Обреченность Герман Сергей

Увидев Муренцова кивнул ему головой, теснее придвинулся к остальным казакам.

— Присаживайся, Сергеич. Тоже не спится односум?

Муренцов покашливая от едкого дыма присел рядом. Языки пламени лизали хворост. Огонь разгораясь вспыхивал и жадно набрасывался на подброшенные сухие сучья. Пахло свежескошенной травой. Изредка слышалось ржание лошадей.

Как давно Муренцов сидел вот так, никуда не торопясь, глядя на костер, в котором потрескивали угольки? Когда было так спокойно?

Наверное в имении у батюшки летом 1914 года, перед самым началом Великой войны. Как же давно это было, целая вечность.

Сотенный сосредоточенно ломал ветки и подкидывал их в костер. Огонь желтыми трескучими искрами вскидывался к небу. В ночной темноте вспыхивали и гасли десятки разноцветных искр. Где-то вдалеке сердито ухала ночная птица.

— Мы вот тоже не спим. Спиваем со станишниками, да слезу горючую льем. хутора родные вспоминаем.

Казаки покуривая и зорко посматривая по сторонам рассказывали друг другу нехитрые повести своих жизней, а мальчишеский тенорок жаворонком летел над землей.

— Приехал к нам в станицу продовольственный комиссар. Черный как грач, может из армян, а может быть и евреев. Выбритый до синевы, в кожаной куртке. Ну и конечно же с маузером. А следом за ним трибунал. У тех разговор был короткий, не сдаешь зерно- расстрелять!

К вечеру комиссар маузером намахался, накричался до хрипоты и уехал. А трибунальцы остались. Кого в распыл, кого в Магаданский край с семьей направили. Выгребли все под чистую, даже картохи не осталось. Вот и начался в станице мор.

Умирали целыми семьями. Ели кошек, собак, крыс. Мертвяки лежали в куренях и на базу, а крысы доедали тех, кто умирал и не мог сопротивляться. Было и людоедство.

Поймали одну такую женщину и повели по станице, а она уже с ума сошла. Ее народ бьет палками, а она хохочет. Вымерло более половины станицы.

До сих пор по ночам вижу, как мертвую Марию Чеботаренко, мать троих детей, везут на арбе, а ее коса тянется по дороге.

Станичное кладбище до голода утопало в зелени, но за зиму на нем вырубили на дрова все деревья и даже могильные кресты.

Казаки молчали. Каждый вспоминал свою историю, свою боль, как две капли воды похожую на ту, что рассказал сотенный. Все они были из казачьих семей - истребленных и изгнанных из разоренных родных куреней.

* * *

3 июля 1944 года Красная армия заняла Минск, и продолжила наступление, на Барановичи и Лиду, стремясь захватить в клещи части 2й немецкой армии и остатки центральной группы, отступающие через Новогрудский район на Гродно.

Советские войска уже обошли Новогрудский район с этих направлений, и немцам грозил котел. Доманов получил приказ генерала Краснова эвакуировать полки и казачьи семьи в Северную Италию. Ему было приказано возглавить казачий Стан, в который сведут все разрозненные, разбитые казачьи части. Планировалось также, что в казачьем Стане найдут приют и члены семей казаков.

Доманов двинулся к Неману несколькими походными колоннами, которые больше напоминали табор.

Вместе со строевыми казаками, двигались обозы с семьями, стада коров и мелкого скота, захваченного на территории Белоруссии.

Немецкие саперы построили несколько понтонных переправ через Неман.

Но казаков и обозы с семьями задержали при подходе к переправе.

Первыми на переправу пропускали танковые части СС и вермахта, потом артиллерию, затем пехотные и остальные части.

Охрипший от крика и злости немецкий майор, командовавший переправой при подходе казачьих обозов, заявил, что сначала он пропустит немецкие войска, а потом уже русских беженцев.

Доманов сделал попытку объяснить, что это распоряжение Восточного министерства и лично господина Розенберга, но уже потерявший всякий страх майор проорал, что у него приказ самого Гитлера и ему глубоко насрать на восточное министерство, каких то там казаков с семьями и на русскую свинью, которая напялила немецкий мундир и теперь пытается ему что-то доказать.

Доманов правильно оценил обстановку и понял, что ловить ему здесь нечего. Совершенно бешеный майор может взять и просто напросто пристрелить его прямо на переправе.

Красные партизаны и части Красной армии уже наступали на пятки немецким частям и казакам. Над переправой появились советские штурмовики. Выстраиваясь в карусель они рвали ленту понтонов, топя ее в воде. Вступили в бой зенитчики, прикрывавшие переправу. В небе вокруг самолетов вспыхивали черные облачка разрывов снарядов.

Вода в Немане была мутной от крови. По волнам плыли тела мертвых солдат, обломки повозок, трупы лошадей, снарядных ящиков и бочки из под горючего.

Доманов отдал приказ 3му Кубанскому пластунскому полку Бондаренко, 1му Донскому полку Лобасевича с кавдивизионом, и 5му пластунскому полку Полупанова готовиться к обороне.

Остальных казаков Доманов поставил в оборону обоза с семьями,

— Будем пробиваться!

Лукьяненко вскинулся.

— И що мае буты з людьмы, з жинками, зи старэнькымы, з дитлахамы? З йихнэю худобою?

Доманов помолчал, сказал решающее слово, как отрубил:

— На крайний случай, скотину кинем, нехай с ней краснюки возятся. Лошадей разобрать, а при невозможности перебраться через понтоны надо бросать и обоз. Переправляться вплавь.

Обоз Доманов оставил на Радтке и подполковника Часовникова, а сам захватив с собой начштаба Стаханова, и адъютантов Трофименко и Сокольвака отправился руководить боем.

Пройдоха Лукьяненко прихватив с собой 500 царских золотых рублей, экспроприированных Домановым у евреев в Кировограде и отправился в немецкий штаб. Ему была поставлена задача, любой ценой добиться скорейшей переправы казачьего обоза. Кроме казаков Доманова в обороне стояли полк вермахта, отдельный специальный батальон SS, артиллерийский дивизион и батальон украинцев.

Эсэсовцы были очень стойкими солдатами. Они были лучше вооружены, лучше экипированы, лучше питались. Если они стояли рядом, то можно было не бояться за свои фланги. Но воевать с ними рядом было и опасно. Эсэсовцев в плен не брали, впрочем, казаков тоже.

Артдивизион был вооружен в основном противотанковыми орудиями, и кроме того, отступавшие танкисты притащили на буксире поврежденные танки. Врыли их в неглубокие окопы и превратили в неподвижные огневые точки.

С другого берега обещали поддержать огнем размещенных там трех зенитных дивизионов, которые имели возможность вести не только зенитный обстрел, но и полукруговой прямой наводкой с укрепленных брустверами точек. Был еще саперный батальон, который возводил легкие укрепления, и должен был произвести минирование наиболее опасных подходов ко фронту обороны. Держаться можно было долго. До тех пор, пока бы не кончились боеприпасы. Или советская авиация не смешала бы окопы с землей.

Но немцы недооценили казаков. Они совсем не собирались стоять насмерть. Главной задачей было переправить обозы. А потом...уж как Бог даст. Отсутствие переправы их не смущало, казаки ведь могли переправиться и вплавь. Для этой цели они наготовили фашин, изготовленных из скрученных проволокой связок тростника и хвороста. Конным казакам река вообще была не страшна.

Партизаны появились как-то сразу. Рассыпным строем они двинулись по развернутому фронту. Они не особенно и напирали, только открыли ружейно-пулеметный обстрел, связали боем немецкую оборону, и закрепились на подходе к немецким переправам. Закрепились они основательно, и не отступали ни под артиллерийским обстрелом, ни под плотным огнем оборонявшихся немцев, казаков, и украинцев.

Доманов за ходом боя наблюдал с хорошо укрепленного НП. Перестрелка шла второй час. Но несмотря на плотный огонь к переправе все еще шли и шли немецкие роты. Немецкой пехоте ничего не стоило смять и уничтожить наступавших партизан. Но это привело бы к задержке на переправе, а этого немецкое командование не могло допустить.

Доманов приказал атаковать партизан силами всех полков. Казаки пошли в атаку волнами, одна за другой, как во время англо-бурской войны. Казачья атака была для партизан неожиданной, они не успели окопаться и урон был существенный. Казаки забросали их ручными гранатами.

Но со стороны партизан открыла огонь полковая артиллерия малых калибров — это начали уже подтягиваться части Красной армии и казаки охотно отступили не нарушая строя.

Немцы тут же открыли ответный огонь с другого берега Немана.

Через час обстрела, прибежал Лукьяненко и сообщил, что обозы уже переправились на тот берег. Доманов тут же послал во все полки вестовых с приказанием: «Сниматься, и бегом к переправе — марш-марш!»

К ленте понтона потекли густые лавы конницы, потянулись обозы, сомкнутые строем пешие сотни. Но как только казаки оставили окопы, вслед за ними потянулись и все остальные.

В окопах остались только эсэсовцы, которые огнем удерживали партизан на своих позициях. Артиллерийский огонь со стороны партизан разметал немецкие батальоны и их остатки, окровавленные и засыпанные землей, укрылись в оставленных казаками окопах.

Казачьи полки форсировали Неман вплавь, и на западный берег вышли без оружия, без сапог, мокрые и злые.

Доманов собрал все свои части, и, наплевав на приказы немецкого командования, приготовившегося заткнуть казаками очередную дыру, занял место в колонне отступающих в Польшу войск. Но на этот раз Радтке, восхищенный действиями Доманова, сам заявился в штаб немецкого командования и заткнул всем рот приказом Розенберга о передислокации казачьих частей.

Уже на марше Доманову пришел приказ командующего германскими войсками генерал-лейтенант Герценкомпфа, согласно которого, Тимофей Иванович Доманов был награжден Железным Крестом I класса, с присвоением ему чина генерал-майора вермахта, и правом на получение генеральской пенсии. Войсковые старшины Лукьяненко, Бондаренко и Скоморохов были произведены в полковники.

Орденом Железного Креста 1го класса наградили командира 7го Терского казачьего полка майора Назыкова и еще 286 офицеров, урядников и казаков знаком отличия для Восточных народов.

Эти награды были пожалованы за отличия в боях с наступающими советскими войсками в период со 2 по 13 июля в Белоруссии, где казаки спасли около 3 тысяч раненых немецких солдат и до 7 тысяч офицеров.

Приказ был зачитан всем полкам казачьего стана.

Счастливый Доманов нацепил генеральские погоны прямо на полковничий мундир и после недолгой пьянки весь Казачий Стан в арьергарде отступающих войск двинулся на Варшаву.

Первым на Белосток выехал Доманов со штабом, обещая казакам обождать их там.

От Белостока казаки должны были двинуться на Лодзь, но наступление Красной Армии забило все дороги генерал-губернаторство отступающими частями, госпиталями и тыловыми эшелонами.

Немцы направили казачий Стан к Варте, в город Здунска Воля, где совсем уж привольно чувствовали себя партизаны Армии Крайовой.

Поляки встретили казаков неприветливо. Кое где даже открывали по ним стрельбу.

Казаки встали лагерем и не вдаваясь в такие тонкости, где Армия Крайова, а где коммунистическое подполье начали выгонять все поляков подряд из своих домов. Не особо церемонились насчет фуража и продовольствия.

Тех кто сопротивлялся - драли. Отменно драли. Пятерку за пятеркой. Невзирая на пол и возраст. Уважение к казакам было отвоевано.

Но после того, как домановцы устроились сами и разместили свои семьи они потеряли всякий интерес к войне.

Доманов никого не заставлял воевать и бороться с партизанами. Он занялся организацией административной службы Стана и переформированием полков. Казаков распределяли по округам — Донскому, Кубанскому, и Терскому, а округа разделили на станицы. Полки тоже переформировались по принципу землячеств. Немецкое командование от такого поворота опешило, потому что ожидало от казаков активной борьбы против партизан. Как это делала 1я казачья дивизия фон Паннвица. Там казаки разошлись не на шутку и воевали по настоящему.

1й Донской полк в начале лета сцепился с партизанами под Загребом. Потом штурмовал Метлику, где потерял убитыми семерых казаков. Бригада полковника Боссе при поддержке 4го Кубанского полка, которым командовал оберстлейтенант барон Вольф нагнала партизанам страху недалеко от Беловар.

Бой был страшный, с применением артиллерии, и огнеметов.

В Югославии казаки ходили в атаки, меняли убитых лошадей и хоронили погибших, а домановцы вели себя так, будто приехали на курорт. Но Доманов знал, что делает. И читая в "Казачьей Лаве", как казаки 3го кавполка 1й дивизии истребляют партизан в Пожего-Даруварском районе, сам на рожон не спешил.

Шло комплектование станиц Стана казаками, которых через Вену направлял к Доманову ротмистр Андерсен.

Все вновь прибывшие, проходили обязательную медицинскую комиссию на пригодность к строевой службе, и годных направляли в полки.

Полковник Васильев, бывший офицер-атаманец, служивший при штабе 813го пехотного полка вермахта, привез на жительство к землякам старых эмигрантов из Франции.

Эмигранты были уже в годах и служить не могли, зато они поднимали казакам боевой дух и настроение.

Васильев настолько пришелся по душе Доманову, что он взял его своим заместителем.

Сформированные полки Доманов начал грузить в эшелоны, и отправлять в Северную Италию, для борьбы против итальянских партизан. Позднее туда же переселились казачьи семьи, а также кавказские части под командованием генерала Султана-Гирей Клыча.

* * *

Хорватское село Ново-Капела. Раннее августовское утро. По бледно-голубому прозрачному небу куда то неспешно плыли маленькие кудрявые облака. Всюду на обочине валялись арбузные и дынные корки. По пыльной дороге на пастбище брело стадо коров и коз. Пастухи щелкали длинными бичами. Коровы задумчиво пережевывали жвачку и лениво обмахивались хвостами.

Несмотря на утренний час село уже жило полной жизнью. Казаки купали и чистили коней, вели их на водопой.

Пятница- базарный день. Дорогу к базару легко угадать по гомону и запахам. Тянуло дымом и запахом жареного мяса. Слышались звуки хорватской песни. Надрывный женский голос, наполненный грустью, выводил слова любви к этому краю наполненному солнечным светом и этим горам, словно защищающим Балканы от всего мира.

В центре села, вдоль улицы на лотках и просто на земле разложены арбузы, душистые дыни, сочные груши. Тут же красные бураки, баклажаны, морковь. На Балканах этого добра навалом, это не суровая Белоруссия, где земля не родит ничего кроме бульбы и сосновых шишек.

Юрка Ганжа и Митька Мокроусов, решили проехать на рынок, потолкаться среди селян, вдохнуть пьянящий воздух мирной жизни.

Казацкие кони шли беспокойно, их жалили оводы и в нагретом сентябрьском воздухе они прядали ушами, со свистом рассекали воздух необрезанными хвостами. На дорогу от них падали быстрые такие же, как они, дрожащие тени.

Зелень петрушки, салатов и чужих неведомых казакам приправ перекликались с нежными лицами молодых хорваток, их яркими кофтами, платьями, рубахами.

Казаки грызли сочные яблоки, кидали по сторонам молодые, шалые от молодости и сил взгляды.

Ганжа сказал:

— Эх полюбила бы меня какая-нибудь чернобровая хорватка, и гори она синим пламенем эта война! Эй Богу бы остался здесь.

Митька засмеялся:

— Брехло!

Он знал, что Юрка врет. Он собирается остаться в каждом городе, в каждом селе, где только видит красивую женщину или девушку.

Наконец казаки выбрали и купили арбуз. Юрка отдуваясь и пыхтя тащил его в руках. Шашка, которую Юрка нацепил для форсу, все время съезжала наперед и норовила попасть между ног.

Верный Шторм шел за ним следом. Фыркал, тянулся бархатным губами к потной Юркиной шее.

Он строжился:

— Но-оооо! Балуй!

Жеребец гордо и свободно вскидывал небольшую сухую как у змеи голову и не обращая внимания на окрик опять и тянулся к уху хозяина.

На телеге к казакам подъехал серб.

— Там усташи хлопчика на рынке мордуют.

Арбуз полетел из рук, с глухим стуком ударился о землю и лопнул, обнажая сахарную красную мякоть. Казаки вскинулись на коней, с посвистом и улюлюканиями поскакали к рынку.

Чумазый сербский мальчишка лет 1213, одетый в какую-то рвань, катался по земле, закрывая лицо руками. Несколько парней лет 16и били его ногами.

Народ на рынке мало обращал внимания на драку. Подумаешь, всего лишь учат воришку. Лишь рядом стояло несколько зевак.

Казаки вломились в толпу, тесня ее конями и полосуя нагайками.

Всхлипывая мальчик поднялся и показал пальцем на долговязого парня.

— Он меня зарезать грозился.

Ганжа соскочив с коня ухватил долговязого за воротник и крестя его нагайкой потащил в сторону от людей.

— Застрелю! Сука... Падаль...

Парень падал, скрючивался на земле, подтягивая под себя колени, пытаясь закрыть лицо от побоев.

— Встать, в Бога... душу... креста мать!.. — ревел Ганжа. Разгоряченный гневом, он уже не мог уже остановиться и обуздать свой страшный припадок.

— Сдохнешь сука! Сдохнешь!

И со всей силы своей казачьей удали бил носком своего кованого сапога по распухшему и закровяневшему лицу.

Распаленное лицо, глаза его налились бешенством,он задыхался от собственной ненависти и злобы.

Митька чувствуя, что еще немного и товарищ убьет парня, изо всей силы ударил Ганжу в ухо. Пока тот очумело тряс головой, подвел к нему лошадь, толкнул в седло и подхватив в седло мальчишку, ударил коня в живот каблуками. Через секунду казаки исчезли будто их и не было.

* * *

Сентябрьским утром у штаба сотни поднялась суматоха. На взмыленном коне прискакал казак. Часовой, казак с карабином наперевес, при шашке, чубатый, загородил ему дверь.

Казак зыкнул:

— Да пусти ты меня, сволочь. Я к сотенному, по срочному делу!

Щербаков, в белой исподней рубахе, уже умывшийся и бодрый, как утренний огурчик, сидел за столом. Перед ним стояла нетронутая тарелка борща, подернувшаяся желтой пенкой навара.

Громыхая сапогами и снаряжением в комнату ворвался казак. Он запыхался, тяжело дышал.

У Щербакова что-то екнуло в груди. Медленным движением он отложил ложку в сторону.

— Ну-ууу? — страшным тягучим шепотом выдохнул он. - Ш-шооо случилось? -Хлопцы хорватов бьють, —выдохнул казак.

Щербаков ощерился.

— Правильно делают, што бьють.

Все межнациональные конфликты между мусульманским, католическим и православным населением казаки пресекали очень простыми, но действенными методами- нагайками и мордобоем.

Казаки часто защищали сербов от усташей, случалось, что приходилось и драться. Сам батька Кононов приказал казакам в подобных случаях не давать усташам спуску, вплоть до применения оружия.

Казак замялся.

— Они господин есаул, еше и это...

— Што?.. Это?..

— Дуванят. А потом село подожгли.

Щербаков задумался. Неделю назад никто бы на это не обратил внимания, пограбили ну и ладно.

Сам Кононов часто говорил:

— Казаки без погромов — все равно, что революция без евреев. На войне поживиться не грех!

Во время занятия населенных пунктов казаки действовали по старой проверенной схеме. Гражданскому населению было гарантировано благосклонное отношение при прохождении или взятии населенных пунктов без боя и такой же гарантированный грабеж — в случае вооруженного сопротивления. В этом случае в домах партизан и членов их семей реквизировалось все, что можно было увезти. Забирали лошадей и фураж. Угоняли скот. Жгли партизанские дома.

Седельные вьюки у многих казаков распухали до невероятных размеров. Только у командира 1конного дивизиона 5го полка ротмистра Бондаренко в обозе было два больших фургона, набитых до отказа награбленным добром.

К тому же и партизаны Тито тоже не отличались благородными манерами. Грабежи среди них были не редкость. Часто переодевались в казачью форму и грабили местное население под видом казаков.

До поры до времени Берлин не обращал на это никакого внимания. Но время переговоров с Гитлером хорватский премьер-министр Мандич пожаловался на бесчинства казаков и попросил вывести дивизию из страны. Однако военная ситуация не позволила это сделать, и на переговорах было решено, что дивизия пока должна остаться в Хорватии, при условии, что германское командование наведет дисциплину в казачьем корпусе.

Фон Паннвиц приказал своим офицерам покончить с мародерством. Заставить же казаков расстаться с добычей зачастую удавалось только пустив в ход плеть.

Но генерал фон Паннвиц все же навел порядок. Особо распоясавшихся мародеров казаки судили своим судом. Наказание было простым, но эффективным- плетюганы.

Щербаков напрягся, желваки заходили под кожей.

— Где?! — глухо спросил он.

— В семи верстах от сюда.

— Коня мне! Живо!

Весь путь до сербского села казаки проскакали наметом.

С лошадиных боков падали в пыль мыльные клочья пены. Лошадей отановили только увидев казаков своей сотни. Щербаков спешился, вытер заскорузлой ладонью пену с конской шеи.

Село словно вымерло. Закрылись ворота и ставни. Над домам и садами повисла тревожная тишина, лишь где-то из под сарая захлебывалась лаем чья-то собака.

Еще тлели кизяки в печах-тандырах.

Один из казаков был убит, несколько — ранено.

В домах где жили родственники партизан все было перевернуто верх дном. Казаки уже отыскали ямы с зерном, насыпали его в мешки, вязали вьючками сено, тащили муку, козьи бурдюки с коровьим маслом, пили тут же молоко. Несколько домов горели. Село было окутано жирным черным дымом.

Шербаков завертел головой, будто разыскивая кого-то, увидел казака тащившего на плечах два седла. Догнал его, отобрал седла, отбросил их к забору. Казака перетянул плетью.

Наливаясь гневом забежал в первый же дом, где у забора стояли привязанные кони.

У порога лежал мертвый серб в штатской одежде, со старой винтовкой. По дому летал пух. Перины и подушки были изрублены шашками.

В соседней комнате орудовали казаки. Двое грузили одежду хозяев в необъятные чувалы.

Щербаков ощерился, громко закричал:

— Сто-оооой!

Но ему никто не подчинился, напротив, обступили со всех сторон. Оскалились как волки, ожидая, когда вырвется неосторожное слово и сорвет планку, за которой уже нет дороги назад. Только смерть.

— Ну чего ты?.. Чего? — Ласково спрашивал Григорьев, заходя со спины. Из под распахнутого на груди мундира выглядывал Сталин.

У Григорьева блестели зубы и хищно дрожали ноздри.

И тогда сотенный вскинул пистолет.

Хлопок. Пуля ушла в потолок, посыпалась штукатурка. Ствол направлен в лицо тому кто ближе.

— Сукины дети!

Опомнившиеся казаки прижались спинами к стене.

— Не убивайте, господин есаул! Христом Богом… Бес попутал.

Щербаков исхлестал их нагайкой. Приказал опорожнить баулы. Лично проверил исполнение приказа.

Внезапно увидел как рослая лошадь помахивая хвостом тянет голову вперед, прямо в открытое окно.

Невысокий, ростом с подростка казак, ловкий как хорь, сидя в седле вытянул из окна баул с вещами, перекинул его через седло.

— Стой! — крикнул сотенный.

На мгновение безусое лицо казака стало растерянным, но тут же он пригнулся к луке седла и и ударил коня каблуками сапог.

— Стой, байстрюк!

Конь взвился и через мгновение бешеным наметом скрылся в ближайшем проулке.

Щербаков опомнившись покрыл казаков самой отборной бранью:

— Сукины дети вы, а не казаки! Вам не воевать, а бабам юбки нюхать! Вот это был казак! Как его фамилия?

— Ганжа -Кто-то ответил.

Щербаков сунул пистолет в кобуру. Вдел ногу в стремя. Конь, приседая на задние ноги, заходил под ним мелким бесом.

— Весь дуван сдать в обоз. Командира взвода через час ко мне.

Еще раз повторил: - Сукины дети! — Плюнув, огрел коня нагайкой и исчез в облаке пыли.

* * *

Утро выдалось ясное, но морозное. Ночью выпал снег, ветки деревьев обросли белой щетиной инея, искрившегося под солнечными лучами. Заячий след петлял в саду между деревьями.

У штаба полка была толкотня. То и дело к нему подлетали верховые, соскакивали с седел и, торопливо привязав коней, бежали в дом.

Мальчик лет десяти кормил лошадь клочком сена. Мальчику было холодно, но он не уходил.

Кононов собрал офицеров. Объявил:

— Советские войска уже в Югославии. Вчера вышли на северный берег Дравы. Чует мое сердце, скоро придется нам схлестнуться.

Пока стояло короткое затишье, фон Паннвиц подтянул дополнительные силы.

Из дополнительно приданных корпусу разрозненных казачьих дивизионов спешно формировали третью бригаду.

В декабре 1944 года 133я советская стрелковая дивизия форсировала Драву и захватила населенные пунктов Градац и Питомачу.

На тот участок, где закрепился 703й советский стрелковый полк подтянули 3й Кубанский, 5й Донской и 6й Терский полки, а также несколько хорватских частей.

С 14 декабря два батальона 703го Белградского Краснознаменного полка гвардии подполковника Шумилина, усиленные отдельной зенитно-пулеметной ротой, рыли окопы на западной, юго-западной и южной окраинах Питомачи. Бойцы долбили землю, перетаскивали глыбы замерзшей земли, укрепляли стены траншей деревянными щитами. Спали в землянках, выставив боевое охранение. В землянках было очень холодно.

Полк прикрывали 1й дивизион 684го артполка майора Ахмеджанова и рота 5го огнеметного батальона.

Одна стрелковая рота 703го полка и 2я рота 5го огнеметного батальона находились в обороне на западной окраине Вировитицы. Подразделения 734го полка занимали оборону на рубеже Будаковац, Оршац, Пчелич и Сухополе.

15 декабря разведка советских частей обнаружила появление казачьих разведывательных групп.

Утром 17 декабря Паннвиц силами приданного ему 5го усташского полка из 1й хорватской пехотной дивизии и казаков 2й казачьей бригады произвел разведку боем, в которой участвовали до 900 человек при поддержке артиллерии и минометов.

Во время боя около сорока казаков попали в плен. Грязные, перевязанные тряпками и обрывками своего обмундирования они, кто дерзко, кто понуро смотрели на советских солдат. Потом, чуть приободрившись, обжигаясь, до губ докурили последние, оставшиеся у них сигареты, излучая мрачноватую уверенность в своей скорой гибели.

Никто из них не походили на людей надломленных, изголодавшихся или не имевших понятия о воинской дисциплине. Никто не плакал, не валялся в ногах. Кто то сидел на земле молча, кто то молился, поддерживая товарищей своим мрачным спокойствием.

Пятеро бойцов, охранявшие пленных казаков, смотрели на них с холодной ненавистью.

— Смотрите славяне, - говорил один из них в прожженной на спине телогрейке, - молятся суки, чтобы без остановок на тот свет попасть. Так и чешутся руки пострелять их всех прямо сейчас.

Оперевшись на винтовки, бойцы прикидывали про себя в кого будут целить.

По приказу подполковника Шумилина всех расстреляли вечером 26 декабря.

Но Гельмут фон Панвиц получив от начальника разведки информацию о том, что части 233й дивизии готовят на этом участке прорыв с целью соединения с партизанами Тито, решил атаковать.

Ранним утром 26 декабря 1944 года 5й полк под командованием полковника Кононова атаковал противника в направлении на местечко Питомача.

Пластунские сотни выползли окопов, поднялись и вскинув оружие побежали на врага.

Грянуло казачье «ура», обильно сдобренное зычным остервенелым матом.

Но тут по казакам ударила шрапнель советских пушек. Командир 2го казачьего артиллерийского полка майор Рудольф Коттулински, приказал заткнуть русские батареи.

Вздрогнула земля, вспухая страшными взрывами. Из орудийных стволов вылетали клубы огня. Визгливо выли снаряды, раскатисто лопались посреди стреляющих расчетов.

Майор Коттулински, несмотря на войну сохранивший графский лоск, не отрываясь смотрел в мощный цейсовский бинокль, наблюдая за разрывами. Покрытые легким слоем копоти стеклянные глаза бинокля, шарили по позициям советского полка, пушкам, зарывшимся в землю.

Рядом с ним, с телефонной трубкой в руке, застыл связист. За спиной у него катушка с кабелем.

— По батарее! Правее 0—10. Прицел...