Лунный парк Эллис Брет
На него наслали вирус.
А как же файлы?
Робби компьютер больше не понадобится.
О чем это ты говоришь?
Вечером узнаешь.
Я схватил Робби за руку и притянул к себе.
Все вышло как-то впопыхах.
– Робби. Скажи мне правду. Я здесь, с тобой. Можешь рассказать мне, что захочешь. Знаю, как раз этого тебе и не хочется, но я здесь, и ты должен мне поверить. Я сделаю, как ты захочешь. Что ты хочешь, чтоб я сделал? Я сделаю. Только перестань притворяться. Только перестань лгать.
Я надеялся, что мое признание в уязвимости заставит Робби почувствовать себя сильным, но обнаженные эмоции на самом деле были ему столь неприятны, что он с силой отдернул руку.
– Папа, прекрати. Мне от тебя ничего не нужно…
– Робби, если ты что-то знаешь о мальчиках, пожалуйста, скажи. – Я снова взял его руку.
– Пап… – вздохнул он. У него появилась новая тактика.
Надежда переполняла меня так, что я даже повелся.
– Да?
Нижняя губа у Робби затряслась, он прикусил ее, чтоб остановиться.
– Да просто… иногда мне бывает так страшно, и я думаю, может… мы играем в эту игру, чтобы… превратить все, что происходит, в шутку… потому что, если по-настоящему задуматься об этом… всем будет слишком жутко… понимаешь, каждый из нас может стать следующим… может, нам просто так легче…
Он пугливо посмотрел на меня, снова взвешивая мою реакцию.
Я внимательно следил за представлением и не мог с уверенностью сказать, кто сидит передо мной – актер или мой сын.
Однако ответить на его откровение можно было только положительно: я должен был ему верить.
– С тобой ничего такого не произойдет.
– Откуда ты знаешь? – спросил он уже на октаву выше.
– Знаю, и все…
– Нет, правда, откуда тебе знать?
– Потому что я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось.
– А разве ты не боишься? – спросил он надтреснутым голосом.
Я посмотрел прямо на него.
– Боюсь. Все напуганы. Но если мы все будем держаться вместе – если действительно постараемся помогать друг другу, – нам больше нечего будет бояться.
Робби молчал.
– Я не хочу никуда уезжать, Робби.
Он неровно дышал, уставившись на приборную доску.
– Ты разве не хочешь, чтобы мы жили все вместе? – прошептал я. – Как одна семья?
– Я хочу, чтобы мы жили как одна семья, но…
– Но что?
– Ты всегда вел себя так, будто тебе это не нужно.
Грудь мою захлестнула боль и распространилась по всему телу.
– Прости меня. Прости, что я на все положил. Прости, что не уделял внимания ни тебе, ни твоей маме, ни твоей сестре, и теперь я не знаю, как это все исправить. – Голос мой так наполнился печалью, что я едва мог продолжать. – Я должен очень сильно постараться, но мне нужно, чтобы ты хоть немного пошел мне навстречу… мне необходимо твое доверие…
– Когда ты у нас поселился, все изменилось, – бормотал он, стараясь сдержать дрожь.
– Я знаю, я знаю.
– Мне это не нравилось.
– Знаю.
– И ты пугаешь меня. Ты всегда такой злобный. Это ужасно.
– Этого больше не будет. Я изменюсь, хорошо?
– Как? Зачем? Чего ради?
– Потому что… – И тут я сам понял почему. – Потому что, если я этого не сделаю, все обрушится.
Я подавил всхлип, но глаза мои уже налились слезами, и когда лицо Робби исказилось, я нагнулся и обнял его с такой силой, что сквозь слои школьной формы почувствовал его ребра, а когда я уже хотел разжать объятия, он прильнул ко мне и заплакал. Рыдал он жутко, чуть не задыхаясь. Мы уперлись друг в друга и крепко зажмурились.
Что-то таяло меж нами – барьер начал стираться. Я стал надеяться, что со стороны сына это означает шаг к прощению.
Робби нервно всхлипывал, потом рыдания стихли, и он отвернулся, весь красный, выбившийся из сил. Но слезы полились снова, заставив его согнуться. Он спрятал лицо в ладони и шептал проклятия, а я потянулся, чтоб снова обнять его. Перестав плакать, он убрал руки от лица и посмотрел на меня почти что с нежностью, и я поверил, что он не держит от меня секретов.
Весь мир открылся для меня в одно мгновение.
Я перестал быть нежеланным визитером.
Счастье теперь казалось возможным, потому что у Робби – наконец-то – появился отец и тяжкое бремя пало с его плеч.
Ну конечно, думал я, мы всегда любили друг друга.
Что заставило тебя так думать в этот ноябрьский день?
Это потом спрашивал меня писатель.
Потому что в улыбке, овладевшей лицом моего сына, не было предательства.
Но разве глаза твои не затуманились слезами? Был ли ты уверен в точности своей оценки? Или ты просто безумно хотел в это поверить?
Неужели ты не осознавал: даже если тебе казалось, что ты излечился, до прозрения еще очень далеко?
Это правда: Робби отражался в каждой слезинке, и у каждого лица было свое выражение.
Но когда мы ехали домой, не говоря ни слова, казалось, что это первый раз, когда мы можем спокойно молчать друг с другом. Все остальное не имело значения.
22. Интермедия
Мы толком не знали друг друга, ведь семьей мы еще не стали. Мы были просто кучкой выживших в безымянном мире. Но прошлое постепенно стиралось, и на его место заступала новая жизнь. Новый мир ждал, когда мы его заселим. Напряжение надломилось, и свет в доме стал чище. Нас учили новому языку. Робби отвел меня в свою комнату, чтобы показать безобидные файлы, которые я ошибочно принял за что-то зловещее, и я не стал говорить ему, что компьютер сломался; когда же это проявилось, Робби воспринял это спокойно, просто пожал плечами; а когда Марта привезла Сару домой после бальных танцев и Сара пошла в свою комнату, чтоб переодеться в пижаму, никаких жалоб насчет пропавшей игрушки не последовало. Ни Робби, ни я никому не обмолвились о сцене, которая разыгралась в машине возле Бакли, но казалось, что все и так известно, потому что все домашние стали счастливее. (Например: домой Сара принесла рисунки морской звезды на жемчужно-белом пляже под ночным небом, полным сверкающих светил.) Роза приготовила вегетарианскую лазанью и присоединилась к ужину, и поскольку я не ел весь день, то проголодался не на шутку. Марта умело направляла спокойный разговор, и как только все доели, из Торонто позвонила Джейн. Она поговорила с Сарой («Мамочка, папа Кейтлин развелся»), и с Робби («Все в порядке»), и с Мартой, а когда дети ушли из кухни, я взял трубку и рассказал ей о нашем разговоре с сыном (не объясняя причин, которые заставили меня этот разговор затеять), и Джейн как будто бы порадовалась («Ну и как тебе?» – «Чувствую себя на свои годы» – «Это хорошо, Брет» – «Я скучаю по тебе»).
Марта уложила Сару в кровать, и дочка Джейн помахала мне из-под одеяла, и я помахал ей в ответ и почувствовал себя исцеленным (она только и сказала: «Ночи»), и Марта удивленно улыбалась, кода я вывел ее ручку и, наигранно кивая, сообщил, что «завтра мы снова будем все вместе». (Не по себе на Эльсинор-лейн, 307, было только Виктору, он бродил по заднему двору и поминутно останавливался облаять лес за туманной поляной, потому что нечто оставило следы.) Новый бриз пронесся по дому, который без Джейн казался таким пустым, но она скоро вернется, думал я, лежа в ванне. Все, что было раньше, – это обрывки сна, вздохнул я довольный, лежа в мраморной ванне, быстро наполняющейся теплой водой. И вот сон закончился. (Ты прав, сказал писатель, закончился.) Прежде чем лечь спать, я пошел проверить, все ли в порядке с детьми, – порыв новый и непроизвольный. Сара уже спала, я прошел через ее комнату, миновал ванную, соединявшую комнаты ее и брата, и сказал Робби, что он может не ложиться, пока не сделает домашнее задание. И не было ни ненависти, ни недопонимания, ни демагогии – он просто кивнул. Слезы у меня в глазах снова затуманили Робби. Его понимание, его простой и ясный взгляд – чтобы вызвать их, этого было достаточно. Я вышел в коридор, мягко закрыл за собой дверь и подождал, пока щелкнет замок, но так и не дождался. В кухне я нашел бутылку красного вина, открыл ее и налил себе большой бокал. Вино послужит мне мягким снотворным. Я выпью его, глядя повторение «Друзей», и засну, а завтра все будет по-другому. В 11:25 писатель потребовал, чтоб я переключил на местные новости, где рассказывалось, что в поле возле Пирса, там, где мы избавились от игрушки, была найдена расчлененная лошадь. Тут же все вернулось: на экране поделенное напополам небо, вороны слетают с телефонных проводов на землю и танцуют почти синхронно на крышах патрульных машин, припаркованных у обочины шоссе, где зеваки вытягивают шеи, и камера дает крупный план кучи останков, осторожно скользя по кровавому месиву, и местный фермер, глаза на мокром месте, пожимает плечами и говорит репортеру, что сперва решили, будто «эта лошадь родила», так ее «разорвало», но потом пошли толки о жертвоприношении, и когда я начал уже реагировать на эту новость, в кабинете зазвенел телефон.
23. Телефонный звонок
Звонил мобильный. Он лежал на столе и ждал, пока я его возьму.
Воображение все еще рисовало поле возле шоссе, и ответил я рассеянно:
– Алло?
Послышалось дыхание.
– Алло?
– Брет? – тихо спросил голос.
– Да. Кто это?
Пауза.
– Алло?
В трубке переплелись звуки ветра и помехи связи. Я оторвал трубку от уха и проверил входящий номер. Звонили с сотового Эйми Лайт.
– Кто это? – Я упал в кресло, но даже не заметил этого. Сердце мое стучало слишком быстро. Я решил, что смогу его утихомирить, если сожму кулак.
– Эйми?
– Нет.
Пауза. Помехи. Ветер.
Я наклонился и произнес имя:
– Клейтон?
– Это одно из моих имен. – Не голос – лед.
Я встал.
– Что это значит? Это Клейтон или нет?
– Я во всем. Я в каждом. – Пауза с помехами. – Даже в тебе.
От этого замечания страх принял повседневный, доброжелательный тон. Я не хотел вступать в конфликт с кем бы то ни было. Сыграю тупого.
Притворюсь, что разговариваю с кем-то другим. Я затрясся так сильно, что говорить ровным голосом стало практически невозможно.
– Где ты? – Я подошел к окну. – С тех пор как ты заходил в мой кабинет, я больше тебя не видел.
– Видел, видел. – Теперь голос звучал до странного глубоко.
Я помолчал.
– Нет… то есть где я мог тебя видеть?
– Ты получил рукопись?
– Да-да. Получил. Где ты? – Я зачем-то взял ручку, но она выскочила из трясущихся пальцев.
– Везде.
Это было произнесено таким жутким голосом, что мне пришлось собраться с мыслями, прежде чем вернуться к наигранно невежественной манере. Голос был рогат и покрыт чешуей. Этот голос возник из пламени. Он вызывал страх, разлагающий меня на составные.
– Подожди-ка, – сказал я. – Да, наверно, я тебя видел. Это ты был в нашем доме в воскресенье вечером?
– В «нашем» доме? – изобразил удивление голос. – Весьма интересная фраза, открытая для разнообразнейших интерпретаций.
Я опустил жалюзи. Снова сел в кресло и так же быстро поднялся. Я больше не мог сдерживаться. Решил подыграть. Голос мой зазвучал излишне напористо.
– Это… Патрик?
– Нас много.
– Так… и что ты делал той ночью в нашем доме? – спросил я как ни в чем не бывало. – Что ты делал в комнате моего сына?
– Не я приходил той ночью, Брет. Это было нечто другое.
– Тогда… что же?
– Нечто, что к нашему делу не относится.
– Вашему делу? Какому делу? Не понимаю.
– Ты прочел рукопись, Брет?
– С мальчиками это из-за вас происходит? – Я крепко зажмурился.
– С мальчиками?
Я перебил его вопрос новым вопросом. Голос был на грани, которую мог в любой момент переступить.
– Пропавшими мальчиками. Это вы…
Голос как будто не ждал этого вопроса. Казалось, голос предполагал, что я знаю, к чему ведет правда в данной ситуации.
– Нет, Брет. Ты снова ищешь не там. Где нужно.
– А где мне искать?
– Открой глаза. Перестань искать в темной комнате то, чего нет.
– Где мальчики? – спросил я. – Ты знаешь?
– Спроси у своего сына. Он знает.
Страх повернулся злобным бочком.
– Не верю.
– Это будет твое низвержение.
Писатель убежал. Он испугался и теперь прятался где-то и оттуда покрикивал.
– Что ты имеешь в виду? Мое низвержение? Ты мне угрожаешь?
– Я так понимаю, тебя навещал детектив Кимболл, – беспечно продолжал голос. – Он тебе обо мне рассказывал?
– Что с Эйми Лайт?
– Вот, уже теплее.
– Где она?
– В лучшем мире.
– Что ты с ней сделал?
– Нет, Брет. Правильный вопрос: что ты с ней сделал?
– Я с ней ничего не делал.
– Что ж, в этом ты прав: ты не спас ее.
– Что ты с ней сделал?
– Я бы обратился к тексту той гнусной книжонки, что ты написал.
– Я не замешан в том, что случилось с Эйми Лайт. Я вешаю трубку.
– Зато я могу это сделать. – Голос понизился, став при этом яснее. – Я могу тебя замещать.
Раны все открывались.
– Что это значит? Как ты это сделаешь?
– Что ж, ты был ее наставник. Она – молодая любезная студентка. Кроме того, весьма привлекательная. – Голос замолк, что-то обдумывая. – Может, Эйми Лайт хотела чего-то большего от своего знаменитого учителя, по которому писала диссертацию. – Голос опять смолк. – Может быть, ты ее как-то огорчил. Возможно, тому есть несколько мейлов в подтверждение. Может быть, Эйми Лайт оставила след, скажем, записочку-другую. И, предположим, в записках этих содержится намек на то, что она ждала, когда же ты выполнишь свое обещание. Давай представим, что есть такая возможность, что она собиралась рассказать твоей звездной жене…
– Кто это, мать твою?
– …О ваших отношениях. – Голос вздохнул и заговорил торопливо. – Хотя, когда я спросил о вашем «романе», она вроде бы говорила, что между вами ничего такого не было. Я, конечно, заклеил ей рот скотчем, вдобавок она уже потеряла много крови, тем не менее мне стало совершенно очевидно, что вы так и не трахнулись. Может, ты разозлился на Эйми Лайт, что она тебе не дала. Писателю, всегда получавшему все по первому требованию, сложно было пережить отказ, вот тебя и переклинило. – Голос помолчал. – Я так понял, что ты не известил власти о тонкостях своих отношений с покойной.
– Потому что я не связан ни с чем противозако…
– Да связан, связан.
– Как?
Разговор этот заходил дальше, чем я даже мог себе вообразить: по ту сторону силы.
– Трое свидетелей видели тебя возле ее дома в день, когда ее расчлененное тело было найдено в весьма неопрятной комнатушке мотеля «Орсик». И что же ты там делал, Брет?
– У меня есть алиби…
– На самом деле – нет.
– Каким образом…
– Ты имеешь в виду ту ночь, когда ты бродил вокруг «своего» дома, размышляя о прошлом? Все спали. Ты был один. После того как ты вернулся из Бакли, тебя никто не видел до тех пор, пока ты не проскочил мимо Марты в свой кабинет, чтобы посмотреть приложения. Времени у тебя было предостаточно. Кстати, как тебе понравилось видео? Как же долго ты его не замечал. Я уже много лет хотел тебе его показать.
Я перескочил на Эйми:
– Они даже не знают, что это ее тело.
– А я пошлю им голову. Она у меня.
– Это все шутка. Ты ненастоящий. Тебя не существует.
– Если ты так уверен, что ж ты со мной разговариваешь?
На это мне нечего было сказать, кроме:
– Чего ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты кое-что понял про себя. Я хочу, чтобы ты задумался над своей жизнью. Я хочу, чтобы ты осознал все те ужасы, которые натворил. Я хочу, чтобы ты лицом к лицу встретился со стихийным бедствием, имя которому Брет Истон Эллис.
– Ты убиваешь людей и говоришь мне…
– Как я могу кого-то убить, если я ненастоящий, Брет? – ухмыльнулся голос. Не голос, а головоломка. – Ты снова потерялся, – вздохнул голос. – Опять Брет не врубается.
– Если ты хотя бы приблизишься к моей семье, я убью тебя.
– Твоя семья меня особо не интересует. Кроме того, я не думаю, что ты уже понял, как от меня избавиться, рано еще.
– Как я могу с этим справиться, если тебя не существует?
– Ты рукопись прочитал? – снова спросил голос.
Я был на грани истерики. Засунул в рот кулак и прикусил его.
– Давай поиграем, Брет.
– Не собираюсь…
– Игра называется «Угадай, кто следующий».
– Тебя нет.
И тут внезапно голос принялся мурлыкать песенку, которую я узнал сразу – «На солнечной стороне улицы», – потом песенку заглушил рев, и линия разъединилась.
Положив телефон на стол, я заметил бутылку водки, которой не было, когда я вошел в комнату.
Писателю не пришлось уговаривать меня выпить.
Четверг, 6 ноября
24. Тьма
На самом деле единственный способ передать, что творилось на Эльсинор-лейн, 307, ранним утром 6 ноября, – просто изложить факты.
Работу эту хотел выполнить писатель, но я его отговорил. Нижеследующее не нуждается в украшательстве, на котором настаивал бы писатель.
Около 2:15 Робби пробудился от кошмара.
В 2:25 Робби услышал в доме какие-то «звуки».
Робби решил, что это я, пока не расслышал, как кто-то скребется в его дверь, и тогда подумал, что это Виктор. (Впоследствии Робби признается: хоть он и «надеялся», что это Виктор, на самом деле он почему-то знал, что это «не он».) Робби решил пройти через ванную в комнату сестры (которой, по его словам, очевидно, самой снился кошмар), где он открыл дверь в коридор, чтобы посмотреть, кто это скребется в его дверь, оставляя глубокие царапины в правом нижнем углу. (Временами, говорил Робби, он боялся, что все это ему снится.) Робби выглянул из комнаты сестры в коридор, но ничего не увидел. (Примечание: бра в коридоре мерцали, и, по словам Робби, он замечал это и раньше, как и я, хотя ни Джейн, ни Сара – как и Роза с Мартой – этого не видели.) Тем не менее, выйдя из комнаты Сары в мерцающий коридор, Робби что-то расслышал. Из конца коридора доносился какой-то «хруст».
Тут Робби понял, что по лестнице кто-то поднимается.
«Нечто» неровно дышало и, по словам Робби, «хлипало» – слово, ранее мне не встречавшееся. (Словарное определение: «плакать, как младенец, щенок и т. п., хныкать».) «Нечто» заметило Робби, вследствие чего перестало подниматься.
Робби отвернулся – в панике – и тихо пошел в противоположном направлении к нашей спальне в конце коридора.
Что же случилось, когда он открыл дверь и зашел в комнату?
В комнате было темно. Я лежал в кровати на спине. Был уверен, что сплю.
Я отрубился, выпив половину бутылки, возникшей у меня на столе, пока я разговаривал с тем, кого считал Клейтоном, с парнем, который хотел стать Патриком Бэйтменом. Постепенно ко мне пришло осознание того, что я уже не сплю, глаза, однако, оставались закрытыми, и что-то давило на грудь.
Меня потихоньку вытягивало из водоворота сна, в котором вороны превращались в чаек.
– Папа? – прозвучало как эхо.
Я не мог раскрыть глаза. (А если б открыл, увидел бы темный силуэт Робби в дверном проеме на фоне мерцающего коридора.)
– Что такое? – проскрипел я.
– Пап, мне кажется, в дом кто-то забрался.
Робби старался не хныкать, но даже сквозь алкогольный туман в его голосе распознавался испуг.
Я прочистил горло, но глаза так и не открыл.
– Что ты имеешь в виду?
– По-моему, там кто-то поднимается по лестнице, – сказал он. – А еще кто-то скребется в мою дверь.
По словам Робби, я сказал следующее:
– Ничего там нету. Иди спать.
– Я не могу, пап, мне страшно, – возразил на это Робби.
Первая реакция: Ну так мне тоже. Что ж, нашего полку прибыло. Привыкай.
Это уже навсегда.
Я слышал, как Робби подходит ближе, ступая по темной спальне. Я слышал, как он приближался к черной бесформенной фигуре – то есть ко мне.
Тяжесть на груди снова переместилась.
– Папа, мне кажется, в доме кто-то есть, – проговорил Робби в темноту.
Он потянулся к ночнику.
Включил лампу.
За веками забрезжил оранжевый свет.