Камень духов Кердан Александр

Тем временем игра вступила в решающую фазу. Уловки Гереры выведать название камня, под которым скрылась его невеста, похоже, не увенчались успехом. В тот момент, когда надо было произнести отгадку, комиссару хунты ничего другого не оставалось, как сказать первое, что на ум пришло:

– Oro…

Из полукруга сеньорит к нему выпорхнула и склонилась в реверансе Мария, но не та, которую он желал, а де Кармель – дочь одного из местных гидальго. Она была недурна собой, но прославилась излишней болтливостью и жеманными манерами. Гомес едва сумел скрыть недовольство за натянутой улыбкой, но, следуя правилам игры, протянул сеньорите руку и повел ее в сторону, понимая, что теперь до конца бала обречен быть ее кавалером.

Следом за Герерой еще несколько гостей испытывали судьбу и выбирали себе партнерш для дальнейших танцев. Из русских один Бутенев рискнул пока участвовать в игре. Судьба ему подарила в напарницы ту самую полную сеньору, с которой он танцевал менуэт. Круг участниц заметно поредел, но Мария Меркадо оставалась среди тех, чей талисман не был угадан.

И вот когда дон Луис в очередной раз произнес свой вопрос: «Кто будет новым капитаном?», – Завалишин, мысленно перекрестившись, вышел в центр зала. Под одобрительные возгласы он выслушал обращенный к нему вопрос и пропел положенные куплеты ответа. Когда же ему пришлось называть камень, который якобы он здесь потерял, Дмитрий обратил внимание на зеленую ленточку, которая была повязана на руке сеньориты Марии Меркадо. В начале бала Завалишин эту ленту не видел. Это явно была подсказка. Почему на нее не обратил внимание Герера и другие кавалеры? Может быть, сеньорита Мария сама не хотела, чтоб ленточку заметил кто-то, кроме дона Деметрио?

– Esmeralda… – доверившись сердцу, выдохнул он и увидел, что сияющая Мария-Марипоса уже идет к нему, затмевая все вокруг светом своих глаз.

Что было потом, Завалишин помнил плохо. Спроси его кто-то: какие танцы танцевал он вместе с сеньоритой Меркадо, о чем говорил с ней, – он не смог бы ответить. Тот, кто был хоть однажды влюблен, поймет и простит лейтенанта. Сеньорита Мария не отрывала глаз от лица Завалишина и танцевала необычайно легко и грациозно, словно у нее и впрямь, как у бабочки, выросли трепетные крылышки. Впрочем, ничего необычного в поведении Меркадо никто в суматохе бала не заметил. Никто, кроме Гереры, о котором и Мария, и ее партнер, оказавшись друг подле друга, тотчас позабыли. Красавец полковник, напротив, провожал злым взглядом каждое движение этой пары. Он несколько раз порывался оставить свою даму и броситься к невесте, чтобы вырвать ее из рук русского кавалера, но сеньорита де Кармель буквально висела на нем. Герере ничего не оставалось, как утешать себя мыслью, что непременно вызовет чужеземца на дуэль, если тот позволит себе хоть какую-то вольность.

Праздник шел своим чередом. Все чаще среди гостей сновали служанки с подносами. На подносах – стаканы с местным кислым вином и глиняные чашки с горячим шоколадом. Усталых музыкантов сменили новые – благо, недостатка в гитаристах среди присутствующих не было. По местному обычаю сеньоры являлись на балы с гитарами и всегда готовы были продемонстрировать свое умение. Звонкими аккордами начался новый драматический танец, представляющий битву двух дам за осужденного на смерть пленника, которого каждая из женщин желает спасти от смерти и освободить из неволи, но при условии, что он женится на ней. Женские роли достались пышной партнерше Бутенева и хохотушке Марии Хосефе, жене одного из рейтар. Пленника согласился изобразить Бутенев, выпивший несколько стаканов вина и почувствовавший, что может объясняться с испанцами без переводчика.

Мичмана усадили на стул в центре зала. Сначала дамы по очереди танцевали перед ним, демонстрируя «пленнику» свою страсть и желание спасти его. В конце этого сольного танца каждая из них останавливалась перед ним, как бы спрашивая, согласен ли он довериться ей и связать с нею свою судьбу. Бутенев под громкие аплодисменты гостей каждой из соперниц говорил: «S». Получив согласие легкомысленного кавалера, дамы устроили вокруг него общий танец, изображая спор из-за того, кто во имя своего освобождения пообещал жениться сразу на обеих. Кульминацией представления стал момент сражения между соперницами. Выглядело это довольно забавно: пышнотелая дама Бутенева грудью теснила худосочную Марию Хосефу, а та старательно увертывалась от нападающей и корчила ей ужасные гримасы. Но наибольший восторг зрителей вызвал сам мичман, который во время этой «баталии» восседал на стуле, закинув нога на ногу и покачивая ею. Все происходящее вызвало смех и выкрики одобрения у окружающих. Кто-то обращал их к русскому, кто-то давал советы дамам.

– Bueno, hombre!

– Mas derecho, muchacha! – то там, то тут раздавались темпераментные голоса. Финал у действа был не таким веселым, как бы подчеркивая, что испанцы с любовью не шутят. Соперницы, убедившись, что ни одна из них не может одолеть другую, схватились за «оружие». Импровизированные сабли, которыми служили ножны от палашей, скрещивались с таким страшным стуком, что, будь они настоящими, обеим дамам не поздоровилось бы. Битва сопровождалась пением куплетов, смысл которых сводился к одному: если мужчина не достанется мне, пусть он не достается и моей сопернице. В конце концов обе женщины, размахивая своим «оружием», набросились на перепугавшегося не на шутку Бутенева и со словами:

«закололи» его под бурные овации гостей.

Образ пламени, выбрасываемого через глаза, эти «окна души», лучше, чем кому бы то ни было, оказался бы понятен Марии Меркадо и Завалишину, прислушивайся они к пению. Но они сейчас были далеко от праздника и окружающих их людей. Впрочем, вскоре им пришлось вернуться из мира своих грез в мир реальный. К ним подошли сразу несколько гостей и в один голос стали просить сеньориту Марию спеть что-нибудь для всех присутствующих. Та попыталась отказаться, но просители были настойчивы.

– Хорошо, хорошо, сеньоры, я спою для вас, только дайте мне минуту подготовиться… Сеньор Деметрио, не могли бы вы принести мне лимонаду?

Когда Дмитрий вернулся со стаканом, Мария шепнула:

– Мне надо что-то важное сказать вам, сеньор… Но не здесь… Давайте встретимся в саду, в конце аллеи…

Лейтенант склонил голову. А сеньорита Меркадо, отставив лимонад, к которому так и не прикоснулась, направилась к музыкантам.

– Тише! Тише! Сеньорита Мария будет петь!

После нескольких призывов дона Луиса гости притихли, устремив взгляды на кузину капитана.

Она дала знак музыкантам и запела грустную песню о девушке, которая хочет пойти на свидание к любимому, но мать не позволяет ей.

Дмитрий, к которому подошли Бутенев и Нахимов, снова был вынужден переводить им:

повторил он вслед за певицей.

– Красиво поет! – не удержался от похвалы Нахимов.

– Совегшенно вегно, мой дгуг! – впервые за сегодняшний вечер согласился с ним Бутенев. Да и что тут было спорить? Сеньорита и впрямь пела превосходно.

Потому, как только она закончила пение, Бутенев, присоединяя свой голос к другим, заорал во всю мощь легких:

– Бгаво! Бгаво! – ивместе с другими гостями, в основном мужчинами, бросился к певице выражать свои восторги.

Дмитрий, воспользовавшись моментом, незаметно вышел в сад и на минуту будто ослеп, оказавшись в густой темноте. Ночь выдалась безлунной и тихой. Привыкая к тьме, лейтенант несколько мгновений постоял на месте, закинув голову. Но так и не разглядел ни одной звезды. Вспомнив свой первый приезд в президию, он все же сумел отыскать нужную ему аллею. Дойдя до того места, где деревья вплотную примыкали к крепостной стене, лейтенант остановился и стал ждать, время от времени покашливая, чтобы дать знак сеньорите Марии. Так, терзаясь ожиданием, он простоял довольно долго. Марии Меркадо не было.

На душе у лейтенанта сделалось неспокойно, и он пошел обратно, ожидая встретить сеньориту. Однако никто на аллее не попался ему навстречу. Только однажды показалось, что за спиной раздался шорох. Дмитрий остановился, прислушался, но, кроме звуков музыки и голосов, доносившихся из бальной залы, ничего не услышал. «Показалось…» Он снова направился в конец сада, размышляя, что если где-то и разминулся с сеньоритой, то она все равно дождется его в условленном месте. Но и это предположение не сбылось. Не зная, что и думать, Завалишин решил вернуться в дом, где веселье было в самом разгаре. Гости в который раз танцевали фанданго. Только теперь Дмитрию показалось, что музыка звучит тревожно.

Марию Меркадо не могли найти ни в доме, ни в саду. Куда подевалась юная сеньорита, никто не мог сказать. Дон Луис и Герера, сопровождаемые рейтарами с факелами в руках, обшарили все уголки президии, но не только самой Марии, а даже ее следов отыскать не смогли. Допросили часовых, слуг. Безрезультатно. Отправляться в прерию прямо сейчас, ночью, было бессмысленно. Решили дождаться рассвета, чтобы тогда уже наверняка продолжить поиски пропавшей.

Простившись с Герерой, который рвал и метал, обвиняя всех и вся в пропаже невесты, и с русскими, которым отвели для ночлега комнату, дон Луис Аргуэлло отправился в кабинет отца. Он был очень встревожен пропажей кузины, к которой питал нежные чувства старшего брата. Правда, к братским чувствам примешивалось еще одно: сеньорита Мария очень напоминала Луису его покойную жену – Рафаэллу Сал, дочь Гермендимо Сала, который командовал гарнизоном Сан-Франциско еще во время визита сюда мореплавателя Ванкувера. Рафаэллу, как и троих братьев Луиса, унесла эпидемия холеры, случившаяся несколько лет назад. Покойница очень была дружна с матерью Марии Меркадо, помогала ей нянчить Марию, когда та еще была ребенком. У самой Рафаэллы детей быть не могло, поэтому она весь запас нереализованной материнской любви отдавала дочери подруги. Prima, когда выросла, стала вылитая Рафаэлла в те годы, когда дон Луис еще только ухаживал за ней: кареглазая и стройная. И характер у Марии-Марипосы напоминал Луису его любимую: такой же веселый нрав, такая же непосредственность в словах и поступках…

Да что там говорить, после того, как сестра дона Луиса – Мария де ла Консепсьон Марцелла, так и не дождавшаяся возвращения своего жениха сеньора Николаса, сделалась затворницей и приняла обет безбрачия, именно Мария Меркадо своей красотой и радостным смехом оживляла старую президию Сан-Франциско, немало повидавшую на своем веку…

С президией у дона Луиса связано многое – по сути, вся его жизнь и жизнь его семьи. Сорок лет назад здесь в один из июньских дней он появился на свет. Здесь же родились и двенадцать его братьев и сестер. Его отец, его дядя по материнской линии в разные годы были комендантами президии. В Сан-Франциско в 1799 году дон Луис кадетом поступил на службу. Здесь же стал лейтенантом, а потом и капитаном. Несколько раз он исполнял обязанности коменданта президии. В 1806 году, когда отца неожиданно перевели в президию Санта Барбара, и с 1814-го по 1816-й, когда старший Аргуэлло временно исполнял обязанности губернатора Верхней Калифорнии, до прибытия на этот пост дона Пабло Винсенте де Солы.

Будучи хорошим офицером, дон Луис не любил оставаться исполняющим обязанности коменданта. В его ведении обычно была крепостная артиллерия. Свои пушки он обожал, и они, несмотря на то, что были на вооружении еще во времена Кортеса, находились в исправности и готовности к бою. Комендант же по должности обязан быть не только солдатом, но и политиком. Так любил повторять старый Жозе – его отец, которого Луис почитал не только как родителя, но и как начальника. Впрочем, отец тоже по возможности всегда сторонился политики, предпочитая нехитрую солдатскую службу. Незадолго до своего отъезда в Монтерей он сказал сыну, что будет хлопотать перед президентом хунты, чтобы вместо него де Сола своим преемником назначил дона Луиса.

– Я уже стар для того, чтобы брать такой груз на свои плечи. Ты – молод, честен и смел. В тебе, мой сын, гордая кровь рода Аргуэлло и рода Мораго. Я уверен, ты будешь хорошим президентом, дон Луис, – жестом останавливая готового возражать сына, сказал дон Жозе.

– Я – солдат, отец, и готов выполнить все, что вы скажете… – только и нашелся что ответить ему капитан.

И вот теперь, когда в Монтерее решалась его судьба, здесь, в президии, оставленной под его началом, случилась беда. Да еще в присутствии комиссара хунты и будущего родственника – Гереры.

Размышляя над происшедшим, дон Луис понимал, что это – пятно на его репутации. Он не сумел обеспечить защиту Сан-Франциско и не только не уберег кузину Марию, но еще и уронил честь испанцев перед русскими, которые могут заподозрить гарнизон президии в небоеспособности… А это в нынешних условиях приобретает уже характер серьезного упущения с далеко идущими последствиями.

Конечно, дон Луис не склонен был верить Герере, намекавшему, что во всем виноваты русские. Мол, им выгодно похитить его невесту, чтобы диктовать испанцам свои условия. К русским, в отличие от Гереры, у капитана было доброе отношение. Это благодаря сестре Марии Кончите и ее роману с доном Николасом – человеком, несомненно, благородным и достойным. Да и те соотечественники Резанова, с которыми доводилось младшему Аргуэлло встречаться потом, тоже были людьми неплохими. Взять тех же сеньоров Деметрио и Паулио, с кем он совсем недавно попал в страшную переделку в подземелье монастыря… Поверить в то, что они могут поступить подло, капитан не мог. А вот от полковника Гереры можно ожидать всякого!

Дон Луис вспомнил, что Мария-Марипоса рассказывала ему, когда он вернулся из поездки в миссию и обнаружил пропажу Помпонио. Индеец, который служил неким гарантом, что на президию, пока он сидит здесь в клетке, никто из его соплеменников не нападет, сбежал самым неожиданным образом. По словам Марии, в клетку к индейцу зачем-то заходил ее жених. А потом обнаружилось, что разбойника нет. Как удалось ему выйти из клетки и появиться затем около разрушенной ураганом миссии? Сам дон Луис там его не видел, но рейтар, первым выбравшийся из подземелья, говорил, что среди индейцев помо, которые помогли им, один очень походил на Помпонио. Увидев испанцев, он вскочил на коня и ускакал… Какое отношение ко всему этому имеет Герера и имеет ли? Спросить бы у него самого. Но дон Луис не рискнул это сделать сразу по возвращении. Не стоит этого делать и теперь, когда пропала Мария и каждый клинок в президии на счету, тем более такой острый, как у Гомеса.

С первыми лучами солнца дон Луис собрал испанцев и русских для совета. Было решено разделиться на несколько групп и направиться в разные стороны. Один отряд возглавил сам капитан, два других – Герера и Завалишин. Командир русского фрегата Лазарев оставил в распоряжение лейтенанту нескольких матросов и убыл на корабль, пообещав дону Луису, что в случае необходимости окажет любую посильную помощь. Завалишину, к удовольствию Аргуэлло и неудовольствию комиссара хунты, он разрешил остаться в президии, пока судьба пропавшей сеньориты не будет выяснена или не поступят известия о прибытии другого русского судна, которое должно забрать лейтенанта. Как показалось дону Луису, командир корабля и его подчиненный простились довольно холодно.

Отправились на поиски, договорившись в случае удачи подать сигнал друг другу тремя дымами, как это делают индейцы прерий.

Первый день, проведенный доном Луисом и его рейтарами в седлах, не дал результатов. Озирая горизонт в подзорную трубу, Аргуэлло нигде не заметил дыма: значит, и двум другим отрядам не удалось напасть на след. К ночи все вернулись в президию. За ужином обменялись наблюдениями. Они были мало обнадеживающими. Группа Гереры, правда, обнаружила следы двух коней: подкованного и мустанга, один из которых вез тяжелый груз. По следу дошли до мелководной речки, у которой след оборвался. Разведчики обшарили оба берега на протяжении нескольких миль, но продолжения следов не отыскали.

Второй день тоже не принес известий о судьбе сеньориты. Вечером решено было отправить солдат во все ранчерии и гасиенды, чтобы расспросить тамошних обитателей и пеонов. Но на утро третьего дня новости сами пришли к дону Луису. В Сан-Франциско появился старый осведомитель капитана, метис по прозвищу Мудо – Немой. Этот крайне немногословный вакеро однажды помог Аргуэлло в поимке Помпонио. Именно он свел дона Луиса с бушхедером, который согласился выдать своего вожака. Мудо и на этот раз явился с важным известием.

В кабинете коменданта метис извлек из-за пазухи записку, нацарапанную корявыми буквами на куске телячьей кожи. С трудом разбирая каракули, капитан прочитал: «Черноусый! Ты забрал душу Помпонио. Помпонио забрал твою скво. У тебя есть сестра Умуга и камень духов. Верни то, что принадлежит Помпонио. Получишь свою скво живой».

«Это письмо адресовано Герере», – догадался дон Луис. Умуга, одна из служанок в президии, – сестра разбойника, это капитан знал. Но что такое камень духов, оставалось загадкой. Важно было другое: подтвердились предположения дона Луиса о связи всего происшедшего с его будущим зятем. То, что рассказал немногословный осведомитель, еще больше укрепило догадки Аргуэлло.

Метис передал капитану привет от бушхедера, который когда-то выдал Помпонио. Мол, тот готов забрать остаток денег за прошлую услугу и еще десять тысяч пиастров за новую.

– Мой амиго знает, – говорил Мудо, – что у сеньора Гереры есть деньги, чтобы заплатить старому приятелю за красотку…

– Что с моей сестрой? – прервал дон Луис доносчика.

– Мой друг говорит, что сеньорита жива и здорова и вовсе не скучает в его обществе…

– Передай своему амиго, что он будет болтаться на суку, если с донны Марии упадет хоть волос…

– Хорошо, сеньор. Мой друг предлагает встретиться послезавтра у меня на ранчо, когда зайдет солнце… Он говорит, что индейцу верить нельзя. Помпонио обманет сеньора. А мой друг готов сообщить, где краснокожий и сеньорита. Только он хочет, чтобы вы были один, сеньор, с деньгами и без оружия.

– Я приеду.

Вручив Мудо несколько монет, капитан выпроводил метиса и пригласил в кабинет Гереру и Завалишина. Понимая, что разговор будет непростым, он нарочно хотел, чтобы при нем присутствовал русский, которому доверял больше, чем Герере.

Прочитав папелету – записку, протянутую ему капитаном, Герера разразился потоком проклятий:

– Индейская собака, он смеет угрожать мне! Он будет проклинать день, когда увидел солнце! Где этот мерзкий ублюдок?

– Остынь, Гомес. Скажи лучше, что это за камень духов, о котором пишет индеец?

– А, это… Индейская дурость, кусок кожи и какая-то труха, завернутая в ней… Хотя краснокожие дорожат ей больше, чем жизнью… Я не раз уже проделывал такой фокус: стоит отнять у индейца его ладанку, и он становится ручным, как кречет с завязанными глазами.

– Что-то не похож ваш Помпонио на ручного сокола… – заметил Завалишин, устав от роли молчаливого наблюдателя.

Герера зыркнул на него:

– Вы, сеньор, здесь без году неделя и многого еще не знаете. По-настоящему ручным может стать только тот краснокожий, который отправился, как они говорят, охотиться в прерию предков…

– Сеньоры, не стоит спорить, – сказал дон Луис. – Это еще не все новости.

Слова о требовании выкупа вызвали новый приступ гнева у Гереры.

– Десять тысяч пиастров! Да твой лазутчик просто сдурел! Где мы возьмем эти деньги? – бесновался он.

– Говорят, у тебя они есть…

– Кому какое дело до моих денег!

– Но, сеньор Гомес, ведь речь идет о спасении вашей невесты, – снова вставил свое замечание русский. – Разве жизнь сеньориты Марии можно измерить деньгами?

Герера скрипнул зубами, но неожиданно согласился, пообещав, что сейчас же направит нарочного к управляющему своей гасиенды за необходимой суммой.

– К исходу завтрашнего дня деньги будут здесь… Кроме того, у нас сестра краснокожего…

– Нужна ли она для обмена, если нам и так будет известно, где сеньорита Мария? – спросил Завалишин.

– Рисковать не стоит… На всякий случай надо взять индианку с собой, – сказал дон Луис и добавил спустя мгновение: – Я сейчас же направлю дозорных осмотреть окрестности ранчо Мудо: хочу быть уверен, что он не ведет двойную игру… Хотя, когда мы взяли Помпонио в первый раз, ни метис, ни его знакомый бушхедер нас не подвели.

– Вот это верно, Луис, осторожному и Господь помогает, – поддержал капитана Герера. – Я готов сам съездить на разведку…

Еще два дня прошли в ожидании встречи, которую назначил доносчик. Наконец отряд выступил из президии. До ранчо метиса добрались без происшествий, когда солнце уже клонилось к закату. Лагерь разбили в небольшой дубовой роще милях в трех от жилища Мудо. Перекусили вяленым, сильно проперченным мясом, и дон Луис, как и было условлено, один отправился на встречу с бушхедером. На седло впереди себя он положил сумку с деньгами, накануне доставленными из Монтерея. Оружия брать не стал, несмотря на уговоры Гереры и доводы русского лейтенанта.

– Мне бояться нечего! Это моя земля… – отрезал дон Луис и пришпорил коня.

Солнце тем временем скрылось за грядой облаков у горизонта. Наступили сумерки, когда тьма еще не вступила в свои права, но очертания предметов уже становятся нечеткими и даль скрыта в серой дымке. К моменту, когда Аргуэлло въехал в ворота ранчо, сумерки еще более сгустились, но двор был хорошо виден в свете костра, предусмотрительно зажженного хозяином. Дон Луис сумел разглядеть коня, привязанного у коновязи, и заметил, как покачнулись оконные створки жилища метиса.

Капитан спешился и неторопливо привязал жеребца рядом с чужим скакуном, стать которого он сразу оценил взглядом опытного наездника. Затем Аргуэлло снял сумку с седла и пошел к костру, показывая, что никого не боится.

И все же дон Луис вздрогнул, когда над самым ухом раздалось:

– Буэнас ночес, сеньор!

Аргуэлло обернулся – перед ним, опираясь ладонями на ствол карабина, стоял низкорослый бушхедер, старый знакомый капитана, если так можно сказать о человеке, имя которого тебе неизвестно.

– Где хозяин? – едва кивнув, спросил дон Луис, давая понять, что приехал сюда не любезничать.

– Я отослал Немого прочь. Согласитесь, капитан, наше с вами дельце не нуждается в свидетелях… Деньги привезли?

– Вот. Здесь все, как ты просил, можешь не пересчитывать… Где сеньорита?

– Одну минуту, сеньор. Сейчас вы все узнаете и о сеньорите, и еще кое о ком… Я только приторочу к седлу мои деньги… Знаете ли, так мне будет спокойней! – бушхедер, по-кавалерийски переваливаясь с ноги на ногу, направился к своему коню и принялся рассовывать мешочки с пиастрами по седельным сумкам.

В этот момент дону Луису показалось, что в конце двора промелькнула тень.

– Кто здесь? – окликнул он и, не получив ответа, обратился к бушхедеру, настороженно озирающемуся по сторонам: – Ты не один?

– Со мной никого нет… – отвечал тот и добавил зло: – А может, это вы обманули меня, сеньор, и явились сюда с рейтарами? Ну, тогда вам не узнать, где та, которую ищете!

– Нет, сержант, сеньор тебя не обманул, я пришел сюда сам… – сказал, вышагивая из темноты, человек с черным платком на лице. – Надеюсь, ты узнал мой голос, амиго?.. Да не гляди на свой карабин! Разве так встречают старых друзей?

– Это вы, командир? – голос бушхедера дрогнул.

Узнал человека в черном и дон Луис.

– Назад, Герера! – крикнул он полковнику, но было поздно.

Бушхедер рванулся к прислоненному к углу дома карабину.

Герера выбросил вперед правую руку. Что-то блеснуло в свете костра, и разбойник начал оседать набок, подминая сумку с пиастрами.

Дон Луис разглядел стилет, который по рукоятку вонзился разбойнику в сердце, и понял, что Герера метнул клинок по-андалузски, из рукава.

– Что ты наделал, Гомес! Теперь у нас нет проводника…

Герера снял с лица платок и рассмеялся:

– Ха! И ты поверил этому мерзавцу, дон Луис? Лучше не иметь проводника вовсе, чем доверять свою жизнь такому… – Герера подошел к убитому, башмаком перевернул его на спину и задумчиво произнес: – Эх, Хиль Луис, я же говорил, что жадность тебя погубит…

– Откуда ты знаешь его, Гомес?

– Верней сказать, знал, – констатировал Герера, но на вопрос не ответил, лишь заявил: – Этой скотине верить было нельзя!

– Нет, я думаю, он бы нам помог. А ты все испортил! Как мы теперь найдем Марию?

– Не волнуйся, – Герера хладнокровно перекладывал из седельных сумок пиастры обратно в сумку, с которой приехал дон Луис. – У нас есть проводник.

– Если ты надеешься, что им сможет стать хозяин ранчо, то зря. Метис не знает дороги.

– Нет, мой дорогой будущий родственник, нас проводит не твой ранчеро, а вот он… – Гомес потрепал по холке жеребца Хиля Луиса и ощерил ряд крепких зубов.

Индейцы верят в вещие сны. В племени помо их толкованием занимался отец Помпонио. Хотя он и не был шаманом, но умел разговаривать с духами, и они открывали ему тайны сновидений. Приснится, бывало, соплеменнику, что он превратился в гризли, и толкователь предсказывает: мол, будет удачной охота. И точно, возвращается этот воин в стойбище, волоча отрубленную медвежью лапу – излюбленное лакомство индейцев, а следом остальные тащат по частям тушу хозяина пещер. Или другому воину приснилось, что он держит самого себя, только маленького, на руках, качает, баюкает, песни себе распевает. Отец Помпонио пообещал ему, что весной его жена принесет сына. И это пророчество тоже сбылось. А еще отец говорил, что иной сон ведет нас в прошлое, иной – в будущее. Надо внимательно слушать духов, чтобы объяснить сновидение. Однако научиться этому непросто. Может быть, целую жизнь проживешь, прежде чем секреты предсказания постигнешь.

Отец начал было передавать науку толкования снов Помпонио, да не успел – умер в неволе у «твердогрудых». А так пригодилась бы отцовская мудрость сыну, которому за одну ночь приснился не один, а целых два сна, верней, две половинки одного сновидения.

Увидел себя Помпонио стоящим на берегу реки, впадавшей в Большую Соленую Воду. Он был когда-то в этом месте на охоте. Река здесь широкая, но течет быстро, так же как в верховьях. Вдруг слышит Помпонио стук копыт. Видит: скачет к нему всадник. Узнал он Хиля Луиса. Тот – веселый, смеется, а руки у него по локоть в крови. Подъехал Хиль Луис к Помпонио, слез с коня, вымыл руки в реке, показывает индейцу сумку, которую привез с собой. «Это пиастры, – говорит он. – Много пиастров. Хочешь, тебе дам?» Помпонио видел деньги бледнолицых. Но ему не нужны кружочки белого металла с изображенным на них человеком – главным «твердогрудым». «Нет», – отвечает Помпонио Хилю Луису. А тот не слушает его, почесывает свой простреленный зад и продолжает: «Поплывем на тот берег и поделим наши пиастры поровну!» Помпонио нечего делать на другом берегу. Ему не нравятся Хиль Луис и слова, которые он говорит. И еще про себя думает Помпонио, что плавает он не так хорошо, чтобы без связки тростника переплыть такую бурную и широкую реку. Он отрицательно машет головой, но почему-то соглашается с бушхедером: «Поплывем…» Медленно входят они в мутную, как в половодье, воду. Плывут. Вдруг на самой стремнине Хиль Луис начинает судорожно бить руками по воде и просить о помощи. Помпонио плывет к нему, но тот погружается в воду: деньги, лежащие в сумке, тянут его ко дну. «Брось сумку!» – кричит Помпонио, но сам не слышит своих слов. Хиля Луиса уже нет на поверхности. Помпонио ныряет и хватает бушхедера за ворот куртки из оленьей кожи. А тот, похожий уже на утопленника, страшный, раздувшийся, изворачивается и вцепляется в горло индейцу, тащит его за собой вниз. «Сейчас мы погибнем», – задыхаясь, думает Помпонио. И тут появляется откуда-то его сестра Умуга. Она отрывает руки Хиля Луиса от шеи брата и тащит Помпонио к берегу…

Тут он на миг проснулся, вздохнул полной грудью и снова погрузился в сон. На этот раз видит Помпонио ту же реку, себя и Умугу на том же месте, где стоял он в прошлом сновидении с Хилем Луисом. Только место выглядит по-другому: светит солнце, вода в реке чистая, как в горном ручье. На другом берегу – стойбище рода: шалаши стоят по кругу, курятся дымки. Все как тогда, когда они с Умугой были детьми. И сестра, стоящая рядом с ним, будто вернулась в те годы, стала девочкой с двумя черными косами. Она смеется, зовет играть Помпонио в догонялки. Он отказывается, хотя и себя чувствует ребенком. Но каждый индейский мальчик знает, что когда-то станет воином. А воину не к лицу играть в девчоночьи игры… Потом видит Помпонио, как из отцовского шалаша выходит на берег мать. Она зовет их с Умугой к себе. Мать совсем молодая, красивая. Такой помнит ее Помпонио с той поры, когда они жили без «твердогрудых». Умуга, не раздумывая, бросается в реку и плывет к матери, а Помпонио не заходит в воду, словно после случая с Хилем Луисом стал бояться реки. Стыдно Помпонио за свой страх, но ничего он с собой не может поделать. А Умуга уже на том берегу, стоит рядом с матерью, обнимает ее. И обе они – его мать и сестра – будто стали ровесницами, одинаковые лицом и ростом, даже не разобрать, кто есть кто. Зовут они Помпонио, а берег их дымкой покрывается, вот-вот исчезнет из виду. Не сможет тогда индеец родное стойбище отыскать, с сестрой и с матерью встретиться. Совсем горько на душе у Помпонио. Хочет он проснуться, чтобы развеялся этот сон, но не просыпается. «Возьми мою пирогу», – вдруг кто-то тихо говорит ему. Глядит Помпонио, а перед ним та бледнолицая скво, которую он вместе с Хилем Луисом похитил у черноусого. Одета она в сияющие белые одежды, словно не земная женщина, а богиня Мискодит – скво владыки жизни. Показывает бледнолицая Помпонио на пирогу, таких никогда не было у помо. Сделана она из коры белого дерева, легкая, как пух дикого гуся, но прочнее, чем боевой щит, обтянутый кожей быка. Садится в пирогу Помпонио, а белая женщина ее от берега отталкивает, и течение несет пирогу к Большой Соленой Воде. И только сейчас видит Помпонио, что в лодке нет весел и нечем ему грести к берегу, где почти скрылись из вида мать и Умуга. Хочет бросить проклятья индеец бледнолицей и…

Проснулся Помпонио с тяжестью на сердце и ощущением неосознанной вины. Вовремя проснулся: кто-то появился в ущелье. Сначала показалось индейцу, что возвращается Хиль Луис – так шуршала галька под коваными копытами его коня. Потом понял: в ущелье чужие, и их много.

Помпонио рывком поднялся со шкуры, бесшумно подошел к бойнице, прислушался. Эхо Гиблого ущелья донесло до чутких ушей индейца позвякивание сбруи и оружия, тихие голоса чужаков. Они были еще далеко, и у Помпонио оставалась возможность скрыться – за тыльной стеной бунгало в скале был еще гамбусино вырублен проход. По нему, протискиваясь боком, можно было пробраться в одну из штолен, которыми, словно поваленное дерево личинками, была избуравлена запирающая ущелье скала. Эти штольни были хорошо изучены бушхедерами. Самая дальняя выходила в пещеру на обратной стороне горного хребта. Нырни в этот скальный лабиринт Помпонио, и никто не сумеет его догнать. Однако индеец не двинулся: что-то подсказало ему – надо остаться и ждать.

Ждать Помпонио пришлось недолго. Из тумана вышел конь без седока. Индеец узнал жеребца Хиля Луиса. Конь фыркнул и заржал, почуяв знакомое жилье. Мустанг Помпонио отозвался. Потом из тумана выехали несколько всадников и остановились, разглядывая жилище бушхедеров и не решаясь двигаться дальше. Посовещавшись, всадники спешились, и вперед вышел один:

– Эй, есть кто живой?

Помпонио не ответил.

– Помпонио, если ты здесь, отзовись! Я, капитан Луис Аргуэлло, хочу говорить с тобой… – кричавшему не надо было представляться: индеец хорошо помнил того, кто однажды брал его в плен.

– Я готов выслушать тебя, бледнолицый, но сначала пусть скажет черноусый: он принес то, что хочет Помпонио? Где Умуга?

Черноусый встал рядом с Аргуэлло.

– Ты, краснокожий, задаешь много вопросов… Неужели ты забыл об этом? – тут он потряс в воздухе амулетом Помпонио. – Твоя душа у меня в кулаке!

– Да, бледнолицый, я помню о том, что не могу поднять на тебя руку, но и ты не забывай – твоя скво в моей власти!

– Красная собака, я убью тебя, если ты сейчас же не отдашь мне сеньориту! Я убью твою сестру, ты слышишь меня? Вот она, твоя Умуга… Смотри! – по знаку черноусого два рейтара вывели вперед сестру индейца.

– Не угрожай мне, бледнолицый! Ты забрал душу Помпонио, но не его смелость. Помпонио сумеет постоять за себя и за свою сестру… – показывая, что ему неведом страх, индеец вышел из бунгало.

– Берегись, брат, они обманут тебя! – на языке помо предостерегла Умуга.

– Замолчи, мерзавка! Что ты ему сказала? – черноусый схватил индианку за волосы и резко дернул ее вниз.

– Бледнолицые умеют воевать только с женщинами! Отпусти ее! – в голосе Помпонио было столько силы, что черноусый разжал пальцы, хотя и не без угрозы:

– Я подарю тебе ее скальп, краснокожий, если ты еще не понял, кто здесь хозяин…

– Подождите, подождите… Давайте договоримся мирно, – попытался урезонить спорщиков Аргуэлло. Но без успеха.

– Ты, бледнолицый, ругаешься, как старая женщина, ты не хозяин своих слов! – крикнул черноусому Помпонио. – Я знаю: ты готов убить любого из своих собратьев, но ты – шогодайя, потому хочешь сделать это чужими руками!

– Тебя я убью своими собственными, вонючий койот! – черноусый вырвал у рейтара ружье и вскинул к плечу.

– Остановись, Герера! – окрик Аргуэлло потонул в грохоте выстрела, но индианка, стоящая рядом с черноусым, успела ударить по стволу.

Порыв спасти брата оказался для Умуги смертельным. Пуля Гереры угодила в базальтовый валун и рикошетом попала женщине в голову. Бледнолицые на какое-то время оторопели. Тем временем Помпонио успел скрыться в хижине.

Аргуэлло дал приказ подчиненным спрятаться за камнями, ожидая, что индеец станет стрелять по ним. Но выстрелов не последовало. Несмотря на это, рейтары долго не решались двинуться вперед через открытое пространство. А когда рискнули и короткими перебежками добрались до бунгало и заглянули в него, то не обнаружили ни разбойника-индейца, ни сеньориты Меркадо. Только ярко-зеленая шелковая ленточка, бывшая во время бала на руке Марии, теперь лежала на одной из шкур, застилающих пол убогого жилища.