Обреченность Герман Сергей

Кривились тонкие аристократичные губы. Резко и коротко звучали команды:

— Прицел!

— Прицел!.. — надрывно кричал в трубку связист.

— Прицел! — повторял за ним телефонист на батарее.

— Первое!.. Второе!.. Третье!.. Фойер!

Орудия судорожно подпрыгивали, и оглушающе выхаркивали рыжие клубы огня.

Послушно, с точностью заведенного механизма, расчет гремел замками, артиллеристы толкали в орудия снаряды. Команда:

— Фойер!

Толчок отдачи, звон гильзы.

Снова клацанье затвора казенника.

— Фойер!

Советские пушки замолкли.

Взлетела ракета, сигнал к атаке. Серая изломанная цепь слегка завозилась. Казаки осмотрели затворы карабинов и опять затаились. На головами посвистывали пули, вставать не хотелось.

Подскакал верховой, соскочил с коня, хлопнул его по крупу. Тот всхрапнул и послушно повернул назад. Офицер приосанился, картинно заломил черную папаху.

— Ну шо-ооо станишники, окропим снежок красненьким?

Тяжело подниматься под пули и бежать в атаку. Но еще тяжелее командиру поднимать людей на смерть.

У офицера получилось. Казачья цепь поднялась и вновь двинулась к советским окопам. Впереди чуть клонясь вперед, подоткнув полы шинели, легко и размашисто бежал невысокий офицер, в темно зеленой немецкой шинели.

Полковник Кононов наблюдал за атакой со своего НП. Увидев бегущего в атаку офицера, плюнул.

— Вот Бондаренко, бисов сын. Дожили, командир дивизиона сам в атаку ходит. Вот надеру я ему задницу! Но ор-рррел! Казак!

Цепь на секунду замедлила движение, командир, на бегу повернувшись, что-то крикнул, и люди снова перешли на бег. Все громче и громче стало нарастать хрипловатое и страшное «ура-а-а», сдобренное хриплым и остервенелым матом.

Два батальона шумилинского полка вжавшись в землю, ждали, когда атакующие начнут задыхаться, чтобы ударить по ним со всей силы.

— Пора!

Командир 1го батальона подал сигнал командиру стрелковой роты старшему лейтенанту Игнатьеву — начать контратаку. Тот громко, скрывая собственную дрожь, прокричал:

— Гвардейцы, встали! Пошли!

За ним встал парторг батальона сержант Красильников, оглянулся, примкнул к винтовке штык, одернул складки и поправил полы шинели.

— Ну что хлопцы, сходим, набьем морды землякам?

— Сходим… — зло отозвался ему кто-то из солдат.

— Ну тогда, пошли!

Бойцы, горящие желанием поквитаться с предателями пошли в контратаку.

Две людские волны сошлись вплотную и сцепились в смертельной рукопашной схватке. «Ура» пошло на «ура», мат на мат.

Долго копившаяся в людях ненависть, о глубине которой они даже не подозревали, уже неподвластная им самим повела их на вражеские штыки и ножи.

Казаки вермахта и советские бойцы перемешались в жестокой драке. Пулеметчики прекратили стрельбу. От стрельбы в упор было мало проку. Не было времени перезарядить оружие, тряслись руки. И обезумевшие от страха и крови люди били, резали, рвали друг друга зубами, били ножами и прикладами.

Потерявшие, выронившие оружие хватались за врага голыми руками, ломая ему гортани скользкими от крови пальцами и рвя зубами чужие лица.

Кто-то наталкивался на пулю, и она отбрасывала человека назад с такой силой, будто жеребец-дончак лягал его кованным копытом. Кое-кто, схватив за грудки противника, стоял с ним, раскачиваясь в стороны, воя и матерясь, пока пуля или удар ножа не валил его на мерзлую землю.

Конные сотни, стоявшие за линией окопов, двинулись в атаку конным строем, и пошли рубить советских бойцов шашками, топтать их конями, давая возможность казакам выйти из боя. Кричали от боли раненые, остервенело хватая казаков за ноги, за полы шинелей, за оружие.

Тут же не разбирая где свои, а где казаки, ударили советские пушки и пулеметы — верховые были приметной и слишком заманчивой целью в неразберихе схватки.

Всадники падали с коней. Оглушенные люди метались ища спасения от пуль. Уцелевшие поворачивали назад. Кони носились среди дерущихся людей, ржали, кусались и сбитые пулями, катались по заснеженной земле.

Казачья атака захлебнулась, но и отойти было невозможно — советская пехота все прибывала и прибывала. Бойцы врывались в гущу боя, стреляли и били ножами, харкая кровью, плача и матерясь:

— В три господа... царицу... душу мать!

Стоял жуткий вой. Тягуче, бессмысленно и однообразно выли раненые и будто сошедшие с ума люди. Словно это были не взрослые люди, а щенки или раненые зайцы.

И опять лилась русская кровь.

А на все это смотрели из окопов ошеломленные немцы, которые много раз слышали о русской рукопашной, но даже не представляли себе ее жестокости и ярости.

Руки Муренцова были в скользкой крови. Рукоятка ножа, намазанная теплым, густым и липким, прыгала в пальцах. Он не запомнил где выронил нож из скользкой ладони. Запомнилось лишь, как наотмашь бил саперной лопаткой по голове рослого красноармейца с перемотанной грязным бинтом шеей. Тот сидел на груди щуплого казака из первого эскадрона и ломал ему горло.

Лезвие лопаты входило в голову с мерзким звуком «чвак... чвак», словно он бил палкой по мокрой земле.

Красноармеец, уткнувшись лицом в землю, судорожно загребал мерзлую землю руками и носками сапог. Наконец он вытянулся во весь рост и затих.

Муренцову в ноздри вдруг ударил приторный запах свежей крови... Он едва отполз в сторону как страшный припадок рвоты вывернул наизнанку его внутренности.

Совершенно без сил, раздавленный случившимся Мурецов смотрел на убитого им бойца. Это был русский солдат. Тот самый враг, который хотел убить Муренцова. И которого он только что убил он. Голова была изрублена саперной лопаткой так, что походила на студень, который почему то не очистили от волос. Он лежал в прежней позе, лицом вниз. Задравшаяся солдатская телогрейка оголяла на его спине выгоревшую гимнастерку с дырой на спине. Грязные ватные штаны висели на плоском худом заду.

Не выдержав, немецкая батарея зенитных орудий навела стволы на прямую наводку, и дала пару пачек шрапнели над головами сражавшихся.

Казаки пришли в себя и яростно отстреливаясь отошли в свои окопы. Превозмогая себя Муренцов сначала пополз, волоча за собой винтовку, а потом побежал в сторону своих окопов.

Советские бойцы ринулись было за казаками, но их встретили выстрелы в упор и рассыпным строем они бросились назад.

Казаки, проводили их яростным огнем.

Уже в окопе Муренцов увидел, что руки и шинель покрыты какой-то слизью.

К нему подсел казак.

— Спасибо что подмогнул мне, один бы я не справился. На вот покури... полегшает.

И казак дрожащими, черными от грязи и пороха пальцами протянул Муренцову толстую самокрутку.

Потянул раз, другой, окутывая пеленой табачного дыма свое забрызганное кровью лицо с заострившимися скулами, с крупными желтыми зубами и усами в черной копоти.

«Почему во время войны я все время убиваю русских?» - спрашивал себя Муренцов. Как же случилось, что я пришел в Россию как ее лютый враг?

Бой окончился, нaд опустевшей рaвниной царило безмолвие. Только лишь ползaли сaнитaры, подбирaя рaненых.

Муренцов морщился, плевал в сторону, тряс головой.

Казаки Паннвица еще несколько раз атаковали позиции 703го стрелкового полка, но только лишь к вечеру им удалось ворваться на окраину Питомача.

Позиции советского полка были смяты и остатки его батальонов начали отступление к Штишка-Буковица.

Подошедшие советские подкрепления перешли к обороне, а к утру следующего дня Питомача оказалась полностью в руках казаков Панвица.

Раненный в живот советский лейтенант, лежал на снегу среди убитых, придерживая руками выпадающие кишки. Осколком ему разворотило живот.

К нему подскакал на забрызганной кровью лошади, разгоряченный боем урядник. Перегнулся через луку седла, хищно вглядываясь в лицо лежащего человека. Услышал протяжный, словно бы из самого живота, мучительный стон, прерываемый предсмертной дрожью. Щерясь залитыми кровью зубами офицер с тоскою глянул на казака,

— Браток... — онемевшие губы у лейтенанта дрогнули, не слушались. - Ты ведь тоже русский... Не убивай меня.

В его глазах уже появилась туманная поволока. Урядник встретился с лейтенантом взглядом, сказал:

— Я не русский. Я казак. Прими смерть достойно... браток!

Прозрачная слезинка вдруг покатилась по щеке лейтенанта. Он прикрыл веки.

Свистнул острый клинок, острие полоснуло лейтенанта по груди. Он инстинктивно схватился за рану, зажав ее рукой. Лошадь вскинулась на дыбы, обдала острым запахом пота.

Казак свесился на бок. Вновь свистнула шашка, и почти не ощутив препятствия острая сталь отделила голову от тела. Из-под ощеренных от боли, залитых кровью зубов раздался лишь сипло- хриплый выдох:

— Аа-а-а!..

Нехорошим, страшным был этот день. Надолго его запомнили казаки, советские бойцы и немцы. Тем, кому было суждено погибнуть, ничего не подсказал Господь и не смогли они помолиться перед смертью. Это было правильно. Не приведи Господь дать человеку возможность предвидеть будущее. Многие бы тогда перед смертью сошли с ума.

Остатки советских частей еще несколько дней продолжали выходить мелкими группами к своим. Журнал боевых действий 233й стрелковой дивизии бесстрастно зафиксировал почти полную гибель 703го полка в бою 26 декабря.

* * *

З0 декабря Кононов заехал во II-й дивизион, где содержались пленные советские бойцы

Часового на месте не было. Из-за двери раздавалось нестройное пение.

В прокуренной камере на столе валялись обкусанные куски хлеба, луковая шелуха, жестянки пустых консервных банок.

Весь караул был в доску пьян. Казаки и пленные обнявшись, хором пели:

Три танкиста — три веселых друга —

Экипаж машины боевой!..

Они бы, вероятно, спели немецкую песню, но не знали слов.

Взбешенный Кононов перетянул караульных плетью, а потом объявил выговор командиру II-го дивизиона, чьи казаки устроили "братание" с пленными.

К вечеру отошел и уже усмехаясь в усы, рассказывал построенному полку:

— Понятно, что к военнопленным нужно относиться хорошо, но не так, как я вчера видел во II дивизионе... Приезжаю вчера в дивизион... между прочим, лучший дивизион, потому как казаки там - орлы!

А несколько этих орлов, вместо того, чтобы править службу, сложили оружие в уголок, белюки вылупили и вместе с пленными песни спивают про трех танкистов. Ладно бы наши казачьи песни пели или на худой конец про коней, так нет, про танкистов поют, бисовы дети!

На полу окурки, дым столбом... Приходи, бери их за рупь голыми рукам, или беги не хочу. Вот тебе и казаки!

Кононов переждал громовой смех.

— В общем так. На первый раз думаю будет достаточно тех плетюганов, что я самолично выписал каждому. В другорядь, если такое повторится, пощады не ждите. Отдам под суд. А это в условиях военного времени сами знаете чем пахнет. То-то же. Разойдись!

* * *

На земле стояла чистая, святочная тишина.

Впереди были рождественские праздники, а с ними приходила привычная, зимняя, снежная пора. Хоть и военное, но неторопливое и сытое житье под крышами, толсто придавленными снегом. Многие из молодых казаков, не знали, что близится великий праздник, потому как были еще в младенчестве вместе родителями согнаны со двора в какую-то бессмысленную, злую круговерть, в бараки, в эшелоны, в тюрьмы, в казармы, но все-таки близкой памятью что-то их тревожило, чего-то в сосущем сердце трепетало и вздрагивало, из-за той вон белоснежной дали ждалось пришествие чуда, способного принести избавление от войны и страданий.

В дни перед Рождеством 5й донской полк был размещен в домах, а казаки получили возможность встретить праздник.

Все понимали, что идут последние месяцы войны. Праздник чувствовался уже в Сочельник. Утром свободные от службы казаки собирались в храме. Стекались женщины с ребятишками, старики.

Никто не вводил никого в заблуждение. Все сознавали, что все уже кончено. Поскрипывая хромовыми сапогами через церковный двор беспечально и важно прошагал церковный регент Евлампий Хворостов.

В храме горели паникадилы, пахло ладаном, звучали голоса певчих: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума…»

Муренцов почувствовал, как теплая волна умиления потрясла и накрыла его душу. Раскрылись царские врата. И собравшиеся прихожане запели: «Царю небесный…»

Начиналась рождественская всенощная.

Были настежь открыты двери храма. Врывался морозный воздух, клубился и задувал пламя свечей. Затворить двери было невозможно. Не попавшие внутрь стояли на улице.

Храм сиял огнями. Началась лития. Раздвинулась плотная стена молящихся, и священник со служками прошел в притвор через весь храм.

Хор запел многократное «Господи помилуй». Переливались голоса певчих.

Несколько часов длилось всенощное бдение. Неспешно и невесомо лились молитвы, пелись тропари.

В храме было тихо и благостно. Люди по одному подходили к священникам.

Священники окончили помазание.

Кончилась всенощная, погасили свечи. Вот уже собрались уходить певчие. А молящиеся все не уходили.

Тогда священник произнес:

— Я сейчас скажу вам несколько слов, потом продолжу помазание.

Его глуховатый негромкий голос разносился по всему храму.

— Когда Христос призвал двенадцать учеников своих, Он дал им власть над нечистыми духами и сказал: «Я посылаю вас, как овец среди волков». То же скажу вам и я, братья мои.

Идите! Идите как шли рыцари Крестовых походов в бой против антихриста. Пусть будут отдавать вас в судилища и будут бить вас. Брат брата предаст на смерть, и отец — сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их и будете вы ненавидимы всеми. Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне. Но претерпевший же до конца спасется.

И помните, что худой гражданин в своем Отечестве и для Отечества Небесного не годен.

После проникновенной проповеди казаки выходили на улицу, поздравляли друг друга с Рождеством Христовым.

В эскадронах были накрыты столы. Празднично светилась украшенная елка. Играли баянисты. Была гитара и даже скрипка. Пригласили женщин. Отплясывали с ними польки и вальсы. Между танцами как водится — щупали подвыпивших сербок и хорваток, лезли к ним в трусы. Те, не возражали. Окна для маскировки завесили шинелями.

Уже под утро подрались казаки третьего взвода Алексей Гукалов и приказной Кузнецов. Гукалов подбил Кузнецову левый глаз, тот в отместку расквасил ему нос.

Это был последнее Рождество 5го донского полка.

* * *

Фельдмаршал Вейхс не спрашивал за инциденты, зато строго спрашивал в случаях провала акций против партизан, и возлагал на дивизию сложные оперативные задачами. Их надо было выполнять, и командир 1й казачьей дивизии высказал свое мнение очень кратко:

«Пусть делают что хотят! Только бы работали!»

И мотались взад-вперед по Югославии казачьи сотни. Били конскими копытами балканскую землю и дороги. Ожесточались сердца. Все неохотнее стали брать в плен. Все чаще и чаще стали повторяться случаи случаи расправ над пленными.

Поджигались дома, где оказывали сопротивление. До последнего зернышка реквизировался фураж у семей партизан. Драли плетьми сербов и хорватов, мужчин и женщин.

Лояльность германского командования на грабежи и жестокость казаков объяснялись следующим: в борьбе с партизанами все соединения Вермахта и СС руководствовались «Особым циркуляром» обергруппенфюрера СС фон Дембах-Зелевски.

Этот документ предоставлял немецким военнослужащим право сжигать деревни, репрессировать местное население, выселять его из отдельных районов по своему усмотрению, расстреливать и вешать партизан без суда.

Но военное счастье переменчиво. В февраля произошел случай, который стал кровавым знаком предстоящей беды. Младший из братьев Усковых, Андрей, браташ, как его звали старшие братья, по приказу отделенного Смирнова убил пленного серба ножом. И казаки содрогнулись. Не по-христиански это было, резать безоружного человека, как скотину.

Возмездие пришло скоро. Через несколько дней волчья группа попала в засаду. Андрей Усков, накануне убивший пленного долго умирал в лесу, лежа с простреленным животом.

* * *

Через месяц в районе между селами Иванчаны и Вулкашинац, вышедшую ночью волчью группу засекла местная жительница.

В селе в это время находилась на отдыхе партизанская рота Вуйко. Предупрежденные о засаде партизаны на рассвете окружили балку, где пряталась группа. Начинало светать. В расступающейся темноте мелькнула голова в казачьей кубанке.

Дозорных прирезали в один момент. Никто из них не успел поднять шума. Через несколько минут появилась смена, и один из казаков, внезапно забеспокоившись, тихо позвал:

— Васька... ты где? — и партизаны поняли, что обнаружены.

— Пуци ми курац! — крикнул Вуйко и полоснул по казакам из МР-40.

Партизаны на секунду замерли и тут же открыли ответный огонь

— Заебанция! — заорали сербы. — Ватра! Огонь!

Поднялась шквальная стрельба.

— Напред! — гаркнул Вуйко- Юриш!

Стреляя на бегу часть партизан бросилась в балку. Другая часть навалилась с тылу. Было слышно, что стрельба начала захлебываться. Там началась жестокая рукопашная.

Один из казаков с залитым кровью лицо бросив бесполезное оружие, петляя между деревьями побежал в лес. Его догнали, свалили с ног. Несколько человек крутили ему руки.

— Врешь, бляха-муха, не возьмешь! — страшно хрипел Тимофей Усков, моргая выбитым окровавленным глазом. Стрельба закончилась. Пленного привели к командиру.

— Hе говорити о? — спросил его партизан.

— Не понимаю, - глядя в землю мрачно сказал казак.

— И по русски не понимаешь? - перегнулся через стол к нему партизан. - Говори сволочь!

Тимофей Усков вдрогнул. Он чувствовал, что его сознание мутится. Перед ним сидел его отделенный Смирнов, тот самый, из-за которого погиб младший брат.

— Мишка! Ты-ыыы?

— Для кого Мишка, а для тебя лейтенант госбезопасности Бескаравайный.

Воцарилось гробовое молчание. У казака глаза сделались круглыми. Он стал часто и трудно дышать и, пересиливая себя, проговорил глухо:

— Не кричи, не испужаюсь...

Бескаравайный мотнул головой.

— Убиј га. Ми више не треба. Уведите его.

* * *

Через несколько дней в рейд пошла новая группа.

В том же дворе увидели женщину, которая развешивала на веревке постиранное мужское белье. Убедились, что партизан в доме нет решили устроить засаду в лесу. Ближе к вечеру они все равно бы пришли в село за чистой одеждой.

В лесу спохватились, что отстал один из казаков, последний оставшийся в живых из братьев Усковых, Павел. Услышали женский вскрик и визг собаки.

Через полчаса появился Усков.

Спросили его, что случилось.

— Убил собаку, — ответил тот.

— А баба?

— Спать пошла.

Все было понятно. Отстал, чтобы свести счеты за братьев. Казаков покоробило это убийство, но Павлу Ускову никто ничего не сказал.

Война есть война, это еще та сука!

* * *

Военная ситуация ситуация на Балканах складывалась таким образом, что казачьей дивизии практически ни разу не пришлось участвовать в крупном сражении. В постоянной войне против партизан казаки участвовали небольшими подразделениями, чаще всего в составе полка или бригады. какой-либо из полков или бригад. Периодически сам Панвиц возглавлял ту, или иную бригаду и командовал операцией. В августе 1944 года он во главе 2й бригады своей дивизии разгромил несколько партизанских баз в районе Дарувар—Пакрац и Бьела.

1я казачья дивизия лишь номинально носила название кавалерийской дивизии СС, но целиком и полностью находилась в распоряжении генерал-полковника Альфреда Йодля, возглавлявшего Верховное главнокомандование вооруженными силами Германии.

Казачий Стан Походного Атамана подчинялся Розенбергу и лишь русская освободительная армия Власова находилась под контролем Гиммлера.

Но видя несомненные успехи 1й казачьей дивизии на Балканах рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, ставший после провала покушения на Гитлера еще и командующим Армией резерва, решил подчинить себе все национальные формирования, действовавшие в составе германской армии. Учитывая, что казачьи подразделения были наиболее боеспособны он вынашивал далеко идущие планы о взятии всех казачьих соединений непосредственно себе или через штаб Власова.

В феврале 1945 года генерал фон Паннвиц был вызван в Берлин на встречу с доктором Крегером, который был представителем Гиммлера при генерале Власове.

В обитом черной кожей кабинете, углубившись в чтение каких-то бумаг, сидел человек в штатском костюме. Он был чистенький, ухоженный, с пробором в волосах. Генералу показалось, что он попал в кабинет к преуспевающему адвокату.

Фон Паннвиц не ошибся. Доктор Эрхард Крегер получил юридическое образование в Тюрингском и Кенигсбергском университетах и до середины тридцатых годов даже работал в рижской прокуратуре. Доктор права. Свободно говорил на русском, немецком и латышском языках. Это была действительно тонкая личность. Он мог всю ночь слушать пианиста, а наутро приказать его повесить.

Увидев на пороге генерала фон Панвица Крегер оторвался от своих бумаг.

Голубые нордические глаза скользнули по носкам сапог генерала и убедившись в их безупречном блеске вновь уткнулись в бумаги.

Эрхард Крегер хорошо помнил, что генерал награжденный рыцарским и двумя железными крестами за боевые подвиги, был самым обыкновенным солдафоном, который так и не вступил в национал-социалистическую партию.

Холодный прием не обескуражил фон Паннвица. Он понимал, что этот чистюля хоть был всего лишь оберфюрером СС, что соответствовало званию бригадного генерала, но крутился вокруг партийной верхушки. А это значило очень много.

Паннвиц подошел к столу почти вплотную и, выкинув вперед руку:

— Хайль Гитлер!

Доктор Крегер вскинул голову, приподнял правую руку с откинутой назад ладонью и вышел из-за стола.

— Я буду откровенен с вами господин генерал. Ситуация, на Восточном фронте складывается для нас не лучшим образом. Нам требуются все новые и новые дивизии. Но возможности рейха уже исчерпаны. Мы вынуждены призывать шестнадцатилетних мальчишек и стариков.

Оберфюрер Крегер задумался, потрогал тугой галстучный узел, продолжил:

— Но у нас все же имеются скрытые резервы. Это армия генерала Власова, и восточные подразделения. К тому же имеется достаточно большое количество русских солдат, желающих вырваться из концлагеря.

Правда, человеческий материал, с которым мы имеем дело в большей части дерьмо, способное на любую мерзость.

По человечески их можно понять, какой верности можно ожидать людей, которых предало собственное правительство, а потом они в отместку предали всех, кого только можно.

— К моим казакам это не относится- быстро сказал Паннвиц- Казаки всегда были ярыми врагами советской власти. То что некоторые из них оказались в Красной армии, а потом перебежали к нам, это скорее подтверждает мои слова.

— Хорошо, хорошо дорогой генерал. Пусть будет по вашему. Не зря ведь уже признано, что казаки являются прямыми потомками готов и сохраняют прочные кровные связи со своей германской прародиной.

Крегер окинул Паннвица быстрым взглядом, и тут же спросил:

— Именно поэтому мне необходимо знать, как вы отнесетесь к предложению насчет преобразования вашей дивизии в корпус и объединения его с Русской Освободительной Армией генерала Власова? Именно так, мы сможем поднять боевой дух РОА.

— Насколько я понимаю, доктор, - спросил Паннвиц, — этот вопрос вы задаете не из праздного любопытства. Следует ли расценивать, что генерал Власов сам выступил с идеей объединения?

— И да и нет, господин генерал, — сказал Крегер, — Это инициатива Гиммлера и она одобрена Гитлером.

— А кто будет командовать казачьими войсками?

— В армии Власова будет создано целое управление, которое возглавите вы. Вы также пока будете командовать и своим корпусом.

Главное управлением казачьих войск под руководством генерала Краснова будет упразднено. Генерал стар. Ему пора подумать об отставке. Но Краснов слишком знаковая натура для казачества, поэтому мы несомненно будем использовать его в качестве знамени.

— Мои казаки уже настолько хорошо вписались в структуру германских войск, что лучшего и не надо — от добра добра не ищут. - Если же нас все-таки нас захотят вывести из структуры немецких войск, — продолжил Паннвиц, то пожалуйста, мои казаки будут воевать против большевиков хоть вместе с Власовым, хоть без Власова.

— Что же, — заключил Крегер давая понять, что ничего конкретного говорить, и уж тем более приказывать он по этому вопросу не собирался. — Ваша позиция мне ясна. Мы ее примем к сведению.

На сегодня все. Дальнейшее решение обсуждаемых вопросов, будет целиком зависеть от фюрера. Прощайте, господин генерал.

Генерал фон Паннвиц щелкнул каблуками.

— Хайль Гитлер!

* * *

С самого утра помощник доложил Костенко, что ночью самолетом в Москву доставили лейтенанта госбезопасности Бескаравайного-Смирнова. Капитан Кравцов положил стол подготовленную им справку.

Начальнику Главного управления контрразведки «СМЕРШ» генерал-лейтенанту

Абакумову В.С.

Докладная записка.

Считаю необходимым доложить Вам о следующем:

Весной 1943 года, будучи заброшенным за линию фронта мне удалось внедриться в 1ю казачью дивизию СС, сформированную из изменников Родины, дезертиров и предателей. Сообщаю следующую информацию о командном составе, вооружении, местах дислокации и проведенных операциях.

Дивизия насчитывает18 000 19 000 человек, в том числе 3827 немецких нижних чинов и 222 немецких офицеров, 191 казачьих офицеров и примерно 14 300—14600 казаков. Имеет следующий состав:

Начальник дивизии — ген.-лейтенант фон Паннвиц.