Рубин из короны Витовта Дмитриев Николай
– Мне кажется, будет лучше, если не простую, а со святыми мощами… – высказал и своё предположение лекарь комтура.
– Именно так, – подтвердил пан Цих и, благожелательно улыбнувшись рыцарю, встал…
Отто фон Кирхгейм расслаблено вытянулся на ложе, однако отдохнуть ему не дали, так как почти сразу в комнату заглянул слуга и сообщил:
– Какой-то купец хочет говорить с паном рыцарем…
– Что за купец? – сердито дёрнулся комтур и, неожиданно не ощутив никакой боли, вслух переспросил сам себя: – Купец?.. Ну пусть зайдёт…
Слуга исчез, и вскоре в комнату зашёл посетитель. Судя по богатому одеянию, этот купец был не из бедных, и потому комтур достаточно вежливо спросил:
– В чём дело?
Не отвечая, человек подошёл ближе, наклонился и негромко произнёс:
– Divide et impera.
Эта опознавательная фраза меняла дело, и Отто фон Кирхгейм уже совершенно иначе сказал:
– Я слушаю…
Не ожидая приглашения, купец сел на лавку и наконец-то назвался:
– Я Теодор Мозель, купец из Любека. Тут по делам. Под Троками я был ограблен разбойниками.
Что за дела могли завести ганзейского купца так далеко на сухопутье, комтур вроде бы догадывался, однако, услыхав про какое-то там ограбление, несколько удивился:
– А с чем, собственно, вы ко мне?
– Дело в том, что я хочу увидеть князя Витовта, – спокойно пояснил Мозель и добавил: – Мне известно, что пан рыцарь собирается в Луческ. Прошу разрешения ехать с вашим отрядом.
– К сожалению, пока это невозможно, – искренне вздохнул комтур. – Как видите, пока мне приходится лежать.
– Я знаю, что произошло на турнире, и хочу вам помочь, – купец поёрзал на лавке и, достав перстень, неожиданно предложил: – Вот, примите от меня. Это так называемый «лунный камень», он поможет вам выздороветь.
Понимая, что просто так такие ценные подарки не делаются, рыцарь взял перстень, присмотрелся к необычному камню и, немного поколебавшись, решил высказаться откровенно:
– Тут, видите ли, такое дело… Я проиграл бой и должен заплатить выкуп. Оружие я отдать не могу, поэтому жду…
Чего ожидает комтур, было предельно ясно, и купец решил не хитрить.
– Думаю, ждать не надо, – Мозель усмехнулся. – Если славный рыцарь позволит, я сам берусь всё уладить.
– Каким образом? – удивился Отто фон Кирхгейм. – Вы что, сами хотите заплатить за меня выкуп?
– Именно так, – Мозель с выражением посмотрел прямо в глаза комтуру. – И я, ясновельможный рыцарь, рассчитываю на помощь гораздо большую, чем просто охрана во время пути…
О чём идёт речь, Отто фон Кирхгейму было предельно ясно, и он согласно кивнул…
Сукеннице, сплошной ряд крамниц[90] и складов, занимали почти весь центр городской рыночной площади. Кругом толклось множество народа, стоял общий гомон и казалось, что тут все куда-то спешат, так как едва кто-нибудь пробовал идти скорее прочих, то обязательно ему навстречу попадался такой же торопыга.
Последнее время Шомоши полюбил приходить именно сюда и толкаться между рядов, в мещанской толпе. Ему, проведшему все последние годы в малонаселённом приграничье, где любое мало-мальски крупное селение казалось чуть ли не городом, было дивно ходить среди людей, не опасаясь, что кто-то внезапно выскочит из-за укрытия, чтобы напасть.
Вначале, когда Шомоши только-только стал прогуливаться улицами Кракова, ему было непривычно идти без лат и шлема, однако со временем, каждый день видя, что простые мещане вообще не имеют при себе никакого оружия, кроме ножей, он и сам перестал носить кольчугу, а в знак своего рыцарского статуса имел на боку только небольшой фальшион. И всё-таки Шомоши не переставал удивляться переменам, происшедшим с ним в последнее время. Кто ж мог предположить, что рыцарь, с которым он ещё тогда, совсем молодым, бился плеч-о-плеч при Грюнвальде, со временем станет коронным гетманом, и в результате этого он, Шомоши, попадёт не куда-нибудь, а прямо в королевское окружение?
Однако если честно, то причина такого резкого изменения настроений была в другом. Во время торжеств, которые начались на арене после его блестящей победы, важнейшим для Шомоши явилось только одно – тогда, принимая из рук рыцаря венок, восхищённая пани Беата тихо, чтоб слышал лишь он один, прошептала:
– У меня никогда не было своего рыцаря… – и подарила Ференцу такой взгляд…
Любое напоминание о дивной женщине удивительным образом вызывало в груди у Шомоши сладкий холодок. К тому же эти моменты каждый раз порождали желание оставить все приключения опасной жизни приграничья и поселиться в собственно усадьбе. Вообще-то деньги для этого у Шомоши имелись, однако, когда к таким мечтам присоединялись мысли о Беате, Ференц понимал, как много ему ещё надо…
Ход этих приятных мыслей внезапно оборвался, так как на Шомоши налетел, вывернувшись из общей толпы, какой-то молодец. Такое здесь случалось частенько, и потому, не придав столкновению никакого значения, Ференц отступил на шаг, однако вид молодца заставил Шомоши с головы до ног оглядеть нахала.
Одетый в польский кунтуш и меховую шапочку, невежа резко отличался от тех, что толклись рядом. К тому он был подпоясан золототканым поясом и имел на боку саблю. Внимательный взгляд Шомоши сразу оценил её стоимость, а также углядел и дорогой перстень с необычным камнем, который украшал палец на левой руке шляхтича.
Поскольку нахал, загородив дорогу, тоже придирчиво смотрел на Шомоши, Ференц спросил:
– У вас что, ко мне дело?
– Так! – молодой шляхтич дерзко задрал голову. – Я требую от пана подтверждения, что пани Беата из Сосновця – красивейшая женщина королевства!
Чего-чего, а такого Шомоши никак не ожидал и в первый момент даже подрастерялся. Однако, удивившись такому стечению обстоятельств, с едва заметной усмешкой ответил:
– Никак не могу этого отрицать, поскольку пани Беата из Сосновця – моя дама сердца!
– Так, значит, я не ошибся и именно вы славный рыцарь Шомоши?
Эти слова сразу поворачивали всё совсем в другую сторону, и Ференц понял, что таким способом догадливый хлопец проверял самого себя. Впрочем, обижаться на молодца Шомоши не имел ни малейшего желания и, догадываясь, что какое-то дело к нему всё-таки есть, без всякой злобы спросил:
– Ну, тогда я считаю, что мы поняли друг друга, и спрашиваю во второй раз, в чём, собственно, дело?
– Я шляхтич Вильк из Заставця. Я прошу прощения у славного рыцаря за свою выходку, – теперь в словах юноши не было ни капли недавней дерзости. – Но с вами хочет поговорить один человек.
– Где?.. Тут? – Шомоши удивлённо оглядел толпу.
– Нет, он там… – Вильк показал на длинное строение склада и пояснил: – Я извиняюсь, но дело касается выкупа…
Поскольку комтур по непонятной причине тянул с расчётом, Ференц уже давно ожидал нечто подобное и согласно кивнул:
– Ну хорошо… Пошли.
Они протиснулись через толпу к складу, и там Вильк показал на неприметные двери:
– Я извиняюсь, но это здесь…
Шомоши без колебаний зашёл и оказался в маленькой комнате, где возле окна стоял какой-то человек. Помедлив, незнакомец повернулся и спросил:
– Если я не ошибаюсь, передо мной победитель комтура Отто фон Кирхгейма, славный рыцарь Шомоши, так?
– Так, – подтвердил Ференц и, не ожидая приглашения, сел на лавку, укрытую волчьей шкурой.
– А я Теодор Мозель, и мне поручено уладить это дело, – человек отошёл от окна и остановился рядом с Шомоши. – Как пан рыцарь смотрит на то, что выкуп будет не оружием, а деньгами?
Предложение настолько отвечало мыслям Ференца, которые так недавно крутились у него в голове, что Шомоши даже подозрительно глянул на Мозеля, прикидывая, а не догадался ли хитрый немец о тайных желаниях рыцаря. Однако, судя по тому, где происходила встреча, этот Мозель, наверное, привык к таким расчётам, и, немного поколебавшись, Ференц со значением ответил:
– А это уже будет зависеть от того, что мне предложат…
Шомоши показалось, что немец имеет какой-то свой интерес, поскольку тот, как-то двусмысленно усмехнувшись, вместо того чтобы просто назвать сумму, начал издалека:
– Я знаю, что молва о победе славного рыцаря разнеслась по всему Кракову и особо много говорят о необыкновенной красоте дамы вашего сердца, несравненной пани Беате.
– Так что из того? – Шомоши пожал плечами. – Какое это имеет отношение к выкупу?
– Самое прямое, ясновельможный пан рыцарь, самое прямое… – Мозель на момент отвернулся, и вдруг в его руках появилось ожерелье, драгоценные камни которого в свете от подслеповатого окна слабо искрились. – Пану рыцарю нравится это украшение?
Шомоши задумался. Теперь намёк на пани Беату оказался весьма уместным, к тому же Ференц сразу смекнул, что ему предложен хоть и не обычный, однако достойный выкуп, и он решительно протянул руку.
– Покажи…
Мозель, с готовностью отдавая ожерелье, придержал в пальцах один камешек и, показывая на него, объявил:
– Хочу заверить славного пана рыцаря, это настоящее королевское украшение. Прошу обратить внимание на надпись…
Шомоши послушно присмотрелся и вдруг увидел вырезанное на камне чёткими буквами слово «Rex»…
Пани Беата из Сосновця никогда и не думала, что такое может произойти.
Даже и раньше, в девичьих мечтах, она не отваживалась подниматься так высоко. Да и на что могла рассчитывать дочка небогатого шляхтича, выросшая в бедноватой родительской усадьбе? И неизвестно ещё, что было бы дальше, если б далёкий уважаемый родич, пан коронный гетман, живший одиноко, не взял её к себе, чтобы поддерживать лад в своём доме.
А тут, придя на турнир простой зрительницей, она очутилась в центре всеобщего внимания, и именно поэтому получила приглашение не куда-нибудь, а прямо в королевский дворец. Там большой бал, где соберутся влиятельнейшие люди королевства, завершал череду торжеств, начавшихся с рыцарского турнира. Это пышное празднество, как водится, длилось вторую неделю, и теперь уже женщины, собравшись вместе в роскошно убранном зале, получили возможность померяться между собой богатством нарядов и собственной красотой. Мужчины ж, наконец-то на время расставшись с оружием, все как один превратились из турнирных противников в галантных кавалеров и пылких ухажёров.
Бал открыл король Владислав и, добавляя торжественности празднику, сам в паре с королевой Софьей пошёл во главе танцоров. Пани Беата, одетая в тёмно-вишнёвую котту[91], украшенную кремовыми буфами, танцевала вместе с дядей, положив левую ладонь на согнутую в локте правую руку партнёра, который выступал следом за королём. Благодаря такому значимому месту все взгляды конечно же останавливались на партнёрше коронного гетмана, а сама пани Беата, с радостью чувствуя общее внимание, слегка краснела и становилась ещё привлекательнее.
Музыканты играли «Павану»[92], и танцоры, подчиняясь её мягкому ритму, то с лёгким подскоком двигались вперёд, то, наоборот, отходили на несколько шагов назад. После одного из таких отходов коронный гетман вместе с другими мужчинами опустился на колено, а пани Беата замедленным шагом пошла вокруг партнёра, держа левую ладонь на его поднятой высоко вверх руке и одновременно пристально всматриваясь во всех, кто был рядом. Этот интерес не укрылся от глаз дяди, и, когда гетман, поднявшись с колена, в свою очередь пошёл вокруг пани Беаты, стоявшей на одном месте, он наклонился поближе к племяннице и с едва заметной улыбкой, чуть слышно заметил:
– Беата, не крути головой зря, его ещё нет…
Понимая, что дядечка обо всём догадывается, Беата осмелилась спросить:
– А он… будет?
– Конечно, обязательно будет, – тихонько ответил дядя, и загадочная усмешка спряталась в поседевших усах гетмана, заставляя женское сердце сладко трепетать.
Танец кончился, Беата сделала книксен, гетман с лёгким поклоном приложил ладонь к груди, и вдруг музыканты, было умолкшие, заиграли что-то необычно-зажигательное. Сосредоточенно прислушиваясь к незнакомой мелодии, танцоры начали расходиться по своим местам, и тут на середину зала, которая только что освободилась, вышел неизвестно откуда взявшийся Шомоши.
Одет он был своеобразно. Вместо общепринятых долгополых нарядов на нём были тёмные облегающие штаны, чёрные блестящие сапоги, белая сорочка с широкими отворотами и напускными рукавами, а поверх неё была надета короткая, незастёгнутая спереди безрукавка. На голове Ференца красовалась венгерская шапочка, украшенная павлиньими перьями, а пояс просто бросался в глаза. Широкая ярко-красная лента шёлка туго обтягивала стан Ференца, отчего его фигура делалась ещё стройнее. Сам Шомоши казался напряжённым, как тетива, притягивая к себе всеобщее внимание. Выждав какое-то время, он взмахнул руками, сорвался с места и, делая мгновенные обороты и каждый раз пристукивая каблуками, начал по большому кругу обходить зал.
Коронный гетман, который так и остался стоять возле Беаты, придвинулся ещё ближе и прошептал ей в самое ухо:
– Смотри внимательно, этот угорский танец для тебя…
Но Беате не требовалось напоминать. Она и так не сводила глаз с Ференца, который, несмотря на посеребрившиеся виски, в этом своеобразном наряде выглядел совсем молодо.
А тем временем на глазах всего зала седоусый Ференц, словно юноша, исполнял танец признания в любви. Мало кто из мужчин, которые с завистью следили за Шомоши, был способен выделывать такие залихватские кренделя. И такое явное, несмотря на солидный возраст, молодечество оценили все. Даже сам король одобрительно покивал головой, а королева ласково улыбнулась Шомоши. Что касается гетмана, то он, оставив насмешки, совершенно серьёзно сказал, обращаясь к Беате:
– Так, похоже, у него серьёзные намерения…
Музыканты звонким аккордом закончили игру, и Ференц отвесил общий поклон. В зале загомонили, обсуждая выступление Шомоши, а сам он скромно отошёл в сторону, давая возможность всем желающим выстроиться для следующего танца. Музыканты снова заиграли, пары танцоров пришли в движение, и бал продолжался, восприняв пляску Шомоши как дополнительное украшение праздника…
Позднее, когда сменилось уже несколько танцев, Шомоши отважился подойти к Беате и остановиться рядом. Она кинула на Ференца выразительный взгляд и неторопливо, словно приглашая его идти следом, пошла, обходя группы приглашённых, толпившихся по всему залу. Чуть задержавшись, Шомоши глянул по сторонам и направился следом.
Женщина незаметно покинула зал, а когда потом, уже на галерее, Шомоши догнал её, Беата укоризненно посмотрела на Ференца:
– Скажите честно, вы сами догадались устроить это, или вас кто-то надоумил?
От её интонации Шомоши несколько растерялся, но почти сразу начал оправдываться:
– Между прочим, это ваш дядя посоветовал сделать так. И вроде, как мне кажется, получилось совсем неплохо…
– Так… – Беата немного помолчала, а потом со странным намёком добавила: – Я видела, вам сама королева улыбнулась…
– Ну и что? – загорячился Шомоши. – Заверяю вас, отныне моя единственная королева – вы!
– Прошу вас, не шутите так… – Беата почему-то оборвала себя на полуслове и быстро пошла по галерее.
Шомоши торопливо догнал женщину и решительно остановил:
– Поверьте, я не шучу!
– А если так, – Беата внимательно посмотрела на Шомоши и, заметно колеблясь, сказала: – Мой дядя намекнул мне, что у вас по отношению ко мне серьёзные намерения… Это правда?
– Так, пани Беата! – решительно подтвердил Шомоши.
– Ну если это действительно правда, то я хочу сообщить вам, что из этого ничего не получится…
– Почему, пани Беата? – растерялся Шомоши.
– А потому, пане Ференц, – женщина низко наклонила голову, – что я бедна и у меня нет ничего…
Шомоши довольно долго молчал, а потом заговорил с подкупающей убеждённостью:
– Пани Беата, я гранычар и не имею особых богатств, но я обещаю вам… У нас будет всё! А для того, чтобы вы поверили мне окончательно, в знак своей верности и любви я дарю вам это королевское ожерелье….
Беата неожиданно увидела в руках у Шомоши женское украшение, так и игравшее искристыми отблесками драгоценных камней, счастливо всхлипнула, сама того не замечая взялась рукой за локоть Ференца и прижалась лицом к плечу рыцаря…
Штурмбаннфюрер СС Вернер Минхель в полном восторге бегал по комнате. В руках он держал целую пачку документов и время от времени тряс ими в воздухе, обращаясь к Гашке и беспрестанно повторяя:
– Ты смотри, что получилось!.. Ты ж посмотри…
Гашке надоело, что ему почти в нос тычут какие-то бумаги, и он возмутился:
– Говори толком, что такое интересное ты узнал?
– А ты не забыл, что я тебе говорил о родовой памяти? – Вернер наконец-то прекратил беготню и плюхнулся в удобное кожаное кресло.
Стоит заметить, что последнее время, занимаясь одним делом, старые друзья виделись почти ежедневно, причём каждый раз Теодор шёл к Вернеру, а не наоборот. И происходило это так не потому, что у Минхеля была вполне приличная квартира в центре, а от того, что такая встреча давала возможность Гашке в очередной раз прогуляться городом, чтобы лишний раз убедиться в своей значимости.
Вот и сегодня, едва зайдя в комнату и увидев Вернера в таком возбуждённом состоянии. Гашке сначала решил, что произошло что-то неприятное, но, разглядев пожелтевшие бумаги, которые держал Вернер, он понял: дело в другом. Предчувствие не подвело, и как только Гашке уселся в кресло напротив хозяина и вопросительно глянул на Вернера, тот заговорил намного спокойнее:
– Смотри, Теодор! В твоём документе упоминался какой-то Ганс Минхель. Я тоже Минхель, только Вернер. И вот почему-то мне показалось, что тут есть родственная связь. По крайней мере, такое ощущение у меня сразу возникло…
– Ну, могло быть и то, что ты просто себя в этом убедил, – усмехнулся Гашке. – Разве других Минхелей нет?
– Нет, всё равно я уверен, – со странным упрямством отозвался Вернер. – Я это и впрямь ощущаю! И ты, Теодор, не смейся. Вот есть такой учёный, Карл Вилигут. Он утверждает, что у людей есть так называемая родовая память. Она означает, что мы при определённых обстоятельствах можем вспомнить не только происходившее с нами лично, а и то, что случалось с кем-то из наших предков…
– Не знаю, не знаю… – Гашке замолчал и, немного подумав, нашёл ответ, так сказать, в историческом смысле. – Если уверен, то проверяй… Ищи документы, может, что и сохранилось…
– А ты не забыл, где твой Минхель жил?
Походило на то, что Вернера таки здорово зацепило это предположение, потому Гашке ответил без задержки:
– Между прочим, не где-нибудь, а в Нюрнберге…
– Ты смотри… В Нюрнберге… – вслед за Гашке задумчиво повторил Минхель. – Это-то меня и поразило. Сейчас ты мне в который раз говоришь: ищи документы. Вот я и искал. Только в отличие от тех сведений и бумагах, за которыми мы сейчас охотимся вместе, я начал свой собственный поиск. И вот, смотри!..
Вернер привстал, выложил на небольшой столик, стоявший у кресла Гашке, бывшую у него в руках пачку документов и с видом победителя откинулся на мягкую спинку. Теодор без особого интереса начал перебирать бумаги. Но, когда он уже пересмотрел почти всё и дошёл до последних листков, то, отложив общую пачку в сторону, начал тщательно раскладывать на столе оставшиеся документы.
– Что именно тебя там заинтересовало? – спросил Вернер, заметив повышенное внимание Гашке к этим бумагам.
– Пока что то, как ты всё это раздобыл… – углублённый в чтение ответил Гашке, но Вернер был горд своим успехом и похвалился:
– Тебе же известно, какое значение у нас придают чистоте расы! Потому и на такие запросы отвечают быстро. Что же касается меня, то я очень доволен. По крайней мере, я теперь имею возможность поимённо назвать всех своих родичей за целых пятьсот лет!
– Ну да… Но и для нас тут есть кое-что весьма важное… – Гашке наконец оторвался от бумаг.
– Что именно? – заинтересовался Вернер.
– Вот смотри… – Гашке отложил бумаги, уселся поудобнее и рассудительно заговорил: – Тут в разных местах в той или иной степени упоминаются все ремесленники, чьи фамилии фигурируют в нашем «Свидетельстве» про «Королевский камень». К тому же все они, и это подтверждают записи, принадлежат к цеху мастеров не каких-то там, а именно золотых дел. Из этого я делаю вывод: речь идёт не просто о «Королевском камне», а об изделии с этим камнем. Возможно, сделанном ими по заказу какого-то владетеля тех времён. Логично?
– Вполне, – согласился Вернер.
– Теперь идём дальше, – Гашке увлечённо взмахнул рукой. – В тех документах, которые я изучал раньше, говорится об исчезновении чрезвычайно дорогой вещи. Могу я предположить, что это то самое изделие?
– Конечно можешь. – Теперь Вернер с повышенным интересом следил за ходом мыслей товарища.
– А теперь главное… – поднял палец Гашке. – Там же, в связи с этими событиями, постоянно упоминается некий, видимо хорошо известный на то время, чешский рыцарь Вацлав из Кралева.
– И что? – разочарованно пожал плечами Вернер. – Его уже ни о чём не спросишь…
– Конечно, – согласился Гашке и, хитро усмехаясь, добавил: – Но у него тоже могут быть родичи, и если они живут в наше время, у них обязательно что-то должно сохраниться или в виде каких-то записей, или просто в семейных преданиях…
– Ну, допустим, – поджал губы Вернер. – А как нам их отыскать?
– А как ты нашёл своего Минхеля?
– Я же шёл по записям, – Вернер не совсем понял, о чём речь.
– И мы тоже пойдём, – рассмеялся Гашке. – Только уже в обратном направлении…
– Постой… Сейчас в пражские архивы у нас свободный доступ, а то, что Вацлав был чешский рыцарь, мы знаем точно… Наверное, если его потомки есть там, в Богемии, то вполне возможно, что они ещё сидят в своём родовом гнезде и ждут нас! – воскликнул Вернер и от избытка чувств хлопнул товарища по плечу.
Глава пятая. Дальняя разведка
Богато украшенный византийский дромон[93], пользуясь боковым ветром, входил в Качибейскую бухту. Два косых «латинских» паруса, подвешенных на длинных реях, пока что обеспечивали движение, однако сопрокомит[94] Никола Спирос, громыхнув своим сипловатым басом так, что, наверное, слышали и игравшие вдалеке дельфины, уже посадил на вёсла половину команды. Такая предусмотрительность была своевременной. Едва дромон приблизился к обрывистому берегу, закрывавшему ветер, как оба паруса бессильно опали, и, снова оглушительно рявкнув, Спирос приказал опустить реи. Теперь, когда огромные полотнища не мешали смотреть вокруг, опытный сопрокомит быстро перешёл на корму дромона и, на всякий случай держась рукой за причудливо выгнутый брус, венчавший ахтерштевень[95], остановился рядом с обоими рулевыми.
Тут, на корме, для того чтоб рулевые вёсла требовали меньше усилий, в палубе были сделаны прорезы, а для красоты фальшборты с обеих сторон заканчивались такими же причудливыми загибами, как и ахтерштевень. Благодаря этим украшениям корабль сзади походил на дракона с тремя хвостами сразу.
Сейчас, стоя правее от сопрокомита, ворочал тяжеленное весло не кто иной, как Пьетро Мариано, который наконец-то добился нешуточного повышения и превратился из простого гребца в рулевого. Тогда, чудом спасшись во время нападения пиратов на «Сан-Себастиан», в первый момент Пьетро был безмерно благодарен судьбе, а вот позже…
Мысль о том, что он плыл к острову, имея при себе немалую ценность, последнее время всё больше мучила рулевого, и он в который раз клял себя за непростительную поспешность, в результате которой плохо примотанная тряпка развязалась в воде. К тому же со временем рулевому стало казаться, что он тогда имел достаточно времени, чтобы не паниковать, а как следует затянуть узел на ноге. По крайней мере, если бы он тогда так сделал, то теперь уж точно был не простым рулевым, а, возможно, даже хозяином этого дромона.
На какой-то момент сладкая мечта овладела рулевым, он ослабил внимание и сразу же получил крепкую затрещину от сопрокомита, который, напряжённо всматриваясь в приближающийся каменный пирс, строго следил за курсом. После такого, более чем действенного напоминания лишние мысли враз повылетали из головы Пьетро, и он всё внимание сосредоточил на своём весле.
В то же время, стоя на носу дромона, Минос Макропулос, самый главный человек на корабле, без страха и с большим интересом приглядывался к сооружениям, которые вырисовывались на берегу.
Никола Спирос прекрасно знал своё дело. Не успел ещё смолкнуть барабан, задававший темп гребцам, как по команде сопрокомита все вёсла левого борта были сноровисто убраны, и дромон, подчиняясь только рулевым, всё больше замедляя ход, начал подходить к высокой стенке пирса, сложенной из местного ракушечника.
В конце концов, дромон легонько стукнулся левой скулой о пирс, матросы ловко завели чалки на вделанные в ракушечник каменные столбы, и надёжно пришвартованный корабль замер на месте. Морская часть путешествия окончилась, и тайком от самого себя Минос Макропулос вздохнул с облегчением. Почти сразу, покинув свой пост на корме, к Макропулосу подошёл Спирос и, указывая на береговые постройки, спросил:
– Ну, как Качибей?
– М-да… – протянул Минос и стал присматриваться к возникшим так недавно изменениям.
Сначала он окинул внимательным взглядом ряд складов, протянувшихся вдоль всего пирса, а потом, подняв голову, посмотрел на обрыв. Взобраться на него было почти невозможно. И только в одном месте вверх вела достаточно удобная ложбина. Вдоль дороги, проложенной там, расположились маленькие домишки, крытые красной болгарской черепицей, а немного выше теснились татарские сакли с плоскими крышами. Замыкал же единственный выезд из ложбины мощный литовский замок с квадратными, по европейскому образцу, высокими башнями.
– Откуда оно тут всё это?.. – покачал головой Макропулос.
– По приказу князя Витовта, – ответил Спирос и чуть погодя добавил: – Всё это построил Коцуи Якушинський…
– Ну что ж, поскольку тут уже есть замок, надо посетить каштеляна…[96] – и прекратив разглядывать окрестности, Минос Макропулос решительно направился в свою каюту…
Пожилой сивоусый литвин, несмотря на дневную жару, принял богатого грека при оружии, которое должно было подчеркнуть его статус. Макропулос, одетый в лёгкую тунику, украшенную только золототканым греческим орнаментом, в душе даже посочувствовал рыцарю, которому в металлическом панцире, да ещё принимая во внимание возраст, было тяжеловато. Однако оба умело скрывали свои мысли, и только после взаимных приветствий каштелян поинтересовался:
– Ну как там у вас?.. Султан Мурад не собирается снова нападать на Константинополь?
– Нет, не собирается, – твёрдо заявил Макропулос. – Император Иоанн Палеолог дал ему достойный отпор.
– Но в Морею[97] турки таки проникли, – заметил каштелян.
– Насколько мне известно, – ушёл от обсуждения положения в Морее Макропулос, – сейчас у греков с турками довольно мирные отношения…
– То так… – каштелян пожевал кончик уса и наконец спросил: – А вы, уважаемый, дальше куда собираетесь?
– Поведу свой караван на север. Надеюсь, при дворе князя Витовта найдутся достойные покупатели моего товара…
Каштеляну показалось, будто в словах грека кроется двойной смысл, и он внешне достаточно безразлично сообщил:
– Ну, если вы действительно собрались к князю, то советую вам сразу ехать в Луческ, потому как именно там любимая резиденция нашего ясновельможного володаря…
В то время как Минос Макропулос обменивался любезностями с каштеляном, его сопрокомит Никола Спирос сидел на низенькой скамеечке в прохладной хоне[98] татарского дома. Против него на мягком ковре полулежал пожилой татарин и лакомился шербетом. Глядя, как коричневатые куски по очереди попадают в цепкие пальцы, грек вежливо спросил:
– Хотел бы знать, здоров ли вельмишановный Якуб?
– Спасибо, всё хорошо… – татарин хлопнул в ладоши и приказал слуге, возникшему из-за занавески: – Накройте достархан[99] гостю!
Слуга неслышно исчез, а Якуб снова обратился к Спиросу:
– Какое на этот раз дело у славного сопрокомита?
– Как и всегда, – едва заметно усмехнулся Спирос. – Минос Макропулос хотел бы без задержки пройти татарскую степь. Достойный бакшиш[100] для хана уже приготовлен…
– Хоп[101], я дам сопровождение, – кивнул Якуб. – Всё будет якши[102]. Разве так не было каждый раз?
– Так, – согласился грек и молча стал следить, как слуги, которые принесли в хону угощение для гостя, расстилают камчату[103] скатерть…
Так получилось, что Пьетро Мариано родился и вырос в Дубровнике и потому не только разумел славянскую речь, но и мог говорить на ней. К тому же долгое мытарство гаванями Средиземноморья тоже не прошло даром – имея кой-какие способности, простой матрос получал возможность поговорить с кем угодно.
И вот, после захода дромона в Качибей, судьба снова улыбнулась Пьетро. Каким-то образом Минос Макропулос дознался, что рулевой Мариано может говорить по крайней мере на четырёх языках, причём один из них – славянский, и лично пообщавшись с ним, почему-то решил взять его с собой в качестве не то слуги, не то толмача.
Сначала Пьетро не мог догадаться, зачем Макропулосу, у которого был свой драгоман[104], ещё один переводчик, и только прибыв с греческим караваном в Луческ, сообразил, в чём дело. Сразу после обустройства купец велел Пьетро болтаться по улицам, прознавать, о чём судачат мещане, и рассказывать ему всё услышанное.
Пьетро охотно принялся исполнять поручение, и чем больше он толкался по городу, тем больше город удивлял его своей необычностью. Глубокая речка сразу двумя широкими рукавами огибала остров, где и был построен Луческ Великий, а добраться до въездной башни можно было только по длинному деревянному мосту, который пересекал пойму.
Благодаря этому грузовые челны, ежедневно приходившие сюда, могли приставать чуть ли не вплотную к домам и даже в случае необходимости заплывать в сам город, поскольку широкий полноводный ров отделял городские постройки, теснившиеся за стенами, от Верхнего замка, южной резиденции великого князя Литовского.
Больше всего Пьетро нравилось отираться возле речной гавани. Люд здесь собирался словоохотливый, и оттого узнать тут можно было гораздо больше, чем в городе. Вообще-то сюда приплывали набойные челны[105] и дубки[106], доставлявшие припасы в город, а вот товары везли узкие, хищноносые «чайки» с длинными вёслами по оба борта и большим парусом на мачте.
Вот и сегодня, обойдя майдан, Пьетро спустился к пристани и сразу увидел «чайку», которая только что ткнулась носом в берег. Он попытался подойти ближе, но едва ступил на мостки, которые для удобства разгрузки заходили далеко в воду, как перед ним возник какой-то пьяный и, мешая пройти дальше, дерзко спросил:
– А ты кто?
Что-то в интонации незнакомца не понравилось Пьетро, и поскольку портовые стычки были ему никак не в новинку, он так же дерзко ответил:
– А ты сам кто?
– Я бобровник Скочеляс! – человек пошатнулся и едва не свалился в воду, но Пьетро успел удержать его.
Неизвестно, что показалось Скочелясу, только он дёрнулся и изо всей силы толкнул Пьетро.
– А ну пшёл с дороги!
Такого Пьетро стерпеть не мог, но только-только он успел замахнуться, как Скочеляс в боевом запале так тряхнул противника, что сорочка у того порвалась от ворота до подола. Это было уже слишком, и Пьетро очертя голову полез в драку. Они изо всех сил колошматили друг друга и, кто его знает, чем бы всё кончилось, если бы их не растащили в разные стороны, и кто-то совсем рядом грозно прикрикнул:
– А ну прекратить!
Обернувшись, Пьетро узнал пристанского тиуна[107] и торопливо пояснил:
– Я Пьетро Мариано, толмач пана Макропулоса…
Услыхав это имя, тиун несколько поменял тон и почти спокойно обратился к Скочелясу:
– Ну а ты откуда взялся?
– Я человек пана Вилька!.. Понял?.. Я… – Скочеляс был изрядно пьян и пёр буром.
Тиун отвесил нахалу затрещину, и один из очевидцев тут же показал на Скочеляса:
– Пане тиун, это он прицепился к человеку…
Такое свидетельство было весьма своевременным, и тиун, который скорее всего знал, кто такой Макропулос, и не ведал, кто такой пан Вильк, обращаясь к своим людям, приказал:
– Ведите их за мной!..
Позднее, уже поднявшись от пристани на замковый холм, тиун обвел взглядом городской майдан и ткнул кулаком Скочеляса:
– Ну, говори, разбойник, где твой пан Вильк.
От доброй встряски Скочеляс начал малость соображать и, поняв, что теперь не до шуток, смирненько повёл тиуна и трёх сопровождавших его людей сначала вдоль монастырской стены, а потом, свернув за угол, на главную улицу. Подойдя к двухэтажной каменице, Скочеляс задержался у входа и, открыв двери, зашёл в дом.
Пришедших встретил сам пан Вильк, выглядевший в домашней одежде затрапезно, что сразу бросилось в глаза. Когда Скочеляс, обращаясь к хозяину, заскулил, тиун без церемоний снова двинул пьянчужку по затылку и рявкнул на Вилька:
– Твой человек?
Взгляд тиуна не обещал ничего хорошего, и Вильк сразу прикусил язык.
– Отвечать придётся, – перешёл к делу тиун и, указывая на разорванную сорочку Мариано, пояснил: – Вот видишь, что твой слуга натворил…
Однако пока Вильк ошеломлённо хлопал глазами, не зная, как ему быть, сверху, со ступенек, что вели на второй этаж, долетело:
– Что там происходит?
Вопрос был задан таким властным тоном, что все разом посмотрели на пожилого человека, одетого в дорогие меха, который не спеша спускался по лестнице. А тот, придирчиво оглядев собравшихся и безошибочно сориентировавшись, обратился к тиуну:
– Я Теодор Мозель, а то – мои люди. Что случилось?
– Ваша милость, – тиун сразу смекнул, кто тут главный, и показал на Мариано, который всё это время стоял молча. – Это толмач пана Макропулоса, а ваш, как его… Скочеляс ни с того ни с сего напал на него…
Какое-то время Мозель оценивающе смотрел на Мариано и было заметно, прикидывал, как поступить. Потом, очевидно приняв решение, красноречиво глянул на тиуна и, уже обращаясь собственно к Мариано, негромко и рассудительно сказал:
Читать бесплатно другие книги:
