Татуированная кожа Корецкий Данил
Шмелев с Леночкой скрылись в чреве БТРа.
– ...Наземная РЛС[12] при отсутствии осадков обнаруживает боевую машину десанта на расстоянии десять километров, при моросящем дожде – на восьми, при ливне – только на одном...
– ...Дымовая шашка создает облако длиной до двухсот и шириной до сорока метров, дымовая машина за 5 – 7 минут ставит непросматриваемую завесу длиной не менее километра...
– ...Разведывательными признаками ракетных частей и соединений являются: сигарообразная форма ракеты, наличие пусковых установок, стартового и вспомогательного оборудования, усиленная охрана...
– ...И, оседлав спину противника, резко скрутить ему голову встречным движением рук. Левая толкает затылок от себя, правая тянет подбородок на себя и вверх... В вертикальном положении это делать сложнее, для облегчения задачи следует приподнять голову, растягивая шею и ослабляя соединение шейных позвонков...
– ...Сигаретный дым можно почувствовать за сто метров, запах пищи и пота – со ста двадцати, одеколон – со ста пятидесяти...
– ...«Потрошением» называется проводимый в полевых условиях допрос высокой степени интенсивности, позволяющий в кратчайший срок получить стопроцентно достоверную информацию...
– ...Разведывательные признаки ядерной ствольной артиллерии...
Премудрости спецназа конспектируются в толстых тетрадях с пронумерованными страницами, прошитых и опечатанных. Секретчики выдают их перед занятиями, а потом уносят обратно в спецбиблиотеку. Но специфические знания остаются в стриженых головах молодых людей. Считается, что они не могут вызывать возражений.
– Полная скрытность – залог выполнения задания. Поэтому, если в поиске группу обнаружат, свидетели подлежат безусловной и немедленной ликвидации...
Специальную разведподготовку ведет лично майор Шаров. Форма на нем тщательно отглажена, в треугольном вырезе на груди проглядывает свежая тельняшка. Майор недавно вернулся из страны «А» [13], и чувствуется, что ему приходилось делать все, о чем он сейчас говорит. Вольф поднимает руку.
– А если это не солдаты противника, а мирные жители? Да еще старик, или женщина, или ребенок?
Майор Шаров смотрит на него, как на идиота.
– Ваша цель – шахта МБР. Если операция сорвется, ракета уничтожит крупный город – несколько миллионов жителей, заводы, электростанции, воинские части. Поэтому свидетели подлежат безусловному и немедленному уничтожению. Такие категории, как старик или ребенок, в специальных операциях не используются. Вам ясно?
– Никак нет!
Теперь Шаров смотрит внимательно, будто целится.
– Что неясного?
– Кто сможет такое сделать?
Майор усмехается.
– Сейчас посмотрим. Кто готов выполнить эту работу – поднять руку! Раз, два, три...
Руки подняли все, кроме Лисенкова и Вольфа.
Шаров усмехается еще раз.
– Вот так! Причем делать это надо быстро, пока свидетель не опомнился и не стал молить о пощаде. Так будет лучше – и для него, и для вас. Ясно, рядовой Вольф?
– Ясно...
Убежденности в голосе нет, это формальный ответ, чтобы отстали.
– Хорошо. И имейте в виду – специальные операции не проводятся в белых перчатках! Когда дойдем до темы «Потрошение», вы в этом убедитесь.
Помолчав, Шаров задумчиво добавляет:
– Впрочем, думать, что вы можете это, – одно, а реально сделать – совсем другое... Поэтому меня поднятые руки не очень-то убеждают. И те, кто их поднял, – имейте в виду мои слова... Перекур!
Когда-то давно Вольф завидовал Еремину, которого научили полезным для мужчины боевым премудростям: прыгать с парашютом, стрелять на ходу с бронетранспортера, убивать голыми руками... Так казалось: взяли и научили.
Но когда инструктор по специальному курсу рукопашного боя лейтенант Пригоров дал ему в руки обычный штык-нож и поставил в восьми метрах от деревянного человеческого силуэта, стало ясно: никто никого не учит, да и не может научить. Показать – да! Лейтенант метал штык и рукояткой вперед, и вперед клинком – в девяти случаях из десяти оружие втыкалось в цель. Никаких секретов в этом деле не было – как сказал сам Пригоров, надо бросить три тысячи раз, и все получится. А если бросить пять тысяч раз – научишься попадать в любую точку мишени, на выбор. А уж если десять тысяч – станешь мастером.
Лейтенант показал и перешел к другому бойцу, а Вольф вертел грубый, совершенно неприкладистый нож и понимал, что научиться метать придется ему самому и Пригоров в этом деле не помощник.
Еще большее отчаяние вызывала саперная лопатка. Инструктор показал им, где надо просверлить отверстие – в одной трети от конца рукоятки. Туда просунули отрезок крепкого шнура, надежно завязали концы – на этом превращение землеройного инструмента в оружие завершилось.
– Когда обучитесь, заточите края, как бритву, – сказал лейтенант, поигрывая висящей на запястье лопатой, словно шашкой на темляке. – Раньше не надо – покалечитесь.
А теперь смотрите...
Он колол манекен, рубил его ударами сверху, сбоку и снизу, потом метнул лопату с десятка шагов, и та послушно воткнулась в иссеченную поверхность мишени.
И снова Вольф остался с инструментом один на один. «Ничему нельзя научить, но всему можно научиться», – вспомнил он вычитанную невесть где мудрость, прикинул, где находится центр тяжести, и принялся поудобней устраивать лопату в ладони.
И в грохочущий проем самолетного люка надо было шагнуть самому – никакой инструктор не преодолеет твой страх, разве что даст пинка, когда ты раскорячишься в светлом овале, намертво вцепившись в обшивку... Потому что, если человек поднялся и не прыгнул, вернулся на землю в самолете, а не под шелковым куполом, – он не прыгнет никогда.
И змею никто за тебя не съест, а если съест, то ты погибнешь от голода, потому что другая змея уже может и не попасться. Впрочем, змея – деликатес, она чистая, хуже, если надо есть мышей или крыс, предварительно дождавшись, чтобы они остыли – только тогда вши и другие паразиты выпадут из шерсти...
Вольф научился всему, что от него требовалось.
Когда нож или лопатка летели к цели, ему казалось, что он, как оператор ПТУРСа [14], управляет ими до самого последнего мгновения, что под его взглядом оружие послушно корректирует свою траекторию, пока не вонзится прямо в цель. И настоящим ПТУРСом наловчился с двух километров попадать в амбразуру дзота.
– Ты меткий парень! – похвалил Деревянко. – Давай-ка пройдем снайперскую подготовку!
Несколько месяцев Вольф не расставался с мощной СВД [15], лягавшейся как разъяренная лошадь. За это время он сжег две тысячи патронов и превратил правое плечо в сплошной кровоподтек, но теперь безошибочно выполнял нормативы стрелка первой категории. Они были просты: на ста метрах попасть в винтовочную гильзу, на двустах – уложить десять пуль в силуэт спичечного коробка.
Учебные рукопашные схватки Пригоров проводил очень жестко: работали в полную силу руками и ногами. Единственное отличие от боевых – защитные шлемы на головах и запреты на удары в пах, солнечное, переломы шеи и конечностей. Привыкший держать удар Вольф чувствовал себя, как рыба в воде. К тому же у него была отменная интуиция: по взгляду противника предвидел его следующее движение и опережал – уклонялся, захватывал на излом бьющую руку или ногу, с трудом сдерживая азартный порыв довести прием до конца...
Самое страшное испытание – прыжки. Бритый Гусь намертво вцепился побелевшими пальцами в кромку люка, но Пряхин, проявив неожиданную ловкость, привычным пинком выбросил его из самолета. Вольфу в первом прыжке удалось преодолеть страх, потом был пятый, десятый, затяжной, ночной, высотный, на воду, на лес...
Во время одиночного марша на выживание ему повезло – попалась большая ящерица, а вот Серегину пришлось съесть огромную сороконожку – ударил тварь о ботинок и впился ртом в волосатое студенистое тело...
«Маскировка», «Передвижение в тылу противника», «Подрывное дело», «Выживание в экстремальных условиях», «Топография и ориентирование» – эти важнейшие дисциплины Вольф сдал на «пять». По психологической подготовке не поднимался выше «четверки».
– Ты меньше рассуждай, – посоветовал лейтенант Деревянко. – Дали вариант решения – исполняй! А ты задумываешься – как лучше! Чувак жалуется: мол, умным хочешь быть...
– Да не хочу я быть умным!
– Умными пусть командиры будут, они пусть думают! А у тебя раздумья в регламент не заложены! Может, лучшее решение и найдется, да время уйдет и вся группа погибнет...
Вольф молчал. В чем-то лейтенант был прав, но эта правота его не привлекала.
– Это же не гражданский институт, а спецназ, – продолжал увещевать офицер. – Тут главное – быть как все и, не задумываясь, выполнять приказы. Что получится, если в рукопашке твоя рука или нога станут задумываться – как им поступать?
–Так я же не нога...
– Это и плохо! – поморщился взводный. – Посмотри на ребят – они же отключают голову и действуют четко по приказу!
– А это хорошо? – печально усмехнулся Вольф.
– Конечно! – убежденно кивнул взводный. – Иначе будет не боевая группа, а полный бардак!
Вольф прекратил спорить, сделав вид, что согласился с командиром. Но хотя боевая работа ему нравилась, многое ей сопутствующее он не воспринимал.
– Вы должны одним своим видом запугать противника, парализовать его способность к сопротивлению, – говорил лейтенант Пригоров, выпячивая нижнюю челюсть и страшно оскаливаясь. Взвод повторял гримасы вслед за ним, и Вольф повторял тоже. Но ребята вызверялись друг на друга и после занятий – в курилке, по дороге в столовую, на прогулке. А Иванников и Вишняков корчили рожи и наедине с собой – перед зеркалом в умывалке: им нравилась злобная и устрашающая маска вместо лица!
– Каждый спецназовец – это самостоятельная боевая единица, способная противостоять взводу противника и самостоятельно выполнить боевую задачу, – любил говорить полковник Чучканов.
В прошлом он занимался штангой, но с годами расплылся и зарос жиром так, что даже перестал прыгать. А это, по его собственным словам, означало смерть спецназовца. Собственную кончину он пытался маскировать: надевал парашют, поднимался с очередной прыжковой группой, но, выпустив всех, сам оставался в самолете. Иногда парашют опускался далеко в стороне, но все были уверены, что полковника подменял майор Шаров, который находился при нем безотлучно.
Слова полковника запомнились накрепко, каждый боец изначально рассчитывал только на себя, и каждый постепенно становился боевым механизмом, мощным живым оружием. И, как казалось Вольфу, каждый при этом утрачивал что-то человеческое.
Помощник инструктора по прыжковой подготовке старшина-сверхсрочник Пряхин был наиболее выраженным примером такого перевоплощения. На Доске почета, вопреки внешности забитого сельского мужичка, он выглядел мужественным красавцем. Наверное, этот отлакированный облик отражал его заслуги: за плечами почти три тысячи прыжков, звание мастера спорта и множество чемпионских титулов... Но в обычной жизни он был каким-то убоговатым: держался всегда обособленно, говорил косноязычно, друзей и приятелей не имел, заглазно все называли его не иначе как Вонила.
Однажды, зайдя в парашютный склад, Вольф увидел, что Пряхин привычно закладывает в штаны клеенку и несколько пеленок.
– Зачем это вы? – оторопел он.
– Да, черт, обсираюсь, – буднично пояснил старшина.
– Как?!
– Обычно, по-большому...
– А почему?
Пряхин пожал плечами.
– Кто ж его знает... Рефлексы. Первый раз, наверно, со страха, а потом страх прошел, а рефлекс остался. Врачи так говорят...
Заправившись, он надел парашют и прыгнул, как всегда, точнее всех. Но Вольф начисто утратил к нему интерес и после того разговора старался близко не подходить. А проходя мимо портрета, запечатлевшего Пряхина после рекордного прыжка, он невольно представлял, что творится у того в штанах, и брезгливо морщился.
Мужская работа, азарт и риск Вольфу нравились, но он не хотел становиться боевой машиной.
Письма им писали на «почтовый ящик» в Московскую область, естественно, родители считали, что там и расположена часть.
«Не мерзнешь ли ты в такие холода? – тревожилась мать. – Хочу прислать шерстяные носки и теплое нижнее белье, но не знаю, дойдет ли посылка...»
Вольф усмехнулся. По телевизору говорили, что в Москве доходит до минус тридцати, здесь же в самый холодный день января было плюс пятнадцать.
Несмотря на однообразное питание и нередко ощущаемое чувство голода, за прошедшие полгода он окреп, раздался в плечах и даже на два сантиметра подрос – сыграли роль режим и постоянные физические нагрузки. Вольф уже адаптировался к службе, выполнял все нормативы и ходил по территории части уверенно и спокойно, как Шмель или Киря.
Он показывал высокие результаты в боевой учебе, держался независимо, не прогибался перед старшим призывом, не заискивал перед офицерами. На него можно было положиться в любом деле, а отчаянность и умение драться вошли в историю бригады. Поэтому «старики» признавали его почти равным себе. Почти.
К тому же Вольф сдружился с Серегиным, они постоянно держались вместе и в случае необходимости могли стать спина к спине и перемолотить половину роты. Это тоже учитывалось общественным мнением и повышало их авторитет.
В феврале, как раз накануне Дня Советской Армии, Вольфа вызвали в штаб бригады.
– Дай-ка свой военный билет, боец, – с загадочным видом сказал подполковник Селедцов. В его кабинете сидел и Деревянко, но по виду взводного нельзя было определить, зачем рядовой разведчик потребовался начальству.
Разведчик расстегнул нагрудный карман и отдал примятую, пропотевшую красную книжечку замполиту. Тот раскрыл, неопределенно хмыкнул и спрятал документ в сейф.
– А теперь держи замену, – замполит вынул из стола точно такую же книжечку, только поновее и потверже, и протянул Вольфу.
– Волков Владимир Григорьевич, – удивленно прочел он рядом со своей фотографией. – Что это значит?!
Замполит улыбнулся, наверное, хотел ободрить, но вышло как всегда – будто он изобличил собеседника в чем-то нехорошем.
– Рядовой Вольф убыл в другую часть. А рядовой Волков прибыл к нам. Так пройдет по всем документам.
– Но зачем?!
– Обычная маскировка. Волков не привлекает внимания и не вызывает вопросов. На дембель получишь свой билет обратно. Если захочешь. Ведь в России лучше жить с русской фамилией.
– А... А ребята? – после паузы спросил Вольф.
– Это пусть тебя не беспокоит. Лейтенант Деревянко объяснит всем, что ты по собственному желанию переменил фамилию. К этому быстро привыкнут. Очень быстро.
Вольф молчал. Все это ему как-то не нравилось. Менять фамилию, которую дали тебе родители, – дело предосудительное.
– Кто принял такое решение? – на всякий случай спросил он.
– Ну, конечно, не я, – развел руками Селедцов. – Точнее, не только я. Идею одобрил полковник Чучканов и утвердил генерал Раскатов.
Что ж, плетью обуха не перешибешь... Вольф-Волков молча сунул новый документ в карман. Замполит удовлетворенно кивнул.
– Ты хорошо служишь и вообще грамотный парень. К нам пришла разнарядка на учебу в высшее командное училище спецназа. Если хочешь попробовать, мы тебя поддержим
– Хочу! – не задумываясь, выпалил Вольф. Ему приходила в голову мысль об офицерской карьере. А поступить учиться прямо сейчас гораздо лучше, чем еще полтора года пахать рядовым...
Селедцов кивнул еще раз.
– Тогда садись, пиши рапорт – лейтенант Деревянко продиктует. И заполнишь тест-анкету для изучения личности.
Тест-анкета оказалась разграфленным на пронумерованные клеточки листом бумаги.
– Четыреста вопросов, – сказал Деревянко, открывая пухлую книжку. – Ответов только два: да или нет. Я читаю, ты ставишь крестик в нужной клеточке. Контрольное время сорок минут. Поэтому не отвлекайся. Начали!
Вы любите животных? Бывают ли у вас головные боли? Вам нравится синий цвет? Занимаетесь ли вы силовым спортом? Случаются ли у вас расстройства желудка? Хорошо ли вы спите ночью? Есть ли у вас враги? Верите вы в приметы? Вы любите охоту? Зима лучшее время года? Кино лучше театра?
Вольф уложился в тридцать пять минут и отбросил ручку.
– Что за чепуха? Для чего эти глупые вопросы?
– Не такие глупые, как кажется. Психологи выжмут из них о тебе все. Даже то, чего ты сам не знаешь.
Лейтенант подколол тест к рапорту скрепкой.
– Заполнишь личный листок, напишешь автобиографию, я подготовлю характеристику и аттестацию. Если все будет нормально, летом придет вызов на экзамены. Но имей в виду – там конкурс, тебе надо подготовиться.
– Конечно, подготовлюсь!
Вольфа распирало радостное возбуждение. В серой монотонности службы забрезжила перспектива перемен.
– Зайди, поблагодари подполковника за доверие, – посоветовал Деревянко, и Вольф вновь направился в кабинет замполита.
Селедцов принял благодарность благосклонно.
– Нам нужны такие парни. Когда тебя зачисляли в часть, высказывались разные мнения, однако я поддержал тебя однозначно. И вижу, что не ошибся. Но ты должен помнить об этом и ценить доброе отношение. Поэтому если появятся какие-то сомнения, захочется посоветоваться, сообщить что-то важное – вовсе не обязательно идти к Семенову. Приходи прямо ко мне. Понял?
Вольф ничего не понял, но на всякий случай кивнул.
– И еще... Учителя нашей школы проявили очень интересную инициативу по подготовке к инспекторской проверке. Они вызвались в нерабочее время позаниматься с наиболее способными к языкам бойцами, подтянуть их, отработать разговорную речь...
На самом деле инициативу проявил сам Селедцов. Поднаторевший на показухе и всевозможном очковтирательстве, он придумал натаскать человек десять-пятнадцать и включить по двое в боевые группы. Чучканов и Шаров взялись подставить проверяющим именно «заряженные» подразделения. Положительный результат шел в актив всему руководству бригады.
– Да у меня вроде и так с немецким нормально...
– Знаю, знаю! Вопрос в другом: возьмешься за второй язык? Освоишь английский?
– Да я как-то... – замялся Вольф.
– А что ты теряешь? – На этот раз замполиту удалась ободряющая улыбка старшего товарища. – От хозработ и нарядов вас освободят – с утра боевая подготовка, а после обеда учи до отбоя «ду ю спик инглиш». Хоть в школе, хоть в библиотеке, хоть на песке с книжкой валяйся... От товарищей – почет, от командиров – уважение. Согласен?
– Ну, раз надо...
Так Волков оказался в школе военного городка. После постоянной скученности казармы, умывалки, столовой, после взрывов штурмовой полосы, рева самолетных двигателей, смеха, ругани и мата товарищей, после запахов пота, табака, оружейной смазки, порохового дыма – он попал в рай. Просторные коридоры, цветы в горшках, шторы на окнах, чистота и тишина... Был здесь и свой ангел.
Англичанку звали Софья Васильевна. Коротко стриженная улыбчивая брюнетка с широко распахнутыми зелеными глазами, точеным носиком и четко очерченным ртом. Красный открытый сарафан и белые босоножки. Быстрые движения, розовый маникюр на руках и ногах. Она была не только красива, но вдобавок излучала какую-то притягательную энергию, так что Вольф почувствовал себя стальной стружкой, попавшей в магнитное поле.
– Определенный артикль the...
Класс окутался дымкой, Вольф видел только накрашенные светло-коричневой помадой губки, которые приоткрылись, дразняще обнажая ровные белые зубы, сжимающие кончик влажного язычка...
– Для чего служит определенный артикль, товарищ Волков?
Узкий подбородок с милой ямочкой, гладкие щеки, чуть выступающие скулы, тонкие, явно подщипанные брови, густые блестящие волосы заправлены за маленькие, прижатые к голове ушки...
– Товарищ Волков, ау!
– Он недавно фамилию поменял, еще не привык к новой, – пояснил Серегин и рявкнул: – Вольф, проснись!
– Извините... – Вольф встрепенулся. Лицо его покрылось красными пятнами. – Задумался.
– Надеюсь, над определенными артиклями? – лукаво улыбнулась Софья Васильевна. – А что у вас с фамилией? Расскажете как-нибудь?
Это был вопрос не учительницы, а девушки, чувствующей, что понравилась парню.
– Обязательно, – деревянным языком вымолвил Вольф.
– Что ты на Софью так пялишься? – спросил Серегин на пути в казарму. – Хочешь, чтоб тебе Чучканов яйца оторвал? Он ревнивый!
– А при чем здесь Чучканов?
– Ну ты даешь! Это же его жена!
– Совсем стебанулся? Какая жена! Сколько ему лет и сколько ей...
– Что с того? Ему, наверное, сорок пять, она помоложе лет на десять... Что особенного?
– Да ты что? Ей двадцать пять, двадцать семь самое большее!
– Просто хорошо выглядит, следит за собой. Но ты губы не раскатывай, береги яйца!
Разговор этот почему-то был Вольфу неприятен.
– Ладно, хватит базарить! А яйца я сам кому хочешь оторву!
Ночью он несколько раз просыпался с одним и тем же видением: Софья Васильевна в красном открытом сарафане и узорчатых белых босоножках стоит у доски и рукой, с зажатым в наманикюренных пальцах мелом, поправляет пушистую челку. Было непонятно – то ли она ему снится всю ночь, то ли мозг и во сне думает о ней.
На следующий день Вольф остался после занятий, якобы для составления словаря разведчика: «Где находится ваш командный пункт? Говори и останешься живым!» – ну и так далее.
Но вместо этого они с учительницей мило проболтали полтора часа. Вначале он рассказал историю с переменой фамилии, потом она вспоминала, как из маленького украинского села приехала поступать на иняз в Харьков. Вольф слушал с неподдельным интересом и готов был просидеть так всю ночь.
– Ой, уже десять, – спохватилась Софья Васильевна. – Пора домой. В следующий раз я принесу вам чего-нибудь перекусить – ведь армейским харчем сыт не будешь...
– Можно я вас провожу? – набрался смелости Вольф.
– Ой, нет... Тут все на виду, сразу же пойдут сплетни... Впрочем, до выхода можно...
Прощаясь, Володя пожал учительнице руку, а она в ответ чуть сжала его кисть. Пальцы у нее были сухими и прохладными.
Глава 2.
Опасно спать с женой командира
– До инспекторской осталось две недели, уже определен порядок ее проведения...
Усиленный динамиками голос зама по боевой подготовке разносился над ровными шеренгами замерших на плацу под палящим солнцем молодых парней в тропическом камуфляже.
– Отрабатывается задача высадки в тылу условного противника после начала военных действий, захват стратегически важных объектов, уничтожение ракетных установок, командного персонала, повреждение линий связи...
Самого Чучканова на трибуне почти не видно, только высокая, сшитая по заказу фуражка маячит над микрофоном.
С некоторых пор Вольф испытывал к полковнику неприязнь. «Старый, жирный, краснорожий, а она совсем девочка, стебелек... Как она с ним...» Он сбился с мысли: все термины, служащие для обозначения того, о чем он думал, были непристойны и циничны, а потому не подходили к любому связанному с Софьей Васильевной делу. «Видно, отбывает повинность, лишь бы отвязался... Она скромная, наверное, даже свет не разрешает включать...»
– Имейте в виду, действовать придется в условиях, приближенных к боевым. При десантировании будут применяться установки «Дождь», через десять минут после приземления личного состава сбросят бронетехнику. Кто будет копаться, тех раздавит в лепешку!
По колоннам прошел недовольный ропот. Полковничья фуражка чуть приподнялась – видно, Чучканов стал на носки.
– А как вы думаете? Допустимые потери на учениях такого уровня составляют четыре процента! Укладывайтесь в нормативы, четко выполняйте приказы, умейте работать с картой, проявляйте бдительность – и все будет нормально. Но разгильдяйства не прощает ни война, ни учения! А у нас будет очень высокое руководство, возможно, сам министр!
Фуражка опустилась на прежнее место.
– А может, даже и кто-то еще большего ранга. Так что старайтесь, не падайте вниз, как куски дерьма, а летите орлами, парите!
Динамики на миг смолкли, и бойцы замерли в ожидании команды «разойдись» – время обеда уже наступило.
– Только с дисциплиной у нас хреново! – неожиданно рявкнул Чучканов. – И если я узнаю, кто сорвал розу в оранжерее, то ноги выдерну! И не посмотрю – лейтенант это или капитан!
По сомкнутым рядам снова прокатился ропот – на этот раз удивленный.
– Какую на хер розу? – неизвестно у кого спросил Шмелев. Стоявший рядом Вишняков пожал плечами. Другие ребята тоже недоуменно переглядывались.
Только Вольф знал, о какой розе речь. О той, что он в Женский день подарил Софье Васильевне. А она, видно, принесла цветок домой. Значит, придала подарку значение. Радостное возбуждение раздуло грудь, ударило в голову.
– Совсем охуел! – сержант зло сплюнул. – Садовник долбаный! Сидел бы лучше в оранжерее, чем «Дождь» запускать на нашу голову! Давно гробы не отправляли...
– Разойдись! – прогрохотали динамики. Строй распался. Вольф поймал на себе внимательный взгляд Серегина.
– С «Дождем» они свои четыре процента быстро выберут! – не успокаивался Шмелев.
– А что это такое? – спросил Вольф, чтобы скрыть переполняющие его чувства.
–Автоматические многоствольные пулеметы! – в сердцах выматерился Шмелев. – Спускаются на парашютах и лупят вкруговую вниз по площадям! Не дай бог их обогнать... Так часто бывает: человек-то потяжелее... Эти засранцы на пять минут ошибутся, и нам хана! А когда им время рассчитывать, если они розочки считают!
– На Красноярских маневрах корректировщиков сброса побило, – мрачно произнес Киря.
– Корректировщики вообще смертники! – подтвердил Шмелев. – Они же внизу сидят и «Дождь» наводят, а он по ним и лупит...
В туалете Шмелев неожиданно крикнул:
– Что раскорячились над очком, как куски дерьма? Летайте орлами, парите!
Но ожидаемого веселья шутка не вызвала, только Бритый Гусь принужденно рассмеялся. Настроение у ребят было подавленным.
Возле столовой Вольфа неожиданно отозвал в сторону Чувак.
– Слышь, Волков, как ты это дело провернул, с фамилией?
– Какое дело? – не понял тот, удивленный непривычным дружелюбием. Старший сержант находил любой повод, чтобы придраться к нему и навесить внеочередной наряд. А сейчас вдруг заговорил человеческим языком!
– Ну как фамилию поменял? – настороженно стреляя глазами по сторонам, продолжал расспрашивать Чувак. – Я тоже хочу, но не знаю, к кому подступаться...
С этим у старшего сержанта действительно возникла проблема. На боевых заданиях разведчики пользовались прозвищами, обычно это были производные от фамилий: Серегин – Серж, Лисенков – Лисенок, Дранников – Дрын, Волков – Волк... А у Чувака кличкой стала фамилия без всякой переделки, но использовать фамилии в дальнем поиске устав разведки категорически запрещал. К тому же, в отличие от боевых прозвищ, слово «Чувак» оставалось именно кличкой – обидным ярлыком, поводом для насмешек.
Вольф непроизвольно улыбнулся.
– Так я-то ничего не менял, товарищ старший сержант. Вольф по-немецки это то же, что Волков по-русски. Перевели просто – и все.
– Ну вот и я хочу так же...
Чувак облизнул толстые губы. Чувствовалось, что он волнуется и этот разговор имеет для него большое значение. Очевидно, почувствовав что-то необычное, сзади к старшему сержанту подкрадывался Шмелев, тараща глаза и приложив палец к губам. Со стороны за ним наблюдали Киря, Енот и Зонт.
Вольфу с трудом удавалось сохранять серьезное выражение лица.
– Напишите рапорт генералу – так и так, прошу перевести мою фамилию на другую. Только не знаю, что после такого перевода получится...
– А что?
– Фраер, стиляга, пижон...
Улыбка Вольфа стала откровенно издевательской.
– Я иду и пою бэ-само-муча, как порядочный пижон, ча-ча-ча!! – дурашливо заорал подкравшийся вплотную Шмелев.
Чувак вздрогнул и шарахнулся в сторону. Киря, Енот и Зонт визгливо загоготали.
– Я тебе подберу прозвище, братишка, и фамилию менять не надо! Чувка! Или Чурка. Как больше нравится?
Гогот стал еще громче и визгливей.
Старший сержант вспыхнул, сжал кулаки, дернулся было к Шмелю, потом повернулся к Вольфу, замахнулся.
– Ах ты, салага!
Вольф пружинисто отпрыгнул, привычно вскинул напряженно полусогнутые ладони на уровень груди.
– Первый раунд! – ернически объявил Шмелев. – Мочи, Чувка, бей! Не бойся, я за тебя!
Чувак зло сплюнул.
– Чего ты меня подъебываешь. Шмель?! Я тебе молодой, что ли?!
– А ты меня тоже подъебни. Когда я срать сяду!
Киря с приятелями изнемогали от хохота.
– Ну ладно, я вам сделаю! – с угрозой сказал старший сержант.
В тот же день он устроил проверку тумбочек и выбросил в выгребную яму неуставные плавки Шмелева, которыми тот очень гордился.
Читать бесплатно другие книги:
