Сто бед (сборник) Кустурица Эмир

Олимпийский чемпион

Шел дождь, осенний ветер срывал с тополей последние листья. На улице кто-то распевал во все горло. Мы всей семьей перегнулись через спинку дивана, чтобы посмотреть в окно. Внизу цеплялся за перила пятикратный победитель чемпионата Югославии среди радиолюбителей Родё Калем.

– Дорогие, вам что-нибудь надо?

Наш Родё был мастак задавать этот вечный вопрос и обращался с ним ко всем знакомым и незнакомым.

Он был столь же услужлив с друзьями, сколь суров по отношению к жене и к самому себе. Родё частенько напивался, поэтому регулярно карабкался на четвереньках вверх по идущей вдоль Горицы лестнице. Покорение крутого склона Горуши и ежедневный подъем по ступеням на четвереньках было для Родё спортивным достижением, сравнимым с олимпийским минимумом.

Приближались зимние игры, и в Сараеве отныне все мерили их меркой. Снега не было, хотя январь уже начался, и многие вопрошающе переглядывались. Кое-кто считал Олимпийские игры излишеством и цедил сквозь зубы:

– Да ну! Очень надо…

Бог знает почему, да только Родё был не в курсе Олимпийских игр. Как-то, заметив, что он еле стоит на ногах, моя мать испугалась:

– Да он сейчас упадет…

Через секунду Родё уже оступился и шмякнулся на землю. Падая, он уцепился за перила, разделяющие уличную лестницу на два пролета. Ему удалось встать, но надолго задержаться в этом положении он не смог. Бедолага сделал попытку найти опору на ступеньке, но ноги не слушались, он стукнулся головой о балюстраду и снова грохнулся. При виде крови мать вцепилась зубами в свою ладонь. Отец бросился на улицу, не надев башмаков.

– Царь Небесный, Брацо! Тебе нельзя выходить на улицу босиком!

– Я не босиком, а в носках.

Схватив башмаки, мать кинулась вслед за ним.

Вдвоем они подняли Родё, который лежал, уставившись в небо.

– Родё, ты живой? – пискнул я.

Тот что-то промямлил, по-прежнему глядя неизвестно куда своими прозрачными глазами цвета адриатической волны.

– Он точно с Карпат, – бросил я отцу. – Как все славяне.

– Из Дюссельдорфа! В прошлом году он приехал из Дюссельдорфа, – вмешалась мать.

– Азра, не сбивай мальчишку с толку!

– Никого я с толку не сбиваю. Он был у брата в Дюссельдорфе, три недели работал там на стройке.

– И все… пропил! – заметил я. А мать согласно кивнула.

Когда его голова коснулась подушки, Родё мгновенно меня признал:

– Вы только посмотрите! Истинный Калем! Голубые глаза, мировая скорбь!

– Что он имеет в виду? – спросил я, хотя ответ меня совершенно не интересовал. Ведь он и сам его не знал!

Я уснул с ощущением, что у меня «голубые глаза и мировая скорбь». Наутро я застал мать у окна: она смотрела на дождь, который еще усилился.

Ночь Родё провел у нас, на диване в кухне. Проснувшись спозаранку, он, по своему обыкновению, принялся суетиться. Не от признательности: ему нравилось помогать другим, тогда ему удавалось забыться. Отец с интересом смотрел на раскиданные детали полностью разобранного Родё радиоприемника.

– Я все себе могу представить! – воскликнул Родё. – Но чтобы человеческий голос пересек океан и достиг моих ушей, разве это не чудо!

– Может, это благодаря небу?

– Небо передает сигнал.

– То есть небеса все могут? – спросил отец.

– Вот именно! – отвечал Родё.

Он заткнул кухонную раковину, наполнил ее водой и, вместо того чтобы потуже закрутить кран, оставил его капать.

Отец с матерью одновременно склонились над раковиной и стали смотреть на расходящиеся от капель круги.

– Вот так все и происходит, мои милые!

– Нет, а… ты что, видел?

– Что видел?

– Как распространяются волны.

– Что может быть проще, если небеса все могут!

– Прекрати болтать про небеса! Сигнал – это как капля, которую небо роняет в море! Вот и вся штука!

В приоткрытую дверь кухни виднелись стол, сервант, диван, а также оба кресла, усыпанные тысячей мелких деталей радиоприемника. С ловкостью фокусника Родё собрал их, соединил между собой и включил радио. Передавали новости: «…Сегодня, во время своего визита в Смедерево, товарищ Тито в очередной раз подчеркнул, что революция отличается от обычной жизни!..»

– Надо будет принести из мастерской новый конденсатор, этот скоро сдохнет… – пояснил Родё.

– Ну да. И если можешь, глянь еще вентилятор, – попросила мать. – Он скрипит…

– Конечно, моя дорогая. Если тебе что-то надо, всегда говори.

Когда вентилятор был починен, мать тут же придумала что-то еще:

– В телевизоре второй канал плоховато работает…

Перевернув телевизор, Родё мгновенно обнаружил неполадку:

– Заземление никуда не годится!

Он подхватил кабель: когда он держал его на весу, картинка была безупречной; когда отпускал, телевизор шумел, а изображение искажалось. С порога Родё, широко улыбаясь, повторил:

– Понадоблюсь – звоните!

– Договорились. Но в следующий раз приходи в нормальном виде!

– Передавайте привет голубым глазам и мировой скорби!

После ухода Родё я прошаркал в кухню, и мать, как всегда, повторила, что ей не нравится, как я хожу.

– Выпрямись и прекрати волочить ноги!

Приближались Олимпийские игры в Сараеве. Полным ходом шли приготовления. Только вот снега все не было… Все изумлялись: уже и Новый год прошел, а никакого снега!

Больше всего я любил понедельник. Уроки начинались только после обеда. В этот день по утрам я всегда высыпался, дома никого не было. Проснувшись, я закуривал отцовскую «Герцеговину», варил себе кофе и подолгу мечтательно смотрел в окно.

Дул холодный ветер, улица была пустынна. Неожиданно под тополем появился Родё. Абсолютно пьяный – похоже, со вчерашнего вечера. Покачиваясь на ветру, он что-то напевал и приплясывал, спотыкаясь на каждом шагу. Выйдя на улицу, я применил к нему технику помощи раненым, которая оказалась эффективной. Живо просунув голову ему под мышку, я потащил Родё к нам.

Перед нашей дверью он вдруг выпрямился, более или менее протрезвев, и собрался уходить.

– Дружочек, я пошел… Но если вам что-то понадобится… – падая, бормотал он.

Мне не хватало сил, чтобы втащить Родё в квартиру. К счастью, он, похоже, уснул. Для меня это было облегчением, потому что я уже опаздывал в школу.

Окончания последнего урока я дожидался, можно сказать, в стартовых колодках, как американский спортсмен Боб Бимон перед решающим прыжком. Вернувшись домой, я обнаружил Родё лежащим в коридоре. Пришедшая в мое отсутствие мать не сумела одна заволочь его внутрь.

Вдвоем это оказалось просто: я подхватил его под мышки, мать взяла за ноги – и Родё очутился на диване в кухне.

– Я каждые пять минут выходила посмотреть, живой ли он еще! Ладно, звоню в неотложку!

– Подожди-ка, я попробую один приемчик!

Двумя пальцами я плотно заткнул Родё нос, и он что-то пробурчал. Необходимость звонить в неотложку отпала: он был жив!

Вернулся с работы отец, возбужденный пресс-конференцией и несколько разгоряченный.

– Родё пришел?

– Там, в кухне. Он спит.

Отец пошел будить его. Потом, нахмуренный, вернулся к столу и потребовал от Родё, чтобы и тот немедленно явился.

– Представляете, – сообщил он между двумя кусками, – разразился настоящий скандал. Да еще и международный!

– Что произошло? – спросила мать.

– А ты садись вот сюда, – приказал отец Родё.

– Да, дружочек, что же произошло? – повторил Родё.

– Ты в курсе, что Сараево собирается принимать Олимпийские игры?

– Даже птички на ветках и те в курсе!

– А известно ли тебе, что в Сараеве не осталось ни одной свободной кровати?

– Откуда мне знать, дружочек? – отвечал Родё.

– Избили одного парня… Корреспондента Чешского агентства печати…

Мы вообще не понимали, о чем говорит отец.

– Родё, почему ты решил, что он бабник?

– Да ладно, это ж видно, дружочек! А я не слепой!

– И что ты ему сделал?

– «Какого черта ты забыл в моем доме»? – вот что я у него спросил. В ответ он залопотал что-то по-иностранному, тут я ему и вмазал! А моя женушка кинулась на меня! «Прекрати! – говорит. – Я сейчас все объясню!» «Ах ты, грязная тварь! Это я тебе сейчас объясню!» А тот: «Недоразумение». Ишь ты, недоразумение! А жена: «Он журналист!» – «Журналист? А вот мы сейчас посмотрим, какой он журналист!» И я залепил ему еще пару раз. И поделом! Эти люди брешут, как дышат! Парень неподвижно распластался на тахте… Жену-то я запер в ванной! А тот вроде как сознание потерял. Я его сунул башкой под кран, он очухался, ну, я и отправил его в неотложку. Ему было не важно: он слова не мог вымолвить. Еще немного – и не о чем было бы говорить.

– Ты совсем свихнулся!

– Чего?

– Но, Родё, из неотложки сообщат в полицию, а там узнают, где его так отделали. И полиция живо до тебя доберется! Твоя жена заявила им, что сдала комнату иностранцу, чтобы на заработанные деньги поменять линолеум в кухне!

– А ты, – улыбаясь, подхватила моя мать, – избиваешь смертным боем невинного, словно новорожденное дитя, парня, потому что тебе привиделось, будто он бабник!

Мне решительно становилось не по себе.

– Азра, в этом нет ничего смешного!

– Да нет, очень смешно! Парень приезжает на Олимпийские игры, преспокойно снимает комнату… а его избивааают!

– Это недоразумение!

– Это-то и забавно!

– А если его теперь посадят на два года, ты по-прежнему будешь считать, что это смешно? – возразил отец.

– Нет! – воскликнул я, разражаясь рыданиями. – Он не виноват! Что бы ты сказал, если бы, придя домой, обнаружил какого-то типа, пользующегося твоими зубочистками?

Я выскочил из квартиры и, усевшись на лестнице, расплакался.

После разговора отца с Родё, накануне открытия Олимпийских игр, крупными хлопьями пошел снег. Ветру не удавалось пригнуть тополиные ветки, и он совсем взбесился. Блоки, на которых крепились веревки для сушки белья, скрипели, и мне становилось совсем тошно.

Было ли тому причиной мое беспокойство за Родё, которого, по словам отца, вот-вот должны арестовать, но в какой-то момент мне показалось, что мой мир рухнул. В тот же миг со стороны военного госпиталя показался «тристач»[16], синий полицейский фургон. Я сразу перестал плакать и со всех ног бросился обратно в квартиру. Еще оставалось время, чтобы спрятать Родё в подвале.

Отец замер, обхватив голову обеими руками.

– Так что… – спросила мать, – как мы поступим?

– А если мы его спрячем…

– И речи быть не может!

– Но почему?

– Прятать преступника – это правонарушение.

«Ладно, – подумал я. – Придется действовать мне».

– Лучше всего, – предложил я, – чтобы он сам пошел и сдался полиции. Пока они за ним не приехали!

– По-твоему, дружочек, это могло бы стать смягчающим обстоятельством? – спросил Родё.

– Да! Непременно!

– Мировая скорбь, видишь, какой я осел! Ты ничему хорошему от меня не научишься.

Одному Богу известно, как мне в голову вдруг пришла мысль.

– Я провожу тебя в участок, – предложил я, внимательно следя через окно за приближением мигалки.

– Вот молодец! Браво! Способности моего сына анализировать!.. – обрадованно воскликнул отец.

– Я готов. Вы не станете на меня сердиться, а? Ну что, небесные очи, вперед?

Мы спустились по лестнице, и в подъезде, когда Родё уже собирался выйти, я потянул его за рукав:

– Не туда! Полиция!

Растерянный Родё побежал следом за мной в подвал. Я снял замок и впустил его.

– Не стоит этого делать, дружочек.

Я едва успел запереть дверь, как раздались шаги. Двое полицейских в форме и еще один в штатском позвонили к нам в квартиру. Я снял крышку с нашего чана с капустой, вытащил оттуда несколько кочанов и перебросил в наполовину пустую кадушку Гаврича, соседа. Родё залез в чан поверх капусты, я поставил крышку на место и ушел. Не знаю, что отец с матерью могли рассказать полицейским, но третий, в штатском, отправился осмотреться на местности.

– Стыд-то какой! Народ, славящийся по всему миру своим гостеприимством!

– Я то же самое ему говорила! Но, как хотите, он человек не злой…

– Не злой?! Что о нас подумают, когда узнают, что мы избиваем людей?

– Вот и я о том же…

Полицейские посветили фонариками по углам подъезда и спустились в подвал. Сидя на корточках возле двери, я с чердака внимательно следил за всем происходящим и с облегчением вздохнул, увидев, что они поднимаются.

– Как я вам уже сказал, он решил сам сдаться властям, – объяснял отец. – Удивительно, что вас не предупредили.

Я просидел на чердаке еще почти полчаса и только потом спустился в квартиру.

– Ну что, все в порядке? – спросил отец. – Он сдался в участок?

– Я проводил его до кинотеатра «Стутеска». Он кивнул мне и сказал: «До встречи у вас, дружочек».

– Хорошо бы, чтобы у него на плечах была голова, а не кочан капусты и все бы закончилось благополучно!

– Да, это уж точно!

Вечер прошел спокойно, но мать с отцом все не могли решиться лечь спать. А я ждал этого момента, чтобы отнести Родё в подвал чего-нибудь поесть. Отец продолжал смотреть телевизор, а мать – вязать мне новый свитер.

– Но, Азра, мне больше нравятся тонкие свитеры!

– У меня нет денег, чтобы их покупать… – И она вновь принялась за свое рукоделие.

Я прилагал все усилия, чтобы спровадить их и накормить Родё. Но тщетно.

«Родё должен двигаться», – подумал я, прежде чем предложить:

– Квашеной капустки… Эх, хорошо бы…

– Не пойду же я так поздно в подвал, сынок!

– Ладно, – поднимаясь, сказал отец. – Я схожу.

– Да нет… не стоит. У меня вроде живот болит…

– Тогда никакой капусты и никакого витамина С. Поставь себе градусник и марш в постель.

Я сразу послушался. Лежа под тяжелым одеялом, я не мог дождаться момента, когда родители пойдут спать. Но сон одолел меня раньше. Проснулся я в пять утра и сразу вскочил, в полной уверенности, что Родё умер от голода. Мать с беспокойством открыла глаза:

– Ты куда?

– В уборную. Живот болит.

В кухне, двигаясь, точно на видео в ускоренной перемотке, я схватил из холодильника все, что попалось под руку. Потом выскользнул из квартиры, перепрыгивая через ступеньки, сбежал вниз и, не спуская глаз с двери нашей квартиры, снял висячий замок. Освещая подвал карманным фонариком, я подошел к чану с капустой. Потом положил фонарик на узкий подоконник и поднял крышку:

– Родё, это я. Ты меня слышишь?

Никакого ответа. Меня охватила паника. Я один за другим вытащил из чана несколько кочанов капусты и очень скоро понял, что Родё удрал. Мне так нравилась мысль о том, чтобы кого-то спрятать, но мой план не удался.

– Алекса, ты где?

– Здесь.

– Ты чего там удумал?

– Да ничего. Просто решил подышать, живот болит.

Этой ночью я не только столкнулся с полной темнотой, но и впервые попытался что-то нарушить. Я хотел преступить красную черту, но у меня не получилось. Пришлось вернуться в постель.

Самое обычное утро. Отец разбудил меня, но я упросил его дать мне еще пять минут и закрыл глаза. По радио передавали новости:

«Вчера вечером, накануне открытия Олимпийских игр в Сараеве, трасса для бобслея была опробована довольно своеобразным способом. Два совершеннолетних гражданина, Милен Родё Калем, проживающий в квартале Горица, в Сараеве, и Деян Митрович, сторож трассы и уроженец общины Пале, поспорили относительно скорости, на которой боб преодолевает ледяную трассу. Позже мужчины решили заключить следующее пари: за бутылку ракии Родё спустится по трассе на полиэтиленовом пакете. Ударили по рукам… И сказано – сделано…»

Игроки в кости обнаружили полумертвого Родё с обожженной кожей и доставили в больницу. С этого момента ни мой отец, ни полиция не должны были уже беспокоиться о скандале, устроенном техником, чемпионом Югославии среди радиолюбителей.

Когда мы пришли в городскую больницу навестить его, Родё, забинтованный с головы до ног и совершенно неподвижный, посмотрел на нас и с превеликим трудом спросил:

– Дружья мои… вам сто-то нузно?

Пупок – врата души

«Ослиные годы» Бранко Чопича мне прислали из Белграда по почте. На упаковке стоял штамп главпочтамта Сараева и значился адрес: Алексе Калему, ул. Ябучице Авдо, д. 22. Это была первая посылка, которая пришла на мое имя. В пакет была вложена визитная карточка, на обратной стороне которой Ана Калем, директриса Института международных рабочих связей, написала: «Моему дорогому Алексе на его десятилетие. С днем рождения! Тетя Ана».

Этот подарок не доставил мне удовольствия. Я ушел в школу, преисполненный утренних опасений. Когда колокол возвестил начало большой перемены, я первым завладел взрослой уборной – она так называлась потому, что там курили. Сигареты с фильтром «LD» считались школьными, потому что продавались поштучно. Одной хватало на десятерых третьеклассников.

– Не так! – укоризненно сказал Цоро мальчику по фамилии Црни. – Смотри, вдыхать дым надо так глубоко, чтобы он дошел до самого кончика твоего мизинца на ноге!

С первого взгляда могло показаться, он объясняет, как курить, хотя на самом деле он пользовался этим, чтобы затягиваться чаще, чем подходила его очередь.

– У меня проблемы, – внезапно признался я. – Что мне делать?

– Это зависит… от того, в чем проблема.

– Меня хотят заставить читать книги… А я бы уж лучше в колонию загремел!

– Есть одно средство.

Я чуть не поперхнулся табачным дымом. Перемена, конечно, большая, но не сказать, чтобы на курение нам была отпущена целая вечность.

– Какое?

– Мой братан до конца года должен был прочесть «Красное и черное» Бальзака.

– Стендаля. Бальзак написал «Отца Горио».

– Если не заткнешься, сейчас схлопочешь.

– Но я почти уверен…

– Тебе так важно, что ли, знать, кто написал? Значит, братану в школе сказали: не прочтешь, мол, книжку, останешься в седьмом классе на второй год. Мать привязала его к стулу и пригрозила: «Глаз с тебя не спущу, пока не дочитаешь до конца! Даже если ты сдохнешь, пока будешь читать, а я ослепну, на тебя глядя, но ты его прочтешь, этого чертова мужика!»

– Какого мужика?

– Ну, этого… да Бальзака же! Тут Миралем принялся ныть: «Мам, ну за что?» Но она его отругала: «И ты еще спрашиваешь?! Твой бедный отец был носильщиком. Но ты не повторишь его судьбу! А иначе во что верить…» Так что она привязала его. Как следует!

– Да ладно… И чем?

– Шнуром от утюга! А меня послала в библиотеку за книгой. Я уже собирался бежать, но Миралем знаком подозвал меня и сунул мне в руку записку: «Сходи к мяснику Расиму. Попроси сто пятьдесят ломтиков тонко нарезанного вяленого мяса». Я пошел в библиотеку, а потом к мяснику. Расим нарезал все прозрачными лепестками, чтобы проложить между книжными страницами и подкрепляться. Вечером мать уселась на диван против Миралема с полным кофейником кофе и больше не спускала с моего братца глаз. А он пялился на вяленое мясо, будто читает, и, когда ему хотелось съесть кусочек, придвигал к себе книгу, якобы чтобы перевернуть страницу Бальзака, и вытягивал оттуда прозрачный ломтик. Сто пятьдесят ломтиков – это как раз книга в триста страниц! А мать-то думала, что он все прочел!

Из-за «Ослиных годов» вся наша семья впала в крайнее возбуждение. Вместо того чтобы заниматься важными делами, отец с матерью принялись составлять список шедевров мировой литературы, которые я не читал.

– Мам, а что, если не читать, можно умереть?

Это был первый серьезный вопрос, который я задал матери. Она загадочно улыбнулась и усадила меня на стул. Я испугался, что она одобряет метод матери Цоро и решила взять на вооружение технику связывания.

Если так, то мне не удастся повторить трюк Миралема… Я ненавижу вяленое мясо! Мой желудок бунтует, стоит мне только представить себе сало или жир. Однако у моей матери была своя стратегия.

– Ты только взгляни, какие они умные, – говорила она, поглаживая нарядные корешки. – Достаточно прочесть одну, и непременно узнаешь новое слово. Слыхал о таком правиле?

Проблема обогащения словарного запаса меня вообще не колыхала. Мать показала мне «Виннету» Карла Мая, «Отряд Перо Крвжица» и «Поезд в снегу» Мато Ловрака[17]. Вся эта суета вокруг чтения меня бесила. Я прямо кипел. Моя тетя была знакома с Бранко Чопичем, что мне особенно не нравилось.

– Лучше бы она была знакома с Асимом Ферхатовичем![18] Тогда я мог бы бесплатно ходить на матчи футбольного клуба «Сараево»!

– Твоя тетя революционерка, Алекса! Тебе не следует говорить такие вещи! Ты не должен проявлять такую ограниченность!

– Что?! Это Хасе ты считаешь ограниченным?

Во мне все бурлило. Я готов был взорваться, если бы при мне кто-то осмелился оскорбить футболиста, который в одиночку разгромил загребский «Динамо» на их поле! Три – один!

– Я не имею ничего против твоего Ферхатовича, сынок, но у тебя оба дедушки – ответственные работники, и ты не можешь не любить книгу!

– Ну и что? Я не обязан из-за этого перестать играть в футбол! Дожить до такого ужаса вам не грозит!

Я все больше распалялся, как огонь на ветру, и тут моя мать вдруг взялась за утюг.

– О нет! – завопил я. – Ведь ты же не собираешься связать меня шнуром?!

– С чего ты взял, что я тебя свяжу? – разволновалась мать. – Что с тобой, совсем спятил?

Психологическое давление не возымело никакого эффекта, меня по-прежнему не тянуло читать что-нибудь, кроме футбольных сводок в «Вечерних новостях». В знак протеста я заинтересовался еще и теми, которые касались второго, третьего и даже четвертого дивизиона. На тумбочке возле моей кровати высилась стопка книг, которые предстояло прочесть в первую очередь. Теперь отец убедился: сделать из меня интеллигентного человека не удастся…

– Если он упрется, ничего не поделаешь… Пускай играет, у него вся жизнь впереди. Может, в один прекрасный день опомнится!

Эти слова проникли в мой сон. Едва мать подоткнула вокруг меня шерстяное одеяло, как я провалился в мучительное видение: передо мной возникла гигантская раковина размером с бассейн турецких бань в районе башни Барчаршия. В раковине плавала мочалка. Издали я увидел приближающегося незнакомца; надо было вынуть мочалку, заткнувшую сливное отверстие. Из крана текла вода; она переливалась через край и затопляла мне голову. Я очнулся в полном сознании, но не мог пошевелить ни рукой ни ногой. Проснувшись посреди ночи и плавая в собственном поту, как сказал бы наш сосед Звиждич, я заорал.

– Что случилось, малыш? – спросила мать. – Почему твое сердечко так испуганно бьется?

Как объяснить ей, что меня сильно потрясли слова отца?

– Пожалуйста, скажи Брацо, чтобы оставил меня в покое! – всхлипывал я в объятиях матери, прижавшей меня к груди, чтобы успокоить.

– Ну что ты, Алекса, он желает тебе только добра!