Маг Малинин Евгений

11. НАРОНА

Первый: Нас всего трое да вдобавок ребенок и кот, а скажут, что нас было пятеро!

Второй: А их восемь и колдун... Но сдаться... Я не смогу показаться в своих горах!

Ребенок: Испытайте меня!.. Я не буду помехой... И в конце концов, я же второй в нашем отряде по росту!

Кот: М-р-р-а-у!

Третий молча ковыряет в носу.

Злодейский голос: Ну и что вы решили?.. Вы сдаетесь?!

Три с половиной секунды молчания...

Первый, громко: Мы имеем честь атаковать вас!..

Среди ветвей и листьев, составлявших нашу крышу, появились светлые ветвистые трещинки, и, разглядев их, я понял, что наступил рассвет. Вокруг стояла мертвая тишина, которая не оглушила меня только потому, что рядом посапывал во сне Данила. Но рассвет наступил, а значит, пора было вставать. Гномов, которые шмыгали, шуршали, скреблись и переругивались всю ночь, тоже не было слышно, и я вдруг подумал: а не смотались ли они потихоньку, пока мы спали?.. Тишина...

Я заворочался и начал выбираться из шалаша. Выпрямившись, я увидел, что лес затянут туманом, в котором словно в некоем таинственном облаке бесшумно плавали и окружающие деревья, и сидевший на прежнем месте со шпагой на коленях Опин, и Зопин, медленными, растянутыми во времени и пространстве движениями сворачивавший белую туманную шкуру, а теперь еще и я сам. И я шагнул к едва дымящемуся костерку, и шаг получился долгим и длинным, как на Луне, и туманный хвост потянулся за мной, замедляя мои и без того плавные движения.

Зопин кончил перевязывать свернутую шкуру и, повернувшись ко мне, спросил неожиданно ясным и чистым голосом:

– Проснулись?.. Отлично! Сейчас попьем чайку и двинемся. Эй... – он повернулся к неподвижному Опину, – ...селекционер-недоучка, давай заканчивай свое перекрестное опыление, двигаться пора. Все равно теперь уж что получилось, то получилось, назад не переселекционируешь...

Желтый колпак, украшавший опинскую голову, качнулся, и из тумана донеслось:

– Тебе бы башку отселекционировать надо было, да поздно уже, сгнила она наполовину...

– Это у кого башка сгнила наполовину? Это у кого?.. Это кто-то другой лысую тыкву под колпаком прячет, а у меня башка как новая. – Зопин сердито сдернул свой синий колпак и звонко постучал себя по черепу.

– Точно, – тут же отреагировал Опин, – звенит, как новый котелок, в котором еще ни разу ничего не сварили. Бам... бам... бам...

– Это у кого бам... бам... бам?.. Это у кого ни разу не сварили?.. Это... У меня знаешь как котелок варит?.. У меня...

Но Опин его перебил:

– Знаю, знаю... сам не раз пробовал варево твое... Как жив остался, не знаю... Отрава!

– Это кто отрава?..

Я стоял и как дурак радостно улыбался. Зопин разглядел в тумане мою улыбку и тут же переключил свое внимание на меня.

– А ты чего ухмыляешься?.. Ишь как рожу неумытую разодрало, от уха до уха. Поди вон к родничку, сполоснись, может, придешь в себя!..

Он ткнул пальцем в направлении родника, и я, продолжая ухмыляться, молча отправился туда, куда меня послали. Сзади зашелестело, и из темноты шалаша показался встрепанный Данила. Быстро оглядевшись, он вскочил на ноги и побежал следом за мной.

Когда мы, умытые и окончательно проснувшиеся, вернулись на поляну, костер уже горел вовсю, и Зопин, нахлобучив на лоб свой колпак, рылся в мешках. Опин топтался вокруг своей ямки и, увидев нас, тут же энергично поманил к себе. Я понял, что процесс выращивания пары к моей шпаге завершен, и почувствовал волнение. Мы с Данилой быстро подошли к гному. Тот стоял над ямкой, из которой по-прежнему торчала рукоятка, изготовленная Зопином, только к ее вершине был непонятным мне образом прикручен матово отсвечивающий металлический шарик противовеса, под который из земли тянулись три тоненькие металлические полоски.

– Ну что, посмотрим?.. – хрипловато и как-то неуверенно спросил гном, бросив на меня тревожный взгляд. Я сразу почувствовал, насколько он взволнован.

– Давай...

Мне казалось, что я сказал это совершенно спокойно, но и мой голос тоже прозвучал хрипловато. Опин протянул мне шпагу, которую держал в руке, а когда я принял ее, наклонился и, ухватившись за рукоять обеими руками, потянул.

Вы никогда не занимались выкорчевыванием пней вручную? Очень интересное занятие – пенек подкапываешь, раскачиваешь. Боковые корешки или отрываешь, или подрубаешь. И вот под пеньком остается один корень, уходящий практически вертикально вниз. Пенек уже можно просто положить на землю, но этот корешок никак не дает своротить пень окончательно. Наконец, уже в изнеможении, собрав последние силы, вы дергаете проклятый пенек и внутри земли что-то звонко лопается. В тот же момент пенек освобожденно катится, а вы зачастую катитесь следом за ним.

Так и на этот раз. Опин дернул, но рукоятка лишь слегка приподнялась. Опин переступил ногами, поставив их поудобнее, вздохнул и дернул еще раз. С тем же результатом.

– Может, помочь?.. – потянулся я к рукояти.

– Не лезь!.. – прохрипел гном и снова дернул.

В земле что-то хрустнуло, и Опин словно большой разноцветный мяч покатился по поляне. Когда он остановился и, охнув, сел на траве, мы все, включая кота, тут же оказались рядом. Гном торжествующе нас оглядел и поднял вверх правую руку. В неярком утреннем свете тускло блеснул совершенно белый короткий клинок. Опин, еще раз нас оглядев, опустил руку и начал нежно отирать гарду от налипшей земли. Вскоре нашим глазам предстала точная копия моей шпаги. С такой же гардой, такой же дырчатой чашкой, которую я про себя прозвал дуршлагом, с такой же, обтянутой кожаным шнурком, рукоятью. Только сам клинок был странно белым и коротеньким, всего около тридцати сантиметров длиной.

Зопин, уважительно покачав головой, пробормотал:

– Вот уж не ожидал, что у тебя хоть что-то получится в этой земле...

Опин победоносно взглянул на него и заявил:

– Эх, голова луковая, я же тебе говорил, что подберу надежное место!

И к моему глубочайшему удивлению, Зопин даже не подумал на этот раз вступить в пререкания. Он молча поскреб свой колпак и направился к костру, на котором уже закипала вода в котелке. Но тут вывернулся Данила.

– Давайте попробуем его... – заявил он с горящими глазами.

– Как это попробуем?.. – обернулся к нему Опин, и тут мы увидели, что мальчишка протягивает нам неизвестно откуда взявшийся гвоздь-сотку.

– Не... – улыбнулся и покачал головой гном, – рано его еще проверять. Пусть он часок отдохнет, загорит на свету.

– Как это – загорит?.. – переспросил Данила.

– Ну ты знаешь, когда клинки куют, их потом закаляют... – Данила утвердительно кивнул. – А выращенная Сталь должна побыть немного на свету. Вот когда она станет такой же, как эта, – он кивнул на шпагу в моих руках, – тогда и попробуем.

И он ловко выхватил из пальцев Данилы гвоздь.

– Завтракать будете? – позвал нас Зопин от костра, причем сделал он это как-то неуверенно и грустно. Опин резко повернулся и с тревогой поглядел в его сторону, а затем вдруг озорно улыбнулся и потопал к костру.

Как только мы подошли, кот, конечно же, был первым, Опин хлопнул своего коллегу по плечу и заявил:

– Слушай, я ведь тебя еще не поблагодарил за корешок. Ох и хорош корешок у тебя получился! Я как его посадил, сразу почувствовал: тянет! Только знай направляй! Так что спасибо тебе огромное. Корешок-то в этом деле... – он повернулся к нам, – ...почитай половина успеха.

Зопин залился довольным румянцем и смущенно начал бормотать:

– Да я чего... Я, конечно, старался. Ну так ты знаешь, я этого... разгильдяйства и кое-какшиства не люблю! Я если за что берусь, так у меня только высший сорт! Я...

«Похоже, его опять понесло...» – подумал я.

– Ты корень сделал – и спасибо. А «я» свое себе под мышку засунь, пусть оно пригреется и заснет!.. – грубовато осадил его Опин. – Звал завтракать – давай!..

И он сурово уставился на Зопина.

Тот подавился очередным «я» и начал суетливо разливать чай из котелка. Рядом с костром на чистой тряпице были разложены большие куски хлеба с мясом и какой-то зеленью. Получив в руку кружку с ароматным варевом, каждый из нас подхватил ближайший бутерброд, и на время на поляне воцарилось молчание, прерываемое только довольным урчанием Ваньки, трудившегося над своим куском мяса.

Через полчаса мы уже шагали по знакомой тропе через лес, причем у меня за поясом справа, рукоятью вниз торчала парная к моей шпаге дага. Опин предупредил, что к делу она будет готова «через часок».

– А уж к переправе она будет не хуже твоей длинной, – самодовольно заявил необычный кузнец. Клинок даги и вправду значительно потемнел и стал почти неотличим от шпажного. Я попытался поблагодарить гномов, но они замахали руками.

– Какие благодарности... Твой болт арбалетный нам вовек не отблагодарить...

А еще через час мы вышли на опушку. Неширокий, всего несколько десятков шагов, луг, поросший высокой травой, сбегал от последних деревьев леса к песчаному берегу реки. Над рекой стояла плотная пелена тумана. Казалось, что эти белесые упругие клубы скатились со всей окрестности в излучину и накрыли текучую горячую воду своим прохладным телом. Из-за тумана не было никакой возможности оценить ширину реки. Метрах в двухстах справа смутно выглядывало из тумана темное невысокое строение, в котором я угадал дом Гарона. Но пройти к нему мы не могли, поскольку нас уже ждали.

На песчаной отмели выстроилась вся погоня. Апостол Пип восседал на лошади, возвышаясь над своими спешенными гвардейцами. Те растянулись цепочкой по двум сторонам от него и уже держали в руках оружие. Несколько минут мы молча разглядывали друг друга. Я лихорадочно искал возможность избежать схватки, хотя в душе понимал, что это невозможно. Наши противники тоже чего-то выжидали или просто несколько растерялись, увидев, что наш отряд удвоился.

Но вот апостол Пип тронул свою лошадь и, выдвинувшись вперед, прокричал:

– Эй, Белоголовый, мы согласны пропустить тебя и твоих спутников, если ты вернешь нам принца с его серебряным хлыстом!

В голове у меня мелькнул вопрос: «Почему это он сказал – вернешь?» – но долго мне размышлять не дали. Гномы одновременно сбросили свои мешки, и в их руках появились секиры. Зопин, не дожидаясь, когда я соображу, что ответить, выпучил глаза и заорал:

– Эй ты, лещик к пиву, чтоб твой Единый и неделимый икал двое суток кряду. Ты что, надеешься, что твои восемь косоруких нас остановят?..

– В таком случае мы вас уничтожим!.. – проорал в ответ апостол Пип и осадил свою лошадь несколько назад. Его люди медленно двинулись вперед, охватывая нас кольцом. Я быстро оглядел нападавших.

У всех восьмерых было парное оружие – шпага и короткий широкий кинжал, напоминающий охотничий нож. Только второй справа держал в левой руке длинную рапиру, а правой сжимал узкий и длинный кинжал, напоминавший мезирикордию. Кроме того, на всех были надеты нагрудные кирасы. Я снова перевел взгляд на апостола Пипа. Он неподвижно восседал на своей лошади метрах в двадцати от нас и представлял собой прекрасную мишень. Болт уже находился в направляющем пазу арбалета, поэтому я резко вскинул оружие и спустил тетиву. И сразу понял, что попал. Болт пошел точно в район грудной клетки всадника... но в метре от цели, словно воткнувшись в доску, замер, дрогнув оперением, на секунду завис в воздухе и упал на землю. Узкие губы апостола Пипа слегка тронула довольная усмешка. Я быстро прощупал окружавшее апостола пространство, и мне стало ясно, что его окружает какое-то защитное поле. Что ж, простенько, но надежно. Тем более что зарядить арбалет снова у меня просто не оставалось времени.

– Дядя Илюха, – раздался рядом встревоженный голос Данилы, – мой свисток чем-то забит...

Я бросил быстрый взгляд на него. Данила тряс свисточек, словно пытался его освободить от песка, и снова безуспешно пытался в него подуть. Значит, и здесь Пип принял меры предосторожности.

– Опин, Зопин... – отрывисто скомандовал я, – ...прикрываете меня с флангов. Данила, держись сзади и не высовывайся. Если кто-то прорвется к тебе – кричи. Ванька... – я бросил взгляд вниз, себе под ноги, где топорщилась черная шерсть кота, – ...не суйся, это тебе не сверху на врага кидаться. Побереги свою шкурку!

Я почему-то решил, что гвардейцы Пипа не слишком опытные фехтовальщики. И кроме того, у нас было небольшое преимущество – враг поднимался к нам снизу, по склону холма.

Гвардейцы, увидев, что мой арбалет и Данилкин свисток бездействуют, наступали смело и даже как-то торопливо. Первым, опередив товарищей, подбежал вояка со шрамом через всю правую щеку, обутый почему-то в ботинки на шнурках. И с ходу, не раздумывая и не приняв боевой стойки, рубанул своей шпагой со всего размаху. Я принял его клинок на дагу и, закрутив, отбросил в сторону. Он, ожидая, видимо, такого же лихого рубящего удара, вскинул свой кинжал, но я, сделав резкий выпад, просто ткнул его острием шпаги в кирасу напротив сердца. Опин оказался прав, моя шпага пропорола металл кирасы словно лист бумаги и вошла в тело горемыки сантиметров на двенадцать, чем удивила его до смерти. В буквальном смысле. Он на секунду застыл, широко раскинув руки и изумленно глядя на торчавшую из его груди сталь, и тут же рухнул на траву, не издав ни звука. Я едва успел освободить клинок.

Столь скорая расправа чрезвычайно охладила пыл его товарищей, и они резко притормозили. Но позади них раздался хриплый фальцет Пипа:

– Вперед!.. – и они возобновили атаку. Но на этот раз они действовали значительно осмотрительнее.

Теперь меня атаковали сразу трое. В центре расположился тот самый левша с рапирой, по бокам его атаку поддерживали два охламона, владевших оружием, похоже, не лучше своего уже убитого товарища. Еще двое обходили нашу группу с боков, отвлекая внимание гномов, а двое оставшихся старались зайти нам в тыл.

Мой главный противник, не обращая внимания на зажатый в правой руке кинжал, принял классическую боевую стойку французской школы и тут же из шестого соединения, показав прямой укол, попытался провести атаку переводом вниз. Я принял вторую защиту, подобрав правую ногу под себя, и ответил ударом по голове с кругом слева, одновременно отводя дагой неловкую попытку левого гвардейца провести атаку. Владелец рапиры по-кошачьи отпрыгнул назад, уходя от удара, а правый гвардеец попытался достать меня своим клинком, но встретил предплечьем мою завершающую круг шпагу и отскочил с воплем и окровавленным рукавом.

В этот момент мой главный оппонент воспользовался приоткрывшейся возможностью и, вытянувшись в глубоком выпаде, почти достал меня кончиком своей рапиры, но встретил чашку даги. Острие рапиры намертво засело в одном из отверстий чашки, а кроме того, я слегка повернул клинок, полностью лишая противника возможности освободить свое оружие. Все было бы хорошо, но левый гвардеец понял, что моя левая рука занята рапирой его товарища, и попытался нанести рубящий удар наотмашь. Мне совершенно нечем было его встретить и уйти от атаки я не мог, связанный рапиристом. Но в этот момент у меня из-под ног взметнулось черное Ванькино тело, с вытянутыми вперед толстыми лапами, вооруженными лаково мерцающими когтями. Гвардеец от неожиданности отпрянул назад и неловко отмахнулся кинжалом.

Ванька не достал до глаз врага, в которые, по своему обычаю, метил, и только разодрал тому щеку. А вот неловко вскинутый кинжал пришелся прямо по его левой лапе и практически перерубил ее.

Ванька с душераздирающим мявом покатился в траву, а осатаневший от боли гвардеец заорал:

– Ну, гадина черная, получи!.. – и бросился за ним, размахивая шпагой.

Я тут же выпустил дагу. Изо всех сил дергавший свою рапиру гвардеец, внезапно освободившись, покатился в траву, а я в отчаянном прыжке попытался достать уже занесшего над котом клинок негодяя, прекрасно понимая, что не успеваю на две секунды и пятнадцать сантиметров. У меня из груди вырвался совершенно дикий вопль – лежавший в траве Ванька был обречен. Но в этот момент над моим ухом что-то тоненько свистнуло, и гвардеец, выронив оружие из уже поднятых рук, начал валиться набок, царапая свое горло, из которого торчала рукоятка одного из маленьких Данилкиных ножей.

Я упал в траву, перекатился, уходя от очередного замаха бравого рубаки справа, и краем глаза увидел, как Опин принимает левой, обмотанной какой-то тряпкой, рукой удар шпаги, а правой вонзает острый конец своей секиры в живот нападающего гвардейца. Над поляной разнесся агонизирующий хрип. Зопин в это время прикрыл тыл нашего отряда и с трудом отбивался своей тяжелой секирой от двух появившихся там вояк. Правда, один из его противников уже был ранен в ногу, и, похоже, серьезно.

Едва мне удалось вскочить на ноги, как рядом оказались двое моих противников. И вдруг владелец рапиры просипел в сторону своего товарища:

– Не мешай, он мой!

Я понял, что, лишившись своей даги, представляюсь ему довольно легкой добычей. Помощник отступил, а рапирист, ухмыляясь, принял стойку, принятую при двойном оружии. Вынеся вперед правую руку с коротким клинком, он убрал руку с рапирой несколько назад, правильно рассчитывая, что, связав мою шпагу кинжалом, сможет контратаковать рапирой. Мы начали медленно кружить по траве, и тут я вспомнил о плаще. Быстро сорвав застежку, я резким движением намотал его на предплечье левой руки и заметил недовольную гримасу своего противника. Он явно не ожидал, что я умею пользоваться такой защитой.

– И кто же это тебя учил?.. – прохрипел он и, выбросив правую руку вперед, попытался достать меня кинжалом, но узкое лезвие, с треском распоров материю плаща, руку не задело. Он попытался тут же выдернуть свой кинжал, однако я, наклонившись всем телом вправо, резко вывернул левую руку. Послышался звонкий щелчок, и в его руке осталась только рукоять кинжала.

Он тут же отскочил и снова переменил стойку на классическую. Я начал слегка уставать. Внимание постоянно отвлекалось маячившим рядом гвардейцем, который, вроде бы не вступая в схватку, был готов в любой момент напасть. Мы с моим противником снова оказались в шестом соединении. В этот момент он попытался провести фруассе, но я, поймав его рапиру, закрутил ее в обволакивании и уже входил в выпад, когда мой противник понял, что пропускает удар. Тут-то он и дрогнул. Вместо того чтобы попытаться все-таки шагнуть вперед в третью защиту, он откинул левое плечо назад, стараясь освободить свою рапиру, и открыл дорогу острию моей шпаги, которое беспрепятственно вошло в его незащищенное горло. Гвардеец выронил свою рапиру и изумленно уставился на меня. Я выдернул из раны свой клинок, он закрыл глаза и, пуская горлом кровавые пузыри, закачался.

Тут пришел в себя остолбеневший было гвардеец и, заорав что-то громкое, но неразборчивое, кинулся в мою сторону и вдруг остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Шпага и кинжал выпали из его рук, а на месте его правого глаза расцвел кровавый цветок, из середины которого торчала рукоять второго Данилиного ножа.

Первым упал гвардеец, убитый Данилой. Он рухнул навзничь, громко стукнувшись затылком. Тут же рапирист, оказавшийся единственным приличным фехтовальщиком во всей этой компании, упал на колени, а затем свалился ничком в притоптанную траву. Одновременно с его падением раздался пронзительный фальцет апостола Пипа, о котором я уже успел забыть. И снова он произнес лишь одно слово:

– Прочь!

Двое оставшихся в живых гвардейцев шустро разбежались в стороны. Я огляделся по сторонам. В пылу схватки мы значительно приблизились к берегу реки, и теперь апостол Пип находился от меня не далее чем в десяти—двенадцати шагах. За моей спиной с двух сторон стояли, опираясь на свои секиры, два гнома. У Опина была окровавлена левая рука, хотя выглядел он достаточно бодро, Зопин, все-таки заваливший одного из своих противников, на первый взгляд вообще был совершенно цел, только вместо прекрасного синего колпака его голову украшала странная синяя бандана, а из-за пояса торчал остаток его замечательного синего головного убора. Еще дальше, за их спинами Данила с совершенно белым лицом и свистком во рту стоял на одном колене, прикрывая своим телом лежащего в траве Ваньку.

Я повернулся в сторону Пипа, ожидая, что он признает свое поражение, и наткнулся на яростно горящий взгляд прищуренных водянистых глаз. Пип что-то перетирал в левом, прикрытом кожаной перчаткой, кулаке. Поймав мой взгляд, он зловеще улыбнулся и, приподняв левую ладонь, дунул на нее. С ладони сорвалось маленькое плотное красноватое облачко и медленно поплыло в нашу сторону. Истончаясь и разбухая, оно постепенно превращалось в тонкую, едва видимую багровую паутину, мерцающие края которой расползались все шире и шире. Я невольно сделал пару шагов назад, инстинктивно выставив вперед руку, обмотанную плащом. Попытавшись лихорадочно прощупать природу надвигавшейся на нас опасности, я ничего не обнаружил. И тут я в первый и последний раз услышал хохот апостола Пипа. Он смеялся от души, запрокинув голову и трясясь всем своим изможденным телом.

Запущенная им паутина плыла к нам, нижним краем пригибая к земле встречные травинки, а боками охватывая нашу группу. Вот она коснулась тела мертвого рапириста, и неожиданно это тело странным образом изогнулось и начало дико выворачиваться. Его ноги вытянулись и развернулись носками внутрь, руки вывернулись за спину и, с хрустом развернув грудную клетку, сцепились там локтями, голова запрокинулась назад, так что стали видны приоткрывшиеся сжатые зубы, а жилы на шее вздулись и посинели. Было такое впечатление, что мертвое тело скрутила чудовищная судорога. Паутина прошла над телом второго гвардейца, мгновенно проделав с ним ту же процедуру.

Я сделал еще один шаг назад, лихорадочно соображая, что же можно предпринять, и услышал за спиной шепот:

– Может, в лес рванем?..

– Вот когда Белоголовый скажет – тогда и рванем...

– А может... это... того... у него горло перехватило...

– Это у тебя твою голову деревянную перехватило...

– Это у кого голову деревянную, это у кого...

Несмотря на отчаянное положение, я невольно улыбнулся и тут же заметил, что поведение багровой паутинки изменилось. Края так же медленно и неотвратимо охватывали нашу компанию, а вот середина вдруг рывком подалась вперед, словно почуяв что-то чрезвычайно привлекательное. Я отвел руку со шпагой назад, намереваясь рубануть по этой хлипкой сеточке, в надежде на свой необычный клинок, и заметил, что изумруд в моем перстне, надетом на безымянный палец левой, выставленной вперед руки, сверкнул и начал наливаться зеленоватым сиянием.

Между тем паутинка, продолжавшая выгибаться серединой в мою сторону, стала похожа на огромный конус, направленный вершиной в сторону моей руки. Лицо апостола Пипа побагровело, а на лбу и впалых висках выступили крупные капли пота. Левой, затянутой в перчатку, рукой он производил какие-то странные манипуляции, не сводя выпученных глаз со своей жуткой ловушки. Она явно вела себя не так, как он рассчитывал, а его старания вновь подчинить ее себе, похоже, пропадали впустую.

И тут я понял, что так сильно привлекло внимание пиповской ловушки. Вершина почти прозрачного, багрово мерцающего конуса коснулась моего изумруда и с тихим чавканьем стала втягиваться внутрь. Я замер, моля Бога, чтобы у меня не дрогнула рука. Паутина все быстрее и быстрее исчезала в камне, и в тот момент, когда ее края, свернувшись в крученую нить, с всхлипом исчезли, из центра камня, с его срезанной вершины, ударил яркий изумрудный луч, напоминавший иглу или, скорее, переливающийся луч лазера. И сразу же над берегом разнесся страшный вопль апостола Пипа:

– Не-е-е-т!!!

Тут-то моя рука дрогнула, и луч, превратившийся в зеленоватую размытую тень, скользнул по телу апостола Пипа от левого плеча до правой стороны пояса. Я вздернул руку, направляя луч вверх, а тело несчастного Пипа в полной тишине развалилось надвое точно по следу луча, и его части рухнули с лошади, продолжавшей неподвижно стоять в прибрежном песке. В этот момент зеленый луч мигнул, зашипел и погас, а камень принял свой обычный вид. И сразу раздался мелодичный звук Данилкиного свистка. Тут же послышались два уже знакомых негромких хлопка, оба оставшихся в живых гвардейца перекинулись волками и, озираясь, бросились в сторону леса, трусливо поджимая хвосты.

Я бросился к Даниле, на ходу сдергивая с руки обрывки плаща и вбрасывая шпагу в ножны. Данила уже успел засунуть свой свисток за пазуху и сидел рядом с Ванькой, горестно сведя брови. По его щекам ползли быстрые дорожки слез, но всхлипываний слышно не было. Я опустился на колени рядом с котом. Он лежал на боку, прикрыв глаза, и быстро-быстро дышал. Его левая лапа была практически отрублена ниже сустава и болталась на клочке оставшейся шкурки. Кровь уже остановилась, хотя вытекло ее, для кота, очень много. На меня легла тень. Я поднял голову и увидел над собой сморщенное лицо Зопина. Не давая себе расслабиться, я скомандовал:

– Быстро четыре струганые щепочки и чистой воды!..

Глаза Зопина понимающе блеснули, и он рысью бросился к лесу, на ходу доставая свой длинный нож. Я подхватил остатки плаща и начал отрывать от подкладки длинные ленты, выбирая места почище. Данила завороженно наблюдал за мной, и с его щек исчезли слезы.

Через минуту примчался Зопин, сжимая в одной руке свой котелок, наполненный ключевой водой, а в другой четыре короткие, аккуратно заструганные прочные щепки. Я подложил под лапу кота кусок плаща и принялся осторожно промывать рану. Ванька не открывал глаза и только слабо вздрагивал. Затем я приставил отрубленную часть лапы к обрубку, наложил шинки и, пока Данила удерживал их на месте, плотно забинтовал лапу приготовленным бинтом. Тут кот открыл глаза и посмотрел на слегка запотевший котелок. Я взял Ваньку на руки и осторожно поднес его мордочку к воде. Он сразу же жадно принялся лакать, а я приговаривал, пытаясь задавить в себе слезы:

– Ничего... Попей водички, а скоро мы тебе сметанки организуем... Ничего... все в порядке будет... – Рядом Зопин хлюпал носом.

Когда Ванька напился, я устроил его на обрывках плаща и, положив руку Даниле на плечо, попросил:

– Посиди с ним, а мы посмотрим, что дальше делать...

Опин с забинтованной тряпочкой и подвязанной рукой топтался по поляне. Мы с Зопином направились к нему.

– Что с тобой? – спросил я и кивнул, указывая на его руку.

– А, ерунда! Дня через два буду как новенький. Что с хвостатым, жив он?..

Я увидел, как под густыми кустистыми бровями подозрительно поблескивают глаза гнома.

– Жив, только лапку потерял... – опередил меня Зопин.

– То есть как – потерял? – вскинулся Опин. – Это тебе что, кошелек или ножичек?..

– Ну, лапка у него отрубленная... – смутился Зопин.

Опин требовательно посмотрел на меня, ожидая пояснений.

– Задели Ваньку кинжалом. Левая лапа порублена. Я шинки наложил, а вот срастется ли, не знаю...

– Так нам к лекарю быстрее надо!.. – выпалил Опин. – Пусть лекарь зверя посмотрит...

– Где ж его взять, лекаря-то?.. – горестно возопил Зопин.

– Да на том берегу, дубина! – взревел Опин. – Ты что – забыл, в Гавле целая лечебница есть!

Зопин открыл рот, потом захлопнул его, а потом радостно осклабился:

– Точно! Есть лечебница...

Мы быстро обошли поляну, собирая свои пожитки. Гномы посовали в свои котомки и кое-что из оружия и амуниции погибших гвардейцев. Я нашел свою дагу и, тщательно вычистив оба клинка, разместил их на поясе. Вычистил я и ножи Данилы. Когда я протянул их ему, он сначала отшатнулся, уставив широко открытые глаза на блестящие лезвия, а потом протянул руки и, схватив ножи, тут же распихал их по карманам.

Я осторожно поднял Ваньку на руки, и мы направились к домику Гарона. Но дом оказался пуст. Дверь была открыта. В комнатах царил беспорядок, можно было догадаться, что Пип со своими молодцами похозяйничал в нем ночью. Мы обошли весь дом и снова вышли к реке. Туман рассеялся. Другой берег был ясно виден. Пологий и, похоже, болотистый, он был покрыт густыми зарослями камыша, и только прямо против нас камыш расступался, образуя небольшой песчаный пляж. Было ясно, что вплавь через реку нам не перебраться, тем более что, как оказалось, гномы плавать не умели. Мы стояли на берегу, не зная, что делать, и тут Данила предложил:

– Слушай, дядя Илюха, давай я сплаваю на тот берег и приведу кого-нибудь на помощь.

Я не успел возмутиться, как Опин угрюмо заворчал:

– Во, герой! Двух гвардейцев завалил и теперь считает, что речка ему по щиколотку! На том берегу тоже неизвестно кто нас поджидает. Схапают тебя, бедолагу, и где мы потом искать тебя будем?

Данила огорченно опустил голову, и в этот момент метрах в пяти от берега ударила хвостом по воде здоровенная рыба, а через несколько секунд из воды показалась мокрая, облепленная черными волосами голова. Голова несколько секунд рассматривала нашу компанию, хлопая глазами, а затем побежала внимательным взглядом по всему берегу. Не обнаружив никого кроме нас, она медленно двинулась к земле, не сводя с нас пристальных глаз. Скоро из воды появился невысокий, заросший густым черным волосом, мужичок.

Когда до берега осталась пара шагов, а воды стало ему по колено, он остановился и вежливо спросил:

– А не скажут ли благородные господа, куда делись господа гвардейцы вместе с достойным отцом-апостолом?

Он стоял совершенно голый, с каким-то подобием трусов на бедрах и спокойно дожидался ответа.

– Да почитай, все здесь, – ответствовал Зопин. – Вон апостол твой валяется... в двух частях. А пошаришь по травке, и ребяток его сыщешь. Правда, не всех, двоим срочно вернуться понадобилось, так они прямо лесом назад двинули...

Мужичок тупо уставился на останки Пипа и минуты две не мог оторвать от них глаз. Затем он снова повернулся к нам и вежливо задал очередной вопрос:

– Так это что, вы, благородные господа, их покрошили?

– Ну как можно... – вступил в разговор Опин. – Это они с оружьишком в салки играли. Кто не увернулся – тот не виноват... или не тот виват... или тот не выживат... В общем, тот подыхат. Сначала апостола своего порешили... прям пополам – он у них самый негибкий оказался, а потом уж и друг дружку. Такие озверевшие были, просто жуть.

Опин склонил голову набок и задумчиво добавил:

– Может, вирус какой убийственный подхватили?..

– Ага... – пробормотал себе под нос мужичок. – Значит, мне их теперь закапывать. – И огорченно добавил: – Тоже мне, нашли место, где в салки играть...

Тут я выдвинулся несколько вперед и спросил:

– А не подскажет ли уважаемый, где мы могли бы найти достопочтенного Гарона?..

– А он вам зачем?.. – подозрительно спросил мужичок и сделал шаг назад, в воду.

– Во-первых, нам надо срочно на тот берег. А во-вторых, мы должны передать ему привет от его старой знакомой, которая, со своей стороны, поддерживает нашу просьбу о переправе... И раненый у нас... – неожиданно добавил я совершенно другим тоном, кивнув на кота.

– От какой такой знакомой?.. – спросил наш недоверчивый собеседник и сделал еще шаг назад.

Я чуть присел, и догадливый Данила вытащил из кармана моей рубашки металлическую бусину Ясы. Зажав ее в кулаке, Данила двинулся к мужику, не обращая внимания на намокающие ноги.

Разглядев бусину, мужичок бодрой рысью рванул вперед, выхватил ее из ладони Данилы, внимательно рассмотрел и с криком: «Сейчас...» бросился обратно в воду и исчез. А через несколько минут из зарослей камышей выползла большая, испачканная потеками смолы лодка и ходко направилась в нашу сторону. На ее корме в позе венецианского гондольера орудовал веслом наш мокрый знакомец. Лодка с разгона уткнулась в берег, и лодочник призывно замахал рукой. Мы бросились едва не бегом и через минуту разместились в плавсредстве. Зопин столкнул ее в воду и запрыгнул последним. Гарон ловко развернул лодку и погнал ее к противоположному берегу. Вся переправа заняла у нас не более десяти минут. Когда мы уже выпрыгивали на песок, Гарон застенчиво обратился ко мне:

– Как думает благородный господин, могу я взять себе лошадь апостола Пипа? Как я понимаю, вам она не нужна, да и ему тоже...

И он с надеждой посмотрел мне в лицо.

– Я совершенно не против, но поостерегись... Если кто-то сообщит Единому-Сущему, что ты забрал лошадь апостола, как бы тебе это приобретение не вышло боком.

Он лукаво скосил глаза, и я понял, что ему известно средство отвести от себя эти гнусные подозрения. Скорее всего пропажу лошади он просто свалит на нас. «Ну и пусть, – подумалось мне, – хороший человек попользуется...»

Не успели мы покинуть лодку, как Гарон тронулся в обратный путь, предвкушая, по-видимому, неплохую поживу на поле битвы. Не считая лошади. Ну что ж, поле битвы обычно достается мародерам.

Мы двинулись прочь от Нароны. Шагали быстро и молча. Было не до разговоров. Все думали только об одном. И эти мысли еще больше нас объединяли. Широкая тропа, начинавшаяся прямо у места нашей высадки, тянулась через холмистую равнину, покрытую лугами и болотцами, среди которых попадались небольшие рощицы и заросшие кустарником пустоши.

Вскоре, перевалив через вершину очередного холма, мы увидели у его подножия небольшие домики окраины города, оказавшегося искомым Гавлем и представлявшегося, по сравнению с оставшимся позади Лостом, и значительно более крупным, и гораздо более привлекательным. Гномы шагали уверенно и, похоже, хорошо знали, куда надо держать путь. Еще через полчаса мы остановились у свежепокрашенного в бело-голубые цвета двухэтажного здания, и Зопин, быстро взбежав по ступеням широкого крыльца, рванул на себя высокую остекленную дверь.

Мы вошли через небольшой тамбур в просторную светлую комнату со стульями, расставленными по стенам, и большим столом посредине. В дверь с противоположной стороны комнаты тут же вошла пожилая женщина в темно-синем длинном и глухом халате и такой же косынке на голове. Подойдя к нам, она мягким голосом поинтересовалась:

– Я слушаю вас, благородные господа. Кто из вас нездоров?

Опин шагнул ей навстречу и сурово проговорил:

– Тетенька, нам нужен ваш самый хороший лекарь! Наш товарищ нуждается в хорошем лечении... – Он мотнул головой в сторону стола, на котором я уложил сверток с Ванькой. – И побыстрее...

– Но позвольте, это же кошка!.. – воскликнула «тетенька», увидев черную усатую морду с закрытыми глазами и нервно подергивающимися ушами, показавшуюся из-под лоскутьев плаща.

– Не кошка, а кот! – неожиданно заорал Зопин. – И это отнюдь не означает, что он должен остаться без помощи!..

Женщина нервно оглядела нашу компанию, и тут ее взгляд остановился на Даниле. Ее глаза расширились, и она буквально вылетела из комнаты. Через несколько секунд в ее сопровождении в комнату вбежал седой, невысокий старичок в таком же темно-синем халате и шапочке. Не успел он сказать и слова, как вперед шагнул Данила и не по-детски суровым голосом проговорил:

– Я надеюсь, ты достаточно опытный лекарь, чтобы оказать необходимую помощь сопровождающему меня боевому коту. Если ты поставишь его на... лапы, мой отец будет тебе благодарен...

При этом он пристально уставился на старичка.

Тот молча подскочил к столу, внимательно оглядел Ваньку, не прикасаясь к нему, и ошарашенно повернулся в сторону Данилы.

– Но, принц, это же истинный кот, а я пользую только людей... – Было видно, что старик совершенно растерян.

– Ты хочешь сказать, что не в состоянии залечить его лапу?..

Данила задал вопрос таким тоном, что я невольно бросил на него удивленный взгляд и почувствовал потребность выпрямиться перед ним и склонить голову в церемонном поклоне. На старичка же тон, которым разговаривал с ним Данила, произвел совершенно убийственное воздействие. Он повернулся к сопровождавшей его женщине и приказал:

– Пациента... немедленно в операционную. Туда же помощника Капа, он лучше всех заговаривает боль, и помощницу Лату... Приготовьте угловую комнату на втором этаже... – И, повернувшись к Даниле, добавил: – Я постараюсь сделать все возможное, принц! Если вы сможете зайти завтра утром, я доложу состояние больного...