История советской литературы Леонов Борис

17

Профессор Сидельников Виктор Михайлович — один из известных специалистов в области фольклористики и древнерусской литературы, читал лекции заочникам Литературного института им. А.М.Горького. Он действительно был заряжен на предмет своего исследования. Говорили, что Виктор Михайлович собирает анекдоты, частушки, записывает на карточки с указанием, где, когда и от кого услышал «шедевр» народного творчества. Студенты даже утверждали, что профессор Сидельников непременным условием для получения положительной отметки требовал от студента сообщение такой частушки, какой он еще не знал. Причем требовал народной частушки, уличая нередко сочинителей в подлоге.

И еще говорили, что у профессора дома были две картотеки — частушек и анекдотов, насчитывавших каждая десятки тысяч «единиц хранения»…

Так вот читал он лекцию, вдохновенно и взволнованно рассказывая притихшему залу о великом произведении мировой литературы «Слове о полку Игореве». И в частности говорил о непрекращающихся спорах по поводу авторства «Слова».

— Я лично считаю, — продолжал профессор, — что автором был сам Святослав. И исхожу при этом из того…

И тут среди тишины неожиданно раздается чей-то явно хмельной голос:

— Херня…

— А вот и не херня, — подхватывает профессор, — И я вам докажу…

18

В Литературном институте им. А.М.Горького в 70-е годы ходил рассказ из студенческой биографии поэта Алексея Зауриха. Своим однокурсникам Алексей говорил, что происходит из баронов фон Заурихов, волею случая оказавшихся в России еще в минувшем веке. Потомки их, семья Заурихов, жила в городе Энгельсе на Волге — центре немецкой автономной области. К теме своего знатного происхождения он возвращался неоднократно. Одни, естественно, верили, другие усмехались, третьи считали все это поэтическим бредом.

Однажды он заявил сокурсникам, что в Поволжье у него тяжело заболела матушка. Друзья собрали ему солидную по тем временам сумму. Поблагодарив, он помчался к тяжело заболевшей маме…

Надобно же было случиться, что буквально через неделю к его товарищам приехали друзья с Кавказа и между прочим сообщили, что встретили в Сочи на пляже Зауриха с белокурой пассией. Все стало ясно: Лешка их надул. И на чем? На самом святом. Месть последовала незамедлительно…

В одно прекрасное утро, когда жизнь на сочинском пляже только начиналась и среди ее зачинателей были Заурих с пассией, к ним подошли двое мужчин в костюмах и вежливо попросили Алексея оставить ненадолго свою подругу, одеться и пройтись с ними.

Через некоторое время они оказались в местном отделении КГБ.

В кабинете, куда препроводили Зауриха, ему предъявили телеграмму следующего содержания: «Баронство подтвердилось. Вас ждет наследство. Сообщите возможность вылета Бонн».

Естественно начались вопросы по существу сообщенных в телеграмме данных. Заурих что-то невнятное отвечал. Все это заставило сотрудников сообщить, что очередным, рейсом он будет отправлен в Москву. А за спутницу пусть не беспокоится…

Все, конечно, разъяснилось и благополучно завершилось.

Но обман друзей стоил Алексею Зауриху немало треволнений.

19

За столиком в ресторане Дома литераторов Расул Гамзатов, писатель из ГДР Макс Вальтер Щульц, — автор романа «Мы не пыль на ветру» и ректор Лейпцикского Литературного института им. И.Бехера, и переводчица Евгения Кацева, работавшая тогда в журнале «Вопросы литературы».

Расул что-то сказал Максу Вальтеру Шульцу. Кацева стала переводить.

Не прерываясь, она продолжала беседу с гостем на немецком языке.

Расул не выдержал:

— Смотрите, какой замечательный у нас переводчик. Она даже мое молчание переводит…

20

В 1970-х годах Сергей Сергеевич Наровчатов, пройдя курс лечения и обретя вновь статус известного поэта, стал Председателем Московской писательской организации. К тому же он был не только поэтом, но и автором ряда таких литературоведческих исследований, как «Лирика Лермонтова», «Заметки поэта», «Атлантида рядом с тобой» и др. Мне даже казалось, что в последние годы жизни его все более привлекала эссеистика, позволявшая ему выговаривать сокровенные мысли о назначении поэзии, о специфике поэтического овладения миром, о поэте и его гражданской позиции.

Именно таким был и его доклад, который он представил писательскому собранию. Назывался доклад примерно так: «Гражданская позиция поэта и поэзия Александра Блока».

По ходу своего выступления он заметил:

— сомнительная эта формула Станислава Куняева: «Добро должно быть с кулаками».

Сидевший сзади меня поэт Геннадий Серебряков похлопал меня по плечу и сказал:

21

Петр Андреевич Вяземский записал рассказ Льва Николаевича Толстого о том, как тот ехал на почтовых.

Ямщик, подгоняя лошадей, подстегивал их кнутом и приговаривал:

— Ну, пошевеливайтесь, Вольтеры мои!

Льву Николаевичу показалось, что он ослышался. Но когда ямщик а в третий раз назвал лошадей Вольтерами, не выдержал:

— Да почем ты знаешь Вольтера?

— Я не знаю его, — ответил ямщик.

— Тогда почему ты называешь это имя?

— Помилуйте, барин, — сказал ящик. — Мы часто ездим с большими господами, так вот кое-чего и понаслышались от них…

22

С заведующим кафедрой советской литературы в Литературном институте Всеволодом Алексеевичем Сургановым мы вместе вышли из Дома литераторов и по Поварской /бывшей Воровского/ пошли в сторону Нового Арбата. И неожиданно столкнулись возле училища Гнесиных с каким-то полным человеком. Он мне показался знакомым, но вспомнить, кто это, я не смог.

Сурганов и он обнялись и долго похлопывали друг друга по спине я плечам. Я отошел в сторону в ожидании Всеволода Алексеевича.

Когда он подошел, сказал:

— Сто лет не виделся Юрой.

— А кто это? Вроде бы знакомый…

— Визбор — «солнышко мое». Откуда я его знаю? Тогда слушай.

В пятьдесят первом году я окончил пединститут. И попросился учителем в Тушинское ремесленное училище, где обучались дети-сироты, вывезенные с оккупированных немцами территорий. Теперь они уже были подростками и их обучали рабочим профессиям. А поскольку к тому времени всерьез занимался туризмом, даже был инструктором горного туризма, я и решил повести своих воспитанников — эту шумную орду, которую Визбор называл «монголами», в поход. Перед этим начали тренировки. Воспитанники в самом деле в своих синих робах и в количестве восьмидесяти человек походили на орду. Не раз, глядя на них, тренирующихся перед походом, деревенские старушки, охая и ахая, крестясь и причитая, вопрошали? «Куда вас гонют, родненькие?»

А перед самым походом возник вопрос: где взять на такую ораву рюкзаки? И тогда я обратился в свой родной пединститут имени Ленина к младшему товарищу Игорю Мотяшову, которого ты хорошо знаешь как специалиста по детской литературе, он тогда еще учился и командовал туристической секцией. Игорь проникся моей просьбой. Помимо рюкзаков он направил мне в помощь двух друзей-инструкторов Юру Визбора и Бориса Шешенина, студентов-второкурсников…

23

Писатель Михаил Матвеевич Годенко, автор романа «Минное поле» о моряках-балтийцах и их подвигах в годы войны, рассказал эпизод из жизни редакции журнала «Октябрь», в котором он работал.

Шло очередное заседание редколлегии в кабинете главного редактора Федора Ивановича Панферова.

Неожиданно в кабинет заглянула секретарь: — Федор Иванович, звонят из Киева.

Панферов снял трубку:

— Да, привет.

В трубке что-то громко булькнуло. Панферов через некоторое время прервал говорившего:

— Извини, у меня совещание, а потому короче, о чем роман?

В трубку ответили.

Панферов переспросил:

— О чем, о чем?

И заключил:

— Свеклы не надо!

24

Во время одной из писательских встреч с читателями известный украинский юморист Александр Иванович Ковинъко говорил:

— Я часто бываю на таких встречах. И не только в залах, но и на полевых станах, и в цехах заводов и фабрик. Недавно побывал на полевом стане.

После встречи подходят ко мне девчата и опрашивают: «Александр Иванович, вы всю жизнь пишете юмор. Объясните нам, какая разница между юмором и сатирою?»

Я им отвечаю: «Дивчатки, я человек не вченый, диссертаций захищав, але кое-шо марукував на сей счет. Вон бачите — кущи? Так от колы с тих кущив вам кажут дулю, то це гумор. А колы дулю пид нис пиднесут, то це вже сатира…»

25

Рассказывали, что поэт Лев Николаевич Кондырев, когда у него вышла первая книжечка стихов, приехал в Москву, чтобы обсудиться на секции поэтов. Это казалось ему очень важным делом: тем самым он утвердит свое имя и в столичном кругу коллег по цеху.

И вот наступил день намеченного обсуждения. Но Кондырев уже знал, что на заседании предстоит очень серьезный и далеко не лицеприятный разбор его стихов. Будут колотить так, что и в его родной Туле будет слышно. Но отступать было некуда, в Москве же у него знакомых не было, кто бы мог заступиться.

Обреченным пришел в Дом литераторов. И тут неожиданно увидел знакомое лицо. Это был известный поэт Павел Николаевич Шубин, которого он однажды встречал, Помнил, как он сказал о стихах его добрые слова. От сердца отлегло — Павел Николаевич должен вспомнить его.

Он подошел к Шубину и поздоровался.

— А, Левочка, — вяло улыбнулся тот.

— У меня к вам просьба, Павел Николаевич, — робко сказал Кондырев и изложил суть дела. И тут же попросил: — Может, вы выступите?! Скажете те добрые слова обо мне?!

— Да понимаешь… Кхе, кхе… Я бы выступил. Да вот в горле что-то першит…

— Так это мы поправим, — тут же отозвался Кондырев и направился в буфет. Взял там фужер водки, обложил его кружавчиком из бутербродов и принес Павлу Николаевичу для поправки здоровья.

Тот медленно выпил содержимое фужера, занюхал бутербродиком.

— Ну, как? — после паузы осторожно поинтересовался Кондырев.

— Да вроде бы тут, слева, уже получше стало. А вот справа еще побаливает. Кхе, кхе…

Лева сбегал в буфет.

После этого Шубин согласился выступить на обсуждении стихов Льва Кондырева.

Они отправились в зал, где вскоре началось поэтическое собрание.

В президиуме — поэтические мэтры Вера Инбер, Маргарита Алигер и Семен Кирсанов.

По мере выступлений становилось ясно, что с дарованием у обсуждаемого поэта не все так просто, да и стихи он еще не умеет отделывать. А потому рядом с неплохими строками встречаются сырые, недодуманные и недочувствованные.

Потом наступила тишина.

— Кто еще хочет выступить? — обратился к собратьям по перу ведущий заседание Семен Кирсанов.

Рядом с Кондыревым, облокотившись на спинку переднего стула, мерно посапывал Павел Шубин.

Кондырев потрогал его за плечо:

— Павел Николаевич, вы же обещали выступить?! Павел Николаевич!..

Тот опрокинулся.

— Так что, никто не желает? — повторил Кирсанов.

— Да и так все ясно, — произнес кто-то в зале.

— А вот и неясно, — поднялся Шубин.

— Слово Павлу Шубину.

Поэт нетвердой походкой вышел к столу президиума, постоял и произнес:

— Вот тут я слышал, что Лев Кондырев не умеет писать стихи. Хочу спросить вас, — он повернулся в сторону сидевших в президиуме, — а кто умеет?!

Возникла пауза.

Разряжая ее, Шубин сказал:

— А вот парень он — золотой. Лева, иди я тебя поцелую…

26

Однажды в журнал «Молодая гвардия» на заседание редколлегии пришел Лев Иванович Ошанин, чтобы познакомить со своим новым романом в балладах об Александре Македонском и предложить его журналу.

Свое слово он начал с рассказа об истории создания нового произведения в необычном жанре.

— Это философский роман в балладах. Его я писал несколько лет. Я проехал и прошел сотни километров по тропам и дорогам, по которым шли воины Александра Македонского, в Афганистане и Персии. Называется роман «Вода бессмертия».

— Лев Иванович, — хмыкнул Владимир Фирсов, член редколлегии, — может, воду-то уберем?

— Ты все шутишь, Володя, а я серьезно говорю: над романом я трудился несколько лет. И название его мною выстрадано. Итак, баллада первая…

Прошел час, другой, а Ошанин все читал и читал свой философский роман в балладах «Вода бессмертия».

Получаю записку от Геннадия Серебрякова:

27

Известный театровед Инна Люциановна Вишневская, которая вела вместе с Алексеем Симуковым семинар драматургов в Литературном институте, однажды на кафедре творчества рассказывала своим коллегам о впечатлении, вынесенном ею из аудитории Театрального института, где проходил конкурсный тур по чтению.

В экзаменационной комиссии были три народные артистки — Зуева, Пыжова и Рыжова.

В аудиторию вошел молодой человек восточного типа. Поклонился и сказал:

— Я вам прочту басню.

— Пожалуйста.

— Басня. «Заяц анонист», — произнес абитуриент.

После некоторого замешательства одна из артисток спросила:

— Как назвается басня?

— «Заяц анонист», — повторил молодой человек. Зуева повернулась к Пыжовой:

— Дорогая, ты не так спрашиваешь… Простите, чем занимается ваш зайчик?

— Анонимки пишет, — ответил абитуриент…

Присутствовавшие на кафедре коллеги Вишневской по достоинству оценили рассказ. А Владимир Германович Лидин, который в то время был председателем ГЭК, потирая свои худые, высохшие пальцы, произнес:

— У меня сегодня гости будут, и я им непременно расскажу про этот казус на вступительных экзаменах в театральный институт.

Прозвенел звонок. Все ушли на занятия. Проходит минут десять и в аудитории, где проводила занятия Инна Люциановна, появилась лаборантка кафедры и попросила Вишневскую на несколько минут вернуться к Владимиру Германовичу…

И пока Вишневская идет на кафедру, несколько слов о самом Владимире Германовиче Лидине. Он был современников Бунина, Андрея Белого, Алексея Ремизова, которые были неявными, но ощутимые в его повестях и рассказах его учителями. Первые его книги «Трын-трава», «Полая вода» вышли в Москве в канун октября 1917 года.

Особо популярен он был в 20-е годы. Тогда вышло у него шеститомное собрание сочинений. Но постепенно популярность сошла на нет. Однако имя его не забывалось. Этому способствовали сборники его рассказов «Ночные поезда», «Шум дождя», «Дорога журавля», выходившие в свет в 50-х годах. В последующие годы вышли его очерки-рассказы о писателях «Люди и встречи» и о книгах — «Друзья мои — книги»…

Извинившись за беспокойство, Владимир Германович сказал:

— Инночка, ничего не поделаешь: проклятый склероз. А гостям я все-таки хочу рассказать о происшедшем в ГИТИСе. Так повторите еще раз, что там произошло с кроликом-педерастом?!

28

Расул Гамзатов спросил одного знакомого:

— Слушай, у тебя есть сосед Саша Г.?

Тот ответил:

— Есть, ну и что?

— Он что, действительно, чуть-чуть сумасшедший?!

— Почему?

— Я ему говорю: «Саша, приезжай ко мне в Дагестан, в гости».

Он взял и приехал. Что он шуток не понимает?!

29

Готовили к печати в журнале «Молодая гвардия» роман Василия Петровича Рослякова «Витенька». Главному редактору Анатолию Иванову название не понравилось. Предложенное мною «С красной строки» — утвердили.

— А зря, — сокрушался Росляков, — ведь в этом имени я пытался воплотить символику социального типа времени.

Это он выговаривал, встретившись в редакции со мной, когда я высказал ему ряд замечаний по рукописи. Он внимательно выслушал и сказал:

— Давай поступим так. Все твой замечания я учту в работе над следующей рукописью…

30

В канун 100-летия со дня рождения В.И.Ленина Союз писателей СССР и ВЦСПС решили провести конкурс на лучшее произведения в прозе о рабочем классе. Была создана конкурсная комиссия, которую возглавили первый секретарь Союза писателей Георгий Мокеевич Марков и секретарь ВЦСПС Людмила Андреевна Землянникова.

В состав жюри комиссии помимо известных литераторов включили и известных рабочих. Докладчиками по оценке представленных произведений на заседаниях комиссии, подводивших предварительные и окончательные итоги, выступали литературные критики. Среди них оказался и я.

Эти заседания не только давали пищу раздумьям и размышлениям о неимоверной трудности создания полноценного произведения на «производственную тему». Здесь проходили знакомства с писателями из разных республик и областей. Именно тут я познакомился с Григорием Ивановичем Коноваловым, автором романов «Университет», «Былинка в поле», «Истоки». Кстати, последний был отмечен первой премией конкурса, который решили сделать постоянным и проводящимся через каждые два года.

От Григория Ивановича я услышал историю его свидания с Фадееевым, добрым словом отметившим его первый роман «Университет». Вскоре Фадеев пригласил его к себе на дачу в Переделкино.

Сам же рассказ Коновалова звучал примерно так:

— Был у него, у самого.

— У кого, Григорий Иванович?

— У кого… у Фадеева.

— И что же?

— Говорю ему: Сан Саныч, ведь вот как вяликие писатели начинали свои произведения: «Гремя заржавленной шашкой, по скрипучей лестнице во двор спускался Левянсон. Над ним плыла мутно-желтая кипень облаков, а во дворе на растеленном парусе сушился овес». А как бездарные писатели начинали: «Уля! Уля! Смотри, какая лилия!»

— Ну, а он чего?

— Чево… чево. Улыбнулся и сказал: «Ох, Григорий!..»

31

По Дому творчества Переделкино шел чем-то подавленный поэт Сергей Александрович Поделков.

Навстречу ему — Владимир Солоухин.

Поздоровавшись, спросил у Поделкова:

— Сергей Александрович чего ты такой смурной?!!

— Да понимаешь, Володя… Вчера рванул…. Таблетку. И до сих пор в сон клонит…

32

Сергей Владимирович Михалков был в гостях у одного из писателей. Возле него вился сынишка хозяина дома. Сынишке шел второй годик.

Сергей Владимирович поднял его на руки, а тот взял и обдул высокого гостя.

Отряхиваясь, тот сказал хозяину дома:

— В-в-ваня… Представляешь, подрастет твой Максим, ты ему будешь говорить о том, какой прекрасный поэт Сергей Михалков. А он тебе скажет: «Да сцал я на твоего Михалкова». И в-в-ведь, подлец, будет прав…

33

Вступительный экзамен в Литературный институт имени Горького сдавал абитуриент из Ярославля Саша Гаврилов. Способный, талантливый и удачливый. Он уже на пятом курсе выпустил два сборника стихов и был принят в члены Союза писателей…

Пока же он только поступал в институт.

В билете по литературе у него значился вопрос о драматургии А.П.Чехова. Отвечал он бойко. Не только называл пьесы писателя, но и даты их написания. И выходило, что «Вишневый сад» был создан в 1906 году.

Экзаменатор остановил Гаврилова:

— Простите, молодой человек, а в каком году умер Чехов?

Саша откинулся на спинку стула, и с явно заметным чувством обиды в голосе произнес:

— Для меня лично Антон Павлович Чехов никогда не умирал!..

34

Возглавлявший в свое время Московскую писательскую организацию поэт Степан Петрович Щипачев, известность которого определялась строками «Любовью дорожить умейте// С годами дорожить вдвойне// Любовь не вздохи на скамейке// И не прогулки при луне» вел заседание то ли секретариата, то ли какой-то комиссии. Вел без вдохновения, скучно и вяло…

Сидевшие в зале коллеги явно скучали.

Присутствовавший в зале Михаил Васильевич Исаковский взял листок бумаги и что-то на нем написал. Не сворачивая, попросил передать листок ведущему. На нем было написано:

Степан Петрович прочитал записку. Ни один мускул не дрогнул у него на лице. С тем же скучным видом и таким же вялым голосом произнес:

— Ну, если так, Михал Васильевич, то уходи, уходи…

35

В архиве Алексея Максимовича Горького хранится экземпляр рукописи рассказа «Кипяток», предложенный Вадимом Кожевниковым в альманах «Год ХVI», который редактировал Горький. Рукопись иcпещрена редакторскими пометками, которые более всего касались стиля рассказа.

Вадим Михайлович Кожевников вспомнил, что его пригласили к Горькому, который хотел с ним встретиться и поговорить. Но разговора, кстати, так и не получилось. Почему?..

Его провели в кабинет писателя, сказав, что Алексей Максимович сейчас придет. И вот дверь открылась и вошел высокий, худой, с обвисшими усами человек в вязаном пуловере.

Поздоровавшись, Горький сел за стол, нацепил очки, и, держа перед собой рукопись, начал с упреков. Особенно в штукарстве.

— Клоп в моей повести, — рассказывал Кожевников, — «визжал, упиваясь кровью», «мухи летали, как ласточки». Во фразе «луна примерзла к обледеневшим ветвям дерева» Горький после слова «луна» поставил галочку и написал слово «кажется».