История советской литературы Леонов Борис

165

С киноведом Ростиславом Николаевичем Юреневым я познакомился во время работы во ВГИКе. Запомнился его рассказ, связанный с кинофильмом «Поезд идет на восток».

Фильм Юлия Яковлевича Райзмана откровенно ему не понравился, и он, Юренев, поддавшись первому восприятию от просмотра, написал рецензию, которую предложил в газету «Советская культура».

Но главный редактор газеты заметил:

— Вряд ли мы будем ее публиковать. «Правда» и «Известия» вроде бы положительно оценили работу маститого режиссера. А вступать в полемику нам вроде бы ни к чему.

Ростислав Николаевич забрал свою рецензию, в сердцах бросил в какой-то ящик письменного стола и забыл про нее…

И вот однажды ночью раздался телефонный звонок.

Ростислав Николаевич взял трубку и услышал голос главного редактора «Советской культуры»:

— Срочно нужна в номер ваша рецензия. Машину за вами я уже послал. При встрече все объясню.

Одевшись, судорожно начал поиски рецензии. Наконец-то отыскал ее и вышел из дома. Возле парадного его ждала редакционная машина.

Вскоре Ростислав Николаевич вошел в кабинет редактора, который, буквально выхватив из его рук рукопись, начертал на ней: срочно в номер!», передал секретарше и только тогда предложил Юреневу кресло.

— Так что же случилось? — спросил Ростислав Николаевич.

— Ах, да! — всплеснул руками главный редактор. — Вчера фильм показывали в Кунцево. Присутствовал на просмотре и режиссер-постановщик. И вот во время просмотра, в том месте, где герои отстают от поезда, товарищ Сталин неожиданно спросил у Райзмана: «Скажите, что это за станция?» «Товарищ Сталин, это условная, символическая станция», — ответил режиссер. «Символическая? — переспросил Сталин. И добавил: — Ну я на ней и выйду».

И ушел из зала…

166

Есть у Михаила Михайловича Пришвина небольшой рассказ «Сочинитель». В рассказе воспроизведен разговор писателя с мальчишкой-подпаском о литературе. Знаменателен этот рассказ тем, что в нем предельно просто, ясно и без всяких «выводов» речь идет о простоте прозы. Думаю, что каждому интересующемуся проблемой художественного творчества не лишне будет еще и еще раз прочитать рассказ Пришвина.

Подпасок говорит писателю:

«— Если бы ты все по правде писал, а то ведь, наверно, все выдумал?

— Не все, — ответил я, — но есть немного.

— Вот я бы так написал!

— Все бы по правде?

— Все. Вот взял бы и про ночь написал, как ночь на болоте проходит.

— Ну, как же?

— А вот как! Ночь. Куст большой, большой у бочага. Я сижу под кустом, а утята свись, свись, свись.

Остановился. Я подумал — он ищет слов или дожидается образов. Вот очнулся, вынул жалейку и стал просверливать на ней седьмую дырочку.

— Ну, а дальше-то что? — спросил я. — Ты же по правде хотел ночь представить.

— Представил, — ответил он, — все по правде. Куст большой, большой! Я сижу под ним, а утята, всю ночь — свись, свись, свись.

— Очень уж коротко.

— Что ты, коротко, — удивился подпасок, — всю-то ночь напролет: свись, свись, свись.

Соображая этот рассказ, я сказал:

— Как хорошо!

— Нуж плохо, — ответил он».

167

В канун профессионального военного праздника 23 февраля 1972 года нас, писателей Ивана Фотиевича Стаднюка, Феликса Ивановича Чуева и меня, пригласил тогдашний командующий ракетными стратегическими войсками генерал армии Толубко Владимир Федорович. Пригласил в штаб вверенных ему войск, чтобы мы выступили перед офицерами штаба и членами их семей.

Встреча прошла очень тепло, хорошо.

Особенно много вопросов выпало на долю Ивана Стаднюка в связи с его романа «Война». Интересовалась читатели, когда выйдут последующие книги.

После выступления нас пригласили в уютный банкетный зал, чтобы еще раз поблагодарить за встречу и поприветствовать по случаю наступившего праздника.

Правда, Владимир Федорович Толубко извинился, что не сможет продолжить встречу с нами, поскольку вызван то ли в ЦК, то ли Минобороны. С нами остался за хозяина его заместитель генерал-лейтенант.

И вот когда компания была готова к первому тосту, Иван Фотиевич обратился ко мне:

— Давай, Борис. Ты у нас — мысль. Потому тебе первому слово приветствия в адрес гостеприимных хозяев.

Это было неожиданно, как, собственно и то, что вдруг во мне зазвучал «державный голос». И мне захотелось поделиться звучанием, именно им поздравить славных ракетчиков.

— Друзья! Я попробую поднять наше застолье на очень высокий уровень. Если получится, то вы поймете, о чем речь. А не получится — все равно скажу те добрые и серьезные слова, коих заслуживают военные люди, стоящие у грозного оружия во имя мира и счастья нашего Отечества.

И я начал имитировать Леонида Ильича.

— Дорогие товарищи!..

Тут же послышалось от сидевшего рядом со мной генерал-лейтенанта тихое, но строгое:

— Прекратите!

Значит, попал, угадал тональность. Как прекратить, если я уже в образе? После некоторого замешательства произнес:

— Я не привык, когда меня перебивают.

Обращаюсь к Стаднюку:

— Иван Фотиевич, кто меня перебил?

Покрасневший Стаднюк как-то неловко говорит:

— Генерал.

Я категорично заявляю:

— Будем считать, что этого генерала нет. А теперь о ракетных стратегических войсках и их значении в деле обороны страны и защиты мира на земле…

И я произнес державным голосом вдохновенное слово о славных наших ракетчиках, о достойных продолжателях традиций русских артиллеристов, воинов Великой Отечественной войны.

Словом, первое оцепенение присутствующих уступило место пониманию веселости момента и моего дебюта в роли генерального секретаря…

Потом я не раз и не два «делал» вождя в разных компаниях. И, видимо, не все воспринимали мою имитацию с должным в таком случае чувством юмора. Помню, как во время одного официального мероприятия работник ЦК комсомола спросил у меня:

— А ты не боишься, показывая свои возможности в имитации голоса генсека?

Ответом был вопрос:

— А чего бояться? Я же не представляю его в безобразном виде… И еще. Знаешь, что может быть самым жестким наказанием? Это когда меня пригласят лично к нему и он скажет: «Изобрази…»

Но тем не менее мой друг и давний товарищ Николай Иванович Никандров, в то время сотрудник Комитета госбезопасности, сказал как-то:

— Знаешь, Борис, на тебя в нашем ведомстве претолстенная папка с сигналами о твоих артистических издержках в адрес Леонида Ильича. Но у нас люди умные, а потому ни о каких санкциях в твой адрес речи не идет.

Эту информацию позднее подтвердил Александр Николаевич Карбаинов, с которым мне довелось год проработать вместе в Центре Общественных связей КГБ, когда с его подачи я был назначен на пост главного редактора журнала «Служба безопасности». Он кстати пообещал в скором времени «подарить» мне эту самую папку с сигналами, а точнее с доносами чрезвычайно бдительных моих товарищей.

Но думаю не только «умные люди» из КГБ не давали ход поступающим к ним сигналам на «самодеятельность» Леонова. Смею считать, что основанием такой лояльности послужил факт, о котором мне доверительно поведал Иван Фотиевич Стаднюк.

Он был включен в список лиц, которым позволялось охотиться и рыбачить в Завидовском заповеднике, где, как мы знаем, охотился герой моих реприз.

И вот однажды в домике охотника, где остановился Стаднюк и его товарищи, появился помощник генсека Голиков и пригласил Ивана Фотиевича от имени Леонида Ильича навестить того в его резиденции.

— Знаешь, что-то екнуло в сердце, — признавался Стаднюк. — И я в назначенный час появился в прихожей дома, где меня ждал сам Леонид Ильич. Он очень по-доброму оценил мой роман «Война», поинтересовался над чем я работаю. Потом пригласил за стол. Мы с ним чокнулись рюмками коньяка. И потом он неожиданно спросил: «А кто такой Борис Леонов?» Я тут же ответил, что ты мой друг, талантливый критик и хлопец во всех отношениях добрый. «Говорят, он меня делает?» — спросил Леонид Ильич. Я тут же подтвердил, добавив: да еще как делает, Леонид Ильич! Такие тексты даже помощники ваши не всегда могут подготовить. К тому же все остроумно и весело. «Но он не богохульничает?» — спросил Леонид Ильич. И тогда я категорически ответил, что этого нет. Леонид Ильич сказал: «Ну, пусть делает!»

Видимо, это державное добро и хранило меня от всевозможных «орг» и прочих выводов?!..

А после скончания Леонида Ильича «делать» вождя стало неинтересно, хотя… для многих все оказалось наоборот.

Правда, Феликс Иванович Чуев при встречах с ним всякий раз напоминал:

— Ты меня должен хранить и беречь как свидетеля твоего дебюта в роли имитатора Брежнева при живом Генеральном секретаре.

А. сам, к сожалению, двух дней не дожил до пятидесяти восьми лет, скончавшись в 1999 году.

168

— Однажды, — рассказывал Василий Петрович Росляков, — мы шли с Павлом Филипповичем Нилиным по Дому литераторов. Вижу у окна в фойе стоит Семен Шуртаков, с которым мы недавно ездили в Германию по приглашению тамошних писателей.

Спрашиваю Нилина, знаком ли он с Семеном Ивановичем Шуртаковым. Нет, отвечает, не знаком.

— Так давайте же я вас познакомлю.

Подвожу Нилина к Шуртакову и представляю:

— Вот познакомьтесь, Павел Филиппович, это Семен Иванович Шуртаков.

— Очень, ваще, рад. Сегодня, ваще, у меня именины сердца. Лично познакомился с самим Семеном Ивановичем Шуртаковым!..

У нас ведь в литературе нынче, ваще, как? Сартаков, Баруздин и сразу Шуртаков! Ваще очень, очень рад…

169

Поэт Владимир Кириллович Карпеко многожды рассказывал самые разные истории из своей литературной жизни. В частности, запомнился его рассказ о том, как Михаил Аркадьевич Светлов публично заявил, что о нем, о Владимире Карпеко, еще Александр Блок писал. Удивленной аудитории Светлов сказал:

— Ну, как же?! Неужели не помните:

Ночь, улица, фонарь, Карпеко.

Карпеко, улица, фонарь…

На сей раз Владимир Кириллович вспомнил про поэтический вечер в Твери, тогдашнем Калинине.

В одном из самых больших залов города собралась огромная толпа любителей поэзии.

Когда на сцену вышли приехавшие из Москвы поэты, и когда жаждущие с ними встречи молодые люди не узрели среди вышедших Евгения Евтушенко, заявленного в афише, они тут же стали скандировать: «Евтушенко давай!», «Евтушенко давай!»

Владимир Карпеко вышел из-за стола «президиума» к краю сцены и начал читать:

Но публика продолжала требовать: «Евтушенко давай!»

Тогда он вновь стал читать:

А голоса вновь: «Евтушенко давай!»

Владимир Карпеко выдержал паузу и сказал:

— Так это же все — Евтушенко!

И зал затих. Вечер поэзии начался…

170

Писатель-сатирик Владимир Поляков, автор сценариев известных кинокомедий «Мы с вами где-то встречались» и «Карнавальная ночь», вспомнил, как в детстве его родители мечтали сделать из него музыканта.

Когда ему было шесть лет, мама сказала:

— Володя, ты должен брать уроки музыки. С завтрашнего дня с тобой будет заниматься известный композитор Майкапар.

Ответные слезы не спасли Володю.

На следующий день в их доме появился пожилой дядя в пенсне, с узкой бородкой. Это и был известный композитор Майкапар.

Володю усадили на табуретку перед пианино.

Севший рядом с ним на стул композитор спросил:

— Ты любишь музыку?

— Люблю…

— А что ты любишь из музыки больше всего? — поинтересовался Майкапар.

— Я чистосердечно признался, — улыбнулся Владимир Поляков, — что люблю больше всего «По улицам ходила большая крокодила».

— Мда… — Композитор задумался. Потом произнес: — А теперь проверим твой слух.

Он стал ударять пальцем по клавишам, а от меня требовал, чтобы я голосом воспроизводил ему нужную ноту. Когда я это делал, композитора буквально передергивало.

Наконец, он спросил у мамы:

— А сколько лет вашему мальчику?

Мама тут же откликнулась:

— Шесть… В этом возрасте Моцарт уже сочинял прекрасную музыку.

— Учтите только, что это был Моцарт, — тактично уточнил Майкапар.

— Но дело же не в фамилии, — сказала мама.

Больше композитора Майкапара Владимир Поляков в жизни не встречал…

171

Сергей Владимирович Михалков вспоминал о том, как они, сотрудники редакции газеты Южного фронта «Во славу Родины» — Владимир Поляков, Илья Френкель и приехавший к ним из Москвы Борис Горбатов оказались в Одессе в гостинице «Лондонской». Тут они встретили знаменитого автора «Трех толстяков» Юрия Карловича Олешу, который сразу заявил им, что ему необходимо идти на фронт.

— Так вы уже на фронте, — сказал ему Борис Горбатов.

Кто-то предложил Олеше идти к ним в редакцию газеты.

— Я хочу написать о Буденном… Он ведь сейчас здесь, — предложил Олеша.

— Это здорово. Пишите срочно. Через день дадим в номер, — загорелся Борис Горбатов.

— А как тут жизнь, в гостинице? — поинтересовался Михалков.

— На весь коридор двое жильцов — Паустовский и я. Живем, как королевские особы, — ответил Олеша, запахивая легкое пальто. В нем было прохладно.

Товарищи достали ему настоящую армейскую шинель. Она ему была велика. Большеголовый, невысокий, в шинели он выглядел довольно странно. И, наверное, подозрительно. Потому как приметивший его на улице какой-то пацан закричал:

— Смотрите, шпион!

Олешу задержали.

И неизвестно, что бы произошло со «шпионом», если бы не сотрудники редакции, которые выручили Юрия Карловича.

В знак благодарности за «спасение» Олеша вскоре принес в редакцию обещанный очерк о Буденном…

172

Жил в Москве замечательный артист, знаток книги и писатель Николай Павлович Смирнов-Сокольский. Одной из самых его интересных книг были «Рассказы о книгах», куда он включил воспоминания о его собирательской деятельности, о его дружбе с великими и малыми людьми, страстью которых также была любовь к книге.

В студенческие годы я нередко бывал на его выступлениях и слушал не только его особые, неповторимые фельетоны, в основе которых опять же чувствовалась опора на великую литературу, но и его общение с ушедшими и живыми классиками.

Бот один из таких рассказов Николая Павловича, услышанных и записанных мною по памяти…

Он дружил с поэтом Демьяном Бедным — Ефимом Алексеевичем Придворовым, автором до сих пор известной песни «Проводы», написанной в 1919 году.

В основе их дружбы было служение сатирическому цеху в литературе и на эстраде. И, конечно же, любовь к книге. Демьян Бедный был исключительным знатоком старой книги, его библиотека считалась лучшей у самых избранных библиофилов.

Так вот однажды Николай Павлович пришел к Бедному посоветоваться, стоит ли ему покупать книгу Радищева «Житие Ушакова» в издания 1789 года.

После продолжительной паузы Бедный спросил:

— Где это тебе предлагают Радищева?

— В Лавке писателей, — ответил Николай Павлович. — Только вроде дороговато просят. Это же не «Путешествие из Петербурга в Москву»?!

Так как, — уточнил Смирнов-Сокольский, — стоит покупать или нет?

Ничего не ответил поэт…

Наутро Николай Павлович «созрел»-таки и решил купить книгу Радищева. В полдень он появился в Лавке, но был крайне удивлен: книгу уже продали.

— Кому? — поинтересовался он.

Оказалось, что с раннего утра возле Лавки писателей дежурил Демьян Бедный. И как только магазин открылся, он тут же купил «Житие Ушакова».

Спустя несколько часов Бедный выговаривал расстроенному Смирнову-Сокольскому:

— Может быть, я поступил нехорошо, не совсем этично. Но собиратель, который смеет советоваться, брать ему «Житие Ушакова» Радищева или нет, не имеет права обладать этой книгой…

Прошло несколько лет.

Смирнов-Сокольский тоже стал известным книголюбом. И уже к нему стали обращаться за консультациями библиофилы. Среди них и Демьян Бедный.

Однажды тот позвонил и спросил, нет ли у Николая Павловича книжечки 1827 года «Фемиды», в которой были собраны судебные узаконения тех лет по женскому вопросу. Ему она понадобилась для работы над фельетоном, который заказала газета «Правда».

— Десять лет ищу эту книжку — не попадается. У тебя нет ли?

— У меня ее нет, Ефим Алексеевич. Но у одного знакомого моего собирателя она есть. Правда, собиратель-то какой-то чудной: насобирал гору книг и не знает, какие у него есть, а каких нет.

— Кто же это безграмотное чудовище?

— Да вы его знаете, Ефим Алексеевич! Это известный поэт Демьян Бедный. Книга эта стоит у него в четвертом шкафу на второй полке, а он, видите ли, ее десять лет разыскивает у своих знакомых…

Наградой за эту справку было «Житие Ушакова» с надписью:

«Уступаю Смирнову-Сокольскому с кровью сердца! Демьян Бедный».

173

Какой-то неведомый стихотворец встретил в Доме литераторов Михаила Аркадьевича Светлова и буквально заставил его выслушать свои новые стихи.

Закончив чтение, спросил:

— Ну, как?

— Вы великий человек, — сказал Светлов, и тут же добавил: — Торричелли!

— Не понимаю, — растерялся стихотворец.

Михаил Аркадьевич пояснил:

— Пустота…

174

Перу поэта Д\'Актиля Анатолия Адольфовича принадлежат не забытые до сих пор тексты песен «Мы конница Буденного», «Марш энтузиастов», «Пароход».

Так вот о нем рассказывали, что он страшно любил авторские авансы, которые он получал в редакциях и издательствах. Его даже в шутку звали «дедушка русского аванса».

Однажды, когда собирались открыть театр миниатюр в помещении бывшей католической церкви, он получил аванс в виде церковного шкафа.

Братья-поэты по этому случаю создали на маршаковский манер такие стихи:

Собачонка эта исчезла при перевозке. И Д'Актиль якобы за это ругал шофера, а тот в ответ говорил:

175

Известный сатирик Владимир Соломонович Поляков рассказал историю своего проникновения в МХАТ на премьеру «Анны Карениной». Жил он тогда в Ленинграде, а в дни премьеры «Анны Карениной» оказался в Москве и захотел во что бы то ни стало попасть на спектакль. Билетов в кассах уже не было. У перекупщиков они шли по баснословной цене.

Тогда отправился он к своему знакомцу — главному режиссеру цирка — Юрию Сергеевичу Юрскому в надежде на его помощь в приобретении билетов.

Как на грех, того на работе не оказалось. Поляков решил оставить ему записку, которую сочинил в своем «юморном» стиле. Когда заканчивал ее, появился Юрский. Нужда в записке отпала, и он сунул ее в карман.

Но оказалось, что и Юрский не может ему оказать содействие с билетами.

Тогда Владимир Соломонович решил обратиться к администратору МХАТа Михальскому. Тот лишь посочувствовал начинающему драматургу из города на Неве:

— Когда билетов нет, тогда их нет. К сожалению, ничем помочь не могу.

— А кто может?

— Только Владимир Иванович…

— Я понял, что речь идет о самом Немировиче-Данченко, — уточнил Владимир Поляков…

— Поблагодарив Федора Николаевича, я вышел из здания театра, зашел в Театральное кафе, сел за столик и на листке бумаги, вырванного из блокнота, написал уважительное и восторженное письмо великому современнику с единственной просьбой помочь попасть на премьеру «Анны Карениной».

Узнав в Мосгорсправке адрес Немировича-Данченко, я отправился к нему на дом. По пути купил конверт, сунул туда письмо и написал адрес «Народному артисту Советского Союза…»

И вот он перед дверью квартиры Владимира Ивановича.

Позвонил.

Дверь приоткрылась и, видимо, жена артиста на приветствие посетителя сухо сказала:

— Владимир Иванович отдыхает.

— Тогда передайте ему письмо, — попросил Поляков… Минуты три он ждал ответа. Вдруг дверь резко приоткрылась, жена бросила в щель конверт со словами:

— Владимир Иванович вас не знает и не желает знать…

Ничего не понимая, Поляков раскрыл конверт, адресованный народному артисту СССР, вынул вчетверо сложенный листок с письмом. И… О, ужас! Обнаружил в конверте записку к Юрию Сергеевичу Юрскому следующего содержания: «Здравствуй, старый черт! Если ты не достанешь мне одно место на премьеру „Анны Карениной“, я вырву тебе бороду. Твой Володя Поляков».

— Вы не можете себе представить, что я пережил в этот момент, признался Владимир Соломонович. — И все мои переживания вылились в безудержный смех. Потом спохватился: а вдруг я еще раз встречусь с Владимиром Ивановичем?! Надо же объяснить, что произошло. Я вырвал еще один лист из блокнота и написал, что случилась путаница: в конверт по рассеянности вложил записку другу-режиссеру Юрскому.

Тут же вложил в конверт письмо, предназначаемое уважаемому Владимиру Ивановичу. Вновь вызвал звонком жену, попросил передать в очередной раз письмо адресату и стал ждать…

И что же вы думаете?

Дверь отворилась и в ней стоял улыбающийся Владимир Иванович, произносящий:

— Проходите, дорогой мой!

А дальше был чай с клубничным вареньем, был вручен пропуск на два лица в МХАТ на премьеру. И были долгие шестьдесят минут, что я провел в обществе этого удивительного человека с великолепным чувством юмора. И потому я понял, почему все так и случилось, как случилось: впервые в жизни Немировича-Данченко назвали «старым чертом», но оказалось, что это была всего лишь досадная ошибка!..

176

Александр Михайлович Герасимов, известный своими картинами «Ленин на трибуне», «И.В.Сталин и К.Е.Ворошилов в Кремле», портрет О.В.Лепешинской и др. вспоминал, как будучи учеником Училища живописи оказался в гостях у Владимира Алексеевича Гиляровского. В Столешниковом переулке.

Ему было приятно, что в этой гостеприимной квартире «короля репортажей» бывали такие великие люди, как Лев Толстой, Антон Павлович Чехов, Глеб Иванович Успенский, Федор Иванович Шаляпин. И вот он тоже. Юношеское тщеславие от такого приобщения к знаменитостям трепетало в груди Александра Михайловича.

Он тихо продвигался по коридору и разглядывал вывешенные на стенах этюды, картины. Обнаружил несколько совершенно слабых работ.

И тут услышал голос Гиляровского, открывшего дверь кабинета: