маленькие и неприметные Семипядный Сергей

– Разговоры вокруг послушал. Об этом все только и говорят. Так что, как сам понимаешь…

– Что я понимаю?

– Да я же уже сказал, – удивился его непонятливости Олег. – Так что, говорю, не обессудь.

Дмитрий некоторое время молча рассматривал Олега, решая для себя: этот парень дурак или прикидывается? Или просто наглый до опупения?

– Олег, я думаю, что ты не прав, дорогой, – сказал наконец Дмитрий.

– Я прав исключительно. Ты сказал, что дело железное, но денег я, в итоге, не получил. За всё надо платить, приятель.

– Когда эту квартиру ограбили? – задал вопрос Дмитрий.

– Вчера, – ответил Олег и добавил: – За несколько часов до меня. В смысле, что я пришёл и узнал, что квартира несколько часов назад ограблена. В квартире – милиция, около подъезда – милицейские машины.

– Хорошо, пусть так, – медленно начал Дмитрий, – но если ты примешься предоставлять мне удовольствия, как ты выражаешься, по полной программе, то ты нарушишь наши договорённости. Я тебе дал наводку? Дал. Деньги там были? Были. То есть деньги там были в тот момент, когда мы заключали договор. Следовательно, я со своей стороны всё выполнил.

– Но когда я пришёл, там их уже не было, – возразил Олег, усмехаясь недобро.

– Ходишь, видно, медленно, в развалку, как утка.

– Хамишь?

Дмитрий был теперь зол, и злость свою скрывать больше не собирался.

– А ты лучше не беси меня, – сказал он. – Меня всегда бесили тупорылые мордовороты.

– Что?! – обрадовался Олег. – Да ты совсем офонарел!

– Я – в норме. А вот ты слабовато ориентируешься в обстановке. Ты забыл о гарантиях, о которых я запросил при заключении нашего договорчика? Вспомни, два дня я не клеветал на себя, хотя ты и изощрялся в пытках, как ты докладывал своему шефу. И если ты меня тронешь, я всё ему расскажу.

– Думаешь, он поверит тебе, а не мне? – улыбнулся Олег.

– Я представлю доказательства. И не только относительно следов на теле.

– Что касается следов, то недолго и подкорректировать, – ещё шире улыбнулся Олег.

– Я же говорю, что не только.

– И что ещё?

– Хотя бы вчерашний случай с ограблением и убийством.

– А что – вчерашний случай? – насторожился Олег. – Я тебя что-то не понял!

Дмитрий усмехнулся:

– Я расскажу о нём твоему шефу.

– Ну и что? Я услышал от знакомых или по телевизору и тебе рассказал.

– Не пройдёт номер, – спокойным голосом возразил Дмитрий. – Я знаю точный адрес и фамилию хозяйки квартиры. Я знаю, как зовут и где живёт её племянница. Та самая, которая передала старушке деньги на хранение. Я слишком много знаю по этому делу. И всё это поддаётся проверке.

Олег хмуро молчал. Усмешка давно уже покинула его лицо. И Дмитрий решил подвести итоги.

– В общем, – сказал он, – будем считать, что наш договорец заключён на весь срок моего пребывания здесь. Кстати, тебе пора бы пойти к шефу да и объяснить ему, что я уже всё сказал, что добавить мне нечего. Сколько, в конце-то концов, можно вот так вот мучить человека? Да какое вы имеете право?

– Да ладно, не будем насчёт прав, – отмахнулся Олег, брезгливо поморщившись.

– А я бы поговорил на эту тему, – не согласился Дмитрий.

Олег, не ответив, удалился.

***

Спустя несколько дней Дмитрий Подлесный зарос щетиной и перестал бояться собаки. Возненавидел и избавился от страха. Не до конца, не полностью, конечно, однако – в значительной степени. Теперь он мог подойти к Джеку и шандарахнуть того заблаговременно снятой туфлёй прямо по морде. Пёс от неожиданности взвизгивал, шарахался в сторону, затем, вздыбив шерсть на загривке, со свирепым лаем подступал к краю ямы и исходил весь на… слюни. А Дмитрий делал вид, что не обращает на разъярённую псину внимания. И Джек успокаивался. Но скоро опять получал по брылам слюнявым.

Несколько раз конфликты с Джеком происходили в период нахождения в доме Олега, который незамедлительно спускался вниз и спрашивал:

– Что тут у вас? Бунт в трюме?

– Да пёс этот – абсолютный придурок, – отвечал Дмитрий раздражённо. – Я лежал, лежал, а потом встал. А он и залаял, как сумасшедший. Что я, встать не имею права?

Олег усмехался недоверчиво, а на третий или четвёртый раз пригрозил:

– Я тебя привяжу к трубе. И Джека – к ней же.

Угроза Олега подействовала на Дмитрия, и он сменил тактику, решив воздействовать на ненавистного пса энергетическим путём. Дмитрий часами сидел напротив Джека и, выставив перед собою ладони, держал его в русле энергетических потоков, которые были тем зримее, чем значительней была глубина эмоционального состояния источника. И Дмитрий культивировал в себе ненависть к собаке по кличке Джек и ко всему собачьему племени.

Когда уставали руки, он сверлил собаку взглядом, воображая всевозможные напасти, способные настигнуть лохматое чудовище.

Успехи были относительны. То есть спустя некоторое время он уже видел перед собою облезлое собачье туловище, а то и скелет с пустыми глазницами голого и внутри пустого черепа, но стоило встряхнуть головою, как на месте скелета объявлялся живой и длинношёрстный Джек с тёмным взором суровых глаз.

Подлесный спрашивал, когда его отпустят, ежедневно и не по разу, но вразумительного ответа не получил. «Не знаю», «Ты считаешь, что это целесообразно?», «Это не я решаю», «А здесь подохнуть тебя не устраивает?», «Это от тебя зависит» – такие ответы он получал, которые на самом деле и не ответы вовсе, а обыкновенное издевательство над лишённым незаконно свободы испуганным человеком.

Временами Дмитрий принимался размышлять и анализировать положение, в котором он оказался. В конце концов он пришёл к выводу, что, скорее всего, они ждут, когда Николай выполнит заказ, то есть исполнит работу, порученную ему, Дмитрию Подвесному. Сколько дней ему дали? Неделю, две или десять дней?

Но с чего вдруг Николай возьмётся убивать людей, тем более что деньги получены не им? А что же потом? Николай не сделает работу Дмитрия, и ему зададут вопрос: почему? И тут всё откроется. Хотя, может, и не всё. Николай скажет, что посидеть на лавочке его попросил какой-то мужик. И каковы дальнейшие действия Ивана Ивановича? Иван Иванович, естественно, догадается, что посидеть на лавочке Николая мог попросить только человек, направленный на встречу Бояркиной.

И Иван Иванович позвонит Бояркиной. А дальше? Бояркина раскроет рот от удивления, а потом примется за розыски Дмитрия, который сидит в яме и для неё недосягаем. И Иван Иванович поставит ультиматум: или – или. Иван Иванович потребует от Марины, чтобы она довела дело до конца или возвратила деньги. Возможно, с процентами. И начнётся новый виток абсурда.

А если бы Марина знала, кого должны убить? Что было бы в этом случае? На данную тему также стоит поразмышлять.

Дмитрий бродил по дну бассейна, глядя себе под ноги, или лежал, тупо уставившись в противоположную стену, и почёсывался. Что предпримет Бояркина, не сумев отыскать штатного киллера? Найдёт другого или возвратит Ивану Ивановичу деньги? Пожалуй, найдёт замену Подлесному – не возвращать же деньги, в самом-то деле. Тем более что возвращать ей нужно будет не только те деньги, что ей должны были перепасть (но не перепали), а и долю Дмитрия. Что ж, не худший вариант бы получился. Жадная Бояркина находит киллера и направляет его к Ивану Ивановичу, а вскоре становится жертвой заказного убийства.

Хорошо, допустим, Бояркиной уже нет в живых. А что ожидает Дмитрия? Его отпустят или?.. На этот вопрос ответа нет.

Бежать надо, спасаться бегством. Нейтрализовать собаку, выломать дверь или решётку на окне и драпать куда подальше. И от Ивана Ивановича со товарищи, и от Бояркиной.

– Смотри сюда, животное! – приказывал Дмитрий Джеку и снова принимался уничтожать четвероногого стража посредством мысли, которая, как говорят, материальна, и с помощью энергетических лучей, исходящих от ладоней с растопыренными пальцами.

Однажды Джек отказался от утреннего приёма пищи, и у пленника появилась надежда. Дмитрий приблизился к псиной морде и попытался рассмотреть, не сухой ли нос у Джека. Да нет, кажется, сопли в наличии, и в обычном количестве. А вечером, когда пёс набросился на пищу, чтобы жрать её урча и постанывая, зародыш надежды сдох окончательно. И руки опустились.

***

– А где твой муж? – обратилась к дочери Полина Михайловна.

– Муж? Ты о ком? – удивлённо повернулась к ней Марина.

– У тебя их несколько? Я лично думала: у тебя один муж – Дмитрий, – сказала Полина Михайловна и недовольно поджала губы.

– Мама, ты прекрасно знаешь, что Димка никогда не был моим мужем. А когда брак – гражданский, то «муж» называется сожителем. Сейчас мы живём раздельно, поэтому даже сожителем, а не то что мужем, как ты выражаешься, он никак быть не может.

– А я думала, что у вас семья, – упрямо заявила Полина Михайловна.

– Нет, у нас никогда не было семьи, – отрезала Марина. – И давай прекратим этот разговор.

– Но вы не один год прожили вместе и были прекрасной парой. Вспомни, вы были как голубочки. Посмотреть любо-дорого было.

– Что-то только ты не очень смотреть хотела. Всегда он был тебе не хорош, припомни-ка, а теперь ты вдруг расчувствовалась с чего-то. И прекрасной парой мы никогда не были.

Полина Михайловна не согласилась с нею:

– Нет, были. Просто сейчас ты стала большим начальником, а Дима остался простым обыкновенным человеком. Вот и не устраивает тебя.

– Мама, я не начальник, а хозяйка фирмы, – не без раздражения в голосе поправила мать Марина.

– А это не одно и то же?

– Нет, это, между прочим, две большие разницы.

– А почему Дмитрий не отвечает по телефону, который ты мне дала? – спросила Полина Михайловна.

– Когда ты звонила?

– Позавчера, вчера и сегодня. Никто трубку ни разу не снял.

Марина пожала плечами. Она тоже несколько раз звонила Подлесному, однако не сумела его застать. А звонила она по той причине, что Дмитрий четвёртый день не появляется на работе. Он, конечно, имеет право и не появляться, но мог бы, однако, хотя бы сообщить о себе что-нибудь, мог бы предупредить, что будет отсутствовать в течение такого-то времени. А он как в воду канул. Возможно, он занимается подготовкой мероприятия. Но не на Луне же, не на Марсе. А если выехал куда-то в регион, то должен был предупредить. Не в смысле, что обязан, но всё-таки. А то мало ли что.

– О чём ты задумалась? – напомнила о себе мать. – Тоже беспокоишься? Знаю, что не чужой он тебе. На работу-то он ходит?

– Да нет, он в отгулах, – солгала Марина, недовольная настырностью матери.

– Может, он уехал куда?

– Мама, я не знаю! И давай оставим этот разговор! Нашёл себе бабу, наверное, да и живёт у неё.

– Ты, сказывают, тоже себе нашла какого-то пузанчика, – едко заметила Полина Михайловна.

– Ты уже и про это пронюхала? – не удивилась, а, пожалуй, возмутилась Марина. – Ты почему лезешь в чужую личную жизнь? Почему ты шпионишь за мной? Я ведь, между прочим, не девочка уже давно.

– Ты, понятно, не девочка уже. Ты даже не женщина. Ты – баба, баба распутная, к тому же!

– Ну всё, с меня хватит! – вскрикнула Марина и поднялась. – Мы с тобой пообщались? Пообщались. А теперь я поеду. Теперь я могу быть свободна до следующего раза, когда тебе снова захочется нервы мне потрепать. И не только мне, но и себе. Обожаешь ты острые ощущения.

– Не любишь ты, когда с тобой откровенно-то! Бесит тебя правда-то! – потыкала в сторону дочери указательным пальцем Полина Михайловна.

– Ладно, думай как знаешь! – махнула рукой Марина и пошла к двери.

Полина Михайловна встала с дивана и отправилась следом. Около двери мать и дочь постояли ещё минут пять и поговорили на бытовые темы: о лекарствах, которые дочь привезла в этот приезд, о лекарствах, которые обещала привезти на днях, о садово-огородных делах, о ремонте смывного бачка, – а потом распрощались, как обычно, без особенной теплоты, но вполне мирным образом.

И действительно, куда запропал Подлесный? – подумала Бояркина, выйдя от матери. Ну не наглость ли это с его стороны? Один сбой уже случился по его вине. А если второй произойдёт? Мало того, что деньги посеял, так как бы ещё из-за него и возвращать не пришлось деньги в размере утерянных им, недотёпой. Если он не выполнит работу, то скажут: давайте деньги обратно. Да и накрутят ещё чёрт знает сколько. У него нет. И у неё тоже нет, однако придётся найти и заплатить.

А может быть, он уже исполнил заказ, но с ним при этом что-нибудь случилось? Пристрелили или поймали? Нет, только не последнее. Поймают его – доберутся и до неё. Бояркина попыталась припомнить, была ли в последние дни в СМИ информация о заказных убийствах. Кажется, что-то было. Какого-то предпринимателя на Профсоюзной застрелили, около подъезда. Вчера или позавчера. Что-то, вроде бы, ещё было, взрыв какой-то. Но на Подлесного не похоже: не мог он так быстро подготовиться. Тянуть до последнего – это в его стиле, до самого последнего дня тянуть. А дали они, вероятно, неделю.

Надо сходить в библиотеку и посмотреть газеты. И вообще следить за криминальной хроникой с сегодняшнего дня. Бояркина включила радио и поискала информационный выпуск, но не нашла – почти везде была «музыка поп, музыка для поп».

Мать неожиданно возлюбила Подлесного. То столько лет недовольна была выбором дочери, а теперь возлюбила эрзац-зятя (экс-эрзац-зятя) и каждый раз капает на мозги. Раньше ей нужен был принц для дочери, а нынче и Дмитрий, видите ли, прекрасная пара. А подумала бы своим ссохшимся умишком, кем её дочь была раньше и кем стала теперь. Да, было смазливое личико, крепко сбитая аппетитных форм фигура и глупая самоуверенность. И больше ничего. А сейчас она – самостоятельная, состоявшаяся женщина, зрелая, но пока ещё не перезревшая, уверенная в себе и своём будущем, талантливая и умелая.

Бывает и ей плохо, страшно, одиноко, холодно и пусто, но всё это не снаружи и как бы даже не в этом мире, где слабость – порок. В реальных же осознанно-видимых формах Марина Григорьевна Бояркина – импозантная женщина, на которую мужчины оглядываются на улицах и мозолят похотливыми глазками в автодорожных пробках.

Виктор, видите ли, пузанчик у неё! Ну и что? Не мальчик ведь уже. Затянуло его жирком благополучия, причём акцентик случился именно в области пузика, но это как раз и нормально для человека его образа жизни.

Хуже другое. Женат – раз, расставаться с женой и не помышляет – два. Кроме всего этого для неофициальных и полуофициальных светских выходов у него имеется девушка Настя девятнадцати лет от роду, совершенно фригидная, но кокетливая и жеманная, обучившаяся стонать, вскрикивать и метаться в постели, вероятно, по порнофильмам.

Бояркина снова вспомнила о Подлесном. Что-то происходит с ним в последнее время. Дикий стал какой-то, полностью неуправляемый. А главное, тихушником заделался страшным, себе на уме всегда и – фокусы выкидывает. Напился и потерял деньги, а заодно и память. Или наврал? Однако трюк её с разъездом прошёл благополучно – удивился, но сожрал.

Одни семьи разрушаются, а другие создаются. И Бояркина, вернувшись в офис, стала буквально свидетелем рождения новой семьи. Если, конечно, позволительно будет в данном случае выразиться подобным образом. Времени было уже около девяти вечера, поэтому Бояркина, открыв своим ключом входную дверь, была удивлена тем, что в приёмной горит свет. Забыли выключить? Такого, кажется, ещё не случалось. Марина вошла в кабинет Мышенкова, откуда доносились какие-то неотчётливые звуки, и остолбенела: Мышенков в пиджаке, но в приспущенных до колен брюках стоял спиною (толстой голой задницей) к двери и был при этом не самодовольно-полусонным и медлительным, как всегда, а очень живым и подвижным. Голая задница и двигательная активность его в сочетании с босыми женскими ногами, растущими по обе стороны головы Мышенкова, в полной мере объясняли происходящее, однако ввиду фактора внезапности мыслительные процессы в черепе Марины значительно замедлились. Наконец Бояркина окончательно сориентировалась в обстановке и решительно развернулась на сто восемьдесят градусов. После появления любовников в приёмной Бояркина поднялась с дивана и произнесла:

– Лариса? А я уж думала: с Тверской к нам гостья пожаловала.

***

– Николай Юрьевич, вы опять не выполнили работу в установленный срок. Чем вы это можете объяснить?

Голос позвонившего показался Николаю Рожкову знакомым – он напрягся, стараясь как можно быстрее мысленно пробежаться по образному ряду своих знакомых. И кому и что он обещал? И какую такую работу он не выполнил? Звонивший обращался на «вы», однако не поздоровался и не представился.

– С кем, прошу прощения, я говорю? – недовольно спросил Николай. – Вы, между прочим, не представились.

– Восемь дней назад мы с вами встречались на вашем родном бульваре. Срок был продлён на неделю, которая истекла. Так в чём дело?

– Вы можете сколько угодно продлять эти ваши какие-то там сроки. Но я вам заявляю, что не знаю вас! И знать не желаю! – отрезал Николай. – И оставьте меня в покое!

– Вы отказываетесь от выполнения работы? – рассердился звонивший. – Почему вы об этом не заявили раньше? Почему вы ещё неделю тому назад не отказались? Вы говорите: не знаете нас. Но мы-то знаем вас. И детей ваших знаем. И ученика восьмого класса Юру знаем, и детсадовку Машу. Знакомы и с женой вашей, которая работает в мебельном магазине на Кутузовском. Рожкова Екатерина Егоровна. И не лучше ли вам одуматься?

– При чём тут дети мои и жена? – опешил Николай.

– Это надо объяснять? После травмы вы, очевидно, окончательно подвинулись?

– О какой травме вы говорите?

– Вы и про травму уже забыли?

– Я помню про все свои травмы! – крикнул Николай Рожков и бросил трубку. Он был взбешён и взволнован.

«Да ведь мне угрожают!» – подумал он с тревогой. Угрожают ему и его семье. А всё из-за тех ста рублей, на которые он позарился в тот день. Да нужны ему были эти гроши!

Раздался звонок.

– Я слушаю, – сказал Николай.

– Так вы отказываетесь? – Это был всё тот же голос.

– Я не знаю, что вам ещё надо от меня!

– Деньги. В двойном размере. Завтра.

– Да хоть сегодня! Куда их отправить?

– Давайте встретимся, – последовало предложение.

– Отлично. Когда и где?

– Через час устроит? На том же месте.

– Договорились, – ответил Николай.

Гена решил подстраховаться и способ выбрал предельно простой. Он решил пойти на контакт с Николаем Рожковым не в условленном месте, а дождаться того в подъезде и там же получить деньги, для чего за пятнадцать минут до выхода Николая пришёл к его дому, оставив машину возле Арбата.

Гена поднялся на площадку четвёртого этажа и стал дожидаться, когда Николай Рожков выйдет из своей квартиры, находящейся на третьем этаже. Ждать пришлось недолго: Николай появился за пять минут до оговорённого срока. Убедившись, что Рожков один, Гена быстро спустился на третий этаж и вошёл вслед за Николаем в лифт. Рожков нажал на кнопку с цифрой один и лишь после этого поднял глаза на вошедшего. На лице его отразилось удивление.

– Вы? – спросил он.

– Где деньги? – раздражённо произнёс Гена.

– Но мы договорились, что встретимся…

– Я прекрасно помню, о чём мы договаривались, и не надо мне напоминать, – оборвал его Гена. – Где деньги?

– Деньги у меня вот… – Рожков полез в задний карман брюк. – Но я только не пойму, зачем эти трюки. А угрозы?

«Такие деньги – в заднем кармане брюк?» – раздражённо подумал Гена и рявкнул:

– Давайте!

Рожков протянул ему конверт. Гена взял конверт и вышел из кабины лифта, дверь которого только что отворилась. Конверт показался подозрительно невесомым, и он торопливо сунул в него пальцы правой руки. И вынул деньги в сумме… двухсот рублей. Всего лишь две сотенные купюры! Гена, поражённый, обернулся к Рожкову.

– Что такое?! Я не понял! – вскричал он, потрясая сторублёвками.

– Мало, что ли? – усмехнулся Николай. – Ну давай пару рваных накину. – И он всё с той же усмешкой похлопал себя по карману.

Остолбеневший Гена не ответил, и Рожков нажал кнопку лифта.

– Стой! – завопил Гена, срываясь с места.

Створки лифта сомкнулись у его носа, кабина лифта поехала вверх. И Гена побежал по лестнице, на ходу стремясь совладать с замками кейса, а потом, когда это удалось, суматошно шаря в поисках ножа.

– Не уйдёшь, сволочь! Достану!

И Гена настиг Николая у двери его квартиры. Заслышав позади чьи-то поспешные шаги, Николай хотел обернуться, но не успел – лезвие охотничьего ножа с хрустом вонзилось под правую лопатку. Рожков вскрикнул и, цепляясь руками за дверь, опустился на колени. Изумлением и болью перекошенное лицо он обернул назад и увидел безумные глаза убийцы.

– Издеваться?! – прорычал Гена и снова ударил ножом свою жертву. – Где мои деньги?

– В стенке… Не убивай! – прохрипел раненый.

– В стенке? Давай ключи! – приказал Гена и тут увидел связку ключей повыше дверной ручки.

Гена поспешно открыл дверь и стал затаскивать постанывающего Николая Рожкова вовнутрь квартиры. Справившись с безвольным телом раненого, Гена выбросил на площадку коридорный половичок, чтобы прикрыть кровавые лужицы, и захлопнул дверь.

– Где? – встряхнул он Рожкова.

– Бельё… Постельное… Врач… – хрипел, делая безуспешные попытки приподняться с пола, умирающий.

Гена нашёл постельное бельё и – деньги. Триста долларов. Три светло-зелёных бумажки. Перерыл остальные отделения, но других денег не обнаружил. Он прибежал обратно в коридор, где застал уже не Николая Юрьевича Рожкова, а его агонизирующее тело. Задавать вопросы было некому. Гена хотел пнуть умирающего, но удержался, ибо брюки и туфли его и так были испачканы кровью. Как и правая рука: кисть и рукав с внутренней стороны предплечья. Гена замыл кровь на руке и брюках, а пиджак снял и сунул в кейс. Туда же запихнул и нож.

Он ещё несколько минут метался по квартире, но наконец осознал, что денег он больше не найдёт. Он забрал золотое кольцо с трельяжа и обнаруженную на кухне мелочь порядка ста рублей и, предварительно посмотрев в глазок, покинул квартиру. В подъезде, сбегая по лестнице с третьего этажа на первый, он никого не встретил, однако у входа в подъезд оказались две женщины и маленькая девочка, которые, на счастье, были заняты разговором да и вообще были ещё не в том возрасте, когда появляется повышенный интерес к тому, кто, когда и куда пришёл-ушёл.

Уже в машине Гена сообразил, что не стёр отпечатки пальцев, и принялся мучительно и сумбурно рыться в памяти, стараясь припомнить, где именно могли остаться отпечатки его рук. Была мысль возвратиться, однако, наткнувшись на пугающее непослушание ставших ватными ног, от этой затеи он отказался. Авось, пронесёт. Он не судим, и нигде нет его отпечатков. А идти сейчас обратно… Нет-нет! Наоборот, надо поскорее убираться подальше от этих мест. Ради каких-то трёхсот долларов и (Гена пересчитал рубли) восьмидесяти пяти деревянных он облапал чёрт знает сколько полированных поверхностей в квартире убитого лично им человека. Идиот! Надо же быть таким идиотом! Затаскивать труп в квартиру и шарить по шкафам! А если бы кто-то пришёл? Или кто-нибудь увидел бы кровь у двери? Тупица и идиотище! Сейчас вся надежда только на то, что и менты окажутся не меньшими тупарями.

А кто теперь будет исполнять заказ? И за чей счёт? Не может же он после случившегося звонить и заявлять: я, мол, человечка, которого мне подсунули, заколол ножичком – пришлите-ка мне другого. И какого чёрта он вообще сунулся к этому козлу? Пускай бы организаторы и несли ответственность. К ним надо было с претензиями обращаться. А теперь, пожалуй, поздно. Если сунуться сейчас, то вместо денег можно получить нечто иное.

Гена, человек вялопьющий, сегодня резко изменил своим правилам. Прямо с порога он прошёл к бару, наполнил двухсотграммовый бокал водкой и влил её в себя, после чего потряс головой с выпученными глазами и занюхал рукавом рубашки. Подумал несколько секунд и отломил от плитки шоколода треть, чтобы закусить выпитые две сотни граммов зловонного зелья.

В эту минуту в гостиной появился Олег.

– У нас тут новости, – сообщил он.

– Подожди, я сейчас, – отмахнулся Гена и побежал по лестнице на второй этаж. Надо было срочно переодеться, а то мало ли что. Если на одежде его всё ещё имеются следы крови, то видеть их Олегу совсем не обязательно.

Спустя несколько минут Гена сошёл вниз, где его ожидал Олег, развалившись в кресле и дымя сигаретой.

– А вот Слава, между прочим, курит на улице, – воздев кверху указательный палец, заметил Гена.

– Извини, Гена, но я несколько взволнован. Тут, понимаешь ли…

– Что ещё тут приключилось? – нахмурился Гена, останавливаясь напротив Олега.

– Да этот жук-то, кстати, не так прост. Да ты садись, Гена, а то я сижу тут, как барин, а ты передо мной…

– И что этот жук натворил? – поторопил Гена.

– Да он, жучара такая, Джека задушил и пытался решётки выломать.

Гена был поражён услышанным. На лице Олега также отражалось чувство удивления, словно он не верил в полной мере собственным словам.

– Задушил? Джека? Да ты понимаешь, что ты говоришь?

– Вот именно. Я сам был в состоянии столбняка минут пять, как увидел.

– И где он?

– Джек?

– Да нет, этот зверь.

– Всё там же. Только я, – Олег довольно усмехнулся, – подверг его профилактической обработке и пристегнул наручниками к трубе.

– Как, каким образом ему удалось справиться с Джеком? – таращил глаза Гена, присаживаясь на диван.

– Да я сразу-то не спросил, а потом ему разглагольствовать уже было несподручно, – ответил Олег и весело рассмеялся. Заржал, точнее.

– Жить будет?

– Нас переживёт. Не дождёмся, как говорят в Одессе. Режим был щадящий. Режим профилактического воздействия, я имею в виду.

Гена покачал головой:

– Жена вернётся – убьёт меня за пса. Надо будет что-то придумать. Никаких там новых инфекций у собак не появилось? Какой-нибудь СПИД, к примеру, а?

– Я чумку знаю и энтерит, – пожал плечами Олег.

Гена поморщился:

– Это всё ерунда. Ставили ему прививки, как и положено. Хорошо, это потом решим. А сейчас пойдём-ка глянем на гладиатора. На тореадора. Только я сначала горлышко смочу. Ты, кстати, не желаешь?

– Да я, вроде как, на работе, – смущённо улыбнулся Олег.

– Мы по чуть-чуть, для проформы.

Гена и Олег выпили и спустились в подвал. Подлесный сидел ссутулившись, лицом в угол, на вошедших не обернулся.

– Что ж ты, зверь, делаешь? – с укором спросил Гена. Его уже заметно развезло, и говорил он чрезмерно растягивая слова. – Ты угробил мою лучшую собаку. Собака – лучший друг моей жены. Если сюда сейчас запустить мою жену, она порвёт на куски тебя на мелкие. Моя жена… Олег, ты ведь знаешь, как моя жена привязана к Джеку?

– Знаю. Его даже кастрировать пришлось, – со смешком ответил Олег.

Гена вытаращил глаза:

– Что?! Что ты сказал? Ты на что намекаешь, сучёныш?

– Гена, да я… – растерялся Олег.

Гена отвесил Олегу звонкую оплеуху, затем вторую.

– Ты… Ты… – Гена сжал кулаки.

Олег попятился, бормоча:

– Гена, ты меня неправильно понял. Я вовсе не то хотел сказать.

– Я тебя как раз понял. Сейчас ты всё поймёшь тоже, сучёныш.

– Гена!

Гена принялся избивать Олега, который не очень решительно уворачивался и ставил не слишком жёсткие блоки и при этом делал попытки объяснить, что он не хотел сказать ничего оскорбительного. Однако Гена свирепел, кажется, всё больше, приходя в ярость и от того, в частности, что далеко не все его удары достигали цели. Пропустив энное количество ощутимых ударов, и Олег стал наливаться злобой. Но Гена уже выдохся почти совершенно, он нанёс несколько не вполне удачных ударов ногами и опустился на бордюр бассейна.

– Пошёл вон! – приказал Олегу.

Олег ушёл очень быстро, и скоро воцарилась тишина, нарушаемая лишь звуками с шумом выдыхаемого Геной воздуха. Выдохи были короткими и резкими.

Подлесный, только что через плечо наблюдавший за мордобойным инцидентом, теперь опять сидел спиной к Гене.

– Ты видал таких хамов? – успокоившись, полюбопытствовал Гена.

– А я не понял: он хамил или, наоборот, ты кое-что болезненно воспринимаешь, – нагло ответил Дмитрий.

– Что я болезненно воспринимаю? – вскинулся Гена. – Ты на что намекаешь?

– Да на то же, что и этот ублюдок.

– А если я с тобой сделаю то, что и с ним? Или того похлеще? Да ты понимаешь хоть, что жизнёшка твоя и без того висит на волоске, болезный? Ты уже сколько раз смертушку-то выслужил, знаешь? Выслуга уже полная, кстати!

– Да пошёл ты вместе со своей выслугой, бабой своей и псом кастрированным! – с презрением ответил Дмитрий. – Ты зачем собаку кастрировал?

– Твоё какое дело? Ты скажи, зачем угробил пса. И как тебе это удалось, не понимаю? Да Джек же не меньше центнера весит, так твою разэдак.

– Кастрация боевой собаки недопустима! – назидательно сказал Дмитрий и бросил на Гену двухсекундный взгляд, выражающий презрение.

– Почему? Почему недопустима кастрация? – спросил Гена не без заинтересованности в голосе.

– Так пишут в книжках те, кто понимает. Ты сам-то, часом, не импотент?

– При чём тут я?

– Да оба вы вялые какие-то в драке. Что ты, что твой кастрат. – Дмитрий сплюнул в сторону.

– Ты не харкайся тут! – прикрикнул Гена. – А то будешь рожей сейчас стенки вытирать.

– Не дождёшься. Я лучше очередную порцию олегятины получу, но унижаться не буду.