Шестое действие Резанова Наталья
– Но он владеет словом… магией слова. Истинно мужской дар – облечь Силу в слова, зачаровать ее, умерщвлять и оживлять, возвращать древним обычаям, изгнанным во тьму, их красоту и смысл…
Госпожа Эрмесен слегка коснулась его плеча.
– Ах да… Я отвлекся. Дар женщины – движение. Танец. Они танцуют… играют… Обратите внимание – у них лишь те инструменты, что были у служительниц древних богов… тех, что танцевали у алтарей… а их изгнали на перекрестки…
Трех женщин, кружившихся посреди зала, не волновали ни перекрестки, ни алтари. И, может быть, в эти мгновения им были не нужны партнеры. Они притопывали, то наклоняясь, то откидываясь назад, неожиданно резко – даже полная, низкорослая, похожая на шарик брюнетка, именующая себя Лидвиной. Лица у них были отстраненные, отрешенные, как у спящих. Неизвестно, что разумел Роуэн под «магией», но что для погружения в транс есть много способов, кроме различных зелий, и музыка с танцем среди самых действенных – это Мерсеру было известно. В таком состоянии они могли плясать хоть до утра, а потом свалиться без памяти.
Остальные не делали попыток присоединиться к танцующим или развеять их сон наяву. Сенап завис над плечами пышной Драгонтины, перебиравшей струны. Ватран, откинувшись в кресле, наблюдал за движениями женщин. Губы его вздрагивали. Может быть, в том, чтобы возбуждаться подобным образом, посетители дома вдовы Эрмесен видели признак особой утонченности, но Мерсер не понимал, чем это отличается от времяпровождения трактирных завсегдатаев, глушащих водку, глазея на пляшущих веселых девиц. Верно, Соримонда права – он не достоин войти в это избранное общество.
Меж тем в нем появился еще один человек. Мерсер поначалу принял его за слугу, который пришел заменить выгоревшую свечу или поправить завернувшийся угол ковра. Он и держался как слуга, беспрерывно кланяясь, и особенно низко, прижав сжатую в кулак руку к сердцу, склонился перед хозяйкой, а потом что-то быстро и тихо произнес. Она отвечала, нахмурившись, из-за музыки нельзя было расслышать – что. Однако надоеда не уходил, чем вызвал у мадам Эрмесен большое раздражение.
– Сейчас не время, Ларбин! – резко сказала она.
– Госпожа, дело срочное… – дальнейшее было заглушено флейтой и карийоном.
– Кто это? – спросил Мерсер у Роуэна.
– Арендатор, – бросил тот. Он тоже был недоволен явлением чужака в благородном собрании.
– А, пуговичный мастер…
Роуэн посмотрел на Мерсера искоса, но ничего не сказал.
– Вы, сударь, остановились здесь? – продолжал Мерсер.
– Нет. Мы с милой Соримондой давние друзья, но я не могу компрометировать даму, с которой не состою в родстве, ночуя под ее крышей. Я остановился в «Рыцарском шлеме», это единственная приличная гостиница в Галвине. Завтра, к сожалению, уезжаю.
Пуговичник завершил беседу с хозяйкой, снова поклонился и двинулся к выходу. В дверях он наконец выпрямился во весь рост, отнюдь не маленький, и окинул собравшихся пристальным взглядом – бледный, востроносый человек с глубоко сидящими глазами и шевелюрой, напоминавшей дешевый шерстяной парик. Потом исчез.
Бесконечный пляс женщин если не прекратился, то прервался. Кавалеры усадили их в кресла, подали бокалы с вином. При этом ни одна из плясуний не выказывала признаков изнеможения, хотя пили они жадно. За инструментом осталась только та, что играла на карийоне; остальные, облобызав Соримонду, стали прощаться. Драгонтину сопровождал Ватран, у Далинды имелась свита – служанка и лакей, которые вынырнули из мрака приемной.
– Пора и мне, – Роуэн поднялся с места. – Время позднее, а я хотел выехать с рассветом.
– Ну что ж, мой друг… – Соримонда протянула ему руку для поцелуя. – Надеюсь, скоро увидимся. – Мерсеру она пояснила: – Сенап живет поблизости, он может не бояться ходить по темным улицам, а у прочих дам родные и близкие сегодня в отъезде, так что лучше и безопаснее им заночевать у меня. Вы, может быть, еще не знаете, но по ночам в Галвине небезопасно. Пьяные мастеровые, рудокопы, возчики…
– Ничего. При мне моя шпага, и я надеюсь, что для хамов это достаточно веский довод.
О балестре Мерсер умолчал не из скрытности. Сегодня он оставил его в крепости. Держать балестр в рукаве на званом обеде гораздо сложнее, чем змею за пазухой.
– Да, вижу, вы действительно сочетали законы с ратным делом, – милостиво согласилась Соримонда.
Мерсер вышел вслед за Роуэном. Ему было интересно, каким образом тот намерен вернуться в гостиницу. Роуэн не производил впечатления любителя пеших прогулок, а улицы в Галвине были мало приспособлены для езды в карете.
И верно – у дверей Роуэна дожидался портшез и четверо слуг. Почему-то Мерсер не был удивлен, увидев такое нехарактерное для Открытых Земель средство передвижения. Уже усевшись в носилки, Роуэн внезапно выглянул оттуда.
– А может, ко мне в гостиницу? – предложил он. – В «Рыцарском шлеме» великолепный погреб, они закупают вина из Скеля и Нессы. Посидели бы, выпили, поговорили о литературе.
– Благодарю вас, как-нибудь в другой раз.
– Очень жаль. – Лицо Роуэна скрыла упавшая кожаная занавеска. Лакеи подняли портшез и зашагали по улице.
Мерсер остался один. Над его головой светились окна особняка, там мелькали тени – верно, танцы возобновились. Больше на улице не было ни огонька. Как бы ни объявляло здешнее общество свою зависимость от традиций Карнионы, до уличного освещения, как в приморских городах Юга (где жители, забывавшие зажигать фонари у своих домов с наступлением темноты, платили штраф), в Галвине еще не додумались.
Мерсера это не слишком волновало. Дорогу он запомнил хорошо и заплутать не боялся. Что до предупреждения госпожи Эрмесен относительно возможной встречи с местными пьяными громилами, тут Мерсер был готов к худшему, но надеялся на лучшее.
Надежды эти не оправдались. Мерсер успел довольно далеко отойти от дома вдовы, когда заметил двух человек посреди улицы. И они слишком твердо стояли на ногах для подвыпивших мастеровых.
Двое – это даже не смешно. Это обидно. Если только здесь не кроется какая-то уловка. Или ошибка…
Не успел Мерсер довести эту мысль до логического завершения, как один из молчунов извлек из-под плаща скрытый доселе фонарь и повернул его так, чтобы свет ударил в глаза Мерсеру. Тот, сощурившись, невольно отступил. Двое не двигались, возможно, они просто хотели рассмотреть того, кто им встретился. Но слишком уж прицельно светят в лицо, словно с намерением ослепить… а заодно высветить его фигуру. Мерсер сообразил это, прежде чем услышал шаги за спиной, и кинулся в проулок между домами. В этот миг прогремел выстрел. Если бы Мерсер не успел отскочить, пуля попала бы ему между лопаток.
Нападавшие объединились. Все-таки их было не двое. Четверо. И сомнительно, чтобы пистолет был только у одного. Луч фонаря, плясавший в темноте, выискивал жертву. Но Мерсер быть жертвой не соглашался. Он отступил дальше. Проулок был узкий, весь изрытый. Мерсер едва не упал, споткнувшись о камень… а это кстати. Подобрав булыжник, Мерсер швырнул его в фонарь. И попал, погрузив проулок в полную тьму.
Теперь он был в выгодном положении. Сегодня много говорилось о Даре… что ж, у него тоже есть Дар, хотя вряд ли его можно назвать магическим. Он видел в темноте. И оставалось лишь пожалеть об оставленном балестре – сейчас Мерсер мог бы перестрелять всех четверых. Но сожаление было мимолетным – чего нет, того нет. В любом случае в узком проулке четверо не могут напасть одновременно. А Мерсер… кое-кто сомневался, что он хорошо владеет шпагой? Напрасно.
Прежде чем нападавшие перешли в наступление, у кого-то из них не выдержали нервы. Раздался новый выстрел. Палили наугад, Мерсера там уже не было. Воспользовавшись мраком, он мог бы бежать, но предпочел подобраться к убийцам поближе.
Вооружены они были, каждый по отдельности, хуже, чем Мерсер: у двоих тесаки, у одного кортик, и лишь у четвертого баделер, способный перерубить шпагу Мерсера. Но все же их было четверо, и оружие они взяли в руки не вчера. Мерсер использовал все свое умение, парируя удары. По меньшей мере дважды он почувствовал, как его шпага и кинжал полоснули по живой плоти, и, судя по истошному воплю кого-то из нападавших, клинок вошел достаточно глубоко. Под ногами хрустели осколки разбитого фонаря. Окна домов оставались слепы, а стены глухи к происходящему. Человек с баделером, которого Мерсер задел особенно сильно, начал оседать на землю. И тут снова громыхнуло. На сей раз палили в воздух, сопровождая сие действие отборными солдатскими ругательствами.
Нападавшие сей же час обратились в бегство, не позабыв прихватить своего пострадавшего товарища. И пусть по этой причине передвигались не так скоро, поле битвы они покинули до того, как ночной патруль из крепости – офицер и пятеро солдат – успел туда прибыть. А Мерсер, недостаточно зная город, не стал их преследовать.
Лейтенанта, возглавлявшего патруль, Мерсер видел несколько раз в течение недели. В крепости Галвина, кроме Бергамина, было всего два офицера, так что мудрено было не заметить. Звали его Пао Гионварк. Он тоже узнал гостя коменданта.
– Эй, сударь, вы не ранены?
– Нет, лейтенант, вы вовремя. – На самом деле Мерсер был скорее недоволен, что ему помешали, но настраивать против себя офицера не собирался.
– То-то. У нас, знаете, как стемнеет, порядочные люди в одиночку не ходят. Не то чтобы грабителей много было, а пошаливают. Заводские, возчики, бывает, и всякое отребье с рудников забредает. На то и патруль. Мы как услышали выстрелы – сразу сюда. Повезло, можно сказать. Это ведь вы стреляли?
– Нет. Они. Только промахнулись.
– Странно. Здешние все больше ножиками и дубинками. Тогда вдвойне повезло… Идемте с нами, капитан будет рад.
Вот именно, думал Мерсер, присоединяясь к патрулю. Капитан будет рад, заводские не орудуют пистолетами и саблями. Чудесный город Галвин. Дивный город. Где все заняты одной литературой.
4. День святой Екатерины
Бергамина в подробности происшествия Мерсер не посвятил. Ну напали и напали, патруль вовремя подоспел, все слава богу. Однако комендант в порыве негодования – совсем хамье обнаглело, стрельбу устраивает! – не только лично возглавил поиски нападавших, прочесывая все подозрительные места, где те могли укрываться, но и преодолел свое нежелание общаться с Лейландом Ораном. Правда, сам Оран его не принял, препоручив разобраться в деле управляющему. Тот, как поведал Мерсеру Бергамин, оказал всяческое содействие, но среди заводских не нашлось никого, кто получил бы недавно колотую рану. Да и стрелков среди них не водится. Очевидно, это все же были залетные бандиты с рудников, которым надоело шастать по большим дорогам, и они решили попытать удачу в городе…
Насчет этого у Мерсера имелось собственное мнение. Несмотря на темноту, он довольно ясно рассмотрел физиономию типа, которого ранил. Тот был кучеряв и бородат, но на щеках, из-под зарослей черного волоса, отчетливо виднелись некие изображения. Приглядевшись, в них можно было распознать крест и мачты парусника.
Татуировки были красой и гордостью имперских моряков (как, наверное, в большинстве стран Европы), но только в портовых городах Карнионы они возвели в обычай делать наколки на лице. И при посещении Фораннана, Скеля и Нессы Мерсеру приходилось видеть просмоленных парней с выколотыми на щеках – а то и на лбу – парусниками, якорями, русалками, змеями, кинжалами и черепами. Иногда к этому морскому репертуару добавлялись распятия, изображения Богородицы или святого, лично чтимого владельцем татуировки. И следовательно, один из напавших – южанин и бывший моряк. Насколько Мерсер разбирался в жизни, ни один моряк, южанин ли, северянин, – добровольно на рудники не двинется, а каторжников в Открытые Земли давно не посылают. А вот в наемники беглый или изгнанный с корабля моряк податься может вполне.
Может, эти четверо были теми недостающими наемниками, подчиненными Венделю, которых Мерсер с Анкрен напрасно ждали в Свантере и Эрденоне? Почему бы и нет? С самого начала разделение на «южных» и «северных» казалось Мерсеру условностью, приемом в игре (благо он не принадлежал ни к тем, ни к другим). Да и фигуры в этой игре, что на северной, что на южной стороне, попадались те же самые – Оран, Роуэн, Бергамин… Кстати, Роуэна как раз сопровождало четверо слуг. Правда, они двигались в другом направлении, но при хорошем знании города (а Галвин не так велик) они могли, оставив где-то портшез с хозяином, нагнать Мерсера. Роуэн, которому не удалось заманить Мерсера в гостиницу, дожидался их. Потом они могли погрузить раненого – а его так или иначе пришлось бы тащить – в портшез и, не вызывая подозрений, вернуться в гостиницу, а на другой день покинуть город.
Все это прекрасно объясняло, как убийцы проникли в Галвин и как скрылись оттуда, а Марсиаль Роуэн, действительно наутро уехавший из города, идеально подходил на роль тайного вдохновителя эрдских преступлений (в северные дела замешан хотя бы косвенно; может быть осведомлен о слабостях семейства Олленше-Тевлис, на совещании в Эрденоне не присутствовал). И как раз поэтому Мерсер, не сбрасывая кандидатуру Роуэна со счетов, не спешил производить его в главные подозреваемые. Почему не предположить, что за всем стоит Лейланд Оран, после возвращения из Эрденона упорно скрывающийся от глаз людских?
И еще Бергамин, по весне посещавший Эрденон и зависящий от Орана. Бергамин, в прошлом которого имеются какие-то тайны, столь гостеприимно встретивший почти незнакомого ему человека.
Бергамин зависит от Орана, и это его тяготит – или он старается внушить другим, что это так. Его сестра вхожа в круг госпожи Эрмесен, или Соримонды, и пугается расспросов Мерсера. А Роуэн, очень давно и близко связанный с той же госпожой Эрмесен, любовницей Орана, рассуждает о том, что предпочел бы вовлечь в этот круг и капитана Бергамина…
Короче, натуральная паутина. Возможно, все это глупости, развлечения скучающих провинциалов и провинциалок. А если нет? В одном Мерсер был твердо уверен – нападение было не случайным: его намеревались убить. Потому и не потрудились спрятать лица. А разделять такие развлечения Мерсер был вовсе не намерен.
Но с чьей помощью его выследили в Галвине? Никакой слежки за собой от Эрденона до Галвина Мерсер не чувствовал. Следовательно, на него навел кто-то из местных.
Тем временем в крепость принесли письмо на дорогой бумаге, запечатанное розовым воском, так что отправительницу можно было угадать, даже не читая. Мерсер, однако, прочел. Мадам Эрмесен не разделяла, само собой, принятых на Севере воззрений, что аристократам зазорно иметь красивый почерк. У благородной вдовы почерк был на зависть, но из-за обилия завитушек и росчерков неудобочитаем. Что до содержания, тут завитушек не было. Никакой манерности, чем грешил порой южный эпистолярный стиль. Помнится, в Нессе Мерсер получил от дамы, с которой у него была мимолетная интрига, записку следующего содержания: «Посылала я тебе фиалки, ныне же назначаю купу роз, ибо дружества твоего высочайшей славе приличествуют цветы, и плоды, и листвие. Се отвеял Аквилон, да повеет же Юг, да внидет в сад мой, и возблагоухают ароматы мои его дуновениям!» Что означало: «Муж уехал по делам, спеши воспользоваться случаем».
Послание госпожи Эрмесен было сугубо деловым. «Сударь, до меня дошел слух о том, что на вас напали. К счастью, все закончилось благополучно, однако я была удручена и опечалена тем, что оказалась невольно причастной к этому прискорбному происшествию. Ведь нападение произошло, когда вы шли из моего дома, и, следовательно, я как бы являюсь его косвенной виновницей. Посему я поспешила навестить моего друга Лейланда Орана и рассказала ему о случившемся. Дабы как-то восстановить репутацию города в глазах достойного человека, он приглашает вас вместе с капитаном Бергамином к себе на обед в день святой Екатерины в три часа пополудни. Если вы принимаете приглашение, ответного письма не нужно, если же у вас иные намерения, соблаговолите мне сообщить».
Мерсер, как и было предложено, не стал писать вдове Эрмесен, но довел приглашение до сведения капитана. Тот был доволен: бывать в доме Орана ему приходилось нечасто, а Магдалине и вовсе никогда. Не пригласили ее и на этот раз. Огорчилась ли она, Мерсер не знал – Магдалина разговоров старательно избегала, предпочитая возиться в саду или на кухне. Мерсер не стал смущать бедную женщину расспросами, но и по городу в оставшиеся дни на всякий случай не расхаживал. Беседовал с Бергамином и его офицерами, когда те были свободны от службы, лейтенантом Гионварком и корнетом Эвертом Хольтвиком. Оба они в дом госпожи Эрмесен не были вхожи, однако про посетителей его кое-что знали, а поскольку те, кто носит мундир и шпагу, любят сплетничать не меньше старых кумушек, сведениями охотно поделились. До старости им обоим оставалось, впрочем, изрядно. Гионварку было лет тридцать, Хольтвику не более двадцати двух. Оба были уроженцами Открытых Земель. Правда, Гионварк перевелся сюда из Ганделайна, зато Хольтвик был потомственным защитником крепости Галвина – прежде здесь служил его отец, в свою очередь перебравшийся в Галвин из Эрдской провинции. Иной жизни, чем эта, они не знали и не особенно рвались ее изменить, хотя и признавали, что с развлечениями в Галвине обстоит туго. Тем более удивительно, что господ офицеров, пусть и захудалых, но дворян, не приглашали к госпоже Эрмесен. Ведь Галвин не мог похвастаться обилием представителей благородного сословия. Выходит, предубеждения скельской вдовы против выходцев с Севера оказались сильнее ее желания собирать у себя тех, кто мог именоваться местной аристократией. Обижены ли были офицеры? Лейтенант, похоже, да. Долговязый, носатый, смахивающий чем-то на не слишком породистого пса, он обладал вполне допустимой для военного долей самолюбия. Гионварк искренне считал себя спасителем Мерсера, и последний не стал его разочаровывать – так ему было выгоднее и удобнее. Люди охотно раскрываются перед теми, кто, по их мнению, обязан им жизнью.
Хольтвик, белобрысый, румяный, веснушчатый, был флегматиком и в свободные часы предпочитал посещать не светские гостиные, а ближайшую таверну, где отнюдь не буйствовал, а степенно потягивал винцо или пиво. Поговорить он, впрочем, любил не меньше Гионварка, а будучи уроженцем Галвина, рассказать мог и больше. Благо кавалеры Сенап и Ватран, в миру господа Бонифас Пойсиб и Ролле Агут, тоже произросли в этом городе. Но, в отличие от доброго Эверта, случалось им надолго покидать родной Галвин и жить в Древней Земле. Старший был каким-то чиновником в Нессе, младший учился в одной из фораннанских коллегий. Но у одного карьера не заладилась, у другого скончались родители, оставив сыну скромную ренту, и оба вернулись в родные пенаты. Здесь они, как особы безупречного происхождения и обученные благородному обхождению, были милостиво встречены вдовой Эрмесен, взявшей на себя роль законодательницы мод местного общества. Более никто из мужчин, кроме Орана да изредка наезжавшего Роуэна, к ней не был вхож. Это отметил уже Гионварк, из чего Мерсер заключил, что лейтенант наблюдал за данным кружком с некоторым пристрастием.
К дамам госпожа Эрмесен проявляла меньшую взыскательность, и потому круг их был шире. Большинство из них были вдовами, причем зрелая красотка Драгонтина вдовела трижды и на этом, видимо, решила остановиться, потому как последний супруг, интендант финансов Сандер, почил уже пятый год тому. Иные же овдовели еще раньше, как старуха Мефане, именующая себя Босеттой. Ее муж торговал самоцветами, вернее сказать ломом, которым побрезговал господин Оран. Вдовы в этой дамской академии составляли большинство, но были и замужние дамы, как Клара Раскас, она же Айма, или Марта Лебрен – Алеарда, чьи мужья, будучи вечно в разъездах по торговым делам, предпочитали, чтобы их жены лучше коротали время в почтенном обществе под надзором бдительных старух, чем принимали кавалеров у себя дома. Единственной девицей, посещавшей это собрание, была Магдалина Бергамин. Но она уже достигла тех лет, когда незамужняя особа не боится вызвать пересуды. Да и не ходило пересудов о доме вдовы Эрмесен. Посмеивались над манерностью этого общества, не одобряли, что там слишком много говорилось о языческой древности, но более ничего вменить в вину не могли.
День святой Екатерины, с точки зрения северянина, привыкшего к ноябрьским холодам, выдался теплый. С утра над улицами города висел густой туман, к полудню несколько развиднелось. Бергамин, даже ради праздника не забывший о своих обязанностях – комендант он был добросовестный и ревностен как на плацу, так и в обращении с приходно-расходными книгами, – когда пришла пора, переоделся в парадный синий мундир с желтой перевязью и вместе с Мерсером отправился с визитом к патрону. За старшего офицера остался Гионварк. Мерсеру особо рядиться было не во что, и более одежды занимал его вопрос: брать с собой балестр или ограничиться шпагой? Он не исключал нового нападения, но являться с самострелом в рукаве к человеку, отличающемуся, судя по охране, которой он себя окружил, патологической подозрительностью, – отнюдь не признак большого ума. Посему, несмотря на случившееся, Мерсер балестра не взял.
Магдалина в приготовлениях к походу участия не принимала. Об этом даже разговор не заходил. Когда хозяин и гость покидали башню, Магдалина стучала ножом на кухне, нарезая овощи для супа. Но, проходя по двору и обернувшись, Мерсер заметил в окне ее лицо, прижавшееся к стеклу над подоконником, заставленным горшками с бальзамином – хорошо, не базиликом.
В большом городе комендант крепости вряд ли обычно отправлялся с важным визитом пешком. Но то ли Бергамин неважно ездил верхом, то ли здешние расстояния развивали привычку к пешим прогулкам, лошадей из конюшни выводить не стали.
Суровые охранники во дворе особняка были извещены о приходе гостей. Ворота были отперты, свирепых псов убрали – наверное, посадили на сворки. Зато у крыльца красовалась карета – не новая, излишне легкая для здешних суровых краев, однако хорошей работы, сразу видно, карнионской.
– Экипаж мадам Эрмесен, – прокомментировал Бергамин. – У нас в городе карет почти что нету – двуколки да возки…
– Это я заметил… Что это?!
В глубине двора возвышалось строение, соединенное с особняком крытой галереей, которого прежде Мерсер за оградой не разглядел. И оно произвело на него глубокое впечатление, а Мерсер всякого повидал. Поразила его отнюдь не архитектура, самая обычная, и не размеры, довольно скромные. Здание было словно создано из воплощенной тьмы. Черные плиты, которыми обшили стены, были гладко отполированы, но при этом не отражали свет, а, казалось, поглощали его.
– Часовня, – ответил Бергамин на вопрос Мерсера. И добавил: – Мрачно, да. Но она тут еще с прежних времен.
Не желая более отвлекаться, он двинулся к парадному крыльцу. Здесь Мерсера и капитана встретил лакей и препроводил в покои. Покуда они шли, Мерсер снова вспомнил свой визит в Стор-Олленше. Владение Орана напоминало поместье госпожи Тевлис разве что размерами. Этот дом был обитаем. В него было вложено больше денег, и, пожалуй, эти деньги были потрачены с большим вкусом. Мозаичные и мраморные полы, а также панели из самоцветных камней, вероятно, призваны были напоминать о шахтах и каменоломнях, принадлежавших хозяину. Еще из-за этой красоты в комнатах было бы холодно, как в гробнице, если бы не обилие ковров, несомненно доставленных из-за Южного мыса.
Когда они вошли в гостиную, там уже дожидались три дамы, в которых, несмотря на смену туалетов, без труда можно было узнать госпожу Эрмесен, Драгонтину и Айму. И почти одновременно из противоположной анфилады комнат вынырнул мужчина в бордовом кафтане. Он непринужденно подошел к ручке Соримонды и любезно поклонился остальным.
Мерсеру доселе ни разу не приходилось видеть «владетельного князя» Галвина, и все же, несмотря на свободные манеры вошедшего, Мерсер усомнился, что это Оран. На лице его не было заметно следов долгой и продолжительной болезни, а на лице Бергамина – смущения, в каковое тот обычно впадал при встрече с влиятельными людьми, как успел заметить Мерсер в столичных салонах. Этому господину было около сорока, явно более тридцати; у него было круглое обветренное лицо, зачесанные назад рыжеватые волосы до плеч, судя по залысинам – свои собственные. Переносицу оседлали очки с толстыми стеклами – их на Севере можно было узреть лишь на служителях Церкви и наставниках юношества.
– Флан Гарб, управляющий и… э-э-э… правая рука господина Орана, – сообщил Бергамин.
– А вы тот самый господин, из-за которого в нашем городе столько шуму? – спросил управляющий. – Очень, очень интересно.
Замечание это не понравилось Мерсеру, так как, исходя из жизненного правила всегда держаться в тени, шума вокруг своей персоны он крайне не любил. Но, возможно, слова Флана Гарба были лишь данью условности. Никакого интереса к Мерсеру он не проявил, его привлекала хорошенькая Айма.
– Дорогая Клара, сегодня мы можем вас порадовать, надеюсь, что и вы порадуете нас. Господин Оран выписал тот самый инструмент, о котором вы ему рассказывали…
– Неужто педальную арфу?
– Верно. А наши умельцы ее несколько усовершенствовали… и настроили.
– Не томите, господин Гарб, я хочу на нее посмотреть!
– К вашим услугам, дражайшая Клара…
Они удалились в противоположный конец гостиной, где стояла арфа, значительно превышавшая размерами ту, на которой Айма-Клара играла у госпожи Эрмесен.
«Он обращается с ней фамильярно, однако Аймой не называет, – подумал Мерсер, провожая взглядом управляющего и гостью. – Следовательно, в ближайший круг скельской вдовы он не допущен».
Тем временем «скельская вдова» обратила на Мерсера благосклонный взгляд. Она была в лиловом, расшитом золотыми цветами платье, тщательно убранные волосы поддерживал гребень с серебряным полумесяцем. Кажется, это были символы богини Дианы? Или нет, у Дианы полумесяц повернут в другую сторону.
– Рада видеть вас в добром здравии после перенесенных испытаний.
– Сущая безделица, сударыня. Скажите лучше, почему вы не позволили мне засвидетельствовать благодарность за ваши хлопоты письмом?
– Потому что оно бы меня не застало. Я ездила в монастырь Святой Евгении помолиться о выздоровлении господина Орана.
– В Галвине есть монастырь? Никогда не слышал.
– Не в Галвине, а подле него. Совсем небольшая обитель, в ней меньше десятка черниц. Я по мере сил стараюсь ее поддерживать. Ибо, хотя в городе обо мне поговаривают, что я до неприличия увлечена языческим прошлым Древней Земли, я помню свой христианский долг, в отличие от тех, кто склонен считать меня язычницей. – При этом она бросила красноречивый взгляд в сторону Бергамина. – Заметьте, в наше время можно безбоязненно восхищаться римскими или греческими древностями, это даже считается признаком просвещенности. Но стоит завести речь о мудрости и величии наших предков, тут же услышишь тьму нелепых обвинений. Не глупо ли? Да еще являются сочинители, которые творения древней мудрости подменяют собственными вымыслами, сказочками для слабоумных детей.
Она снова метила в Бергамина. Но Мерсер ее не поддержал. Рядом с напиравшей на него роскошной Драгонтиной в аметистовом платье комендант выглядел еще более жалким, чем обычно. Невольно вспоминались прекрасные принцы и мужественные воители из его романов. Не пытался ли он таким образом компенсировать собственную неказистость?
– Насколько я знаю, капитан Бергамин очень увлечен историей империи, – сказал Мерсер.
– Эрдской историей, – презрительно поправила его мадам Эрмесен. – Лучше бы он оставался при своих выдумках, чем воспевал этих варваров.
– Скажите, а не опасно монахиням жить за чертой города? – Мерсеру уже наскучили вечные литературные разговоры.
– В городе опаснее… как вы уже сами заметили. Мастеровщина бесчинствует в Галвине, но боится леса. Дороги безопаснее, чем улицы.
– Значит, его основали вне города из этих соображений?
– Не совсем… Это было в прошлом веке, когда в краях, ныне мирных, происходили всякие междоусобия и преступления были нередки. Тогда и возник этот монастырь. Поначалу он был мужским, и христианского милосердия ради владетели города выхлопотали для него имперское право убежища для несправедливо обвиненных. Потом, в более спокойные времена, мужская община прекратила существование, и ее сменила женская…
Флан Гарб, который вился над припавшей к арфе Аймой, внезапно поднял голову. Ни разговоры, ни треньканье струн не помешали ему расслышать шаги в коридоре.
В проеме двери показался еще один человек, одетый в черное. По эрдским понятиям, господин в черном – если только он не в трауре – и разодетый в яркий костюм управляющий – такое немыслимо было и представить. Однако здесь усиленно отталкивались от северных обычаев. И вдобавок, если бы Лейланд Оран нарядился как подобало щеголю, это бы еще больше подчеркнуло его болезненный вид. Изжелта-бледная кожа, обвислые щеки, синюшные губы – все свидетельствовало о том, что пресловутое нездоровье не было вымыслом. Мерсер даже затруднился определить его возраст. Вряд ли Оран был стариком. За модой, во всяком случае, он следил. Его бархатный кафтан на шелковой подкладке, с тиснеными шелковыми цветами, был новейшего фасона, равно как и башмаки с серебряными пряжками. Кроме того, он носил парик, что не очень характерно для выходца с Юга, – пышный, белокурый.
– Мой друг! – Госпожа Эрмесен устремилась к вошедшему. – Вы все же нашли в себе силы нас принять.
– Да, дорогая Вьерна, – голос у Орана был прерывистый от одышки. И он, в отличие от Роуэна, не именовал вдову Соримондой. Видимо, Вьерна – ее настоящее имя. – Дамы… – Он слегка поклонился остальным. – Приветствую вас, капитан.
Потом он перевел взгляд на Мерсера. Глаза у него были не тусклые, как можно было ожидать от хворого, а блестящие, ясные, как свежевымытое стекло. Что тоже бывает при некоторых болезнях.
– Позвольте представить вам господина Мерсера, – произнесла скельская вдова, – который, как выяснилось, столь же искушен во владении шпагой, сколь и в знании законов.
Мерсер отвесил просвещенному промышленнику учтивейший поклон.
– Вы произвели на госпожу Эрмесен большое впечатление… – сипло произнес Оран. – Обычно она не принимает законников… даже наш судья не удостоился такой милости.
– Я искренне благодарен этой великодушной даме.
– Вы прибыли в Галвин ради встречи со мной?
– Я бы хотел, сударь, если вы не возражаете, побеседовать с вами приватно.
– Что ж, если гости простят нас…
Дамы защебетали, что простят, простят, конечно же, простят. Бергамин промычал нечто невразумительное, долженствующее изображать согласие.
– Тогда мы ненадолго покинем вас…
Оран, не оборачиваясь, проследовал в соседнюю комнату и там тяжело опустился в кресло, лицом к двери гостиной, которая оставалась открытой. Подслушать разговор таким образом было затруднительно, зато стоило Орану повысить голос, как управляющий тут же оказался бы здесь. Еще одно проявление патологической подозрительности Орана, вроде волкодавов во дворе? Или просто предосторожность больного человека, которому в любую минуту может понадобиться помощь?
– Мой управляющий часто бывает по делам на Побережье. И он сказал, что слышал там ваше имя. Будто вы… как это называется… ищейка.
– Его не обманули. Только так обычно называют полицейских, а я не на государственной службе. Я – наемная ищейка.
– Вы честны… А раз вы такой честный, скажите: ваш наниматель – Марсиаль Роуэн?
– Нет. С чего вы взяли?
– Он был в Галвине на прошлой неделе. Одновременно с вами. И он – мой враг. – Эти слова Оран произнес почти без одышки.
– Я встретился с господином Роуэном в доме госпожи Эрмесен. Как раз в тот вечер, когда на меня напали. Но к моему визиту в Галвин эта встреча не имеет отношения. Здесь совсем другие интересы.
– Тогда зачем я вам нужен?
– Господин Оран, мне известно, что в часовне вашего особняка хранится одна ценная вещь. Реликварий, украшенный рубинами…
– И вы утверждаете, будто вас не подослал Роуэн? – успокоившийся было Оран мгновенно пришел в ярость.
Мерсер сидел спиной к двери, но был уверен, что за ней возник Флан Гарб.
– Не вижу связи, – спокойно сказал он.
– Нечего прикидываться! Как будто вы не знаете, что этот особняк раньше принадлежал Роуэнам! И эта часовня! И этот реликварий! Все это перешло к нашей семье совершенно законно, но Роуэн спит и видит, как вернуть то, что утрачено его отцом!
– Разумеется, об особняке я знал. Но то, что вы сообщили о реликварии, для меня совершенно ново и весьма любопытно.
– Откуда же вы вообще знаете, что он существует?
– От участников некоего собрания, состоявшегося в Эрденоне весной этого года.
– Вот как… – Оран, казалось, несколько успокоился. – Совещание у примаса… Я так и думал, что оно не останется в тайне… но… графы Свантерские? Их род пресекся бог знает когда, и я не слышал, чтоб кто-то оставался… Впрочем, пусть обращаются к Роуэнам. Они у Свантеров эту вещицу и выманили, а как – мне дела нет.
– Я не представляю здесь ни графов Свантерских, ни их возможных потомков.
– Тогда какого черта?..
– Я бы попросил вас, высокочтимый господин Оран, дать мне возможность взглянуть на этот реликварий. Только взглянуть. Если вы не доверяете мне, пусть при этом присутствует господин Гарб либо любой другой человек или люди, которых вы облечете своим доверием.
– Ясно, – сказал Оран. – Вы служите Церкви.
– Я бы не хотел это сейчас обсуждать.
– Не хотите – так не будем. То-то я смотрю, держитесь вы слишком уверенно для простого ходатая.
– Господин Оран…
– Да ладно, я ведь сам представлял реликварий архиепископу. Однако он тогда не проявил к нему интереса. Ему важны были реликвии, а не то, в чем они хранились. Мне же ковчежец достался пустым. – Оран сделал паузу. Не ради драматического эффекта. Скорее всего, ему просто требовалась передышка. – Я покажу вам то, что вы просите. Но позже… после обеда. Неучтиво заставлять ждать остальных гостей.
– Буду вам чрезвычайно признателен, сударь.
Мерсер понимал – чем старательнее он будет отрицать свою принадлежность к «мирским братьям», тем сильнее Лейланд Оран уверится в обратном. Что ж, оно и к лучшему: не придется объяснять, зачем ему надо видеть реликварий. Но и опаснее, чем выдавать себя за агента имперской службы. Потому Мерсер и не подтвердил предположение Орана. Пусть думает что угодно.
Оран с трудом поднялся, но Флана Гарба на помощь не позвал. Он вовсе не стар, подумал Мерсер, и слабость, вызванная болезнью, для него прежде всего унизительна. Поэтому он и избегает общества.
Но общество не избегало его. Как только Оран вернулся в гостиную, дамы двинулись на него сомкнутым строем. Даже Айма оставила арфу и присоединилась к подругам, шурша голубым шелком. Мерсер заметил, что в прическе у нее такой же серебряный гребень, как у госпожи Эрмесен. Или почти такой же. Полумесяц в нем был развернут в другую сторону. Именно так, как на изображениях Дианы.
Бергамин, примостившийся у шахматного столика, крышка которого была выложена пластинками из оникса и родонита, кажется, был доволен, что о нем забыли. Но Флан Гарб не спешил присоединиться к партии. Он наблюдал. И Мерсер знал, что близорукие люди часто замечают мельчайшие детали.
– Вы наконец вернулись к нам, друг мой, – промурлыкала госпожа Эрмесен.
– Да… господин Мерсер высказал свою просьбу.
– И в чем же она состоит?
– Он пожелал посетить мою часовню.
– И что же вы ответили?
– Я сказал – хорошо, но позже… хотя признаю, что это был не слишком учтивый ответ!
Оран пытался острить, но это давалось ему с трудом. На его желтых щеках выступили лиловатые пятна.
– А теперь, господа, я прошу вас отобедать со мной. Сейчас самое время… пройти к столу.
Оран протянул руку мадам Эрмесен, и они двинулись из гостиной. За ними последовали управляющий с Аймой и Бергамин с Драгонтиной. Мерсер единственный оказался без дамы, но это его ничуть не смутило.
Комната, где накрыли стол к обеду, была невелика. Возможно, так замышлялось ради большего уюта, но какой уют бывает внутри шкатулки с драгоценностями, где все искрится и переливается? Убранство, где преобладали цветные камни, было в том же стиле, что в других покоях, – здесь еще добавился камин, где пылал огонь, и высокие напольные часы.
Место Мерсера оказалось на противоположном конце длинного стола, во главе которого уселся Оран. По правую руку от него разместилась госпожа Эрмесен, по левую притулился капитан. Рядом с Бергамином сидела Драгонтина, напротив Айма и Флан Гарб. Мерсер отметил: так Оран выдал свою сословную принадлежность. В дворянском доме вряд ли бы усадили за стол управляющего, зато наверняка присутствовал бы капеллан.
Столовая утварь блистала разнообразием, и роскошь заставляла забыть о дурном вкусе. Блюда, судки, соусницы и солонки из яшмы, агата, халцедона и хрусталя перемежались с посудой, имевшей вид совершенно фантастический, выдававший ее заморское происхождение. Мерсер знал, что на многих мануфактурах Древней Земли пытались изготовить фарфор, но доселе безуспешно. Лейланд Оран, имея в своем распоряжении заводы и мастерские, предпочитал, как повелось исстари, закупать китайский фарфор. Массивные кубки из серебра, подобные тем, что Мерсер видел у Китцеринга, как безнадежно устаревшие, были заменены легкими бокалами цветного стекла. Эта мода вызывала немало насмешек, ее называли «посудой для трезвенников», так как цвет бокала не позволял рассмотреть, пьет человек вино или воду. Но в Карнионе она прижилась.
На столе, часах, каминной полке горело множество свечей, и язычки пламени отражались в гранях хрусталя и стекла, полированной поверхности самоцветных камней, очках Флана Гарба и гребнях дам – у Драгонтины гребень также был увенчан серебряным кружком. Раздался перезвон, и Мерсер невольно оглянулся, ища гонг.
– Это часы, – с усмешкой заметил, повернувшись к нему вполоборота, Флан Гарб. – Единственная на сегодня застольная музыка. Господин Оран не захотел приглашать музыкантов.
– В городе, кроме подруг мадам Эрмесен, есть музыканты?
– В городе нет. Но в хозяйстве господина Орана чего только не найдешь…
Бой часов послужил сигналом – в комнате появились слуги с подносами и кувшинами. Первая перемена состояла из речной рыбы и мелкой дичи. Когда гости сделали выбор между форелью с гарниром из раковых шеек и перепелами, а также бекасами в виноградных листьях, а бокалы наполнились золотистым скельским вином, Флан Гарб, бросив взгляд в сторону своего патрона и, очевидно, уловив повелительный знак, поднялся с места.
– Милостивые государи и государыни! – произнес он тоном завзятого шутника и застольного оратора, каким, несомненно, и являлся. Но Мерсер сомневался, что этим его достоинства исчерпываются. Чтобы занять такой пост при Оране, нужно быть весьма дельным человеком, а в последний год основные заботы по управлению производством легли на плечи Гарба. – За окнами омерзительная осень, льют холодные дожди и бродят отпетые головорезы, которых, уверен, капитан Бергамин и его бравые офицеры скоро поймают и препроводят на виселицу… но все эти мерзости не мешают нам быть вместе, ибо наш патрон, господин Оран, повинуясь капризу прекрасных дам, устроил маленький праздник. Итак, за день святой Екатерины, собравшей нас здесь. – Приложившись к бокалу и подставив его лакею для скорейшего наполнения, Флан Гарб продолжал болтать, не обращая внимания на стук ножей и вилок: – А что это милый каприз, вряд ли у кого из нас есть сомнения. Все мы чтим святую великомученицу Екатерину Александрийскую, но вряд ли кто-нибудь из милых дам находится под ее благодетельным покровом. Скорее уж это относится к присутствующим здесь мужчинам. Ибо, как известно, святая Екатерина покровительствует литераторам, как господин Бергамин, и юристам, как господин Мерсер. Но из прекрасного пола ей милее всех непорочные девицы, навсегда отвергшие ярмо супружества. А нашим красавицам пришлось испытать на себе тяжесть этого ярма, причем некоторым – не по одному разу… Ой! Святая Айге!
Восклицание Гарба было вызвано не тем, что небесная покровительница писак и старых дев, раздраженная его фривольными остротами, ниспослала ему типун на язык. Лейланд Оран откинулся назад, перекинув голову через спинку стула. Парик свалился на пол, обнажив совершенно лысую голову.
– Господину Орану снова плохо! – взвизгнула Айма.
– Вот моя нюхательная соль, – госпожа Эрмесен вынула флакон из бархатного мешочка.
Гарб, опомнившись, выбрался из-за стола, схватил за плечо ближайшего слугу.
– Лекаря, быстро! Чего стоишь?
Вслед за ним к потерявшему сознание заводчику устремились и дамы. Орана хлопали по щекам, подносили к его носу флакон с солями. В суматохе не принимали участия Бергамин – вся его поза красноречиво выражала: «Господи боже, во что я вляпался!» – и Мерсер. Наконец последний тоже встал, потрогал свисающую руку Орана. Затем оттянул его веко. Выпрямился.
– Господин Гарб! Вы правильно сделали, послав за врачом. Но мне кажется, следует пригласить также и священника.
– Что вы этим хотите сказать? – произнесла госпожа Эрмесен.
– Боюсь, что здоровье господина Орана не выдержало этого приступа. Мы все виноваты, и я в первую очередь, – принимая нас, он перенапрягся…
– Но что же делать? – Драгонтина заламывала руки.
– Надеяться и молиться. Больше мы ничем помочь не можем.
Флан Гарб вполголоса отдавал распоряжения слугам. Потом повернулся к Мерсеру:
– Сударь, полагаю, мне понадобится ваш совет. Что вы рекомендуете делать?
– Вероятно, господина Орана следует перенести в спальню. Там его осмотрит врач и вынесет свой вердикт. А капитана я бы попросил проводить дам.
– Я не уйду, пока не узнаю, что с нашим дорогим хозяином, – категорически возразила Драгонтина.
– Сударыня, ваша тихая молитва будет гораздо полезнее господину Орану, чем бесплодное ожидание.
– Он прав, – тихо сказала госпожа Эрмесен. – Мы можем помешать медикам. Но я бы попросила немедля известить нас о том, что происходит… каким бы ни было это известие.
– Я распоряжусь, чтобы дамам подали плащи, а карету подогнали к крыльцу, – сообщил Гарб. – Господин Мерсер, я по-прежнему прошу вас пока не уходить.
Еще некоторое время, достаточное для выражения скорби, раздавались охи, вздохи и восклицания. После чего дамы последовали к выходу, промокая глаза платочками. Замыкавший шествие Бергамин, еще мрачнее, чем обычно, обернулся и коротко произнес:
– Я вернусь.
Мерсер кивнул в ответ.
Флан Гарб, выпроводив гостей, подошел к столу.
– Господин Мерсер. Мой патрон долго и тяжело болел. То, что сегодня случилось, удручает, но не удивляет меня. – Голос его был ровен и сух, ничем не напоминая недавнее балагурство. – Но вы посеяли в моей душе зерно сомнения. Я хочу, чтобы вы либо опровергли его, либо подтвердили.
– Я тоже этого хочу. Однако прежде я должен внимательно осмотреть вашего хозяина.
– Сейчас его осматривает врач… но пойдемте.
Врач не ограничился осмотром – это они почувствовали по отвратительному запаху паленого, распространившемуся за пределы спальни. Прижигание считалось самым действенным способом при глубоких обмороках.
Войдя за управляющим, Мерсер увидел плотного человечка в черном суконном костюме, калящего на жаровне инструменты, не слишком отличные от тех, которыми орудуют палачи. В углу еще один персонаж в черном читал молитву, перебирая агатовые четки. И жалко смотрелось в окружении этих черных фигур распростертое на окровавленных простынях голое тело, не так давно сильное и мощное, а ныне изуродованное недугом.
– Что скажете, мэтр Фебур? – спросил Гарб.
– Я сделал все, что мог… но… – Лекарь хлюпнул носом и вытер лицо рукавом.
Молитва зазвучала громче. Управляющий осенил себя крестом, затем глянул на Мерсера. Но тот не спешил с ответом.
– Господин Оран оставил какие-нибудь распоряжения? – поинтересовался он.
– Конечно. Болезнь тянулась долго, и патрон был готов к худшему, хотя надеялся на лучшее. Все его имущество наследует семья, и я немедленно извещу родных о случившемся. До того тело господина Орана должно быть, как подобает, на три дня выставлено в часовне, где отец Тирон будет читать молитвы. После чего тело должно быть забальзамировано в ожидании приезда наследников, которые… – Флан Гарб пробубнил это механически и внезапно смолк. – Я жду вашего заключения, господин Мерсер.
– Подождите. Предоставим сначала слово мэтру Фебуру. Доктор, что, по-вашему, явилось причиной смерти хозяина?
– Желудок и кишечник господина Орана были поражены язвой, – заявил лекарь. – Я могу сказать это точно, ибо симптомы были вполне определенны: острые боли, лихорадка, потеря аппетита и вследствие этого общая слабость… Эта болезнь не так уж редка и далеко не всегда заканчивается смертельным исходом. Но, видимо, в желудке пациента образовался cancer,[6] против коего медицина бессильна.
Мерсер кивнул. Затем сказал:
– И все же позвольте взглянуть на пациента.
Он наклонился над мертвецом. Интересовали его, как и прежде, веки усопшего. Чтобы лучше рассмотреть их, он, под неодобрительное бормотание священника, потревожил закрытые глаза. Потом оттянул не успевшие еще оцепенеть губы, взглянул на десны и язык. Снова повернулся к врачу:
– Еще один вопрос, мэтр Фебур: ваш хозяин давно облысел?
– О, еще год назад у него были прекрасные волосы, им бы позавидовали и юноши! Волосы у него выпали во время болезни.
– С вас достаточно, господин Мерсер? – резко спросил управляющий.
– Думаю, да.
– Мэтр Фебур, отец Тирон, проследите, чтоб тело обмыли и обрядили, как подобает. Я пришлю служанок. Затем мы перенесем усопшего в часовню. А пока что нам с господином Мерсером надо побеседовать приватно.
Отправив подчиненных выполнять печальные обязанности, Гарб препроводил Мерсера на второй этаж. В комнате, где они разместились, обстановка была гораздо скромнее: стулья без обивки, обои без тиснения. Здесь можно было вести разговор, не отвлекаясь.
– Я полагаю, господин Мерсер, вы не хотели сбивать с толку лекаря и капеллана? Но мне вы можете сказать – патрон был отравлен?
– Во первых, оставим «господ» за дверью. Во-вторых, я считаю, что смерть Лейланда Орана наступила в результате отравления.
– Основания? – отрывисто спросил Гарб. – Мэтр Фебур – не самый плохой лекарь, а он не усомнился, что хозяин умер от болезни.