Дерзкая галичанка Куманяева Наина

Олег Аркадьевич Диргачёв – 28 лет, мичман Морского министерства

Елена Матвеевна – 52 года, его мать

Ганна Веселовская – ее крестница из Бессарабии

Константин Михайлович Веселовский – ее отец

Джорджо Траминеску – его торговый агент

Ванда Звягловская – авантюристка

Князь Станислав Сергеевич Поройцев – действ. тайный советник, один из начальников Олега

Барон Этьен де Ленжевен – эмигрант, лейтенант на службе в Морском министерстве

Брундукова Софья Петровна – приятельница Диргачёвых

Маланья Сергеевна (Мелани) – ее дочь

Марья Болеславна – знатная дама

Глава 1

С-Петербург, август 1811 года

Погода в этот день не радовала, и Елена Матвеевна чувствовала какую-то смутную тревогу, сидя в своем элегантном Золотом Салоне на втором этаже в особнячке на Фонтанке. В последний год, который прошел со дня пропажи мужа, ее все чаще стали посещать философские мысли. Особняк был очень уютным, но стремительно ветшал в немалой степени потому, что за ним не было ухода. Он также остро переживал утрату хозяина: капитан Аркадий Диргачев делал стремительную карьеру по военно-морской части, он служил под начальством старого курилки Ханыкова, однако в разгар войны злой рок послал его дряхлую посудину на отмель, и англичане попросту расстреляли из пушек беззащитного левиафана. Несколько человек пленили, а капитана Диргачёва так и не нашли. Елена Матвеевна отказалась служить по нему заупокойную службу и покорно ждала супруга, как и обещала ровно три года. Но теперь, в возрасте пятидесяти двух лет от ее красоты остались лишь воспоминания. Некогда золотистые локоны потеряли живой блеск и поседели, а щеки, напоминавшие в юности лепестки роз, постепенно увяли, и лишь в слегка потускневшей синеве глаз задержалась былая красота.

Она наблюдала, как ее сын разорвал на мелкие кусочки какое-то совершенно невинное письмо и отшвырнул клочки, снежинками опустившиеся на столик у дивана. Похоже, он тоже сегодня не находил себе места. Ольга Матвеевна не могла понять причин столь кислого выражения на лице своего сына, ведь приближалось открытие очередного Сезона, периода, который нес с собой массу веселья и развлечений.

– Ты совершенно не прав, Олег, – сказала Ольга Матвеевна. – Как бы она пред тобой ни провинилась, это всего лишь бумага, бессловесное существо и не заслужила с твоей стороны столь свирепых чувств.

– Это, maman, – заявил Олег Аркадьевич, – самая подлая, злобная и изощренная бумага из тех, какие только видывал свет с той поры, как Иуда кропал свой донос на Спасителя.

– Бог с тобой, Олеженька! – вздрогнула Ольга Матвеевна, – да что же это ты такое пишешь?

– Докладную этому пройдохе-французишке про то, как изничтожить русских моряков без ущерба для его личного кармана…

Олег Аркадьевич хандрил с того самого момента, как ему отказали в присвоении очередного чина. Он, как и все вокруг, считал, что тридцать лет – весьма неподходящий возраст для мичмана, пора было либо становиться лейтенантом, либо выходить в отставку. Однако после бесславного окончания шведской компании русский балтийский флот существовал лишь на бумаге, а с того момента, как по кулуарам разнеслось вылетевшее из высочайших уст словечко «мнимый», совершенно оскорбительное для флота, и все ассигнования, испрашиваемые морским министерством неизменно урезались. Все попытки Олега Аркадьевича получить назначение на какое-либо судно также таяли, подобно щепкам в камине, ибо кораблей не было и в половину потребного для флота количестве, и офицеров там был перебор, новые суда не строились, а недостроенные гнили на стапелях и превращались в дрова.

Ольга Матвеевна все лето до глубокой осени проводила в их крохотном поместьице, в большей степени даже хуторке под Рязанью, а на сезоны приезжала в столицу, где исправно таскалась по всем приемам и таскала за собой сынка, твердо решив сделать ему хоть какую-либо партию, раз уж он сам себя обеспечить женой не в состоянии.

Может быть, в этом году не стоило приезжать так рано, но Ольге Матвеевне не терпелось женить Олега и тем самым хоть ненадолго избавиться от безрадостных дум о муже. Ради этой великой цели можно было потерпеть и нетопленые комнаты, и насмешливые взгляды, бросаемые на нее в салонах. Тем более, сам он явно предпочитает компании игроков и пропойц представителям высшего петербургского общества.

Олег Аркадьевич снова взялся за перо. Маркиз де Треверсе^[1] специально отпустил его со службы для того, чтобы он со спокойной и ясной головой расписал новые мероприятия по сокращению флотских должностей. При этом часть плотницких, мичманских и лейтенантских окладов щедро перераспределялась между руководителями министерства.

– Послушай, Олежек, – обратилась Елена Матвеевна к сыну, желая приободрить его. – Ты не забыл, что дочь кузена Константина приезжает на днях? Отец так хотел, чтобы вы с ней встретились. Скажу тебе честно, он лелеял мысль о том, чтобы ты и она… она и ты, словом… – Она шмыгнула носом.

Странно, но это замечание заставило Олега Аркадьевича лишь плотнее сжать тонкую линию губ. Эта привычка всегда казалась матери малопривлекательной. Она раздраженно повела бровью и, немного подумав, добавила:

– Когда же нам ожидать ее? Письмо от кузена шло два месяца. Это, конечно, не его вина, но все же…

– Смотря каким путем она отправилась, маменька, – отвечал Олег Аркадьевич, отложив перо и подойдя к висевшему на стене, занимая почти всю ее верхнюю половину атласу. – Если бы она пустилась тарантасом из своей Бессарабии да через Киев, то была бы с нами уже две недели как. А ежели она морем отправилась через Гибралтар до вокруг всея Европы, то… аккурат к весне будет. А с чего это он решил девицу к нам отправить? Вена от него поближе будет, да и Париж недалече.

– Ну… – помедлив отвечала Елена Матвеевна, – ты и сам понимаешь, как к нам турки там относятся. Если отправил он к нам свою сиротинушку, то не от хорошей жизни, а никак оттого, что опасался, как бы она в сераль к какому-нибудь паше не угодила.

– Или чтобы она сама своему папаше в серале время проводить не мешала.

Одно время вокруг семьи Диргачёвых бродили слухи о женитьбе кузена Константина на какой-то наложнице из сераля турецкого паши, но ввиду того, что должность он в Бесарабии занимал совершенно незначительную, слухи эти вскоре утихли сами собой.

– Однако, – внимательно рассмотрев карту вдруг заявила Елена Матвеевна, – она ведь может и не через Гибралтар, а посуху по Европе к нам доехать.

– Maman, в Европе хозяйничают наши заклятые друзья французы, а вместе с ними спят и видят как бы нам насолить столь же любящие нас поляки и пруссаки. На море нас караулят и никого к нам не пускают англичане.

– Господи, Олеженька! – всплеснула руками его матушка. – Да что же это на нас так все кругом ополчились-то?

– А то, маменька, что нельзя нам одновременно дружить и с Богом, и с Мамоной. Выбирать надо кого-то одного!

Трудно было поверить в то, что этот широкоплечий, почти двух с половиной аршин роста офицер с черными блестящими волосами – сын этой худенькой увядшей женщины. Единственное сходство наблюдалось в разрезе глаз такого же глубокого синего цвета с длинными черными ресницами, только в его глазах пустота, присущая взору Елены Матвеевны, сменилась искорками интеллекта и насмешки.

– С Мамоной! Боже упаси! – воскликнула Елена Матвеевна. – Кто это и где видывал, чтобы мы с бесом дружили? А дружили бы, тогда быть может, денежки бы водились, хотя и ни к чему все эти подарки от лукавого, ибо наше главное богатство на небесах. С другой стороны, а вдруг как раз в это время она к нам плывет по морю, наша голубушка? Не везет тем, кто сейчас в порту. Но разве ты забыл, мой дорогой, ведь отец говорили что-то о кораблях-разведчиках морского министерства, в чьи обязанности входит наблюдение за прибывающими судами? Если девушка плывет к нам морем, то… Мы же не хотим, чтобы мадемуазель Ганна сошла с корабля одна-одинешенька среди чужих людей в незнакомой стране.

Олег Аркадьевич от всего сердца желал, чтобы она вообще не сходила на землю. В его ушах еще звучали прощальные слова отца: «Двадцать пять лет – возраст более, чем зрелый, чтобы бесцельно растрачивать время. Моряк из тебя никакой. Чиновник – еще хуже, так уж женись, что ли, чтобы выйти в отставку приличным человеком. Так как ни одна невеста столицы тебя не устраивает, я послал Константину Михалычу приглашение с просьбой отпустить его дочь погостить у нас. Постарайся, если сможешь, понравиться ей до того, как она поймет, что ты представляешь из себя в действительности». Олега Аркадьевича попросту бесила подобная несправедливость. Кто как не papa приставил его к этому ничтожеству маркизу де Треверсе после той злосчастной истории с плотником? Кто как не он требовал от сына изучать науки в то время как остальные его сверстники жуировали на балах и некоторые действительно смогли сделать себе блестящие партии. И наконец кто как не родной отец собственным геройством зачеркнул перед сыном всякую надежду сделать сколь было путную карьеру?

Увы. С той поры прошло почти три года, и только недавно они получили письмо, что девушка вот уже три месяца как выехала к ним. С той поры они не имели от нее вестей.

– Так странно, у меня есть крестница, которую я и в глаза не видела, – продолжала Елена Матвеевна. – Я стала крестной матерью дочери моего кузена Константина, как они это называют, по доверенности, потому что Константин хотел, чтобы у девочки хоть один крестный был из России. И он поступил очень разумно. Ведь сейчас, как ты понимаешь… – она споткнулась на слове, помолчала, собираясь с мыслями, и продолжала: – Я имею в виду, сейчас, когда французы неистовствуют в Европе, а турки вот-вот отторгнут у нас Бесарабию по милости этого кривого беса…

– Ах, maman, что вы такое говорите! Михайло Ларионыч прекрасный стратег!

В глубине души Олег Аркадьевич был согласен с маменькой, ведь именно в бытность свою инспектором финляндской инспекции светлейший граф Кутузов указал на то, что вот собираются списывать прекрасный и годный еще к службе корабль «Всеволод», на котором служил Диргачев-старший. Государь внял голосу сухопутного генерала и капитан Диргачев продолжил служить на древнем левиафане, который вскоре схоронил его со всей командой.

– Твой стратег только и умеет, что уклоняться от боя! Бедная девочка! В пятнадцать лет оказаться одной-одинешенькой в чужом краю, без отца, без матери! Хотя уж лучше бы она была полной сиротой, чем иметь такого отца.

– Mais oncle Constan…

– Мезальянс твоего дяди с этой валашкой более навредил нам в глазах общества, чем принес пользы. Государю, чтобы уберечь нашу семью от скандала пришлось держать кузена подальше от людской молвы. Но ведь бедный ребенок не виноват в том, что его мать взяли под венец прямо из сераля… Что стало бы с ней? Не знаю, что делала бы бедняжка, не пригласи мы ее.

– У Ганны, должно быть, есть и другие родственники. Разве у Константина нет еще сестер или братьев? – спросил Олег.

– Можно с полной уверенностью сказать, дорогой мой, что Россия и в особенности Сибирь полны ими – как на грех все его польские родственники оказались инсуррекционерами^[2]Но как бедняжка Ганна смогла бы вырваться к ним из своей Тьмутаракани? К твоему сведению, она – богатая наследница. Ее дед по материнской линии был каким-то валашским князем.

– А мне говорили, что запорожским казаком… – пробормотал Олег Аркадьевич.

– Ах, казаки у нее идут по отцовской линии. Там был то ли гетман, то ли какой-то атаман, который выдал дочь за князя за то, чтобы тот разрешил его казакам селиться на его землях…

Олег Аркадьевич вспомнил казацкий полк, расквартированный неподалеку, от них в Казачьей слободе, и его передернуло от негодования – представить себе только – блестящий морской офицер из хорошей семьи и какая-то казачка с сомнительной родословной и манерами прачки.

– Вот почему кузен Константин остался в своей Бесарабии – бороться против турецкий армии и попытаться спасти фамильное богатство. Эта дамочка из сераля принесла ему в качестве приданого доходный виноградник… А может, он там и в качестве шпиона, ведь граф Константин – единственный из рода Веселовских, обладающий хоть граном мозгов вдобавок к мужеству. Странно, вообще-то, что он до сих пор не имеет чина при дворе. Ведь поговаривали, что он многое сделал при нашем прошлом замирении с турками, и покойный император его прекрасно знал… Ну да на то государева воля, кого карать, а кого награждать. Все одно, наша высшая награда воздастся нам не в этом мире, а в лучшем, коий есть сам по себе награда Божия…

Олег Аркадьевич зевнул. Его поначалу поражала особенность матери при разговоре о самых нормальных земных материях вдруг переходить на загробные темы, но потом он с этим свыкся.

– «Высшее искусство чиновника – вовремя напомнить начальству о факте своего существования», – вспомнил он изречение своего коллеги по департаменту француза Ленжевена и пробормотал:

– Странность заключается в том, что у него не хватило ума вернуться ко двору, когда власть поменялась, – пробормотал Олег. Поскольку его мать никак не упомянула о женитьбе, он предположил, что она не в курсе дела. Отец никогда ей ничего не говорил, обращаясь с ней, как с ребенком.

– Ты внесла имя мадемуазель Ганны в список для представления во дворце, мама? – спросил он.

– Ну конечно! Это первое, что я сделала по приезде. Кузина Софи и я почти не разлучались, подготавливая выход в свет моей вновь приобретенной крестницы. Кузина Софи этой весной вновь привезла в столицу на зимний сезон свою Малашу. Бедная девочка, она ведь уже не первой молодости, в том году разменяла двадцатый годок, но недавно ее дядя Акундин Семеныч оставил ей пять тысяч и деревеньку, и с ее собственными пятью тысячами и хуторком она уже становится привлекательной партией. Может, кто и позарится, сделает ей предложение. Хуторок у них хороший…

– Сомневаюсь в этом, – заявил Олег.

– Я тоже. Но в любом случае Софи предложила нам помощь с нашей Ганнушкой. Я уже слишком стара, чтобы носиться, как угорелая, каждый вечер, а ты и Софи поможете мне присмотреть за девушкой.

После этого замечания искорка удовольствия мелькнула в измученном взоре Олега. Он был рад тому обстоятельству, что приезжей казачке выбрали друзей не из его круга. Семейка Брундуковых получит возможность водить ее на концерты старинной музыки и скучнейшие чаепития, оставляя ему свободное время для более живых развлечений. Все-таки просиживать штаны в департаменте с полудня и аж до трех часов пополудни – скучнейшая перспектива!

– Великолепная идея, маман!

– Да, думаю и наша Ганна быстро и легко поладит с ними. Она, несомненно, благонравная девушка, так как воспитывалась в самых строгих условиях. И говорят, даже довольно длительное время провела в монастыре, когда турки слишком расходились.

«Там бы и оставалась», – чуть было не сказал Олег Аркадьевич.

– … до недавнего времени в монастырях было безопасно. Ведь как ни странно, это единственные учреждения, которые уважают даже эти бусурманы, спаси их душу, Господи! Константин никогда не говорил, но я подозреваю, что его жена была униаткой. Малороссия просто кишит ими. Не понимаю, почему наш Синод допускает подобное? Униаты – это ведь исчадия ада!

Олег открыл было рот, но, устрашившись собственного длительного изложения истории столетней давности, решил воздержаться и лишь спросил:

– Она, надеюсь, говорит по-французски?

– Ну уж, полагаю, что она там в свои палестинах росла не с коровами, наверное, сможет изъясняться за столом, хотя боюсь, она будет немного смущаться общества. Ты должен будешь почаще вывозить ее в общество, Олег. Бедная девочка наверняка не слишком привлекательна. Насколько я помню, физиономия кузена вечно напоминала мне вареную треску, а ее мать, как ты помнишь, была инородкой. Хотя и не всех, конечно, Господь сподабливает счастья родиться русскими.

Впервые Елена Матвеевна упомянула о внешности своей крестницы. Олег почувствовал, как его интерес, пробудившийся при романтическом описании происхождения и образа жизни Ганны, угасает.

– Слава Богу, что у нее есть хоть какое-то приданое, имею ввиду, что ваш кузен не оставит ее без части доходов со своего виноградника, если конечно, до него еще не добрались турки. – буркнул он и вновь уткнулся в свои записи по затратам и растратам флота за последние пять лет, как исключив или снизив оные возможно было бы залатав одни дыры, по возможности прилично прикрыть новые.

На борту пакетбота «Святой Мартын» мадемуазель Ганна, постукивая каблучком о палубу, пристально рассматривала миниатюру, выполненную из слоновой кости, с изображением морского офицера в характерной для того времени высокой черной треуголке. Миниатюра украшала тыльную сторону массивной золотой табакерки, хоть и изящной работы. Предмет этот был вручен ей отцом перед отъездом на случай трудностей, которые могли возникнуть на пути провоза монеты. Когда они только получили приглашение от петербургских родственников, у Ганны вспыхнул интерес к этому бравому кузену, за которого папа желал выдать ее замуж. Бесспорно, молодой человек был красив, но не настолько же она глупа, чтобы влюбляться в картинку. Особенно, если Олег Аркадьевич намерен так обращаться с ней! Он должен был ждать ее на берегу с каретой. Ганна сказала отцу совершенно откровенно, что у нее нет желания иметь мужем человека, выбранного для нее родственниками, пусть даже об этом соединении мечтали все поколения предков обеих фамилий. Она не против отправится в Россию – поездка выглядела приятным развлечением, – тем более, что ей осточертел и монастырь, и скудный ассортимент провинциальных развлечений, доступных молодой девушке из общества, а еще больше – постоянная опасность приглянуться какому-нибудь сербу, турку или валаху, против денег которого папаша не в силах будет устоять. И тогда она навеки будет обречена оставаться провинциалкой! Ужас! Впрочем, если она и выйдет замуж, то лишь за того, кого сама выберет. Константин Михайлович не обладал достаточной твердостью, чтобы приказывать своей своенравной дочери в решении подобных вопросов.

Между тем подали сходни. Матрос Януш, который весь рейс от Данцига опекал Ганну и молол языком о своих приключениях, радуясь возможности поговорить по-польски (из всего экипажа, состоявшего из немцев, голландцев и англичан, он был единственным поляком). «Мартын» принадлежал смешанной голландско-британской компании, которая единственная получила возможность от британского флота перевозить пассажиров в Петербург и обратно. Разумеется, цены на билеты тут же взлетели до небес, однако будь они в сто раз выше, и тогда бы были не в состоянии окупить перевозку двадцати пусть и вполне состоятельных пассажиров. Истинный смысл своих рейсов компания не афишировала, но Януш пояснил, что смысл в плавании появлялся, когда одной темной ночью кораблик лег в дрейф берега, и к кораблю поспешили несколько шлюпок, а затем начали сновать от судна к берегу и обратно. Теперь можно было не сомневаться откуда в северной российской столице берется голландский табак, ямайский ром и шелковые и шерстяные ткани.

Ганна с насмешкой посмотрела на русских таможенных офицеров, которые первые прошли по сходням на пакетбот и отправились осматривать трюм. Интересно, им ничего не скажет устойчивый запах табака, который можно было ощущать даже отсюда, с палубы?

Гордость девушки восставала против того, чтобы послать сообщение на Большую Морскую о своем прибытии и еще вдобавок попросить прислать за ней карету. Об этом и думать нечего. Она подозвала носильщика и велела нанять извозчика.

Через несколько минут девушка уже проезжала по улицам северной столицы, показавшимися ей блеклыми и чересчур бедными по сравнению с Прагой и Варшавой. Правда, подъезжая к Невскому, ее впечатление несколько улучшилось. И все-таки, бревенчатый особнячок с псевдодорическими колоннами, но и дощатыми стенами с полуобвалившейся штукатуркой, у входа в который остановился извозчик, был просто жалкой лачугой по сравнению с дворцом ее деда в Галаце.

В салоне Елены Матвеевной слабо отозвался стук дверного молотка.

– Думаю, это Софи, – сказала Елена Матвеевна. – Она часто заезжает после посещения магазинов. Они ожидали объявления дворецкого о прибытии мадам Брундуковой. Но слабый стук повторился вновь.

– Спиридон или заснул или куда-то отлучился, – проворчал Олег.

– Нет, это всё его больной зуб. Он, вероятно, принял слишком много коричного масла. Говорила же я ему, что зуб надо рвать. Веди ее в Золотую комнату, там зажжен камин. А я прикажу заварить свежий чай и встречу Софи у себя.

– Поверьте мне, maman, он последние две недели принимает вовсе не масло…

Олег направился к парадной двери и распахнул ее, к немалому удивлению обнаружив на пороге молодую особу. Он изумленно уставился на незнакомку. Девушка напоминала начинающую актрису в костюме цыганки. Волосы цвета вороньего крыла зачесаны назад под модной шляпкой, из-под полей которой пара темных блестящих глаз, ничуть не смущаясь, рассматривала хозяина дома. Незваная гостья обладала симпатичной мордашкой, а платье ярко-алого цвета производило своим фасоном некое странное впечатление.

– Я хотела бы видеть Елену Матвеевну, – произнесла она и шагнула вперед.

Олег загородил дверной проем. Его мать принимала в этом году излишне много посетителей, стараясь блестяще подготовить выход в свет своей крестницы. Эта же особа выглядела явно как портниха или модистка.

«В ней присутствует определенный шарм, но она не совсем комильфо». – Такова была его окончательная оценка.

– В следующий раз пройдите через заднюю дверь, мадемуазель, – сказал он вслух. – Но раз уж вы здесь, я узнаю, сможет ли Елена Матвеевна уделить вам внимание.

Ганна перешагнула порог, после чего высокомерно взглянула на кузена. Миниатюрист неплохо постарался – точная копия этого надменного лица украшает крышку ее табакерки! Мало того, что ей пришлось самой добираться до этой лачуги через весь город, да еще самой потратиться на извозчика, так теперь еще новое унижение! «Пройдите через заднюю дверь!» Это невозможно вынести. Если он принимает ее за служанку, она отплатит тем же. Ганна молча сняла шляпку и протянула ее Олегу.

– Я – пани Веселовская-Могила, trontor!^[3] – Елена Матвеевна ожидает меня.

Олег в недоумении уставился на девушку. В ее речи явно присутствовал южно славянский акцент.

– Что? – переспросил он.

– Dute la dracul!^[4] – воскликнула девушка, всплеснув руками. – Я приехала к вашей господарке! Annoncer moi, s'il vous plait^[5].

– О, Боже! – изумленно произнес Олег. Что это за разговоры на помеси чухонского с французским? Может, кто-то из друзей решил подшутить над ним, подослав дамочку легкого поведения, чтобы вызвать в доме переполох.

– Послушайте, мадемуазель, – сказал он. – Вы бы лучше шли своей дорогой… Как вы сказали – Могила? Что еще за Могила?

– Ну да! Мадемуазель Ганна Константиновна Веселовская-Могила из Бесарабии прибыла по приглашению вашей хозяйки Елена Матвеевна. А, cu toate c, n armonie!^[6] Я сама все выясню, – нетерпеливо сказала она, и ее каблучки бойко застучали в прихожей.

Олег двинулся следом за ней, так и держа в руках шляпку с длинным черным пером.

Елена Матвеевна, удивленная задержкой сына, уже подошла к дверям своей гостиной. Она видела вторжение дамы в красном, услышала болтовню на иностранном, но явно не французском языке, и взглянула на Олега, ожидая объяснений.

– Полагаю, она имеет какое-то отношение к мадемуазель Ганне, – неуверенно произнес он. – Возможно, компаньонка…

Посетительница с раздражением взглянула на него. Как могло случиться, что он не знал о прибытии ее корабля? Всех остальных пассажиров встретили на берегу.

– Вы ошибаетесь, я – и есть та, которую вы называете маемуазель Ганна, но просто называю себя немного иначе. Моя фамилия – Веселовская-Могила. Мой пакетбот прибыл несколько часов назад.

– Но откуда?

– Из Данцига.

– Но почему из Данцига?

– А как вы мне прикажете еще ехать из Польши, которая частью французская, частью прусская, а частью вообще ничья? – воскликнула девушка. – Я приехала сюда, потом ждала, ждала, пока, в конце концов, уже не могла ждать. Тогда я наняла извозчика и приехала сюда.

– Вы – дочь моего кузена Константина? – удивлению Елены Матвеевны не было предела; подобное казалось ей совершенно невероятным, если, конечно, Константин не был женат на прекрасной великанше. Ему следовало бы упомянуть об этом.

Как только Ганна повернулась к своей крестной, весь ее гнев моментально растаял при виде теплой приветственной улыбки.

– Ах, si, я – дочь моего папы, а вы – Елена Матвеевна?

– Об этом и спрашивать не стоит, – заверила ее хозяйка дома.

– Ох, хресна мати! – воскликнула Ганна и бросилась в объятья Елена Матвеевна. Она на добрых три вершка^[7] возвышалась над своей крестной, что доставляло последней некоторые неудобства. Елена Матвеевна сделала попытку отклониться, но девушка удержала ее, и в тесных объятиях они прошествовали в большую гостиную.

Елена Матвеевна инстинктивно почувствовала, что ее скромный будуар не устроит эту удивительную девушку. Олег следовал за ними, все еще со шляпкой в руках.

– Странно, почему ты называешь меня хресной? Ты же знаешь мое настоящее имя, – произнесла Елена Матвеевна, но не осуждающе, а немного вопросительно.

– Это значит «крестная мать».

– Неужели! Подумать только, много лет я была хресной и не подозревала об этом!

– Столько чувств, что следовало бы выражаться на французском, – улыбнулся Олег. – По-французски это будет…

– Marraine, naturellement, – бросила девушка, искоса взглянув на молодого человека.

Его мать недоумевающе нахмурилась.

– Но тогда это был бы такой приятный южнорусский говор, не так ли, Олег?

– Нет, это был бы Мольер.

– Не обращай на него внимания. Он сам на себя не похож с тех пор, как в «Военном журнале» было опубликовано его письмо насчет порядков во французском флоте, – сказала Елена Матвеевна гостье и повела крестницу в Золотой Салон.

Ганна с интересом созерцала богатство лепных украшений и облетевшую со стен штукатурку, богатые, траченные молью ковры и подходящие им по стилю мраморные камины, в которых не горели дрова, висящие на стенах картины Козлова и Валериани, изящные канделябры, свечи в которых оплыли и не горели, изящные диваны и столики в ампирном стиле и все это производило на нее впечатление, что она попала в семью, которая еще совсем недавно знавала лучшие дни.

– Какой очаровательный дом, хресна. Вам здесь, должно быть, очень уютно, – произнесла она. Затем сняла накидку, с небрежной улыбкой подала ее Олегу и, сказав «спасибо», с легким трепетом разжала пальцы. Олег подхватил накидку и огляделся в поисках Спиридона.

– Повесьте ее, пожалуйста, – терпеливо, как будто бы она говорила с идиотом или глухим, произнесла Ганна.

– Непременно, – ответил Олег после минутного замешательства и понес накидку в прихожую.

Ганна, не уверенная в том, что ее намеки достигают цели, добавила:

– Panski pracownik glupkowaty[8]. – Она понадеялась, что это оскорбление Олег поймет.

– Боюсь, дорогая, я не сильна в румынском языке. Твой папа писал, что ты вполне прилично говоришь по-французски.

– Я сказала, что ваш дворецкий – он, очевидно, немного не в себе?

– Спиридон? О, нет! У него разболелся зуб. С чего ты взяла, что у него не в порядке с головой?

– Он пытался выставить меня из вашего дома. А потом заявил, что я должна буду пройти через заднюю дверь.

– В самом деле? Я поговорю с ним, не сомневайся.

– Да, я думаю, вам было бы неплохо это сделать.

Вернулся Олег.

– Ваша хозяйка хочет сказать вам кое-что, – произнесла Ганна, ободряюще взглянув на свою крестную.

Елена Матвеевна и ее сын обменялись недоуменным взглядом.

– Это – мой сын Олег, – объяснила гостье Елена Матвеевна.

Волна гнева обожгла грудь Олега.

Дворецкий! Она приняла его за дворецкого! Но, заметив слабую улыбку на лице девушки Ганны, понял ее уловку. Она решила поквитаться с ним за то, что он принял ее за служанку. Итак, мадемуазель решила отплатить той же монетой, не так ли? Ну что ж, если она желает состязаться в остроумии, он чувствовал, что не ударит в грязь лицом.

Олег отвесил требуемый этикетом поклон, пренебрежительно оглядывая в то же время каждый стежок ее платья.

– Умоляю, простите мне эту ошибку, Ганночка. Мы ждали сообщений о вашем прибытии, хотели поблагодарить ваших спутников и обязательно встретить вас…, но… письма от вас не было…

– Было, барин, было, – прокряхтел старик Спиридон, входя в комнату со свечами и принимаясь зажигать канделябры. – В тот четверг было письмо с заграницы, да вы не читая велели его свалить с другими письмами – в слона.

Взгляды матери и сына повернулись к мусорному ведру в виде стоявшего на задних лапах слона, куда Олег привык сваливать приходящие ему счета и оплачивал их по мере поступления жалованья – раз в месяц.

– Так вы – Олег Аркадьевич! – воскликнула Ганна. Она поднялась и изящно присела в реверансе, производя точно такой же пристальный осмотр кузена, каким ее несколько минут назад наградил и он сам. – Моими компаньонами в этом путешествии были старый дядька и его сестра. В Данциге они сдали меня с рук на руки капитану Ван Вейзену и его жене. Они очень хорошие друзья папы.

– Но душа моя! – воскликнула Елена Матвеевна. – Объясните мне, почему отец ваш решил вас послать столь замысловатым и опасным путем – через…

– Через Валахию, Трансильванию, Австрию, Пруссию, Польшу… Он посчитал, что так будет гораздо безопаснее, чем ехать через места, где хозяйничают турки, волонтеры, татары и гайдамаки… Большой охраны он мне дать не мог, а с французами, немцами и шляхтой всегда проще договориться, чем с самостийными царьками.

Они смолкла. Везде считалось неприличным, когда приезжие берут на себя слишком много апломба. У мадемуазель Ганны имелась привычка получать то, чего она желала, обводя родного отца вокруг пальца. И поскольку замуж ей в восемнадцать лет вовсе не хотелось, а сидеть дома в военное время – тем более, поскольку их поместье все равно обязано было пережить нашествие войска (либо турецкого, либо русского), она и объяснила отцу, что извилистым путем можно достичь цели подчас гораздо быстрее, чем напрямик. Во время пути в Валахии и Трансильвании ее встречали как царевну, она побывала во всех театрах Праги и Варшавы, и не особенно торопилась бы в Петербург, если бы не настоятельная просьба ее отца, касающаяся известной им обоим особы. И так как объяснить человеку, что поступить так, как выгодно ей – является наиболее простым путем решения его проблем. Этот путь ей казался весьма простым и эффективным средством, она не видела причин менять свою тактику и в России. В их доме властвует этот морской поручик? Ну что же, значит, в первую очередь, надо прибрать к рукам именно его. К счастью, он, похоже, глуповат. И не урод. Всегда занятно разыгрывать свои штучки с красивым и недалеким молодым человеком.

– Вы должны простить меня, – сказала Ганна, застенчиво взмахнув своими пушистыми черными ресницами. – Папа не говорил мне, что вы так привлекательны.

Уже знакомый с женскими хитростями, Олег мог распознать кокетство, если напрямую сталкивался с ним. Когда молодые дамы начинали льстить ему, то все в общем-то сводилось, обычно, к надежде набить себе цену, касалось ли то дам известной профессии, либо девиц на выданье из приличных семей. В первом случае дело касалось лишнего целкового-двух, во втором – ценой вопроса уже становился он сам – его свобода и пусть и незначительное состояние. Бессмысленность дальнейшей службы уже давно тяготила его – ему оставалось еще пара лет до истечения 10-летнего срока службы и последующей бесславной отставки человека, чиновника, не сумевшего себя проявить. И потому он тоже мечтал о скорейшей женитьбе – на дочери князя, графа, надворного советника с хорошим имением, капиталом и знакомствами при дворе. Однако, увы! – таковые все были либо разобраны, либо их отцы и матери присматривали для своих обожаемых чад супруга побогаче и повлиятельней.

Он сознавал, что эту бойкую девицу с высоким бюстом прислали в Санкт-Петербург с твердым намерением окрутить его, но он не станет легкой добычей, в этом она убедится сама. Бог с ней, с отставкой, но он еще достаточно молод для того, чтобы становиться сборщиком на каком-то там бессарабском винограднике. В любом случае он предпочитает Fine Champagne.

– Как он мог говорить что бы то ни было о моей внешности, никогда меня не видя, – безразлично ответил Олег вслух.

– Мы тоже подумать не могли, что ты так хороша, – сказала Елена Матвеевна. – Незадолго перед твоим приездом я говорила Олегу, что ты, наверное, уро…

– Урожденная Веселовская… – продолжил Олег, сверкнув глазами в сторону матери.

– То есть с кожей цвета отварной тре… я имею ввиду слоновой кости…

– Мама думала, что вы похожи на вашего отца, – быстро оборвал ее Олег.

– Нет, говорят, что я пошла в Могилов – род моей мамы, – ответила Ганна и, не удержавшись, добавила: – Хотя, я должна была узнать вас, кузен, так как вы чем-то напоминаете моего папу.

– Н-да. Фамилия у вашей маменьки… того-с… – пробормотал Олег, старательно отводя взгляд от выреза на ее блузке. Нет, эта южанка явно не походила на бледных северных красавиц.

– О, в наших краях это довольно известная фамилия, – потупив взгляд произнесла девушка. – Примерно так же, как и в России популярна другая фамилия…

– Вы имеете ввиду, примерно как Ивановы?

– Нет – примерно как Рюрики.

Произнося эти слова, она заметила, что Олег оставался равнодушен к ее шпилькам в его адрес. Он не обижался на нее, но и не обращался с ней так, как обычно ведут себя бонвиваны. Неужели он настолько глуп, что не реагирует ни на комплименты, ни на оскорбления?

Затем Елена Матвеевна пригласила всех на чай. В течение следующего часа Ганна развлекала хозяев ярким описанием жизни в Бессарабии и перипетиями своего путешествия. Елена Матвеевна удивлялась, почему она избрала столь витиеватый способ путешествия, и сама же рассказывала, что весь двор сейчас пребывает в страшной тревоге по поводу ужасной манеры вести войну, которую избрал этот несносный кривой старикашка-Кутузов. Ганна рассказала о том, каково им было в канун ее отъезда – турки наезжают эпизодически, разъездами, русские крепко сидят в своих лагерях и лишь иногда куда-то перемещаются; время от времени появляются шайки людей, которые называют себя волонтерами, но командуют ли ими русские офицеры или это местные бандиты – не разберешь. Бедной честной девушке без ружья из дому нельзя выйти.

После длительного обсуждения пришли к выводу, что русское военное министерство забыло о своих войсках. Олег за время чаепития не проронил ни слова. Он и не думал поддерживать беседу. Таков был его первый шаг в антисвадебной кампании.

– Капитан сказал, что мне надо забрать свои чемоданы до завтрашнего дня, – сказала Ганна. – Можете вы мне это устроить, кузен?

– Тебе лучше заняться этим сейчас же, Олег, – вставила его мать. – Наша гостья, очевидно, захочет переодеться к обеду.

– Да, я тоже так думаю, – сразу же согласился он, недвусмысленно окинув взглядом пестрый наряд Ганны.

– Может быть, вы привезете мою картонку для шляп? – с трудом сдерживая улыбку в ожидании новой провокации, прощебетала Ганна.

Олег сразу же удалился, но его уход был больше похож на бегство, чем на стремление броситься выполнять приказание Ганны. Пожалуй, следует немного умаслить его, чтобы он быстрее дошел до нужной степени податливости, решила девушка.

Ганна умоляюще взглянула на хозяйку.

– Могу я принять ванну, матушка крестная? Условия на борту корабля не позволяли мне этой роскоши.

– Я тотчас же распоряжусь принести горячую воду в твою комнату.

– Спасибо. Я буду отмокать, пока Олег не привезет мои вещи.

Прежде чем выйти из комнаты, Ганна запечатлела горячий поцелуй на щеке своей крестной.

– Так мило с вашей стороны пригласить меня. Думаю, мне здесь понравится. И я постараюсь не доставлять вам особых хлопот, а если все-таки сделаю что-то не так, сразу же скажите мне об этом. Договорились?

– Конечно, моя дорогая. Но я уверена, твое поведение будет безупречным. Похоже, у меня наконец-то появилась дочь.

Она расстались, вполне довольные друг другом.

Глава 2

Лишь только Олег принялся наводить на корабле справки о багаже мадемуазель Ганы, его ожидал еще один сюрприз.

– Мадемуазель Ганна Веселовская-Могила, – раздраженно повторил он младшему офицеру, помогавшему ему. – Она прибыла сегодня.

– А, вы имеете в виду фройляйн Ханну Могель, даму из Дрездена! Она просила нас называть ее так, – объяснил младший офицер. – Ее чемоданы уже готовы к отправке. Я обещал ей лично проследить за этим.

Он повел Олега обратно к трапу и указал на небольшую горку багажа, уже сложенного на тележку.

– Вот они, – указал он. – Носильщики появляются сразу же, как только корабль входит в порт. Я выставил Януша охранять ее багаж.

– Спасибо, – поблагодарил Олег и назвал свой адрес. – Фройляйн Ганна упомянула о какой-то картонке, желая, чтобы я привез ее сам.

– Она заперта в моей каюте. Я говорил ей, что такие вещи следует брать с собой, но вы знаете, как мало внимания она обращает на советы других. Картонка осталась под замком, а фройляйн Ганна сгорала от нетерпения быстрее покинуть корабль.

Олег нахмурился. Ему явно не понравились столь простые и дружеские отношения между своей новоявленной кузиной и судовыми офицерами. Он взял коробку и направился к карете. Надо будет серьезно поговорить с девушкой, прежде чем представлять ее обществу.

Он вернулся на Большую Морскую и отослал коробку наверх. В течение следующих четырех часов он не наблюдал никаких признаков присутствия Ганны.

Прибыл ее багаж, который также отправили в ее комнату. Под наблюдением Ганны слуги распаковали чемоданы. Девушка наслаждалась переменой в своей жизни. С тех пор как начались боевые действия, ее жизнь была крайне неустроенной. Хотя война и не бушевала в окрестностях их поместья, отец заставлял ее бесконечно переезжать с места на место. Она жила во дворцах и палатках, особняках и монастыре, и в данный момент испытывала приятное чувство, имея, наконец, комнату и жизнь, которую можно назвать личной. Теперь добродетельные сестры не будут ежедневно звать ее на молитвы. А по ночам не придется просыпаться от пушечной стрельбы, пугающей до смерти. Наконец-то не будет недостатка в еде. Хотя, вообще-то, она бы с удовольствием осталась дома, с отцом, но он так волновался! «Поезжай в Россию и наслаждайся молодостью, – сказал он. – Эта чудная пора бывает только раз в жизни, к сожалению, быстро проходит».

В эти комнаты она будет возвращаться после разнообразных приятных развлечений. Со вкусом обставленные апартаменты очень нравились ей. Дома в Бессарабии отличались большей простотой и просторностью, но и гораздо более простой отделкой, доминировали более яркие цвета. А здесь зеленая узорчатая ткань занавешивала окна в спальне и примыкающей к ней комнате. Стены украшали картины, изображающие птиц, деревья и цветы, искусно выписанные кистью на светлом кремовом фоне. Основное место в спальне занимала большая массивная кровать, покрытая пушистым пледом. Ганна чувствовала, что будет проводить большую часть времени в маленькой гостиной с удобными резными стульями и изящным бюро.

После того как распаковали ее корреспонденцию и письменные принадлежности, Ганна разложила все по маленьким ящичкам бюро.

Сверху на горке ее личной корреспонденции лежало письмо, адресованное Ванде. Просто Ванде, пани Звягловская не раз бывала в их домике в Яссах. Служанки уверяли, что она была возлюбленной его отца. Затем они расстались, и Ганна точно знала, что в этом был замешан то ли Назым-паша, правая рука Великого визиря, в доме которого они встречались, то ли французский полковник Ледюк, находившийся при дворе господаря в составе французской военно-дипломатической миссии, то ли и тот и другой одновременно. На этой почве отец с Вандой поссорились, и красотка уехала. Похоже, она хотела выйти замуж за ее отца, но тот ссылался то на одни причины, то на другие и в итоге позволил ей уехать в Петербург. А теперь вот дал дочери письмо к этой женщине, словно не понимая, кем в ее глазах была соперница покойной матери. Ганна еще не знала, как она сможет найти Ванду и передать ей письмо. Она не знала, что именно отец написал в этом письме, но он был твердо уверен, что дочь разыщет Ванду в Петербурге и передаст непосредственно в руки адресату. Это было оскорбительно по отношению к памяти ее покойной матери, однако вольность нравов наложила определенный отпечаток на образ мыслей женщин южных провинций, и Ганна не чувствовала себя вправе требовать от отца вечного пребывания в безбрачии.

Раздался стук в дверь, и на пороге появилась Елена Матвеевна.

– Это я, Ганна. Тебе понадобится служанка, чтобы помочь переодеться к обеду. Я предлагаю Парашу. Она прислуживает мне, когда у моей Маши случаются приступы артрита.

– Параша, это та, с pistui? – Ганна потерла нос.

– Ты имеешь в виду веснушки? Да, бедняжка страшно огорчена этим обстоятельством. Но ей очень хорошо удаются прически.

– Прекрасно, хресна! Ты поможешь мне нанять слуг?

– В этом нет необходимости, дорогая. Ты имеешь полное право распоряжаться моими слугами. Они обо всем позаботятся.

– Ну, нет! Папа сказал, что я не должна становиться вам обузой. Мне также понадобится конюх, так как я собираюсь иметь собственный выезд.

– Помилуй Бог, да зачем тебе собственный выезд, деточка? – всплеснула руками Елена Матвеевна. – Я не уверена, что сейчас даже очень состоятельные люди имеют свой выезд, здесь ведь это так накладно. Очень многие пользуются извозчиками – и ничего! А пока что Параша будет прислуживать тебе. Мы обедаем в четыре, дорогая.

– Так рано?

– Рано? Ну, это по нынешним временам уже довольно поздно. При прошлом императоре робели обедать после часу. Однажды весною после обеда, бывшего обыкновенно в час, император Павел гулял по Эрмитажу и остановился на одном из балконов, выходивших на набережную. Стоя там он услыхал звон колокола, во всяком случае не церковного и, справившись, узнал, что это был колокол баронессы Строгановой, созывавший к обеду. Император разгневался, что баронесса обедает так поздно, в три часа, и сейчас же послал к ней полицейского офицера с приказом впредь обедать в час. У нее были гости, когда ей доложили о приходе полицейского. Все были крайне изумлены этим посещением, но когда полицейский исполнил возложенное на него поручение с большим смущением и усилием, чтобы не рассмеяться, то только общее изумление и страх, испытываемый хозяйкой дома, помешали присутствовавшему обществу отдаться взрыву веселости, вызванному этим приказом совершенно нового рода.

Ганна изумленно хлопала ресницами, выслушивая эту невероятную историю. Теперь ей стало ясно, откуда у ее сыночка столь явная нехватка умственных способностей.

– Я буду внизу ровно в четыре часов. Мне следует одеться grand toilette или по-домашнему?

– Мы подумали, что ты наверняка утомлена после дороги, и не приглашали гостей сегодня вечером.

– Вы так предусмотрительны, дзинкуе, хресна мати.

– Знаешь, Ганна, мне кажется, я уже осваиваю твой невозможный румынский язык, – рассмеялась Елена Матвеевна.

Девушка тоже рассмеялась и сказала:

– Это польский.