Лунный парк Эллис Брет
Но злобы в ее голосе не было, и мы все еще держались за руки в тусклом свете ресторана.
– Ты правда хочешь остаться здесь на ближайшую неделю? – спросила Джейн.
Вся глубина и яркость моего прочувствованного выступления в кабинете доктора Фахейда – на коленях, склонив голову – как будто уже рассеялась, выветрилась из памяти. И тут я заподозрил: о чем же ты думал во время этого страстного монолога, если не о себе?
– О чем это ты? Куда еще мне должно хотеться?
– Ну, я подумала, может, ты захочешь отдохнуть недельку, – пожала она плечами. – Марта ведь остается. И Роза.
– Джейн…
– Или поехали со мной в Торонто.
– Эй, – наклонился я вперед, – ты прекрасно знаешь, что ничего хорошего из этого не выйдет.
– Ты прав, ты прав, – покачала она головой. – Дурацкая идея.
– Это не дурацкая идея.
– Я просто подумала, вдруг ты захочешь куда-то поехать. Отдохнуть.
– Мне больше некуда идти. – Теперь я работал под Ричарда Гира в «Офицере и джентльмене». – Идти мне больше некуда…
Она чуть-чуть посмеялась и вроде бы даже без натяжки, и мы еще крепче сжали руки. Тут я решил открыться.
– Ну, я вроде как вписался в эту тему с Харрисоном Фордом, и они, возможно, захотят со мной встретиться на этой неделе. – Пауза. – В Эл-Эй.
– Вот и здорово, – сказала Джейн.
И хотя ее энтузиазм меня не удивил, я спросил:
– Правда?
– Да. По-моему, тебе стоит об этом подумать.
– Это всего на день-два.
– Отлично. Надеюсь, у тебя все получится.
И вдруг я спросил:
– Почему ты не уйдешь от меня?
– Потому что… – Она вздохнула. – Потому что… я добиваюсь тебя, наверно.
– А я только и делаю, что расстраиваю тебя, – виновато пробормотал я. – Я только и делаю, что всех расстраиваю.
– У тебя есть потенциал.
Она замолчала. Вполне банальное замечание силой ее нежности превратилось в нечто особенное.
– Раньше мне было с тобой весело, и ты был… добрый… – Снова пауза. – И я верю, что это время вернется. – Она опустила голову и долго еще не поднимала.
– Ты так себя ведешь, будто настал конец света, – мягко сказал я.
Официант принес напитки. Он притворился, что признал Джейн только теперь, и широко на нее оскалился. Она заметила и ответила грустной улыбкой. Он предупредил, что кухня скоро закрывается, но нас по большому счету это не волновало. Посетители отходили от бара, и посреди зала возникла сутолока. Джейн сделала глоток вина, отпустила мою руку и спросила:
– Почему же мы не работали над этим? – Пауза. – Ну, еще в начале… – Снова пауза. – До того, как мы расстались.
– Не знаю. – Другого ответа я не нашел. – Мы были еще слишком молоды? – предположил я. – Может, поэтому?
– Ты никогда не доверял моим чувствам, – пробурчала она. – Мне кажется, ты никогда по-настоящему не верил, что ты мне нравишься.
– Вовсе нет, – сказал я. – Верил. Я знал это. Я просто… был не готов.
– А сейчас готов? После особо пламенной сцены?
– По шкале пламенности эта сцена потянет, ну, максимум на семь баллов.
Мы оба постарались улыбнуться, и затем я сказал:
– Может быть, ты никогда не понимала меня по-настоящему. – Я произнес это тем же мягким голосом, какой взял на вооружение с тех пор, как мы вошли в ресторан. – Ты говоришь, что понимала. А вдруг – нет. Не до конца. – Я сам задумался. – Может, недостаточно, чтобы что-либо решить? Но это, наверное, моя вина. Я был таким… скрытным и…
– Который не давал ничего решить, – закончила она за меня.
– Но теперь я хочу. Я хочу, чтоб у нас все получилось… и… – Под столом я коснулся ногой ее коленки. И тут меня посетило видение: Джейн стоит одна возле могилы посреди выгоревшего поля на закате, и видение это заставило меня признаться: – Кое в чем ты права.
– В чем же?
– Я боюсь одиночества.
Когда спотыкаешься и падаешь в кошмар – хватаешься хоть за соломинку.
– Я боюсь потерять тебя… и Робби… и Сару…
Если уже написано, можно ли переписать?
Я напрягся и сказал:
– Не уезжай.
Впрочем, я не имел это в виду буквально.
– Я уезжаю всего на неделю.
Я вспомнил прошедшую неделю.
– Это так долго.
– Весна приходит всегда, – задумчиво вымолвила она знаменитую фразу одной из своих киногероинь – неуловимой любовницы, которая бежит от своего жениха из-под венца.
– Не уезжай, – повторил я.
Она развернула платок. Она тихо плакала.
– Что? – Я потянулся к ней и почувствовал, как обвисли уголки моего рта.
– Я впервые слышу это от тебя.
Это станет нашим с Джейн последним ужином вместе.
Среда, 5 ноября
19. Кошка
Я проснулся в общей спальне и уставился в еще темный потолок.
Писатель представлял себе сложносочиненную сцену: Джейн прощается с детьми, выходит на холодный гранит дорожки, а за ней на заднем плане маячит водитель седана, дети в школьной форме совсем не дуются, они уже привыкли, столько раз она оставляла их, им уже почти все равно, такая работа: мама снова уезжает неизвестно куда. (Если у Робби и екнуло сердечко в это ноябрьское утро, он скрыл это от Джейн.) Почему Джейн медлила, прощаясь с Робби? Почему искала его глаза? Почему гладила сына по щеке, пока он не отпрянул, поморщившись, в то время как Сара все не хотела выплетать свои пальчики из материнской ладони? Она сжала детей в объятиях, они коснулись лбами, а над ними нависал фасад с распластанной по поверхности картой. Мамы не будет всего лишь неделю. Вечером она позвонит им из гостиницы в Торонто. (Чуть позже, уже в Бакли, Сара ткнет пальчиком в другой самолетик, то ныряющий в облака, то выныривающий, и скажет: «Вон там моя мама», и в этот момент боль Джейн утихнет.) Почему Джейн плакала по дороге в аэропорт Мидленда? И почему я произнес «обещаю», прежде чем Джейн вышла из темноты нашей спальни? Подушка промокла. Я снова плакал во сне. Солнце постепенно просачивалось в комнату, и ромбик света на потолке спокойно разрастался с каждой минутой, а зонтики все кружились, и переливчатые нимбы все вращались надо мной – следы уже забытого сна, – и на полузевке моей первой мыслью было: «Джейн ушла». Писатель же хотел знать, чем это Джейн была так напугана утром пятого ноября? Или, точнее, что подсказала ей интуиция относительно того, что случится с нами в ее отсутствие.
Ни на что не обращать внимания – плевое дело. Следить и контролировать куда сложнее, но именно это от меня требовалось, поскольку теперь я – и.о. главного стража.
Пришло время собрать все воедино, и от этого все стало происходить быстрее. Теперь у меня был список, что нужно проверить пятого ноября.
Поглядеть, что пишут газеты о пропавших мальчиках. (По нулям.) Кроме того, посмотреть, нет ли сообщений об убийстве в мотеле «Орсик». (По нулям.) Утром пятого ноября я последний раз позвонил Эйми Лайт. Ее мобильный был уже отключен.
Я проверил почту. Писем из отделения Банка Америки в Шерман-Оукс, отправленных в 2:40 ночи, больше не приходило.
Я не мог с уверенностью сказать, стал ли ковер в гостиной еще темнее.
Писатель убедил меня, что стал. Но добавил, что это уже не имеет значения.
Мебель была расставлена все так же, как в детстве. Писатель согласился – а затем пожелал проинспектировать внешний вид дома.
Подойдя к стене, смотревшей на дом Алленов, мы увидели, что она продолжает облезать. Розовый стал темнее, и штукатурка проступала все отчетливей, большими округлыми пятнами. Писатель шепнул мне: этот дом превращается в тот, в котором ты вырос.
Я повернул к главному фасаду, где облезающая краска продолжала о чем-то меня предупреждать.
Тут же послышался сладкий прогорклый запах мертвечины. С северной стороны дома была живая изгородь, и, принявшись осматривать ее, я тут же обнаружил кошку.
Она лежала на боку, выгнув спину, желтые зубы стиснуты в мертвенном оскале, кишки присосались к земле, цепляясь за комки грязи. Глаза были крепко сжаты, как мне сперва показалось, от боли.
Когда же писатель заставил меня присмотреться, я понял, что глаза выклеваны.
Земля была пропитана кровью, и внутренности, которые Терби выкорчевал из кошачьей утробы, покрывали цветущий куст, роившийся теперь мухами.
Вообразив, что кто-то наблюдает за тем, как я рассматриваю кошку, я резко обернулся, и черная тень мелькнула за угол.
Это тебе не приснилось, убеждал меня писатель.
Но я не мог представить себе, как Терби поймал кошку.
Как кукла могла это сделать.
Терби – это же просто реквизит из фильма ужасов.
Но часть писателя настаивала на том, что кошку убил именно Терби.
Писатель вполне представлял себе эту сцену: игрушка подстерегает – как часовой, – следит со своей жердочки на подоконнике в комнате Сары, игрушка засекла кошку, камнем вниз, выпускает когти, цепляет кошку под низко постриженной изгородью, дальше-то что? Она что – питается кошками?
Неужели последнее, что видела кошка, – искаженный перспективой птичий клюв и пустое серое небо за ним? Писатель принялся разрабатывать сразу несколько сценариев, но тут вступил я и заставил его понадеяться, что все это неправда. Ведь если я поверю, что виновата игрушка, земля у меня под ногами обратится в мир зыбучих песков.
Но было уже поздно.
И тут я узнал эту кошку.
Я видел ее вчера вечером.
Тогда ее морда была перепачкана красным, и лапа оставила на стекле кровавый след.
Изуродованное тельце у моих ног – домашняя кошка Эйми Лайт.
Я не стал говорить об этом писателю, потому что утром пятого ноября просто не смог бы вынести сценарий, который он предложит, обойдя все препятствия и заставив меня поверить в его мир.
Поэтому, идентифицировав кошку, я моментально вытеснил мысль о ней, чтобы писатель не успел ухватиться за эту деталь и не развил свои жуткие логические построения до той степени, когда все, что нас окружает, тонет во мраке.
Убил кошку Терби или нет – не важно, в любом случае я решил избавиться от него сегодня же.
Я вернулся в дом, чтобы найти его.
Марта повезла Робби и Сару в школу. Роза убиралась на кухне.
Я решил, что если Терби в доме, то он, наверное, лежит как ни в чем не бывало в комнате Сары.
Но его там не было. Это открытие я сделал после беглого осмотра комнаты.
Писатель утверждал, что он прячется. Он говорил, что я должен выманить его из укрытия.
Я спросил писателя, как прячутся неодушевленные предметы.
Я спросил его, как он предполагает выманить неодушевленный предмет из укрытия.
На время это заставило писателя замолчать. В итоге его молчание стало меня беспокоить.
Писатель снова включился, когда я подошел к окну и выглянул на ограду с выпотрошенной кошкой под ней.
Он предложил посмотреть в комнате Робби.
В коридоре возле комнаты Робби я постоял в нерешительности, разглядывая царапины внизу двери, но потом повернул ручку и вошел.
Комната была убрана идеально.
Никогда еще я не видел здесь такого порядка. Все было разложено по местам.
Постель аккуратно заправлена. На полу не валялась одежда. Картриджи видеоигр, DVD и журналы были составлены в ровненькие стопки. Марсианский ландшафт на ковре пропылесосен. С мини-холодильника пропали ряды использованных бумажных стаканчиков. Стол был безукоризненно чист. На подушках кожаного дивана ни вмятинки. Все поверхности блестели. Пахло лаком и лимоном.
Просто образцово-показательная комната.
Без задоринки.
И пусто.
Вроде должно быть спокойно.
Кроме того, чувствовалось серьезнейшее усилие задобрить пространство.
Никто здесь и не жил.
Было в этом что-то жутко неправильное.
И это что-то потянуло меня к компьютеру.
На экране пульсировала луна.
И снова: нерешительность. А потом: необходимость ускорить процесс.
Выстраданная теория Надин Аллен вихрем пронеслась по стерилизованной комнате.
Слово «Небывалия» заставило писателя коснуться мышки.
На экране вспыхнул рабочий стол.
Я знал, что наверху никого, но все равно обернулся.
Я щелкнул «Мои документы», встал и закрыл дверь.
Когда я вернулся к столу, на мониторе значился список примерно ста документов «Ворд-перфект».
Я стал покрываться испариной.
Я прокрутил до конца списка, где нашел десять документов, откуда-то скачанных.
В названиях файлов стояли инициалы.
Писатель моментально распознал имена.
МК, должно быть, Маер Коэн.
ТС, наверно, Том Солтер?
ЭБ – Эдди Берджесс.
ДВ: Джош Волицер.
КМ равно Клиэри Миллер.
Я щелкнул «КМ», и тут же выскочило окошко с требованием ввести пароль.
А зачем ограничивать доступ к документу?
Он не хочет, чтобы ты его читал, прошептал писатель.
Пока я осматривал комнату, писатель гадал, какой же у Робби пароль.
Писатель искал способ его узнать.
Может, Марта знает пароль, подумал он.
Я оторвал глаза от компьютера и поймал свое отражение в огромном зеркале.
Мужчина, одетый в штаны цвета хаки, красный джемпер-поло и белую футболку, припал к компьютеру сына, жутко потея. Я снял джемпер. Но менее нелепо выглядеть не стал.
Я вернулся к компьютеру.
И стал впечатывать слова, которые, по моему мнению, могли что-то значить для Робби.
Названия лун: Титан. Миранда. Ио. Атлас. Гиперион.
Ни одно слово не подошло.
Писатель ничего другого и не ожидал и бранил отца за растерянность.
Склонившись над компьютером, я не заметил, как дверь за моей спиной стала медленно открываться.
Писатель сказал, что я вроде бы закрыл дверь.
Он даже предположил, что я ее запер.
Я держался версии, что оставил ее приоткрытой.
Пока я печатал неподходящие пароли, дверь настежь распахнулась, и в комнату проникло нечто.
И когда писатель решил набрать «Небывалия», я понял, в чем Надин была не права.
Не просто Небывалия.
Но – страна Небывалия.
Страна Небывалия – вот куда уходили пропавшие мальчики.
Не просто Небывалия, а страна Небывалия.
Писатель потребовал немедленно набрать «страна-небывалия».
Это и был пароль.
И когда экран заполнило цифровое фото Клиэри Миллера, открывавшее длинное письмо, датированное третьим ноября и начинавшееся словами «Привет, РД», в комнате Робби вскрылась еще одна глубокая трещина. (РД – это Роберт Деннис.) Я замер, когда за моей спиной послышалось щелканье.
Не успел я обернуться, как раздался высокий визг.
Терби стоял в дверях, расправив крылья.
Это была уже не птица. Это было что-то иное.
Он стоял как вкопанный, но что-то шевелилось под его оперением.
Присутствие Терби – и все, что он наделал, – избавило меня от страха, и я рванул к нему.
Я схватил его, накинув на него джемпер, и ждал, как он на это отреагирует. Мультяшные губы под клювом раскрылись, обнажив неровный ряд клыков, о существовании которых я и не подозревал.
Черная морда блестела влажными глазками, перья встали дыбом, когда я набросил на него свитер.
Но когда я поднял игрушку, борьбы не последовало.
«О'кей, – сказал я себе, – Сара ее не выключила. Игрушка может разгуливать по собственному хотенью. Вот и пошла по коридору. И зашла в комнату.
Дверь я не закрывал. Просто Сара, уходя в школу, забыла выключить игрушку».
Я медленно стянул с Терби джемпер; птица неприятно пахла, была мягкой и податливой и слегка подрагивала в моих руках.
Я перевернул игрушку, чтоб выключить красный огонек на ее затылке.
Но, перевернув, обнаружил, что огонек не горит.
Это обстоятельство мгновенно вытиснуло меня из комнаты.
Страх, послуживший тому причиной, обернулся энергией.
Я поспешил в кабинет за ключами от машины.
Я бросил игрушку в багажник «порше».
Я специально направил машину к окраинам.
Писатель рядом со мной обдумывал события, отрабатывал свои версии.
Огонек не горел, потому что игрушку никто и не включал.
Игрушка, Брет, учуяла твой запах.
Она знала, что ты у Робби в комнате, и не хотела, чтоб ты обнаружил файлы.
Точно так же воскресной ночью она не дала тебе увидеть, что там происходило.
Когда она тебя укусила, она метила в руку, в которой ты сжимал пистолет.
Она что-то стережет.
Она не хочет, чтоб ты узнал правду.
Кому-то понадобилось, чтоб она окопалась в твоем доме.
А ты просто посредник.
Я должен был позвонить Кентукки-Питу и выяснить, где он раздобыл эту игрушку.
Я сказал писателю, что с ответа на этот вопрос потянется ниточка ко всем остальным.
О'кей: я купил эту штуковину в августе. В августе же умер мой отец, и…
Перестань, перебил меня писатель. Вопросов – целая империя, и ты никогда не сможешь ответить на них: их слишком много и они слишком злокачественные.
Вместо этого писатель требовал, чтобы я направился в колледж. Он хотел, чтобы я забрал «Отрицательные числа» – рукопись, оставленную Клейтоном в моем кабинете. Там ты и найдешь ответ, убеждал меня писатель. Но этот ответ в итоге повлечет за собой еще больше вопросов, ответы на которые я уже знать не хотел.
Было еще слишком рано, чтобы дозвониться до Пита, но я все равно набрал его мобильный и оставил сообщение.
В какой-то момент я просто притормозил у поля на безлюдном участке хайвея.
Небеса за окном разделились на две части: ту, что светилась яркой арктической голубизной, медленно покрывал пласт черных туч. Деревья облетали. Поле покрылось глазурью росы.
Я открыл багажник.
Писатель обратил мое внимание на джемпер, в который была завернута игрушка. За двадцать минут езды от Эльсинор-лейн до поля у шоссе красный джемпер-поло был изорван в клочья.
Я поднял Терби за крыло и тут же отвел глаза, потому что игрушка стала мочиться: тонкая желтая струйка из черной тушки расплескивалась об асфальт.
Писатель поспешил обратить мое внимание на ворон, рядами усевшихся на телефонных проводах надо мной. Я швырнул игрушку в поле, она приземлилась в позе сидя и недвижно замерла.
Над полем взвихрились листья.
Послышался шум речки, или это морские волны бьются о берег?
Терби почти сразу облепили тучи мух.
Со стороны – метрах в сорока – на меня глазела лошадь, и, когда мухи закружились над игрушкой, она вскинула морду и поскакала подальше в поле, как будто присутствие этой твари ее оскорбляло.
Убей его, прошептал писатель, прикончи прямо сейчас.
Меня не нужно уговаривать, сказал я писателю.
Читать бесплатно другие книги:
