Татуированная кожа Корецкий Данил
Вторую бутылку Александра Сергеевна выпила практически в одиночку. Лицо и шея покрылись красными пятнами, глаза горячечно заблестели. Вначале разговор шел на общие темы, потом она стала расспрашивать Володю о его учебе на юрфаке. И совершенно неожиданно заявила дочери:
– Он из КГБ. Сто процентов!
Волк почувствовал себя так, будто с него принародно сняли штаны. Лаура успокаивающе взяла его за руку.
– Перестань, мама, ты опять за свое? У тебя все из КГБ. Помнишь, ты даже сантехника заподозрила?
– И не зря, – упорствовала Александра Сергеевна. – Он ведь больше не пришел! И до этого приходил совсем другой. Значит, я оказалась права!
– Не обращай внимания, – наклонившись к Волку, шепнула Лаура, и он ухом ощутил прикосновение ее губ. – У нее мания преследования. Особенно когда выпьет. Но она скоро уйдет...
Это прикосновение и похожая на обещание фраза возбудили Волка. И вместе с тем зародили тревогу.
Уже несколько раз попытки сблизиться с женщиной заканчивались неудачей. С красивой и стройной медичкой Ниной он встречался почти месяц, когда они танцевали в баре и он сквозь одежду ощущал горячее упругое тело, то буквально сгорал от желания. Но в убогой комнатке студенческой общаги девушка сняла сапоги, явив на свет заношенные колготки с большой дыркой на пятке, и желание мгновенно улетучилось, вытесненное другим – оказаться как можно дальше и от этой комнаты и от Нины... Он поспешно и постыдно бежал, несказанно удивив девушку, да и приятелей, никогда не обращавших внимания на такие мелочи.
С дородной официанткой Вероникой вышло еще хуже: он уже раздел ее догола и принялся нетерпеливо ласкать крупное тело, когда вдруг почувствовал мускусный запах – то ли едкого пота, то ли еще каких-то выделений. Запах усиливался, густел, он пропитывал все вокруг – воздух, одежду, его собственное тело... Казалось, что это он сам так отвратительно потеет, и хотелось немедленно плюхнуться в ванну, густо намылиться и жесткой мочалкой содрать с себя зловоние вместе с кожей... Его активность резко упала, озабоченная Вероника прибегла к минету, но успеха не добилась. Дело вновь кончилось ночным побегом через весь город. Тошнотворный запах преследовал его и на улице, и в троллейбусе, и в метро, и в душе. Он извел целый кусок мыла, но мускусная вонь мучила его до полудня, хотя никто из окружающих ее не чувствовал. И снова Федирко удивлялся: «Чего ты дурью маешься? Ну, п... вонючая у бабы, это бывает. Тебе же на ней не жениться! Делай свое дело и иди мойся. Чего привередничать?»
Сам Волк знал, чем вызвана такая привередливость. Если бы его сексуальный дебют состоялся с Ниной или Вероникой, то скорей всего, и он считал бы порванные колготки или вонючий секрет тела не имеющими значения мелкими бытовыми деталями. Но Софья Васильевна приучила его к совершенно иным стандартам... Те женщины, которые попадались ему после нее, даже близко до них не дотягивали. Больше того, они и не подозревали, что такие стандарты существуют...
Софья... Аккуратная, чистоплотная, с гладкой ароматной кожей и нежными, пахнущими кремом ногами... Впрочем, когда ее ноги пахли пылью и обувной кожей, это ничего не меняло: они все равно были самыми лучшими в мире! С Софьей не сравнится ни одна женщина. И Лаура тоже. С этой мыслью он уже примирился. Главное, чтобы разница не была слишком убийственной. Иначе он вновь потерпит фиаско...
Вскоре Александра Сергеевна стала собираться. Подкрасившись в ванной, она вызвала дочь в другую комнату и вышла в ее туфлях. Высокие каблуки стройнили полные икры, узкая черная юбка и белая блузка подчеркивали достоинства фигуры, макияж освежил кожу, красные пятна исчезли. Женщина помолодела лет на десять.
«Красивая», – подумал Волк.
Александра Сергеевна перехватила его взгляд и довольно улыбнулась.
– Аривидерчи, красавчик! У меня дежурство, – небрежно помахав рукой, она перебросила через плечо белую сумку на длинном ремне и упругой походкой направилась к двери. Звонко щелкнул замок.
– Не думал, что так одеваются на дежурство, – сказал Волк, деликатно умолчав о выпитой Александрой Сергеевной дозе шампанского.
– Не обращай внимания. Мама очень болезненно переживает одиночество и хочет устроить личную жизнь. Но не говорить же об этом вслух...
Теперь Лаура была в золотистых шлепанцах, явно не подходящих к вечернему платью. Похоже, это ее совершенно не смущало. Вот если бы Софья переобулась, то наверняка сменила бы и наряд...
Лаура включила «Спидолу», прошлась по диапазонам в поисках подходящей музыки. Наконец из динамика полилась тягучая восточная мелодия.
– Потанцуем?
Девушка прижималась к нему всем телом, пушистые волосы щекотали Волку лицо. От них пахло травяным шампунем, и, судя по всему, ожидать неприятных неожиданностей на этот раз не приходилось. И все же он действовал осторожно, будто имел дело не с девушкой, а с миной-сюрпризом: опасливо поцеловал гладкую щеку, потом ухо, потом шею... Нет, все в порядке – только запах духов и чистой кожи. Волк расслабился, сильней прижал к себе хрупкое тело, нащупал послушно раскрывшиеся губы. Рука скользнула под юбку.
– Не надо...
Волк замер, будто уперся в невидимую преграду. Может, она еще девочка? Вот будет номер!
– Почему «не надо»?
Лаура молчала.
– Почему?
– Ну... Мы еще мало знакомы...
– И только?! Тогда надо познакомиться поближе...
Легко, как тренировочную куклу для борьбы. Волк поднял девушку и отнес на накрытый гобеленом диван.
– Где у тебя застежка?
– Здесь, на боку...
Платье полетело в сторону. Лифчика под ним не оказалось, и Волк поцеловал крохотную грудь с розовым пупырышком соска, потом россыпь родинок, спускавшихся по животу, довольно ловко стащил узенькие трусики из прозрачного гипюра. Лаура закрыла глаза. Лобок у нее был коротко подстрижен – это специально для секса, вот тебе и «девочка»... Волк развел вялые, податливые ножки, рассматривая миниатюрную, словно детскую, промежность – из небольшой щелки в коричневатой коже вытарчивали розовые складки. Волку почему-то вспомнилась шаурма в чайной Рохи Сафед: из свернутой лепешки похоже выглядывали обрезки свежепожаренной баранины. Только эта «шаурма» слишком маленькая, на миг он даже засомневался: устроено ли там все так, как надо, и поместится ли туда то, что должно поместиться?
– Не рассматривай так, – сдавленным шепотом сказала Лаура. – Мне стыдно...
«Интересно, – подумал Волк. – Подстриглась специально для того, чтобы смотрели, а теперь „стыдно“!»
Неразобранный диван узок для упражнений подобного рода, Волк принялся неловко громоздиться сверху, но ничего не получалось, пока Лаура не помогла, забросив одну ногу на спинку дивана, а второй обхватив его торс. Опасения оказались напрасны: там, внизу, у нее все было устроено так, как надо, и он сразу попал туда, куда стремился. Лаура ритмично подергивалась ему навстречу, диван отчаянно скрипел, и Волку вдруг пришла в голову мысль, что расшатали его именно такие упражнения.
Лаура начала всхлипывать. У Волка вдруг сильно забурчало в животе, он напряг пресс, пытаясь взять под контроль бунтующие кишки. Но партнерша ничего не слышала: она уткнулась головой ему в грудь и тихо подвывала, будто плакала. Все было настолько не похоже на близость с Софьей, что казалось, будто сейчас он занимается совсем другим делом. Там была битва, яростная схватка, в которой измотанные стороны находили отдохновение и в которой не оказывалось победителей. Сейчас он владел маленькой беззащитной девочкой, он был всемогущим господином, а она – покорной рабыней. И осознание своего могущества дало толчок к развязке: Волк застонал, а его рабыня громко всхлипнула и забилась в конвульсиях.
Некоторое время они лежали неподвижно, потом Волк повернулся и, не удержавшись, скатился на пол.
– Надо было сразу тут устроиться...
– Я люблю тебя, – прерывающимся голосом сказала Лаура.
– Что?
– Я те-бя-люб-лю! – по слогам произнесла она. – И ты должен сказать мне правду...
– Какую правду?
Волку было не до откровений: кишечник крутило все сильнее, он даже покрылся испариной, проклиная жирный торт, шампанское и сырую воду.
– Ты имеешь отношение к КГБ? – Лаура легла на бок и взглянула на него в упор. – Можешь не отвечать, и так видно... Ты покраснел и вспотел!
– Да вы что, с ума посходили? Просто мне в сортир надо! – в крайнем раздражении воскликнул он и ринулся к Двери, украшенной небольшим пластмассовым горшком. – Откуда у вас эта мания?! – в сердцах спросил он, вернувшись в комнату. – Почему вы с матерью зациклились на КГБ? Сколько таких, как ваша, семей по Москве, неужели вы думаете, что за всеми следят? Но зачем?
– Конечно, не за всеми, – пальцы Лауры нервно тарабанили по дивану. – Но мама была одной из первых советских гражданок, вышедших замуж за иностранца. В шестьдесят третьем году это было равносильно измене родине! Ее лишили гражданства и вообще попили много крови... А потом, когда она развелась с отцом и мы вернулись, – все повторилось. В нас подозревали шпионок, с большим трудом выдали советские паспорта... Так что наша «мания» имеет под собой основания!
– Подожди, подожди... Твой отец – иностранец?!
– Да. Урбано Маркони – инженер макаронной фабрики во Флоренции.
– А ты итальянка?!
– Ну конечно! Так и записано в паспорте. Мне предлагали изменить национальность и взять фамилию Маркова, но тогда отец перестал бы платить алименты... Что с тобой?
– Да нет. Ничего...
Курсанту Высшей школы, как и любому сотруднику контрразведки, категорически запрещалось вступать в неделовые контакты с иностранцами. Если все-таки это происходило, он был обязан немедленно написать рапорт руководству с изложением всех обстоятельств происшедшего. А обстоятельства «контакта» с Лаурой дадут стопроцентное основание для увольнения со службы...
– Ты мне так и не ответил.
– Хорошо. Я не работаю в КГБ. Просто после армии я поступил в школу КГБ и сейчас заканчиваю первый курс. С тобой я познакомился чисто случайно, и о том, что ты итальянка, узнал только сейчас.
– У меня с самого начала было подозрение... Да и мама сразу определила...
– Но ведь все это просто совпадение, стечение обстоятельств!
– Совпадение...
Лаура резко села, подтянув колени к подбородку. Распущенные волосы накрыли голые плечи и неразвитую грудь. Тонкие ноги были плотно сдвинуты, но Волк все равно видел маленькие бледные ягодицы.
– Это ведомство преследует нас всю жизнь. Мы вздрагиваем от одного его названия. Вокруг нас постоянно крутятся его люди. И наконец появляешься ты. Ты тоже оттуда. И это ты называешь совпадением?
Она уткнула лицо в колени и заплакала. Сначала тихо, потом все громче.
– Перестань! Ты убедишься, что это совпадение. И перестанешь бояться КГБ. Я хочу на тебе жениться! Ты слышишь? Ты пойдешь за меня замуж?
Он сам не ожидал, что скажет это. Но не пожалел о вырвавшихся словах.
– Жениться? – Лаура вскинула голову. Тушь вокруг глаз размазалась, по щекам протянулись черные полоски. – Ты смеешься? Кто же тебе разрешит жениться на итальянке?
– А кто запретит! И кстати, ты знаешь, что я сам немец?!
– Как немец? Ты шутишь?
– Нет. Родители из Поволжья, в войну их высылали в Казахстан, только в шестидесятых вернулись. Губы Лауры дрогнули.
– С ума сойти! Если ты не врешь... Получается какой-то анекдот!
Девушка засмеялась. Глядя на нее, расхохотался и Волк.
– Я хочу есть. Ты покормишь меня чем-нибудь?
В очередном письме отец написал, что собирается в командировку в Москву. Волк озадаченно почесал в затылке. Родители были уверены, что он служит сверхсрочную. Может быть, поэтому он все оттягивал поездку в Тиходонск: слишком многое пришлось бы объяснять... И вот судьба положила конец отсрочкам.
Через неделю Волк встретился с Генрихом у входа в гостиницу «Пекин». Отец хорошо выглядел: в костюме, при галстуке, со своими обычными педантичными манерами и добавившейся уверенностью он был похож на импозантного иностранца. Трудно было поверить, что когда-то он ходил с нехитрым инструментом по тиходонским трущобам, чинил бачки и прочищал унитазы, что какие-то алкаши били его в подворотне...
Отец и сын обнялись.
– Ты очень повзрослел, Владимир. И чувствую, что встал на ноги. Жениться не надумал?
Генрих широко улыбался. Он явно обрадовался встрече.
– Ты угадал. Сегодня или завтра познакомлю с невестой. А что у тебя за дела в Москве?
– Совещание по линии коммунального хозяйства. За эти годы я сделал неплохую карьеру. Даже поступил в заочный институт, через год получу диплом! Приличная зарплата, премии, я даже уговариваю маму оставить работу. Но она не хочет: не привыкла сидеть без дела. Она очень скучает по тебе и мечтает, что ты вернешься. Тогда можно остаться дома и воспитывать внуков. Такое возможно?
– Не знаю. Вряд ли. Хотя жизнь по-всякому оборачивается.
Волк привел отца в бар «Метрополя», стремящийся загладить вину Гриша быстро зажарил в гриле цыпленка, сделал свежие салаты и выставил четыре бутылки «Баварского».
– Видишь, какая пена? – гордо спросил Волк. – Давай за то, что мы все же выпили «Баварского»! Генрих жадно осушил стакан...
– Хорошее пиво. Но лучше расскажи о себе. Судя по письмам, служба у тебя была довольно спокойной.
– Да, грех жаловаться...
– Очень хорошо, что ты не попал в Афганистан. Просто повезло.
– Да, очень повезло.
– Ты не очень разговорчив. И совсем не похож на сержанта-сверхсрочника. Кто ты, Вольдемар? И почему мы пишем письма какому-то Волкову?
Волк отхлебнул глоток, второй, третий... Но вскоре в стакане остались только белые хлопья пены, и он со стуком опустил его на стол.
– Теперь я Владимир Григорьевич Волков. Вот...
В баре никого не было, и он протянул отцу раскрытое удостоверение. Тот долго читал документ, потом медленно закрыл и протянул обратно. Вид у него был какой-то потерянный.
– Это невероятно. Мы всю жизнь боялись этой организации, а ты пошел в нее работать... И даже переменил имя! А как же наш род?
– Брось, отец! – Волк налил еще пива и оторвал хрустящее крылышко цыпленка. – Я, конечно, не похож на сверхсрочника. Но и ты мало похож на служащего коммунального хозяйства. Кстати, их селят по окраинным клоповникам типа «Зари» и «Алтая». А в «Пекине» живут командированные в ту самую организацию, которой ты всю жизнь боялся! Так что не надо драматизировать. Пей лучше пиво и ешь, ты наверняка проголодался...
Генрих выпил пива и поковырялся в цыпленке. Настроение у него было испорчено.
– Я не заслужил этих упреков, Вольдемар. То, что я делал, я делал только из страха. И из желания добиться благополучия семье. Тебе – в первую очередь. И я хотел оградить тебя от всего этого... А ты по доброй воле сделал свой выбор. И мне это очень горько!
Волк вспылил. «А дяде Иогану не горько?» – в последний миг он сдержал навернувшуюся на язык фразу. Правильную вроде бы фразу, но неверную и дьявольски несправедливую.
Из незарастающей раны памяти просочились незабытые ощущения безысходности и неотвратимости, понимание непоправимости ошибки и гнетущий страх перед предстоящей расплатой. Вновь материализовался маленький мальчик, плачущий в зассанном сортире коммунальной квартиры в тщетной надежде спрятаться от карающего монстра, жаждущего отправить его в трудколонию или тюрьму. Мальчик был беззащитен перед чудовищем, у него не было ни одного шанса, но отец, как сказочный богатырь, пошел и победил дракона. Правда, для этого Генриху пришлось заложить свою душу...
– Когда-то я мечтал жить в квартире с отдельным туалетом, – тихо сказал Волк. – Чтобы было место уединиться...
– Что? Ах да... Коммуналки признак бесчеловечности строя. Он всегда так говорил.
– Кто?
Волк уже и сам понял, о ком идет речь. Понял еще до того, как у отца страдальцески дрогнули губы.
– Иоган. И в этом я с ним полностью согласен. Тут есть водка?
Они просидели в баре еще полтора часа, за это время Генрих выпил бутылку «Столичной».
Сотрудник контрразведки не может по своему усмотрению жениться на ком попало. Жены – это тыл КГБ. Их кандидатуры тщательно проверяются, с каждой беседует сотрудник кадрового аппарата, и только если невеста удовлетворяет всем требованиям, начальство может дать санкцию на обзаведение семьей. Все это Волк прекрасно знал. Как и то, что кандидатура Лауры является заведомо непроходной. Но предложение сделано, невеста и Александра Сергеевна познакомились с отцом, обговорены сроки свадьбы. Теперь просто невозможно дать задний ход...
Через месяц, сдав экзамены за первый курс, новоиспеченный второкурсник Волков подал рапорт о своем намерении жениться на Лауре Маркони. Для руководства Школы эта весть оказалась подобна разорвавшейся бомбе. Курсант строгорежимного учебного заведения КГБ – немец, который женится на итальянке! Такое не могло присниться даже в кошмарном сне!
– Да он просто издевается! – генерал Лисанов ударил по столу кулаком. – Смотрите, что пишет: «уроженка города Флоренция Республики Италия»! Это же вызов, насмешка! А он знает, что его будущая теща была валютной проституткой? Одной из первых в Москве?
– Нет, – Бровин покачал головой. – Он бы обязательно рассказал друзьям. Они обсуждали эту тему.
– Может, вам не все передали... Кто его освещает?
– Крылков. Очень дотошный и старательный парнишка. Он не упускает ни одной мелочи.
– Тогда, может, рассказать ему все, открыть глаза? Пусть найдет другую девчонку. Зачем ему эта Маркони? Блядство по крови передается, значит, будут проблемы и в семье, – миролюбиво сказал Кочетков, глядя на портрет Грибачева, недавно повешенный над столом начальника Школы. Новый Генеральный секретарь либерально улыбался.
– Бесполезно! – Бровин покачал головой, хотя тоже видел портрет. – У него амбиций выше головы. Он прекрасно понимает, что согласия на такой брак никто не даст, Это демарш!
Собравшиеся переглянулись. Все было ясно. Парень перегнул палку: за определенной чертой его козыри не играют! Если систематически напиваться, волочиться за юбками, терять служебные документы, выбалтывать государственные секреты или жениться на иностранках, то даже Генсек не распорядится держать тебя на службе! Если, конечно, он не твой родной папа. А может, и папа не распорядится...
Оставалось решить, как оформить дело. Причина увольнения должна быть совершенно нейтральной и веской. Обычно в качестве таковой выступает состояние здоровья.
– Он боксер, нос разбит, – сказал Бровин. – Искривление носовой перегородки наверняка есть на самом деле...
– Нет, не будем доводить до крайности, – неожиданно сказал генерал. – Он хорошо учился, закончил первый курс, у него много заслуг... Зачем увольнять из органов? Пусть переводится в «наружку» и работает, приносит пользу Родине! Поручите Ламову переговорить с ним, чтоб не было обид. Любовь любовью, а инструкции надо выполнять! Он поймет.
Глава 2.
Наблюдением установлено...
– Во, гляди, в подъезд заскочил! Опять в сорок пятую... Ну хрен с ним, хоть отдохнем малость... Клим, протяни вперед и развернись – он же обратно пойдет. Володя, фиксируй время: двенадцать тридцать две...
Неприметная серая «Волга» с тонированными стеклами притерлась к бордюру, спрятавшись за громоздким мебельным фургоном. На самом деле это спецмашина. Под капотом – форсированный двигатель на сто восемьдесят сил, в багажнике – многодиапазонная рация, позволяющая держать связь с дежурным и отдельными наблюдателями. Многоопытные гаишники таких чудес никогда не видели. И не увидят: у старшего группы есть особый пропуск «контроль запрещен».
– Так нормально, Михал Иваныч? – спросил сержант Клименко. Ему было двадцать семь. Шустрый, белобрысый, в куртке из кожзаменителя, на вид – обычный тертый московский водила.
– Сдай чуть назад и выверни влево, – скомандовал сидящий рядом с ним капитан Лазаренко – здоровенный мужик с ногами сорок пятого размера, огромными ладонями, крупной, как узбекская дыня, головой и резкими, грубо вылепленными чертами лица... В группе он был старшим не только по должности, но и по возрасту – уже при Волке отметил тридцать третий день рождения.
– Во, вот так! Выйдет – мы его щелкнем...
Младший наблюдатель прапорщик Волков с ручкой в руках неловко скрючился на заднем сиденье.
«В 12.32 „Лохматый“ заш. в д. № 87 по ул. Курчатова, где в кв. № 45 прож. „Лисица“, – заполнил он очередную строчку в дневнике наблюдения. Вечером по отрывочным записям составляется подробный отчет, снабженный для наглядности несколькими фотографиями.
Вряд ли снимок выходящего из подъезда сутулого всклокоченного парня с диким взглядом будет иметь оперативную или доказательственную ценность, но, когда «Кучерявого» возьмут за жопу, эта невинная карточка сыграет свою роль: создаст у него впечатление, что органам известно все...
Волк спрятал ручку и сел поудобнее, чтобы не мешала надетая под одежду аппаратура.
– Михал Иванович, а за что их в разработку взяли? Что они сделали?
– Да что обычно. Читают всякую херню, пишут... Лазаренко вздохнул:
– Надоело мне ерундой заниматься... Одно дело – искать гадов, что бомбу в метро взорвали, другое – ждать, пока какой-нибудь иностранец нашу Клавку оттягивает, да еще принимать это за шпионаж! Или этих никчемных полудурков пасти... Удивляюсь: неужели в стране серьезных дел не стало?
– Я выключу движок, чего зря бензин жечь? – сказал Клименко. – Они ж выделяют по норме, что зимой, что летом одинаково. А на печку не рассчитывают! Потом спидометр сверяют, перерасход! И каждый раз грозятся премиальные снять...
– Интересно, хоть в это воскресенье выходной дадут? – ни к кому не обращаясь, спросил Волк.
– Догонят и еще дадут! – огрызнулся водитель. – Опять погонят на какой-нибудь митинг. И откуда они все повылазили? Спорят, что-то доказывают, слюной брызжут...
– Да они просто больные люди. Их лечить надо, – сказал Волк.
– Лечить их теперь запрещено. Нынче гласность и демократия, – буркнул Михаил Иванович. – Мне бы квартиру получить – и гори оно все огнем! К майским обещают сдать, только разговоры пошли, что это не для всех, а для начальства. Дом хороший, красивый, метро рядом – может, так и выйдет...
– А очередь? Что они, просто возьмут и на очередь наплюют? А как же демократия? Или на нас она не распространяется? – разгорячился Волк. Его происходящее кровно касалось, так как он совсем недавно стал на квартучет и был последним в списке.
– А у нас две очереди. Одна большая – для всех, вторая маленькая – для руководства и к ним приближенных, – пробурчал Михаил Иванович. – Хочешь жить, как человек, – стремись в очередь маленькую. Правда, тогда на собраниях не вякай, с начальством соглашайся, придется и жопу полизать – куда деваться... Да это не только с квартирами. Должности, звания, награды... Их тоже не за заслуги, а за услуги дают. Вот ты, Володя, хоть грудью амбразуру закрой – хрен тебе орден повесят!
– У меня есть орден. Даже два. Две «Звездочки»!
– Ух ты! У меня только один. У тебя тоже за Афган?
Волк помотал головой.
– А за что?
– Не могу говорить.
– Ну все равно за боевые, за кровь! А начальство небось и «Знамя» получило... Точно?
– Откуда вы знаете?
– А чего тут знать? Даже у этих диссидентов пархатых есть белые люди и подсобники, кто черновую работу делает. Мы же все видим! За одним машина приходит, и он раскатывает: то в посольство на прием, то к журналистам ихним на интервью. Костюмчик справный, ряшка сытая, «голоса» разные про него через день передают – какой он герой и все такое... Нас он не боится, даже башку назад не поворачивает! А другой – нищий, задроченный, без завтрака и обеда мотается пешком по городу, как воробей клюет свою правду по помойкам, да все опасается, осматривается. И никто про него в газетах не пишет, никто его не знает, а если сажать начнут – его первого и законопатят! За что он борется, бедняга? Против чего, понятно – против власти ненавистной. А вот за что? Чтобы свои же дармоеды на шею сели? Так ему еще хуже будет!
– Они пусть сами разбираются! А мне с тещей жить осточертело!
– Не жить, а проживать! – усмехнулся Лазаренко и запахнул длинное серое пальто-реглан. – Хотя всяко бывает... Клим, включи печку, а то ноги мерзнут!
Капитан как в воду глядел. Александра Сергеевна явно проявляла к зятю далеко не родственный интерес: то купалась при неприкрытой двери, то выходила на кухню в прозрачном пеньюаре... И у нее была очень неплохая фигура.
– Пока проживаем, – поправился Волк. – Но если не отселимся вскоре – неизвестно как оно обернется...
– Тебе же новый Генсек срок наметил: к двухтысячному году все получат по квартире! Хер бы только стоял к двухтысячному году – а то в новой отдельной и детей заделать нечем будет! Зато построили социализм с человеческим лицом. Я как слышу эти слова, сразу жопу представляю. Лучше б квартиры строили!
– Ну вы скажете, товарищ капитан... Наши поднадзорные и то не все такие смелые...
Волк чувствовал себя неловко. Что это, грубая прямолинейность или провокация? Одно дело – треп работяг в пивной, совсем другое – беседа оперативников в спецмашине КГБ!
– Подожди... С этой гласностью скоро они совсем героями станут. А я не особо смелый, хотя дворец Амина штурмовал... Просто наши машины прослушкой не оборудуют. Это ведь мы всем «жучков» загоняем. А нам кто поставит?
«Надо будет – найдут, – подумал Волк. – Да и зачем техника, если нас здесь трое? Знают двое – знает свинья...»
– С Климом мы еще в стране «А» встречались, – будто читая мысли, продолжил Михаил Иванович. – А тебя я не опасаюсь. Ты сам «на крючке»...
– Почему я «на крючке»?! У кого?!
– Кто их разберет... Только и внутренняя контрразведка тобой интересовалась, и начальник отдела, и кадровики... Как работаешь, как ведешь, чем дышишь... Ничего конкретного у них нет, но... Чем-то ты их раздражаешь, как заноза в заднице...
Михаил Иванович махнул рукой и отвернулся к окну.
«Нормальный мужик, откровенный, за свою шкуру не трусится», – подумал Волк.
– Вышел! – сказал Клименко.
Михаил Иванович встрепенулся, поднес к лицу обычный длиннофокусный «Зенит».
– О, вылез, гнида. Что ж ты там делал три часа? Узник совести, бля... Товарищ по борьбе за тебя срок мотает, а ты у его жены по полдня отсиживаешься. Блядун ты, а не узник!
Раздался щелчок затвора. «Лохматый» стоял у подъезда, злой резкий ветер рвал полы выношенного пальто и трепал неухоженные, на глазах седеющие от снежной крупы волосы. «Узник» смотрел прямо в объектив, но явно не замечал ничего подозрительного.
– Узнаем про тебя, гусь лапчатый, всю правду, зря, что ль, я «клопа» за картину спрятал... И если ты и впрямь на «Лисицу» залез, придется перед нами грехи замаливать, будешь стучать на своих дружков, как дятел... Давай, Клим, трогай потихоньку...
В «Арагви» вечером не попасть, дородный швейцар на входе отфильтровывает своих от чужих не хуже дяди Коли из «Метрополя». Волк здесь чужой, но у него есть пароль.
– Я к Владимир Семеновичу, – многозначительно шепчет он.
Швейцар почтительно кивает. Администратор для него все равно что бог. На самом деле это невысокий полный человечек с большими залысинами, вальяжными манерами и настороженными глазами. Судя по запаху изо рта, недавно он пил коньяк.
– Я от Петра Ивановича, – нутряным голосом сообщает Волк. На нем очки в массивной оправе, дешевый костюм, застиранная белая рубашка и одолженный у Клима галстук, который то и дело норовит свернуться в трубочку. Но Владимир Семенович радужно улыбается. Имя замначальника городского треста ресторанов производит на администратора такой же эффект, как на швейцара его собственное.
Кучерявый и его друзья никогда не бывали в ресторанах. Но теперь идет перестройка. Все меньше заданий по диссидентам. Главные линии – контршпионаж, экономические преступления и коррупция. По телевидению периодически говорят о разоблачениях колоссального взяточничества в Средней Азии, причем на самом высоком уровне. В Комитете ходят глухие слухи, что скоро среднеазиатских баев ждет колоссальная чистка. Да и в Москве активизировалась разработка всевозможных дельцов и расхитителей.
Не прошло и пяти минут, как Волк уже сидит в прокуренном вытянутом зале именно там, где ему надо – через столик от недавно расположившейся веселой компании. Это валютчики. Во главе стола главарь – Лазаренко дал ему прозвище Барин. «Наружники» умеют мгновенно ухватить главное в объекте наблюдения и отразить его в кличке. Действительно барин – холеный, важный, уверенный в себе. Он специализируется на алмазах, через него идут камни с якутских приисков. Вокруг челядь: плосколицый, с узкими глазами Блин, тощий Гвоздь и три девицы, которые за малой значимостью собственных прозвищ не удостоились.
– Пожалуйста, меню, – поджарый официант кладет перед Волком тяжелую кожаную папку.
А Барину с компанией уже начинают приносить заказ: квадратные тарелочки с сациви (рубль семьдесят порция), крохотные стеклянные бочонки с красной и черной икрой (три сорок и пять шестьдесят), бутылку марочного коньяка «Варцихе» (восемнадцать), две бутылки «Киндзмараули» (по три сорок), гурийскую капусту, маслины, сулугуни, зелень, салями... Волк перестал считать. После закусок, конечно, последует мясное ассорти на раскаленном стальном блюде: шашлык, люля-кебаб, печень, почки, сердце... Всего сегодняшний ужин обойдется валютчикам рублей в сто – сто пятьдесят.
Волк мог тратить три рубля в час, причем бухгалтерша гордо сообщила, что это в полтора раза превышает норму оперативных расходов милицейской «наружки». Дескать, ешь, пей, ни в чем себе не отказывай!
Он заказал салаг из огурцов, бараний шашлык, сто граммов водки и мороженое – всего на пять восемьдесят. Это двухчасовая норма, но, похоже, объекты расположились надолго. Если же они вдруг встанут и уйдут, все равно придется приписать время до двух часов – это обычная практика, не платить же из своего кармана...
– Все? – официант хотя и был разочарован такой скромностью, но вида не показал: наживаться на гостях администратора – себе дороже.
Барин произнес тост, все чокнулись. Волк сделал снимок. Японская микрокамера пряталась под пиджаком, объектив в виде пуговицы сквозь прорезь выглядывал наружу. Манипулятор находился в левом рукаве, незаметно шевеля пальцами, можно было управлять и фотоаппаратом, и остронаправленным микрофоном в виде галстучной заколки, и крошечным магнитофоном, и приемопередающим устройством.
Он включил микрофон, и в левой дужке очков послышался хриплый голос Гвоздя. Тот рассказывал о своих любовных победах. За пределами его собственного столика это никого не интересовало, хотя трансляция могла развлечь скучающих в машине Лазаренко и Клима.
Волк медленно наворачивал на вилку веточку петрушки. Он был голоден и мог в одно мгновение проглотить весь заказ. Но для него салатница с мелко нарезанными огурцами и четыре кусочка быстро остывающей баранины – не ужин, а маскировка. Еще майор Шаров учил: разведчик без маскировки – все равно что голый на городском пляже: каждый видит, скалится и тычет пальцем, ножом или пулей. Поэтому он очень медленно жевал огурцы, пригубливал водку и только нюхал остро пахнущий шашлык.
К столику объектов подошли двое новых фигурантов: щекастый мужчина лет тридцати с круглым лицом, тяжелой нижней челюстью и опущенными уголками большого рта – Волк сразу дал ему кличку Мопс, и молодой кавказец с висящими вдоль бочкообразного туловища длинными мощными руками. Для него подходило прозвище Горилла.
Барин коротко махнул рукой, и девицы мгновенно исчезли. Мопс и Горилла сели на освободившиеся места, официант принес чистые приборы. Надо было снимать, но мешала толстая женщина за соседним столиком, пришлось подойти прикурить к ее кавалеру – с нового ракурса удалось поймать в кадр всю компанию.
– Я с товаром, – сказал Мопс, и Волк мгновенно включил запись. – Деньги при тебе? Барин покачал головой.
– Все камни надо проверять. У нас их никто не знает.
– Подожди, я же тебе образец давал! Для чего?!
– Образец я показал... Сергеичу, Большому Папе показал. Не сговариваясь говорят – странный камешек. Вроде настоящий, но непонятно – откуда он взялся. Специалистам-то все месторождения известны! Может, это какой-то хрусталь или другая лабуда... Короче, надо анализ делать. Без анализа брать не буду.
– Я же тебе говорил: серьезный человек их из Африки привез! Все чисто! Какая тебе разница – с какого прииска? Завтра еще привезут, постепенно все привыкнут, и вопроса не станет!
– А где этот твой человек? – Барин прищурился. Чем больше кипятился Мопс, тем подозрительней он смотрел на партнера.
– Здесь он! В машине сидит! Привести?
– Конечно, приведи. Пусть он сам все расскажет... В случ-чего, будем знать, с кого спрашивать!
Мопс кивнул Горилле, тот вышел и через несколько минут вернулся с высоким, широкоплечим, коротко стриженным, спортивного вида парнем. Серж!
Волк похолодел. Он несколько раз пытался отыскать Серегина, но безуспешно. В высоком сером доме на улице Гарибальди обитую рейкой железную дверь открыла дородная женщина в лоснящемся японском халате с потускневшими золотыми драконами. Высокомерное выражение обрюзгшего лица, на котором еще проступали следы ушедшей красоты, остатки властных манер и сохранившиеся амбиции...
– Николай? А вы, собственно, кто такой? Ах, сослуживец... Ну зайдите. Так ведь он остался в армии. На сверхсрочную, или как там это называется... Приезжал, пожил с месяц и опять уехал... Нас ведь разорили, видите – шаром покати...
Она обвела рукой вокруг. В просторной гостиной стоял кожаный диван, два кресла, дубовый сервант, огромная напольная ваза из китайского фарфора. Но многочисленные прямоугольники на стенах подтверждали, что в той, прошлой жизни, обстановка была значительно богаче.
– Мне ничего не оставили, даже средств к существованию! Говорят: идите работать... Смешно! А ведь надо платить домработнице, и потом – продукты с базара, косметичка, маникюр... Не говорю уж про портниху... Я обносилась, на улицу стыдно выйти. И потом – нет здоровья, давление так и скачет... Вот и сижу сиднем дома. А кто поможет вдове? Когда был Павел Сергеевич, вокруг крутилось много всяких... Что желаете. Калерия Дмитриевна, чем могу служить, Калерия Дмитриевна... Отбою не было. Только где они все сейчас?
Волк виновато переступил с ноги на ногу, отнеся упреки и на свой счет. Но что он мог сделать для женщины, пережившей свои лучшие времена?
– Извините за беспокойство. Я пойду.
– Николай ничего не говорил про вас. Но я вижу по лицу, что вы человек порядочный и вам можно доверять. Вы не сходите заплатить за телефон? Это рядом – два квартала, сегодня последний день, и его могут отключить.
– Конечно. Пожалуйста...
– Возьмите квитанции. Только... У меня сейчас нет денег...
В результате Волк заплатил последние десять рублей за многочисленные междугородные переговоры, оставшись на мели до следующей стипендии. Такой оказалась цена безуспешных поисков армейского друга.
И вот теперь Серж сидел за столиком объекта наблюдения и сам автоматически становился таким объектом.
Интуитивно Волк сразу сделал две вещи. Первую он мог объяснить, вторую – нет.
Человека узнают по глазам, бровям, рту и подбородку. В массивных спецочках верхняя часть лица Волка была неузнаваемой. Нижнюю он вначале прикрыл рюмкой, потом платком, потом ладонью, потом снова рюмкой. Цель этого была ясна и понятна – любой на его месте постарался бы замаскироваться.
Кроме того, он выключил магнитофон и трансляцию в машину. Без четкой или даже сколь-нибудь осознанной цели.
– Что скажешь, голубь? – то ли приветливо, то ли издевательски спросил Барин.
– А где здесь голуби? – огрызнулся Серж. Он был в свободном черном свитере тонкой вязки, стромких серых брюках и новых полусапожках на толстой подошве. – Разве что в тарелке. Только они уже ничего не скажут.
Читать бесплатно другие книги:
