Маг Малинин Евгений
– А что, достопочтенный Вар, в твоем заведении апостолы читают проповеди?
– А чем, собственно, вызван твой вопрос, Белоголовый? – ответил он вопросом на вопрос.
– Дело в том, что одновременно с нами в город прибыл апостол Пип, и, кажется, не один. Из его разговора с градоправителем мы поняли, что сегодня вечером они собираются проповедовать во всех больших помещениях города.
– О, что б им в крысу перекинуться! Снова кого-то мучить будут! – воскликнул он, а затем, чуть обернувшись, добавил: – Обязательно ко мне припрутся! Жизни от них нет! Опять человек восемь бесплатно кормить...
– Апостол Пип заявил, что они остановятся в «Белом лебеде», – попытался я успокоить его.
– Ну, пятиликий Сат облагодетельствован, это ж его гостиница, – усмехнулся Вар и добавил: – Только жрать задарма они везде горазды, особенно после проповеди! Единые слуги... что б им в крысу перекинуться!.. – повторил он свое странное проклятие и еще энергичнее затопал вверх по лестнице.
Мы поднялись на второй этаж, и хозяин провел нас в небольшую, простенько убранную комнатку с двумя кроватями и рукомойником в углу. Как только мы вошли, Вар зажег висевшую за дверью лампу, а Данила сразу опустился на низенькую скамеечку, стоявшую у одной из кроватей, и устало вытянул ноги. Вар, пристально посмотрев на Данилу, направился к выходу и уже в дверях проговорил:
– Я, пожалуй, пришлю вам ужин сюда. Паренек совсем сомлел, пусть поест и сразу ложится, завтра вставать придется рано, если в один день до Нароны собираетесь дойти. – И он тихо прикрыл за собой дверь.
Я спустил с рук Ваньку, скинул на кровать плащ, положил на пол котомку и направился к рукомойнику. Данила молча сидел на своей скамеечке. Умывшись, я вытерся висевшим рядом полотенцем и, повернувшись, наткнулся на внимательные глаза Данилы.
– Дядя Илюха, а ты не думал пойти послушать этих проповедников? Может, что интересное скажут?..
– Я-то обязательно схожу, а вот тебе действительно сразу после ужина надо будет спать лечь, а то завтра идти не сможешь.
– Нет, я с тобой пойду, мало ли что случится. Вдруг срочно уходить придется, а мы разделимся.
Он поднялся со своей скамейки и направился к умывальнику. Пока Данила фыркал под струей воды, я выглянул в окно. По слабо освещенной дороге в сторону нашей таверны двигались люди. Жителям, похоже, уже сообщили о готовящейся проповеди, и они начали сходиться.
В этот момент в дверь тихо постучали, и Данила поспешно натянул на свои мокрые белобрысые вихры капюшон. Я открыл дверь. На пороге стояла та самая девушка, которую мы встретили на улице. В руках у нее был небольшой поднос, прикрытый чистой салфеткой. Она бочком вошла в комнату и недоуменно огляделась. Я понял, что она не знает, куда поставить свой поднос, поскольку в комнате не было стола.
– Ставьте ваше угощение сюда, – показал я на одну из кроватей. Она шагнула в указанную сторону, а я спросил: – Тебя, наверное, зовут Ольва?
Она удивленно оглянулась.
– Откуда вы знаете?..
– Так это же про тебя трехликий Вар сказал «Ольва отошла». Меня ты можешь называть Илья, этого молодого человека Данила, а наш усатый друг отзывается на имя Ванька...
Она оглядела нашу компанию, улыбнулась, кивнула и, сдернув салфетку с подноса, сказала:
– Здесь жареное мясо, салат, хлеб и молоко. Сейчас принесу еще пирожков. Я надеюсь, поужинать вам хватит?
– О, вполне. Главное, чтобы вот этим обжорам хватило, – я кивнул на Данилу и Ваньку, – а мне и одной корочки достаточно.
Данила и Ольва рассмеялись.
Потом Ольва выпорхнула за дверь, а мы с Данилкой уселись на кровати и принялись за ужин. Ванька тут же присоединился к нам. Через несколько минут Ольва вернулась с небольшой тарелкой, на которой лежало несколько пирожков. Данила сразу ухватил один из них, а я спросил:
– Скажите, милая девушка, когда начнется проповедь и кто, собственно, будет ее читать?
– Гвардейцы Единого-Сущего уже пришли, так что минут через двадцать – тридцать начнется. – В ее голосе явно звучал какой-то тоскливый страх. – А проповедовать будет сам апостол Пип... – Мне показалось, что при этом имени Ольва вздрогнула.
– Что-то мне кажется, что ты его побаиваешься? – не удержался я. Она испуганно взглянула на меня, а потом, словно решившись, тихо произнесла:
– Ты знаешь, он очень жестокий. Он проповедовал у нас в городе уже трижды и каждый раз кого-нибудь истязал. Не дай Многоликий попасть ему в руки!..
– Да, – согласился я, вспомнив сцену на площади, – старичок явно склонен к садизму...
– К чему?.. – не поняла Ольва.
– К садизму. Мы так называем чье-нибудь желание причинять мучения другому живому существу.
Ольва закусила губу и наклонила голову.
– Мы вот тоже думаем послушать проповедь, – беззаботным голосом прибавил я.
Она испуганно посмотрела на нас и, покачав головой, прошептала:
– Не ходите. Маленьким детям можно на проповедь не ходить. И вообще, вы же путники, вы не жители города, зачем вам это...
– Интересно, что это за Единый такой. Что он такого обещает людям, чтобы его почитать и даже отказываться от многоличья?..
Но она, казалось, меня не слышала. Снова покачав головой, она повторила:
– Не ходите!.. – а затем быстро вышла из комнаты.
Мы доели свой ужин и опустевший поднос оставили рядом с кроватью. Я снова накинул плащ, так хорошо скрывавший шпагу и мою явно нездешнюю одежду, и решив, что Данила, пожалуй, прав, не желая расставаться, положил ему ладонь на голову.
– Ну что, Данилушка, пойдем послушаем местного проповедника.
Я задул лампу, и мы вышли из комнаты.
Спустившись в обеденный зал, мы увидели, что вся мебель из него была вынесена. Только у стойки стоял длинный стол, а за ним лавка. Зал был заполнен людьми, в основном мужчинами, которые негромко переговаривались между собой в ожидании начала проповеди. Перед столом стояли трое гвардейцев, разглядывая собравшуюся толпу безразличными, какими-то рыбьими глазами. Мы с Данилой прислонились к стене возле дверки, ведущей наверх, и молча наблюдали за собравшимися. Нельзя сказать, что народ был очень возбужден, но и особого спокойствия не чувствовалось. В атмосфере этого достойного собрания витал дух противоречия и страха. Каждое слишком громко сказанное слово, вынырнувшее над общим ровным гулом, сопровождалось испуганным взглядом, который сказавший бросал вокруг, облизывая округлившимися глазами ближние и дальние лица.
Так прошло несколько минут. Наконец открылась дверь за стойкой, и в зал в сопровождении еще одного гвардейца и хозяина таверны вошел уже знакомый нам апостол Пип. Судя по сальному отблеску на его тонких губах и впалых щеках, он только что плотно закусил чем-то жирным. Быстро подойдя к скамье, он влез на нее, а с нее на стол и обвел зал враз посуровевшим взглядом. Сразу стало тихо. Толпа, до того слабо шевелящаяся под шепчущим колпаком разговора, вдруг замерла и распалась на отдельных, одиноких людей. Я понял, что в этом зале мгновенно каждый стал только за себя.
Апостол Пип удовлетворенно хмыкнул и пустил по своим тонким губам слабое подобие улыбки.
– Я вижу, что жители Лоста не слишком интересуются Словом Единого. В этом зале вполне могло бы собраться на несколько десятков человек больше, – начал он свою проповедь неожиданным пассажем.
Ну что ж, завтра мы разберемся, кто из горожан считает себя достаточно просвещенным в заповедях Единого, а собравшиеся здесь могут считать, что им повезло – сегодняшняя проповедь, я надеюсь, откроет ваши глаза и просветит ваши умы.
– Велик Единый... Священен Единый-Сущий... – вдруг вздохом пронеслось по залу.
– Слушайте ж, дети Единого, слово его к вам. – Апостол Пип резко сменил не только свою интонацию. Казалось, заговорил другой человек, столько доброты, даже нежности, зазвучало в его голосе.
– Тот, кто в своей неизбывной мудрости создал всех живущих в этом мире, кто научил их смотреть и слушать, говорить и ходить, кто дал им воздух, чтобы дышать, и пищу, чтобы вкушать, кто любит и жалеет свои творения, обращается к вам через своего избранного и говорит вам его устами. Слушайте со вниманием, как подобает любящим создателя своего.
А дальше пошло повествование, выдержанное, как ни странно, в традициях, весьма близких земным. Из проповеди апостола Пипа следовало, что мудрый и могучий Единый создал этот небольшой мирок, населил его людьми, наполнил водой, растениями, животными и оградил от вредного влияния непроходимыми пустынями, горами, болотами. Именно в этом мире Единый решил создать идеальных, ему подобных людей. И все было бы хорошо, но ярый враг Единого – Измененный, поставивший себе целью, естественно, сорвать замысел всеблагого бога, начал по-всякому искушать жителей избранного мира.
Добрых полчаса апостол Пип расписывал, на какие ухищрения пускался Враг, чтобы сбить избранников с панталыку. Но население этой изолированной территории доблестно отбивало все поползновения мерзкого Измененного. И тут то ли Измененный действительно придумал гениальный план, что само по себе невероятно, то ли Единый куда-то отлучился и выпустил на время своих избранников из поля зрения, хотя до этого ну очень тщательно их опекал, только Враг придумал и подкинул неразумному населению способность менять свой облик, превращаясь в различных зверей, птиц и рыб.
В этой части своего рассказа проповедник поднялся до небывалых вершин ораторского искусства. Когда он описывал горе Единого, узревшего по возвращении, во что превратились его подопечные, многие из окружающих нас мужиков захлюпали носами, а немногочисленные женщины так просто рыдали в голос.
И тогда Единый послал к своим избранникам своего же уполномоченного, которого поименовал «Единый-Сущий». Этот полномочный представитель был как бы самим Единым, но к тому же еще и Сущим; то бишь явленным в телесной оболочке. Своего уполномоченного Единый наделил ну просто огромными полномочиями в части кнута и пряника – от поглаживания по головке послушных, отказавшихся пользоваться вражьими подарками, до насильственного лишения неслухов возможности перевоплощения с частичным покалечиванием упорствующих в непослушании.
Короче, на сегодняшний день все население этой небольшой страны было поставлено перед выбором: либо добровольно отказаться от практики пользования какими-либо другими ликами, кроме человеческого, либо подвергнуться гонениям со стороны Единого-Сущего, способного вытворить с любым из жителей самые безобразные вещи. Отсюда вытекала, естественно, необходимость прекратить подчинение прежним властям страны, во главе которых стоял Многоликий. Именно он, как я понял, обладал наиболее развитыми способностями к перевоплощению, а посему был объявлен Единым-Сущим пособником Измененного и его полномочным представителем.
Однако неразумные жители, вместо того чтобы враз и навсегда прекратить всяческие богонеугодные превращения, почему-то повсеместно игнорировали волю Единого, недвусмысленно продиктованную Единым-Сущим, и продолжали не только перекидываться во всевозможных животных, но и слушаться и уважать Многоликого, который, кстати, ничего плохого им не делал, а преследовал и уничтожал только бандитов, воров и прочих злодеев. И как оказалось, жители несчастного маленького Лоста были из числа наиболее злостных последователей и почитателей сатанинских игрищ с перекидыванием, а также и самого Многоликого. Так вот чтобы привести их в конце концов в чувство, Единый-Сущий и направил апостолов Пипа, Кату, Фоку, Сава и Сайва в сопровождении банды гвардейцев в это гнездо греха.
В заключение апостол Пип призвал присутствующих одуматься и вернуться в лоно Единого, который уж их наградит, и пообещал упорствующим достойное наказание. В этот момент я почувствовал, как собравшиеся в едином порыве вздрогнули, видимо, они очень хорошо представляли себе, что это за кара.
Проповедь длилась часа два с лишним. И вот, закончив ее, апостол Пип перешел на свой обычный скрежещущий фальцет и неожиданно спросил:
– Все понятно?
Всем все было понятно, и я решил, что сейчас мы мирно разойдемся. И тут из-под моего локтя донеслось:
– Дяденька, а можно спросить?..
Этот ангельский голосок принадлежал Даниле, и я сразу понял, что тот затеял свою любимую игру. Это была игра интеллектов, которой Данила увлекался почти с тех пор, как научился более или менее внятно говорить. Она всегда начиналась вопросом «Дяденька, а можно спросить?», а заканчивалась фразой «Дяденька, ну какой же ты дурак!».
Очень редко бывали случаи, когда знакомому с этой его игрой взрослому удавалось поставить Данилу в тупик. Тогда он замолкал и, насупившись, принимался размышлять над каверзой собеседника. Однако апостола Пипа вряд ли можно было отнести к знающим правила игры, а по сверкавшим Данилкиным глазам я понял, что Пипу придется весьма несладко.
Услышав вопрос, произнесенный милым детским голоском, Пип развернулся всем телом в нашу сторону и, внимательно оглядев мальчишку, утвердительно кивнул:
– Спрашивай...
Данила сделал шаг вперед и очень вежливо спросил:
– Дяденька, я правильно понял, что всех нас создал могучий и мудрый бог по имени Единый?
Апостол, услышав вопрос «по теме», неожиданно для меня расплылся в довольной улыбке.
– Смотрите! Все смотрите, как малый ребенок тянется к истине!.. – буквально возопил он, обращаясь к присутствующим, а затем, снова обратившись к Даниле, насколько мог ласково произнес: – Меня, отрок, надо называть не «дяденька», а «апостол» или «посвященный отец Пип». Что касается твоего вопроса, то в целом ты понял правильно. Только создал все сущее не бог, а Единый. Просто Единый. Ты понимаешь всю глубину этого слова?
Данила с горящими глазами кивнул, что он понимает, и тут же задал новый вопрос:
– И Единый наделил нас всеми нашими качествами и способностями? Зрением, нюхом, вкусом там?..
– Конечно! Ты все правильно понял!
– А откуда ты, апостол Пип, все это узнал?
Вот так! Апостол несколько растерялся от такой подлянки, но тут же, грозно сдвинув брови, строго ответствовал:
– Единый-Сущий – посланец Единого поведал истину всем, кто желает ее знать!
Данила склонил голову набок, словно задумался, но я знал, что у него вся тактика разговора продумана на несколько вопросов и ответов вперед, а это раздумье просто одна из уловок. Через несколько секунд в притихшем и заинтересовавшемся зале последовал очередной детский вопрос:
– Если Единый так любит свой народ, если Единый дал нам все человеческие качества и способности, какие только возможны, то почему не он дал нам способность принимать облик других его созданий? Почему такую способность дал нам Измененный?
Апостол Пип еще больше помрачнел, но пока еще продолжал сдерживать себя, видимо, в надежде объяснить все любопытному отроку, а заодно доказать всем присутствующим мудрость Единого-Сущего и свою собственную. На его вытянутой и очень исхудавшей физиономии было явственно написано раздражение тем, что он дал втравить себя в столь скользкую беседу, но коль уж он не осадил мальчишку сразу, надо было подыскивать достойные аргументы. К тому же вопросы этого малыша звучали очень искренне и чрезвычайно почтительно. Поэтому, со свистом втянув воздух (или скрипнув зубами), Пип ответствовал:
– Видишь ли, малыш, Единый создал людей по своему образу и подобию в надежде, что они будут достойны его великого облика, при котором желать другого просто нечестиво. И поэтому, когда его творения стали с легкостью отказываться от дарованного им священного вида и перекидываться в разных нечистых животных, Единый воскорбел. Он не в силах видеть людей в животном облике. Такой облик ему противен! Понял?..
Пип решил, что он разобрался с этим въедливым мальчишкой, и повернулся к пастве. Но не тут-то было!
– Это все тебе тоже рассказал Единый-Сущий? Если все так, как ты говоришь, и Единому противен животный облик, то зачем он сам создал этих животных? И потом, если Единый так любит созданных им людей, то почему он против того, чтобы люди летали, как птицы, или плавали не хуже рыб? Тем более что никто из людей насовсем превращаться в какое-то там животное и не собирался!
Если раньше вопросы Данилы сопровождались тихим, сдержанным гомоном толпы, опасающейся открыто поддерживать явно крамольное любопытство, то последнюю его реплику сопровождало уже неприкрытое и довольно громкое одобрительное гудение. А тут Данила поставил последнюю точку.
– Я почему-то думаю, что твой знакомый Единый-Сущий все наврал. Никто его в этот мир не посылал, а просто он чего-то хочет для себя. А ты, дяденька, ему поверил. Ну и дурак же ты!..
При этом слова «Ну и дурак же ты!» были сказаны таким тоном, что все присутствующие поняли – Данила ни минуты не сомневается, что апостол Пип совсем не дурак, а просто тоже преследует свои собственные цели. В зале повисла тяжелая, мрачная тишина.
После такого резюме, сказанного каким-то маленьким негодяем, испитая физиономия «посвященного отца Пипа» пошла синими пятнами. Его глаза загорелись мрачным огнем, а губы молча шевелились, словно читали какое-то чудовищное заклинание. Наконец он хрипло выдавил:
– А ну-ка, маленький негодяй, скинь свой капюшон, чтобы я увидел, кто смеет отрицать истину Единого-Сущего!
Не успел я протянуть руку, чтобы помешать Даниле исполнить распоряжение Пипа, как он одним движением сдернул капюшон с головы. Пип на своем столе-кафедре словно окаменел, впившись выпученными глазами в лицо Данилы. Вольготно стоявшие рядом с ним гвардейцы мгновенно подобрались то ли для прыжка, то ли для торжественного салюта, стоявшая в зале толпа сначала отхлынула, оставив нас в одиночестве на пустом пространстве пола, а затем колыхнулась в нашу сторону, словно желая сомкнуться вокруг и спрятать нас. И в оглушающей тишине, которую, казалось, можно было резать, словно упругую краюху хлеба, сдавленный женский голос выронил:
– Принц!..
В это же мгновение вперед выметнулась рука Пипа, и хриплый голос прокаркал:
– Взять его!..
Трое стражников одновременно шагнули вперед, а толпа колыхнулась назад, показав, на чьей стороне здесь сила.
И тут я, сделав широкий шаг навстречу гвардейцам, заслонил собой Данилу. Одновременно левой рукой я рванул застежку плаща и резким круговым движением обмотал его вокруг предплечья, а правой выхватил подарок старого Навона. Стоило матово сверкнувшему клинку со свистом рассечь воздух, как бравые гвардейцы встали как вкопанные. Они явно растерялись, наткнувшись на сопротивление.
И тут я снова услышал скрежещущий голосок нашего милого Пипа:
– Ты, Белоголовый, думаешь сталью остановить волю Единого-Сущего?! Ну что ж, придется тебе попробовать его немилость!
Толпа ахнула, рванулась назад и к стенам, и из ее нутра снова послышался тот же женский голос:
– Мальчик!.. Бедный мальчик!.. Апостол, пощадите ребенка!..
Но апостол уже ничего не слышал. Он вытянул в мою сторону сжатый кулак, украшенный перстнем с багровым камнем, и громовым голосом рявкнул:
– Аус!
Возглас прокатился по замершему залу, камень вспыхнул мрачным багровым светом и... ничего не произошло. Только перстень на моей руке слабо завибрировал и слегка потеплел.
В глазах Пипа блеснуло безумие. Он потряс кулаком, словно надеялся выдавить из него последнюю каплю какой-то чудесной, невероятной силы, и снова завизжал:
– Аус!..
И тогда у меня из-под локтя высунулась белобрысая голова, и Данила довольно хихикнул:
– Что, дяденька, сдох твой маус?.. А теперь я попробую...
Он выдернул из-за ворота свой серебряный свисточек, и негромкий, переливчатый свист оглушил весь зал.
Что же тут началось!
Сначала раздались уже знакомые легкие хлопки, и вслед за ними люди из зала начали стремительно исчезать, а уже достаточно душное помещение стало столь же стремительно заполняться самыми различными живыми существами.
Первым исчез апостол Пип. Вместо его удивительно худой фигуры на занимаемом им столе появился не менее удивительно толстый боров. Поводя из стороны в сторону грязным, слюнявым пятаком, украшенным фамильной бородавкой, и оглядывая зал крошечными красными глазками, он неловко топтался, с трудом перемещая свое жирное, розовое, покрытое неопрятной седоватой щетиной и безобразными черными пятнами тело по шаткой подставке, на которой он вдруг оказался. Стоявшие рядом со столом гвардейцы с ужасом уставились на этого свина, но сами практически тут же перекинулись. Двое из них сели по краям стола в виде слегка ошарашенных филинов, таращивших ослепшие глаза на ярко пылавшие светильники, а третий, обернувшийся матерым лисом, тут же забился под стол.
Данила, явно не ожидавший столь радикального эффекта от своего свисточка, вцепился обеими руками в мой намотанный на руку плащ, и мы повернулись в сторону зала. Там бушевал бродячий зверинец, враз лишившийся своих клеток. Между собой разбирались медведи и волки, лисы и барсуки, огромные подслеповатые кроты и маленькие, но очень активные бычки. Под потолком кружили несколько представителей пернатого царства. Надо отдать должное этому чудному зверинцу – хищники никого не пытались сожрать, а парнокопытные не пускали в дело свои рога и копыта. Вся разборка происходила активно, но миролюбиво. Правда, когда я увидел трех здоровенных, не менее метра величиной, светло-рыжих тараканов, гуськом бежавших по стене, спасая свои хитиновые тела из-под лап и копыт, меня слегка замутило.
В этот момент мы разобрали в неистовом хрюканье хряка Пипа главенствующую тему, содержавшую в основном всего два слова – «Хр-р-р-зять хр-р-р-их!».
Мы с Данилой, не сговариваясь, шагнули к дверце, ведущей к нашим апартаментам, но тут к нам подкатил небольшой медвежонок и, ухватив Данилу за рукав комбинезона когтистой лапой, неразборчиво прорычал:
– Принц, за мной!..
Он потянул Данилу к приоткрытому окну, неловко ковыляя на трех лапах и не выпуская из четвертой его одежду. При этом он так на меня поглядывал, что я понял – надо следовать за ним. В таком порядке мы и сиганули в окно на мягкую, разрытую клумбу. Выпрыгнув, медведь припустился по улице, все время оглядываясь на нас. Мы быстро следовали за ним.
Через несколько минут мы, миновав несколько поворотов, подбежали к калитке в невысоком заборе. Наш лохматый сопровождающий с разбегу врезался в нее, и калитка с треском распахнулась. Медведь по короткой, замощенной дорожке подбежал к крылечку небольшого домика, спрятавшегося среди старых, разлапистых деревьев, и заскреб в нее. Следом за ним к дверям подбежал Данила и, словно сговорившись с мишкой, принялся колотить в дверь кулаком. Когда самый старый член команды, то есть я, прибыл к дверям домика, за ними уже кто-то копошился, приговаривая спокойным, мягким женским голосом:
– Уже открываю... уже открываю...
Когда дверь отворилась, мы увидели маленькую опрятную старушку в темном, аккуратном платье с белым воротничком и такими же манжетами. Она внимательно посмотрела на нас поверх больших роговых очков и сказала:
– Ай-ай-ай, как неразумно, Ольва, разгуливать по городу в таком виде, когда у нас в гостях сам апостол Пип со своей шайкой. Быстро все входите!
Мы юркнули внутрь домика, и бабушка быстро захлопнула дверь. И снова раздался хлопок. На месте медвежонка возникла наша милая Ольва и сразу затараторила:
– Тетушка Яса, надо спрятать этих... – Она бросила на нас быстрый взгляд и после короткой заминки продолжила: – ...ребят. Они такое натворили, что, если их найдут, им не миновать алтаря Единого-Сущего!..
Тетушка Яса слушала ее, улыбаясь и покачивая головой. Когда у Ольвы от возбуждения перехватило дыхание и она замолчала, старушка спокойно спросила:
– И что же такого могли натворить эти... ребята? Только ты сначала успокойся и пройди в комнату, а там уже все расскажешь по порядку.
Ольва молча кивнула и направилась следом за двуликой Ясой в глубь дома.
Когда мы прошли в комнату и расселись вокруг стола на изящных хрупких стульях с гнутыми ножками, Яса с улыбкой нас оглядела и кивнула Ольве:
– Рассказывай...
– Эти двое... – начала Ольва свой рассказ, – пришли к дядюшке Вару где-то за час до начала проповеди. А проповедь у нас сегодня читал сам апостол Пип. Когда они мне сказали, что хотят послушать проповедь, я их отговаривала – ты же знаешь, как этот Пип любит поизмываться, особенно над новыми людьми. Но они все равно пришли. И когда апостол закончил свою проповедь, Данила... – она ткнула пальцем в сторону Данилки, – ...начал задавать Пипу всякие вопросы. Тот сначала вроде обрадовался, что такой маленький мальчик так заинтересовался его рассказом, а потом понял, что этот малыш просто его дурачит. Ну а когда Данила объявил всю историю про Единого враньем, Единого-Сущего лжецом и жуликом, а самого Пипа назвал дураком, тот вообще взбесился...
Старушка внимательно посмотрела на Данилу и тихо произнесла:
– Ну это-то понятно...
– Апостол Пип приказал мальчику снять капюшон, и оказалось... – Тут она быстро сдернула капюшон с головы Данилы, и двуликая Яса ахнула:
– Принц...
– Вот-вот... – радостно подхватила Ольва. – В таверне все тоже так подумали. Пип прям облизнулся, как кот на сметану, и тут же приказал своим людям схватить мальчика. И тогда Илья выхватил шпагу и... – Она замолчала, словно у нее кончились слова, но глаза ее были очень красноречивы.
– И что же Пип?.. – спросила Яса и тут же сама ответила: – Сразу схватился за свой хлыст.
Ольва утвердительно кивнула. Старушка внимательно оглядела на этот раз меня, и мне показалось, хотела что-то спросить, но Ольва, передохнув, снова затараторила:
– Только у Пипа ничего не получилось! Он орал свой «аус», а с ними ничего не происходило. И тогда мальчик достал какой-то свисток и свистнул в него. И знаешь, все, кроме них, перекинулись! А апостол Пип перекинулся в здоровенного толстого борова... с бородавкой на пятаке!!! – вдруг добавила она.
Восторг Ольвы при этих словах был просто неподражаем.
– Так вот почему ты прибежала в таком виде... – пробормотала Яса. Потом она снова повернулась в мою сторону и все-таки задала мучивший ее вопрос:
– Почему же хлыст Пипа с тобой не справился? Небывалый случай...
– Может быть, потому, что я – «одноликий»? – с улыбкой ответил я.
При этих словах она изумленно уставилась на меня. Только что рот не открыла. Ольва тоже, широко распахнув глаза, не сводила их с моей скромной фигуры.
– Ну что вас так изумило? Ну я – «одноликий», ну не могу я перекидываться, не приучен!.. Неужели это такая редкость?..
– До сегодняшнего дня, молодой человек, я знала только таких одноликих, которые потеряли свою способность к перевоплощению на алтаре Единого-Сущего. Других в нашем мире не было. Но все они вместе со своими способностями теряли и определенные человеческие качества. В частности, интерес к жизни. Вы ни разу не видели «возлежавшего на алтаре»? – Я отрицательно покачал головой. – И слава Многоликому! Это зрелище не для нервных. Так вот ты нисколько не похож ни на одного из них. Поэтому я и была настолько изумлена. Тем более что ты имеешь, как и этот чудный ребенок, светлые волосы! Поэтому позволь полюбопытствовать, откуда у нас в городке появилось такое чудо?
И мне снова пришлось повторить свой рассказ о нашем появлении в этой стране. Когда я закончил, в комнате наступило обычное в таких случаях молчание. Обе мои слушательницы переваривали услышанное. Наконец Яса повернулась к Даниле с вопросом:
– А что это у тебя за свисток, и откуда... – но не договорила. Данила спал, положив руки на стол и устроив на них свою белокурую лохматую голову.
Старушка тут же вскочила и шепотом обратилась ко мне:
– Бери его на руки, положим его в постель...
Я бережно подхватил Данилку со стула и направился следом за хозяйкой по короткому коридорчику в маленькую, уютную спаленку. Там она откинула симпатичное лоскутное одеяльце с небольшой кроватки, и я, не раздевая, уложил Данилку. В комнате было прохладно и сладко пахло не то луговыми цветами, не то цветочным медом. Мы прикрыли мальчишку одеялом и вернулись в гостиную.
Усевшись за стол, я тут же ответил на заданный Ясой вопрос:
– Свисток Даниле подарил четырехликий Навон. Мы ночевали у него в первую ночь после перехода. Моя шпага тоже его подарок. И вообще, именно он посоветовал нам пробираться к Многоликому, к Черной скале. Навон считает, что только Многоликий сможет нам помочь вернуться назад, домой. И дорогу нам Навон подсказал.
– Значит, завтра вы пойдете через лес к Нароне, – сразу догадалась наша хозяйка.
– Да, через лес... – подтвердил я.
Ольва испуганно переводила взгляд с меня на Ясу. Потом она вдруг встала и заявила:
– Я вернусь в таверну. Надо принести ваши вещи и что-то из еды, вам в дорогу...
Взглянув на Ясу и получив молчаливое одобрение, она тут же ушла.
– Поговорила бы я с тобой, – улыбнулась мне симпатичная старушка, – да уж больно тяжелая дорога у тебя впереди. Навон рассказал, наверное, какой у нас лес нехороший? Так что тебе отдохнуть надо хоть немного. Завтра вам пораньше уйти придется, пока Пип со своими прихвостнями искать вас не начал. Пойдем...
Она встала и направилась в ту комнату, где уже спал Данила.
– Домик у меня небольшой, комнату отдельную я тебе предоставить не могу, но постель тебе будет.
Из стенного шкафа в коридоре она вытянула свернутый в рулон тюфячок, подушку, небольшую стопку постельного белья и сунула все это мне в руки. Когда мы на цыпочках вошли к Даниле, она кивнула на пол возле его кроватки и прошептала:
– Здесь располагайся... – И тихо притворила за собой дверь.
Я раскатал на полу тюфяк, накрыл его простыней, бросил на него всунутую в наволочку подушку, быстро сбросил с себя свою джинсу и, улегшись на это шикарное ложе, натянул на себя вторую простыню.
И тут же уснул.
10. ДОХЛЫЙ ЛЕС
6 июня 1999 года. Где обычно мы находим друзей? В детском саду, в школе, в институте, на работе, по соседству... И хорошо ли мы знаем людей, которых называем своими друзьями? Не поэтому ли мы частенько напеваем про себя «Если друг оказался вдруг...» А вот если находишь друзей в диком, темном, страшном лесу, полном медведей, волков, рысей и других не менее симпатичных зверушек, на них, я думаю, вполне можно положиться и в любом другом месте...
«Ну что такое!.. – мысленно разнесся мой вопль. – Я только закрыл глаза, а меня уже трясут за плечо и пихают ботинком в бок!..»
Я открыл глаза. Надо мной склонилась свеженькая, раскрасневшаяся физиономия Данилы с блестящими глазами и аккуратно причесанными мокрыми волосами. Увидев, что я проснулся, он тихо произнес:
– Пора уходить, утро уже... – и тут же начал стаскивать с меня простыню.
С тихим, но душераздирающим стоном я сел на своем ложе. Вообще-то я люблю спать на жестком, но любым пристрастиям есть граница. После матрасика, на котором я провел несколько недолгих часов с закрытыми глазами, мои мышцы несколько одеревенели, суставы начали поскрипывать, а скелет, наоборот, значительно размягчился. Поэтому, когда я попробовал подняться, мое несчастное тело скрипело, хрустело, позвякивало и вместе с тем слегка расползалось. Однако усилием своей несгибаемой воли я восстановил контроль над собственным опорно-двигательным аппаратом и поплелся следом за Данилой, который тянул меня за онемевшую левую руку по темному коридору.
Таким порядком мой маленький Вергилий выволок меня во двор, накрытый густым, противно мокрым туманом, а затем втолкнул в небольшую деревянную будочку в глубине сада. Аккуратно прикрыв за собой дверь, маленький негодник пробормотал:
– Щас мы тебя в порядок приведем, – и завозился за дощатой стенкой.
Я блаженно привалился к шероховатой перегородке и закрыл глаза. В тот же момент мне на голову обрушился водопад достаточно холодной воды. Ну, может быть, и не водопад, но никак не меньше ведра.
От неожиданности я даже не смог как следует заорать. Я только слабо пискнул и попытался толкнуться в дверь. Но она оказалась запертой снаружи. И тут я почувствовал, что холодный душ действительно быстро прогнал сон и придал моему занемевшему телу определенную гибкость. Я поднял руки, чтобы как следует потянуться, но в этот момент за стенкой снова послышалась возня, и я получил на свою голову еще одно ведро холодной воды.
– Все, хватит... – громко и сурово сказал я, отфыркавшись. Немедленно в стенке открылось небольшое окошко, и Данила просунул в него большое жесткое полотенце, а следом за ней мою одежду. Растираясь куском сурового полотна, я услышал, как по дорожке сада прочь от моей пыточной камеры побежали быстрые мальчишечьи ноги.
Я вытерся насухо, оделся, причесался оказавшейся в полотенце расческой и, толкнув освобожденную дверь, вышел на песчаную дорожку, ведущую к заднему крылечку домика. Через секунду я входил в небольшую, чистенькую кухоньку.
За столом, сбоку у окна, расположился Данила и с удовольствием пил молоко из большой глиняной кружки. Рядом с ним сидела Ольва, положив на колени нашу котомку. Яса хлопотала возле маленького столика, притулившегося около плиты. Как только я вошел, хозяйка улыбнулась мне, пододвинула к столу небольшой табурет, на который я тут же опустился, и поставила передо мной тарелку с огромным куском хлеба, накрытым желтым ноздреватым сыром, посыпанным рубленой зеленью. В нос сразу ударил сытный сырный дух. Не успел я вонзить в этот чудесный бутерброд свои оголодавшие зубы, как рядом с тарелкой опустилась кружка, наполненная свежим молоком. Я энергично принялся за еду, а Ольва продолжила начатый еще до моего появления рассказ.
– Так вот я и говорю, когда я вернулась в таверну, они уже стали приходить в себя. Первый, конечно, апостол Пип. Он сразу пошел в комнату за стойкой. Туда же отправились и его гвардейцы, а я быстренько побежала в маленькую кладовку...
Яса понимающе улыбнулась:
– Ты смелая девушка...
– Ну, никакой особенной опасности не было. Надо было только тихо сидеть. А если бы даже меня и услышали, я сделала бы вид, что ищу в кладовке какие-нибудь специи. В общем, я все слышала и видела. Апостол Пип сидел в дядюшкином кресле, а его мордовороты выстроились перед ним. Сначала Пип молчал, будто приходил в себя. Я его таким ошарашенным и представить не могла...
– Девочка, переходи к сути, нашим гостям некогда выслушивать повесть о твоих впечатлениях! – перебила ее старушка.
Ольва слегка запнулась, потом быстро кивнула и, сглотнув, продолжила:
– Апостол Пип не может понять, откуда у принца... – она кивнула на Данилу, – ...серебряный хлыст. Он говорит, что Единый-Сущий знал о существовании этого хлыста, но так и не смог его разыскать. Поэтому Пип решил организовать за вами погоню. Он сказал, что вы наверняка идете к Черной скале и потому не минуете переправу через Нарону. Он уверен, что вы пойдете к Нароне Дохлым лесом, а сам соваться в этот лес не хочет. Он говорит, что если вы лес пройдете, а такая возможность у вас есть, поскольку вас всего двое, то у переправы они вас и будут поджидать. Они поедут по Круглой дороге на лошадях. Если он ошибается и вы пойдете не лесом, а по дороге, они вас обязательно нагонят! Он хочет захватить принца живым, ну и, естественно, его очень привлекает серебряный хлыст. С ним поедут восемь гвардейцев. Он сказал, что, судя по тому, как Белоголовый обращается с оружием, лишние люди не помешают! – И она с уважением взглянула на меня.
– Ну что ж, несколько сумбурно, но в целом все понятно, – подвела итог двуликая Яса.
– Вы пойдете, конечно, лесом. Если идти достаточно осторожно, а именно так вам и придется идти, вы выйдете к берегу Нароны только к вечеру. Направление вы знаете?.. – Она взглянула на меня, и я утвердительно кивнул.
– Когда вы выйдете из леса – осмотритесь. На берегу должен стоять небольшой бревенчатый дом, он там один. В доме живет трехликий Гарон, перевозчик. Я вам дам одну вещичку, ее вы покажете Гарону, и он без вопросов перевезет вас на другой берег, даже если вы задержитесь и придете к Нароне ночью. А сейчас вам пора уходить. Пока туман не рассеется, Пип со своими мордоворотами с места, конечно, не тронется, но вам надо торопиться. Здесь Ольва вам положила поесть на дорогу.
Она вложила мне в руку небольшую металлическую бусину, а затем, взяв у Ольвы с колен нашу котомку, протянула мне и ее.
Я закинул шнур, стягивающий котомку, на плечо, сунул бусину в карман рубашки и уже собрался застегнуть плащ, но Данила остановил меня.
– Надо собрать твой самострел. – Он требовательно уставился на меня. – Мне точно известно...
Я без разговоров отцепил от пояса сумку с арбалетом и, выложив детали на стол, с которого уже убрали посуду, в несколько минут собрал машинку и натянул тетиву. Конечно, нести собранный арбалет было менее удобно, чем уложенный в сумку, но с Данилой спорить не приходилось. Надо, значит – надо!
Уже собравшись уходить, я повернулся к Ольве:
– Ольвушка, когда мы уходили из нашей комнаты на проповедь, в ней оставался наш кот Ванька. Если он еще у вас в таверне, позаботься, чтобы его накормили. Скажешь ему, что это я, Илья, тебя к нему послал. Хорошо?
– Так какой-то кот у крыльца сидит. Уже давно. Только в дом почему-то не идет. Я его приглашала, – заявила вдруг Яса. – Большой кот, огромный даже, черный и с белой кисточкой на кончике хвоста.
– Ну вот, и Ванька нашелся... – довольно завопил Данила и тут же прикрыл рот ладошкой.
Мы быстро двинулись к выходу. Распахнув дверь, мы узрели в клочьях тумана, пеленой покрывавшего землю, большую темную тень, расположившуюся на верхней ступеньке крыльца. Едва мы показались на крыльце, тень привстала, выгнув спину, подняла хвост трубой и двинулась вниз по ступенькам на песчаную дорожку, нисколько, видимо, не сомневаясь, что мы тут же последуем за ней. Наш Ванечка был в своем репертуаре – деловит, немногословен, полон достоинства. Только интересно, где это он обретался, когда нас вчера чуть не убили? Хотя, возможно, он-то как раз держал всю ситуацию под контролем.
Мы последний раз взглянули на своих спасительниц и поклонились им на прощание, а потом я не удержался и чмокнул трехликую Ясу в дряблую щеку. Она удивленно взглянула на меня, потом улыбнулась и тихо пробормотала:
– Ну и странные у вас, Белоголовый, обычаи... – Через несколько секунд они растаяли в тумане за нашей спиной, а мы быстро шагали за нашим черным, хвостатым предводителем.
Проскользнув под калиткой, Ванька не раздумывая повернул вдоль забора направо и легкой трусцой припустился вперед. Чтобы не отстать, нам с Данилой пришлось прибавить ходу. Так быстрым шагом мы прошли до первого перекрестка. Стояло совсем раннее утро, улица была пустынна, а звуки наших шагов мгновенно глохли в серой вате тумана. Вообще-то в нашем положении эта белесая, мутная пелена была нам хорошим помощником, вот только мой плащ и Данилкин комбинезон мгновенно пропитались влагой и отяжелели. На перекрестке Ванька притормозил и, казалось, к чему-то прислушался, а затем галопом бросился назад и юркнул за выступ забора. Мы метнулись за ним и тоже вжались в крохотную нишу, образованную небольшим заборным выступом. Несколько минут прошло в тишине, а затем, медленно нарастая, послышался мягкий цокот копыт по утрамбованной дорожной пыли. Потом из тумана выступили четыре высокие расплывчатые тени всадников и послышался приглушенный, с покашливанием разговор.
– И кого мы стережем? Кто в такую рань из дома полезет? Еще не меньше часа туман висеть будет, кого в нем разглядишь?.. – ворчал хрипловатый, видимо со сна, голос.
– Кого надо – того и стережем... – ответил ему густой командный бас. – Ты скажи спасибо, что апостол Пип тебя в свою команду не отобрал, а то Белоголовый добавил бы к твоим ста килограммам триста граммов своей стали. Так что ты лучше не спеши в гостиницу, нам надо вернуться после того, как апостол отъедет, а то придет ему в голову или кого-то из своего отряда заменить, или просто его увеличить. И придется скакать за мальчишкой, под его серебряный хлыст. Вот тогда ты поворчишь...
– Так апостол Пип сказал, что у него есть средство против принцева хлыста. Иначе зачем ему гвардейцы. Он мальчишку успокоит, ребята с Белоголовым разберутся...
– Ага, ты, оказывается, хочешь убедиться, что апостол Пип справится с серебряным хлыстом!.. Ты у нас, оказывается, герой – хочешь скрестить свою железяку с клинком Белоголового! Ну, ну... Езжай, попроси Пипа включить тебя в его команду, и Единый тебе в помощь...
– А ты что, не веришь, что апостол Пип сможет обезвредить серебряный хлыст...
Всадники проехали мимо и разговор постепенно утонул в серой пухлой взвешенной воде. Постояв еще несколько минут, Ванька осторожно двинулся в сторону перекрестка. Мы потопали следом. На этот раз кот без раздумий дунул галопом через пересекавшую наш путь дорогу, а мы припустились за ним. Перебежав на другую сторону, мы чуть не наступили на Ваньку, терпеливо нас ожидавшего, но он вовремя предупредительно мявкнул. И снова мы быстрым шагом последовали за черным и хвостатым, уверенно выводившим нас из города.
Примерно через полчаса город неожиданно, словно отрубленный, кончился, и мы вышли по намокшей скользкой обочине на росистый луг, а еще через несколько минут вступили под высокие деревья опушки Дохлого леса. Здесь Ванька зашел немного поглубже в чащу и повалился на бок на невысокую, густую травку, давая нам понять, что он намерен немного отдохнуть. Я расстелил рядом с Ванькой свой многострадальный плащ, и мы с Данилой тоже присели.
Отдыхали мы недолго, но за это короткое время все вокруг разительно изменилось. Взошло солнце, и туман мгновенно опустился на землю и словно впитался в нее. Только влажная трава и листва на деревьях напоминали о его существовании. Стало видно, что мы совсем недалеко отошли от городка – его последние дома были хорошо видны за небольшим, густо заросшим лугом, пересеченным темно-серой лентой дороги, которая резко сворачивала у опушки леса и, огибая его, уходила влево.
Мы еще сидели, скрытые густым подлеском, когда из города выехал конный отряд и рысью двинулся по дороге, огибая Дохлый лес. Всадников было девять, и мне показалось, что в одном из них я узнал апостола Пипа. Как только они скрылись за поворотом, мы встали и направились в глубь леса.