Дерзкая галичанка Куманяева Наина
– Ужасно, – таково было ее заключение, когда, чуть позже, они прошлись по улице. – Разве у ваших дам нет фигуры, которую можно было бы выгодно подчеркнуть?
– Ну что ты, с этим все в порядке, и мне хотелось бы, чтобы ты убедила их не скрывать свои достоинства… А то, что ты видела называется «стиль императрицы», мода из Франции, – объяснил Олег. Он ненавидел этот покрой, при котором платья висели мешком от лифа до лодыжек, полностью драпируя все изгибы тела.
– Я вижу ваши дамы находят элегантным то, что мы в нашей провинции надеваем перед сном. По-моему, совершенно неприлично носить на людях ночные рубашки, но если мне для того, чтобы удачно выйти замуж, следует уродовать себя таким же образом, то… придется немедленно заказать несколько таких ночных сорочек.
– Ты же знаешь поговорку «По одежке встречают…» – с сожалением произнес Олег.
– Да, но особого ума от женщины никто не ждет. Особенно сами женщины. Да и мужчины тоже, – добавила она, бросая взгляд на парочку одетых в синие камзолы франтов, спешивших по улице. – Слушай, какие-то они у вас тут все одинаковые. Это что же, униформа такая? Неизменные синие камзолы и горчичные штаны? Я заметила, что и ты одеваешься так же.
– Ну… это не то, чтобы униформа. Просто сейчас такой стиль. И меня ты с ними не ровняй, я ношу мундир. Наверное сейчас модно казаться вроде бы ты тоже при государственном деле состоишь. Россия – страна чиновников.
– Вот как? – удивилась девушка. – А мне-то казалось, что Россия страна людей мастеровых, торговых, талантливых, творческих, воинов, наконец…
– Все это так, конечно, – поморщился Олег от того что разговор перешел на тему которая давно уже донимала его. – Однако поверь мне, что всеми этими людьми управляет в России чиновник. Допустим, ты руду нашел, завод поднимаешь, ан к тебе чиновник с государевыми предписаниями – туда руду продавать, а сюда не продавать, с теми водиться, а о других и не думай. И попробуй откажись. Или ты – полководец, у тебя сто тысяч войска, покорных твоему повелению, города и крепости от поступи твоих полков содрогаются. А пришлет тебе чиновник свое идиотское постановление – и все! Пропали твои победы. Отступай, поворачивай войско от верной виктории.
– И неужели всегда так было? – изумилась Ганна.
– Испокон веков. – заверил ее Олег. – Как было, так и будет продолжаться.
– Но ведь это ужасно!
– В том-то все и дело, что как ни странно, русский уклад жизни к этой манере приспособился, и мы продолжаем оставаться сильным, могучим и вполне жизнеспособным царством-государством. Даже ухитряемся одерживать какие-то победы. Флота вроде бы как нету, мнимый он, понимаешь, а туркам при Афонской горе жару дали! Надо же так было ухитриться.
Ганна с сожалением смотрела на него. Он был похож на взрослого мальчика, которому в детстве не дали наиграться любимыми игрушками, и вот теперь он видит своих солдатиков и кораблики лишь в витрине магазина и с сожалением понимает, что они уже не для него. Елена Матвеевна рассказала ей, что Олег неоднократно подавал прошения о переводе его либо в действующий флот, либо в армию, однако ни Чичагов, ни сменивший его де Треверсе не желали лишаться умного деятельного и грамотного чиновника и предпочитали держать его при себе, хоть и на вторых ролях. Она не стала добивать его напоминанием о том, что Сенявин, блистательно разбивший турок при Афоне, через год сдал свой победоносный флот англичанам и возвратился домой едва ли не на положении военнопленного вместе со всеми своими экипажами – горькая пилюля, которую русскому императору пришлось проглотить.
– Я вот думаю, что тебе бы так подошли более густые и насыщенные цвета – бордо или темно-зеленый, – мягко сказала она. – Но ты должен избегать вульгарного тона и отличаться от других, иначе не сможешь найти подходящую пару – богатую и красивую. Я думаю, тебе понадобится когда-нибудь nevast?[13]
– Ты снова говоришь по-валашски, – заметил Олег, избегая, таким образом, необходимости отвечать на ее вопрос. Хорош бы он был в красном или зеленом камзоле! Как настоящий петух! Хотя, эти цвета хорошо сочетаются с его темными волосами и смуглым цветом лица.
Ганна упомянула о камзоле своего папы, привезенного в качестве образца для пошива новых. Может быть, кузен поможет ей с заказом?
– Плезон, – ответил он. – Вот у кого шьет вся столица. Вот человек, для которого не существует сословных предубеждений. Он начал обшивать еще герцога Савойского, а потом у него шила костюмы половина Версаля. Якобинство он мирно пересидел, а потом сразу же переключился на Директорию, однако, узнав, что большая часть старой клиентуры вновь собралась в России, перебрался сюда и вот уже пятнадцатый год обшивает тут весь beau-monde[14]. Я отвезу к нему камзол и сделаю заказ на другие. Прямо на этой неделе. Хотя нет, боюсь, что на этой неделе не получится, а вот на той… – При этих словах у него отчаянно зачесалось в затылке. Он уже полгода был должен Плезону за мундир, и денег на это в обозримом будущем не предвидилось.
– Mulumesc[15]… тьфу, то есть я хотела сказать, merci beaucoup[16]. – Ганна повернулась, желая повнимательнее рассмотреть дам на улице. На этот раз ее заинтересовали прически.
– Какой странный стиль. Волосы у всех подстрижены как у bieel… То есть я хотело сказать как у сhlopczyk[17]…
– Ты хочешь сказать, a la garon. Но тебе совсем необязательно стричься, – заметил Олег. Он восхищался ее роскошными, черными, как смоль, волосами. Не раз он пытался представить, как они выглядят, если освободить эту копну от шпилек и распустить по плечам. Они казались такими мягкими, словно шелк.
– Но я должна следовать здешней моде! Ведь мне приходится встречаться с людьми. Я не хочу выглядеть a la paysanne[18].
– Чепуха! Ты можешь придерживаться собственного стиля прически.
– Больше всего мне хотелось бы придерживаться собственного стиля в одежде, mon gentile cousin[19]. Не думаешь ли ты…
Вспомнив вчерашнее изумрудное платье с отделкой из черных кружев и представив себе как вызывающе с этими обнаженными плечами и грудью будет выглядеть короткая прическа, он сказал:
– Боюсь, это невозможно, Ганна. Может быть потом, после замужества, но на девиц на выданье здесь поглядывают строго.
– Удивляюсь, как это ваши gentilhommes[20] вообще удостаивают их взглядом, – сказала она. – Не зайти ли нам в магазин тканей, взглянуть на муслин?
– Я попрошу маму, чтобы модистка захватила с собой образцы. Вам будет проще выбрать.
«Вернее, так будет проще для тебя», – подумала Ганна. Но в ее планы не входила ссора с Олегом, и она с приятной улыбкой произнесла:
– Ах, gentile cousin, ты обо всем позаботился!
По пути домой Ганна спросила:
– Ты не знаком случайно с некоей госпожой Звягловской? Вандой, если не ошибаюсь.
– Я слышал о ней, – ответил он, поджимая губы, что, как она уже успела заметить, означало недовольство. – Могу я поинтересоваться, откуда ты знаешь женщину такого круга?
– Даму, ты хочешь сказать? – удивленно спросила Ганна.
– Я не вполне в этом уверен.
– С ней что-нибудь неладно?
– Я полагаю, она – вдова, совершающая увеселительную поездку по Европе. Причем, я не думаю, чтобы она так уж тяжело переживала собственное вдовство. Здесь она объявилась год назад и успела завоевать весьма сомнительную репутацию. Откуда ты ее знаешь?
– Я виделась с ней у себя на родине. Тогда она еще не была вдовой, но с мужем жила раздельно, а потом он умер. Ее принимали при дворе господаря, – добавила она. – Господиня[21] была от нее без ума, обновила благодаря ей свой гардероб. Модистки Букурештя озолотились благодаря Ванде. Ведь за господиней все свои наряды обновили и ее фрейлины.
– Неужели? Ну так теперь я понимаю, почему ее удалили от двора – не иначе после визита к вашему господарю депутации разъяренных мужей-придворных, – рассмеялся Олег. «И все же князю Поройцеву трудно будет оценить достоинства Ганны, если он обнаружит, что она поддерживает знакомство с этой беспутной женщиной», – подумал он.
– Но ваш великий князь Константин тоже не живет со своей женой. И, судя по сплетням, эта его пани Грудзинская в десять раз хуже госпожи Звягловской.
– Члены августейшей семьи могут поступать, как им заблагорассудиться, мы простые люди – им не чета и наше мнение им не указ, – возразил Олег. – Но лично мне не хотелось бы, чтобы ты разыскивала эту мадам Звягловскую. Маловероятно, что вы встретитесь в тех местах, где я собираюсь тебя представить. А если она все-таки рискнёт появиться в нашем доме, Спиридон получит необходимые указания и эта дамочка никогда не сможет застать тебя. Но, надеюсь, эта женщина не станет вторгаться в наше скромное жилище, ища встречи с тобой. Как ты считаешь? Она была твоей близкой подругой в провинции? Она и тебе показывала модные парижские журналы?
– Нет, что ты. Она ведь значительно старше меня.
– Ну хорошо, – сказал он, заметно успокоившись.
– Просто она была близкой э-э– знакомой моего отца.
Ганна поняла, что ее дальнейшие расспросы в столь неподходящий момент не приведут ни к чему хорошему. Она постарается найти менее придирчивых людей, которые смогут навести ее на след пани Звягловской.
Ганну ожидал день, полный забот и хлопот. Надо было договориться с модисткой и парикмахером, написать письмо отцу и сообщить, что пани Звягловская все еще одинока. Поэтому она не возражала против предложения Олега вернуться домой.
Глава 5
За завтраком дамы обсуждали кандидатуры модисток и фасоны платьев. А сразу же после еды Елена Матвеевна послала записку первой модистке столицы, мадам Лагайль. Банкнота крупного достоинства, вложенная внутрь, сыграла свою роль, и мадам сразу же прислала записочку, сообщив, что посетит ее сиятельство следующим утром в одиннадцать, с образцами и моделями.
Во второй половине дня им пришлось отложить все свои дела, так как приехала Софи (Софья Петровна) Брундукова с дочерью Маланьей, которую все звали на французский манер – мадемуазель Мелани. Ганну интересовала главным образом дочь, в которой она надеялась обрести подругу и наперсницу. Но надежды испарились прежде, чем Мелани произнесла первое слово. По правде говоря, они испарились при первом же взгляде на эту бледную, худую «северную нимфу». Ганна была убеждена, что дама, так сильно напоминающая один из портретов фламандских художников, не может иметь с ней ничего общего.
Было бы несправедливо сказать о Мелани, что она выглядела старше своих лет. Хотя ее бледность наводила на мысль о том, что последние несколько месяцев она провела в каменной пещере. Даже волосы ее имели какой-то тусклый, нездоровый вид. Бледно-голубые глаза, длинный нос, тонкие губы выражали неестественную отрешенность, столь часто встречаемую на портретах фламандских художников при изображении.
– Я рада познакомиться с вами, кузина, – произнесла Маланья. Ее светлые глаза пытливо оглядели Ганну с ног до головы. Мелани, сильно озабоченная поисками очередной жертвы в открывающемся сезоне, почувствовала в Ганне серьезную конкурентку.
– Взаимно, кузина, – слегка холодновато ответила Ганна. Она собиралась добавить несколько более теплых слов, но замерла под взглядом холодных голубых глаз.
– Елена Матвеевна сказала, что Олег давеча показывал вам город. Столица, вероятно, взволновала вас после вашей Бессарабии.
По ее тону можно было предположить, что по уровню цивилизации Бессарабии находится где-то рядом с Африкой.
– Да, конечно. Здесь все совершенно… иное. Во всяком случае никакого сравнения с прочими тремя европейскими столицами, которые я посетила. Ни в Букуреште, ни в Праге, ни в Варшаве я не видела, чтобы на улицах было так мало деревьев и так много городовых.
Маланья Брундукова по какой-то неясной причине сочла это высказывание личным оскорблением.
– Так ведь… в деревьях нужда, когда солнце палит и тень нужна. А тени нам без надобности. А и городовые нам не помеха – ведь у нас царь православный живет. А где в каких варшавах цари водятся? Нету там царей. Ведь нету, маменька? Вот и не нужны там городовые.
– Я только что говорила Елене Матвеевне, что мы будем счастливы помочь ей нести бремя ответственности за ваш дебют, Ганна, потому что в ее возрасте, как вы понимаете, это лишнее неудобство, нарушающее тихое и спокойное течение ее жизни, – вступила в разговор ее мамаша.
Сама Софи Брундукова была этаким резвым подростком сорока пяти лет.
– Моя Мелани уже подготовила наряды и все прочее. Будет ужасно хлопотно найти сейчас модистку. Если бы мы не были так заняты, я могла бы навести справки, но так как Сезон вот-вот начнется…
– Мы уже договорились с мадам Лагайль. Она придет завтра утром, Софи, – ответила Елена Матвеевна.
– Эта француженка? Хотя, конечно, выбирать уже не приходится. Странно, почемуваш отец не отослал вас домой немного пораньше, Ганна?
– Мой дом – Бессарабия, – твердо заявила Ганна.
Затем мадам Брундукова вновь обратилась к Елене Матвеевне.
– Вам следует присмотреть за этой Лагайль. Она ведь – француженка. Ее модели могут быть совершенно не подходящими для молодой девушки. Я наряды для Мелани заказывала в Москве, у мадам Блюментрост, еще до того, как мы приехали сюда.
Если считать убогий саван, обрамлявший фигуру Мелани образцом московских моделей, то Ганна лишь порадовалась, что избежала подобной участи.
Подали херес и печенье. Софи Брундукова осведомилась, не доставит ли она слишком много хлопот, попросив чай для девушек.
– Я не приобщаю Мелани к вину. От него могут возникнуть пятна. И Ганнушка поступит благоразумно, если тоже последует нашему примеру.
Решив вести себя как подобает настоящей петербургской дебютантке Ганна выпила безвкусную жидкость и продолжала слащавую беседу с Маланьей еще в течение получаса. Собравшись уезжать, госпожа Брундукова опять предложила свои услуги по подготовке Ганны к дебюту. Истинный смысл этой помощи оставался неясным, ибо единственное обещание Софи, состояло в регулярном посещении Ганны и не более того.
Когда гости уехали, Ганна спросила:
– Это – ваши хорошие друзья, хресна мати?
– Софи считалась моей ближайшей подругой лет тридцать тому назад. Сложно поверить, но когда нас представляли ко двору, Софи была одной из самых жизнерадостных девушек на свете. Но с годами она сильно изменилась. То ли оказал свое влияние брак с цензором, а, может быть, дальнейший переезд в провинцию… У них имение в Орловской губернии.
– Или наличие такой дочери, как Мелани, – вставила Ганна.
– Налей кузине стакан вина, Олег, – попросила Елена Матвеевна. – Иначе бедняжка лишится последних сил. Но особо волноваться по поводу хлопот Софи при подготовке дебюта Ганны, я думаю не следует. Уверена, она приехала только из любопытства.
Ганна вздохнула с облегчением.
– Я так рада, что вы тоже не испытываете особой любви к Брундуковам.
– Мелани не лишена привлекательности, – возразил Олег, прекрасно сознавая собственное преувеличение. – Нет причин пренебрегать ею. В конце концов, она – тоже наша родственница и явится вполне подходящей компанией для Ганны. Ее поведение всегда считалось безукоризненным.
Елена Матвеевна недоброжелательно взглянула на него.
– Не задерживайся с нами, Олег. Разве ты не должен уже быть в комитете? У тебя ведь назначена встреча с Бурчилиным.
– Я загляну туда на четверть часа. Чем вы собираетесь заняться после обеда?
– Ганна говорила что-то о новой прическе. В этом году волосы носят короче.
Олег хмуро проронил:
– Я думал, тебе не понравились прически дам на Невском, кузина. Ты же заметила – эти милые дамы очень напоминают мужчин.
– Garcons… – подсказала Ганна. – Маленьких мальчиков.
– Полагаю, ты придумаешь собственный стиль? Это мальчишество вряд ли подойдет тебе.
– Не волнуйся, mon gentile cousin. Я не собираюсь уродовать себя. Мне понадобится вся моя seductor feminitate, чтобы заполучить достойного мужчину, не так ли, хресна мати? Ой, я конечно же имела ввиду sducteur fminit[22].
Елена Матвеевна, погруженная в свои мысли, вдруг заговорила о другом.
– Feminitate, говоришь? Вот еще одно валашское слово в моем лексиконе. Думаю, таким манером мне удастся осваивать по два-три новых слова в день, и к концу сезона мне можно будет собираться вместе с тобой, голубушка в твою Трансильванию….
Олег поклонился и вышел.
Елена Матвеевна послала за куафёром Петруччо, парикмахером, которого его хозяин граф Подколызин выучил у своего прошлого куафера-итальянца Ринальди и сдавал теперь в наем всему бомонду. Выходило не в пример дешевле, чем в салоне Женевеля, а по качеству – не хуже.
Петруччо был длинноволосый изящный и стройный молодой человек лет двадцати пяти. Он явился после полудня, держа под мышкой портфель с журналами, прибывшими намедни из Парижа (граф шел на такие жертвы ради развития такого бизнеса).
После продолжительной дискуссии и просмотра эскизов, помещенных в самых модных парижских журналах, Ганна остановилась на «victime»[23].
– Так как мои волосы вьются от природы, то после стрижки, они будут завиваться сами по себе, что избавит меня от ночной завивки.
– Ах, affascinante signorina имеет безупречный gusto[24]! – заявил Петруччо. – Осмелюсь сказать, что сия pettinatura alla moda[25] принята сейчас во всех Европах в память о голове невинноубиенной храцузской царицы Марьи-Туанетты…
– Странно, – произнесла Елена Матвеевна. – Ведь отрубали головы, а не волосы.
– Смею вас заверить, illustrissima signora[26], что перед esecuzione mediante scommetto la testa[27] волосы надлежит остричь, дабы они своей conctitenzione[28] не смогли помешать la spada della giustizia[29].
– Эге, брат Петруччо, – изумилась Ганна, – а ты случаем не из-под Полтавы ли будешь?
– Точно так, ma bellissima signora[30]. Выписан из terra natale[31] в нежном возрасте ради обучения ars barbiere е parrucchiere[32]? То бишь мужеской и женской куафюры. – Парикмахер отвесил ей низкий поклон.
– Хотя, осмелюсь заметить, мой кузен вряд ли одобрит этот фасон, – задумчиво сказала Ганна, собрав обеими руками волосы на затылке и придирчиво взглянув на себя в зеркало. – Он весьма настойчиво предлагал мне сохранить волосы в неприкосновенности.
– А вот в таких вопросах мнение мужчин мы просто обязаны пропускать мимо ушей, – твердо заявила Елена Матвеевна. – Где бы нам лучше сделать прическу без особой суеты?
Было ясно, что ей не хотелось покидать мягкий диван, на котором она уютно примостилась. Поэтому по ее приказу пол накрыли бумагами, поставив в центре стул для Ганны, и Петруччо принялся за работу.
Куафер без умолку трещал языком, перемежая малороссийский говор с итальянским. Выяснилось, что Ринальдо прибыл в Петербург вместе с о своим патроном маркизом де Спировилем, и тут же они прибились к хлебосольному столу графа Подколызина. Там они столовались до самой смерти маркиза, наступившей вследствие злоупотребления маркиза чересчур обильной пищей и русской водкой. Ринальдо, уже не молодой, но никогда не бывший самостоятельной личностью, предпочитал не бороться с трудностями жизни, но подчинять себе лишь стихию волос, коей он был полновластный повелитель, а потому поспешил предложить графу свое мастерство в обмен на кров и стол. Убедившись в том, что вся женская половина его фамилии пришла в восторг от мастерства и прикинув все выгоды от этой экономии, граф охотно взял его себе на службу, и даже приставил к нему мальчика, который за долгие годы обучения стал ему родней родного сына.
Со своего удобного ложа Елена Матвеевна наблюдала, как с летающих ножниц спадали черные локоны. Один опустился у столика, затерявшись под ножкой, в то время как Петруччо собрал остальные. Он был знаком с мастером, изготовлявшим прекрасные парики, и тот, наверняка, неплохо бы заплатил за такой материал. Затем Параша вымыла Ганне голову, а Петруччо, орудуя щеткой, как истинный волшебник, уложил короткие локоны.
Читать бесплатно другие книги:
