Загадка о тигрином следе Кротков Антон

Глава 16

Стоило экспедиционерам снова оказаться в степи, как погода резко испортилась, но водитель обнадёжил – впереди, не так уж далеко есть ещё жильё, где можно будет заночевать. Буран, или шуган по-местному, поднимал облака песка, смешанного со снегом. В этом хаосе они чуть не проскочили мимо обещанной деревни.

Но вот посреди белого пространства действительно показались тёмные очертаниями жилых построек. Это был калмыцкий зимовник, состоящий из нескольких домов, тройки мазанок, каких-то сараев, конюшни. Однако долгожданное селение оказалось свежим кладбищем. Тиф выкосил всех его жителей. Трупы погибших людей валялись между домами – там, где человека застала смерть. Генерал запретил водителю останавливать машину. Хотя для продрогших до костей пассажиров каждая из проносящихся мимо построек под камышовой крышей, представлялась спасительным ковчегом, где можно было разжечь огонь и укрыться от ветра и холода за надёжными стенами. Не было для них сейчас большего наслаждения, чем слушать завывание ветра изнутри, пусть самого убого приюта. Хоть бы полчасика посидеть в тепле и сухости, прежде чем снова оказаться на семи ветрах!

Но генерал был неумолим. На полной скорости они проскочили селение и вновь оказались в степи. Путешественники не имели даже подходящего обмундирования, ибо большая часть полученных в Москве тёплых вещей пропала под Симбирском во время беспорядочного драпанья. Ах как бы им сейчас пригодились толстые лётные комбинезоны и унты из оленьих шкур! Там под Симбирском осталась не только одежда, чтобы укрыть страдающую от холода плоть, но и ящики с научными приборами, картами и книгами! Впрочем, каждый сожалел о своём.

– Эх, сейчас бы поспать пару часиков в шубе-венгерке, отороченной каракулем! – мечтательно произнёс комиссар, вспоминая о подаренной ему симбирскими коллегами-чекистами роскошной вещи.

Ситуация складывалась настолько скверно, что генерал даже временно отменил введённый им же сухой закон. Всем за исключением водителя, было позволено выпить немного спирта. А чтобы сидящий за рулём бедняга не превратился на ледяном ветру в сосульку, сумевший немного вздремнуть немец Вендельмут заменил его. После чего закоченевшему шофёру тоже позволили припасть к драгоценной фляге с согревающим.

Эта ночь, начавшаяся скверно, неожиданно закончилась совсем неплохо. Сперва в поднявшемся буране машина сбилась в пути, и казалось, всему конец, но неожиданно в свете фар возник длинный сарай без окон, с местами разобранной крышей. Это оказалась заброшенная овечья кошара, внутри которой путешественники развели костёр. По распоряжению генерала было установлено дежурство. Начальник первым взялся охранят спящих товарищей.

Одиссея растолкали среди ночи, когда пришла его очередь дежурить. Получив от немца карабин, он занял пост у окна. От монотонного наблюдения за однообразной степью глаза закрывались сами собой. Похоже, что он заснул, ибо не сразу почувствовал, как на плечо ему легла чья-то рука. Одиссей резко обернулся. Рядом стоял генерал. Тихим голосом он сказал:

– Эти всадники, что изуродовали мальчика, похоже охотятся за нами. Не знаю только, откуда им стало известно о нас. А язык чабанёнку отрезали, чтобы не проболтался… На наше счастье и на его беду паренёк попался в аркан раньше, чем узнал, кто гостит у него дома, а иначе возможно сохранил бы язык ценою наших голов. Теперь эти всадники рыщут где-то поблизости. В буране мы могли с ними разминуться.

Вскоре у Одиссея окончательно прошло желание спать. Дело в том, что генерал остался рядом. Они нашли много интересного обоим, как люди одинаково влюблённые в Восто. Увлечённо говорили о религии, философии, поэзии, применяя в беседах все тонкости речевых оборотов персидского и арабского языков. Генерал, зная об особом интересе молодого товарища к мусульманству стал рассказывать ему о суфийском ордене Ишкия – о мастерах, о таинстве техник, о световых столбах, об особых методах лечения людей.

По мере их знакомства интерес Лукова к человеку, который с разведывательными, дипломатическими и научными миссиями не раз был направлен в Афганистан, где исходил весь Гиндукуш и Гималаи, глотнул пыль древних дорог, повидал много интересного и необычного, познакомился со многими замечательными людьми, только возрастал.

Глава 17

На следующий день генералу вновь пришлось применить власть в отношении комиссара. Лаптев снова напился. Естественно, генерал потребовал у дебошира флягу со спиртом, заявив, что в условиях похода еда и спирт не могут принадлежать одному человеку. Комиссар попробовал попробовал поднять мятеж, но никто его не поддержал: немец, Луков и крутивший баранку шофёр – все были на стороне генерала. Чувствуя за собой силу, начальник пригрозил немедленно высадить Лаптева из машины за неповиновение. Граниту пришлось подчиниться, однако, он тянул с отдачей фляги.

– Что вы там застряли?! – нетерпеливо повысил голос Анри Николаевич. – Давайте, давайте её сюда!

Комиссар нехотя выполнил то, чего от него хотели.

– Пожалуйста, берите. Мне для общака ничего не жалко. Но стоило Вильмонту взять флягу, и отвернуться от дебошира, чтобы убрать спирт подальше, как взгляд буйного пьяницы сделался злобным, почти безумным. Он впился глазами в так неосторожно подставленный врагом затылок.

Одиссей не мог поверить, что такой опытный человек, как генерал, не просчитал грозящую ему опасность! То ли фальшивая покорность комиссара подействовала на Вильмонта успокаивающе, то ли он устал. А скорее всего просто годы брали своё, снижая реакцию и силу интуитивного предвидения.

– Осторожно! – предостерегающе воскликнул Луков и попытался предотвратить нападение. Да куда там! Комиссар сильно оттолкнул Одиссея и рванул из-за пазухи револьвер. Он привстал со своего места и с размаху ударил Вильмонта рукоятью Нагана по продолговатому затылку. Раздался очень неприятный глухой стук, и пожилой мужчина мешком привалился на дверцу, а подлый юнец сноровисто – чувствовалась изрядная практика в бескомпромиссных уличных стычках – саданул всё той же револьверной рукоятью в лоб, словно кастетом, наваливающегося на него с другой стороны гиганта-немца. После чего заорал, вылупив глаза:

– Всем смирно, сволочи! Теперь я тут распоряжаюсь! Кто что-то тявкнет против меня, сразу же получит пулю! Я вам…

Комиссара прервало громкое шипение тормозящих по снегу покрышек, пассажиры полетели со своих мест. Ударивший по тормозам водитель, вместе с Луковым набросились на Лаптева, повалили и начали ремнями вязать его. Пришлось изрядно побороться. Но в итоге смутьян оказался лежащим лицом вниз на полу кабины, руки его скручены за спиной, а ноги стреножены в лодыжках.

К счастью у немца оказался лоб, как у носорога. Он быстро пришёл в себя и сам без посторонней помощи поднялся на ноги. За генерала же пришлось изрядно поволноваться. Его осторожно перенесли с переднего сиденья на задний диван, подложили под разбитый затылок тряпку со льдом, влили в рот несколько капель спирта. В себя старик приходил постепенно. Вначале он что-то забормотал, не раскрывая глаз. Потом, разлепив веки, приоткрыл один глаз и стал непонимающе водить им по лицам склонившихся над ним подчинённых. У него спрашивали, как он себя чувствует, но старик не сразу стал слышать обращённые к нему слова.

И снова организм этого уже немолодого человека заставил всех уважительно изумиться той выносливости и запасу прочности, которые в него заложила природа. Вот старик начал осторожно ощупывать пальцами свой череп, потом хрипло ещё слабым дрожащим голосом объявил:

– Господа, должен вас огорчить – поминки откладываются: покойник скорее жив, чем мёртв.

У Одиссея отлегло от сердца – а старик то и в самом деле не промах! Как не худо ему сейчас, всё-таки нашёл в себе силы посмеяться над собственными бедами.

– Почему вы и в самом деле не вышвырнете эту паршивую овцу вон из машины? – задал Одиссей генералу вполне закономерный вопрос после того, как старик окончательно пришёл в себя. – Только грозите ему, а ведь он уже во второй раз поднимает на вас оружие. Сколько ещё вы собираетесь терпеть его выходки!?

– Соблазн избавиться от него был, – признался Вильмонт. – Но, подумав, как следует, я всё же решил, что это будет неправильно. Помните, я сказал вам, когда мы впервые увидели этот экземпляр в действии, что любой новый комиссар, которого нам пришлют, с большой долей вероятности будет только хуже предыдущего.

– Да, – согласился Одиссей. – Вы оказались правы. И я полагаю, тот факт, что уже второй комиссар подряд оказывается прохвостом, не простая случайность. Природа вообще редко допускает случайности, она их не любит. Как учёный, я предполагаю, что творящееся в нашей замкнутой группе безобразие, как в капле воды отражает картину нынешнего положения всей России. В стране поставлен невиданный по размаху и жестокости социальный эксперимент, когда широкая элита общества – дворяне, интеллигенция, офицерство, священники – уничтожается, изгоняется, а на первый план выдвигаются близкие новой власти выскочки. То есть налицо противоестественный отбор, который направлен на отсечение лучших. Но если культурные люди не объединяться и не начнут бороться с засильем хамов, пусть даже в узких рамках небольшой экспедиционной группы, то, в конце концов в масштабе всей страны попадут в рабство к ничтожествам.

Генерал нечего было возразить Одиссею, он лишь

заметил, что и среди большевиков встречаются по-своему порядочные и даже благородные борцы за идею. Впрочем, в главном он вынужден был согласиться с Луковым:

– Хотя по большому счёту вы конечно правы, Одиссей Гекторович, – в нашей бедной России нынче действительно преобладают прохиндеи различного засола. Мне рассказывали, уж не знаю, правда ли это, что незадолго до февральской революции этот Лаптев тайно приобрел где-то или украл списанный телеграфный аппарат, придумав гениальную по своей простоте и эффективности афёру. Он уходил из города, цеплял проволоку к проводам и передавал в ближайший банк распоряжение выдать ему некую сумму. Приученные доверять официальной телеграфной ленте банковские кассиры даже не могли заподозрить подвох и исправно выдавали мошеннику деньги. Так он гастролировал некоторое время по приморским городам Крыма и Кавказа, пока на его след не напала полиция. Его осудили и даже упекли в тюрьму. Но тут удачно грянула революция. Из застенков афериста вынесла на руках восторженная толпа погромщиков, как жертву проклятого царизма. На этом самом первом своём политическом капитале наш любезный комиссар и начал делать революционную карьеру. А результаты мы с вами, не скажу, что с удовольствием, но тем не менее имеем возможность наблюдать.

Неожиданно генерал поинтересовался у Лукова, как тот относится к тифозным блохам. Вопрос показался молодому человеку странным, и он замешкался с ответом.

– Вот видите – улыбнулся мудрыми глазами седой ветеран, – вы скорей всего воспринимаете этих зловредных насекомых, как неизбежное зло. Один мой друг – талантливый архитектор, построивший много великолепных зданий по всей России и во многих европейских городах, умер два года назад в тифозном бараке, и его безутешная вдова всё никак не могла смириться с чудовищным по её мнению фактом, что такого гениального громадного человека убила ничтожная тварь размером с горчичное зернышко. «Лучше бы он умер как-нибудь иначе, пусть даже погиб на войне, – сокрушалась она, – Мне бы от этого, наверное, стало бы легче. А то какая-то блоха!».

Как вы полагаете, Одиссей Гекторович, нам с вами станет легче, если на смену одному ничтожеству пришлют новое?

Подумав, Луков, всё же снова согласился, что новый Лаптев вряд ли окажется лучше нынешнего. А Вильмонт раскрыл ещё одну причину, по которой он собирался и дальше терпеть у себя в команде эту занозу.

– Мы должны учитывать, что у нас могут найтись активные противники среди московского начальства, которые постараются закрыть экспедицию, обвинив нас в умышленном устранении одного за другим двух политических представителей их большевистской партии. Но даже если экспедицию и не свернут, мы можем надолго застрять в Астрахани или в Ташкенте, пока будет вестись разбирательство и нам станут подыскивать нового комиссара. Для нас же каждый день на вес золота. Поэтому, мой дорогой друг, мы должны проявить выдержку. Впрочем, это не означает, что мы капитулируем перед этим Стенькой Разиным. В любом случае его надо как следует приструнить.

Они вернулись к машине. Лаптев, как ни в чём небывало громко храпел, перебравшись с пола кабины на пассажирский диван. Из его раскрытого рта стекала ниточка слюны. В этом отвратительном типе невозможно было узнать пламенного оратора с пронзительным вдохновенным взглядом, который умел с первых слов нравится тысячам своих слушателей.

Для начала Вильмонт взял спящего дебошира за ворот, хорошенько тряхнул и влепил две звонкие оплеухи – не из мести, а чтобы побыстрее проснулся. Лаптев открыл глаза, увидал перед собой старика и начал браниться.

А ну-ка, братцы вытащите его из машины, – распорядился начальник экспедиции. Упирающегося Лаптева выволокли на снег и поставили на колени. Связанный по рукам и ногам, совершенно беспомощный он сразу переменился – стал клясться, что всё понял и такого больше не повториться.

Луков смотрел на плаксиво скривившуюся мордочку «гордого пассионария мировой революции» и только диву давался. Человеческая натура не уставала поражать Одиссея своей непредсказуемостью и разнообразием. Кто бы мог подумать, что натура, окружённая героическим ореолом отчаянного храбреца, одним своим словом поднимавшего на белогвардейские пулемёты красногвардейские цепи, и не раз в своей ещё короткой революционной биографии командовавшего собственным расстрелом, так позорно потечёт от пары пощёчин!

Для большего «педагогического» эффекта Вильмонт наставил на хулигана реквизированный у него громадный револьвер. Лаптев сразу прекратил нытьё – зачарованно установился на дуло, нацеленное ему аккурат в переносицу, втянул голову в плечи, задрожал, стал умолять, заикаясь:

– Клянусь, б-больше ни глотка не сделаю. Поверьте!

«Крайняя жестокость – оборотная сторона трусости» – подумал Луков, вспомнив с каким безжалостным равнодушием комиссар посылал на смерть и лично убивал под Симбирском обвинённых им в трусости лётчиков. Оказавшись же сам в их шкуре, почти мгновенно сломался. Впрочем, Одиссей чувствовал, что натура комиссара намного сложнее. Гранит Лаптев был человеком обстоятельств и настроения. В определённые моменты психологического взлёта он мог действительно вести себя как сверхчеловек, но в минуты «эмоционального пике» пасть до уровня полного ничтожества, как теперь.

– Если не желаете, чтобы я прострелил вам башку прямо здесь, и оставил ваши бренные останки на растерзание шакалам, повторяйте за мной! – потребовал генерал.

– Говорите, – поспешил изъявить готовность Лаптев, и шмыгнул носом.

Генерал начал произносить слова на ходу придумываемой им клятвы:

– Клянусь, что если я ещё хотя бы раз попытаюсь угрожать словом либо оружием кому-то из моих спутников по экспедиции, или не дай бог всерьёз подниму руку на соратника, то пусть меня немедленно прикончат, как бешеного пса…

Комиссар торопливо повторил…

Когда клятва была принесена, генерал позволил развязать пленника, но мрачно сообщил, что оружие комиссар пока не получит.

– Я сам буду выдавать вам револьвер, когда того потребует ситуация.

Глава 18

– Ты куда заехал, я тебя спрашиваю! Да тебя к стенке за такие дела поставить надо! Глаза у тебя что-ли на жопе, дьявол ты орловский!

Снова расшумелся неугомонный комиссар. Лаптев просто не способен был жить без ощущения себя в любой бочке затычкой.

Оказалось, что шофёр попытался на полной скорости с ходу преодолеть вброд неглубокую речушку, которая показалась ему всего лишь крупным ручьём, да не рассчитал. Возле противоположного берега мотор заглох.

Поражало, как быстро комиссар умел забывать о собственных грешках. Он лёгко прощал себе любые «шалости», зато был совершенно нетерпим к промахам других.

– Эка, ты дура! – гремел на всю округу его митинговый голос. – Да я тебе не то что машину, хромого верблюда бы не доверил!

Впрочем, после недавнего инцидента комиссара никто уже не воспринимал всерьёз. К тому же шофёр по возрасту был если не старше комиссара, то во всяком случае являлся ему ровесником. И если поначалу Лаптев сумел внушить водителю почтение к собственной персоне, – а надо сказать, что Гранит умел это делать просто виртуозно, – то по ходу дела вся позолота с созданного великим мистификатором образа сошла, и новому члену экспедиции открылось подлинная – опухшая после похмелья рожа пьяницы и позёра с расквашенным носом. Поэтому шофёр оправдывался лишь перед начальником экспедиции и немцем:

– Сам не пойму, как такое получилось, – удивлённо чесал затылок парень и удивлённо указывал на грузно сидящий в воде автомобиль. – Думал, проскочу…

Шофёр виновато взглянул на выбирающегося из машины Лукова и счёл нужным добавить:

– Говорили: спешить надо, вот я и хотел, значит, ещё одного крюка избежать…

– Хорошо, что вы предлагаете? – деловито осведомился генерал.

– Мотор я справлю, – трубочку одну заменю, и он заработает – пообещал шофёр. – Но сперва можно попробовать зацепить один конец троса за бампер, а другой вон за тот большой валун на другом берегу, и самотягом вытянуться.

– Хорошо, действуйте, – согласился Вильмонт.

Водитель начал раздеваться.

– А можно я?! – вызвался Одиссей лезть в воду, по которой плавали льдинки, вместо шофёра. Ему хотелось доказать, что в экспедиции он наравне со всеми, а не учёный-белоручка. Генерал окинул его тощую неспортивную фигуру скептическим взглядом и повернулся к Граниту.

– А вы не желаете искупаться, господин комиссар? Или вы принципиальный противник мытья? Опасаетесь, подобно воинам Чингиз-хана, смыть с себя славу?

– Не называйте меня господином! – мрачно огрызнулся комиссар. – А слава моя при мне останется.

Лаптев скинул с себя полушубок, стянул рубаху, обнажив большую героическую наколку на безволосой мальчишеской груди. Это было настоящее художественное полотно, изображающее легендарного предводителя народного восстания атамана Степана Разина в тот момент, когда он швыряет за борт разбойничьего корабля свою наложницу – персидскую принцессу. Татуировка была снабжена трагически-кокетливой подписью «За революцию пожертвую самым дорогим». Становилось понятно, отчего он с такой лёгкостью бросал любовниц.

Через пару секунд Лаптев, оставшись в одних полосатых борцовских трусах до колен, переминался босыми ногами на снегу. Ледяная вода позёра не пугала. То, что на него обращены восхищённые взгляды, придавало Лаптеву такого куража, что похоже он даже не чувствовал холода.

Выполнив для разминки несколько упражнения из системы джиу-джитсу, он чуть ли нее бегом бросился в реку. Быстро добрался до автомобиля, зацепил один конец троса за его бампер, и направился дальше. Обмотав второй конец троса вокруг огромного камня на противоположном берегу, пронзительно свистнул, и принялся пританцовывать и горланить песни.

– Давай назад! – крикнул ему генерал. – Околеешь же мокрым на морозе, соломенная твоя башка!

Продолжая во всё горло распевать свои любимые блатные куплеты, одессит снова вошёл в проточину. Но на обратном пути с ним приключилась неприятность, едва не стоившая ему жизни. Гранит уже миновал середину речушки, когда вдруг будто потерял равновесие, взмахнул руками и рухнул на колени, сразу оказавшись по плечи в воде.

Вначале все решили, что неугомонный позёр просто продолжает дурачиться. Но Лаптев уже не пел, да и выражение его лица сделалось каким-то странным.

Первым догадался, что с комиссаром твориться что-то неладное Генерал. Он крикнул подчиненным, что дурака надо срочно спасать.

Шофёр в два счёта скинул с себя одежду и голым полез в ледяную воду. За ним генерал, попутно матеря незадачливого болтуна от которого одни неприятности. За ним молча последовал немец.

Луков тоже стал раздеваться, снова пытаясь влезть в воду. Но генерал остановил учёного:

– Помилуйте, Одиссей Гекторович! С нас и одного утопленника довольно будет. Увольте уж от обязанности и вас ещё откачивать.

Луков от обиды прикусил губу. Было неприятно слышать, что тебе не совсем доверяют, считают «комнатным фикусом», не способным наравне с остальными переносить все тяготы походной жизни.

Комиссара вытащили на берег едва живого.

Генерал сунул ему штоф.

– Пей.

Дрожащей рукой Гранит схватил флягу, поднёс к посиневшим дрожащим губам. Только булькнуло.

– Спасибо. Теперь жив.

Комиссар объяснил, что у него внезапно свело мышцы ног и странно перехватило дыхание, так что он едва не лишился чувств.

– А почему молчали, не звали на помощь? – строго спросил его генерал.

Сильно продрогший комиссар, отвечал, лязгая зубами:

– Сперва думал сам выберусь, а потом в голове помутилось… Совершенная ерундовина вышла.

– Эка, ты дура! – передразнил злопамятный водитель. – Сам себе выходит не хозяин, а ещё командовать лезешь! Сперва ума-разума поднаберись!

Лаптев на это замечание шофёра огрызнулся, но как-то вяло:

– Ври, Емеля, пока твоя неделя.

Когда комиссар, всё ещё стуча зубами, и покрякивая, одевался, Одиссей вдруг увидел, как он надевает себе на палец перстень с крупным бриллиантом. Луков мог поклясться, что видел похожий перстень у провожавшего их представителя разведотдела штаба армии. Лаптев заметил недоумение «профессора». Нисколько не смущаясь, прохиндей пояснил, что реквизировал золотой перстенёк у штабной крысы для целей мировой революции, и сразу по возвращении в Москву сдаст его, куда следует для поддержки революционных матросов германского Киля.

Через пару часов машину удалось вытащить на противоположный берег. Здесь же решили заночевать, а утром снова отправиться в путь. Развели костёр. В качестве дров использовали сухой вереск. К счастью этого кустарника на берегу реки оказалось достаточно. Только дым от костра был едкий. Ну да никто уже особо не обращал внимания на столь мелкие неудобства.

Сели ужинать. Зная, что в дороге членам московской группы на найти абсолютно ничего из еды, армейские интенданты снабдили их кое-каким провиантом.

К ночи ветер стих, зато стало примораживать, поэтому все старались расположиться как можно ближе к огню. Увещевания генерала, что делать это опасно, не помогали. Дело в том, что из-за какой-то проблемы в бензосистеме машины всё, что находилось в ней, включая одежду пассажиров, пропиталось парами бензина. Так что существовала опасность при слишком близком контакте с пламенем в одно мгновение превратиться в живой факел. Но когда холод начинает потихоньку сводить с ума, доводы рассудка перестают действовать. Полученных из еды калорий не хватало для обогрева тела на таком морозе. Понимая это, генерал оставил уговоры и перешёл к более действенным методам убеждения: толстая суковатая палка и кулак действовали лучше любых слов.

А чтобы подбодрить своих людей, заставить их хотя бы на время забыть о холоде, старый бродяга неожиданно затянул: «Ох ты степь широ-ока-ая, степь ра-аздо-ольна-а-а-я…».

Шофёр подхватил. Даже немец задумчиво глядя в огонь, замычал. Слова песни были ему неизвестны, но мелодия разбудила что-то сокровенное и в его душе. Оказалось, он не столь уж «дубоват», как могло показаться вначале.

Луков поднялся. Одна мысль не давала ему покоя. Ради неё он готов был покинуть место возле костра и пожертвовать сном. Любопытство учёного оказалось сильнее холода и усталости. Ещё накануне, когда они вытаскивали застрявшую в реке машину, молодой учёный обратил внимание на высокий холм на противоположном берегу. Курган такой правильной формы вряд ли могла создать природа, скорее он был рукотворным. А значит, теоретически здесь могло находиться древнее скифское захоронение.

От такой мысли у Одиссея захватило дух! Он уже приметил у водителя лопату, и решил после ужина попробовать выкопать небольшой тестовый шурф у основания кургана. Если же место окажется перспективным, то следует отметить его на карте, чтобы когда-нибудь вернуться сюда с настоящей археологической экспедицией.

Кабинетный учёный ощущал неведомую прежде радость. Упивался истинной свободой оттого, что можно вот так уйти подальше от походного костра, чтобы остаться наедине со звёздным небом. Одиссей попытался представить себе, как жили тысячу лет назад под этим самым небом. Фантазия, словно машина времени, перенесла его в далекое прошлое, стала рисовать картины давно отшумевшей жизни.

Книжные иллюстрации, которые он так часто и подолгу – до рези в глазах любил рассматривать, вдруг ожили – обрели краски и запахи реальной жизни. Мысленным взором он видел орды кочевников, которые владели этой степью много веков назад, ожесточённые стычки между конкурирующими племенами за жизненное пространство. Возможно одна из таких битв произошла прямо у подножия этого холма, под которым похоронено тело изрубленного мечами военного вождя древнего народа. В сознании сами собой всплыли строки древнего поэта:

Луков другими глазами вглядывался в тёмное пространство перед собой. Бесшумно падал снег. Там впереди лежала почти безлюдная, враждебная человеку, неумолимая как смерть степь. Где-то во мраке рыскали вражеские конные разъезды, от которых пощады не жди.

Воображение его так разыгрывалось, что молодой человек начал прямо голыми руками разгребать снег, ему подвернулся какой-то камень и он принялся долбить им мёрзлую землю. Конечно, орудовать столь примитивным инструментарием, да ещё во мраке, когда ничего толком не видно, было смешно и непрофессионально. Только Одиссей всё равно чувствовал кураж. Азарт кружил ему голову! Это было как в детстве, когда дух приключения и авантюры – важнее всего! Уже ради этого стоило покинуть Москву и отправиться в неведомые земли…

Неожиданно Одиссей услышал тихое бормотание.. В первую секунду ему даже стало не по себе, Рядом был курган с возможно упрятанной в его недрах могилой. Однако, прислушавшись, Луков узнал голос комиссара. Тихо, чтобы не быть услышанным, тот скороговоркой произносил слова иудейской молитвы. Поразительно, но этот кровавый упырь, воинствующий проповедник атеизма, на самом деле не являлся безбожником! Свою веру он старательно скрывал, но при первой же возможности уединился для вечерней молитвы. Тактичному Лукову стало неловко, что он случайно проведал о тщательно скрываемой этим человеком тайне, и он постарался бесшумно удалиться.

рислушавшись, Луков узнал голос комиссара. Тихо, чтобы не быть услышанным, тот скороговоркой произносил слова иудейской молитвы. Поразительно, но этот кровавый упырь, воинствующий проповедник атеизма, на самом деле не являлся безбожником! Свою веру он старательно скрывал, но при первой же возможности уединился для вечерней молитвы. Тактичному Лукову стало неловко, что он случайно проведал о тщательно скрываемой этим человеком тайне, и он постарался бесшумно удалиться.

Одиссей вернулся к костру в удивительном настроении. Набрал в грудь воздуха и запел вместе с генералом. Вильмонт с любопытством посмотрел на буквально светящегося непонятным счастьем молодого человека.

– Что с вами такое?

Одиссей признался:

– Кажется я начинаю привыкать к кочевой жизни и даже видеть в ней приятные моменты.

– Очень этому рад-с – удовлетворённо кивнул генерал. – А то признаться с первого дня нашей одиссеи, уж простите меня за невольный каламбур, жду, что вы объявите о своём возвращении в Москву.

– Нет, я не намерен возвращаться – очень серьёзно ответил Луков.

– Что ж, прекрасно… Вы, как я вижу спать не собираетесь. Хотите, покажу несколько карточных трюков? Авось пригодятся.

Генерал принялся виртуозно демонстрировать фокусы из арсенала шулеров. В колоде, которой он манипулировал, отсутствовала лишь карта джокера.

– Не кажется ли вам, Анри Николаевич, что с исчезнувшим шутом связана одна история?

– Припоминаю, – согласился генерал, и небрежно, как бы мимоходом, заметил: – Кстати, эту колоду я одолжил у нашего дражайшего комиссара, и как я успел заметить, у него при себе не одна такая.

Генерал отвернулся к водителю:

– Теперь я буду учить вас!

– А чего меня учить: моё дело машина!

– Э, братец, этого маловато, – не согласился с водителем начальник экспедиции. – Надо постоянно повышать свой уровень в в разных сферах. Запомните, любезный: невежественный солдат позорит не только себя, но и своего командира, и всю часть.

– А что я такого сделал? – удивился и насторожился парень.

– Необходимо понимать обстановку и вообще быть тактичнее. Должно знать обычаи местного населения. Это же Восток, тут свои традиции. Вы ведь, голубчик, в этих местах уже, наверное, не первый месяц?

– Да почитай уже как год.

– Вот. А до сих пор не уразумели, что нельзя дуть на кумыс, и тем более выплескивать его остатки в костер. Ведь здесь верят, что кобыла после этого не будет давать молоко. Хозяин стойбища принял нас радушно, но ведь мог истолковать наши промахи, как неуважение к своему дому.

– Да, промашка вышла, я понимаю, – уныло согласился шофёр.

– А, по-моему, это предрассудки и религиозные пережитки, с которыми мы – большевики будем решительно бороться! – подал голос из темноты незаметно вернувшийся в лагерь комиссар. – Пора начинать революционизировать быт далеких окраин.

Комиссар, как ни в чём небывало, завёл заезженную пластинку антирелигиозной пропаганды, которая уже успела всем порядком надоесть, поэтому никто его особо не слушал. Генерал предложил немцу сыграть в маленькие дорожные шахматы. А Луков обратился к водителю с просьбой дать ему лопату.

Но уже в следующую минуту возникшая во мраке ночи опасность заставила Лукова мгновенно забыть о своей просьбе.

Глава 19

Неожиданно из окружающего мрака донеслись выстрелы. Сидящие вокруг костра люди восприняли их, как гул индейских барабанов, возвещающих о приближении грозного часа длинных ножей. Все замерли, даже на некоторое время перестали дышать, пытаясь расслышать любой звук, доносимый легким ветерком с той стороны.

– Слышь, братцы, пальба-то недалеко! Ей-богу недалеко! Отряд сюда идёт! – вполголоса произнёс водитель.

Все стали обсуждать, что это может быть за отряд, и надо ли им немедленно покинуть место стоянки.

– В открытой степи в тихую погоду выстрелы слышно за много вёрст – уверенно пояснил бывалый путешественник Вильмонт. – И раз стреляют, значит не про нашу душу заварушка.

Эти слова немного разрядили обстановку. Только теперь Луков с большим уважением отметил про себя, что генерал очень толково выбрал место для костра – в небольшом углублении, так огонь не был заметен со стороны. До утра их лагерь был надёжно скрыт пеленой ночного мрака. И правильно, что начальник решил пока затаиться, рокот заведённого автомобильного мотора разнесётся на много вёрст и выдаст их нахождение.

Было решено до утра охранять лагеря попарно – для пущей уверенности, что если даже один часовой вдруг случайно заснёт или утратит бдительность, то его напарник всё же заметит опасность. Одиссей вызвался занять пост первым. Напарником к нему генерал назначил самого себя.

Мороз крепчал. Одиссей напрягал зрение и слух, чтобы вовремя заметить неприятеля. Между тем, после нескольких часов на морозе у Лукова начали неметь уши. Его тёплый шлем на козьем меху – последнее, что у него осталось от прекрасного снаряжения, полученного в Москве, был украден кем-то из соседей по солдатской теплушке. Врождённая интеллигентность не позволила Лукову поднять из-за этого шум. На железнодорожном рынке он обменял превосходное вечное перо «Паркер» на худой картуз со сломанным козырьком. В этой хлипенькой шапчонке его уши вскорости могли превратиться в пару сосулек и отвалиться. Луков пробовал растирать их снегом, но это мало помогало. Видя его мучения, генерал снял с себя шапку-ушанку, объяснив, что привычен к степным морозам.

Одиссей пытался отказываться, но начальник сказал:

Запомните одну из главных заповедей путешественника: «Голову и ноги держи в тепле!».

За полчаса до рассвета очередной дежурный разбудил лагерь. В котелке на костре уже закипала вода. Одиссей так и не заснул, отчего чувствовал себя совершенно разбитым. Лишь чашка крепкого чая вприкуску с кусочком сахара придала ему сил.

Генерал же выглядел, как обычно бодрым и подтянутым, несмотря на то, что ему тоже почти не удалось поспать в эту ночь. Подбородок его был чисто выбрит, волосы причёсаны, форма выглядит опрятно. От начальника пахло туалетным мылом. Как ему удавалось, несмотря на бессонную ночь и все трудности похода, оставаться таким чистюлей, лежало вне понимания Одиссея, чья физиономия напоминала щётку, а от немытого тела несло псиной. Другие члены экспедиции выглядели не лучше, разве что после вынужденного купания в ледяной воде от них пахло поприятнее. И всё же рядом с генералом остальные участники экспедиции выглядели бывалыми окопниками. Даже Вендельмут временно изменил своей немецкой чистоплотности, видимо, махнув на себя рукой до прибытия в первый крупный город.

Но наглядный пример заразителен и, глядя на начальника, Луков нашёл в себе силы раздеться и обтереть тело снегом, а затем решился попросить у начальника его бритвенное лезвие фирмы «Бауэр и сыновья».

– Я забочусь об остроте своей бритвы, как хороший драгун о своей сабле, поэтому никому не даю её в долг, – пояснил генерал и дружески похлопал молодого коллегу по плечу, – но вам, мой друг, всегда пожалуйста!

После завтрака снова тронулись в путь. Снова мимо потянулась безлюдная однообразная равнина. Эта беспредельная и гладкая, как спокойное море степь могла бы навеять настроение глубокого меланхолического покоя, если бы не постоянная готовность к встрече с опасностью.

Около полудня полетела рессора. На ремонт ушло несколько часов. После чего снова однообразно потянулись вёрсты и часы под монотонный гул автомобильного движка. Только с наступлением темноты генерал позволил остановиться для отдыха. Но на рассвете гонка возобновилась…

Впереди показалось одинокое подворье. По приказу генерала водитель остановил машину в полуверсте от почтовой станции. Кому-то предстояло отправиться на разведку. Все замерли, ожидая, на ком начальник остановит свой выбор. Комиссар самодовольно улыбнулся. Он уже знал, что за неимением добровольцев генералу придётся вручить ему револьвер и доверить совершить вылазку. И тут Одиссей неуверенно поднял руку, словно гимназист:

– Анри Николаевич, позвольте мне?

Глава 20

Луков и представить себе не мог, каково это – оказаться одному в голой степи с тяжёлым карабином на плече, который тебе пока скорее непривычная, неудобная ноша, чем надёжная защита. Ведь случись что, твои непривыкшие обращаться с оружием интеллигентские руки начнут спазматически дёргать затвор винтовки, так что толку от неё будет не больше, чем от обыкновенной палки. Правда, несколько лет назад Луков прошёл короткий курс военной подготовки, только в любом деле нужна регулярная практика.

Одиссей оглянулся на контрастно чернеющий на снегу силуэт автомобиля. Каким же маленьким и далёким он показался ему!

Было слышно, как приглушенно стрекочет двигатель – генерал запретил водителю глушить мотор, только не совсем ясно с какой именно целью: то ли для того, чтобы без промедления устремиться на выручку высланному в дозор подчинённому, то ли, чтобы мгновенно укатить прочь, если разведчику не повезёт попасть в западню. Не то, чтобы Одиссей всё ещё не доверял Вильмонту, просто успел понять, что на войне действуют свои суровые законы, и жизнь одного солдата может быть легко принесена в жертву ради спасения жизней многих, и выполнения поставленной боевой задачи.

Одиссею вспомнилось страшно бледное лицо пастушонка, которому рыскающие по степи шакалы отрезали язык, и он вновь оглянулся на автомобиль. «Перестань оглядываться! А то они решат, что ты струсил!» – одёрнул себя Луков. Пора уж было входить в отчего-то настежь распахнутые ворота, за которыми начиналась территория полной неизвестности, а он всё медлил…

Хотя окружающие постройки не выглядели заброшенными, Одиссей напрасно вглядывался в окна домов в надежде заметить мелькнувшее за их стёклами лицо или смутный силуэт. Почтовая станция будто вымерла. Никто не вышел навстречу машине, хотя в степи гул мотора разносится на много вёрст. Это было очень странно, ибо бывалый путешественник Вильмонт говорил о другом…

С упразднением всех государственных институтов бывшей царской империи сама собой упразднилась и мелкочиновничья должность станционного смотрителя, в чьём ведении находилась любая почтовая станция. Но, как правило, деваться этим людям от казённого дома и годами заботливо выстраиваемого при нём хозяйства было некуда, и смотрители продолжали доживать свой век по месту бывшей службы. Часто вместе с ними оставались и многие станционные служители, ибо в разорённой гражданской войной стране, в которой не действовали никакие законы, кроме закона силы, сниматься с насиженного места было опасно.

В прежние времена на этой станции должно было быть достаточно многолюдно. Дорога эта считалась достаточно оживлённой, и для обслуживания проезжающих требовалось немало народу. Помимо жилой избы, в которой мог проживать сам смотритель с семьей, на постоялом дворе или «яме» имелся трактир и множество хозяйственных построек, включая конюшню, кузницу, шорную для хранения конской упряжи. Куда подевались все эти трактирные половые, мастера, умеющие ловко подковать захромавшую кобылу и быстро починить сломанное колёсо, можно было только догадываться.

Вдруг заскрипела приоткрываемая дверь, Одиссей вздрогнул и поднял винтовку наизготовку. Из сарая, возле которого на снегу были разбросаны пучки соломы, появился кот. В зубах он держал пойманную мышь. Увидев человека, полосатый «Васька» приветственно замяукал и радостно побежал навстречу Лукову. Хоть одна душа была ему рада! Приблизившись вплотную, кот положил перед человеком свою добычу и принялся доверчиво тереться о ноги пришельца, громко урча. Мирное поведение «котофеича» как-то сразу успокоило Лукова и вывело его из состояния тревожной нерешительности. Вслед за хвостатым провожатым Одиссей начал осматривать тут всё. Вначале он заглянул в большой сарай, в котором стояли сани и лёгкая кибитка. Затем в конюшню, но лошадей здесь не оказалось. Тогда молодой мужчина направился к большой избе. Построена она была основательно с прицелом на многие десятилетия, ибо сложена была с большим умением из крупных калиброванных брёвен, которые ещё нужно было привезти в безлесую степь издалека.

В избе ни души. Дом был разделён на две части перегородкой. В одной «комнате», где мебель была чуть получше наверняка обитал сам смотритель со своими домочадцами; другую же хозяин мог сдавать за плату привередливым пассажирам, которые не желали ночевать на постоялом дворе вместе с простонародьем.

Молодой человек потрогал печь – она была ещё тёплая. Создавалось впечатление, что хозяева только недавно в большой спешке бежали отсюда – сундуки были раскрыты, хранящиеся в них вещи в беспорядке разбросаны по полу.

Осторожно ступая меж фотографий, детских игрушек и осколков разбитой посуды, Луков подошёл к пустой люльке, подвешенной на вбитом в потолок крюке и в задумчивости слегка качнул её.

Такие ребусы были по части опытного разведчика, и вообще пора было условным знаком сообщить ожидающим товарищам, что «библиотечный червь», каким они его считали, не сплоховал, и справился с первым порученным ему самостоятельным заданием.

Одиссей вышел во двор. Проходя мимо колодца, Луков непонятно зачем заглянул в него и тотчас в ужасе отпрянул.

Глава 21

Генерал едва заглянул в колодец, в котором Луков обнаружил мертвецов. Затем бывший жандарм долго осматривал двор, зашёл в дом, после чего направился в степь. Более молодые подчинённые едва поспевали за широко шагающим стариком. По пути Вильмонт вытащил из кармана и показал несколько стрелянных патронов:

– Вот эта гильза от охотничьего ружья. Я нашёл её в доме. По всей видимости, хозяева пытались минувшей ночью дать отпор незваным гостям. А эти гильзы от британской винтовки нью-энфилда – со двора.

Конские следы тянулись от постоялого двора в неглубокую лощину с пологими склонами. В овраге примерно в ста шагах от станции экспедиционеры наткнулись на обезображенный труп женщины. Подол юбки у неё был задран, голова и часть плеча снесены ударом сабли. Живот вспорот, внутренности вывалились наружу невнятной массой. Луков поспешно отвернулся от страшного зрелища, его замутило. Вдруг Одиссей услышал знакомое мяуканье – его издавал уже знакомый ему кот, тоже пришедший поглазеть на тело одной из своих хозяек

Генерал наклонился, чтобы погладить ластящегося к нему мурлыку, после чего внимательно осмотрел убитую женщину.

– Белоказаки – деликатно подсказал ему водитель. – Они всегда так – наиграются с человеком, а потом шашкой голову с плеч, словно качан капусты.

Немца поразила жестокость убийц. Потрясенный Вендельмут воскликнул:

– Варварский страна! Я ещё понимать, когда мужчины убивать мужчин, но зачем резать голову и живот фройлян! Нам надо быстро ехать отсюда, шнель-шнель!

Для немца, который редко без крайней необходимости произносил за раз более пяти слов, столь длинная тирада была необычна и свидетельствовала о его крайнем волнении.

Генерал что-то пробубнил в ответ, трогая пальцем и даже нюхая конский навоз – он снова занялся следами на земле.

– Я бы этих станичников – всех под пулемёт! – процедил, скрипнув зубами комиссар Лаптев.

– Басмачи! – пробормотал Вильмонт себе под нос – впрочем, достаточно громко, чтобы все его расслышали.

– Басмачи?! – удивлённо переспросил водитель. – Я здесь не первый месяц, знаком со многими местными. И вот что я вам скажу, товарищ: басмачей в этих краях не видывали даже при царе. Они там, – шофёр махнул рукой на Восток, – в Туркестане, в Ферганской долине, в сотнях верст отсюда.

– И всё-таки это не похоже на «старания» казаков – стоял на своём генерал, стряхивая снег с колен. – Не их почерк.

– Не представляю, зачем басмачам понадобилось так далеко уходить от родных краёв? – пожал плечами шофёр.

– Возможно – жадность, – предположил генерал. – Быть может, за наши головы кем-то обещаны полные курджумы золота.

Генерал мог в подробностях рассказать о каждой лошади, которая прошла здесь, черпая всю информацию из отпечатков оставленных её копытами.

– Кони боевые, не крестьянские – под тяжёлыми кавалерийскими сёдлами. Это не казачьи кони и не «степняки». Я отлично знаю степных лошадок местной породы, много на них ездил. Они малорослые, быстрые и неутомимые. У «калмыков» короткая шея и узкая грудь. Круп у них как бы опущен. Но здесь прошли высокие и рослые скакуны туркменской породы – «кабаиры». Бывают «карабаиры» самаркандские, бухарские, ферганские, ташкентские, хотя лично мне более по душе «карабаиры» каршинские. Во главе отряда ехал человек на превосходном арабском скакуне не старше пяти лет.

Вильмонт продолжал всматриваться в следы на снегу, словно читая по писанному:

– Всего лошадей здесь прошло не менее пятнадцати. Но полагаю, что всадников не так много. Просто у них есть сменные кони, на которые они загрузили взятую на станции добычу. Злые и опытные мужики! Давно воюют вместе, – понимают друг друга с полуслова, и беспрекословно повинуются своему командиру.

Вначале Луков немного рассеянно слушал то, что говорит генерал. Молодой человек находился в некоторой прострации, стараясь не смотреть в сторону изуродованного трупа. Но то, как старый разведчик рассказывал подробности события многочасовой давности, заставило Одиссея забыть про головокружение и тошноту.

– Женщину приволокли на аркане, – определил Вильмонт. – Но надругались над ней и убивали её только трое. Вот следы узбекских сапогов-чувяков насильников. Их получившие временную свободу от удил кони свободно передвигались какое-то время, – искали траву под снегом. Остальные всадники, не дожидаясь, когда товарищи закончат забавляться с пленницей, уехали дальше.

Генерала удивила не столько жестокость, сколько жадность басмачей – по всей видимости, они захватили на станции нескольких лошадей и в том числе хромую кобылу. Проку от тощей больной лошадёнки было немного, зато она могла сильно замедлить скорость отряда. Разве что бандиты намеревались на ближайшем привале сварить из её мяса плов.

Генерал предложил вернуться к дому. Возле коновязи он определил, что, судя по количеству конского навоза, басмачи довольно долгое время провели на почтовой станции.

– Похоже на то, что они готовили западню. Но что-то изменило их планы.

Генерал взглянул на Лукова.

– Так что вам повезло, что вы не попали в капкан, поставленный опытными охотниками.

Лукова вдруг начало трясти. Его натянутые до предела нервы не выдержали. Из глаз сами собой брызнули слёзы. Окружающий мир вдруг поплыл, гулко застучала кровь в ушах. К горлу подступила тошнота, он даже пошатнулся.

– Ну, ну, спокойнее! – услышал Одиссей обращённый к нему участливый голос Вильмонта. – Дышите глубже.

Одиссей попытался последовать рекомендации генерала, но тут его вырвало. Он не знал, куда ему деться от стыда. Молодому человеку казалось, что товарищи с насмешкой смотрят на него. Было чрезвычайно обидно, преодолеть собственный страх, чудом разминуться со смертью, и вот когда всё уже осталось позади, смазать всё произведённое на товарищей впечатление внезапной истерикой!

Но генерал был другого мнения на его счёт:

– Похвально-похвально, коллега! Вы показали себя молодцом! Полагаю, к концу экспедиции вы будете крепко стоять на собственных ногах. А в будущем сможете возглавить научно-исследовательские партии…

После нескольких ночёвок в степи возможность выспаться на нормальных кроватях в протопленном помещении воспринималась как неслыханная роскошь.

Обед организовали из остатков привезённых с собой продуктов, ибо похозяйничавшие в доме бандиты очистили весь погреб. После трапезы Вильмонт расстелил на столе карту. Так как на почтовом тракте перехватить их было проще всего, генерал согласовал с водителем новый – витиеватый маршрут, идущий «вокруг» основной дороги.

Уже когда садились в машину, Одиссей случайно устремил взгляд вдаль. На вершине дальнего холма будто мелькнул силуэт всадника и тут же пропал. Одиссей решил, что ему просто показалось, ведь в степи подобный обман зрения не редкость.

Глава 22

Полная луна заливала окружающее пространство магическим голубоватым светом и отражалась белым диском в тёмных водах реки, которая почти освободилась от сковывавшего её ледяного панциря. Стремительное течение уносило прочь остатки ледяного покрова.

Мост, на который они рассчитывали – исчез: то ли был кем-то разобран, то ли снесён начавшимся ледоходом. Впрочем, к подобным сюрпризам путешественникам было не привыкать. Решено было на рассвете искать подходящий для переправы брод, а пока становиться лагерем.

Все так проголодались, что решили немедленно разжечь большой костёр, чтобы сварить в экспедиционном котле еду «на всю артель». Лукова послали набрать камыш для костра. Двигаясь по берегу реки, он то и дело останавливался, поднимал лицо к волшебному небесному фонарю, любуясь жемчужным сиянием, которым он наполнял подлунный мир.

Вдруг Луков заметил отчётливо отпечатавшиеся на подтаявшем снегу следы. Они тянулись вдоль берега и образовывали тёмную мокрую прогалину. Вернувшись к костру, Одиссей рассказал генералу о своей находке. Они вместе двинулись по цепочке следов и вышли к тому месту, где, судя по отпечаткам копыт, двоих мужчин ожидали стреноженные лошади.

Луков ожидал, что генерал немедленно свернёт лагерь, и они поспешат вниз по течению в поисках мелководья, подходящего для переправы. Но Вильмонт решил иначе:

– В любом случае мы в ловушке, ибо прижаты к реке. Наши враги – полные хозяева положения, они могут выбирать, где и когда нанести нам удар. Единственное, что мы можем в этой ситуации сделать, это набраться сил перед предстоящим сражением.