Тайный брат (сборник) Прашкевич Геннадий

II

«…правителю мрака Сатане, обитающему в глубине преисподней и всегда окруженному легионом дьяволов, удалось сделать отступника черного барона Теодульфа голосом своим на земле, рукой своей на земле, жадным сыном бахвальства, стяжательства и их сестер – алчности и безмерной наглости.

Да ниспошлет Господь на него слепоту и безумие, да разверзнутся небеса и поразят его громом и молнией.

Да падет на него гнев Всемогущего и святых Петра и Павла. Пусть проклянет его всяк входящий и выходящий.

Да будут прокляты пища его, и все его добро, и псы, охраняющие его, и петухи, для него поющие.

Да никто не посмеет подать ему воды и дать место у очага.

Пусть постигнет его судьба Датана и Аверроса. Пусть ад поглотит его живым, как Анания и Сапфира, оболгавших Господа. И пусть будет наказан он, как Пилат и Иуда, предатели Господа.

Да падет на него проклятие девы Марии и всех святых, да постигнут его страшнейшие пытки в аду как отступника, богохульника и хулителя церкви.

Пусть вся Вселенная встанет на него войной. Пусть разверзнется и поглотит его земля, и даже имя его навсегда исчезнет с лица Вселенной. Пусть все и вся объявят ему войну. Пусть стихия и люди заодно восстанут против него и уничтожат. Пусть жилище его превратится в гибельную пустыню. Пусть святые еще при жизни помутят ему его слабый разум, и пусть ангелы сразу после смерти препроводят его черную душу во владения Сатаны, где дьяволы, несмотря на заключенное с ним соглашение, будут жестоко истязать его за содеянные им преступления.

Пусть Всемогущий и все святые шлют вечное проклятие наместнику Сатаны черному барону Теодульфу, подобное тому, каким были прокляты Иуда Искариот и Юлиан Отступник.

Пусть погибнут все сторонники антихриста черного барона Теодульфа, как погибли язычники Диаклетиан и Нерон.

Да будут сочтены его дни и достойны всяческого сожаления. Пусть обрушатся на него невзгоды и голод, поразит чума, проказа и другие болезни. Да будет проклят весь его отступнический род по седьмое колен. Да не поможет ему молитва, не снизойдет на него благословение. Пусть будет проклято любое место, где он живет и то, куда он поедет.

Проклятие всем, кто не признает сию анафему!

Пусть преследует их это проклятие днем и ночью, всечасно, всеминутно, едят ли они или переваривают пищу, бодрствуют ли они или спят, разговаривают или молчат.

И проклятие плоти их от темени до ногтей на ногах.

Пусть оглохнут они и ослепнут, пусть поразит их вечная немота, пусть отнимутся у них руки и ноги, пусть преследует их проклятие, сидят они, стоят или лежат.

Проклятие отныне и во веки веков, до второго пришествия!

Пусть сдохнет, как скот, отступник от святой веры черный барон Теодульф, владетель Процинты, клятвопреступник и богохульник, продавший душу дьяволу. Пусть волки растерзают его смрадный труп. Пусть вечно сопутствует ему только сам Сатана и его мерзкие черные ангелы.

Аминь!»

III–V

«…может, и не стоило полагаться на свидетельство доброй женщины, но в Дом бессребреников она пришла сама. Ганелон протянул ей монету, и добрая женщина смиренно спрятала монету в широкий рукав, где заодно хранила немного пищи.

После этого Ганелон разрешил доброй женщине сказать правду.

Пол коридора перед кельей Ганелона был мелко посыпан золой. Зола рано утром не была отмечена ничьим следом, значит, дьявол в эту ночь не являлся. А вообще, в последнее время дьявол сильно досаждал Ганелону. Он то лаял за окном, как лисица, то толкал под руку так, что вырывалась из рук и падала на пол, разбиваясь на множество осколков, глиняная чашка. То, смеясь над Ганелоном, гасил ночник, мешал вчитываться в выцветшие списки, куда-то прятал молитвенник и даже распевал под крошечным окошечком кельи нелепые похабные песни, всегда оставляя в воздухе после себя дурной нехороший запах. Однажды Ганелон уловил появление дьявола даже в будке исповедальни, где дьявол, лукавя и хитря, попытался принять облик духовника. Он даже успел нашептать на ухо Ганелону некоторое количество богохульных слов, но Ганелон вовремя спохватился…

«Да будет с нами Господь и Матерь Божия…»

Добрая женщина подтвердила: «Аминь».

В общем, Ганелон заранее знал, что ему расскажет добрая женщина. Редко случалось так, что он получал нужные новости, но ради таких редких удач он готов был терпеливо выслушивать то, о чем уже знал от других добрых католиков, часто, как и добрая женщина, навещавших его в Доме бессребреников.

Страшную анафему отступнику черному барону Теодульфу провозглашают в каждой церкви, так сказала добрая женщина. И это так. Имя отступника графа Раймонда IV Тулузского проклинает каждый житель Лангедока. Это не совсем так, но Ганелон и в этот раз согласно кивнул. Блаженный отец Доминик, благословленный римским апостоликом и только ему лично отчитывающийся в своих деяниях, неустанно и яростно взывает к каждой доброй душе: «Опомнитесь! Дело Господа в опасности! Смрадные еретики затопили Лангедок ложью!» Это тоже соответствует истине. Разве не сказал Иисус: «Тот же, кто не пребудет во мне, уподобится ветви, которая отброшена и умирает. Мертвые же ветви подбирают, бросают в костер и сжигают»?

Неистовый гнев блаженного отца Доминика угоден Господу.

В городке Барре на глазах Ганелона, не смущаясь присутствием многих простолюдинов, прямо на паперти блаженный отец Доминик жестоко избил палкой клирика, тайком счищавшего святые тексты с церковных пергаментов. Нечестивый делал из них малые псалтыри на продажу.

Там же, в Барре, на глазах Ганелона блаженный отец Доминик добился костра для некоего молодого богомаза, богохульно изобразившего Христа. Христос был изображен в мандорле – в вечном сиянии, но сияние это, написанное богохульным богомазом, было мелким и тусклым, а формы его неверны. Упомянутое изображение смущало простых людей и даже священнослужителей приводило к неверным мыслям.

Там же, в Барре, на глазах Ганелона блаженный отец Доминик добился суда над целой группой тряпичников-катаров, поучающих о близости царства Божия. Кому дано вслух сказать: смотрите, вот приидет царствие Божие? – в неистовом, но праведном гневе возопил блаженный отец Доминик. Даже дьяволу, при всей его силе, не дано знать будущего. Знай это дьявол, чем тогда его знания отличались бы от знаний Господа?

Блаженный отец Доминик в своем чистом неистовстве непримиримо и яростно отлучает за ересь даже епископов, жестоко побивает клириков, неустанно судит отступников; везде и всюду он требует называть папу, наместника Бога на земле, по всей форме – апостоликом римским, великим понтификом, царем царей, владыкой владык, священником во веки веков по чину Мельхиседека. «Как можно чаще употребляйте против еретиков духовный меч отлучения!» – яростно призывает блаженный отец Доминик. Но, Господь, ты же видишь, как трудно разить отступников и врагов церкви только мечом духовным! К тому же многочисленным отступникам, что отовсюду стекаются в Лангедок, покровительствует теперь могущественный граф Раймонд Тулузский. Безнравственные оргии в замках, забвение святых служб, вольные богохульные беседы с магами и колдунами, бежавшими в Лангедок из сожженного Константинополя – вся черная душа графа Раймонда Тулузского густо изъязвлена неверием.

Рассказывая о черном графе, добрая женщина, посетившая брата Ганелона, плевалась: «Анатема сит!» При этом она тряслась, поводила левым плечом, подцокивала языком, и подмигивала, и время от времени вся, от ног до головы, ревностно передергивалась, мелко и часто крестясь: «Граф Тулузский не прибегает к советам священнослужителей». Она ревностно подмигивала, передергивалась, поводила левым плечом, подцокивала, прятала пронзительные глаза под черный, низко опущенный на лоб платок: «Граф Тулузский, он богохульник. Он бесчестных девиц называет сестрицами. Он привечает бродяг, поющих богохульные катарские вирши. Он слушает безнравственное пение. Он пьет вино и в будни, и в светлое воскресенье. Даже в скоромные дни он затевает танцы, и песнопения, и игру в кости».

Добрая женщина ревностно передергивалась: «Граф Тулузский пьет за здоровье сатаны, все знают. Он заставляет называть себя блаженнейшим. Его нечестивые люди ловят на дорогах истинных священнослужителей, насильно поят их крепким вином и отдают в руки развратных служанок и экономок».

Глаза доброй женщины пронзительно вспыхивали: «Граф Тулузский в городе городов Константинополе облачался в плащ с пурпурной каймой. На голову своей лошади он надевал головные уборы, крытые тонким полотном, подвязывал челюсти богатыми лентами из белого льна».

И подмигивала, передергивалась ревностно: «Такие, как граф Тулузский, в городе городов протягивали руки к имуществу церкви. Они разбивали ризницы, присваивали святыни. Они похитили из церкви, которую в городе городов называют Святой, два куска от креста Господня, каждый толщиной в человеческую ногу, и железный наконечник от копья, которым прободен был наш Господь, и два гвоздя, которыми были прибиты его руки. Говорят, богохульник граф Тулузский прячет в своем замке тунику, в которую был одет Иисус и которую сорвали с него, когда вели на гору Голгофу. И благословенный мученический венец, которым Иисус был коронован, где каждая колючка как железное шило…»

Добрая женщина заламывала руки, от благородного рвения в уголках ее бледного усердного рта выступала пена: «А еще говорят, что в известном замке Процинта богохульник и отступник черный барон Теодульф похваляется частью одеяния Святой Девы, захваченной им в городе городов. Из земли сарацинов черный барон привез богомерзких уродцев, он учит их вести церковные службы и при этом смеется. Весь род отступника черного барона Теодульфа проклят Святой римской церковью. Известно, что еще предки черного барона Теодульфа служили слуге Сатаны королю варваров Теодориху. Этот сатанинский король умел пускать изо рта огонь, а сразу после смерти провалился в ад, все знают. Проклятый Святой римской церковью богохульник и отступник черный барон Теодульф не унимается. Он грабит святые монастыри, он отбирает у смиренной братии старое вино и церковную посуду. А дочь черного барона Теодульфа была ведьма, все знают. Ее прозвали Кастеллоза, Замковая. Под ее левой грудью у нее была дьявольская отметка – некое темное пятно в виде лягушечьей лапки. Ни одна корова в округе не доилась, когда нагая ведьма Кастеллоза купалась в прудах под кривой башней Гонэ, давно всем известных как место игр дьявольских. Еще говорят, что ведьма Амансульта приносила в жертву не крещенных детей, варила и поедала человеческие члены».

Добрая женщина задохнулась от ужаса: «Чур меня, чур!»

– Аминь, – остановил добрую женщину Ганелон, сильно косящим глазом разглядывая распятие. – Разве тебе неизвестно, что сталось с той, кого ты назвала Кастеллозой?

Добрая женщина ответила:

– Говорят, эта ведьма бежала от наказания в край магов и сарацинов, все знают. Говорят, что ведьму Амансульту, дочь черного барона, зарезали в городе городов. И говорят, что нелегко это было сделать…

Добрая женщина вздохнула: «Это все знают». И добавила, пряча пронзительные глаза под черный платок: «Я с правдой пришла. Буду ли я услышана?»

Ганелон кивнул.

Тогда добрая женщина ободрено сказала:

– А недавно богохульник черный барон Теодульф в неслыханном своем разврате приказал поймать меня, будто я зверь, будто во мне не божья душа. Трое суток пряталась я в лесу и боялась света. Я стала как птица ночная, пока не пробралась тайными тропами к благославленному Дому бессребреников. Черный барон Теодульф грозится поймать меня, вымазать медом и привязать к дереву на солнечной поляне совсем нагую, чтобы всякое жалящее и кусающее летело и ползло на меня. Разве можно так угрожать доброй христианке, чистой душой и ревнивой в вере?

Ганелон согласно кивнул. На Аппской дороге он сам однажды оказался случайно среди полупьяных веселых всадников, сбивших с него шапку и столкнувших в канаву. На огромном жеребце, жилистом, как сам дьявол, грузно возвышался огромный и такой же жилистый барон Теодульф. Его левый глаз, явственно затронутый безумием, сверкал, как фонарь в ночи. «Грязная собака, грязный монах! – крикнул он, хлестнув Ганелона плетью. – Презренный пес блаженного Доминика! Если ты, грязная собака, еще раз хоть ступишь на мою землю, велю сжечь тебя!» И каждый, кто был при пьяном бароне, смеясь, ударил Ганелона плетью или хотя бы плюнул в него.

Господь милостив.

Ганелон знал, что земля велика.

Он знал, что земля, может, даже кругла, как о том иногда говорят, но грех везде грех. Чистый душой блаженный отец Доминик призывает беспощадно преследовать любой грех, беспощадно истреблять носителей греха.

Склонив голову, Ганелон слушал добрую женщину.

Она много ходит, слушал он. У нее сильные ноги. Ее глаза широко открыты.

Ее глаза отчетливо видят грех и при свете солнца, и темной ночью. Она крепка и непоколебима в вере. Она исповедовалась строгому отцу Валезию, и отец Валезий отпустил ея невинные грехи, пожелав и впредь держать уши и глаза широко открытыми. Она останавливалась недавно при монастыре Барре. Это странное место, его наводнили демоны. Это опасное место. Говорят, там некий монах по имени Викентий переписывает книги, не одобряемые отцами церкви. Все знают. Туда часто приходят тряпичники и тиссераны. Говорят, там некая ученая женщина, недавно пришедшая в Барре из Германии, имя ее сестра Анезия, проповедует будущее. У нее коричневое, как у сарацина, лицо. С аналоя в трапезной монастыря так называемая сестра Анезия тешит глупых монахов глупыми сказками о бесстыдных вещах и столь же бесстыдно утверждает, что якобы ей одной открыто и доступно то, что для других закрыто.

Добрая женщина задохнулась: «Я с правдой пришла, брат Ганелон».

Ганелон ободряюще кивнул. Добрая женщина права: мир глубоко погряз в грехах.

– Я сама слышала слова некоторых еретиков, – продолжала добрая женщина, часто и мелко крестясь. – Их слова темны и мерзопакостны. Все знают. Строгий отец Валезий отпустил мне грех, потому говорю тебе, брат Ганелон, все, что слышала. Еретики говорят, что это Сатанаил, а не Бог-отец, создал Адама. Правда, смущаясь, говорят они, ничтожная душа, которую Сатанаил вдохнул в Адама, прошла через правый его бок и вышла у его ног в виде некоей жидкости через большой палец ноги, превратившись в смрадную лужу. Еретики говорят, – тоскуя, помаргивая, вся ревностно передергиваясь, заплакала добрая женщина, – что Сатанаил тогда обратился за помощью к Богу-отцу и Бог-отец в милосердии своем даровал Адаму настоящую душу и создал для него жену. Но Сатанаил в вечной похоти своей совратил несчастную Еву, и она родила от него сына Каина и дочь Каломену, а Авель, родившийся от Адама, был чист. И Каин, подстрекаемый Сатанаилом, убил Авеля. И так должны были погибнуть все люди, но Бог-отец послал в мир своего сына – Слово, которого люди нарекли Иисусом…

– Я боюсь говорить дальше, – пугливо выдохнула добрая женщина. – Я боюсь, брат Ганелон. Многие люди, нетвердые в вере, прислушиваются к еретикам.

Ганелон перекрестился.

Грех. Поистине большой грех.

Добрая женщина наблюдательна и говорлива, но она напугана.

Она очень сильно напугана. Нет на земле места, говорит она, в котором бы ныне спокойно чувствовали себя верующие, чистые душой. Добрая женщина все время боится, что ее увидят в неположенном месте. Она все время боится мести еретиков. Она, наверное, еще не знает о недавнем послании апостолика римского.

«Объявляем посему свободными от любых обязательств всех, кто связан с графом Тулузским феодальной присягой, узами родства или какими другими, и разрешаем всякому католику, не нарушая прав сюзерена, преследовать личность указанного графа, занимать его земли и владеть ими. Восстаньте, воины Христовы! Истребляйте нечестие всеми средствами, которые даст вам Бог! Далеко простирайте ваши руки и бейтесь бодро с распространителями ереси. Поступайте с ними хуже, чем даже с сарацинами, потому что они действительно хуже. Что же касается отступника и еретика графа Раймонда и богохульника и отступника черного барона Теодульфа, то выгоните их и сторонников их из замков, отнимите их земли для того, чтобы правоверные католики могли занять владения указанных еретиков».

Так сказал апостолик римский.

Добрая женщина обрадуется, узнав о его словах.

Грех. Грех повсюду. Но уже в черных и в серых рясах, спрятав суровые лица под низко опущенные капюшоны, неутомимые доверенные братья неистового блаженного отца Доминика день и ночь идут по пыльным дорогам Лангедока. Они питаются милостыней, их единственным богатством являются потрепанные плащи и старые мулы. Они внимательно прислушиваются к разговорам мирян, ведь они хорошо помнят, что именно из этих мест поднимались когда-то самыми первыми на святой подвиг паладины, призванные папой Урбаном II. Они сами не раз видели в своих видениях самого Господа, велевшего им, смиренным монахам, направить стопы свои к сердцам верных. Блаженный отец Доминик поклялся полностью восстановить простоту и чистоту апостольских времен. Его ревнивое неистовство в вере подтверждается столь же ревнивой взыскательностью многих и всё растущих в числе братьев и сестер по духу, таких, как строгий отец Валезий, таких, как неутомимый и бескорыстный брат Одо, или, наконец, таких, как эта добрая женщина, по своей воле явившаяся в Дом бессребреников, несмотря на то, что ей приходится прятаться от нечестивых и хищных слуг отступника барона Теодульфа. Добрая женщина искренне возрадуется, подумал Ганелон, когда узнает, что конные рыцари благородного графа Симона де Монфора, истинного исполина духа, уже вошли в Лангедок, а суровый легат папы Арнольд Амальрик так объявил вооруженным паломникам: «Вперед, вперед, храбрые воины Христовы! Спешите навстречу предтечам антихриста, низвергните слуг ветхозаветного змея. Доселе вы, быть может, сражались из-за преходящей славы, так сразитесь теперь за славу вечную. Прежде вы сражались за бренный мир, сражайтесь теперь за Бога. Мы не обещаем вам скорой награды здесь, на земле, за вашу неутомимую службу Богу с оружием в руках, но зато знайте, теперь вы уверенно войдете в царство небесное!»

Мессир Симон де Монфор чист сердцем. В свое время благородный мессир ушел из-под стен христианского города Зары, чтобы даже случайно не направить свой меч против христиан. Но беспощадный меч благородного мессира Симона де Монфора всегда направлен против еретиков. Господи, помоги всем чистым в вере!

Ганелон благословил добрую женщину.

Она устала, пожаловалась Ганелону добрая женщина.

Многие ее не понимают, пожаловалась она. Но она полна рвения, ее слух остр, ее зрение остро. Недавно она исповедалась строгому отцу Валезию, и отец Валезий сказал: добрая женщина, ты истинно права в своих поступках, ибо царствие небесное не извне, оно в нас, и главный наш враг находится совсем не вдали, а наоборот, он – в нас, он нас искушает.

Добрая женщина не выдержала. Ее пронзительные глаза вспыхнули.

– Доколе, брат Ганелон? Доколе? Услышаны ли будут молитвы? Наказана ли будет ужасная ересь?

– Когда глупые ослы травят урожай, им подрезают хвосты, – смиренно ответил Ганелон. – А ересь – это потрава божьего урожая. Иди, добрая женщина, благословляю тебя. Делай свое святое дело и помни, что хвосты глупых ослов будут подрезаны. Этого не придется ждать долго. Твои дела, добрая женщина, никогда не будут забыты истинными верующими.

И, наверное, что-то такое отразилось в глазах Ганелона, что она вдруг заторопилась…»

VI–VII

«…еретики веселятся, святые скорбят.

Викентий из Барре, тщедушный монах с мышиными, всегда воспаленными глазками, пьет мутное вино из маленьких стаканчиков, но его тщедушное тело почему-то полно сил. Урывая время у сна, он вникает в старинные книги. В непомерной своей гордыне он проникает туда, где нет места простому смертному. Добрая женщина, посетившая Дом бессребреников, никогда не спросит: откуда, скажем, брался свет в первые три дня творения? Доброй женщине в голову не придет поинтересоваться, зачем Господь создал сарацинов. Но тщедушный монах Викентий из Барре с одинаковым рвением пытается постичь и то, почему женщина не беременеет, если в ее белье вшита пяточная кость, вынутая из ноги живой ласки, и то, зачем созданы сарацины. И даже – грех, грех! – он интересуется тем, почему заповедей десять, а не восемь или двенадцать.

Цветущая роза, красивый рассвет, нежное плотское обаяние, тихий закат над вечерней рекой – для доброй женщины это только знаки. Она знает, что красота мира – всего только тень Творца, а обращать взор следует не на тень, которая всегда является только тенью, а на то истинное, горнее, что эту тень отбрасывает.

Конечно, Викентий из Барре прочел много книг.

Возможно, он прочел все книги, извлеченные из тайников Торквата.

Никто не знает, что содержится в этих, может, нечестивых книгах, но вполне возможно, что некоторая их часть войдет в обширный труд Викентия, который сам монах назвал «Великим зерцалом». Наверное, именно в этом труде надо искать следы старинных книг, которые никак не могут вернуться к истинному хозяину – к Святой римской церкви. Морские волны, медлительно подмывающие берег, капля, столь же медленно точащая камень, течения больших рек, передвижения в пространстве огромных народов – по замыслу монаха Викентия все должно быть отражено в «Великом зерцале». К большому сожалению, в труде этом отражены не только мудрые мысли первосвященников, но и ложные мысли тех, чьи работы занесены в список книг, не рекомендованных Святой церковью к чтению – индекс либрорум прохибиторум.

Ганелон глубоко вник в суть гордыни, овладевшей лукавым монахом.

«Един и неделим прекрасный мир природы, и живет он едиными для природы законами. И центр этого мира есть человек. Голова его устремлена в небо. А на голове человека два глаза, подобно свету Солнца и Луны. Дыхание человека подобно главному элементу природы – воздуху, ибо как дыхание порождает вдох и выдох, так и в воздухе происходит движение ветров. Живот человека – море, ибо в животе в конечном итоге собираются все жидкости, подобно тому, как все воды в конце концов собираются в море. Ступни человека – земля, поскольку снаружи они сухи, а внутри содержат жир. Истинный разум пребывает в голове человека, возвышающейся над телом, как Бог на небесах, который обозревает весь мир и управляет всем миром».

Но разве законы единого и неделимого мира установлены не Богом?

Как можно, горбясь над пыльными мертвыми книгами и зная низкую суть грешного человека, сравнивать эту суть с сутью того, кто дал начало всему? «Соль – это продукт сгорания, – пишет в «Великом зерцале» монах Викентий из Барре. – Соль – это тонкое пеплообразное вещество, которое сначала поднимается в воздух с поверхности земли вместе с испарениями, а потом с ливнями падает обратно в море, особенно сильно с осенними ливнями». Может, подобное знание и угодно Святой римской церкви, но распоряжаться им имеет право только она сама.

Три года корпит Ганелон над выписками из рукописных книг монаха Викентия из Барре. Эти выписки Ганелону доставляют тайно. Их доставляют надежные люди, которых еще много среди монахов монастыря, в котором трудится нечестивый Викентий. Строка за строкой Ганелон просматривает извилистый путь мыслей монаха Викентия, отыскивая в «Великом зерцале» хотя бы намеки на те чудесные знания, что были почерпнуты им когда-то вместе с Амансультой, прозванной Кастеллоза, из темных книг, найденных в тайниках Торквата.

Так хочет Святая римская церковь.

«Великое зерцало». В описаниях зверей монах Викентий из Барре по привычке следует древним физиологам – многословным ученым трактатам, подробно толкующим нрав и повадки всяческих тварей. А в небесной механике – Птолемею. А в метеорологии – Аристотелю и Сенеке. «Собрание достопамятных вещей» Солина, комментарий Макробия к «Сновидению Сципиона», все двенадцать книг «Этимологии» Исидора Севильского, «Перикл Эритрейского моря», лукавый Марциан и едкий Лукиан, казненный Нероном, ясновидящая Хильдегунда Бингенская, ученый Рабани Мавр, даже сарацин ал-Фаргани, знавший все о небесном своде, – десятки голосов звучат в текстах «Великого зерцала». Не может быть так, чтобы не звучал среди них голос Торквата».

VIII–IX

«…на полюсах и на экваторе жизнь невозможна, там вечный холод и жар, – разве монах Викентий не знает этого? И как он может утверждать, что даже у промерзших насквозь полюсов и в огне экваториального пояса существуют некие люди? А если это обстоит так, то как проповедовать Евангелие людям, навсегда отрезанным от Святой римской церкви вечными льдами или огненным поясом? Как узнают несчастные о том, что Иисус умер и за их грехи?

«Огонь – тонкий, быстрый, подвижный…

Воздух – подвижный, острый, плотный…

Вода – плотная, тупая, подвижная…

Земля – плотная, тупая, неподвижная…»

Монах Викентий из Барре изучил не одну монастырскую библиотеку.

И все же хорошо что-то изучить – еще не значит истолковать изученное правильно.

Энергия Вселенной, огненный эфир – вот высший круг неба. И этот высший круг отделен от всего остального особой границей. Иначе нельзя, иначе огненный эфир может сжечь все живое. Господь мудр, он создал Солнце, оно питает теплом весь мир. Но Господь больше, чем мудр: чтобы не прожечь небосвод, он пустил вокруг Солнца особые воды. Это совсем особые воды, утверждает Викентий из Барре. Они не стекают вниз, так как природа их неподвижна и тверда, как лед. При этом они выдерживают любой жар, а само Солнце прикреплено к небесной сфере не жестко, а обладает неким своим движением, которое в итоге вызывает и засуху, и болезни, и нашествия саранчи.

Грех! Большой грех! Только еретик способен так явственно подчеркивать мнимое несовершенство созданного Господом мира. Только еретик не может понять, что гибель и смерть, как бы они ни выглядели и чем бы ни вызывались, ниспосылаются на землю в наказание – за сомнения, за смуту души, за недостаток веры. Не в тайной ли, тщательно скрываемой боязни будущего наказания кроется причина многочисленных умолчаний монаха Викентия? И где сейчас книга, резной уголок с переплета которой Ганелон до сих пор хранит завязанным в свой пояс? Действительно ли эта книга, ушедшая из его рук в замке Процинта, потом в Риме, в Венеции, в Константинополе, дает еретикам возможность золотоделания или находки великого эликсира?

Уже три года Ганелон тщательно занимается рукописями монаха Викентия из Барре.

Специальные люди, о которых монах Викентий не догадывается, тайно, но тщательно переписывают все его тексты и доставляют брату Ганелону в Дом бессребреников. А брат Одо оберегает покой Ганелона. Он не устает ему повторять: ищи книги Торквата. Он не устает повторять: ищи следы старинных книг, научающих грешников создавать золото из глины, костей, даже из сточных вод.

«Для того, чтобы достичь глубин познания, не всегда следует искать тайных проходов. Иногда достаточно поднять уровень вод». Так говорила Амансульта. И она не смогла использовать найденные чудесные знания для своего спасения. Одна эпоха сменяет другую, человек совершенствуется, но ход времени ему неподвластен. Одна эпоха сменяет другую, но никогда никакая новая эпоха не повторяет предыдущей. Каждая новая эпоха противоположна предыдущей по своему духу. Век золотой – век железный. Подъем Рима и упадок Рима. Дух возвышен, потом падение в бездну. Как правильно истолковать вечный круг, завораживающий слабые умы?

Брат Одо предполагал: может быть, там, на краю событий…

Ганелон возражал: но истинное время везде течет медленно…

Брат Одо возражал: да, истинное время везде течет медленно, но грешные идеи сражают неподготовленную душу стремительнее, чем стальной кинжал…

А еще говорил брат Одо: созерцательный человек – это опасный человек. Созерцательный человек опаснее человека дела. Последнего можно сокрушить словом или кинжалом, а первый точит и точит, как червь, в тиши бесчисленных монастырских библиотек. Такой человек, тихий и незаметный, ходит рядом. Так же тихо и незаметно он заражает нас ядом богопротивных мыслей, колеблет мир, нарушает равновесие. Он утверждает, гордыней объятый, что все якобы повторяется. Пусть уже на иных кругах, но повторяется. Он говорит: приходит момент, когда Солнце и планеты принимают такое положение, какое они уже имели когда-то, и тогда опять все повторяется. Новый великий понтифик предает анафеме нового еретика черного барона Теодульфа, новый граф Болдуин Фландрский становится новым императором Константинополя, новый дож Венеции заново разделяет мир, присоединяя Ионические острова, Крит и Эвбею, а новые паломники вновь берут Зару и Константинополь, а новый маршал Шампанский вешает на воротах взятого штурмом города городов многочисленных мародеров, каждому нацепив на шею золотой экю, а некая новая, как бы и не исчезавшая Амансульта, прозванная Кастеллозой, вновь и вновь тщится открыть тайники Торквата.

Ганелон обернулся к распятию. Как укреплюсь в вере, если буду знать, что в мире ничто не вечно и даже Святая римская церковь может явиться из ничего и кануть в ничто? Думать так – значит допускать мысль, что где-то там, на краю каких-то неведомых чудесных событий, там, где варвары опять завоюют Рим, там, где Рим опять и опять стряхнет со своего каменного загривка варваров, он, тайный брат Ганелон, преданный Богу и братьям, вновь и вновь будет срывать тонкую, будто сплетенную из невидимых паутинок шелковую ночную рубашку с серебрящихся обнаженных плеч девицы Амансульты, прозванной Кастеллоза, перивлепт, восхитительной, и вновь и вновь заносить над нею кинжал, прозванный милосердником…

Дева Мария, полная благодати, укрепи!

Монах Викентий из Барре много говорит о материи.

Может, это и есть некая ссылка на тайные знания Торквата?

О какой, собственно, материи говорит монах Викентий? Не о ткани же, не о древесине, не о металле, из которого куются мечи и подковы. Что находится там, куда не дано заглянуть смертному? Можно ли предугадать то, что нигде и никем не начертано? «Бог для нас – Бог во спасение; во власти Господа Вседержителя врата смерти».

И видели шествие твое, святый Боже, шествие Бога моего, царя моего во святыне.

И впереди шли поющие, а позади игравшие на орудиях, а в середине девы с тимпанами: «В собраниях благословите Бога Господа, вы – от семени Израилева!» Там Вениамин младший, князь их; князья Иудины, владыки их; князья Завулоновы, князья Неффалимовы. Бог твой предназначил тебе силу. Утверди, Боже, то, что Ты сделал для нас! Ради храма твоего в Иерусалиме цари принесут тебе дары. Укроти свирепого зверя в тростнике, рассыпь народы, желающие браней. Прийдут вельможи из Египта; Ефиопия прострет руки свои к Богу. Царства земные! Пойте Бога, воспевайте Господа. Он шествует на небесах небес от века…

Ганелон допел псалом.

Мысли его были смущены.

Бог над землей и водами – вот вечность, утвержденная свыше.

Так неужели Господь в каком-то далеком неведомом будущем допустит царство еретиков – тряпичников-катаров, ремесленников, блудниц, везде сбивающихся в суетливые стада? Разве такое угодно Богу? И куда идти, если мир действительно покроется зловонными городами, подобными Константинополю? Вот он, новый Вавилон, справедливо выжженный святыми паломниками. Куда идти, если дальше опять море и опять нет берегов, а в безднах – Левиафан? И кипятит пучину, как котел. Зачем дыхание убитой Амансульты до сих пор достигает груди Ганелона, зачем ее далекий стон утверждает: все повторится, все опять повторится? Мир поднимется, и мир рухнет. Почему дальний стон Амансульты будто подтверждает: все пришло, все уйдет…

Томительная тянущая боль теснила сердце.

Ганелон задохнулся, но постепенно дыхание вернулось.

Еще минута… Сейчас всё пройдет…

Он услышал: внизу стучали».

X

«…грязь и кровь пропитали шерстяную рубашку. Лицо брата Одо страшно побагровело, от этого шрам на шее казался совсем белым.

– Отпусти их… – Брат Одо хотел поднять руку, но сил на это ему не хватило.

Ганелон поднял взгляд на испуганных крестьян.

– Коня оставьте во дворе, – приказал он.

И спросил:

– Где вы подобрали брата Одо?

Крестьяне переглянулись, испуганно сжимая в руках смятые красные шапки.

– Мы нашли его лежащим на пыльной дороге. Наверное, он скакал со стороны Барре. Он говорит, в Барре пришли солдаты.

Ганелон отпустил крестьян и с болью наклонился над братом Одо.

Почувствовав взгляд, брат Одо медленно растворил глаза. Даже это потребовало от него немалых усилий. Но вот странно, зеленые, круглые, близко посаженные к переносице глаза брата Одо были полны не только страдания, они были полны еще и торжества. Истинного торжества! Еще никогда брат Одо так сильно не походил на Христа с барельефа, украшающего наружную заднюю стену Дома бессребреников. Даже брови, взметенные вверх страданием, округлились.

– Потерпи, – ласково сказал Ганелон, разрывая пропитанную кровью рубашку. – Ты сильно разбился. И добавил, экономя силы раненого: – Молчи, молчи. Сам вижу. Это обломок стрелы. Кто ее выпустил?

– Это еретики. Я сам обломал древко стрелы. – Горячечное дыхание брата Одо опалило Ганелона. – Еретики убили отца Валезия.

– Они убили папского легата?

– Разве отец Валезий не говорил, что дело Христа не преуспеет до тех пор, пока один из нас не пострадает за веру? Теперь святой отец Доминик может торжествовать. – Брат Одо опять попытался улыбнуться, но и на этот раз улыбка у него не получилась. – Теперь у праведников и подвижников развязаны руки. Великий понтифик отдаст земли еретиков отличившимся. Праведники и подвижники уже в деле, и гнезда проклятых еретиков горят по всему Лангедоку.

– А конники мессира де Монфора?

– Они уже в Барре. И конники, и сердженты, – горячечно выдохнул брат Одо. – А с ними папский легат Амальрик. Он неистов в вере. Он просит никого не щадить, даже раскаявшихся. Если они лгут, сказал легат, повешение явится наказанием за их обман, а если говорят правду, казнь искупит их грехи. Господь милостив. Замок Процинта тоже горит. Говорят, одноглазого еретика барона Теодульфа убило горящим бревном, сорвавшимся с крыши. Людей барона Теодульфа выводят из замка босыми, накинув каждому петлю на шею.

– Аминь. – Ганелон перекрестился.

Брат Одо долго и странно смотрел на него.

Рябое лицо брата Одо явственно посерело, и все же это еще не был признак смерти, скорее только признак ее приближения. Поглядев на Ганелона, брат Одо благодарно сомкнул веки.

– Ты торопился ко мне?

На мгновение глаза брата Одо вспыхнули.

На мгновение в его зеленых, уже затуманенных приближением смерти глазах вспыхнуло прежнее неистовство. То самое, с каким он всегда упорно выискивал гнезда ереси, то, с каким он всегда неустанно стравливал друг с другом врагов Святой римской церкви, то, с каким он служил блаженному отцу Доминику, истинному ревнителю веры. Но силы брата Одо кончались.

– Ты потерпишь? – спросил Ганелон. – Я попробую остановить кровь.

– Не надо, – одними губами выговорил брат Одо. – Ты должен спешить. Возьми мою лошадь, тебе следует быть в Барре.

– Но ты сказал, что там паломники.

– Это так…

– Тогда почему еретики не бегут из Барре?

– Потому что вокруг выставлены заставы. Папский легат Амальрик призвал убить всех! Ни один еретик не должен выйти за стены города. Папский легат приказал убивать всех без разбора. Господь узнает своих.

– Что мне делать в Барре, брат Одо?