Лубянская ласточка Громов Борис

Приподнявшись на локтях, она начала осторожно целовать слишком рано поседевшие виски Мориса. Он почувствовал, как женские губы медленно заскользили вдоль его тела. Шелковистые волосы приятно щекотали грудь, живот… В сознании вдруг высветилось лицо женщины, которая этой ночью так самозабвенно отдала ему все, на что была способна, и взамен получила то, что смог дать ей он. «Натали…» – всплыло в памяти ее имя, и Морис окончательно проснулся.

Он почувствовал, как его разбуженное, пульсирующее мужское начало вновь оказалось зажатым в нестерпимо горячем и сладостном пространстве, которое жадно обожгло его желанием. Морис опустил руку и с едва сдерживаемой грубостью запустил ладонь в густые непокорные волосы Натали…

Они решили провести этот день вместе – последний день перед отлетом Мориса в Мюнхен.

– У меня масса дел в Париже… – предупредил барон. – Времени, как всегда, в обрез.

– Я стану твоим личным шофером, адъютантом – кем захочешь. – Она сама себя не узнавала, но ничего поделать с этой новой Натали не могла. Разве что подшучивать над ней…

Они объездили чуть ли не весь Париж… Натали покорно ожидала Мориса в машине, пока он занимался короткими визитами вежливости, передавал небольшие сувениры родственникам и знакомым своих товарищей по службе. По дороге они болтали на самые различные темы, плавно переходя с одного предмета на другой. Морис еще в первую встречу отметил, что Натали прекрасно разбирается во многих, порой далеко не женских вопросах. Например, финансы, недвижимость. По мнению Мориса, данные проблемы совершенно бесполезно обсуждать с подавляющим большинством женщин. Они терялись, путались в понятиях, а в большинстве случаев сбивчиво пересказывали только то, что слышали от своих мужей. По совести, им все это было глубоко безразлично. В газетах их интересовали светские сплетни, а отнюдь не котировки валют. В лучшем случае – погода на Ривьере.

Натали с присущей ей уверенностью высказывала довольно оригинальные суждения на самые разные темы, включая политику. Ее мнение всегда строго взвешено и в меру консервативно. Однако Морис заметил: она избегает разговора о своей бывшей родине. Бывшей, потому что, как поведал ему Жан-Мишель, она давно уже гражданка Франции. И тем не менее подполковник де Вольтен рассчитывал все же разговорить Натали – ведь она могла рассказать ему о той стране, которую в НАТО считали противником № 1. Любопытство барона победило воспитание. Не мудрствуя лукаво и выбрав подходящий момент – они ели мороженое в одном из открытых кафе, Морис спросил, глядя прямо в глаза Натали:

– Почему ты уехала из России? Тебе там было плохо?

К удивлению барона, Натали такой поворот беседы совершенно не смутил. Она словно ожидала подобного вопроса и ответила, не раздумывая:

– Да, плохо. Эта страна стала мне чужой и враждебной уже тогда, когда я еще только заканчивала школу. – Морис выжидал. – Да, да, именно так! Я довольно рано поняла, что в Советском Союзе я не смогу состояться как личность. Чувствовала себя неполноценной. Человеком второго сорта. О серьезном положении в обществе и мечтать не смела, не говоря уже о карьере деловой женщины. – Она выдержала паузу и выпалила, как ему показалось, с излишним пафосом: – Я счастлива, что теперь могу назвать себя гражданкой Франции.

Морис продолжал молча изучать Натали.

– Тебе это трудно понять. У вас даже черный сенегалец, если он родился во Франции, считается французом. В моем советском паспорте черным по белому написано: еврейка. У советских в паспорте есть такая графа – национальность. Эта графа закрывала для меня многие двери в России. – Натали говорила с таким невероятным чувством, что и сама почти поверила в то, что говорит, хотя прекрасно знала: заранее прикинув возможные повороты разговора, она избрала самую искреннюю и самую… выгодную из своих биографий. «Несчастная русская» и «правнучка фрейлины Ольги» теперь казались смешной подделкой, сильно уступали «дщери Сиона в рабстве египетском». Ну и что из того, что возле Стены Плача у нее «ничто не дрогнуло в груди». В конце концов, она правда еврейка, так что она в своем праве.

– Далеко не каждый мужчина женился бы на мне, узнав о моем происхождении. Кстати, так однажды и случилось: жених сбежал едва ли не из-под венца. Вероятно, с тех пор у меня возникла устойчивая аллергия на брак. Правда, фиктивный брак, с помощью которого я и уехала из коммунистического рая, заключить все же пришлось, – закончила свой страстный монолог Натали.

«А я и не подозревал, что она еврейка, – мелькнуло в голове у Мориса. – Ладно, попробуем подойти к теме с другой стороны».

– В Европе тоже существует расизм. И порой не так уж он не заметен. Возьмем, к примеру, французов… Ты сказала, что каждый родившийся во Франции сенегалец или алжирец может считать себя французом. Да, формально это так. Он обладатель французского паспорта. Там не написано, что он негр или араб. Но назови мне хоть одного выходца из бывших французских колоний, чей отпрыск достиг бы общественных или государственных высот в этой демократической стране. А у вас в России, насколько мне известно, есть евреи министры, чиновники, директора фабрик, военачальники – генералы и были даже маршалы. Что касается антисемитизма, то это зло существовало и, вероятно, будет существовать вечно. Оно только временами становится более скрыто для глаз. Ты знаешь, сколько французов, сотрудничая с немцами, передавали своих сограждан в руки гестапо только за то, что они были евреями? Причем порой это были весьма уважаемые люди и даже аристократы. Могу тебе сказать, что дядя Жан-Мишеля отсидел в тюрьме десять лет после войны именно за это…

Натали с удивлением взглянула на Мориса, никак не прокомментировав его последнюю фразу

Морис осекся. Что это с ним?! Он не должен был рассказывать Натали эту историю, раз сам Жан-Мишель предпочел это скрыть. Она, правда, ему сегодня поведала о разрыве с Жан-Мишелем, но Морис решил никогда больше не упоминать при ней имя приятеля.

– Ну а помимо еврейской, можно сказать, общей для всех стран проблемы, что еще тебе не нравилось в России?

– Забитость народа. Его покорность. Всеобщий страх. Свобода слова только на собственной кухне, да и то с оглядкой, как бы кто не подслушал и не доложил куда следует…

– Я слышал, что в России бесплатное образование, медицина, символическая плата за жилье, – умышленно подбросил Морис избитые клише, которые не уставали повторять левые поклонники Советов на Западе.

– Что касается образования и медицины – это правда. А вот с жильем дело обстоит далеко не так, как вещает советская пропаганда. Достойные квартиры имеют только партаппаратчики и прочая номенклатура. Большинство народа живет в таких условиях, которые тебе трудно даже представить…

– Но что-то тебе нравилось в России? Что-то ты хотела бы перенести во Францию?

Натали не раздумывая, твердо, чеканя каждый слог, произнесла:

– Ни-че-го!

– Ну а что, по-твоему, отличает коренным образом французов от русских? – продолжал допытываться Морис.

– Индивидуализм. Зацикленность на своих личных проблемах. Они объединяются только тогда, когда кто-то посягает на их достаток. Они требуют у правительства лучших условий жизни здесь и сейчас. И мне это нравится!

Морис вопросительно поднял брови, как бы спрашивая: а что же здесь необычного? Натали, ожидая подобной реакции, поспешила разъяснить свою мысль:

– У русских же основная национальная черта – это стадность, советский коллективизм, которые, проявляясь, либо заканчиваются общей попойкой, либо – раз в столетие – кровавой революцией. При этом все рассуждают и мечтают о лучшей жизни, но… жизни для грядущих поколений. И мне это совершенно не нравится!

– А как русские относятся к угрозе возникновения новой войны? – спросил в заключение Морис, решив, что для первого раза он услышал достаточно.

– Война? Войны они боятся больше всего на свете. Не забывай: Советский Союз потерял в прошлой войне двадцать миллионов. При всем уважении к французскому Сопротивлению, Морис, я знаю и помню, что Гитлер оккупировал Францию всего лишь за шесть недель! Хваленая французская армия после отсидки за линией Мажино рассыпалась под первыми ударами вермахта. Париж был захвачен немцами без боя… Кстати, почти так же они его и оставили. Никаких существенных разрушений. Даже приказ Гитлера сжечь Париж немцами не был выполнен… Как же! Общеевропейская святыня. – Она посмотрела прямо в глаза Морису, пытаясь угадать, как он отнесся к ее словам.

Морис молчал, давая понять, что ему нечего возразить.

– Как ты знаешь, русским только оборона Москвы, битва за Сталинград и блокада Ленинграда стоили многих миллионов жизней. После таких испытаний русские готовы терпеть все: ущемление любых свобод, ужасные условия жизни, нищету… «Только бы не было войны!» Эту фразу ты можешь услышать и от бабки в глухой деревне, и от всемирно известной солистки Большого театра, и от именитого писателя…

– Но это все же простые граждане, Натали. А партийные бонзы и военная верхушка, принимающие политические решения – те, вероятно, думают иначе. Ведь здесь, на Западе, всем известно об угрозе цивилизации со стороны коммунистической России. Вспомни хотя бы слова Хрущева, который обещал «закопать капитализм», – впервые прервал ее Морис.

Нисколько не сбитая с толку, Натали тут же парировала:

– Вот в этом ты, как и многие на Западе, ошибаешься, выхватив слова Хрущева из контекста. Американская пропаганда ухватилась за эту фразу, превратив ее чуть ли не в программное заявление лидера мирового коммунизма. А то была всего лишь неудачная метафора малограмотного партийного функционера… Уж поверь мне: самая большая травма, которую пережили русские в этом столетии – это шок от внезапного нападения Германии. Они смертельно боятся повторения той ситуации, поэтому и бросают миллиарды на вооружение, рискуя довести свою экономику до коллапса. Однако Советский Союз никогда не начнет войну первым. К войне его может вынудить только прямое нападение или если его загонят в угол, как медведя в берлоге, и у него не будет другого выхода. Точно так же и европейцы не горят желанием зажечь огонь на собственной земле. Так что если и начнется война, то развяжут ее, конечно, американцы. – Натали замолкла, ожидая реакции Мориса на ее последнее высказывание.

Морис был немало удивлен подобным видением ситуации, изложенной этой неординарной, но, казалось бы, очень далекой от военных и политических проблем женщиной. К тому же, судя по всему, явно не поклонницей режима Москвы. Удивительно, но рассуждения Натали в своей сути совпадали с теми выводами и опасениями, которые так беспокоили в последнее время самого Мориса. Он решил пока не комментировать ее слова.

Натали украдкой взглянула на барона – его лицо выражало тревогу и глубокую озабоченность. Она была уверена, что попала в цель и он согласен с ее кратким анализом.

«Ну что ж – тест прошел удачно. Теперь становится понятным, что имел в виду Жан-Мишель, когда говорил о проснувшейся в бароне гражданской ответственности за судьбу Европы, – решила Натали. – Итак, начало положено. Со временем я выясню, что у тебя там творится поглубже, дорогой Морис…»

Самолет вылетал из Орли в 19.30. В аэропорту во Франкфурте-на-Майне Мориса будет ожидать штабной автомобиль, который за час-полтора домчит его до места службы в небольшом городишке под Мюнхеном.

Дорога была забита машинами парижан, возвращающихся с работы. Зная по опыту, сколько займет дорога, Морис выехал загодя, так что у них с Натали было достаточно времени в пути, чтобы вдоволь наговориться. Они говорили обо всем, кроме главного – когда они встретятся вновь. Однако Натали не сомневалась: на этот раз, как только Морис появится в Париже, он тут же сообщит об этом по телефону. «Итак, дорогой барон, никуда от меня вам теперь не деться».

Вернувшись из аэропорта, Натали, прежде чем отправиться домой, зашла в кафе у Трокадеро и взяла чашечку кофе и pain au chocolat[32] – лакомство, которое она обожала, но позволяла себе крайне редко. Как говорят англичане, все лучшее в этой жизни или противозаконно, или аморально, или от этого толстеешь.

Перед тем как покинуть кафе, она вошла в телефонную будку и набрала номер советского консульства. Услышав ответ дежурного, произнесла заранее обусловленную фразу:

– Простите, мсье, я могу поговорить с Жаном Дюбуа? Он просил меня позвонить после семи.

– Вы, очевидно, ошиблись номером, мадам. Такого здесь нет.

Подобный ответ означал, что вызов на внеплановую встречу принят. И свидание Натали с ее куратором из парижской резидентуры КГБ должно состояться через день в Люксембургском саду, на одной из его тенистых аллей.

Вернувшись домой, она приготовила себе «кир» – смесь шампанского и сиропа из черной смородины, любимый напиток многих французских женщин. Устроившись на диване, Натали поставила любимые сентиментальные баллады в исполнении Фрэнка Синатры с оркестром Билли Мэя, убавила звук и принялась прокручивать в голове события последних дней. На душе у нее было и радостно и тревожно. Происхождение тревожного чувства она не могла себе объяснить. Возможно, включилась интуиция. Внутренний компьютер, получив информацию, уже обработал ее, однако по каким-то причинам пока задерживал вывод результатов анализа «на экран». Ее размышления прервал звонок телефона. Звонил мсье Бриссон из парижского центра фирмы «Бэнг энд Олафсен». Натали вновь решила поменять свой музыкальный центр. В специализированном магазине фирмы ее давно и хорошо знали как самого взыскательного и весьма компетентного клиента. Бриссон сообщал, что, как и договаривались накануне, он почти уже в пути. «Мадам, я везу вам каталог наших новых поступлений. Есть потрясающие новинки». Разумеется, мсье Бриссон всегда предлагал Натали самую дорогую аппаратуру.

Натали меняла свой музыкальный центр примерно раз в два года, когда реклама радостно объявляла о создании новых «примочек», или, как их называют американцы, «gimmicks». Отличалась такая аппаратура исключительно дизайном. Услышать разницу в звучании могла лишь летучая мышь. Служили эти бесполезные новинки только для повышения цен и выманивания у богатого покупателя больших денег. Натали все эти уловки прекрасно знала, но они ее совершенно не смущали.

– Ведь я могу себе это позволить, – говорила она. – Поэтому для меня это еще одна маленькая радость.

Порой ей и вправду казалось, что голоса ее музыкальных кумиров, Фрэнка Синатры, Дина Мартина и Дорис Дей, на новой аппаратуре приобретают особую глубину и большую выразительность. Еще одна иллюзия…

…Такси остановилось у станции метро «Мон Пике». За последний час это была уже третья машина, которую сменила Натали. Выйдя из такси, она быстро нырнула в подземку. В очередной раз благословила создателей прекрасно разветвленной сети парижского метро: уходить от преследования, если таковое возникнет, – одно удовольствие. Выходя в последний момент из хвостового вагона или вскакивая в электропоезд перед тем, как закроются двери, меняя направление маршрута, заходя в крупные магазины и покидая их затем через выход на другую улицу, она старалась определить, все ли чисто, не увязалась ли за ней бригада наружного наблюдения ДСТ. Проделав в течение двух часов все эти, как она называла их, «шпионские штучки», необходимость которых на печальных примерах внушили ей московские специалисты по наружному наблюдению из 7-го управления КГБ, Натали наконец оказалась у входа в Люксембургский сад.

Расположенный среди улиц, полных машин, людской толпы и назойливого шума огромного мегаполиса, этот чудесный оазис мира и покоя давал утомленному горожанину возможность отдохнуть душой. Кажется, время здесь остановилось, задержалось в небольших рощах, рассеянных по всему пространству парка, благоухающего цветами, умиротворенного журчаньем воды в фонтанах. Анна Ахматова часто приходила в Люксембургский сад вместе с Модильяни. Он был настолько беден, что они сидели на скамейке, а не на платных стульчиках, как принято. Легкий стульчик можно и переставить куда захочешь – под каштаны, возле фонтана или в укромный уголок.

Но Натали не прельщали фонтаны. Минуя стройную череду мраморных королев и знаменитых женщин Франции, Натали – минута в минуту – вышла к условленному месту.

Она знала этого человека как Бориса Васильевича. Знала, что он – офицер Первого главного управления КГБ. Позднее, когда возникнет оперативная необходимость, Натали узнает, что в Париже он работает в Секретариате ЮНЕСКО.

Два года назад его представили Натали на конспиративной квартире в Москве:

– Знакомьтесь, Наталья Наумовна, Борис Васильевич. Он будет руководить вашей работой в Париже.

– Ну что ж, давайте знакомиться… – доверительно улыбнулся и протянул Натали руку. – Можно и просто Борис.

Парижский куратор понравился Натали. Интеллигентен, отлично воспитан, высокий, спортивно стройный, с располагающей улыбкой. Уместно шутил, демонстрировал отменный вкус и умение одеваться, что сразу отметила Натали. Его французский, если бы не легкий акцент, был безукоризнен, впрочем, как и английский (уже без акцента, о чем она узнала позднее). Его легко можно принять за гражданина любой из стран Западной Европы.

Натали, по своему обыкновению, подумала: «Ничего мужик – в моем вкусе. Может, для начала затащить его в койку?» Но что-то в манере поведения куратора подсказывало: здесь тебя, дорогая, пожалуй, ждет неудача. Уж очень строго подобные типы придерживались служебных табу – шашни с агентурой не заводить! В другой ситуации она не сомневалась, что легко достигла бы успеха.

Возможно, стоит рассказать подробнее о парижском кураторе Мимозы. Ознакомить читателя с некоторыми фактами его биографии, о которых Натали не знала, да и знать не могла. Отец Петрова, повлиявший в огромной мере на формирование личности сына, перед самой войной был призван в органы НКВД и в годы войны служил в 4-м управлении этого ведомства под руководством легендарного генерала Павла Судоплатова. Управление во время войны осуществляло диверсионно-агентурную деятельность на территории, временно оккупированной врагом. Василий Петров был заброшен в тыл немцев во главе чекистской разведывательно-диверсионной группы, составлявшей костяк крупного партизанского соединения, действовавшего в Смоленских лесах. В одном из тяжелых боев он получил серьезное ранение и был эвакуирован на Большую землю. Врачи единогласно вынесли суровый приговор: Василий больше не пригоден к несению военной службы.

Мальчишкой Борис как зачарованный слушал рассказы отца, вспоминавшего со своими товарищами по оружию боевые операции. В День Победы Петров-старший всегда приезжал на стадион «Динамо» для встречи с ветеранами – товарищами по оружию. На эти встречи Василий брал своего сына, который с восхищением смотрел на увешанных орденами и медалями ветеранов-чекистов.

Борис окончил Московский институт иностранных языков, куда легко поступил после службы в Советской армии. Прошедший армию и оказавшийся старше большинства своих однокурсников, он пользовался авторитетом среди студентов и уважением у преподавателей. Недруги же говорили о его заносчивости, нетерпимости и чрезмерной самоуверенности. Вероятно, в его довольно сложном характере уживалось и то и другое.

Борис был человеком упорным, может быть, даже упрямым, стремящимся во что бы то ни стало достичь поставленной перед собою цели. Будучи еще студентом, в летнее время он работал переводчиком на международных выставках в Москве. Конечно, он не мог остаться незамеченным чекистами, которые плотно опекали эти выставки.

После окончания института Борис собирался поступать на курсы переводчиков для ООН. Однако судьба распорядилась иначе. Еще до начала вступительного экзамена ему предложили пойти работать в КГБ. Борис принял это предложение без колебаний. После окончания разведывательной школы Борис Петров был распределен в 5-й отдел ПГУ – на направление, которое занималось Францией.

До первой долгосрочной командировки в Париж Петров неоднократно выезжал на Запад в качестве переводчика с различными делегациями, в частности с советскими представителями в международных спортивных объединениях по линии Спорткомитета СССР, что давало ему возможность наладить очень полезные контакты.

Ведь не каждому оперативному работнику еще в начале его карьеры предоставляется шанс знакомиться и общаться, иногда даже в неформальной обстановке, с сильными мира сего: коронованными особами, министрами, крупнейшими магнатами и международными чиновниками.

Например, выезжая на заседания Исполкома Международного парусного союза в качестве переводчика советского представителя в этом элитном виде спорта, Борис встречался с ныне покойным королем Норвегии Улафом V, который был почетным президентом Парусного союза, с его сыном, кронпринцем, нынешним королем Норвегии Харальдом V – в то время вице-президентом этой организации.

В итальянском курортном местечке Портофино, на заседании Исполкома Союза Петров встретился с греческим королем в изгнании Константином – своим ровесником, бывшим чемпионом в звездном классе на токийской Олимпиаде.

Из всей этой плеяды известных международных фигур и коронованных особ неизгладимое впечатление произвел на Петрова известный английский политический деятель, философ и мыслитель, лауреат Нобелевской премии мира Филипп Ноэль-Бейкер.

Когда Борис познакомился с Ноэль-Бейкером, тому было за восемьдесят. В сильном духом, но уже дряхлеющем телом старике трудно было разглядеть бывшего легкоатлета, серебряного призера на Олимпиаде в Антверпене и многократного капитана британской олимпийской команды. Ему было трудно ходить, хотя он изо всех сил старался этого не показывать. Однако его ясные голубые глаза за круглыми роговыми очками светились неукротимой энергией и интересом ко всему происходящему вокруг – поразительный контраст, который нельзя было не заметить. Таких умных и выразительных глаз Борис больше никогда не видел. Ноэль-Бейкер ненавидел войну, о которой знал далеко не понаслышке. Солдат Первой мировой, он принимал активное участие в создании Лиги Наций, а в 1944 году вел работу по написанию проекта Устава ООН. Во время Второй мировой войны и в первые послевоенные годы он занимал ответственные посты в британском правительстве. Ноэль-Бейкер обладал огромной эрудицией, энциклопедическими знаниями, быстротой реакции в полемике и необычайно тонким чувством юмора. Кстати, Ноэль-Бейкер владел восемью иностранными языками. Бориса при общении с этим человеком больше всего поражала и печалила мысль о несправедливости и жестокости природы. Такой великий и неукротимый дух и разум просто не должны были исчезнуть с биологической смертью немощного тела! Однако, увы, это произошло в 1982 году, и весть эта искренне расстроила Бориса.

В руководстве других спортивных федераций, с которыми ему приходилось работать, также находились влиятельные люди из числа политиков, бизнесменов и даже военных. Эти контакты были для КГБ очень интересны…

Поэтому когда в Секретариате ЮНЕСКО, в секторе образования, появилась вакансия специалиста в области спорта и работы с молодежью, то руководством ПГУ КГБ было принято решение продвигать на эту должность Бориса Петрова, обладавшего знаниями и широкими связями в данной сфере.

Кстати, кандидат на пост в ЮНЕСКО должен был представить две рекомендации от известных в международном сообществе деятелей по профилю вакансии. Борис с его обширными международными связями легко получил эти рекомендации и гордился тем, что одну из них дал человек, которого он безмерно уважал.

Пост в ЮНЕСКО являлся для КГБ прекрасным прикрытием работы во Франции, так как международные чиновники имели широкие возможности устанавливать самые разнообразные контакты в процессе выполнения ими своих служебных обязанностей. К тому же они пользовались полной свободой передвижения по стране без обязательного оповещения МИД Франции о своем маршруте, как это было необходимо в те времена для советских дипломатов.

…Борис ждал Натали на скамейке у старого каштана, под раскидистыми ветвями которого легко укрыться от палящего солнца. Вокруг – ни души. Лишь в конце аллеи прогуливалась женщина с детской коляской.

Натали села рядом и, не тратя времени зря, принялась сжато, однако не упуская важных деталей, рассказывать Борису обо всем, что касалось ее знакомства с Морисом де Вольтеном. Петров не прерывал четкого рассказа Натали, только задал пару-тройку уточняющих вопросов.

– Да, это Жан-Мишель привел барона в салон. – «Теперь-то Центр оценит мою идею?» – хотела она сказать, но благоразумно оставила вторую часть фразы при себе. – Да, архитектор нисколько не преувеличил, говоря об антиамериканских настроениях своего друга.

– Как вы думаете, настолько ли сильна неприязнь де Вольтена к Соединенным Штатам, что ее можно будет использовать в наших интересах? – в заключение спросил Борис.

– Уверена, что шанс есть.

– Очень хорошо! Сейчас главное – не спешить. Надо более тщательно разобраться во внутреннем мире нашего аристократа, понять, что им движет, каковы его мысли, что его заботит. Развивайте ваши отношения, внимательно изучайте его – вы достаточно в этом опытны. Старайтесь не упустить мельчайших, казалось бы, самых незначительных деталей: какие газеты читает, есть ли у него какие-либо увлечения – ну, например, коллекционирование марок или монет и так далее. Обратите внимание на особенности его характера – внимателен он или рассеян, хорошая ли у него память, наблюдателен ли он, вспыльчив или выдержан, отходчив или злопамятен. Его сильные стороны и слабости. Постарайтесь поточнее определить политические взгляды барона в контексте его работы в НАТО. Ну, не мне вас учить. Вы молодец… Удачи вам! – Борис поднялся. – Посидите здесь еще минут пять. Потом можете уходить…

Натали раскрыла книгу с интригующим названием «Ангел-хранитель» – новый роман молодой и безумно популярной писательницы. Почувствовав, что чтение захватывает ее, посмотрела на часики и решила: «А, почитаю еще немного. Спешить-то некуда». Легкий ветерок зашелестел страницами, Натали закинула руки за спинку лавочки, сладко потянулась. Боже, до чего хорошо! Соскользнув с колен, книга приземлилась на дорожке, распахнув, словно бабочка, яркие крылья обложки, с которой загадочно улыбалась Франсуаза Саган.

Натали и без рекомендации Петрова знала, что нужно КГБ, а о «развитии отношений» с де Вольтеном ее не нужно уговаривать.

Она с нетерпением ожидала следующего приезда барона в Париж.

Командировки случались, правда, чаще всего короткие – два-три дня. Днем Морис мотался по рабочим делам, вечера и ночи они проводили вместе…

Иногда, утомившись от жарких ласк, они рассказывали друг другу забавные истории из своей жизни. Натали, уютно пристроившись на плече у Мориса, вспоминала эпизоды из детства и юности, арбатскую коммуналку.

Морис своеобразно реагировал на эти истории.

– А почему жильцы не пытались снять себе отдельные квартиры? – озадаченно интересовался он.

– Вероятно, это не приходило им в голову, – пыталась отшутиться Натали, не желая вдаваться в подробности получения или обмена жилплощади при социализме. – Труднее всего, – продолжала она, – было попасть утром в туалет. У дверей порой выстраивалась очередь, и пребывание там более двух минут вызывало всеобщее негодование.

– Да… никакой социальной терпимости в вашей стране, – с деланным возмущением произнес Морис.

– Когда подрос Женечка Либерман, его родители вбили себе в голову, что они произвели на свет нового Паганини и на шестой год его рождения купили ему скрипку. Женечка мучил инструмент с утра до вечера… Некоторым жильцам даже нравилось. «Пускай Женька играет, может, станет знаменитостью – вот у него уже выходит „В лесуродилась елочка…“», – вставали они на защиту настырного мальчика. «Его игра хуже зубной боли. Вам что, радио мало? Отдохнуть трудовому человеку после работы спокойно нельзя», – возмущались другие, угрожая заявить в милицию о нарушении общественного порядка.

– И кто же победил? – с интересом спросил Морис.

– Дело закончилось очень просто… Однажды пьяный сосед, воспользовавшись отсутствием Женькиных родителей, вошел в комнату к Либерманам, взял скрипку и разбил ее вдребезги об пол. Новую Женьке не купили…

Морису эта история показалась чересчур брутальной и совсем не смешной, и он счел своим долгом рассказать, как подобные конфликты решаются в обществе с повышенной толерантностью.

– Мари, моя сестра, стала заниматься музыкой. Отец и я с трудом выносили ее занятия на концертном рояле фирмы «Стейнвей». На этом настаивала мать – страстная поклонница классической музыки. Дело в том, что у Мари начисто отсутствовал слух. Когда она играла гаммы или что-нибудь по нотам – это еще можно было терпеть… Но когда после года занятий с педагогом она решила, что может сама импровизировать, – это стало невыносимо. Я помню, как однажды отец в самый разгар ее домашнего «концерта» вышел из кабинета и громогласно заявил, что еще немного – и мистер Стейнвей собственной персоной явится с небес и сотрет свое имя с рояля, если Мари не прекратит издеваться над инструментом. Это так сильно напугало впечатлительную Мари, что с тех пор уроки и импровизации в доме прекратились.

– Интересно, армия это что – твой выбор? Или обязывала семейная традиция? – Натали решила сменить тему.

– И то и другое. Ведь у меня не оказалось определенного таланта к чему-либо, как, например, у Жан-Мишеля к архитектуре и дизайну. И потом, меня всегда тянуло к мужской работе.

– И форма красивая, – поддела Натали. – Сам знаешь, как на военных девушки смотрят.

– Форма? Не думаю. Времена, когда военные были кумирами женщин, давно прошли. Сейчас девушки любят волосатых рок-звезд, наряженных, как новогодние елки. Мама, между прочим, полагала, что я имею право на выбор. А вот Лу – вновь на миг появилась «улыбка из детства», как ее окрестила Натали, – Лу категорически держала сторону отца. «Наш мальчик будет генералом», – повторяла она.

– А кто это – Лу?

– О, это наша няня, экономка, воспитательница и член семьи. Я, между прочим, до сих пор ее побаиваюсь. Как-нибудь расскажу о ней. Ну, поехали кататься? Или?..

– Или… – промурлыкала Натали.

Об отношениях Мориса с женой Натали никогда не расспрашивала: «Настает момент, когда мужчина начинает рассказывать сам. И тогда его не остановить». Но здесь она просчиталась: тема жены с любовницей не обсуждалась – таков неписаный закон мужской чести. Морис упоминал о жене крайне редко и всегда только в связи с какими-то событиями.

– У Анн скоро день рождения – Женевьева просила присмотреть ей что-нибудь в бутиках. – И они отправлялись в поисках подарка для дочери.

Приближалось Рождество… Натали понимала, что Морис, как добрый католик, должен провести этот праздник в кругу семьи. Она чувствовала, что его тяготит возникшая ситуация, и решила заговорить на эту тему первой, чтобы избавить Мориса от унизительной необходимости оправдываться. Ей самой не помешает встретить Новый год с матерью в Москве. Да и дела у нее там тоже есть. Так что вылетит она до наступления рождественских каникул.

Прежде всего ее с нетерпением ожидали в Ясеневе[33]. Однако на этот раз большой радости от предстоящей встречи с представителями Центра в Москве она не испытывала. Натали не жалела о том, что навела КГБ на Мориса. Она, возможно, не представляла еще себе всей опасности, которая нависнет над бароном в случае его согласия работать на КГБ. Она ведь работает – и ничего. Да и не только на КГБ… Натали просто не хотелось позволять посторонним людям копаться в ее отношениях с Морисом. Она понимала, что в Москве, если понадобится, придется рассказывать все – вплоть до самых интимных подробностей…

И еще. Необходимо организовать нелегальную доставку в Париж одной очень ценной работы Малевича, которую Натали два года назад смогла увести из-под носа у Георгия Костаки – этого самого известного и неутомимого коллекционера русского авангарда. Картина представляла собой фрагмент декорации к пьесе Маяковского «Мистерия-буфф», поставленной еще в начале 20-х годов. Это был небольшой кусок фанеры, который стоил ей бутылки виски «Джонни Уокер», блока «Мальборо» и 25 рублей. Фрагмент находился в Подмосковье, в запущенном доме, где проживали наследники бывшего работника сцены, который когда-то неизвестно зачем принес этот кусок фанеры домой. Вряд ли он мог представить, что стоимость этой фанеры на западных аукционах через пятьдесят лет будет исчисляться сотнями тысяч долларов. А для растопки печи картинка была не очень пригодна, поэтому, вероятно, и сохранилась.

Натали отлично знала, чего стоят картины русского авангарда той эпохи. Два года назад за приобретенную также за бесценок картину Любови Поповой на аукционе «Сотбис» она получила сто двадцать тысяч фунтов стерлингов. Авангард и абстрактные картины никогда не нравились Натали – еще Бутман говорил об этом направлении как о «раковой опухоли» на теле подлинного искусства, но сейчас она жалела, что продала Попову. Через какие-нибудь десять лет стоимость такой картины возрастет вдвое. Лучшего вложения денег не придумаешь!

Натали взяла билет на 20 декабря, считая, что времени, остающегося до встречи Нового года, ей будет вполне достаточно для деловых встреч в Москве. Она съездила в «Бо Марше» и накупила сувениров для знакомых и подарков для матери.

– Морис, я решила поехать на Новый год в Москву. Ты уж извини, но моя мать не вынесет, если не увидит меня рядом с новогодней елкой. Так что мы встретимся только в начале следующего года…

Натали огорчилась, заметив, как Морис воспринял новость: он даже не пытался скрыть облегчение, если не радость.

Они опять, уже в который раз, провели уик-энд в замке Натали близ местечка Сен-Пьер. Чем ближе подходило время отъезда Мориса, тем острее Натали ощущала свою привязанность и даже зависимость от него. Если кто-либо предсказал ей это ранее, она бы просто откровенно посмеялась… Мадам Натали, не находящая себе места после расставания с мужчиной?! Это что-то из области фантазий! Однако все было именно так!

Морис улетал в Германию неделей раньше – Рождество он встретит с женой и девочками.

Натали, как всегда, проводила его почти до самолета. Они выехали в сторону Орли, пообедав в небольшом уютном ресторанчике на полпути до аэродрома.

– Не грусти, дорогая. – Морис, предвкушая встречу с детьми, был искренне огорчен настроением любовницы. – Ты тоже скоро увидишь своих. Ты же рада?

Натали послушно кивала и прятала глаза. Не могла ведь она сказать ему, что готова в любую минуту сдать билет и отменить все дела, лишь бы встретить праздники с ним!

По дороге в аэропорт они старались не говорить о предстоящей разлуке. Оба понимали, что расставание неизбежно…

Когда объявили посадку на рейс Париж – Франкфурт-на-Майне и Морис решительно направился в сторону терминала компании «Люфтганза», Натали вдруг почувствовала, как ее охватывает щемящее, незнакомое чувство потери, смятения и неуверенности в себе.

– Можно подавать кофе? Простите, я могу принести вам кофе?

Официант трижды обращался к этой красивой даме, занимавшей в гостинице один из люксов с видом на Кремль. Зашел посетитель только пообедать, поужинать или живет здесь, в «Национале», – такие вещи работники ресторана распознавали сразу. Она, безусловно, русская и остановилась здесь, судя по всему, не впервые. Она заказала блюда, которыми традиционно славилась кухня «Националя». А потом попросила принести берлинских пирожных «из буфета, что в холле внизу, знаете, там, где вход с улицы Горького». «Странная мадам, – подумал официант, – не понимает, что в буфет берлинские пирожные доставляются из того же ресторана». Но просвещать постоялицу он не стал. И вот он стоит возле нее с подносом и безуспешно пытается обратить на себя внимание.

Не отрываясь Натали смотрела на заснеженную Манежную площадь и вспоминала, как некогда ее привел сюда Виктор Храпов.

Воспоминания о том, совсем еще недавнем времени никак не отпускали Натали. Официант деликатно кашлянул. Натали наконец взглянула на него.

– Да-да, конечно, несите кофе.

Расплатившись, Натали поднялась в номер, взяла со столика купленный в киоске отеля журнал и забралась с ногами в кресло. Ну-ка, чем порадует «Новый мир»?

Донн-донн-донн – отбивали время куранты на Спасской башне. Ого, уже восемь вечера.

Натали подошла к широкому окну и раздвинула шторы. На улице давно стемнело. Начался мягкий, сказочный, московский декабрьский вечер. На фоне ярко освещенной Кремлевской стены и въезда на Красную площадь красиво – как в детстве – валил густой снег. Мерцала огнями елка напротив Кремлевской стены. В Париже никогда не бывает такой красивой зимы!

Толпы москвичей, закончив работу, спешили кто в метро, чтобы скорее добраться домой, кто в ЦУМ, ГУМ или «Детский мир» за новогодними подарками: до праздника оставалось три дня. Из-за образовавшихся местами снежных заносов машины и троллейбусы плыли по улице Горького медленно, осторожно поворачивали между зданиями Госплана и гостиницы «Москва» в сторону площади Дзержинского…

Вдоволь налюбовавшись подзабытым и все равно трогательным пейзажем, Натали подошла к телефону и набрала номер.

Четыре длинных гудка… Натали поняла, что рабочий день на Лубянке – во всяком случае, в этом кабинете – окончен.

Ясное дело. Чекисты тоже люди…

Поищем дома.

– Алло. – В трубке раздался голос подростка, которому очень хотелось выглядеть взрослым. – Я вас слушаю, – сказал он солидно.

Натали решила ему подыграть:

– Это Виктор Петрович?

После паузы Валерий – сын Клыкова, уже своим, ребячьим голосом ответил:

– Виктор Петрович будет позже.

– Минуточку, пожалуйста, не вешайте трубку, – поспешила Натали. – Передайте, пожалуйста, Виктору Петровичу, чтобы он позвонил в гостиницу «Националь», в номер 245.

Натали не стала называть имени. Во-первых, Клыкову уже известно, что она в Москве, а во-вторых, он прекрасно знает, где она останавливается.

Минут через тридцать раздался звонок. Звонить мог только Клыков. Натали быстро сняла трубу и голосом Симоны Синьоре, с присущей актрисе сексуальной хрипотцой, произнесла:

– Est-ce vous, mon bel ami? Je brale d'impatience en attendant notre rencontre apres une separation aussi longue…[34]

И это была почти правда.

– С приездом, Наташа. К сожалению, Ива Монтана я не сымитирую, но тоже очень рад слышать тебя. Как добралась?

– Отлично. «Эр Франс» не «Аэрофлот» – там не мучают засушенными курами с освежающим напитком «Буратино».

– Что я слышу! А как же голодная диета? Как же клятвы насчет трех килограммов долой?

– Когда мы увидимся? – Натали немедленно перевела разговор со скользкой темы в деловое русло.

– Давай завтра. После двенадцати.

– Может быть, посидим и пообедаем в ресторане гостиницы – здесь такая хорошая кухня. Я приглашаю, Виктор Петрович, – заранее зная реакцию опера, игриво предложила Натали.

– Зачем «Националь»? Зови меня сразу в Останкино, на передачу «Голубой огонек», чтобы вся страна видела. Нет уж, встретимся по старой памяти у Киевского. Адрес, надеюсь, напоминать не надо?

– Да уж… не надо. Помню. Милое местечко.

– Жду тебя в половине первого… Лады? Ну, приятного вечера, Наташа, – мягко добавил Клыков, перед тем как повесить трубку.

«Так, теперь позвоним домой. Домой… – усмехнулась Натали. – Где он, мой дом?»

– Мамочка, привет милая! Да, я. Все хорошо. – Комок в горле мешал Натали. Таким беспомощным и слабым показался ей голос Софьи Григорьевны. – Мамочка, завтра днем у меня деловая встреча – один художник собирается на выставку в Париж. Кто? Не скажу, чтобы не сглазить. Я хочу устроить ему вернисаж у себя в галерее. А потом – домой, к тебе. И на все праздники. Целую, до завтра.

…Сегодня Софья Григорьевна, волнуясь в ожидании дочери, уже дважды подогревала чайник, когда наконец отворилась дверь – у Натали был собственный ключ. На этом настояла Софья Григорьевна: «Это все-таки и твой дом, девочка».

Румяная, в голубой норковой шубке, обвешанная пакетами, Натали втиснулась в крохотную прихожую и бросила поклажу на пол.

– Мамочка…

Сухонькая, седоголовая Софья Григорьевна любовалась своей ненаглядной дочерью. А та, снимая элегантные замшевые сапожки и засовывая ноги в теплые войлочные шлепанцы, жаловалась:

– Ну столько везде народу, ужас! Да еще этот мой художник! Капризный такой, представляешь, еще уговаривать пришлось. Словно не в Париж на выставку ему предлагают, а на вернисаж в Верхозадове.

– Иди мой руки, Наташа, – велела Софья Григорьевна. – Все на столе.

Господи, как все же хорошо иногда возвращаться в Москву!

Мать была бы счастлива, если бы Наташенька остановилась дома… Но она понимала – небольшая квартирка, которую она полюбила и старалась сделать уютной, слишком тесна для мадам Легаре. Натали же уверяла мать, что ни за что не хочет ее стеснять:

– Мамочка, ты же заслужила, чтобы жить в своей квартире! И потом, когда здесь я, ты все время суетишься, все хочешь что-нибудь для меня сделать, а ведь тебе уже не под силу такие нагрузки! Почему бы тебе не нанять какую-нибудь приходящую женщину? Она бы убиралась в квартире, готовила… Слава богу, мы можем это позволить… Ты должна больше отдыхать.

Натали была вполне искренна. Она приходила в полное расстройство, глядя, сколько всего делает Софья Григорьевна. Но мать любила домашнюю работу. Ей нравилось наводить порядок и всячески украшать свой дом, а мысль о том, что в кухню можно допустить постороннюю женщину и есть что-то приготовленное чужими руками, приводила ее в священный ужас. И Натали ничего не могла с этим поделать. Как бы то ни было, останавливаться здесь ей совсем не с руки. Быть постоянно на глазах у матери, отвечать на ее бесконечные вопросы и придумывать всякие истории, оправдывающие каждый твой шаг, – все это весьма утомительно. И ненужно.

И еще. Наташа Бережковская – это одно. А мадам Легаре – совсем другое… Положение обязывает останавливаться лишь в престижных отелях.

Натали медленно поднималась на четвертый этаж огромного сталинского дома. Он прятался сразу за массивом старых домов, отделявших привокзальную площадь от лощено-номенклатурного Кутузовского проспекта. Натали вспомнила, как она впервые вошла в этот тихий и, как ей показалось, таинственный подъезд. Тогда, пятнадцать лет назад, она поднималась пешком. И на этот раз Натали тоже решила не пользоваться лифтом. Тогда ее толкало любопытство – безумно хотелось осмотреть подъезд, пройтись по красивым, выложенным плиткой площадкам. Сегодня причина была весьма прозаической: Натали старалась сжечь побольше калорий, чтобы поскорее избавиться от ненавистных трех килограммов, которые она периодически то сбрасывала, то с легкостью набирала. Все говорили, что этого не следует делать – «Зачем вам худеть, мадам? Вы по-прежнему стройны, как Одри Хепберн». Но она-то знала, что самое кошмарное – ощущать каждый грамм ненавистного веса. Юбка, купленная пару месяцев назад в момент «триумфа воли», сегодня грозила лопнуть по шву.

Вот и знакомая площадка. Всего две двери. На одной аккуратно прибит номер с медными цифрами – 72. А табличку с номером квартиры напротив до сих пор так никто прибить и не удосужился. «Хранит хозяин инкогнито, – усмехнулась Натали. – Надо же, столько лет – и ничего не изменилось. Или нарочно не хотят менять?»

Тем далеким летом Наташа Бережковская робко позвонила в дверь, волнуясь: что там ее ожидает? Ее впустила женщина лет сорока пяти. Приятное простое лицо. Темно-синие, печальные, как два глубоких колодца, глаза. Женщина провела Натали в просторный темноватый холл. Квартира показалась ей огромной и еще более таинственной, чем сам подъезд. Женщина прошла вперед, открыла ближнюю дверь в коридоре: «Пожалуйста, подождите здесь. Виктор Петрович с минуты на минуту будет». И Натали осталась одна. За дверью стояла пронзительная тишина. Странно. Ни шагов, ни голосов, ни даже звука посуды из кухни. Должна же здесь быть кухня.

Наташа присела на стул и начала разглядывать комнату. Обстановочка, скажем прямо, спартанская. Диван, возраст которого явно зашкаливал за четверть века, небольшой письменный стол с двумя стульями, слегка потрескавшееся черное кожаное кресло возле батареи. На столе – стаканчик с отточенными карандашами и несколькими ручками, с краю у окна лежала тоненькая стопка писчей бумаги. Старый бельевой шкаф с помутневшим зеркалом – тоже довоенного производства – тоскливо жался к стене. Единственным предметом мебели, который говорил что-то о хозяевах квартиры, была этажерка. На нижней полке лежало несколько старых книг и журналов, здесь же стоял томик стихов Есенина. На верхней – фарфоровые статуэтки: две изящные балерины, медведь, играющий на виолончели, и традиционные слоники из белого мрамора. Над этажеркой в темной деревянной раме за стеклом висела ретушированная фотография мужчины средних лет в генеральской форме послевоенного образца с колодками орденов и с жестким взглядом. «Наверное, хозяин этой огромной квартиры, – мелькнуло в голове, – муж той женщины с печальными глазами, которые стали такими после ухода генерала в мир иной». В том, что его нет в живых, Натали почему-то не сомневалась.

Вдруг она услышала какие-то странные, приглушенные звуки, донесшиеся из глубины квартиры. Звуки, похожие на хрюканье поросенка… Натали так и не смогла понять, кто или что могло издавать их. В том, что они исходили от живого существа, она не сомневалась. Собака? Может быть… Все это придало конспиративной квартире у Киевского вокзала еще больше таинственности. Вскоре вошел Виктор, извинился за то, что немного задержался из-за срочного вызова к начальству, и они приступили к обычной работе, однако из головы Натали все не выходила тайна странных звуков, но в чем тут дело, она спросить у Клыкова так и не решилась…

…Позвонив в дверь, Натали услышала бодрые знакомые шаги. Дверь распахнулась, и на пороге ее встретил улыбающийся Виктор. При ярком освещении ей сразу бросилось в глаза, что у Виктора заметно прибавилось седины на висках. Однако она тут же отметила, что это ему шло, придавало солидность и начальственный вид, видимо, соответствуя его сегодняшнему положению в «конторе». Они по-дружески обнялись, и Виктор повел ее все в ту же комнату. Еще в прихожей Натали обратила внимание на значительные изменения в интерьере. В коридоре было светло, висела новая люстра, освещая до блеска начищенный старый дубовый паркет. Комната была та же, но производила совершенно иное впечатление. В ней была расставлена новая полированная мебель, на стенах висели эстампы, которые на фоне новых светлых обоев оживляли комнату, придавая ей привлекательный вид. Однако домашнего уюта здесь не было. Исчезли предметы, которые когда-то могли хоть что-то сказать о хозяевах дома. Исчез портрет генерала. Не было тех трогательных статуэток, расставленных на этажерке. Натали вдруг пожалела об одиноком шкафе, стоявшем в свое время у стены. В той «старой», хотя и бедно обставленной квартире чувствовалась жизнь, в ней было что-то от ее обитателей, таинственный, но индивидуальный след их личностей. Здесь же нигде не было ни одной личной вещи, которая могла что-либо сказать о владельце квартиры, если таковой и проживал в этом доме. От всего несло казенщиной.

«Ну что ж, это уже напоминает гостиную в номере люкс элитного советского отеля. Типа Жемчужины в Сочи. Наверное, даже инвентарные алюминиевые бирки прибиты к этим полированным дровам», – ехидно подумала про себя Натали.

Она обратила внимание, что Виктор гордился сменой декорации. Как бы подчеркивая изменение обстановки и вместе с этим своего статуса, он подошел к натертому до блеска полиролью серванту, занявшему место жалкого бельевого шкафа с мутным зеркалом, открыл дверцу и вынул бутылку «Советского шампанского» с двумя высокими хрустальными бокалами.

– Во-первых, Наташа, нужно отметить твой приезд, нашу встречу и выпить за удачу в Новом году. Или, как говорится, чтобы новый год был не хуже старого.

– С удовольствием, Виктор Петрович! А что, на конспиративных квартирах теперь разрешается выпивать с помощниками? Или здесь вы принимаете и обрабатываете особо ценную агентуру? – Натали почему-то никак не могла переменить саркастический настрой, возникший у нее, когда она вошла в подъезд сталинского дома.

– Не ерничайте, Наталья Наумовна. Вы что, не знаете, что жить стало лучше, жить стало веселей? – с улыбкой и не без иронии произнес Клыков, наполняя бокалы шипучей жидкостью. Вспомнив что-то, он опять полез в сервант и достал оттуда большой пакет. Подойдя к столу, высыпал в вазочку шоколадные конфеты «Мишка на Севере» и белые шары ароматного свежего зефира.

– Надо же чем-то закусывать. Вот, как я помню, твои любимые сладости, Наташа. Специально припас.

Натали была тронута. В комнате появилось что-то не обезличенное, напоминавшее ей о детстве и свидетельствующее о том, что Виктор помнил о ней и готовился к этой встрече.

– Спасибо, Витя…

Впервые она назвала его так. С этой секунды ее сарказм улетучился и уступил место чему-то, что можно было бы определить, как чувство дружбы, если искренняя дружба допустима между оперативником и его агентом, вопреки всем служебным комитетским инструкциям.

Они чокнулись и выпили за предложенный Виктором тост. Затем еще по бокалу. Натали заметно расслабилась и стала подробно рассказывать Виктору о своей парижской жизни, о салоне, о людях, которые у нее там бывают. Говорила она ярко, с юмором, в своей обычной ироничной манере, которая высвечивала особенности характеров и слабостей описываемых ею людей.

Виктору всегда было интересно слушать Натали. От нее он многое узнавал об особенностях жизни на «загнивающем» Западе, о нравах и национальных особенностях в психологии людей, с которыми Натали приходилось там сталкиваться и которых ее цепкий и острый ум так четко и ясно препарировал. Выговорившись вдоволь, Натали спохватилась. Говорит, говорит, а его так ни о чем и не спросила. А как у него складывается жизнь? Он ей ведь ничего не рассказал на этот раз о себе. Но, подумав, она решила ничего и не спрашивать.

Она не ждала от него большой откровенности. Обычно беседы офицеров КГБ со своими агентами проходили в форме одностороннего обмена информацией – к этому Натали привыкла. Она вспомнила это, и иллюзия дружбы тут же улетучилась. То, что Виктор вырос по службе, было видно невооруженным глазом – об этом говорили его уверенные манеры, начальственные нотки в голосе, когда он куда-то позвонил. Да и добротно, по фигуре сшитый костюм с хорошо подобранным однотонным галстуком тоже свидетельствовал об этом. О подросшем сыне Валерии, твердо стоявшем на верном пути, она уже от него слышала…

Натали так и не спросила у Виктора, что стало с бывшей хозяйкой квартиры, чьи печальные глаза так врезались ей в память. И кто был тот строгий генерал на фотографии. В том, что бедная женщина уже встретилась со своим покойным мужем, Натали почему-то была твердо уверена.

И не узнала и в этот раз она, что за таинственные звуки слышала когда-то в стенах этого дома.

На следующий день в номере «Националя» раздался звонок из Ясенева. И Мимоза отправилась на встречу с неизвестным ей Валерием Ивановичем. Она должна была подъехать к выходу на Гоголевский бульвар станции метро «Кропоткинская» в десять утра. День стоял морозный и ясный. По Гоголевскому бульвару, как обычно, гуляли пенсионеры из окрестных домов и молодые мамы с детьми. Натали сразу выделила одиноко стоящего мужчину. К нему-то она и направилась уверенным шагом.

– Здравствуйте, Наталья Наумовна, – поздоровался мужчина. Улыбнулся и добавил: – Пойдемте, здесь совсем недалеко.

По заснеженной аллее они дошли до Сивцева Вражка. Натали могла следовать за незнакомцем с закрытыми глазами: ведь это был мир ее детства… С дворовой компанией они облазили вдоль и поперек все закоулки, увлеченные игрой в «казаки-разбойники». Но… «нам в детство не вернуться никогда» – вспомнились слова поэта.

Вскоре они свернули в переулок и оказались напротив большого серого дома, построенного, судя по стилю, где-то в начале столетия. Господи, да она тысячу раз проходила мимо! Теперь ей предстояло зайти в подъезд с массивными старинными дверями.

«Еще одно тайное владение всемогущего комитета, – мелькнуло в голове у Натали. – Интересно, сколько же у них недвижимости по всей Москве, не считая огромного комплекса, занимающего почти все окрестные улицы и переулки, примыкающие к Лубянке?»

Дверь открыл мужчина и жестом пригласил Натали в комнату, на этот раз отличавшуюся от многих виденных ею ранее своим обжитым видом: на подоконнике стояли цветы, на стеллажах, расположенных почти вдоль всей стены, были видны корешки солидных изданий. Наличие такой большой библиотеки указывало на то, что в квартире обитал или все еще обитает кто-то из московских интеллигентов.

– Давайте знакомиться. Меня зовут Николай Петрович, – представился мужчина открывший им дверь, внимательно сверля Натали глазами.

– А я и есть тот самый Валерий Иванович, который звонил вам в гостиницу. – Человек, встретивший Натали у метро, протянул руку.

Несмотря на то что мужчины старались быть как можно дружелюбнее, она не могла не почувствовать скрытую настороженность, настрой на критический анализ информации, которую она им собирается сообщить.

После обычных дежурных вопросов о житье-бытье, перелете из Парижа в Москву они приступили, наконец, к главному, тому, что их интересовало больше всего. Тон задавал тот, второй, чернявый, постарше и пониже ростом – его внимательные глаза постоянно следили за выражением лица Натали… Да и Валерий Иванович не отставал: Натали чувствовала на себе и его неотрывный, острый, изучающий взгляд. Она на мгновение ощутила себя некой субстанцией, находящейся под микроскопом ученых-исследователей.

– Наталья Наумовна, расскажите нам поподробнее, как и при каких обстоятельствах вы познакомились с Морисом де Вольтеном, – начал беседу чернявый.

Никто не вел записей, бумага на столе отсутствовала, но Натали прекрасно знала, что весь разговор фиксируется. Это делало ее ответы продуманно короткими, предельно точными, лишенными эмоциональности.

Пэгэушники[35] внимательно слушали Натали, почти не перебивая ее, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Их интересовало все – от возраста и места рождения барона, его работы, должности, звания, материального положения, черт характера, привязанностей до отношений с женой и детьми, привычек, наклонностей, слабостей и сильных сторон. Что касалось личных качеств, характеризующих барона с положительной стороны, тут Натали не скупилась на эпитеты: пытливый ум, сильная воля, проницательность и целеустремленность, харизма, против которой трудно устоять женщинам… Последнее замечание, конечно, не прошло незамеченным мимо ушей опытных психологов-практиков из ПГУ.

Особо внимательно они отнеслись к рассказу Натали об антиамериканских настроениях Мориса, попросив Натали дословно вспомнить все то, что в этой связи ей говорили как Морис, так и его друг-архитектор.

На многие вопросы Натали просто не могла дать ответов, что вполне объяснимо – многое ей еще только предстояло выяснить по возвращении в Париж. В конце беседы разведчики попросили все подробно изложить на бумаге, которая, к великому сожалению Натали, все же нашлась в этом доме.

После почти трех часов интенсивной работы она почувствовала себя внутренне опустошенной, как будто ее вывернули наизнанку.

На улице она быстро взяла такси, доехала до «Националя», поднялась в номер и после освежающего душа легла спать, отметив полное отсутствие аппетита.

Какое-то время перед глазами еще мелькали события прошедших дней… Но потом все заслонило лицо Мориса де Вольтена.

– Владимир Александрович, – начал свой доклад начальник 5-го отдела управления, положив на стол папку, на которой была видна сделанная от руки надпись «Операция Аристократ», – агент парижской легальной резидентуры инициативно вышел на перспективный контакт с французом – подполковником НАТО, который служит в Центре ракетных войск в Мюнхене. В процессе изучения объекта были выяснены его политические убеждения, связи, черты характера, составлен психологический портрет. Изучение француза проводилось также через нелегальные резидентуры как во Франции, так и в ФРГ. Определена основа возможной вербовки натовца – это сильно выраженные антиамериканские настроения, повышенное чувство личной ответственности за судьбы Франции и Западной Европы. Понимание необходимости сохранения военного паритета между блоками. Материальная сторона не является определяющей. Он человек довольно состоятельный, знатного рода, с особым кодексом чести. Так что вербовку думаем проводить исключительно на идейной основе.