Смерть на Ниле Кристи Агата

27

Едва дверь за ними закрылась, Пуаро виновато посмотрел на Рэйса. Полковник хмуро отвел глаза.

– Друг мой, я надеюсь, вы не сердитесь на меня за то, что я поступил не совсем по правилам, – говорил Пуаро, словно извиняясь.

– Для меня превыше всего человеческое счастье.

– Но до моего несчастья вам нет никакого дела, – сказал Рэйс.

– Мне было так жаль Розали, а она любит Тима Аллертона, они подходят друг другу. В ней есть твердость, которой не хватает ему. И его матери она нравится, так что все в порядке.

– Короче говоря, этот брак был устроен богом и Эркюлем Пуаро.

– Он вдруг широко улыбнулся:

– Я уверен, с этого дня Тим станет честным человеком и никогда не свернет с прямой дороги. Но почему вы так скверно обращаетесь со мной? Я терпеливый человек, однако любому терпению бывает конец. Скажите, вы знаете, кто совершил три убийства?

– Знаю.

– Тогда к чему эти хождения вокруг да около?

– Вы думаете, я просто забавляюсь, когда разбираю все эти побочные истории? Не сердитесь, друг мой, это совсем не так. Однажды мне пришлось участвовать в археологической экспедиции – там я многому научился. В процессе раскопок, когда в земле находят интересный предмет, следует внимательно расчистить все вокруг. Я стараюсь убрать с пути все постороннее, чтобы увидеть истину – обнаженную, сияющую истину.

– Отлично, – сказал Рэйс, – давайте же, наконец, вашу обнаженную сияющую истину. Это не Пеннингтон, не Аллертон, я полагаю, это не Флитвуд, скажите, кто это?

– Друг мой, я готов назвать вам его имя.

В этот момент раздался стук в дверь. Рэйс выругался сквозь зубы. Вошли доктор Бесснер и Корнелия, которая была чем-то удручена.

– Ах, полковник Рэйс, – залепетала она, – мисс Бауэрс рассказала мне все про кузину Мэри. Как ужасно! Мисс Бауэрс боится ответственности, и поскольку я – член семьи, мне тоже следует знать. Ах, доктор Бесснер такой добрый, без него я бы совсем потеряла голову!

– Ну-ну! – скромно запротестовал доктор.

– Доктор объяснил, что клептомания – это болезнь, и он в своей клинике лечит от нее больных. Ах, но если в Нью-Йорке узнают! Что же будет со всеми нами!

– Не узнают, – утешил ее Рэйс, вздохнув.

– Мы никому не скажем. Нас интересует лишь то, что непосредственно связано с убийством.

– Правда?

– Корнелия захлопала в ладоши.

– Спасибо, а я так волновалась!

– У вас слишком нежное сердце, – сказал доктор Бесснер и ласково потрепал ее по плечу.

– У нее такая прекрасная душа.

– Корнелия, – вкрадчиво спросил Пуаро, – как поживает мсье Фергюсон.

Она покраснела.

– Я не вижусь с ним, но кузина Мэри переменила свое мнение о нем.

– А вы?

– Мне кажется, он ненормальный.

Пуаро обратился к доктору:

– Как здоровье вашего пациента?

– Ему гораздо лучше. У него на редкость здоровый организм, я бы сказал, бычье здоровье. Любой другой на его месте лежал бы в жару, бреду, лихорадке, а тут: пульс ровный, температура почти нормальная. Так что маленькая фрейлейн де Бельфорт немного успокоилась.

– Раз Дойлю лучше, – прервал его Рейс, – я, пожалуй, пойду к нему. Мне надо выяснить вопрос о телеграмме.

При упоминании о телеграмме доктор вдруг оживился.

– О, хо-хо! Дойль мне рассказал, очень смешно! Это была телеграмма про овощи, картошку, артишоки, бобы… Пардон?

– Господи!

– Рэйс подскочил на стуле.

– Так значит вот кто! Ричетти! Новый код анархистов в Южной Америке. Картошка обозначает автоматы, артишоки – взрывчатку и т. д. Ричетти такой же археолог, как я. Это человек весьма опасный. У него на счету много убийств. Готов поклясться, он убил и на этот раз. Мадам Дойль случайно открыла телеграмму, и он испугался, что она повторит при мне текст про овощи.

– Рэйс обернулся к Пуаро.

– Я прав? Ричетти и есть тот человек?

– Ричетти – вот «ваш парень», – сказал Пуаро.

– Мне с самого начала показалось, что тут не все чисто. Он слишком безупречно играл свою роль, в нем сплошная археология, ничего от человеческой личности.

– Он помолчал.

– Нет, Линнет Дойль убил не Ричетти. Теперь я могу признаться. «Первая часть» убийства (назовем это так) была мне ясна сразу. Сейчас мне ясна и «вторая часть». Теперь я вижу всю картину в целом. Однако у меня нет никаких доказательств. Я точно представляю себе, как все произошло. Но практически доказать ничего не могу. Я надеюсь, что убийца сознается.

Доктор Бесснер скептически пожал плечами.

– Ну, это было бы чудом.

– Но кто же он? – закричала Корнелия.

– Скажите нам!

28

– Мы с вами, мой друг, – Пуаро обратился к Рэйсу, – начали расследование, имея предвзятую концепцию. Мы считали, что преступление было совершено без предварительной подготовки, под влиянием минуты. Это преступление не было совершено внезапно. Наоборот. Все было выверено по секундам, и каждая деталь продумана самым тщательным образом, вплоть до того, что Эркюлю Пуаро подсыпали снотворное в бутылку с вином.

Если предположить, что меня усыпили, значит еще до семи часов тридцати минут, когда подали ужин, убийство было предрешено, а это, по предвзятой теории, казалось мне невозможным. Первый удар по ней был нанесен в тот момент, когда пистолет выловили в реке. Ведь если наша теория была правильной, преступник бы ни за что не выбрасывал пистолет…

Пуаро обернулся к Бесснеру:

– Вы, доктор, произвели осмотр тела Линнет Дойль и, очевидно, помните: кожа вокруг раны была обожжена, это значит, пистолет приложили прямо к виску.

– Совершенно верно, – подтвердил Бесснер.

– Осматривая бархатную накидку, в которую был завернут пистолет, я обнаружил, что через этот бархат, сложенный в несколько раз, стреляли, пытаясь заглушить звук выстрела. Но, если стреляли сквозь бархат, на коже жертвы не было бы следов ожога. Таким образом, выстрел, которым были убита Линнет Дойль, не мог быть сделан сквозь бархат. Рассмотрим второй, известный нам выстрел, которым Жаклина де Бельфорт ранила Дойля. Могла ли она стрелять сквозь бархат? Нет, конечно. Она стреляла в присутствии двух свидетелей, и мы знаем, как это произошло. Значит, был еще и третий выстрел, о котором нам ничего не известно.

Дал ее, в каюте Линнет Дойль я обнаружил две бутылочки с лаком для ногтей. Дамы часто меняют цвет лака, как вы все заметили, однако Линнет Дойль красила ногти только темно-красным лаком. На второй бутылочке была этикетка «Rose», то есть розовый. Бутылочка эта была пуста. Лишь на самом дне сохранилась капля жидкости, но не розовой, а ярко-красной. Я человек любопытный и не поленился понюхать обе жидкости. Первая имела обычный для лака запах грушевой эссенции. Вторая же пахла уксусом. Значит, это были красные чернила. Конечно, у мадам Дойль могли быть красные чернила, почему бы и нет? Но зачем держать их в бутылке из-под лака? И тут я вспомнил о носовом платке, в который был завернут пистолет. Красные чернила легко смываются, оставляя едва заметные пятна. Из всех этих незначительных улик у меня начинала складываться новая концепция. Но тут произошло событие, которое уничтожило все мои сомнения. Убийство Луизы Бурже… Оно было совершено при таких обстоятельствах, которые прямо и безошибочно указывали на шантаж. Помимо того, что у нее между пальцев застрял обрывок тысячной банкноты, я вспомнил весьма знаменательные слова, произнесенные ею сегодня утром. Слушайте внимательно, тут кульминация всего дела.

На мой вопрос, что она видела ночью, она ответила весьма странным образом: «Конечно, если бы у меня была бессонница и я поднялась бы по лестнице, тогда, возможно, я и увидела бы, как убийца, это чудовище, выходит из каюты мадам…» О чем говорят вам эти слова? Зачем ей понадобилась эта игра слов? Только по одной причине! Она обращалась к убийце, и, значит, убийца в это время находился среди нас. Но, кроме меня и полковника, в каюте присутствовало только два человека

– Симон Дойль и доктор Бесснер.

Доктор с ревом вскочил на ноги.

А! Что он такое говорит! Вы опять за своё? Опять? Но это беспрецедентно! Это же безобразие.

Успокойтесь! – сказал Пуаро сердито.

– Я рассказываю вам ход своих рассуждений, не будем переходить на личности.

– Вас ни в чем не обвиняют, – сказал полковник, стараясь сгладить неловкость.

Пуаро продолжал:

– Итак, повторяю, надо было выбрать между Симоном Дойлем и доктором Бесснером. Какие основания у доктора убивать Линнет Дойль? Насколько я знаю, никаких. Остается Симон Дойль? Но это невозможно! Множество свидетелей клятвенно заверяли, что Симон не выходил из салона до начала ссоры. После же ссоры он был ранен и не мог встать на ноги. Есть ли у меня свидетельства тому? Да, показания мадемуазель Робсон, Джима Фантора и Жаклины де Бельфорт относительно первой части вечера, и квалифицированное заключение доктора Бесснера и мадемуазель Бауэрс по второй. Ни те, ни другие свидетельства я не мог подвергать сомнению. Тогда получается, что виновен доктор Бесснер. Горничную зарезали хирургическим ножом, и это говорит против доктора. В то же время доктор сам указал нам на орудие убийства, а он мог этого не делать. И тут, друзья мои, возникает еще один неоспоримый факт. Намек Луизы Бурже не был адресован доктору, ведь с ним она могла переговорить в любой момент с глазу на глаз. Она обращалась к одному человеку, только к нему и ни к кому другому. Это был Симон Дойль. Ваш пациент ранен, находится под постоянным наблюдением. Возможно, ей больше не удастся попасть к нему, и поэтому она торопится использовать случай. Вспомните: она повернулась к нему и сказала: «Мсье, я взываю к вам – вы видите, что они со мной делают! Что мне сказать?» И он ответил: «Дитя мое, не глупите. Вы ничего не видели и не слышали, это всем ясно. Все в порядке. Я позабочусь о вас. Вы ни в чем не виноваты». Ей нужно было обещание, и она его получила.

Бесснер громко крякнул.

– Какая чушь! У человека сломана кость и пуля в ноге, а он шастает по пароходу и закалывает горничных. Я повторяю: Симон Дойль не мог выйти из каюты.

– Я знаю, – мягко прервал Пуаро.

– Вы совершенно правы. Это невозможно. Но тем не менее это так. Есть лишь одно логическое объяснение словам Луизы Бурже. И вот я вернулся к самому началу и продумал все события с новой точки зрения. Возможно ли, что до начала ссоры Симон Дойль выходил из салона, а остальные не заметили этого или забыли? Нет, по-моему, нет. Можно ли подвергнуть сомнению квалифицированное заключение доктора и медсестры? Нельзя. Но тут я вспомнил: между двумя этими показаниями существует промежуток во времени. Симон Дойль находился в салоне один в течение пяти минут. Свидетельство доктора относится лишь к тому, что произошло после этого пятиминутного перерыва. То, что происходило в течение этих пяти минут, казалось нам бесспорным, но так только казалось. Что в действительности видели свидетели.

Мадемуазель Робсон видела, как Жаклина де Бельфорт выстрелила из пистолета, как Симон Дойль упал в кресло, прижав платок к ноге, и как платок этот взмок и стал красным. Мсье Фантора услышал выстрел и увидел Дойля, прижимающего к ноге платок, испачканный красным. Что происходило дальше? Дойль весьма настойчиво просит увести из салона мадемуазель де Бельфорт и не оставлять ее одну. И лишь после этого, так он распорядился, Фантора должен привести к нему врача.

Мадемуазель Робсон и мсье Фантора уводят мадемуазель де Бельфорт и в течение последующих пяти минут заняты ею.

Каюты мадемуазель Бауэрс, доктора Бесснера и мадемуазель де Бельфорт расположены по левой стороне. Симону Дойлю требуется всего две минуты. Он достает пистолет из-под банкетки, снимает башмаки и бесшумно, как заяц, мчится по правой палубе в каюту своей жены. Та крепко спит, он крадется к ее постели и убивает выстрелом в висок. Затем оставляет на туалетном столике бутылочку из-под чернил и возвращается в салон. Здесь через бархатную накидку мисс Ван Скулер, которую накануне спрятал за креслом, он пускает пулю себе в ногу. От боли он падает на стул, который стоит у окна. Он находит в себе силы открыть окно и выбросить в Нил пистолет, завернутый в бархатную накидку, и предательский платок.

– Невероятно! – воскликнул Рэйс.

– Да, мой друг, это звучит не правдоподобно. Однако, вспомните показания Тима Аллертона. Он слышал звук откупориваемой бутылки и вслед за ним всплеск. Он также слышал, как кто-то пробежал по палубе мимо его каюты. Но никто не мог бежать по правой стороне палубы, в это время. Никто, кроме Симона Дойля.

– И все-таки это невозможно, – сказал Рэйс.

– Один человек не в состоянии в момент продумать такую массу деталей, тем более Дойль, ведь мы знаем, что он медленно соображает.

– Но очень быстро и точно действует!

– Это да. Все равно сам он не смог бы придумать такого.

– А он и не придумал этого сам. Тут-то мы с вами и запутались, друг мой. Нам представлялось, что это преступление было совершено под влиянием момента, на самом же деле это было совсем не так. Как я вам уже сказал, преступление было очень точно спланировано и продумано заранее. Бутылка красных чернил оказалась у Дойля не случайно. Нет, так было задумано. И не случайно у него был простой носовой платок. Жаклина де Бельфорт не случайно отшвырнула пистолет так, чтобы он закатился под банкетку, где валялся незамеченным до тех пор, пока не понадобился.

– Жаклина?

– Конечно, Симон и Жаклина – две половины одного яблока. Что дало Симону алиби? Выстрел Жаклины. Что дало алиби Жаклине? Симон, который настаивает, чтобы ее не оставляли одну. В них двоих вы найдете все качества, необходимые для такого сложного дела: холодный, расчетливый, трезвый ум Жаклины и способность действовать точно и быстро, присущую Симону.

И, наконец, спектакль, разыгранный в салоне. Там тоже все было отлично выверено по времени. Я получаю дозу снотворного. В качестве свидетеля выбирают мисс Робсон. Мисс де Бельфорт закатывает истерику, преувеличенно кается. Все это очень шумно и не случайно – шум должен заглушить звук выстрела. Жаклина утверждает, что она стреляла в Дойля. То же говорят и мисс Робсон и Фантора. Доктор осматривает Дойля и обнаруживает, что нога действительно прострелена. Придраться не к чему! У обоих прекрасные алиби, правда, добытые ценой риска и боли для Симона. Но тут уж ничего не сделаешь, рана должна была быть убедительной, такой, при которой он и в самом деле не мог передвигаться.

Но в этот момент появляется неожиданная помеха. Луиза Бурже не спала, она поднялась по трапу и увидела, как Симон вбежал в каюту Линнет. То, что произошло на следующий день, представить себе легко. Луиза требует денег и тем самым подписывает свой смертный приговор.

– Но мистер Дойль не мог ее убить! – возразила Корнелия.

– Нет, это убийство совершено вторым партнером.

Симон просит свидания с Жаклиной. Он даже просит меня оставить их наедине. Он сообщил ей о новой угрозе. Необходимо действовать немедленно. Симон знал, где доктор держит свои скальпели. После убийства Луизы скальпель вернули на место, а Жаклина де Бельфорт с большим опозданием является к обеду.

Но опять неудача: мадам Оттерборн видела, как Жаклина входила в каюту Луизы Бурже. Пылая от гнева, она является к Симону с этим сообщением. Жаклина – убийца. Вспомните, каким злобным криком встретил Симон бедную женщину. Мы тогда подумали: нервы. Но дверь была открыта, и Симон тем самым предупреждал свою подругу о новой опасности. Она услышала, поняла и, как молния, ринулась на защиту. Она вспомнила про револьвер Пеннингтона, и вот револьвер у нее. Притаившись за дверью, она слушает разговор в каюте и в решающий момент стреляет. Жаклина отлично стреляет, она сама мне однажды похвасталась и не напрасно.

После третьего убийства я обратил внимание присутствующих, что преступник мог скрыться тремя способами. Он мог обогнуть корму (в таком случае убийцей был Тим Аллертон), пойти вдоль палубы (менее всего вероятно) или просто нырнуть в свою каюту. Каюта Жаклины всего через одну от каюты доктора. Ей нужно было только бросить револьвер, войти в каюту и лечь на постель. Рискованно, но иного выхода не было.

Наступило молчание. Первым заговорил Рэйс:

– Куда же делась первая пуля, которую Жаклина пустила в Дойля?

– Я думаю, она попала в стол. В столе есть свежая царапина. Наверное, Дойль успел вытащить пулю перочинным ножом и выкинуть ее в окно.

Корнелия шумно вздохнула.

– Они все учли! Ужасно.

Пуаро молчал. Но глаза его говорили: «Вы ошибаетесь. Они не учли Эркюля Пуаро!» Вслух он сказал:

– А сейчас, доктор, нам надо побеседовать с вашим пациентом.

29

Поздно вечером Эркюль Пуаро подошел к двери каюты и постучал.

– Войдите, – ответили ему.

Жаклина де Бельфорт была не одна, высокая красивая стюардесса следила за ней. Жаклина задумчиво смотрела на Пуаро, показала на стюардессу:

– Можно, она уйдет.

Пуаро кивнул женщине, и та удалилась. Он подвинул стул поближе к Жаклине и сел. Оба молчали. Пуаро был грустен. Первой нарушила молчание девушка:

– Что ж, – сказала она, – вот и конец Вы оказались слишком умны для нас, мсье Пуаро.

Он вздохнул, сел поудобнее, хрустнул пальцами и молчал.

– Но все-таки, – задумчиво заговорила она, – у вас не хватает доказательств. Вы, разумеется, правы, но если бы мы попытались вас запутать…

– Нет, мадемуазель, вам бы это не удалось. Все могло произойти только так.

– Да, и это понятно человеку, мыслящему логично, но для присяжных ваша версия не прозвучит убедительно. Ах, теперь уже ничего не поделаешь! Вы обрушились на Симона, и он тотчас же раскололся, как орех. Он потерял голову, бедная моя овечка, и во всем сознался.

– Она покачала головой.

– Он не умеет проигрывать.

– Зато вы, мадемуазель, умеете.

Она вдруг засмеялась, странно, вызывающе и весело.

– О да, терять я умею. Не надо, мсье Пуаро, не огорчайтесь, не грустите обо мне. Ведь вы грустите, вам жаль меня, правда?

– Да, мадемуазель.

– Но вы не отпустите меня? Вам такое даже не пришло в голову.

Эркюль Пуаро спокойно ответил:

– Нет.

– Хотите, я расскажу все с самого начала?

– Если вы можете, мадемуазель.

– Да, мне хочется. Знаете, все очень просто. Мы с Симоном любили друг друга…

– Она проговорила это будничным тоном, но Пуаро почувствовал, как это ей важно.

– И для вас, – подсказал он, – было достаточно просто любить, для него же этого оказалось мало.

– Да, но вы не до конца понимаете Симона. Он всегда хотел иметь деньги, безнадежно хотел. Ему нравится все то, что достается вместе с деньгами – лошади, яхты, машины, красивые вещи. Но ему не суждено было их иметь. А Симон такой простодушный. Он, как ребенок, понимаете, уж если что захочет, то до смерти. Но все равно, никогда ему в голову не приходило жениться на богатой. А потом мы встретились, и все было решено между нами. Мы только не представляли себе, каким образом нам удастся пожениться. У него была приличная работа, но он ее потерял. Он попытался что-то там подделать, и его сразу уличили. Он остался без работы, и тут я подумала о Линнет и новом поместье. Я бросилась к ней. Поверьте, мсье Пуаро, я любила Линнет, по-настоящему любила. Она была моим лучшим другом, и я представить себе не могла, что между нами когда-нибудь вспыхнет вражда. Она была богата, и я думала: какая она счастливая. Для нас с Симоном было очень важно получить для него это место. И она так мило согласилась и велела привезти его к ней. В тот вечер вы и увидели нас в ресторане «Шезматант». Мы устроили пир, хотя нам это было совсем не по карману, – она вздохнула, помолчала, а потом снова заговорила:

– То, что я сейчас скажу, чистейшая правда, мсье Пуаро. Линнет умерла, но это ничего не меняет. Поэтому мне даже не жаль ее. Она сделала все, чтобы отобрать у меня Симона. Это чистейшая правда! Мне кажется, она даже не подумала обо мне. Я была ей другом, но ей было наплевать. Она очертя голову ринулась к Симону. А ему она ничуть не нравилась. Я говорила вам про блеск и ореол. Это все чепуха. Ему она была не нужна. Он находил ее хорошенькой, но очень высокомерной. Он терпеть не может высокомерных женщин. Ему было жутко неловко с нею. Однако мысль о ее деньгах появилась у него.

Я все поняла, разумеется… и однажды предложила: почему бы ему не расстаться со мной и не жениться на Линнет. Сначала он и слушать не хотел. Ему нужны деньги, но не от богатой жены, которая станет выдавать ему на расходы. А кроме того, сказал он, ему не нужен никто, кроме меня. Но однажды я почувствовала, как у него в уме зародилась эта идея, в глазах появился странный блеск, и он сказал: «Если бы мне повезло и я бы женился на ней, а потом бы она умерла и оставила мне все свои денежки…»

И он все чаще говорил об этом, то так, то этак, и как бы было здорово, если бы Линнет умерла. Я возмутилась, и он замолчал. Но однажды я увидела у него книжку про отравления, он засмеялся и сказал, что такая возможность бывает только раз и что, может быть, больше никогда не удастся ему даже увидеть столько денег.

Он принял решение, а я испугалась. Понимаете, он ведь не сумел бы. Он совсем дитя, и никакого воображения. Он бы просто отравил ее. Ведь он привык, что ему все сходит с рук. Ну и мне пришлось вмешаться в это дело и помочь ему. Я стала думать и думать и придумывать план. Нужно было найти такой ход, чтобы получилось двойное алиби, то есть Симон и я – мы обвиним друг друга, и тем самым реабилитируем себя.

Мы очень тщательно все продумали, но он вдруг проявил инициативу и написал кровью на стене эту дурацкую букву «Ж». Вот такая мелодрама в его вкусе.

– Да, – Пуаро кивнул головой, – не ваша вина, что у Луизы Бурже была бессонница… А дальше, мадемуазель.

Она прямо посмотрела ему в глаза.

– Да, – сказала она.

– Дальше страшно, не правда ли? Самой не верится – неужели это я? Вот это как – открыть сердце злу…

Луиза дала понять Симону, что ей все известно. По просьбе Симона вы привели меня. Как только мы остались одни, он объяснил мне, что надо делать. Если бы вы знали, как мне было страшно, смертельно страшно… Значит, вот она, расплата за убийство. Мы с Симоном были в безопасности, в полной безопасности, и вдруг эта проклятая шантажистка.

Я прикинулась покорной, униженной и понесла их ей, все деньги, которые нам удалось собрать. Но когда она стала их пересчитывать, я…

И опять неудача! Меня заметила миссис Оттерборн. Она с победоносным видом выкатилась на палубу и отправилась разыскивать вас. Мне некогда было раздумывать. Я метнулась за ней, как ветер. Опять мы оказались на волоске от гибели, у меня не было другого выхода…

Она снова замолкла, потом добавила:

– Очевидно, стюардесса следит, чтобы я не повесилась или не проглотила яд, как это делается в романах. Не волнуйтесь. Я так не поступлю.

Пуаро встал.

30

Рано на рассвете «Карнак» подходил к Шелалу. Мрачные скалы подступали к самой воде. «Какое мрачное место», – подумал Пуаро.

К нему подошел Рэйс.

– Ну вот, – сказал он.

– Наша работа закончена.

Я обо всем договорился. Ричетти уведут с парохода первым. Рад, что нам удалось его поймать.

– Ничего удивительного, – сказал Пуаро.

– Преступники такого типа тщеславны, как дети, если их гордость задета, они лопаются, как мыльные пузыри.

– Дойль заслужил виселицу, – сказал Рэйс. Пуаро покачал головой.

– Говорят, любовь все оправдывает, все, но это неверно. Женщины, которые способны любить, как Жаклина, – опасны. В первый раз, когда я увидел их вместе, я подумал: «Эта малышка слишком любит его!» – и был прав.

К ним подошла Корнелия Робсон.

– Вот мы и приехали!

– Она помолчала.

– Я была у нее.

– У мадемуазель де Бельфорт?

– Да, я подумала, как ужасно сидеть взаперти под надзором стюардессы. Наверное, кузина Мэри вне себя от злости.

К ним торжественно приближалась мисс Ван Скулер.

– Корнелия, – гневно провозгласила она, – вы поступили возмутительно. Я немедленно отсылаю вас домой.