Высокие ставки Фрэнсис Дик
— А бог его знает.
— Уоррен тоже в этом не разбирается. — Элли зарылась в свой салат, улыбаясь в тарелку. — Уоррен занимается недвижимостью, но сердце его — там, на ипподроме, где кони мчатся к финишу.
— Это он так выражается?
— Ну, конечно! — ее улыбка сделалась еще шире.
— Он говорил, что завтра повезет нас в Хайалиа. Если ты, конечно, хочешь...
— Ну, наверно, мне все равно придется привыкнуть к лошадям... — сказала Элли, потом вроде как сообразила, что она сказала...
— То есть я имела в виду... — пролепетала она.
— Я понял, — улыбнулся я.
— Всегда ты все понимаешь, черт бы тебя побрал! Мы расправились с ребрышками и перешли к кофе. Элли спросила, долго ли я оправлялся от того состояния, в котором она видела меня в последний раз, и что произошло с тех пор. Я рассказал о статьях в газетах, о машине. Она ужасно рассердилась — в первую очередь, похоже, из-за машины.
— Она же была такая красивая!
— Ничего, мы вернем ей прежний вид.
— Так бы и убила этого Джоди Лидса!
На этот раз она даже не заметила, что таким образом выражает свое отношение ко мне. Ощущение постепенно возрастающей привязанности доставляло мне глубокое удовлетворение. К тому же это было так забавно!
После третьей чашки кофе я уплатил по счету, и мы направились к машине.
— Я тебя подброшу до отеля, — сказала Элли. — Тут совсем близко.
— Ни в коем случае. Я провожу тебя домой. Она усмехнулась.
— Да не бойся ты! Ближайшие аллигаторы водятся в сотне миль отсюда.
— Бывают еще двуногие аллигаторы.
— Ну ладно!
Она медленно ехала на юг, всю дорогу чуть приметно улыбаясь. Перед домом своей сестры она нажала на тормоза, но мотор оставила включенным.
— Поезжай на ней обратно. Минти возражать не будет.
— Да нет, я лучше пройдусь.
— Да ты что! Тут добрых четыре мили!
— А мне нравится осматривать города вблизи. Смотреть, как все устроено...
— Нет, ты точно псих!
Я выключил мотор, обнял ее за плечи и поцеловал так же, как дома, в Англии. Несколько раз. Она глубоко вздохнула — и, похоже, не оттого, что я ей надоел.
Утром я взял напрокат «Импалу» и поехал на Садовый остров. Мне открыла уборщица. Она провела меня к бассейну. Уоррен и Минти стояли у бассейна в купальных костюмах. Январское солнышко припекало не хуже, чем июльское у нас, в Англии.
— Привет! — весело сказала Минти. — Александра просила передать, что скоро будет. Она пошла к парикмахеру.
Новая прическа Элли выглядела такой же гладкой и блестящей, как и она сама. Черное с коричневым хлопчатобумажное платье без рукавов выгодно подчеркивало ее талию и кончалось как раз вовремя для того, чтобы показать великолепные ноги. Видимо, на моем лице отчетливо читалось полное одобрение, потому что Элли, едва увидев меня, расплылась в улыбке.
Пока Уоррен и Минти переодевались в уличное, мы сидели у бассейна и пили холодный и свежий апельсиновый сок. Этот день казался мне чем-то вроде праздника, каникул. Мне, но не семейству Барбо. Я понял, что жизнь Уоррена — это сплошные летние каникулы, прерываемые короткими дежурствами в офисе. Основную работу выполняли толпы энергичных молодых людей, которые продавали пенсионерам, мечтающим о флоридском солнышке, «дома их мечты». А Уоррен, организатор всего этого дела, ездил на скачки.
Ипподром в Хайалиа был похож на пряничный домик. В Майами было немало трущоб и опаленных солнцем нищих на улицах, но в зеленом пригородном парке цвела жизнь.
Вдоль паддока были расставлены вольеры с яркими птицами. По лужайке бегали вагончики игрушечной железной дороги. Тонны мороженого создавали дополнительные проблемы для желающих похудеть, а земля была, точно снегом, усыпана использованными билетами от тотализатора.
Скачки в тот день были так себе, что не помешало мне сделать несколько ставок и проиграть. Элли сказала, что так мне и надо: играть на скачках — все равно что прыгать с утеса.
— И посмотри, куда тебя это завело! — добавила она.
— И куда же?
— В когти Дженсера Мэйза.
— Ну, больше он с меня ничего не получит.
— Интересно, что было вначале, игра или скачки? — спросила она.
— Вся наша жизнь — игра, — ответил я. — Яйцо оплодотворяется самым быстрым сперматозоидом... Элли рассмеялась.
— Скажи об этом цыплятам!
Это был один из тех дней, когда всякая чушь имеет смысл. Минти с Уорреном то и дело уходили выпить с приятелями, и мы часто оставались наедине, что меня очень устраивало. Когда скачки закончились, мы уселись на самом верху трибун и стали смотреть на ипподром. Солнечный свет постепенно угасал, становясь поочередно желтым, розовым, алым... Стайки фламинго на озерцах внутри скакового круга из бледно-розовых сделались ярко-красными, и небо, отраженное в воде, сверкало серебром и золотом.
— А в Лондоне сейчас наверняка снег идет, — сказал я. После обеда, когда стемнело, Уоррен отвез нас в дальний конец ипподрома, туда, где проходил аукцион. Прожектора освещали обстановку, значительно более грубую, чем на ипподроме. Пряничный домик — это для туристов. А торговля лошадьми прочно стоит на земле.
Аукцион состоял из трех частей, соединенных короткими тропинками, протоптанными как бог на душу положит, и барами под открытыми навесами, пользующимися большим успехом у публики: арена аукциона, выводной круг и длинные конюшни, где жевал сено будущий товар, терпеливо снося тычки и понукания людей, заглядывающих в зубы.
Уоррен первым делом направился к конюшням. Мы немного побродили вдоль первой из них, пока Уоррен деловито просматривал свой каталог. Минти решительно заявила, что он больше не будет покупать лошадей, пока не разберется, что делать с теми, с битыми коленями.
— Хорошо-хорошо, дорогая! — успокаивающе сказал Уоррен, но блеск в его глазах сулил большой урон его банковскому счету.
Я с интересом рассматривал выставленных на продажу лошадей. От трех лет и старше, все они уже участвовали в скачках. Уоррен сказал, что лучшие торги — это аукцион двухлеток в конце месяца. А Минти сказала, что лучше бы он немного подождал и посмотрел, как они себя покажут.
Дальний конец конюшен был плохо освещен, и лошадь, стоявшая в последнем деннике, была такая темная, что поначалу мне показалось, будто денник пуст. Потом в темноте блеснул глаз, конь переступил с ноги на ногу, и на гладком крупе сверкнул отблеск света.
Конь был черный. Совсем как Энерджайз.
Сперва я присмотрелся к нему потому, что он был черный, а потом, когда разглядел его получше, с удивлением понял, что он действительно очень похож на Энерджайза. Очень похож.
Благодаря этому сходству идея, которую я давно вынашивал, наконец оформилась окончательно. Я с трудом сдержал смех. Эта лошадь — дар богов, а дареному коню в зубы не смотрят...
— Что вы тут нашли? — добродушно спросил подошедший Уоррен.
— У меня дома стиплер — точно такой же. Уоррен посмотрел на круглый ярлык, прилепленный на круп лошади. Номер шестьдесят два.
— Номер шестьдесят два... — пробормотал он, листая каталог — Вот он. Черный Огонь, пятилетний мерин. Хм...
Он быстро просмотрел все, что говорилось о достижениях и родословной коня.
— Довольно никчемный конь. И, похоже, всегда был такой.
— Жаль.
— Ага. — Уоррен отвернулся. — А вот тут есть ужасно славный рыжий жеребчик...
— Уоррен, нет! — с отчаянием воскликнула Минти. Мы вернулись назад, посмотреть на жеребчика. Уоррен разбирался в лошадях не лучше моего. Кроме того, первое, что я прочел в каталоге, — это недвусмысленное предупреждение аукционеров, что администрация не гарантирует качества покупки. Другими словами, если купишь хромого ублюдка — сам дурак.
— Не обращайте внимания! — жизнерадостно сказал Уоррен. — Пока вы не забрали купленную лошадь, вы можете обратиться к ветеринару, чтобы он ее осмотрел, и, если что-то будет не так, вы можете расторгнуть сделку. Только это надо сделать в течение суток.
— Это хорошо...
— Конечно! Можно даже рентген сделать. Битые колени видны на рентгеновских снимках. Такие лошади могут ходить и выглядеть вполне здоровыми, но в скачках они, разумеется, участвовать не могут.
— Так что же такое битые колени? — насмешливо вздохнула Элли.
— Трещины и ушибы в коленном суставе.
— Это от падения? — предположила Элли.
— Нет! — добродушно рассмеялся Уоррен. — От того, что лошадь слишком много гоняли галопом по неровному грунту.
Я снова позаимствовал у Уоррена каталог, чтобы внимательнее ознакомиться с правилами, и обнаружил, что ветеринарному осмотру в течение суток подлежат только племенные кобылы, что на покупки Уоррена не распространяется. Я осторожно сообщил об этом Уоррену.
— Тут сказано, — заметил я нейтральным тоном, — что разумно попросить ветеринара осмотреть лошадь до покупки. Потом уже поздно.
— Да? — Уоррен взял каталог и вгляделся в мелкий шрифт. — Да, похоже, вы правы. Эта новость его не обескуражила.
— Вот видите, как просто попасть впросак на аукционе!
— Надеюсь, ты об этом не забудешь, — многозначительно сказала Минти.
Уоррен, похоже, на самом деле несколько охладел к мысли о покупке рыжего жеребчика. А я вернулся назад, чтобы еще раз взглянуть на Черного Огня, и обнаружил юношу в джинсах и грязной, провонявшей потом рубахе, который заносил в денник ведро с водой.
— Это ваша лошадь? — спросил я.
— Не-а. Я просто конюх.
— Что он делает чаще, кусается или лягается? Парень ухмыльнулся.
— По-моему, он чересчур ленив что для того, что для другого.
— А не могли бы вы вывести его из этого темного денника, чтобы я осмотрел его при свете?
— Конечно!
Парень отвязал недоуздок от кольца и вывел Черного Огня на центральную аллею, где ряд электрических фонарей уныло освещал длинное здание конюшни.
— Вот, смотрите, — сказал он, заставив лошадь встать так, словно ее должны были фотографировать. — Недурен, а?
— На вид — да, — согласился я.
Я придирчиво осмотрел коня, ища различия. Но он был точно такой же. Тот же рост, те же изящные формы, та же немного щучья голова. И весь черный как уголь. Я подошел и похлопал его. Конь перенес это стоически. Может, он и вправду такой смирный. А может, это транквилизаторы.
У большинства лошадей на голове и на шее шерсть образует завитки. Количество и форма завитков вписывается в паспорт как отличительный признак. У Энерджайза завитков не было вообще. У Паделлика тоже. Я внимательно осмотрел лоб, шею и плечи Черного Огня, провел пальцами по шкуре. Насколько я мог видеть при этом тусклом освещении и чувствовать на ощупь, у него тоже не было завитков.
— Спасибо большое, — сказал я юноше, отходя от лошади.
Парень посмотрел на меня с удивлением.
— Вы что, не станете щупать ему ноги и смотреть зубы?
— А что, с ними что-то не так?
— Да вроде нет...
— Ну, тогда и возиться не стоит, — сказал я. Про то, что, даже если бы я их и осмотрел, я бы мало что понял, я говорить не стал. Мы и так оба это понимали.
— А есть ли у него вытатуированный номер на нижней губе? — спросил я.
— Да, конечно! — от удивления у парнишки брови стали домиком, как у клоуна. — Его вытатуировали после его первой скачки.
— И какой номер?
— Да я не знаю...
Судя по его тону, ему и не полагалось знать таких вещей. И вообще, человек в здравом уме такими пустяками интересоваться не станет...
— Посмотрите, пожалуйста.
— Ну ладно...
Парень пожал плечами и с ловкостью опытного человека открыл коню рот и оттянул нижнюю губу.
— Насколько я вижу, тут стоит буква F, шестерка и еще какие-то цифры. Здесь темновато, и потом, через некоторое время татуировка размывается, а этому другу уже пять лет, стало быть, татуировке целых три года...
— Все равно спасибо.
— Не за что.
Парень сунул в карман предложенную мною пятерку и отвел Черного Огня, вовсе не отличавшегося огненным темпераментом, обратно в денник.
Я обернулся и увидел, что Элли, Уоррен и Минти выстроились в ряд и наблюдают за мной. Элли и Минти снисходительно улыбались мужским причудам, а Уоррен качал головой.
— Эта лошадь за три года участия в скачках выиграла всего девять тысяч триста долларов, — сказал он. — Он даже не окупает своего содержания.
Он протянул мне каталог, раскрытый на странице, где говорилось о Черном Огне. Я взял его и прочел про себя довольно жалкий список побед Черного Огня.
«В два года — призовых мест не занимал. В три — три победы, четыре третьих места. В четыре — два третьих места. Итого: три победы, шесть третьих мест. Общая сумма выигрышей — 9326 долларов».
В трехлетнем возрасте он делал кое-какие успехи, но только в малопрестижных скачках. Я вернул каталог Уоррену, улыбнулся, поблагодарил его, и мы не спеша двинулись к следующей конюшне. Когда даже Уоррену надоело разглядывать лошадей в денниках, мы ушли из конюшен и принялись смотреть, как на маленький выводной круг, обнесенный деревянной изгородью, выводят первых лошадей.
Круг освещали расставленные вдоль ограды фонари, подкрепленные прожекторами, спрятанными в кронах деревьев. Внутри, точно на сцене, кучки людей лихорадочно наводили окончательный лоск на своих питомцев, надеясь вытрясти побольше денег из неопытных покупателей. У некоторых лошадей гривы были украшены рядами ярких шерстяных помпонов, спускавшихся от ушей к холке, словно в цирке. Лот номер один, великолепно смотревшийся в алых помпонах, картинно вскинул длинную гнедую голову и заржал.
Я сказал Элли и семейству Барбо, что через минуту вернусь, и оставил их у ограды. После пары вопросов и одного неверного ответа я наконец нашел переполненную контору аукционистов, расположенную в том же здании, что и арена аукциона.
— Свидетельство от ветеринара? Пожалуйста. Оплата вперед. Если не хотите ждать, подойдите через полчаса.
Я расплатился и вернулся к своим. Уоррен как раз решил, что пора освежиться, и мы некоторое время простояли в теплой ночи рядом с одним из баров, попивая «Бакарди» и кока-колу из бумажных стаканчиков.
Из десятка распахнутых дверей и окон круглого здания аукциона лился наружу яркий свет. Внутри ряды брезентовых стульев начинали заполняться народом, на трибуне в центре зала аукционисты готовились к вечерним торгам. Мы допили свои напитки, культурно сунули стаканчики в урну и отправились вместе со всей толпой глазеть на зрелище.
Номер один гарцевал вдоль барьера вокруг трибуны, изящно кивая своими помпонами. Аукционист принялся нараспев расхваливать и превозносить достоинства коня. Поначалу, пока ухо не привыкло, я ничего не понимал. Номер один пошел за пять тысяч долларов. Уоррен сказал, что цены будут низкие из-за тяжелой экономической ситуации.
Лошади выходили и уходили. Когда номер пятнадцать, в оранжевых помпонах, был продан за сумму, вызвавшую в толпе возбужденное перешептывание, я потихоньку пробрался в офис и обнаружил там самого ветеринара, раздававшего свои справки другим покупателям.
— Номер шестьдесят два? — переспросил он. — Конечно. Сейчас поищу.
Он перевернул пару страниц в блокноте.
— Вот он. Темно-гнедой мерин, верно?
— Черный, — сказал я.
— Нет-нет! Никогда не говорите про лошадь, что она черная, это дурная примета, — ветеринар коротко улыбнулся. Это был деловитый человек средних лет, похожий на клерка. — Пять лет. Здоровье в полном порядке.
Он захлопнул блокнот и обернулся к следующему клиенту.
— Как, и все? — с недоумением спросил я.
— Конечно, — коротко ответил он. — Шумов в сердце нет, ноги прохладные, зубы соответствуют возрасту, глаза нормальные, шаг нормальный, рысь правильная. Растянутых сухожилий и повреждений суставов нет.
— Спасибо, — сказал я.
— Пожалуйста.
— Его что, накачали транквилизаторами? Ветеринар внимательно взглянул на меня, потом улыбнулся.
— Наверно. Скорее всего, ацепромазином.
— Это всегда так делают, или он может оказаться норовистым?
— Вряд ли ему дали слишком много. Полагаю, с ним все в порядке.
— Еще раз спасибо.
Я вернулся на аукцион как раз вовремя, чтобы увидеть, как Уоррен ерзает на месте, наблюдая за продажей рыжего жеребчика. Когда цена поднялась до пятнадцати тысяч, Минти буквально схватила его за руки и сказала, чтобы он не делал глупостей — Но он должен быть здоровым, — протестовал Уоррен, — иначе бы за него не давали таких денег!
После тридцати секунд ожесточенного торга жеребчик пошел с молотка за двадцать пять тысяч. Уоррен весь вечер ворчал по этому поводу. Минти успокоилась, словно ей только что удалось провести свой корабль через опасные рифы, и сказала, что ей хочется подышать свежим воздухом. Мы вышли наружу и снова прислонились к ограде выводного круга.
На аукционе было несколько англичан. Люди, которых я знал и которые знали меня. Не близкие друзья, всего лишь случайные знакомые. Но они непременно обратят внимание, если я сделаю что-то неожиданное.
Я небрежно обернулся к Уоррену.
— Все мои деньги — в Нью-Йорке, — сказал я. — Я могу получить их завтра. Не одолжите ли мне некоторую сумму до завтра?
— Конечно! — добродушно ответил Уоррен и полез за бумажником. — А сколько вам надо?
— Столько, чтобы хватило на того черного мерина.
— Чего? — рука Уоррена застыла в воздухе, и глаза его расширились.
— Не купите ли его для меня?
— Вы шутите!
— Нет.
Уоррен обратился за помощью к Элли:
— Он что, серьезно?
— Он сумасшедший, он на все способен, — ответила Элли.
— Вот именно, — сказал Уоррен. — Это же сумасшествие! Покупать совершенно бесполезную лошадь только потому, что он похож на вашего стиплера!
Элли внезапно поняла, что к чему. Она весело улыбнулась и спросила:
— И что же ты собираешься с ним делать? Я поцеловал ее в лоб и сказал:
— Увидишь.
Глава 10
Уоррен с превеликим удовольствием приобрел Черного Огня за четыре тысячи шестьсот долларов. Он сам вел торг, сам расписался в документах, сам расплатился Все с тем же неколебимым добродушием он договорился о том, чтобы коня немедленно забрали из Хайалиа и переправили в Англию самолетом.
— Развлекается, — проворчала Минти. Хорошее настроение Уоррена продержалось всю дорогу до Садового острова. Он подкрепил его несколькими рюмочками виски.
— Вы, конечно, купили дерьмо, — весело говорил он. — Но, знаете ли, давненько я так не веселился! А вы видели, какая физиономия была у того мужика, у которого я его перехватил? Он-то надеялся купить его за тысячу! — Уоррен хихикнул. — На четырех пятистах он скис. Он же видел, что я готов поднимать цену до бесконечности!
Минти заметила, чтобы он радовался, пока можно, — теперь ему очень долго не придется покупать новых лошадей. А Элли пошла проводить меня до двери. Мы некоторое время постояли в темноте рядом, совсем близко.
— Один день прошел. Осталось еще три, — сказала она.
— Лошадей больше не будет, — пообещал я.
— Хорошо.
— И людей тоже поменьше. Пауза. Потом снова:
— Хорошо.
Я улыбнулся, поцеловал Элли на прощание и подтолкнул ее к двери, от греха подальше, пока мои благие намерения не переросли в старое доброе вожделение. Самый верный способ потерять ее — это пытаться чего-то добиться от нее силой.
Она предложила отправиться на знаменитые флоридские рифы, искупаться и устроить пикничок. Мы поехали на «Импале». В багажнике лежала коробка, набитая всякими вкусностями. А впереди полыхал Тропик Рака.
Шоссе, ведущее к Западным рифам, шло через множество дамб и мелких островков. Пальмы, песчаные дюны, сверкающее море, чахлая травка. Строений немного. Выбеленные солнцем деревянные хижины, деревянные причалы, рыбацкие лодки. Высокое небо, горячее солнце, безбрежное море. И еще экскурсионные автобусы и шумные семейства в фургончиках, с мамашами в непременных розовых пластмассовых бигуди.
Уоррен рассказал Элли, как добраться до одного из крошечных островков, куда он обычно ездил удить рыбу. Приехав на место, мы свернули с шоссе на пыльную боковую дорогу — обычный проселок. За двумя наклонившимися пальмами дорога внезапно обрывалась, и дальше вела только пешеходная тропа, ведущая через дюны и кочки жесткой травы к морю. Мы взяли с собой коробку с едой и пошли по тропе. Через некоторое время мы неожиданно вышли к маленькой песчаной ложбинке, откуда не было видно ни машины, ни дороги.
— Это Ястребиный пролив, — сказала Элли, указывая на море.
— Что-то ни одного ястреба не видно.
— Ты думаешь, в Панамском канале плавают панамы? Элли сняла свободное белое платье, в котором она ехала, и бросила его на песок. Под платьем оказалось бело-голубое бикини, а под бикини — нежное, медового цвета тело.
Тело немедленно плюхнулось в море. Я стянул рубашку и брюки и последовал за ней. Мы бултыхались в прохладной воде, и это было чудесно.
— А почему на этих островках никто не живет? — спросил я.
— Большинство из них слишком маленькие. Пресной воды нет. Ураганы опять же. Это сейчас тут так хорошо. А летом ужасно жарко и жуткие шторма.
Слабый ветерок едва шевелил макушки пальм. Мы поплескались на мелководье и вернулись по пляжу в уютную теплую ложбинку. По дороге Элли непрерывно читала мне лекцию о черепахах, акулах и тунцах. Наконец до меня дошло, что она болтает потому, что чувствует себя неловко.
Я порылся в кармане пиджака и достал двадцатидолларовую купюру.
— На автобус до дома, — сказал я, протягивая ей деньги.
Она рассмеялась несколько нервозно.
— У меня еще есть те деньги, что ты прислал из Англии.
— Ты их захватила?
Она улыбнулась, покачала головой, взяла бумажку, свернула ее и сунула за мокрый лифчик купальника.
— Не потеряется, — сказала она будничным тоном. — Как насчет водки с мартини?
Она захватила с собой напитки, лед и все прочее. Солнце в должный срок сдвинулось еще на тридцать градусов к западу. Я лениво развалился на песке, наслаждаясь солнышком, а Элли сложила пустую посуду в коробку и пошла мыть ложки.
— Элли!
— А?
— Как насчет того, чтобы теперь?.. Она перестала хлопотать. Села на пятки. Откинула волосы со лба и наконец взглянула мне в лицо.
— Присядь здесь, — осторожно предложил я, похлопав по песку рядом с собой. Она села. Ничего страшного.
— Ты ведь уже занималась этим раньше, — сказал я, констатируя факт.
— Да... но...
— Что «но»?
— На самом деле, мне не понравилось.
— Почему?
— Не знаю. Наверно, мне парень не очень нравился.
— Так какого же черта ты с ним спала?
— Можно подумать, все так просто! Я училась в колледже, там это считалось вроде как обязательным. Это было три года назад, тянулось почти все лето. С тех пор я этим не занималась. Не то чтобы боялась, но я боялась, что... что это будет нечестно...
Она остановилась.
— Ты можешь в любое время сесть на автобус, — напомнил я.
Она улыбнулась и постепенно улеглась рядом со мной. Я знал, что она не привезла бы меня в это уединенное место, если бы не хотела по крайней мере попробовать. Но, ввиду того что она сказала, одного согласия тут мало. Если она не получит удовольствия, не стоило и начинать.
Я не торопился, давая ей время подумать. Прикосновение. Поцелуй. Нетребовательное поглаживание. Она ровно дышала носом. Она доверяла мне, но возбуждения не испытывала.
— Разденемся? — предложил я. — Все равно никто нас здесь не увидит.
— Ладно...
Она расстегнула верх бикини, сложила его поверх двадцатидолларовой бумажки и положила на песок рядом с собой. За верхом последовали трусики. Потом она села, обняв руками колени и глядя на море.
— Ну, давай попробуем! — сказал я, бросив свои плавки рядом с ее вещами. — Это, конечно, хуже смерти, но все же не так плохо.
Она рассмеялась — на этот раз от души — и легла рядом со мной. Похоже, она наконец решилась сделать все, что в ее силах, даже если это не доставит ей особого удовольствия. Но через некоторое время она непроизвольно вздрогнула от наслаждения. А потом все было не просто нормально, но хорошо, и хорошо весьма.
— О господи! — сказала она потом, наполовину смеясь, наполовину задыхаясь. — Я и не знала...
— Чего не знала? — спросил я, лениво укладываясь рядом с ней.
— Тот парень, в колледже... он был неуклюжий. И слишком торопливый.
Элли протянула руку, пошарила в складках лифчика и достала двадцатидолларовую бумажку.
Она помахала ею в воздухе, потом рассмеялась, разжала пальцы, и ветер унес деньги по пляжу.