Лубянская ласточка Громов Борис

– А кто этот лягушатник и что он здесь делает?

Ответа Морис не слышал. Он лишь ускорил шаг, чтобы не развернуться и не дать пощечину обнаглевшему янки. Внутри кипела не обида, а самая настоящая ненависть к этим самодовольным, кичливым павианам.

«Их надо остановить… Мир от катастрофы может спасти только военный паритет. Баланс сил. Американцев надо лишить всех иллюзий об их географическом преимуществе. Они должны твердо знать, что так же уязвимы на своей территории от Аляски до Флориды, как и мы в Европе от Мадрида до Москвы…»

«На ход исторических событий влияют два рода людей: те, кто говорит, – политики и те, кто действует, – разведчики и финансисты», – любил повторять английский писатель и в прошлом профессиональный разведчик Грэм Грин. Морис де Вольтен не был ни тем, ни другим, но миссию свою осознал достаточно ясно. Он понял, что настала пора действовать, и уже знал как.

…После посещения ресторана «Мишель Ростан» Натали получила строжайшее указание от Центра – больше не присутствовать при встречах Петрова с де Вольтеном. Ей также было приказано постепенно прекратить любые отношения с бароном.

«Не присутствовать так не присутствовать. А вот прекратить – это уж извините…»

Натали со вздохом признала – увлекательная охота на строптивого полковника завела ее в неведомую чащу. Да, мадам Легаре заполучила в свою постель отменный трофей, а Мимоза преподнесла КГБ почти готового агента. Триумф? Если бы! Опытная женщина, она не тешила себя надеждой: как бы высоко Морис ни ценил ее как любовницу, она не может вертеть им так, как другими своими мужчинами. Хотя барон и восхищался ее красотой, умом, деловой хваткой и эрудицией, Натали не строила иллюзий – она пока не могла претендовать ни на что большее, кроме как находиться в статусе любовницы.

Таковы реалии, но Натали с ними не собиралась мириться. И больше всего она не хотела мириться с последним указанием Центра, который подводил черту в этой затеянной Натали любовной игре «кто кого».

Случалось и раньше, что рекомендации Москвы не действовали на нее, если она что-то вбивала себе в голову. Первый год жизни во Франции Мимоза должна была вести себя тише воды и ниже травы, чтобы не «искушать без нужды» ДСТ. Как же! Натали, снедаемая природным авантюризмом и стремлением к острым ощущениям, вела себя порой крайне неосмотрительно. Хотя перед выездом московский куратор ее строго предупреждал:

– За тобой на первых порах будет внимательно смотреть контрразведка. Не допусти прокола, Наташа. Французские спецслужбы – одни из самых жестких в мире. Они не останавливаются ни перед чем, даже перед ликвидацией, – зловещим тоном вещал он. – Еще раз призываю тебя к осторожности и осмотрительности…

И она старалась по мере сил следовать этим наставлениям. Но теперь, когда от нее требовали бросить мужчину, которого она надеялась завоевать окончательно… Нет, с этим она смириться не могла.

Барону нравился замок в местечке Сан-Пьер. Если бы не ров с водой и подъемный мост, не роскошь обстановки внутри замка и современные нововведения, такие, как поле для гольфа, теннисный корт, крытый бассейн с солярием, он мало чем отличался бы от фамильного поместья де Вольтенов, где его последнее время редко видели. Мари выговаривала брату:

– Скоро ты совсем забудешь сюда дорогу, негодник.

Они с Натали приезжали в Сан-Пьер редко – только в выходные дни, когда Морис прилетал во Францию. Барон любил ранние верховые прогулки, когда просыпается природа и душа наслаждается пением птиц и размеренной рысью лошади. Натали, научившись прилично держаться в седле, напротив, обожала галоп, часто пускала лошадь вскачь, словно даже здесь она стремилась кого-то обогнать. Только вперед! Только победа!

Так и сегодня – она летела вперед. Но, наконец, отпустила поводья.

– Остановись, Маду Умница.

Она погладила бархатистую морду гнедой кобылы, которая, вопреки всем утверждениям ученых мужей, прекрасно понимала человеческую речь. Лошадь отозвалась на ласку нежным ржанием, и тут же роща огласилась ответным приветствием – из-за кружева листвы на поляне появился всадник на караковом жеребце. Великолепный конь как вкопанный встал возле Маду, пофыркивая от обилия утренних запахов.

– Что случилось, дорогая? – озабоченно спросил барон, поглаживая своего красавца Гастона. – На небе ни облачка, а ты почему-то хмурая.

– Сегодня мы уедем в Париж, завтра ты возвращаешься в Мюнхен. Мне немного печально. Не обращай внимания, дорогой.

Натали не лукавила. Ей действительно было грустно. Дивный парк, окутанные туманной дымкой горы, прелесть свежего утра – все это должно создавать радостное настроение, но этого не происходило. Каждый раз, вспоминая указание Москвы, Мимоза понимала, что оно сделано исключительно в интересах ее безопасности, но… расстаться с Морисом сейчас? Это выше ее сил! «Нас разлучит только смерть», – часто в шутку говорила Натали своему очередному любовнику, но теперь эта мелодраматическая фраза не вызывала у нее былой усмешки. Вначале она полагала, что всему причиной сексуальная притягательность барона. Но потом поняла, что все значительно сложнее… Ей нравились его независимый нрав и манера повелевать – врожденные качества потомка старого аристократического рода. Впервые она желала быть с мужчиной не потому, что ей нужно получить от него что-то взамен – например, вырваться из Союза, как это было с Легаре, или заработать колоссальные деньги на афере с недвижимостью, когда ей пришлось залезть в постель дряхлеющего министра. С Морисом она почувствовала и узнала нечто иное, доселе недоступное, неизведанное… О таком она раньше только читала, будучи уверенной, что подобные переживания – атавизм или удел слабых женщин. Ей вдруг понравилось находиться в руках сильного мужчины. Слушаться, повиноваться, чувствовать себя порой слабой и нуждающейся в защите… Пусть это случалось только во время краткосрочных приездов Мориса в Париж. Но это ощущение захватывало и одновременно пугало ее. Она даже пыталась бороться с ним, считая его неизвестно откуда взявшимся проявлением мазохизма.

Натали вспомнила, как они в первый раз приехали в замок. Морис пришел в восторг от ее владений. Он интересовался его историей – и старинной, и современной. Натали с увлечением рассказала Морису, что замок был построен еще в XIV веке, неоднократно перестраивался из-за естественного процесса старения и смены вкусов бывших владельцев. Она рассказала, как ей захотелось, чтобы имение, не теряя внешней прелести средневековой архитектуры, приобрело удобства и респектабельные атрибуты современного жилища. Ей пришлось заплатить огромную сумму, чтобы укрепить ров, опоясывающий замок, и заполнить его водой. Целое состояние стоили труды архитектора и декоратора-ландскейписта по благоустройству и облагораживанию всей территории. Что уж говорить о строительстве крытого бассейна с солярием, двух теннисных кортов, площадки для мини-гольфа и, конечно, конюшни. Правда, конюшня и различные подсобные пристройки были воздвигнуты одновременно с замком. Об этом говорила их архитектура и старый белый камень, из которого сложены их стены. Но и они нуждались в ремонте и переоборудовании.

– Все находилось в невероятном запустении и требовало огромных усилий для приведения всей этой роскоши в надлежащий порядок. Я потратила на это два года, – закончила Натали с гордостью.

– А как тебе удалось приобрести это родовое имение, дорогая? Кто был его последним владельцем? – Восхищенный барон не мог отвести взгляда от раскинувшегося перед ним парка с его огромными вековыми деревьями и стрижеными лужайками.

– Это интересная и в то же время банальная история. Родословная бывших владельцев начинается со времен Генриха Четвертого Наваррского, – продолжила свой рассказ Натали. – Их предки оставили заметный след в истории Франции. Многие из этого славного рода закончили свою жизнь на гильотине, не изменив присяге и своим убеждениям.

Затем, вплоть до Второй мировой войны, о потомках рода мало что известно. Умерший в 80-е годы глава клана, возродивший его былую славу, был одним из руководителей Сопротивления в Нормандии во время нацистской оккупации. Жена пережила героя на целых два десятилетия, – продолжила рассказ Натали. – Многочисленные дети и внуки, перессорившиеся друг с другом из-за наследства, с нетерпением дожидались смерти столетней старухи – владелицы замка.

– Печальная, но действительно банальная история, – заключил Морис.

– Вдова героя Сопротивления при жизни и слышать не хотела о продаже имения. Однако, как только она умерла, все родственники единодушно сошлись на том, что замок надо срочно продать, а деньги разделить.

Натали скромно умолчала, что замок достался ей по смехотворно низкой цене: детки и внуки торопились, а умению торговаться Натали учить не надо! Через своих юристов она быстренько оформила купчую и вступила во владение этим осколком средневековой Франции.

День пролетел незаметно. После обеда они осмотрели достопримечательности городка, побродили вдоль реки и даже совершили восхождение на ближайшую гору. Настал вечер, постепенно мгла заволокла и спрятала горы, туман спустился к самой реке. Натали не захотелось включать электричество; она зажгла свечи в гостиной… Морис, обняв Натали за талию, увлек ее по крутой винтовой лестнице на второй этаж, в спальню. И там с ней, опытной, познавшей, кажется, все на свете, случилось нечто такое, чего она никогда до того не испытывала…

Что послужило причиной – атмосфера ли замка с ее очарованием старины, романтическая прогулка в горы или новизна отношений, вряд ли кто-нибудь мог бы дать определенный ответ. Натали отнюдь не принадлежала к женщинам, для которых сексуальные отношения – либо работа, либо проблема. Даже когда партнер был ей абсолютно безразличен, для нее не существовало каких-либо моральных или физических препятствий, мешающих ей просто так, без особых эмоций, заняться любовью. Она никогда не пользовалась хитроумными кремами и прочими ухищрениями, изобретенными для удовлетворения фантазий менее счастливых женщин, – ее тело абсолютно не нуждалось в этом. В юности она не могла понять, почему испытавшие с ней близость парни превращаются в безвольных идиотов, которыми она могла вертеть, как ей заблагорассудится. Ее тело давало партнеру наслаждения гораздо больше, чем ей самой. Даже после того, как известный московский Казанова Виктор Храпов раскрыл в ней Женщину, она не верила во многие байки «об этом», которые ей приходилось слышать или читать в романах. И вдруг…

Она с удивлением почувствовала, как в теле, от кончиков пальцев рук до ног, зародилась и побежала волна… Неведомая сила направила этот горячий поток вниз живота. Неожиданно возникла вспышка ярче солнца! Натали перестала чувствовать свое тело. Его просто не было, как и ничего вокруг. Она будто растворилась. Существовали только безумное блаженство и сладкий покой. Наконец Натали почувствовала, что она вновь обретает тело, рождается вновь.

Прошло несколько секунд, прежде чем возникла первая мысль: увы, нельзя задержать это состояние… И от бессилия она разрыдалась и успокоилась, когда на место отчаянию неожиданно пришло умиротворение.

Натали знала лишь только одно: ничего подобного она не испытывала никогда, ни с одним мужчиной.

Внезапно она вспомнила, как когда-то, еще в Москве, в одной из книг по сексологии она прочитала, что если брать популяцию женщин за сто процентов, то только десять из них испытывают оргазм. Цифра показалась ей явно заниженной. Далее автор объяснял, что многие женщины принимают за оргазм сексуальное возбуждение, другие вообще не испытывают никаких эмоций и занимаются сексом, только уступая желанию мужчины. Эта последняя категория из-за сложившегося стереотипа, что нормальная женщина должна испытывать оргазм, имитирует его и о своем безразличии или даже отвращении к самому действу никогда никому не рассказывает. При этом они втайне винят в своей «несостоятельности», и порой не без основания, своих бывших и настоящих сексуальных партнеров. Ну, это Натали было понятно.

Тот же автор писал, что только один процент из указанных десяти могут или постоянно испытывают многократный оргазм. Натали знала еще на заре своей молодости, что была частью этого «золотого процента». Апогеем чувственности женщины автор книги считал «цветовой оргазм», встречающийся чрезвычайно редко. На свете существует ничтожный процент женщин, уверял автор, которые испытали подобное ощущение хотя бы раз в жизни. Вот в это Натали уже никак не верила, считала, что вся эта цветовая чувственность является либо фантазией автора, либо просто литературным приемом.

И вот, оказывается, она ошибалась. И именно ей было дано судьбой принадлежать к той породе избранных жриц любви, наделенных природой столь редкой сексуальной гиперчувствительностью. В то же время она не могла не поразиться тому, что «цветовой взрыв» внутри ее сознания произошел только сегодня, сейчас, когда она давно считала себя абсолютно зрелой, познавшей вершину чувственных наслаждений женщиной, когда ничего нового на свете для нее уже нет.

И вдруг до Натали дошло… Да, именно так! Она впервые встретила мужчину, который сильнее ее, сильнее во всех отношениях, которому она с радостью подчинилась и будет подчиняться впредь. Это естественное женское желание, повидимому, жило в ней всегда, хотя Натали о нем и не догадывалась, так как никогда не предполагала даже возможность его существования…

Она благодарно прижалась к Морису, стремясь слиться с ним воедино, стать с ним одним целым. В голове вдруг всплыло чье-то изречение, смысл которого она раньше никак не могла понять: «Мир гораздо проще, чем мы думаем, но гораздо сложнее, чем мы можем себе это представить». Сейчас оно показалось ей таким простым и понятным и так созвучным ее состоянию и мироощущению…

Натали не скрывала от Мориса своих чувств, но, как женщина разумная, придерживала инстинкт собственницы, старалась не показаться навязчивой. Зная, что Морис должен вернуться в Париж пораньше («Мне нужно заскочить в министерство, где необходимо забрать кое-какие документы»), Натали изобразила усталость и тихо сказала:

– Я, пожалуй, останусь, дорогой. Попрощаемся на этот раз здесь. – И с грустью отметила явное облегчение, с каким он согласился с ее предложением. Но стоило ему сказать: «Месяц пролетит незаметно. И я снова у твоих ног», – как сердце Натали вновь наполнилось радостью.

Несмотря на всю свою мужественность и внешнюю суровость, Морис всегда был галантным мужчиной и знал, как смягчить сердце женщины.

Натали вышла к воротам, помахала рукой вслед отъезжающему автомобилю.

– Пару столетий назад я держалась бы за стремя его коня, – усмехнулась она и вернулась в замок.

В гостиной, откуда открывался великолепный вид на парк и речку, Натали подошла к бару и сделала себе сухой мартини с водкой, положив в коктейль кусочек лайма и оливку Она подошла к широкому окну и, потягивая напиток с его неповторимо характерной горчинкой, стала любоваться видом покрытых лесами гор, на вершины которых успели наползти серые облака. Погода явно портилась. Этим и характерна Нормандия. Сияющее солнце на безоблачном летнем небе через каких-то полчаса накрывают свинцовые тучи, и начинается проливной дождь. Она включила приемник.

Азнавур… Неповторимо сексуальный голос знаменитого шансонье…

«Я помню, как я встретил тебя на Елисейских Полях, ты была юная, у тебя были прекрасные волосы.

Потом мы стали жить вместе, ты начала курить сигареты, но у тебя оставались все такие же красивые волосы».

Натали вспомнила – когда-то эту пластинку принес Пьер, который посмеивался над ее манерой тщательно выбирать домашние туалеты. Она закатила Легаре импровизированную истерику:

– Я насмотрелась на халаты и рваные чулки дома. И потчевать тебя кофе в бигуди я не собираюсь.

Пьер, тогда еще ее Пьер Легаре, сказал:

– А я люблю тебя и в бигуди.

«Интересно. – Натали вновь поднесла рюмку к губам. – Интересно, а что скажет Морис, если увидит меня в бигуди и… каком-то старом платье? И вообще, любит ли он меня, как когда-то любил Пьер?» Как она тогда посмеялась над ним! «Ну а что вы собираетесь дальше делать, мадам Легаре? – спросила она себя, и вдруг в голове у нее появилась совершенно необычная мысль: – Если мне суждено когда-либо иметь ребенка, то я хотела бы, чтобы его отцом был Морис». Она впервые в жизни подумала о том, что так естественно для любой женщины. Подобное раньше просто не приходило в голову – подсознательно она чувствовала, что неспособна на подвиг длиною в жизнь. Новый человек – новое творение. Она же никогда ничего не созидала в истинном смысле этого слова, она только разрушала или пользовалась чужими благами. Голова шла кругом…

Если все мужчины в ее жизни были лишь средством для достижения ее амбициозных целей, то Морис вызывал у нее какие-то волнующие и доселе неизведанные ею чувства.

«Если Пьер Легаре был мужчиной, который вывез меня на Запад, то Морис де Вольтен должен остаться моим навсегда! – твердо решила Натали. – И я этого добьюсь, чего бы это мне ни стоило…»

И вот тут-то она впервые пожалела, что сообщила КГБ о существовании барона.

Морис торопился уехать из замка вовсе не ради оставленной в министерстве папки. Полковник де Вольтен, да, уже полковник (месяц назад его повысили в звании), готовился к рандеву с Петровым – они договорились увидеться перед отъездом Мориса в Мюнхен.

После нескольких встреч в Париже работа по вербовке Мориса де Вольтена вступила в решающую фазу. Стало совершенно очевидно, что Морис сам «инициативно» шел на контакт с советской разведкой. Он воспринял как должное, когда Борис предложил ему заранее договариваться о времени и месте предстоящих встреч, поскольку офицеру НАТО не стоит звонить и открыто общаться с советским гражданином, хотя и сотрудником ЮНЕСКО, – иными словами, переводил контакты на конспиративную основу. Конечно, весьма прозрачный довод, позволявший, однако, до конца не раскрываться перед бароном, не называя вещи своими именами, хотя Петров к этому времени готов был дать голову на отсечение, что де Вольтен давно все прекрасно понимает. Но Центр не хотел рисковать – в таком деле спешить не следует. Слишком уж крупная дичь на мушке! Санкцию на предстоящую вербовку полковника НАТО должен был дать сам председатель КГБ.

Петров из-за работы в ЮНЕСКО, как правило, появлялся в резидентуре в вечерние часы, когда основная масса работников уже покидала ее. На последней встрече с резидентом Петров еще раз аргументировал свое мнение о необходимости как можно скорее провести вербовочную беседу с де Вольтеном.

– Я абсолютно уверен, что Аристократ давно «созрел». Все его поведение говорит о том, что он типичный «инициативник». Ведь подставой он быть не может… Кто будет устраивать провокацию на таком уровне? Просто в его положении практически невозможно было заявить о себе раньше. Не имелось никаких выходов. Здесь надо отдать должное Мимозе. Как говорится, смотрела в корень.

– Это уж точно, что касается «корешков», то в ее жизни их целый воз наберется, – двусмысленно вставил резидент.

По его озорной ухмылке можно было легко догадаться, что имел в виду Мих-Мих.

– Инициативник, говоришь?.. Только и они бывают разные. У каждого своя причина инициативно вступить в контакт с нами. В свое время, в эпоху «великих нелегалов», это были люди идейные, которые шли на сотрудничество с нами по идеологическим соображениям. Сегодня, как правило, причиной является желание заработать деньги, неудовлетворенность служебным положением, неурядицы в семье, уязвленное самолюбие и месть начальству. В этой связи мне вспоминается одна операция в Париже, в которой я принимал непосредственное участие. Это произошло во время моей первой командировки во Францию. Был я тогда рядовым оперативным сотрудником, полным энтузиазма и веры в то, что именно мне удастся совершить что-нибудь значительное. Конечно, я и не подозревал, что мои мечты близки к осуществлению, хотя, как я понимаю, мне просто чертовски повезло – оказался в нужном месте в нужное время. Кстати, везенье и удача играют не последнюю роль в работе разведчика. Мне передали на связь агента по кличке «Клиент», сержанта американской армии, служившего в свое время в части, расквартированной в Западном Берлине. Он был обозлен на свое начальство и под влиянием жены—немки решил предложить нам свои услуги…

Мих-Мих заварил кофе, что он обычно делал перед тем, как приступить к длительной беседе, разлил по чашечкам ароматный напиток, поставил на стол две рюмки с коньяком и начал свой интересный и поучительный рассказ…

Оказавшись на улицах Восточного Берлина, сержант Уильям Стивенсон направился к зданию Центрального универмага, где у газетного киоска встретился с двумя мужчинами с характерной военной выправкой, которые незамедлительно отвезли его в одно из помещений при военной комендатуре.

– Что привело вас в ГДР? – первым делом задали ему вопрос двое военных контрразведчиков.

– Хочу работать на дело мира, – с пафосом заявил сержант.

– И как вы себе это представляете? – полюбопытствовал один из советских офицеров.

– О, я могу выступить по радио. Рассказать, что моя страна готовится напасть на Советы. В общем, буду действовать как антивоенный пропагандист.

– Замечательно, но для дела мира будет лучше, если вы, мистер Стивенсон, останетесь служить на своем месте. Тогда вы сможете снабжать нас соответствующей информацией и этим принесете большую пользу делу мира.

…За год до описываемых событий Уильям Стивенсон сидел в одном из берлинских баров и размышлял о том, как бы ему отомстить начальству за все обиды. Путного в голову ничего не приходило, и мысли вновь потекли по привычному для него руслу. Ему давно приглянулась яркая пышная блондинка Хельга Бауэр – местная проститутка, предпочитавшая американских военных своим соплеменникам. На это у нее существовали две причины. Одна лежала на поверхности: американцы имели деньги, были щедрее экономных немцев. Другая – значительно сложнее, и о ней Хельга предпочитала помалкивать.

Два года назад она познакомилась с офицерами советской контрразведки и выполняла для них мелкие поручения, естественно, в русле своей «профессии». Хельга, обладавшая прекрасной памятью, детально запоминала пьяные разговоры американцев, особенно если они касались армейской темы: передислокация военной части, в которой служил ее очередной избранник или его собутыльник, поступление новых образцов оружия в подразделение и тому подобное. Сведения, добытые Хельгой, были отрывочны, на первый взгляд незначительны, но они нередко оказывались теми недостающими крупицами в общей мозаичной картине, которая впоследствии скрупулезно складывается разведкой.

Уильям, давно потерявший волю перед ее соблазнительными формами, не говоря о том, что профессиональные навыки Хельги сразили его наповал, сделал ей предложение. Словом, Уильям и Хельга, стремившаяся встать на путь добродетели, решили пожениться.

Хельга Бауэр немедленно сообщила своему куратору о столь знаменательном событии в ее жизни. Она подробно и обстоятельно рассказала о своем женихе: о ненависти Стивенсона к начальству и, соответственно, ко всей американской армии. Контрразведчики развели руками – против любви не пойдешь. А что касается ее жениха, то невесту попросили более тщательно изучать возлюбленного и при удобном случае «порекомендовать» Билли, как его ласково именовала Хельга, обратиться к русским. Правда, перед этим ей следовало еще раз посоветоваться с ними.

Случай представился еще до свадьбы. Командир части, в которой служил Стивенсон, категорически возражал против брака американца с немкой и всячески затягивал получение официального разрешения, ссылаясь на то, что проверка ее благонадежности еще не закончена. Стивенсон в ярости проклинал свое начальство и порядки в «этой чертовой армии». Хельга очень сочувствовала жениху:

– Дорогой, это просто возмутительно. Я уверена, что такого нет ни в одной другой армии мира. Вот возьмем, к примеру, русских. Одна моя подруга недавно вышла замуж за русского офицера… Живут они в Восточном Берлине, у них прекрасная квартира. Марта не нахвалится своим мужем, а он пылинки с нее сдувает.

Это была, конечно, ложь – ничего подобного не могло случиться за демаркационной линией, отделявшей западный сектор от Восточного Берлина. Однако Стивенсон знать об этом не мог.

– Билл, я могла бы тебя познакомить с Мартой и Николаем – этой счастливой парой, – продолжала Хельга. – Ты сам увидишь, как живут нормальные люди. Да и вообще, почему и тебе не встретиться с русскими?! Вдруг ты сможешь быть им чем-нибудь полезен и тогда заработаешь немного денег. Нам, дорогой, они совсем не повредят. В конце концов, впереди – свадьба, а это, сам понимаешь, большие расходы…

Хельга тонко чувствовала настрой Стивенсона и однажды сказала Билли, что ее подруга договорилась обо всем: Стивенсона в Восточном Берлине встретят друзья Николая. Утром, переехав на метро условную в то время границу и оказавшись на улицах Восточного Берлина, Стивенсон по наводке мифической Марты направился к Центральному берлинскому универмагу.

Уильям и Хельга быстро потратили аванс, выданный Биллу контрразведчиками, и жадноватый Стивенсон в жажде новых вознаграждений попытался обрушить на своих «работодателей» кучу «мусора» – информации, не представлявшей никакого оперативного интереса. Агента одернули, однако на связи оставили. В конце концов, Стивенсона перевели на военную базу в Орлеане, во Франции. Однако служба в батальоне хозяйственного обеспечения мало что могла нам дать. В ту пору Стивенсона и передали мне на связь – молодому офицеру внешней разведки, – известному ему как Майк.

– Постарайся перевестись в Париж, желательно – в штаб-квартиру объединенного верховного командования НАТО, – поставил я перед подопечным задание.

«Помогла» жена. У Хельги началась довольно тяжелая болезнь почек, и ее положили в американский госпиталь в Париже. Стивенсон немедленно обратился со слезной просьбой к сочувствовавшему ему командиру: «Мне нужен перевод в Париж – по семейным обстоятельствам».

В штаб-квартиру Стивенсон не попал, но ему предложили перевод в Курьерский центр вооруженных сил в Орли.

Когда я узнал о новой работе Стивенсона, то не смог сдержать радости.

Ни один военный объект в Западной Европе не был так жизненно важен для США, как это неприметное, огороженное колючей проволокой здание в Орли. Вооруженные до зубов американские военные бдительно охраняли его 24 часа в сутки. Здание являлось фельдъегерским центром вооруженных сил США в Европе.

Два раза в неделю в Орли садился самолет ВВС США. Прилетавшие из Вашингтона военные фельдъегеря прямо с трапа пересаживались в поджидавшие их спецмашины и подъезжали к единственному входу неприметного здания Курьерского центра. В руках они держали кожаные сумки, прикрепленные железными наручниками к запястьям. Внутри сумок находились совершенно секретные документы. Их регистрировали, сортировали, а затем запирали в особой подвальной комнате, стены, потолок и дверь которой сделаны из стали и оборудованы специальным сейфовым замком. Документы хранились в «стальной комнате» до тех пор, пока их со всеми предосторожностями не переправляли на объекты НАТО во Франции, ФРГ, Италии и Великобритании. Секреты, которые проходили через «стальную комнату», могли рассказать многое о военных планах Запада, обнаружить сильные и слабые стороны вооруженных сил США и НАТО, а также раскрыть сверхсекретные системы шифров, используемых США при передаче информации. Для нас это были бесценные сведения.

Парижская резидентура КГБ давно выявила этот секретный объект, наблюдала за ним, понимая, что попасть внутрь практически невозможно. Однако… Случай предоставил шанс в лице сержанта вооруженных сил США Уильяма Стивенсона.

Итак, Стивенсон стал одним из охранников «стальной комнаты». Я понял, что из жалкого и недалекого сержанта армии США Стивенсон превратился в агента с невероятным потенциалом. С этого момента КГБ и бесценную документальную информацию армии США разделяло пространство не более метра шириной. Но как преодолеть этот метр?

Чтобы попасть в комнату, нужно открыть две стальные двери. При этом должны присутствовать не менее двух человек. Первая дверь запиралась на металлический засов, на обеих сторонах которого находились замки с наборной цифровой комбинацией. За первой дверью была вторая, со сложным сейфовым замком. Открыть комнату без знания двух цифровых комбинаций, не имея в наличии ключа от второй двери, было невозможно.

На очередной встрече со Стивенсоном я передал ему в маленькой коробке специальный состав, напоминающий пластилин.

– Будет удобный случай – сделаешь слепок, – сказал я ему.

– Это невозможно! – возразил Стивенсон. – Они никогда не выпускают ключ из рук!

– Тем не менее мы не должны упустить момент, если он вдруг представится, – объяснил я ему. – Всегда существует Великий господин случай…

Однажды молодой офицер, напарник Стивенсона, почувствовал себя плохо. Его мутило – сказывалась вчерашняя попойка.

Напарник приказал Стивенсону покинуть комнату, быстро запер ее и рысью побежал в туалет. И тут Уильям заметил: ключ остался в замке! Сержант среагировал моментально. Сняв слепок, он быстро вставил его на место.

– Молодец! – похвалил я агента. – Впереди еще два препятствия. Но, как говорят у нас в России, упорство и труд все перетрут.

Через некоторое время в соответствии с правилами менялся цифровой код на одном из замков. В присутствии Стивенсона капитан, недавно вернувшийся из отпуска, позвонил другому офицеру, чтобы узнать новую цифровую комбинацию. После долгих препирательств он получил согласие и под диктовку записал на листке эти цифры, а затем, смяв бумажку, бросил в мусорную корзинку.

Я не мог скрыть радости, когда Стивенсон показал мне этот смятый клочок.

– Ты просто молодчина, Билл! – опять похвалил я агента.

Скоро из Москвы прислали специальный прибор в виде конуса. Это можно назвать портативным рентгеновским аппаратом. Когда прибор помещаешь на замке и закрепляешь его с помощью специальной пластины, он автоматически включается и просвечивает механизм замка. Таким образом можно определить цифровую комбинацию. На следующей встрече я рассказал Стивенсону, как работает аппарат, предупредив его об опасности излучения. После того как прибор установлен, следует отойти от него как можно дальше и ждать. Время работы системы – тридцать минут…

…В три часа утра в субботу Стивенсон, действуя по инструкциям, поставил пластину и прикрепил конус. Услышав тихий низкий гул, он ретировался в дальний конец комнаты и, поглядывая на часы, стал терпеливо ждать. Ровно через тридцать минут жужжащий звук прекратился, и Уильям снял прибор с замка… Через три недели я передал ему бумажку с записью цифр.

Первое проникновение в «стальную комнату» было намечено на 15 декабря. Я посадил Стивенсона в машину, и мы прокатились вокруг аэропорта. Мы остановились на повороте у пешеходного пересечения, ведущего к административному зданию аэропорта.

– Здесь я буду тебя ждать в четверть первого ночи. Я сделаю вид, что у меня что-то случилось с машиной, – сказал я ему. – Времени, чтобы добраться сюда из Центра, тебе потребуется не более пятнадцати минут. Ты передашь мне документы и вернешься на работу.

Мы проехали дальше и через десять минут оказались у ограды старого кладбища.

– Здесь в три пятнадцать ночи я верну тебе документы… Я дал ему голубую сумку с надписью «Эр Франс», в которую ему следовало положить документы.

Заключительная «репетиция» состоялась вечером в пятницу, 14 декабря. Я еще раз провез Стивенсона к повороту у административного здания аэропорта, а затем к кладбищу.

– Я буду ждать тебя… Удачи, Билл! – сказал на прощание.

По сигналу местной радиостанции Стивенсон поставил свои часы ровно на одиннадцать вечера. За сорок километров от Орли, в Париже, я проделал ту же процедуру.

А в это время на третьем этаже нашего посольства группа специалистов, прилетевших накануне из Москвы через Алжир, с нетерпением ждала «добычи». Работники Научно-технического управления КГБ знали: у них не более часа на то, чтобы вскрыть конверты и сургучные печати, сфотографировать документы, а затем вновь закрыть и опечатать упаковку.

В назначенное время Стивенсон менее чем за две минуты открыл все три замка. Взяв несколько конвертов, он сунул их в голубую сумку, запер дверь «стальной комнаты», затем, закрыв входную дверь Центра, вскочил в свой «ситроен» и быстро поехал на встречу со мной. Все прошло без сучка и задоринки – как и планировалось! В 3.15 утра возле кладбища Стивенсон забрал у меня документы, вернулся в Центр и снова запер их в «стальной комнате». К тому времени, когда он, завершив дежурство, подъезжал к дому, огромное количество наисекретнейшего материала уже находилось на пути в Москву. Таких «несанкционированных проникновений» было много… До тех пор пока Клиента не перевели на другую работу.

– А какова судьба Клиента? – спросил Петров.

– Из двух зол, которые зачастую губят агента – связь и предательство, – Клиент пал жертвой последнего. Стивенсона выдал завербованный им коллега, тоже сержант американской армии. Правда, это случилось уже после того, как он демобилизовался и вернулся в Штаты. Ему дали тридцать лет, и он погиб в тюрьме. Думаю, не без помощи ФБР…

Тем временем разговоры между Петровым и де Вольтеном становились все более доверительными. На последней встрече Морис сказал, что в следующем месяце он не сможет приехать в Париж, так как предстоят штабные учения и он выезжает в Бельгию. Он даже назвал место проведения и даты учений. Прямое нарушение правил строгой секретности! Борис уверен: «откровение» Мориса не случайность. Это – сигнал, и сигнал красноречивый.

Теперь наконец-то получено решение Центра о проведении Петровым вербовочной беседы с де Вольтеном. Хотя риск в таком деле всегда существует, но в данном случае он вполне оправдан. Та доверительность, которая возникает между агентуристом-вербовщиком и его «объектом», давно установлена. Наступала заключительная, и самая ответственная, фаза операции. Морис ничего не рассказывал Натали о своих контактах с Петровым после ужина в ресторане «Мишель Ростан», что, в свою очередь, подтверждало: де Вольтен сознательно шел на контакт с советской внешней разведкой. Он также не сомневается в случайности своего знакомства с Петровым. В Центре высказывали крайнее недовольство тем, что Мимоза, по всей видимости, и не собирается выполнять указание о прекращении контактов с де Вольтеном. Однако что, черт возьми, можно поделать с этой своенравной и временами неуправляемой бабой…

В этот вечер в бункере на бульваре Ланн Петров вместе с резидентом уже в который раз отрабатывал беседу с де Вольтеном. Нужно было правильно построить разговор, точно выбрать выражения, тональность беседы и расставить нужные акценты.

И вот Борис пригласил барона для решающего разговора в «Клозери де Лила», где на столиках – бронзовые таблички с именами знаменитых поэтов: Рембо, Аполлинера, Верлена, Бодлера и других известных завсегдатаев исторического кафе.

Они сели в дальний угол, откуда хорошо просматривались вход и все помещение, и заказали себе по чашечке кофе с мороженым.

Петров в очередной раз удивил Мориса, когда, оглядев кафе, произнес:

– «Здесь, на левом берегу, со всей французской страстью, мужеством и великолепием нищеты поэты, прозаики и журналисты отстаивали свободу творчества и независимость и в старом кабачке под каштанами у памятника маршалу Нею венчали лаврами открывателей новых путей».

– Борис, тебе надо писать. Это потрясающая фраза для книги!

– Она уже написана графом Толстым.

– Это тот, кто создал «Войну и мир» и «Анну Каренину»?

– Нет, другой, но из того же старинного русского рода. У него есть замечательный роман «Петр I». Кстати, он некоторое время жил в Париже и стал здесь популярен тем, что однажды выкинул из пансионата американца – просто спустил того с лестницы.

– Расскажи, как это случилось, – попросил де Вольтен.

– Напротив «Клозери де Лила» до войны был танцзал – «Бал Билье». Однажды, когда чета Толстых зашла туда повеселиться, жену графа, которая обожала танцульки, пригласил на танго чернокожий. Негра познакомили с Толстым, и тот в свою очередь пригласил его на обед в пансион, где они жили с женой. А среди проживающих было много американцев. Они возмутились: «Грязный Nigger с нами за одним столом?! Никогда!»

Писатель пытался объяснить янки, что этот чернокожий высокообразованный человек – по русским меркам князь, да и вообще Человек… Один из американцев скривил презрительную гримасу: «У нас такие князья ботинки чистят».

Тогда Толстой подошел к хаму и спустил того с лестницы второго этажа. Хозяйка для порядка возмущалась, французы – аплодировали, американцы были посрамлены.

– Лихо! – одобрительно улыбнулся барон. Помолчав немного, он продолжил: – Мой отец очень недолюбливал американцев. И это не национальное чванство или какие-то предрассудки. Отец был человеком чести, верным сыном Франции и поэтому его огорчала гибель любого француза, вне зависимости от его партийной принадлежности. Ты знаешь, что устроили янки, когда подошли к Парижу в сорок четвертом?

– Да, началось восстание. Парижане рассчитывали на помощь американцев. А те остановились в тридцати километрах от столицы и выжидали, пока немцы перебьют восставших. Погибли тогда – есть разные данные – от трех до пяти тысяч человек. Но восставшие все же победили, и только тогда американцы «геройски взяли» Париж. То же самое произошло и на юге Франции…

Морис посмотрел прямо в глаза собеседнику:

– Борис, для специалиста в области образования ты отлично знаешь военную историю, да и вообще прекрасно разбираешься в военно-политических вопросах…

«Ну вот и настал момент истины», – решил Петров.

– А тебя это расстраивает? У нас уже давно появилась еще одна чрезвычайно интересная тема для обмена… мнениями, – начал Борис, не отрывая глаз от лица барона. – Ктому же мы оба можем содействовать сохранению военного паритета, о важности которого мы с тобой так часто говорим…

Морис слушал молча.

– Нашу страну, так же как и Францию, беспокоит стремление Соединенных Штатов развязать войну против нас и втянуть туда союзников по НАТО. Допустить этого нельзя, и здесь твоя помощь стала бы неоценима.

Борис замолчал и выжидающе посмотрел на барона.

– То есть ты предлагаешь мне сотрудничество? – скорее констатировал, чем спросил де Вольтен.

– Да, я предлагаю тебе именно это.

– Скажу откровенно, Борис, я давно пришел к этой мысли. Но от мысли до ее воплощения зачастую существует огромная дистанция. Я рад, что встретил тебя. И рассчитываю на твою помощь. Мне давно стало ясно, что политические, а точнее, военно-политические вопросы тебя интересуют значительно больше, чем ликвидация безграмотности в Верхней Вольте, – с улыбкой закончил Морис. Посерьезнев, он добавил: – Я давно стремился к этому разговору.

– Я тоже очень рад, что в главном у нас с тобой нет разногласий. Мы – европейцы и видим наш дом глазами великого француза – генерала де Голля. Европа от Ла-Манша до Урала… Мы с тобой достаточно узнали друг друга, Морис, чтобы иметь право на откровенный мужской разговор. Ты ищешь возможности помешать Соединенным Штатам достичь подавляющего военного преимущества в мире. Ты понимаешь, что, развязав войну против СССР, Штаты сделают театром венных действий Восточную, Центральную и Западную Европу. А значит, пострадает и Франция.

Морис внимательно, не отводя глаз, смотрел на Бориса, и было видно, что он согласен со всем, что говорит ему Петров.

– Наше сотрудничество поможет нейтрализовать усилия американцев и сохранить мир в Европе, которая достаточно настрадалась в предыдущую войну. Я гарантирую, что от тебя не потребуют никакой информации, относящейся к государственным тайнам и обороноспособности Франции.

– Я верю, – просто сказал барон.

– Хочешь подумать?

– Лишнее. Я достаточно думал раньше. В следующую нашу встречу я передам тебе план и отчет по проведению штабных учений стратегических ракетных войск НАТО в Западной Германии под кодовым названием «Разящий меч».

После проверки полученных материалов Центр включил полковника Мориса де Вольтена в агентурную сеть легальной парижской резидентуры, присвоив ему псевдоним Аристократ.

Для успеха в предстоящей разведывательной работе имеет большое значение, как складываются человеческие отношения между куратором и его агентом. Взаимная симпатия, сходство вкусов и интересов, уровень образования – все работает или не работает. В случае с бароном личность Петрова, ставшего фактически его другом, оказалась идеальной. Постоянная моральная поддержка многое значила для де Вольтена – офицера НАТО, который, по всем законам, у себя на родине считался предателем. Агент все время нуждался в подтверждении правильности своего поступка. Это прекрасно понимал Петров, который, чутко улавливая настроения Мориса, поддерживал его в моменты неизбежных колебаний и сомнений.

Незаметно шло время, и заканчивался второй двухгодичный контракт Петрова с ЮНЕСКО. Он, успешно трудясь как на своей основной, так и на «крышевой» работе, мог вполне рассчитывать еще на два года. Однако Париж был мечтой многих, включая работников с «мохнатыми лапами», и в Москве уже готовили замену для резидентуры. Петров спокойно воспринял сообщение о том, что по завершении текущего контракта он должен вернуться в Центр, где его ожидает повышение по службе. Тем паче что дочь поступила в университет и в ее юном возрасте ненавязчивый присмотр отца был бы очень кстати, о чем постоянно писала ему жена из Москвы. Вполне возможно, к искреннему беспокойству за судьбу дочери примешивалось желание быть рядом с любимым мужем.

Что касается поста в ЮНЕСКО, то это было делом МИД СССР. Если удастся подыскать достойного кандидата, то, возможно, и пост в ЮНЕСКО сохранится за советским представителем. А если нет, тоже не беда – посты возникали как грибы после дождя, что характерно для любой бюрократической организации с постоянной тенденцией расширяться. При этом Советский Союз в те времена обойти никак было нельзя. Квота строго соблюдалась.

В Секретариате ЮНЕСКО немало подивились отказу Петрова от продления контракта. Пришлось придумать весомый предлог: болезнь отца. Только такая причина позволяла достойно выйти из положения – еще никто из советских сотрудников не отказывался добровольно от работы в Париже. А то, что приказы не обсуждают, – не расскажешь.

Сменить Петрова должен был подполковник Владимир Кулябов. Более того, он назначался заместителем резидента в Париже по линии ПР – политической разведки. Владимир Александрович, как и положено, затребовал дела, чтобы ознакомиться со своими будущими агентами. И тут выяснилось – однако, какой сюрприз! – что разработка Аристократа началась с подачи другого агента Петрова – некой Мимозы. Она же Легаре, она же Бережковская. Взглянув на фотографию Мимозы, Кулябов аж вспотел. Наташка! Девочка с Арбата! Первая любовь. Брошенная любовь… Ну и дела! И подполковника бросило из жара в холод, только мурашки побежали от шеи до пяток. Итак, что он обязан сделать? Немедленно идти к руководству и докладывать: «Я отлично знаю Бережковскую – учился в соседней школе, жили рядом, чуть не поженились и так далее. Жду указаний». И что? Все очень просто! Медным тазом накрывается Париж. Не факт, но может. Кулябов отдавал себе отчет, какими последствиями грозит для дела его встреча с Мимозой – оскорбленной женщиной, которая его так и не простила. Как она тогда бросила ему в лицо: «Ты все сказал? Так вот, иди и налаживай отношения со своей соседкой по даче. Мне больше не звони. Может, ты и будешь дипломатом, но никогда, слышишь, никогда не станешь мужиком. Прощай!»

«Снова ты встаешь у меня на пути, Наташа – Мимоза. Но что же делать, что же делать?»

И подполковник Кулябов пошел на обман. Точнее, скрыл, что он лично хорошо знает Мимозу… Ради карьеры. Ради работы в Париже, в городе его мечты, куда ему до настоящего времени приходилось выезжать только в короткие служебные командировки.

Не знает он никакой Бережковской! Кто докажет? Правда, ему удалось убедить руководство, что для пользы дела, то есть для большей безопасности такого ценного агента, как Аристократ, не следует передавать ему на связь и Мимозу, а лучше пусть работает с ней другой сотрудник резидентуры. Тем более что последнее время ведет она себя непредсказуемо. Отказывается выполнять распоряжение Центра о прекращении связи с Аристократом. С Кулябовым согласились.

А тем временем Петров, пока не окончился его контракт, продолжал результативно работать с бароном. Правда, теперь они все реже и реже виделись. Встречи готовились тщательно, с обеспечением всех возможных мер безопасности. Походы в рестораны и кафе в центре города, которые имели место на этапе разработки барона, давно прекратились. Барону дали связника-француза, опытного агента, убежденного тайного коммуниста, работавшего на КГБ более десяти лет. Однако раз в три-четыре месяца Петров и де Вольтен все же встречались в отдаленных районах Парижа, в неприметных кафе, в сквериках или парках. Каждая встреча санкционировалась руководством Центра, которое понимало, что Аристократу нужна постоянная моральная подпитка, что необходимо держать руку на пульсе его настроений, с тем чтобы он работал с полной отдачей. Материалы, добываемые для КГБ де Вольтеном, можно назвать воистину бесценными – фотографии и копии секретных планов и директив НАТО, карты, на которых нанесены зловещие линии ядерных ударов, мобилизационные планы стран – участниц Североатлантического сообщества (кроме Франции) и многое другое. Кстати, французский мобилизационный план, правда, полученный от иного источника, уже находился в Москве. Морис все больше «привязывался» к Петрову, что вполне объяснимо. Психологам от разведки этот феномен прекрасно известен. Только с Борисом он мог поговорить о том, что у него творится на душе. Не только о тайной работе, связывающей их, но и о внутренних переживаниях, сомнениях, семейных отношениях, проблемах с дочерьми и планах на будущее. Удивительно, но Морис лишь вскользь, один-два раза упомянул Натали… Поразмыслив, Борис объяснил это тем, что де Вольтен оберегал ее, полагая, что КГБ может попросить его использовать Натали в своих целях. Ведь в КГБ имели представление и о том, что у нее за салон, и о том, что за люди его посещают. И вот настал момент, когда Морис услышал от Петрова: «Скоро я должен вернуться в Москву». Морис на секунду замер, а потом тихо произнес:

– А как же я?

– А с тобой будет работать другой человек. Это отличный мужик и опытный разведчик, скоро он приедет, и я вас познакомлю, – с фальшивой бодростью произнес Петров, пряча глаза. Он старался говорить как можно спокойнее.

Барон был ошарашен, он вдруг понял, что в определенном смысле его поступок полтора года назад во многом зависел от личной симпатии к Борису, порядочному и умному, ставшему для него прежде всего близким по духу человеком. И решение работать на КГБ – кроме весомых принципиальных доводов – тоже во многом зависело от его доверия к Петрову. Аристократ прекрасно понимал, что вынужден подчиниться законам разведки, где кураторов и связных не выбирают. Как человек военный, он также понимал: для него работа с новым руководителем – приказ. А приказы не обсуждают. Но скрыть своего замешательства и растерянности де Вольтен не сумел.

Он был уверен, что ЮНЕСКО с удовольствием продлит контракт Петрова еще на один срок. Святая правда: в Секретариате ЮНЕСКО очень ценили Бориса, считали его прекрасным специалистом, а в секретной картотеке мсье Беко – начальника «советской» секции ДСТ – русский значился «чистым» дипломатом. Немного оригиналом – по агентурным данным, некоторые его высказывания в беседах с иностранцами отличались от ортодоксальных позиций других советских загранработников. Правда, ничего принципиального в этих его расхождениях не было, что не давало повода французским спецслужбам рассматривать его как скрытого оппозиционера режиму. Немного неосторожным – он водил дружбу с иностранными коллегами по секретариату и общался с соседями по дому. Конечно, Беко мог предположить (и был бы прав), что Борис это делал специально, отвлекая контрразведчиков ДСТ от своих оперативных контактов. Однако прямых подозрений в его связях со спецслужбами у французской контрразведки не было. То есть настороженность мсье Беко все равно присутствовала – он по долгу службы подозревал всех и вся, но Петров никогда не давал шанса этим подозрениям перерасти в уверенность, а проверки, которые периодически осуществляла ДСТ, ни к чему новому не приводили. У Москвы не имелось объективных причин менять столь хорошо законспирированного разведчика, считал де Вольтен. Про внутриведомственные интриги Морис, как обычно, забыл. Он даже теоретически не представлял себе возможности работы с кем-либо другим, кроме Петрова. Барон не чувствовал со стороны куратора никакого давления – да и нужды в этом никогда не возникало. Де Вольтен был инициативен и, как высокопоставленный офицер НАТО, сам прекрасно понимал, что нужно КГБ, а точнее, советскому правительству для обеспечения своей безопасности и сохранения мира.

В свою очередь Петров относился с глубокой симпатией и уважением к де Вольтену Его искренне беспокоила дальнейшая судьба барона. Разведчик сочувствовал ему. Даже при чисто рабочих, оперативных отношениях смена куратора – стресс для агента. А уж если…

Борис, который знал, кто едет ему на смену, мог лишь надеяться, что все будет как надо.

А в остальном жизнь шла своим чередом. У де Вольтена была очаровательная и, как он считал, обожающая его любовница, оказавшаяся – вот уж чего он от этой женщины не ждал! – весьма деликатной. Морис был от души благодарен Натали, что она никогда не предпринимала ни малейших попыток заглянуть в его семейную жизнь. Женевьева, в свою очередь, смирилась с частыми поездками мужа в Париж, проявляла если не равнодушие, то такт: похоже, она поставила крест на попытках отвадить мужа от его «охотничьих навыков».

Иногда у Мориса мелькала мысль: уж не нашла ли жена утешение с каким-нибудь сентиментальным и по-бюргерски порядочным баварцем? Занятная смена стилей, как сказал бы Жан-Мишель. Но это, в конце концов, мало волновало барона, который понимал, что Женевьеве нужна была компенсация, и если у нее возник какой-то интерес на стороне, то и слава богу. Он был всецело поглощен работой в мюнхенском Центре, которая давала ему возможность выполнить свою «великую миссию», ради которой и пошел на сотрудничество с КГБ. Карьера барона шла в гору. Начальство его ценило, подчиненные не желали другого командира. Все это вселяло надежду, что он со временем станет генералом. Как и отец…

На зависть американским сослуживцам – «и что шеф нашел в этом лягушатнике?» – де Вольтена назначили одним из заместителей генерала Макферсона.

– Поздравляю, Морис, – от души порадовался за барона Петров. – И не скрою: с новой твоей должностью мы связываем большие надежды.

Они сидели далеко от Елисейских Полей и респектабельных кварталов Парижа. В скромном кафе, наполненном запахами дешевой кухни и шумом веселой компании рабочих парней. Барон, который теоретически подозревал о существовании подобных заведений, был шокирован, когда Борис сообщил ему о месте их следующей встречи.

– Придется потерпеть, – как можно мягче, тем не менее решительно произнес Петров. – Барону и сотруднику ЮНЕСКО не возбраняется обедать в «Мишель Ростан» или в «Клозери де Лила», но два разведчика не имеют права позволить себе подобную роскошь. Мы с тобой обязаны соблюдать строгую конспирацию ради дела, и в первую очередь ради нашей с тобой безопасности. Эти маленькие бистро тем и хороши, что в них нам не угрожают случайные встречи с сослуживцами и знакомыми. Я уже не говорю о контроле со стороны контрразведки.

– Спасибо за поздравление. – Барон поднес к губам чашечку кофе и поморщился – видно, кофе варить здесь не умели. – Безусловно, теперь мои возможности значительно шире прежних.

Как бы в подкрепление его слов через месяц после встречи с Борисом на рабочем столе де Вольтена оказались документы с грифом «Cosmic Top Secret». В НАТО нет ничего выше этого грифа секретности. В документах сводились воедино годовые оценки и прогнозы многочисленных комитетов НАТО и разведслужб о положении в Советском Союзе и в других странах – участницах Варшавского Договора. Политика, экономика, состояние армии, умонастроение населения – все это подробно расписано специалистами-аналитиками. Через неделю Морис внимательно изучил и другие важные документы. Среди них были мобилизационные планы и бюджеты стран НАТО на военные расходы.

Как один из руководителей Центра, де Вольтен обладал определенной свободой действий, и иногда ему удавалось выносить секретные бумаги из здания, фотографировать их дома и возвращать в тот же день на хранение в спецчасть. На рабочем месте заниматься этим практически невозможно – в любое время могла зайти секретарша или кто-нибудь из старших офицеров. Барон отметил, что на этот раз он произвел все манипуляции совершенно спокойно. «Становлюсь заправским шпионом. Радоваться или огорчаться? Как бы то ни было, улов на этот раз оказался царским. Пусть это станет моим прощальным подарком». Морис знал, что предстоящая встреча с Петровым – последняя.

На этой встрече они пили кофе уже втроем.

– Знакомься, Морис, это Влад, – представил Петров барону своего сменщика и его нового руководителя под его оперативным псевдонимом.

Де Вольтен вежливо поздоровался, загнав поглубже вздох и кучу сомнений. Кулябов не понравился Морису сразу, как говорится с первого взгляда. И он готов был поклясться – дело вовсе не в том, что ему жаль расставаться с Борисом. Хотя это тоже играло не последнюю роль. Неприязнь в сменщике вызывало у Мориса все: высокомерный вид, начальственная манера держаться, да и тон, недвусмысленно дающий понять, что теперь главный здесь он. Петров был моложе де Вольтена, младше его по званию, однако разница в возрасте и положении в их отношениях не чувствовалась. Они общались на равных, как коллеги, делающие одно важное дело. С трудом сдерживая эмоции и сохраняя спокойное выражение лица, Морис, проигнорировав Кулябова, обратился к Петрову, передавая ему небольшой пакет:

– Полагаю, это должно заинтересовать Москву. Считай также, что это мой прощальный подарок, Борис.

Кулябов проводил пакет глазами: он чувствовал, что «это» Москву заинтересует. И не то чтобы ощутил себя лишним – в конце концов он представлял Центр и они встретились не для того, чтобы выпить кофе. Кулябов определенно почувствовал скрытую неприязнь де Вольтена, и его раздражало, что он не произвел на агента должного впечатления. Человек по натуре прямой и открытый, де Вольтен не любил фальшивить и притворяться. До последнего времени это нисколько ему не вредило, наоборот, коллеги в мюнхенском Центре, да и все другие высокопоставленные офицеры НАТО, с кем ему приходилось иметь дело, видели в де Вольтене прежде всего блестящего военного специалиста, чурающегося карьерных интриг.

В свою очередь Кулябов впервые столкнулся с агентом, работающим на «идейной» основе. Такие в их службе считались «динозаврами».

«Мог бы и мне передать пакет, – мелькнуло в голове, – а не демонстративно расшаркиваться перед этим потомственным партизаном. Ах да, мы ж аристократы… Денег не берем – и вроде как чистенькие. Но работать тебе, голубчик, все равно со мной. Это в армии – подал в отставку, коли вожжа попала под хвост, а потом сиди в замке своей любовницы, попивай кальвадос да строчи мемуары».

Владимир с трудом подавил досаду, стараясь придать лицу беспристрастное выражение. Тут же возникла тревожная мысль: смогут ли они притереться друг к другу? От этого же зависят и результативность работы агента, и его, Кулябова, собственная карьера… Он к тому времени имел уже определенный опыт работы «в поле»: служил в ГДР в Карлхорсте[39], просидел несколько лет в Голландии под «прикрытием» торгпредства СССР в Гааге. Хотя выдающихся результатов в стране тюльпанов он не достиг, но заработал там среди коллег кличку «Золотое Перо», так как никто не умел лучше его писать аналитические справки и отчеты в Центр. По этой причине резидент его ценил и дал положительную оценку его работе перед возвращением Кулябова в Москву. Коллегам по отделу он импонировал своими обширными знаниями. Эрудиция, умение ладить с людьми – особенно с начальством, – прекрасное знание языков и великолепная память – качества, необходимые для продвижения по служебной лестнице. Карьерному росту способствовали также контакты Кулябова с «нужными людьми», с которыми он познакомился через отца, чьи связи в ЦК были более чем широки. Многие знали, что генерал Кулябов во время войны служил вместе с Брежневым, а генсек, как известно, отличался тем, что дорожил фронтовым братством. В общем, у Кулябова был иной круг общения и другие принципы построения отношений с людьми, чем у Петрова.

Владимир свято верил в свою элитарность, всесилие полезных связей и «подковерных» интриг. На простых смертных он, еще учась в МГИМО, привык поглядывать сверху вниз, руководствуясь девизом: «Все для карьеры!» Перед распределением он получил предложение от КГБ… Кулябов-старший пришел в полное расстройство. Генерал, как это часто встречается у армейских офицеров, питал глубокую неприязнь даже к аббревиатуре ведомства, куда его сына пригласили работать. И тут впервые в жизни ему не удалось наставить сына на путь истинный. А Владимир поставил себе цель – быть командированным в Париж и в конце концов достиг ее. Отец уже давно смирился с выбором сына, тряхнул связями – и старый друг семьи, заместитель заведующего Отделом административных органов ЦК КПСС, помог протолкнуть Кулябова в парижскую резидентуру. К тому же возникла удобная оказия: у одного из работников заканчивался срок контракта в ЮНЕСКО. Владимир не сомневался, что сможет показать себя в роли мастера-агентуриста, тем более что одновременно с местом он получал «на блюдечке» одного из самых результативных агентов. Ну как после этого не счесть себя баловнем Фортуны?

Борису тоже по-своему везло, но он не считал, что жизнь ему что-то должна – всего приходилось достигать собственным трудом и способностями. Случалось и шишек набить. Со временем жизнь немного пообтесала Петрова с его максималистским характером, его самоуверенность дозрела до мужской уверенности в себе, а опыт общения с самыми разными людьми избавил от юношеской нетерпимости.

Мы уже говорили, что молодому переводчику посчастливилось общаться с людьми из числа сильных мира сего, вплоть до министров, финансовых магнатов и коронованных особ, общаться в той обстановке, когда объединяющее людей хобби убирает многие искусственные преграды. Встречаясь с интересными людьми, он получал удовольствие, открывая для себя их мир. Он получил бесценный опыт и не нажил комплексов. Он мог быть приятелем или скрытым противником, ведя тонкую психологическую игру, но его интерес к событиям и к людям был всегда искренен. Поэтому люди с западным менталитетом также с удовольствием общались с Петровым, узнавая от него много интересного. Так случилось и с Морисом де Вольтеном. Не случайно с самых первых встреч по его инициативе они перешли на «ты»…

К моменту передачи на связь Кулябову – Владу Аристократ был одним из самых продуктивных агентов советской внешней разведки в НАТО. С Петровым они работали ровно, хотя и напряженно. Между ними давно установились надежные, товарищеские отношения. Они были как два союзника, объединившиеся против главного противника – агрессивной политики американцев в НАТО. Барон всегда знал, что может рассчитывать на поддержку и помощь своего куратора. При этом каждый гордился тем, что был патриотом своего Отечества.

С Кулябовым все складывалось иначе – не получилось той степени доверительности, взаимопонимания и уважения, которые во многом зависят от способностей и такта оперативного работника. Наконец, Кулябову просто не хватало ясного понимания того, что движет бароном в его сотрудничестве с КГБ. Да он, пожалуй, просто и не мог этого понять с точки зрения своих жизненных установок и выработанных стереотипов. И, как назло, именно теперь судьба начала испытывать барона на прочность.

Однажды он получил через помощника Макферсона – полковника Патрика ван Гроота, голландца по национальности, комплект секретных документов. Весьма объемный – 35 страниц основного текста и пять прилагаемых карт. Это был сверхсекретный обновленный план верховного главнокомандующего вооруженными силами НАТО по нанесению ядерных ударов по стратегическим центрам стран Варшавского Договора. Ценность подобной информации для Москвы колоссальна!

Нечего и думать, чтобы скопировать все на работе. Слишком рискованно. А карты – вообще проблема. Их надо снимать частями, разложив на столе или на полу. В кабинет в любой момент могли зайти коллеги. По расчетам барона, фотографирование могло занять около полутора часов. Трудность заключалась еще и в том, что полковник ван Гроот, по указанию генерала, дал материалы лишь для ознакомления, так что вернуть их необходимо до конца рабочего дня для передачи в спецчасть штаба, где хранятся секретные документы.

«Что же делать? – лихорадочно думал барон. – Получается, на этот раз придется ограничиться внимательным изучением плана?.. Разумеется, сделать выписки… Но этого недостаточно. Документ имеет для Москвы огромную важность… Каким-то образом нужно сфотографировать его вместе с картами. Как это сделать?!»

Неожиданно зашевелился червячок сомнения: «А почему я обязан так поступить?!» Редко, однако все же время от времени подобные мысли тревожили французского полковника. Но тут перед ним вдруг всплыло самодовольное лицо Хейга во время памятного коктейля. Вслед за этим де Вольтен физически, словно наяву, ощутил на себе высокомерные взгляды американских офицеров с их непоколебимой уверенностью в собственном превосходстве. И червячок исчез так же стремительно, как и появился. Мысли стали четкими и ясными.

Надо действовать, и действовать оперативно. Сейчас же звонить полковнику и докладывать: документ сможет вернуть только в самом конце рабочего дня. Почему? Занят важными текущими бумагами.

Он поднял трубку внутреннего телефона и, набрав номер ван Гроота, услышал мелодичный голосок секретарши полковника Гизелы Эккерман, хорошенькой блондинки, которая вот уже два года с момента своего поступления на работу в Центр с обожанием смотрела на барона.

– Полковник вместе с генералом Макферсоном срочно отъехал и будет в офисе к концу дня… – прозвучал голос девушки с оттенком затаенной грусти. Возникла пауза – возможно, Гизела ждала приглашения провести с бароном уикэнд в Париже, куда, как известно, полковник де Вольтен последнее время стал ездить чаще, чем обычно. От наблюдательной секретарши ничто не ускользает, особенно если она служит в НАТО.

Будет только в конце дня… Вот он, Господин случай! Барон понял, что ему следует сделать.

– Фрау Эккерман, – Морис всегда разговаривал с Гизелой исключительно официальным тоном, чтобы не дать повода вообразить бог знает что, – я тоже отъеду. Часа на два, не больше: у меня сильно разболелся зуб. Если полковник вдруг приедет раньше, предупредите его. Сообщите ему также, что материалы, переданные мне сегодня, лежат в моем рабочем сейфе.

Сложив документы в портфель, Морис быстро вышел из кабинета. Он спустился на первый этаж и, пройдя турникет с дежурным сержантом из службы безопасности, предъявив тому пластиковую карточку-удостоверение, вышел из здания прямо к парковке служебных и личных автомобилей работников Центра. Быстро включив двигатель своего служебного «мерседеса», барон обогнул здание и поехал по широкой асфальтовой полосе, ведущей к единственному въезду на объект. КПП находился рядом с высоким забором, над которым, помимо колючей проволоки, тянулись три ряда проводов с пропущенным током высокого напряжения, о чем свидетельствовал желтый щиток с пронзающей череп молнией и лаконичной надписью «Danger!». Здесь барон еще раз показал свое служебное удостоверение и наконец выехал за пределы Центра.

Дорога до окраины Мюнхена, где он с семьей снимал симпатичный двухэтажный домик, занимала около пятидесяти минут. Символическая невысокая железная ограда, способная защищать разве что от собак. Вокруг особняка искусно подстриженный кустарник, за которым зеленела лужайка. Трудами Женевьевы здесь цвели роскошные клумбы и бордюры.

Барон взглянул на свой «Филипп Патек» – подарок Натали на годовщину их знакомства, – 13.30 Итак, примерно полтора часа на дорогу туда и обратно, плюс час-полтора на съемку. В своем кабинете он будет около пяти часов, возможно, несколько раньше. Даже если полковник вместе с генералом вернутся к пяти часам, у него достаточно времени, чтобы вернуть документ. Надо только сделать все возможное, чтобы приехать хотя бы за час до Макферсона!

Поставив машину в гараж, Морис открыл дверь, через которую можно сразу попасть в особняк. Как он и предполагал, дома никого не оказалось. Он давно уже перестал для приличия интересоваться, где пропадала днем Женевьева. Девочки были в школе.

– Вот и хорошо! – сказал он себе и поднялся наверх, где находился его кабинет. Открыл портфель, документы положил на стол, а карты разложил на полу рядом с большим окном. Стояла чудесная погода, ярко светило солнце, как по заказу освещая ту часть пола, на которой он решил произвести съемку. Морис вытащил из письменного стола «Минокс», вставил в него новую кассету и стал методично фотографировать, стараясь сделать снимки таким образом, чтобы не пропустить ни сантиметра поверхности карт. Ориентирами служили красные линии нанесения ядерных ударов и выделенные на картах черными жирными точками крупнейшие города и населенные пункты, к которым тянулись эти кровавые указатели.

Съемка страниц директивной части документа шла значительно быстрее. Барон посмотрел на часы: «Все идет по графику». Наконец работа закончена!

Через пять минут служебный «мерседес» мчался к шоссе, ведущему в сторону Центра.

Спокойствие покинуло де Вольтена, лишь когда он свернул на основную магистраль: на шоссе возникла пробка. Через некоторое время его авто увязло в этом плотном потоке машин, которые уже не ехали, а ползли как черепахи. Господи, не иначе что-то случилось впереди. Вероятно, авария. Теперь оставалось только молиться, чтобы дорожные службы и полиция развели столкнувшиеся автомобили до того, как Патрик ван Гроот позвонит ему в кабинет! А стрелки часов неумолимо бежали вперед. И барон, покрывшись холодным потом, почувствовал, как прилипает к спине его форменная рубашка.

…Вот Макферсон и ван Гроот вернулись. Гизела сообщает полковнику о внезапном отъезде барона, у которого находятся сверхсекретные документы, числящиеся за генералом и, по неукоснительным правилам всех военных организаций, подлежащие возврату в спецчасть до конца рабочего дня…