Рубеж (сборник) Дышев Андрей
Читаев шел первым. Когда он переходил на бег, вещмешок, как живой, раскачивался за плечами, ноги в коленях дрожали от напряжения. Он несколько раз падал на спину, снова вскакивал. Падали и солдаты. Он слышал шум, но уже не оборачивался. Читаев тревожно и цепко вглядывался в горы, старался высмотреть, не блеснет ли где холодным металлом потертый ствол, не мелькнет ли чалма за камнем. Хотя по опыту знал, что первый выстрел всегда неожиданный.
Так и случилось. Они уже спустились в ущелье, прошли его и только начали подъем, как вдруг где-то рядом свистнуло, а потом словно прорвало: одиночные винтовочные выстрелы, дробь автоматных очередей.
– Ложись! – крикнул Читаев что есть силы. Он успел заметить, что огонь ведут справа. Но тут же точно определил, что выстрелы доносятся и слева. «Рассредоточиться! Надо рассредоточиться». Читаев осторожно оглянулся.
– Пулеметчик! За скалу, левее!
Щекин лежал почти на открытом месте. Но только он вскочил, как рядом с ним брызнула каменная крошка.
– Щекин, твою мать, ползком! – хрипло крикнул Читаев.
Солдат пополз. Выстрелы смолкли. Читаев осторожно огляделся. Все залегли, вжавшись в камни, кое-кто уже переползал осторожно, стараясь выбрать более удобную и защищенную позицию. Лучше всех укрылся Курилкин – в неглубокой расщелине. Видна была лишь его голова и ствол автомата. Читаев приподнялся, намереваясь проскочить пять-шесть метров до удобного места, но рядом щелкнула пуля, и осколки сланца больно посекли лицо. Он тут же упал. «Влипли».
В минуты опасности Читаев научился принимать решения трезво и быстро. Он как будто переключался на особый режим. Инстинкт самосохранения не мешал думать и действовать хладнокровно. Этому он научился в Афганистане, и, пожалуй, это было одно из самых ценных приобретений за последнее время.
Читаев понял, что огонь ведут с трех высот. Опоздали… А вдруг это совсем иная банда? И специалистов ведут по другой дороге… Да и были ли они здесь?
– Курилкин, спроси по цепи: все целы?
– Все! – раздалось через минуту.
Патронов пока хватает. По пять магазинов плюс россыпью по двести штук. По две-три гранаты. До ночи продержимся. Да и Водовозов поддержит.
Только сейчас Читаев вспомнил о его группе. Наверное, потому, что они не сделали еще ни одного выстрела. Или же сработала привычка рассчитывать только на собственные силы? «Почему они не стреляют? – думал Читаев. – Не хотят палить попусту? Да и что может сделать Водовозов? Спуститься вслед за нами?» Читаев лежал в неудобной позе, скрючившись за булыжником, острый камень упирался в бок. Он хотел вывернуть его из земли, но камень не поддавался. «Можно разделиться. Хотя последнее время мы только и делаем, что делимся… Одна половина скрытно выдвигается на левую гору, другая – на правую. Бьют душманам в тыл. Вряд ли они численно превосходят нас. Правда, на это потребуется много времени. Но его пока хватает…»
– Радист! – снова крикнул Читаев. – Где радист?
– На левом фланге.
– Я, – негромко отозвался Вилкин.
– Какого хрена молчишь?
В это время слева застрочила очередь. Потом несколько выстрелов с центральной вершины. Отрывисто отозвался автомат Курилкина. Читаев пока не стрелял.
– Радист! – снова крикнул он, когда стихло. – Связь есть?
– Нет связи, – передали по цепи.
Читаев чертыхнулся.
– Пусть вызывает.
– Не могу! – крикнул Вилкин. – Пуля радиостанцию пробила.
– Дебил! Хоть бы не кричал об этом.
Он подумал, что солдат наверняка оставил радиостанцию на открытом месте или, того хуже, укрылся за ней, а душманы не дураки, всегда первым делом стараются лишить связи.
Солнце подымалось все выше, но Читаев чувствовал, что все больше замерзает. Камни холодили. Тень, как покрывало с обелиска, сползала с заветной вершины. Читаева это радовало: пусть душманов хорошенько высветит. Теперь солнце будет бить им прямо в глаза. Он резко вскочил и в несколько прыжков добрался до Курилкина, рухнул на него сверху.
– Засек одного, – сообщил сержант. – Сидит вон под той нависшей скалой. Рядом что-то вроде тропинки.
– Понял, – сказал Читаев, глянув в ту сторону. – Не давай ему башки поднять… И слушай меня внимательно. Если что – берешь командование на себя. Я перемещаюсь к центру. Будем перестраивать боевой порядок полукольцом. Душманы наверняка попытаются подойти поближе. Ты остаешься командовать на правом фланге. Ну, все. Прикрой меня.
Он выскочил из расщелины и, пробежав несколько шагов, залег. Пули просвистели над самой головой. «Бьют точнее», – заметил Читаев. Тут же в ответ кто-то выпустил длинную очередь.
Рядом копошился Щекин. Он как-то странно изменился, но Читаев не понял, в чем была перемена.
– Пулемет готов? – спросил он.
– Готов, – ответил Щекин, – только позиция неудобная.
– Хорошо, – сказал Читаев, не дослушав. – Давай, перебежками вслед за мной.
Он пробежал десять шагов и упал рядом с радистом. Солдат виновато молчал. Читаев внимательно осмотрел пробоину.
– В прошлый раз прямо в шкалу звезданула, – задумчиво сказал он.
Солдат не поднимал глаз, и Читаев подумал, что тот ждет разноса за радиостанцию. Но когда Вилкин повернул к нему лицо, Читаев увидел круглые застывшие глаза. Руки, вцепившиеся в цевье автомата, мелко дрожали.
– Ты что, обосрался? – как можно ласковей спросил он. – В тебя же не попали.
– Десять сантиметров в сторону – и убило бы, – прошептал солдат.
Он попытался улыбнуться, но вышла гримаса, щека дернулась, его стала бить нервная дрожь.
– Убьют, всех убьют! – вдруг с надрывом взвизгнул он.
Читаев понял, что избрал демократичный тон, и рявкнул:
– Ты, гондон с дерьмом! Угробил радиостанцию, у самого ни царапинки, и в штаны от страха навалил.
Радиста продолжала колотить дрожь, и Читаев приложился крепко по его спине. Как ни странно, дрожь прекратилась.
– Можете использовать в качестве бруствера, – кивнул он в сторону покореженной радиостанции и уже спокойно добавил: – Минут через пять – перебежками в сторону осыпи. Займете там позицию… И не бойся, не убьют. Можешь мне верить.
Вилкин с тоскливой надеждой посмотрел на командира.
XII
Ветер выгнал из низин последние клочки тумана. Тени сползли, пропали куда-то, солнце добралось наконец и до них. Читаев затылком ощущал его тепло. В паузах между выстрелами тишина была пронзительно-звенящей, и накатывалось щемящее чувство тоски. Рядом плюхнулся Щекин со своим пулеметом. Лицо солдата было в пыли.
– Страшно? – спросил Читаев.
– Страшно, – признался Щекин.
Только сейчас понял Читаев, что удивило его в лице солдата. Нет, это не из-за страха. Вот что поразило его! Веснушки – и совершенно чужой, напряженный взгляд. «Неужели так быстро взрослеют?» – подумал он.
– Щекин! Видишь три валуна впереди, чуть ближе – выемка? Там твоя позиция. Сделай бруствер. Камни рядом. Все ясно?
– Все…
– Патроны зря не жги. И не ссы… Знаешь, что главное в обороне? Не бздеть!
Щекин пополз, а Читаев крикнул, чтобы левый фланг продвинулся левее и назад. «Полукругом!» – скомандовал он дважды. Бражниченко, который командовал там, понял его правильно.
Теперь, когда боевой порядок был перестроен, Читаев снова ощутил чувство тревоги. Тишина, казалось, испытывала нервы на прочность. «Почему не стреляют? – думал он. – Значит, что-то затевают?» Здесь, среди камней, они могут продержаться час, два, три… Если ничего не изменится, можно будет дождаться темноты и уйти.
На затаившейся горе мелькнула фигурка и снова исчезла за камнями… Еще одна – короткой перебежкой вниз. «Спускаются. Уразумели, что с вершины нас не достать». Он почувствовал, как дрожит рука на цевье. От вынужденного безделья нервишки расшатались. Читаев крепче сжал автомат. Выдохнул и поймал в прицел камень, за которым только что скрылся душман. «Раз, – начал считать он, медленно нажимая на спусковой крючок, – два, три…» Душман не появился. Читаев снова перевел дыхание. Воздуха хватало не надолго. «Раз, два… три». Он нажал спуск. Фигура судорожно переломилась и вновь исчезла.
– «Духи» спускаются! – резким, высоким голосом крикнул Читаев. – Прицел постоянный. Огонь!
У каждого палец и так плясал на спусковом крючке.
«Эх, матери не написал», – подумал он с сожалением.
Очереди, будто огрызаясь, разорвали тишину с разных сторон. Читаев наблюдал. В какое-то мгновение он почти физически ощутил, как сжимается кольцо окружения.
– Бача-а-а![14] Резкий, дразнящий крик раздался неожиданно и как-то нелепо в этой обстановке, вслед за ним тут же загремела длинная очередь. «Курилкин!»
С горы ответили очередью.
– Эй, ба-ча-а-а! – вновь закричал Курилкин, и снова трассеры веером пошли вверх.
«Бача» закричал в ответ что-то гортанное и хриплое и тоже послал длинную злую очередь.
«Странная выходка», – подумал Читаев, ловя на мушку мелькнувшую чалму. Нет, стрелять надо расчетливо, без эмоций. Он нажал спуск. Чалма скрылась. Тут же он услышал, как два раза тонко свистнуло, он пригнулся ниже, вдавливаясь в землю, потом, резко повернувшись корпусом, перекатился через спину и снова изготовился уже с другой стороны валуна. Здесь был лучше обзор справа. Он потер коченеющие пальцы и прицелился. Душман, за которым он следил, выскочил из-за камня и, делая огромные прыжки, устремился вниз. А через мгновение, уже сраженный пулей, летел кубарем, переворачиваясь через голову. «Готов», – подумал Читаев со смешанным чувством злорадства и удивления.
С горы продолжали стрелять. Читаев снова прицелился, но вместо очереди раздался сухой щелчок. Застрочили слева и справа от него. Он выругался, отсоединил спаренные магазины. Оба были пусты.
– Бача-а! – Пронзительный крик Щекина и вторящая ему длинная очередь из пулемета.
«Понравилось!» – усмехнулся Читаев.
– Не высовывайся, герой!
– Есть не высовываться!
Читаев опять вспомнил о Водовозове, потом – о группе Хижняка. Куда они все подевались? Хорошенькое дельце – готовили засаду душманам и сами угодили в огневой мешок.
– Убило! Братуся убило!
Крик оборвал мысли, он вскочил, забыв об опасности, и припустил на левый фланг. Запоздало раздались очереди. Он бросился плашмя, потом снова вскочил, кожей чувствуя, как близко проносятся пули.
Братусь лежал в тени большого камня, уронив голову да руки. Рядом лежал его автомат. Шапка сбита на затылок. У Читаева сжалось сердце. Однажды он видел убитого – точно в такой же позе.
На теле Братуся ран не было. Читаев осторожно повернул его лицом вверх, ожидая увидеть кровь. Неожиданно Братусь вздрогнул и открыл глаза.
– Что с тобой? – оторопел Читаев.
– Ничего. Зевнул немного, – хрипло ответил солдат.
– Заснул?! – От возмущения Читаев поперхнулся. – Идет бой, а он героически заснул! Нашел себе ямку, а другие отстреливайся, защищай его!
Братусь моргал, будто соринка в глаз попала. Половина лица его была в грязи. Читаева стал разбирать смех. Он засмеялся сначала тихо, потом все громче и громче, выстрелы смолкли, и оттого смех звучал непривычно и странно.
Братусь уже не моргал – смотрел широко открытыми глазами.
XIII
Сапрыкин ворочался на холодном каменном полу и пытался уснуть. В памяти всплывало то перекошенное от злобы лицо Модира Джаграна, то пытливые глазки европейца, то дрожащие руки Тарусова. Подвал, в котором их заперли, был сырым, глухим и длинным, как засыпанная штольня. Афганская одежда – пиран и туммун – рубашка и штаны из грубой хлопчатобумажной ткани, которые им дали вместо отобранной одежды, почти не грели. Сапрыкин сел, прислонившись к каменной стене, поджал ноги и обхватил колени. Так, кажется, теплее.
Дом, в который их привели вчера, стоит на окраине кишлака. Они вошли в большую, жарко натопленную комнату. На стенах и полу – ковры. Хозяин, грузный человек лет сорока в атласной синей рубахе и белой чалме, сидел на подушках и неторопливо пил чай. У окна стоял молодой человек в больших круглых очках. Несмотря на афганскую одежду, в нем безошибочно угадывался европеец. Иисус тоже находился здесь.
Первым заговорил хозяин. Европеец стал неторопливо переводить на довольно чистом русском. При этом он зачем-то поглаживал свое розовое безбородое лицо.
– Вы все захвачены как заложники и будете в плену до тех пор, пока кабульское правительство не выполнит предъявленные ему требования. В противном случае вы будете уничтожены.
Какие это требования, хозяин не сказал. Он назвал еще свое имя – Модир Джагран, самодовольно подчеркнув, что оно хорошо известно на севере Афганистана. Потом европеец раздал всем листки бумаги и потребовал их заполнить.
Сапрыкин повертел бумажку. На ней от руки были написаны вопросы. Все с выжиданием смотрели на него.
– Пишите что-нибудь, – сказал он негромко.
– Что-нибудь – не надо, – холодно заметил европеец. – Пишите правду.
Сапрыкин пожал плечами, взял шариковую ручку. В графе «фамилия» он написал первое, что пришло в голову: «Петров Владимир Николаевич». Место жительства указывать не стал, а в графе о вероисповедании поставил прочерк. В последнем пункте спрашивалось, для чего прибыл в Афганистан. Сапрыкин быстро написал: «Для строительства комбината. Для помощи афганскому народу». И отдал бумагу.
– Петров Владимир Николаевич, – прочел европеец и что-то спросил у Иисуса.
Тот усмехнулся, встал, подошел к Сапрыкину.
– Сап-рикин, – сказал он, ткнув его пальцем в грудь. – Сафар, – показал он на Нура.
Остальных называть не стал, наверное, не знал. Хозяин зашевелился, ущипнул бородку и что-то сказал.
– Вы находитесь на территории Афганистана, поэтому должны принять ислам, – перевел европеец.
– Разве есть такой закон, по которому иностранец, приехавший в Афганистан, должен принимать чужую веру? Мы – гости этой страны и приехали помогать афганскому народу. Вы сами это знаете. Разве адат позволяет так обращаться с гостями?
– Вы пленные враги, – перевел европеец. – И помогаете правительству, которое идет против Аллаха.
– Афганское правительство, насколько я знаю, ни в чем не препятствует верующим, – возразил Сапрыкин, но Модир Джагран даже не дослушал перевод.
– Последний раз спрашиваю: согласны ли принять ислам?
Все молчали.
– А ты, Сафар! Ты же мусульманин? – обратился Модир к Сафару на пушту.
– Мусульманин. Но не тебе учить меня исламу, – ответил Сафар.
– Господин Модир Джагран сказал, что вы все пожалеете, – бесстрастно повторил европеец.
На следующее утро вновь вызвали на допрос. На этот раз в комнате находилось двое: европеец и охранник с автоматом.
Европеец улыбнулся тонкими губами, поправил очки и доверительно сообщил, что вера в ислам его совершенно не интересует:
– Бесполезно заставлять взрослых людей верить в то, во что они не хотят.
Сказав это, он встал и, потирая руки, хотя в комнате было жарко, стал ходить взад-вперед. Он представился, назвав себя Мухаммедом, рассказал, что в свое время жил в Ташкенте, а сейчас работает здесь, изучает «особенности ислама в Афганистане».
– Что-то ты не похож на Мухаммеда, – криво усмехнулся Сафаров.
– Что вы сказали? Ах, не похож! – Он засмеялся мелким дребезжащим смешком. – Может быть, может быть…
Мухаммед говорил тонким высоким голосом, торопливо, словно боясь, что его перебьют и не дадут досказать. Иностранный акцент в его речи почти не чувствовался. Говорил он, что «истинные борцы за веру отстаивают свободу и независимость Афганистана», что у этих борцов – муджахеддинов – много друзей на Западе. Потом он без всякого перехода начал рассказывать о «благородной деятельности» народно-трудового союза. Не умолкая ни на минуту, он сунул всем в руки журналы и листовки на папиросной бумаге.
«Соотечественники! Народно-трудовой союз призывает вас покинуть пределы свободолюбивого Афганистана… Вступайте в ряды НТС», – пробежал глазами Сапрыкин и положил листовку на пол.
– Так, друзья, – продолжал Мухаммед, – почитайте это. А завтра мы обсудим план наших совместных действий. Будете делать, что вам скажут, получите большие деньги. С нами лучше, чем с Гульбуддином или, там, с Гилани. Мы – европейцы, поймем друг друга. А эти вандалы с вами церемониться не будут. Просунут кольцо в нос и будут таскать по кишлакам. Потом на кол посадят и снимут кожу. Они умеют. – Последние слова он произнес с явным удовольствием.
Их снова закрыли в подвале. Прошло несколько часов. Стихли наверху шаги и голоса. «Уже ночь, – думал Сапрыкин, чувствуя безысходность и пустоту. – Неужели конец? Неужели в этом темном и сыром погребе истекают последние часы? Обидно. Предателем он, конечно, никогда не станет. Значит, выбор один. Печально подводить итог, когда еще нет сорока, когда чувствуешь себя, как никогда, полным сил, опытным, знающим жизнь. Знала бы сейчас Маша, где он. А может быть, уже сообщили? Да нет, вряд ли. А Сашка – уже девятиклассник…»
Рядом заворочался Шмелев.
– Не спишь, Игорь?
– Нет.
– Что скажешь завтра этому хлюсту?
– Пошлю его куда-нибудь…
– Знаешь, чем это грозит?
– Знаю, Васильевич. Только зачем вы это спрашиваете?
– Хочу знать, что не одинок.
– О чем вы, Иван Васильевич? – раздался голос Сафарова.
Неожиданно все заговорили. Оказывается, никто не спал.
– Тише, ребята, – попытался успокоить всех Сапрыкин. – Давайте решать. Утром придут за ответом.
– Да что тут решать!..
– Нет, я хочу знать мнение каждого, – перебил Сапрыкин.
– Сафаров, тебе слово.
– Пошлю его к долбаной матери.
– Шмелев!
– Не продаюсь.
– Тарусов!
– Я – как все… …Сафаров был не совсем прав, посчитав Мухаммеда эмигрантским отпрыском. Конечно, никаким Мухаммедом тот никогда не был. Родился он во Франкфурте-на-Майне. Отец его, Николай Ритченко, в свое время служил гитлеровцам – сначала полицаем, потом преподавателем разведшколы в Гатчине. Когда Красная армия поперла оттуда его хозяев, папаша ушел вместе с ними и верно служил им уже в Берлине. Формировал разведывательно-диверсионные группы. В конце войны Николай Ритченко дослужился до чина обер-лейтенанта и даже был награжден каким-то фашистским орденом. Но это уже не радовало его, потому что вокруг все трещало, и Ритченко мудро смекнул, что настала пора менять хозяев. Причем как можно быстрее. Вышел он на американцев. Эти ребята орденов не давали, но всегда хорошо платили.
Ритченко-младший разрабатывал далеко идущие планы. …Утром в подземелье вновь сбросили лестницу. Наверху пленников ждал Ритченко со своей неизменной улыбкой. Он сразу начал:
– Я пришел за ответом. Кто из вас готов сотрудничать с нами? – Взгляд маленьких глазок из-под очков скользнул по лицам.
Еще вчера узники договорились, что отвечать будет Сапрыкин. И Иван Васильевич негромко, но твердо сказал:
– Предателей среди нас нет.
Улыбка мгновенно слетела с лица энтээсовца, он процедил:
– Что ж, пожалеете! Сами подписываете себе смертный приговор…
Через несколько минут после того, как их снова посадили в подвал, люк открылся, наверх вызвали Сапрыкина. На всякий случай он попрощался с товарищами.
Ритченко, уже успокоившись, вновь улыбался.
– Вы умный человек, авторитетный, – начал он, – и должны понимать, что перед вами дилемма между бытием и небытием. Там, – он показал наверх, – ничего не будет. Жизнь только одна – здесь. И у вас все шансы ее лишиться. Вы ведь знаете этих изуверов. Я же предлагаю вам…
Сапрыкин перебил:
– Я уже сообщил свое решение. Объяснять, почему решил так, не собираюсь.
– А вы объясните, объясните, – заторопился Ритченко. – Вот давайте вместе поразмышляем.
– Нечего мне объяснять. Вы человек без Родины. А чтобы понять меня, надо ее иметь.
– Ну, хорошо. Оставим, как говорится, высокие материи. Вот магнитофон. Прочтите этот материал. Взамен гарантирую свободу. В тексте ничего особенного нет. Скажете: заставили.
Сапрыкин молча отвернулся.
Следующим вызвали Тарусова.
– Смотри, Тарусов, – предупредил Сафаров.
– Заткнись! – Тарусов сорвался на крик.
Он тяжелее всех переносил плен. От сознания бессилия и обреченности ему хотелось выть и кричать. Единственное, что еще как-то удерживало, – это присутствие товарищей. Тарусов завидовал им, завидовал отчаянному и сильному Сафарову, спокойному и твердому, как скала, Сапрыкину, смелому и жизнерадостному Шмелеву. Они не боялись. А Тарусов боялся. При одном только виде душманов и особенно чернобородого Иисуса его начинала колотить нервная дрожь. Он тщетно пытался взять себя в руки, чтобы не глядеть в жестокие глаза своих мучителей, в которых поначалу старался найти хоть каплю сострадания. Очкарик-энтээсовец вызвал у него отдаленное чувство надежды. Все же это был европеец, цивилизованный человек, и Тарусов вдруг почуял, что здесь может крыться путь к свободе. Каким образом, он не представлял. Ему казалось, что европеец способен к сочувствию, он может повлиять на бандитов. Тарусов верил в него с отчаявшейся надеждой. Но потом с ужасом стал понимать, что за внешней интеллигентностью и гуманностью европейца кроется нечто худшее, чем душманский плен, и он уже со страхом и ужасом воспринимал мягкую настойчивость очкарика, страшась поддаться на его хитроумные посулы. Тарусов взбирался по лестнице, как на эшафот, на котором еще не лишают жизни, но отнимают право на все свое прошлое. И в эти короткие мгновения он еще раз, но уже без зависти подумал о спокойной твердости Сапрыкина, бесшабашной смелости Сафарова, веселой храбрости Шмелева. «Только бы не пытали», – подумал он и в следующую секунду встретился глазами с Ритченко. Он улыбался, но глаза из-под очков смотрели холодно, рука привычно поглаживала голое розовое лицо. Тарусов еще раз подумал, что этот человек, пожалуй, хуже, чем душманы.
Сейчас Ритченко решил действовать по-иному. Даже речь его изменилась: вместо задыхающейся скороговорки Тарусов слышал мягкий, тихий голос. Он удивился этой перемене и внутренне сжался, готовый к любым неожиданностям.
Ритченко говорил медленно и чуть иронично, как бы не стараясь убедить собеседника, а просто сообщая ему общеизвестное. Он говорил, что про организацию, которую он представляет, в СССР распространяют самые нелепые слухи, публикуют искаженные сведения, а она практически далека от политики, тесно сотрудничает с Красным Крестом. Попутно он соврал, что является сотрудником этого общества. Ритченко выразил сочувствие по поводу грубого обращения с ними, заверил, что все это временно. План его был, как он считал, ловок и надежен: вызвать «объект» на откровенность и попытаться заставить прочесть перед микрофоном самый безобидный текст, который он только что сочинил. Ритченко взял листок и медленно прочел Тарусову. Текст и впрямь подкупал безобидностью: говорилось, что советские солдаты должны уважать традиции и обычаи народов Афганистана, проявлять гуманность к населению, не наносить материального ущерба. Никаких намеков и выпадов… Его пройдошливый папаша называл подобное «засасыванием».
– Все будет инкогнито, – вещевал Ритченко. – Вы понимаете, о чем я говорю? Все – тихо-тихо. Ваши товарищи не узнают. А потом скажете: заставили. Кстати, организуем ваше избиение, пытки. О, разумеется, это будет имитация. Ваши товарищи должны услышать крики, стоны… Вы понимаете?
– Нет, – хмуро ответил Тарусов.
– Что – нет?
– Я не согласен.
– А что, простите, не устраивает?
– Не буду я с вами работать, – тверже ответил Тарусов. – Не буду!
Еще полчаса Ритченко пытался добиться хоть маленькой победы в реализации своего плана, но «объект» односложно отвечал: «Нет». Это в конце концов вывело Ритченко из себя, он закричал пронзительно и тонко: «Дрянь!» – и ударил Тарусова по небритой щеке. Удар был неловкий и явно неумелый. У Ритченко слетели с носа очки. Хорошо, на полу был ковер.
Тарусов не помнил, как спустился вниз. Не помнил точно, что отвечал на вопросы товарищей, но хорошо запомнил крепкое рукопожатие Сапрыкина в темноте.
Странно, но, после того как его ударили, он почувствовал себя гораздо увереннее.
XIV
В сумрачном пустом доме Азиза обжитой была лишь одна комната – кабинет. Сейчас он сидел в кресле, закутавшись в просторный халат и подобрав ноги, и молча страдал от головной боли. Тускло горел ночник, на столе отсвечивал безмолвный телефон. «Плохо, когда телефон трезвонит весь день, и еще хуже, когда он молчит», – подумал Азиз. Днем звонили из Кабула. Начальник службы государственной информации республики интересовался ходом поисков. Азиз стал докладывать обстановку, но Наджибулла резко оборвал его: «До сих пор ничего не известно? Вы мне скажите, кто хозяин в городе – они или вы?» – «Если считаете, что не справляюсь, – снимайте», – ответил Азиз. После долгой паузы голос шефа зарокотал спокойней: «Переверните все вверх дном, но найдите специалистов. Это сейчас главная задача». Он говорил еще о расширении агентурной сети, о том, что надо опираться на помощь населения… Все это, конечно, было правильным.
Азиз зябко поежился, подобрал под себя халат, потом взял со стола сигареты, закурил. В черном окне висела луна, время от времени в стекла постукивали ветви дерева. Во дворе слышались шаги охранника. Азиз прислушивался к этим редким и тихим шагам и думал, что так же, тихо и робко, движется пока революция. Вспомнил он и сегодняшнюю встречу с Воронцовым. Они закрылись в кабинете, и после разговоров, связанных с поиском, тот как бы между прочим поинтересовался, как Джафар мог узнать, что убит Тихов, причем раньше, чем об этом узнали в ХАДе. «Джафар – мой хороший товарищ, – Воронцов разводил руками, – и все же, вот такой вопрос…»
Азиз, конечно, был в курсе дела. Карим доложил о фразе, которая так всполошила комбата. Проговорился ли Джафар случайно? А может, просто от кого-то узнал о погибшем Тихове… Азиз успокоил Воронцова: разберемся… Не знаешь сейчас, кому верить. На прошлой неделе он лично расстрелял гульбуддиновского шпиона. Затесался в уездном ХАДе. Интересно, верят ли ему самому?
Он встал, прошелся по комнате, прислушался к неясному шуму во дворе. Наверное, охранник изнывает от скуки, шаркает ногами. Азиз опустился на матрас, потянулся к ночнику, как вдруг дверь с грохотом отлетела в сторону, в комнату ворвались люди.
– Тихо, Азиз! Не ждал? – услышал он знакомый голос.
– Джелайни?! – вскрикнул Азиз и медленно стал подниматься.
– Испугался? А я вот решил прийти к тебе в гости, сам ведь не позовешь. Чего молчишь, не рад? – Он шагнул к свету, глаза его блестели. Джелайни откинул назад длинные волосы, поставил у стены автомат. – Давай поговорим, что ли. Как брат с братом…
– Сначала пусть уйдут эти. – Азиз бросил взгляд исподлобья и по-прежнему стоял как вкопанный.
Джелайни небрежно махнул рукой, опустился на ковер. Двое, что стояли в дверях, безмолвно повиновались. Азиз сел в другом углу, незаметно перевел дух, сердце рвалось в бешеном ритме.
– Что с сарбозом[15]? – резко спросил он.
– Плохой у тебя сарбоз. Зарезали мы его.
– Шакалы… – Азиз стукнул кулаком по полу.
– Тебе жалко? А когда расстреливал Алихана, Гуламмухамеда, Надира, не было жалко? Видишь, я все про тебя знаю…
– Зачем ты захватил специалистов? Они строят комбинат. Кому они помешали? – загремел Азиз.
– О чем ты говоришь? Ты что-то спутал, я не знаю никаких специалистов. – Джелайни весело улыбался.
– Ты лжешь. Отпусти их, или поплатишься своей неразумной головой. Это я тебе говорю как старший брат.
– Азиз, – Джелайни широко развел руками, – помилуй, не знаю никаких специалистов.
– Ты забыл, что я работаю в ХАДе?
– Спасибо, помню, дорогой брат. Все помню: что продался неверным, что забыл Аллаха… Так вот слушай сейчас меня. Мне передали твои слова. Ты сказал, чтобы я не попадался тебе на пути. И обещал, дай аллах памяти, пристрелить первой же пулей, если попадусь. Вот я и пришел к тебе.
– Ты еще и труслив. – Азиз встал, повернулся к окну. За ним маячила угрюмая физиономия. – Что же не пришел один – побоялся? Я знаю о всех твоих делах. Это ты не чтишь Священное Писание, ты идешь против веры. На тебе – кровь невинных. Если бы жив был отец – он проклял бы тебя…
– Ладно, Азиз, заткнись. – Джелайни тоже поднялся, взял за ремень автомат, стал покачивать им. Лампочка ночника тускло вспыхивала на вороненой стали. – Ты не в ХАДе. Видишь, я первый к тебе пришел, как младший. Я чту адат… Мне нужна твоя помощь, Азиз.
– Какая помощь? – хмуро спросил он.
– Дай слово, что поможешь, и я скажу.
Азиз отрицательно покачал головой. С минуту братья молча смотрели друг на друга, и казалось, вот-вот треснет и тихо осыплется невидимая преграда и они бросятся в объятия. Но Джелайни по-прежнему покачивал автоматом, удерживая его одним пальцем, Азиз же смотрел куда-то поверх головы брата.
– Я вот думаю, – вдруг хрипло обронил Джелайни, – сейчас тебя пристрелить или потом?
– Лучше сейчас… Мира между нами не будет.
– Мать жалко… – Джелайни вздохнул, помолчал, потом быстро спросил: – Она в Кабуле?
– Да…
– Как ее найти?
– Четыре года не видел, теперь захотелось найти?
– Ладно, можешь не говорить. Сам разыщу…
Джелайни огляделся, посмотрел на потолок, усмехнулся:
– Живешь, как скот. Плохо платят? Ладно, живи дальше… Дарю тебе жизнь. Но в следующий раз, клянусь Аллахом, пристрелю, как собаку, а голову твою в ХАД передам.
Он повернулся и быстро вышел из комнаты. Хлопнула дверь, донеслись приглушенные голоса – и все стихло.
Азиз выскочил во двор. На земле, раскинув руки, лежал охранник. В лунном свете стыло отблескивала лужа крови. Азиз склонился над телом и увидел широкую рану на горле. Оружие исчезло.
Он устало поднялся с колен, глубоко вдохнул морозный воздух и вернулся в дом. Какое-то время Азиз оцепенело сидел в кресле, потом встал, вытащил из-за стола автомат, рванул затвор. Не целясь, с бедра он расстрелял дверь, затем очередью полоснул по окну. Посыпалось, жалобно зазвенело стекло. Он бросил автомат на матрас, снял телефонную трубку.
– Это Азиз. Опергруппу на выезд. Срочно! На меня совершено нападение. Убит охранник. Предположительно три или четыре человека. Они на машине… Нет, я не ранен.
Читать бесплатно другие книги:
