка, как я.
После короткой процедуры попадаю внутрь коттеджа. Выдрессированная девчоночка (должно быть, горничная) ведет меня из зала в зал, и моя башка начинает слегка кружиться от мелькания громадных картин в позолоченном багете, статуй, шпалер, рыцарских доспехов, звериных голов и прочих диковин. Впечатление такое, словно и впрямь угодил в старинный замок, и сейчас выйдет сам хозяин в накинутом на плечи струящемся алом плаще… Наконец оказываемся в небольшом помещении, предназначенном, скорее всего, для отдыха и мечтаний. Оно увешано гобеленами, на которых вытканы дамы и кавалеры жеманного 18 века, занимающиеся охотой и галантным флиртом.
Здесь теплятся свечи. Вдовица, вся в черном, эффектно восседает на небольшом канапе. Ласково кивает мне, одновременно непринужденным жестом отпуская девчонку, и та испаряется, будто и не было.
Собираюсь расположиться на ближайшем сиденье, но она указывает на местечко рядом с собой. Пристраиваюсь. В канделябре крошечными копьями подрагивают язычки пламени. Серебряный кудрявый голыш, известный под кликухами Амур, Эрот и Купидон, хоть сейчас (если судить по хитрой проказливой рожице) готов влепить в меня одну из своих стрелочек.
Воркуем, несем фантастический вздор, смеемся, и мне даже кажется, что я немножко влюблен, или это вино так кружит голову? При свечах личико вдовы женственно и романтично. Она собственноручно кормит меня засахаренными фруктами, держа их в тонких пальчиках и отставив мизинчик.
– Ты мне сразу жутко понравился. – Она приподнимает бровки, словно сама себе удивляясь. – В тебе есть что-то такое… рыцарское, – подбирает она, наконец, слово, соответствующее обстановке. – По-моему, ни одна женщина просто не сможет устоять… И я…
Ощущая себя благородным Ланселотом или самим Тристаном, которого искушает прекрасная дева, впиваюсь в ее рот, не встречаю сопротивления, и мы, ласкаясь, опускаемся на шкуру белого медведя, чьи стеклянные буркалы глядят вдаль с философским спокойствием…
Потом перемещаемся в умопомрачительную бело-золотистую спальню, такую я где-то уже видал – кажется, в старом американском фильме про бедную девушку, охмурившую богача-аристократа. По дороге делаю остановку в туалете, откуда по мобильнику сообщаю Гаврошу, что переночую у приятеля. Напоследок говорю вполне искренно: «Я люблю тебя, малыш». – «И я тебя», – откликается она.
Бедная моя, представляю, как заныло твое сердечко, но ты не позволила себе ни одного вопроса. Ты долго будешь пытаться уснуть, гоня тягостные мысли о том, где я и с кем. Но, если по совести, я действительно не изменяю тебе. Работа такая. Прости меня, малыш.
* * *
Утро встречаю в пышной кровати Царя, смастаченной под старину, а-ля Людовик какой-то. Инночка блаженно дрыхнет, вытянув долговязое тело. Волосы спутаны. Выбравшись из-под одеяла, отправляюсь в снежно-белую ванную. Из овального зеркала в тяжелой резной раме – уж не венецианского ли? – невесело скосоротившись, таращится небритый Королек. Показываю ему язык, он отвечает тем же. Споласкиваюсь и возвращаюсь в спальню, где натыкаюсь на холодный взгляд проснувшейся вдовы. Она призывно протягивает худую руку.
Присаживаюсь на кровать.
– А ты замечательный любовник, – томно произносит Инночка. Без косметики она выглядит более чем заурядно, рядовая девчонка, каких множество.
Целую ее в губы. Какой бы она ни была, я благодарен ей за прошедшую ночь.
– Забыла спросить. Ты женат? – Она внезапно хохочет, всплескивает ладошками. – Ну и потеха! Мне в голову не вступило, что у тебя может быть жена. Наверное, и детишки имеются. Признавайся, что ты ей наплел, а? Что у тебя срочная ночная работа?
– Живу я, солнышко, в гражданском браке, детей нет.
– Ну, гражданская жена – другое название любовницы, изменять ей не зазорно. А вот семья – это святое, этого не трожь. Мой тоже поначалу клинья подбивал: дескать, давай попробуем гражданским браком. Я сразу отрезала: или фата и марш Мендельсона, или катись, милый, куда подальше.
– Ты любила его?
– Смеешься? За что любить-то, подумай хорошенько. За кучу баксов? Старый козел только и умел, что делать бабки да убивать… – Она закусывает губку, потом неестественно смеется. – Надеюсь, об этом ты не напишешь?
– За кого ты меня принимаешь? После того, что между нами было…
– Ну это сегодня ничего не значит.
– Для меня – значит.
В моем взгляде и голосе суровая, почти торжественная нежность. Вдова, приподняв выщипанные бровки, смотрит на меня серьезно и задумчиво. Я ее озадачил. Она-то считала меня циником, пройдохой, а я вот какой – наивный и даже глупый. В ее хитреньких мозгах происходит процесс переоценки. Я не мешаю, пускай. Быть в Инночкиных глазах лохом – это мне на руку. Но вряд ли она сразу поверила в то, что я идиот, нужно еще доказывать.
– Только честно, ты своему не изменяла?
– Да ты что! Я еще не спятила. Радости на копейку, а проблем – ого! На миллион! Да если б он даже не разнюхал, а только подумал, что я ему рожки наставляю, в асфальт бы закатал.
– Такой ревнивый?
– Ужас. Грубый, неотесанный хам. Мурло.
– А сам, небось, девчонок-то пощипывал?
– И еще как! Его, старого кобеля, на свежатинку так и тянуло.
– Представляю, как ты с ним натерпелась.
– Ничего не дается просто так, – выдает она сентенцию. – Чем-то нужно поступаться.
После чего манит меня пальчиком под одеяло…
Растрепанная головенка Инночки, в которой крутятся вполне рациональные мыслишки, доверчиво лежит на моем плече, как до нее голова Анны и других женщин. Всякий раз, ощущая эту милую тяжесть, я счастливо млел. Вот и сейчас хочется жалеть и защищать. Ну не кретин ли я, пацаны?
– А ты не заливаешь, что хранила супругу верность? У тебя под боком растет-мужает пасынок. Студент. Признайся, заглядывается на тебя? В таком возрасте гормоны ох как играют.
– Чего ты несешь? – морщится Инночка. – Илья – он вообще не мужик. Одно слово: математик. Да мы с ним и не видимся почти, как чужие. Мирное сосуществование. И потом – у него подружка имеется.
– Наверное, такая же, с прибабахом?
Инночка поджимает губки, и я понимаю: залез не туда. Ладно, замнем.
– Странно. У Царя – и такой сынок. Он в университет случайно не на автобусе пилит?
– Какой автобус? У него «вольво».
– Наверняка цвета детской неожиданности. Нынешняя молодежь любит шокировать.
– Только не Илья. Выбрал по себе – черный. Красиво, конечно, но мрачно. А ты чего это Илюхой интересуешься? Часом не киллер? Если хочешь его пришить, признавайся, помогу, чем смогу. Кокнешь – мне больше достанется.
Инночка заразительно хохочет.
– Не слишком мы с тобой расшалились? – прерываю ее здоровый смех. – Все-таки прислуга кругом, а у стен тут, небось, уши, как у летучей мыши.
– Плевать! Теперь я здесь хозяйка! Захотела – любовника привела, ни одна тварь пикнуть не посмела. При Царе я прислугу ужас как боялась: наговорят чего, отмывайся потом, доказывай, что не верблюдиха. А теперь они, голубчики, у меня как шелковые. Жаловаться-то некому. Захочу, оргии устраивать буду!
И ведь будет!
Как ни сладко полеживать с обольстительной Инусей, пора возвращаться к суровой действительности. Полакомившись напоследок яствами и поцелуями, шагаю мимо наэлектризованной любопытством и иронией дворни, выпадаю на улицу – и жмурюсь от слепящего солнца. Утро ядреное, свежее, морозное, на мягких искристых сугробах лежат синие тени.
Когда за рулем «копейки» несусь домой, в порожней башке рождается дразнящая мыслишка: а ведь у меня есть неплохой шанс стать законным супругом Инночки, жить в довольстве и нескончаемом кайфе. Само собой, на ее ручку будет достаточно претендентов, понадобится кропотливая подготовительная работа, зато результат!..
Но, очутившись в своей клетушке, напрочь забываю об Инночке и своих брачных планах. В комнатке прибрано, на столе – прислоненная к сахарнице записка: «Королечек, суп в кастрюле в холодильнике, каша под подушкой. Я люблю тебя!» Последняя фраза – как крик отчаяния, и у меня пламенеют уши.
Автор
В этот день, 9 февраля, Марго возвращается из города в Яблоневое, в коттедж, который любит с такой нежной страстью, какую не испытывала ни к кому и никогда.
Коттеджу она отдает едва ли не все свободное время. Сегодня побывала в четырех городских магазинах, выбирая ткань для портьер. В глазах рябило от цветов и узоров, и все же она нашла то, что считала нужным.
Навстречу ей бежит сверкающий зимний день. Бледно-лиловый маленький «мицубиши» повинуется малейшему повороту руля. Марго обожает водить машину – это ее третья любовь (вторая – наряды, в которых она знает толк). Положив худенькие руки на руль, она с наслаждением ощущает нерасторжимую связь с автомобильчиком.
С довольной улыбкой, слегка покусывая губы, она представляет, как будут смотреться в гостиной новые серебристо-палевые портьеры из французского шелка… Господи, только бы все оставили ее в покое, дали возможность собирать очаровательные безделушки, читать, возиться в карликовом садике, слушать музыку и мечтать!
Следующий за «мицубиши» потрепанный синий пикап, набрав скорость, идет на обгон. Скосив глаза, Марго видит его, словно застывшего слева от нее, видит водителя, направившего в ее висок ствол пистолета, но это настолько невероятно, что сознание просто фиксирует происходящее.
В следующую долю секунды ее пробитая пулей голова откидывается на спинку сиденья, а руки еще делают несколько судорожных движений. Повинуясь им, автомобильчик вымахивает с дороги и врезается в дерево. От чудовищного удара передняя часть «мицубиши» сминается, рассыпаются осколки стекла, но мотор продолжает работать, агонизируя, сопротивляясь смерти. Содрогнувшись всем своим долгим стволом, сосна осыпает изуродованные останки машины хвоинками и чистым снежком…
Королек (9 февраля, продолжение)
Передохнув и закусив домашненьким, засовываюсь в «копейку» и качу в центр нашего городка.
Зелено-белое здание университета со скромным сквериком по соседству, построенное аж в позапрошлом веке, затейливо, аристократично, и благодаря ему этот уголок нашего городка выглядит цивильно и респектабельно.
Паркую «копейку» рядом с другими авто. Примечаю среди них «вольво» цвета воронова крыла – оно тут одно-единственное, ошибиться невозможно, устраиваюсь поудобнее и погружаюсь в неторопливый процесс ожидания.
Постепенно городом овладевает тускнеющая вечерняя голубизна. Когда голубое – небо с сероватыми и розоватыми облачками, здания, снег – становится синим, и загораются огни, возникает в институтских дверях и направляется к «вольво» высокий парень. Вываливаюсь из тачки и двигаю к нему.
– Вы – Илья?
– Да, – просто отвечает он.
– Меня нанял ваш брат, чтобы найти убийцу отца. Он не упоминал обо мне?
– Нет, – пацан явно не Цицерон.
– Тогда можете проверить. Позвоните ему. Я подожду.
– Зачем? – прожимает он плечами. – Я вам верю.
Славный хлопчик. Усаживаемся в его «вольво». Мельком при зыбком свете фонарей разглядываю пацана. В отличие от Принца – рафинированной копии папани, он нисколько с Царем не схож. Худой, темноволосый, с лицом аскета. Темные глаза смотрят внимательно и сконфуженно. По виду тинейджер, хотя заметны усики и намечается бородка.
– Гибель отца была для вас неожиданностью?
– Трудно определенно ответить… Насколько я знаю, сегодня в крупном бизнесе естественная смерть – редкость.
– Значит, по-вашему, его прикончили конкуренты?
Он задумывается, и я невольно обращаю внимание на его лоб – плоский, широкий, с выступающими лобными костями и надбровными дугами.
– Я размышлял об этом, – серьезно говорит он. – Нанимают киллера (а ведь это большие деньги), наверное, в том случае, если выигрыш от убийства превосходит затраты. Иначе просто нет смысла.
Ишь ты, четко формулирует.
– Но конкуренты от кончины твоего отца не выиграли. Что изменилось? Освободившееся место занял твой брат, который будет управлять хозяйством куда более успешно. Им же хуже.
– Мы не знаем всех обстоятельств, – хмурится он.
– И то верно. Хвостик убийства, например, может расти из очень давних событий. Отец не рассказывал тебе о своем прошлом?
– Нет. – Он опускает глаза, прибавляет неохотно: – Мы мало общались.
– И никто тебя не просветил на сей счет?
– Нет.
В моем большом, доверчиво распахнутом сердце зарождается махонькое зернышко недоверия. Чтобы информация о криминальной молодости папаши не просочилась к ушам сыночка, да еще такого продвинутого…
– Если не секрет, какие у тебя отношения с мачехой?
– Нормальные, – отвечает сдержанно. – Отец женился на ней три года назад. Я был уже достаточно взрослым. Мы оба с ней понимали, что матерью она мне стать не сможет, впрочем, она и не пыталась. Мы вполне корректны, как два человека, вынужденные жить под одной крышей. В общем, стараемся как можно реже попадаться друг другу на глаза.
– К матери заезжаешь?
– Иногда.
– А с ней как общаешься? Тоже нормально?
– Мы слишком разные люди.
Пацан явно себе на уме, застегнут на все пуговички, да еще и на «молнию» в придачу. Для очистки совести задаю еще несколько вопросов и отчаливаю.
– А все-таки тебе не следовало так легко идти со мной на контакт, не проверив личность, – поучаю напоследок. – Не забывай, убийца не пойман.
Он впервые улыбается, симпатично и ясно.
– А вы вчера были у мачехи.
А я-то его не углядел. Ишь ты, математик. Голова.
Пока мы – без особого для меня успеха – развлекались игрой «вопрос-ответ», стемнело окончательно, словно некий джинн зачернил небо волшебным углем, отчего оно светится гигантский черным опалом.
Снова оказавшись в своей «копейке», достаю сотовый и звоню бывшей жене Царя. Сообщаю, что ее старший сыночек нанял меня… и т. д. и т. п., и интересуюсь, когда она сможет меня принять. «А вы точно не из газеты?.. Да хоть сейчас».
Обитает прежняя супружница магната в том самом окраинном районе, где когда-то скакало мое голопопое детство и целовалась безмозглая юность. Качу мимо укрывшихся во мгле заводиков, заводов и заводищ, мимо маленькой площади с домиком культуры, сворачиваю, еду вдоль трамвайной линии и углубляюсь в районные недра.
Среди ветшающих сталинских халуп, выхваченных из тьмы скупым светом фонарей, обнаруживаю семиэтажный элитный домишко, паркую «копейку», вылезаю в зимнюю тьму, всхожу на третий этаж и нажимаю пупсик звоночка.
Дверь отворяет среднего роста полная женщина в зеленом халате с золотой росписью. Острижена коротко, покрашена под блондинку, отросшие волосы у корней темные и седые. Крепкая баба, хозяйственная, надежная. Только такая могла долгие годы терпеливо ждать муженька из тюряги и растить двух сыновей. И когда Царь турнул ее, поменяв на молоденькую, не сломалась, не из таковских.
Она приглашает меня на кухню, и там, прихлебывая крутой индийский чаек, я завожу приятную беседу. На мой вопрос, как ее именовать, баба бойко отвечает:
– Варварой. Обойдемся без отчества. Я ведь еще молодая, в самом соку, – и игриво подмигивает. В мои мозги на мгновение закрадывается нехорошая мысль: неужто придется ублажать и первую женку Царя? Вот уж чего хотелось бы избежать.
– Я столько времени без мужика, что за девочку сойду, – шаловливо продолжает она, передергивая сдобным телом. – Так какие ко мне вопросы?
Долго не размышляя, говорю первое, что лезет в голову:
– С мужем дружно жили?
Крупной рукой Варвара задумчиво теребит узорчатую салфетку.
– Не тот вопрос задаешь, парень. Тебя как кличут?.. Корольком? Ну, так вот, Королек, выслушай и сообрази. Замуж я вышла за бывшего зека – это как? Думаешь, кайф?
– Зачем тогда выходили?
– Жизни ты не знаешь, милай. У меня самой родитель отсидел. Мать его пятнадцать лет ждала. Гуляла, конечно, не без того, но не развелась, хотя спокойно могла, боялась очень, обещал убить, ежели не дождется. А мне заказала: упаси тебя Бог связаться с уголовником. Но видать мне на роду было написано с тюремным жить.
– Влюбились?
– Какое там. Я смолоду веселая была, заводная, мужики вокруг так и вились, ну и пошла по кругу. Вот, говорят, гены. И ведь точно, от генов этих никуда не денешься. Мать гуленой была – и я такая, она за зека – и я тем же макаром. А может, судьба такая? В общем, получилось так: мужиков много, а чтобы жениться – никого. А Царь, который к тому времени только из тюряги вышел, сразу предложил замуж. Порассудила я, всплакнула, уж очень не хотелось за зека, и решила: будь что будет. По-любому лучше, чем бобылкой куковать, все-таки семья.
– И какой он был муж?
– А никакой.
– Бил?
– Не без этого, конечно, но ведь и я баба не промах, не сильно позволяла. Речь не о том. В семью, паразит, ни шиша не приносил, все с корешами прокучивал да на девок тратил. А потом, когда в гору двинулся, и вовсе видеть его перестала. Правда, начал тогда детьми заниматься, старшего за границу определил.
– Зла на него не держите?
– Поначалу, когда узнала, что мне эту сучку предпочел, бесилась, не без того. А потом смирилась. Он мне хорошее жилье купил, денежки отстегнул немалые, живу как барыня. Ну а сейчас и вовсе успокоилась: он мертвый, а я живая.
– Кто же мог его?..
– Мало ли на свете «добрых» людей.
– А все-таки?
Она хмыкает, пожимает круглыми плечами.
– Я в мужнины делишки не вникала. Знаю одно: мои сыны этого сделать не могли. А то про моего старшего разные вонючие газетенки всякую гадость пишут. Ты этим бумагомаракам не верь.
– Часто сыновья вас навещают?
Водянистые глазки Варвары становятся жесткими и злыми.
– Ты меня с детьми не ссорь. Да если они вообще обо мне забудут, слова не скажу. Они лучше, правильнее отца-матери. Погоди, мои ребята еще такое совершат, мы только рты разинем. За них я кому хочешь глотку порву.
На этой патетической ноте наша беседа и завершилась бы, но внезапно Варварушка осведомляется:
– Что ж ты про Марго, кралю неописанную, невестку мою, не спрашиваешь?
– А именно?
– Так ее же сегодня чикнули. Или не в курсах? Эх ты, сыщик…
Огорошенный, выбираюсь на улицу, в темень, запихиваюсь в «копейку» и цепенею. В башке каша-малаша. Ну, с Царем понятно, но Марго-то зачем? Кому мешал этот безобидный цветочек?
И вдруг мною овладевает такая тоска по детству, такое желание хоть на мгновение уйти от запутанного и запутавшегося взрослого мира, что врубаю зажигание и двигаю к прежнему своему двору. Он рядом совсем, рукой подать.
Подъезжаю, сворачиваю – раз, другой. Останавливаюсь. Слева от меня двухэтажные домишки, в которых дружелюбно горят окна, прямо по курсу – высотка, справа – огромное пространство, зияющее, точно полая десна после того, как вырвали зуб.
Несколько лет миновало с тех пор, как истребили под корень мой домик и двор, но на этом месте так ничего и не построили. Вылезаю из «копейки», всматриваюсь в черноту. Вот тут была песочница, здесь – стол и скамейки, а на этом месте – перекладина для белья, на которую (как же давно это было!) Чукигеки водрузили свой телескоп.
Пу-сто-та, под завязку забитая снегом.
– Королек!
Каким-то чудом узнаю остановившегося возле меня человека.
– Щербатый?
– Он самый, – выходец из прошлого неистово трясет мою руку.
В моей голове проносится мгновенное воспоминание: двор, светлый летний вечер, Щербатый декламирует свои корявые, а тогда казавшиеся удивительными стихи, и слушают его такие же малолетки, как он сам, – я, Серый, Верка, Гудок.
– Пошли ко мне, – предлагает Щербатый.
– Погоди, ты разве тут живешь?
– С позапрошлого года. Мать загрызла, дескать, гробишь себя, такой-сякой. Мыкался по разным углам, а как мамаша померла, поселился в своей старой фатере.
Топаем к его домику – тому, что стоял напротив моего. По прихоти судьбы он уцелел, в нем светятся окна.
В квартире Щербатого мебели самый минимум: похоже, родительские вещи парень пропил. На кухне только газовая плита, пузатый холодильник, три табуретки-раскоряки и уймища порожних бутылок – на чумазом полу, на подоконнике, в раковине. С ними мирно сосуществуют мятые окурки, напоминающие скрюченные обрубки червей. Покопавшись среди дзинькающего стекла, Щербатый выуживает наполовину полную емкость. Потом, с головой нырнув в холодильник, выставляет на стол обкромсанную вареную колбасу, банку соленых огурцов, краюху ржаного хлеба.
– Извини, Щербатый, я за рулем. Мне бы чаю горяченького.
– «Если любит рюмочку, пусть не будет пьяница. А не любит рюмочки – больше мне останется», – нараспев, как обычно, декламирует поэт, ставя на плиту чайник.
– Клево сказано, – притворно восхищаюсь я, полагая, что это его вирши.
– Роберт Бернс, – веско говорит он, – шотландский поэт восемнадцатого века.
– Однако, забористые стишата сочиняли в восемнадцатом веке.
Читать бесплатно другие книги:
