Татуированная кожа Корецкий Данил

– Летим в Узбекистан. Там вскрылись огромные хищения, злоупотребления и взяточничество, причем нити вели на самый верх... Местная власть тормозила следствие, как могла, но московская следственная бригада все-таки раскрутила дело. И вообще уперлась в стену! Сейчас они везут ордера на арест высших руководителей республики. Понимаешь, что это значит? Они там как... как боги! Местная милиция не станет их арестовывать, да и за Комитет ихний поручиться нельзя... Скорей арестуют того, кто покажет этот ордер! И народные волнения могут спровоцировать, да все, что угодно, вплоть до восстания против центральной власти! Люди здесь забитые, фанатичные и привыкли беспрекословно слушаться своих старших!

– Так что сделает рота против всей республики? – спросил Волк.

«Колосов» усмехнулся.

– Ты что, забыл, как поменял политический режим в Борсхане? – Несмотря на гул двигателей, при этих словах он понизил голос.

– Здесь же мы не можем перебить всех, кто сопротивляется!

– Верно. Такую задачу нам и не ставят. Мы должны обозначить силу. Серьезную силу, которая подкрепляет все эти прокурорские бумажки с печатями. Важно, чтобы начальники всех уровней поняли: Москва все равно добьется своего! Тогда и Узбекское МВД, и Комитет будут выполнять постановления следственной бригады! Помнишь детскую сказку: медведь погнал волка, волк погнал лису, лиса погнала кого-то еще... Вот мы и должны погнать здешних медведей!

– А они о нас знают?

Шаров несколько секунд подумал.

– Операция держится в строжайшей тайне, но слишком много осведомленных людей... Наверняка знают.

– Так чего проще – сбить самолет на подлете!

– Это же не Африка! На такие меры никто не пойдет, – еще раз усмехнулся командир. – Да и нечем им нас сбивать – воинские соединения без приказа из Москвы даже пальцем не шевельнут. Речь о другом – о саботаже на всех уровнях власти. Все улыбаются, соглашаются, не спорят, не возражают, но... ничего не делают! А открытого противостояния нет, внешне все хорошо. Азия...

– Но если внешне все хорошо, и вдруг садится самолет со специальной ротой, то как они это воспримут? Поднимется страшный шум!

– Ну почему же... Мы не какие-то налетчики-агрессоры! Вон двое из ЦК, со всеми полномочиями. По чиновничьей иерархии каждый из них – сам по себе отряд. Вон следователи с оперативниками – у них документы, материалы, постановления, распоряжения... Все по закону! А мы официально числимся спортивной командой. Верить в это или нет – другое дело. Но внешне все выглядит совершенно пристойно. Это их, азиатская тактика: улыбаться, руку протягивать, а в рукаве халата кинжал прятать. Сейчас и мы так делаем. Только вместо кинжала у нас складные автоматы, а это посерьезней!

Волк вздохнул. Он не любил хитростей и коварных уловок. Хотя тот, кто их использует, оказывается в лучшем положении, чем честный и прямолинейный боец.

– И чем это все кончится?

– Почувствуют силу и наклонят голову под хомут. Но так, чтобы сохранить лицо. Выслушают товарищей из ЦК, изучат прокурорские бумаги и прозреют. А нас вроде и нет, вроде они сами всегда готовы центральной власти помогать. Так что, по аналитическому прогнозу, все обойдется тихо-мирно. Ну а если где-то какой-то бай голову подымет – мы ее тут же и отсечем! Только они это знают и дергаться скорей всего не будут! Ясно, браток?

– Ясно. А вы правда полковник, или это тоже легенда, как и фамилия? – не удержался Волк.

Теперь Шаров откровенно засмеялся.

– Нет, не легенда – правда.

– Быстро...

– Меня Чучканов за собой потащил. Он сейчас замнач главка спецназов, скоро будет начальником, получит генерала. А я при нем...

Странно. Краснолицый Николай Павлович не производил впечатление человека, ценящего профессионализм и способного на бескорыстную дружбу... А если не бескорыстную? Внезапно Волка озарила догадка: кинжал и ковер из борсханского дворца могли попасть в квартиру Чучканова только через одного человека! И этот человек сидел перед ним...

Посадка в Ташкенте прошла удачно, но трап долго не подавали. В иллюминаторы было видно, что летное поле оцеплено милицией. Корпус раскалился, в самолете стало душно. Напряжение росло. В первом салоне интенсивно работали рации, наконец к лайнеру подъехали громоздкая черная «Чайка» и несколько «Волг», тут же подкатили трап. Представителей ЦК встретили широко улыбающиеся местные номенклатурщики, потом так же радушно увезли следственную бригаду. «Спортсменов» никто не встречал, и они, спустившись на раскаленный бетон, попытались спрятаться в тени самолета.

С заискивающей улыбкой к ним подошли два местных милиционера. Довольно щуплого телосложения, редкозубые, в плохо сидящей форме.

– Салям алейкум! Вы московский отряд, да? Чурек принести? Дыня принести? Или будем барашка резать, плов делать?

– Какой отряд? – широко улыбнулся Волк. – Мы спортсмены. К олимпийским играм готовимся. У нас снег, мороз, а здесь лето. Потому и прилетели.

– Московский отряд, говорят, – один из милиционеров развел руками. – Зачем, да? Мы сами за порядком смотрим. А это что? – Он указал на висящую у Волка через плечо брезентовую сумку.

– Это? Это такая бомба. В горы поднимемся, лавины подрывать будем.

– Бомба?!

– Да, атомная! – белозубо оскалился коротко стриженный паренек из Краснодара.

– Атомная бомба! – Милиционеры переглянулись, не сговариваясь, развернулись и почти бегом направились к своим.

– Гля, они юмора не понимают! – расхохотался краснодарец.

– Я вам дам юмора! – свирепо прошипел подошедший Шаров. – Вы же спортсмены, откуда у вас разговоры про бомбы? Про мячи говорите, про ракетки, про копья... Хотя про копья лучше не надо! О мирном спорте разговаривайте. И больше ни о чем!

Шаров подозвал к себе радиста, настроился на нужную волну, взял микрофон.

– Клен-два, я Клен-один, как обстановка, прием?

– Клен-два Клену-один, у них идет совещание, участвуют большие шишки из Москвы. Пока распоряжений для вас нет.

Шаров привычно стал прослушивать эфир и почти сразу поймал взволнованный чужой голос:

– ...Мы их пересчитали, сто девять человек, сто девять! Это серьезная сила! У них даже есть маленькая атомная бомба или две!

Полковник крякнул.

– Вот идиоты! Одни болтают, другие верят... Хотя оно и к лучшему!

– Задержите их как можно дольше! Но дипломатично, поняли, вежливо...

– Ясно, – сказал Шаров и вновь вышел на связь.

– Клен-два, я Клен-один, жду автобусов для поездки на базу.

– Клен-один, автобусы давно в аэропорту, но их под разными предлогами не пропускают на поле.

– Тогда я пошел к автобусам, конец связи! «Колосов» повернулся к стоящим вокруг командирам взводов.

– Внимание, выходим в город! Действовать по обстановке, оружия не применять!

Когда толпа «спортсменов» двинулась через бетонное поле, к ним подъехала раскрашенная милицейская машина.

– Зачем гости пешком идут? – улыбчиво спросил милицейский майор. Рядом с ним сидел человек в штатском, он внимательно рассматривал «спортсменов» и тоже улыбался. – Сейчас автобусы подадим, ехать лучше, чем по жаре ходить!

– Спасибо, братишка, нам тренироваться надо, – не останавливаясь, улыбнулся в ответ «Колосов». – Ходить, бегать. А то рекордов не поставим! Что-то вы поскучнели. Жарко?

Майор и штатский рассмотрели одинаковые брезентовые сумочки у каждого «спортсмена», и улыбки на их лицах погасли.

Между тем милицейская цепочка у выхода в город не размыкалась. По мере приближения «спортсменов» милиционеры начали проявлять беспокойство, было видно, что четкой команды, как действовать в подобном случае, у них не имелось.

– Салям алейкум, братишки! – крикнул «Колосов», когда расстояние сократилось. – Спортсменов пропускаете?

Особая рота надвигалась стремительно и неотвратимо. Мощные фигуры и решительные лица бойцов произвели соответствующее впечатление: милиционеры разжали переплетенные руки и расступились. «Спортсмены» просочились сквозь заслон и беспрепятственно вышли к автобусам.

Четыре мощных «Икаруса» с задернутыми шторами прокатились по городу и выехали на огромную площадь с фонтанами. Здесь располагались правительственные учреждения. «Спортсмены» выскочили на раскаленный асфальт, умылись в фонтанах и стали прогуливаться вдоль солидных фасадов. Охрана попряталась в вестибюлях и не реагировала на столь явное нарушение режима безопасности.

Через сорок минут ожила рация, и Клен-два передал, что местные власти приняли правильное решение.

В Средней Азии богатые дома выглядят совсем не так, как в России, во всяком случае, они не выше соседских. Еще в Рохи Сафед Волк обращал внимание, что председатель колхоза или секретарь райкома не строили даже двухэтажного жилья. Просто площадь дома была гораздо больше, чем у какого-то бригадира или завмага, да на усадьбе много подсобных и хозяйственных сооружений. Несомненным признаком достатка являлся виноград – ему требовалось много воды, а простые смертные доступа к ней не имели.

Но дом Председателя Президиума Верховного Совета Узбекистана товарища Нигматулина этим правилам не подчинялся. Собственно, не дом, а беломраморный дворец, он возвышался на три этажа в глубине тенистого сада. По аккуратным дорожкам бродили павлины, а перед входной лестницей били струи фонтана.

Следователь Тимков, два московских оперативника и несколько местных сотрудников производили обыск. Волк с четырьмя бойцами обеспечивал физическое прикрытие и контролировал обстановку. Комендант и садовник выполняли функции понятых. Причем комендант той частью лица, которая была повернута к московской бригаде, выражал полное одобрение происходящего, а другой стороной изображал глубокую скорбь и осуждение творящейся несправедливости.

Вторая сторона была повернута к самому Шарифу Омаровичу Нигматулину, который сидел на кожаном диване и, обхватив голову руками, тяжело стонал. Глава республики, Отец нации. Сейчас он не был похож на свои портреты, развешанные на всех перекрестках в республике. Толстый рыхлый дядька с плешивой головой и покрытым оспой лицом.

– За что мне такая кара от аллаха? – вопрошал он в пространство. – Люди от чистого сердца дарили, за помощь благодарили... Ни разу не было, чтобы взял – и не сделал, на Коране поклянусь, пусть у меня руки отсохнут!

– А при чем Коран и аллах? – бестактно спросил Тимков. – Вы же коммунист и должны быть атеистом?

В ответ раздался очередной стон. Может, оттого, что следователь вынул из трюмо очередную шкатулку с драгоценностями, а может, потому, что московский опер завел в комнату трех совсем молоденьких девочек в цветастых халатах и тюбетейках.

– Кто это?

Черноусый участковый деликатно потупился. Вообще местные милиционеры чувствовали себя неловко и всем своим видом демонстрировали, что находятся здесь исключительно по принуждению.

– Девочки... Воспитанницы... Я с ними занятия по уставу партии проводил, в комсомол готовил...

– Так они и жили здесь? – Тимков пересчитал кольца, серьги, монеты и вывалил их на стол в общую кучу. Волк еще не видел столько ценностей. Их хватило бы, чтобы наполнить три ведра.

– Жили... Не всегда жили, только когда дома кушать нечего... Я им как отец был... И семьям помогал...

– Тебя как зовут? – спросил Тимков у самой маленькой девочки. Ей было не больше двенадцати.

– Фатима, – тихо ответила она.

– Сколько дядя Шариф за тебя заплатил?

– Двух овец дал. Нет, одну овцу и ягненка. Его еще вырастить надо...

– А трусики он с тебя снимал?

– Нет, мы трусики не носим. Это запрещено...

– Кем?

– Ими, – девочка кивнула на толстяка.

Тот застонал в очередной раз.

– Значит, это ваш гарем. Так? – продолжал бестактничать следователь.

– Какой там гарем! Разве это гарем? Когда двадцать девочек, тридцать – вот это гарем. У царя Соломона вообще пятьсот жен было... Ай-яй-яй! Мы так на Москву надеялись!

– При чем Москва? Она, что ли, должна ваши гаремы пополнять?

– Мы Москве верили. Что она до такого позора не допустит!

– Где остальные ценности?

– Нету... Ничего больше нету, вы уже все отобрали, разорили до нитки... Не посмотрели, что у меня партийный стаж тридцать лет, что я на двух съездах был... Заслуги не учли...

– Суд все учтет! – холодно отрезал Тимков. – Статья расстрельная, так что вам и стаж пригодится, и награды, и съезды... А больше всего – чистосердечное признание и раскаяние. Иначе могут и к стенке поставить!

Местные оперативники тревожно переглянулись. При таком раскладе надо думать и о себе.

– Товарищ следователь, нам-то что делать? А то мы стоим, стоим...

– Сейчас отвезете его в УКГБ, сдадите дежурному.

– Ой, как мне плохо! – Шариф Омарович оторвал руки от головы. По лицу его текли слезы. – Почему в КГБ? Отвезите меня в больницу!

– Сейчас...

Следователь кивнул Волку.

– Выделите троих людей в усиление конвоя. А двое – со мной. Еще есть работа. Поедем к хранителю Шарифа Омаровича.

– Что?! – вскинулся Нигматулин.

– То самое. Думаете, мы ничего не знаем? Знаем! И очень многое. Так что чистосердечное раскаяние нам не нужно. Вам нужно. Подумайте об этом в камере.

– Не ездите никуда... Это оговор... Злые люди напраслину возвели!

– Поехали! – подвел итог следователь.

Ехать пришлось долго. Выехали за город, через два часа добрались до стоящего на выжженном склоне холма чабанского домика.

– Здесь, – сказал черноусый участковый. В отсутствие Нигматулина он заметно приободрился.

– Что – здесь? – переспросил Волк, глядя на убогий домишко, слепленный кое-как из глины, досок, обрезков фанеры и рубероида.

– Здесь живет хранитель. Надо соблюдать осторожность. У них ружья и волкодавы...

– Не может быть! Какие тут могут быть драгоценности?! Действительно кто-то напраслину возвел!

– Осторожней, – повторил участковый, пригнулся и, держась за кобуру, побежал по кривой, обходя домишко сзади.

Волк с напарником пошли открыто, даже не приготовив оружия. Когда до входа оставалось около десяти метров, раздался сильный удар грома и такое же сильное эхо. Волка ударило в грудь, несколько иголочек вонзились в левое предплечье. Выругался, отшатнувшись и с трудом удержавшись на ногах, напарник.

В следующую секунду оба бросились вперед, вышибли фанерную дверь и в полумраке увидели маленького высохшего мужичка, перезаряжающего двустволку.

– Ах ты сука!

Ружье отлетело в сторону, мощный удар сшиб стрелявшего на земляной пол. Напарник ударил упавшего ногой, потом они выволокли злодея на свет и несколько раз съездили по лицу. Тот не сопротивлялся. Вид он имел жалкий и убогий – грязный засаленный халат с дырами на локтях, худая морщинистая шея, изможденное лицо с потухшими глазами. Обязательная тюбетейка упала на землю, обнажив незагорелое темя, едва прикрытое редкими тусклыми волосами.

Волк и напарник осмотрелись. Каждый получил заряд точно в середину груди. Дробинки изрешетили куртки и застряли в кевларе. Волку несколько штук вонзились в руку.

– Во власть стрелять? – обогнув дом, к ним подскочил участковый и с ходу заехал чабану в ухо. – Теперь тебе конец, Садык! Сгниешь в тюрьме!

Лицо задержанного, кроме притерпелости к лишениям и страданиям, ничего не выражало. Это было не лицо живого человека, а посмертная маска глубокого старца.

– Сколько тебе лет? – спросил Волк, привычно бинтуясь индпакетом.

– Тридцать четыре, – шевельнулись разбитые губы.

– Сколько?!

– Биографию он потом расскажет, – перебил подошедший следователь. – Где ценности? Выдашь добровольно, мы тебе стрельбу простим.

– Какие у меня ценности? – тяжело вздохнул Садык. – Заходите в дом, сами увидите...

В доме не было ни электричества, ни радио. На стене висела керосиновая лампа, над ней – не работающие часы-ходики в ореховом корпусе. Больше не было вообще ничего, кроме двух грубо сбитых табуретов, самодельного фанерного шкафчика и двух ящиков из-под фруктов, в которых навалом лежало какое-то тряпье.

По грязной кошме ползали голые дети – трое или четверо, в углу сидела женщина, закрывающая лицо полой заношенного халата. Вторая женщина ходила от стены к стене, укачивая грудного ребенка. Она была обута в большие резиновые галоши.

– У него две жены, что ли? – поинтересовался Тимков.

– Да нет, – улыбнулся участковый. – Он двух не прокормит. Это сестра сидит...

Напарник Волка обошел убогую хибару, поскреб утоптанный земляной пол. Спрятать здесь что-нибудь было совершенно невозможно.

– Где же они обычно делают тайники?

Участковый поскучнел и пожал плечами.

– Кто ж их знает. Хитрые... Все по-разному!

Вспышка активности у него прошла. Одно дело – карать Садыка за стрельбу во власть, другое – отнимать кровное богатство у Отца нации. Впрочем, по мнению Волка, никаким богатством здесь и не пахло.

Но Тимков знал, где надо искать. Он вышел на улицу и осмотрелся. Вокруг дома рос бурьян, в нем было протоптано несколько тропинок. Одна вела к отхожему месту – открытой неглубокой яме, вторая – к проржавевшему перевернутому корыту. Следователь отбросил корыто в сторону.

– Копайте здесь!

Через несколько минут Волк вытащил из свежей ямы тяжелое, обвязанное тряпками и полиэтиленом ведро. Из него полились цепочки, браслеты, перстни, кольца, серьги... Легкий ветерок шевелил ярлыки, золото тускло отблескивало на солнце, зато разноцветные камешки радостно испускали яркие, остро колющие глаза разноцветные лучики.

– Не захотел нам помочь, Садык? – укоризненно спросил Тимков. – И себе хуже сделал. Сейчас отвезем тебя в тюрьму, и пойдешь по двум статьям – за укрывательство и покушение на убийство.

Хранитель молчал.

– Что общего между Нигматулиным и этим Садыком? – спросил Волк.

– Родственники, – пояснил участковый. – Чужому человеку богатство не доверишь...

– Родственники?! Почему же Шариф ему не помогает?

– Помогает. Часы подарил, видели? Садык очень гордился.

Следователь, усевшись на землю и подвернув ноги по местному обычаю, составлял опись. Вокруг стояли полукругом Садык и его семья. Стояли молча, и только по мертвым глазам и безнадежным позам можно было определить, что происходит нечто ужасное. Казалось, это понимают даже жмущиеся к взрослым три голых маленьких мальчика.

– Послушайте, – Волк наклонился к Тимкову. – Давайте дадим им что-нибудь! Хоть это и нарушение, черт с ним! Они же с голоду умрут! Как будто они сами взяли, а мы ничего не знаем!

Он говорил это от отчаяния, понимая, что в серьезных делах эмоциями никто не руководствуется и просьба его невыполнима. Но следователь неожиданно вытянул из общей кучи несколько золотых цепочек и, не глядя, протянул ему.

– Спасибо, – прочувствованно сказал Волк. Следователь казался ему сухарем, педантом-крючкотвором, а сейчас он сделал жест, перечеркивающий эти представления. Раздавая подлежащее конфискации имущество, он рисковал карьерой. А может быть, и чем-то большим.

– Возьмите! – радостный Волк протянул драгоценности жене хранителя. – Купите одежды и еды детям...

Женщина не пошевелилась. Волк подумал, что она не понимает по-русски, и попытался вложить цепочки ей в руку, но она спрятала руки за спину. Он подошел к сестре, но история повторилась. Твердо сжатые губы, руки за спиной, невидящий взгляд.

– Возьми! Не хотите продавать, будешь сама носить!

Сестра сделала шаг назад. Потом еще один. Потом повернулась и побежала к хибаре.

– Возьми, Садык! – обратился Волк к хранителю. – Все равно это заберут по суду. Пусть будет хоть какая-то польза твоей семье!

Тот не двинулся с места. Даже дети, которым он попытался отдать золото, спрятали ручонки и попятились. Нищая семья хранителя не принимала благодеяний чужака. Волк в сердцах бросил украшения обратно в общую кучу. Тимков едва заметно улыбнулся, и Волк понял: следователь ничем не рисковал, он знал, что результат будет именно таким!

– Но почему?!

– Если аллаху угодно, чтобы человек был бедным, нельзя нарушать волю аллаха, – сказал участковый. – И потом – это чужое добро. Если возьмешь чужое – тебе разрежут живот и положат туда то, что взял. И твоей жене разрежут живот, и твоим детям. За алчность расплачивается вся семья. Таков закон предков. Таков обычай.

– Но ведь Шарифу никто не разрезал живот! Хотя все это чужое!

Участковый улыбнулся, как взрослый человек улыбается глупому несмышленышу. Он уже открыл рот, чтобы объяснить, но в это время раздался пронзительный крик, и все обернулись.

От убогой хибары быстро двигался к обрыву огненный сгусток, как будто воспламенился поставленный на попа выстрел к объемному огнемету «Шмель». Но сгусток кричал нечеловеческим голосом, от которого мороз продирал по коже. Волк много повидал на своем недолгом веку, но про самосожжения он только слышал. Горящая женская фигура не добежала до обрыва несколько метров. Крики внезапно смолкли, и огненный факел, будто споткнувшись, вытянулся по земле.

– Они же отвечают за все это богатство, – пояснил участковый уже в машине. – Раз не сохранили – головы не сносить!

– Они-то при чем? – недоумевал Волк. – Это же государство все забирает... И потом, Шарифу лет пятнадцать дадут, если не расстреляют... Кто с них спросит?

– Э-э-э, – понизил голос участковый. – Государство таких людей, как Шариф Омарович, не обижает. Время пройдет, с него все обвинения снимут. И ценности назад отдадут. Очень немного времени. Отвечает за все Садык. И такие, как он! – В голосе черноусого чувствовалась глубокая убежденность.

На въезде в Ташкент с огромного плаката еще улыбался Отец нации. Но на центральной площади его портреты уже срывали специально выделенные садыки на машинах-вышках.

Рука Волка болела все сильнее. Завтра предстояли новые аресты и изъятия, но он уже был сыт жандармскими акциями по горло. Ранение давало возможность вернуться в Москву.

– Сокольски постоянно вредит нашей стране, а сейчас, когда признание в мире для нас особенно важно, задумал выпустить книгу о своей работе в Москве! Он общался с диссидентами, националистами и прочей швалью, так что собрал достаточно грязи, чтобы очернить и перестройку, и новое мышление, и все те прогрессивные изменения, которые инициировал товарищ Грибачев! Но главное, его должность в госдепартаменте США позволяет проводить прежнюю политику «холодной войны» и принимать дискриминационные решения в отношении СССР! Благодаря его инициативе под угрозой находится подписание соглашения о режиме наибольшего благоприятствования в торговле! Одним словом – эта ярко выраженная враждебная деятельность должна быть пресечена. Именно такая задача поставлена перед Комитетом!

Генерал Вострецов обвел глазами зал для совещаний, в котором собрались около тридцати человек – руководители различного уровня из Главного управления контрразведки.

– Какие есть соображения?

Обычно желающих высказываться сразу после постановки задачи не находится – слишком рискованно: даже хорошее предложение может быть расценено как скоропалительное и непродуманное.

– Хорошо, даю время до завтра. Все свободны.

Но уже через полчаса на прием к генералу попросился начальник отдела по работе с иностранцами подполковник Петрунов.

– Когда Сокольски работал в посольстве США, он курировал немецкое национальное движение и поддерживал тесные контакты с их лидером Фогелем, – уверенно докладывал подполковник. У него было симпатичное лицо и умные глаза, к тому же он всегда принимал взвешенные и точные решения. Генерал откровенно ему симпатизировал.

– Через Сокольски в Москву направлялись значительные денежные потоки на поддержку идеи немецкой автономии. Но Фогелю он не дал ни копейки! По нашим данным, все деньги уходили на рестораны, женщин, антиквариат. У него большая коллекция, и он любил жить на широкую ногу...

– Вот как! – Вострецов даже привстал на стуле. – Есть конкретные факты, чтобы его прижать?

Петрунов покачал головой.

– Серьезных доказательств нет. Только несколько агентурных сообщений. Он не доставлял нам больших проблем и собирался возвращаться в Штаты, поэтому плотно его не документировали.

Генерал нахмурился:

– Очень плохо! Документировать надо всегда! Через много лет может появиться интерес к самому заурядному объекту! Но если фактов нет, в чем же состоит ваше предложение?

– Фогель отбывает пятнадцатилетний срок в Потьме. Надо подвести к нему нашего человека и выяснить конкретные факты. Кто еще поддерживал отношения с Сокольски, кто может подтвердить, что тот никогда не передавал никому никаких денег, кто знает, как он транжирил средства... А потом взяться за этих людей и получить от них официальные показания. После чего послать копии нашему другу, и он заткнется навсегда!

– Зачем так сложно? Проще допросить самого Фогеля.

– Бесполезно. Это фанатик. Он не сказал ни слова ни на следствии, ни в суде.

– Гм... Кого же вы подведете к такому фанатику?

– Есть подходящий человек. Он тоже немец и работает у нас, в НН.

– А-а-а... Знаю, знаю... Тот, что с охранной грамотой от Грибачева! Мне и Лисанов про него докладывал, и Троепольский... Постоянно попадает в какие-то передряги, у всех руководителей он как бельмо в глазу...

Вострецов ненадолго задумался, глядя в окно. Пальцы выбивали по столу какой-то тревожный марш.

– Да, как бельмо! Так что держаться за него никто не будет, отдадут с радостью. Но с какой легендой он пойдет? Диссиденты знают всех своих. Откуда вынырнет никому не известный фигурант?

– По легенде, он будет блатным. В подтверждение придется покрыть его татуировками, научить жаргону. Те, кто сидит в Потьме, не искушены в уголовщине. Должны клюнуть!

– Гм... Татуировками, говоришь... А он согласится?

Петрунов кивнул.

– Если с ним правильно поговорить – согласится. Правда, потом... С особыми приметами у нас он ведь служить не сможет...

Александр Иванович опустил голову. Ему было стыдно.

Генерал озабоченно вздохнул.

– Да, это будет расходный материал. Но когда готовится важная оперативная комбинация, о личной судьбе агента думать нельзя. В конце концов наградим его, дадим квартиру... Только сейчас говорить ему это все не надо. Вы меня понимаете?

– Так точно, товарищ генерал! – четко ответил подполковник, и Вострецов убедился, что не зря симпатизирует способному оперативнику.

– Где он сейчас?

– В специальном отряде в Узбекистане. Он очень хорошо подготовлен в боевом отношении и потому включен в список участников особых операций.

– Что ж, это поможет ему и в нашей разработке. Когда он вернется, проведите с ним беседу и начинайте подготовку.

– Есть.