Профессия – киллер Пучков Лев
Спи, Грек. Тебя все равно бы укокошили. Может быть лишь чуть позднее. Тебя очень многие не любили за своенравность и злобную сущность, судя по тому, что я слышал. Вот так.
Судьба – загадка. Ты почти всемогущ, у тебя все есть, что пожелаешь, в руках твоих сосредоточена большая сила и власть, которая ставит тебя над законом. Ты распоряжаешься жизнями других только потому, что тебе так выгодно.
Но вот в четко отлаженную и бесперебойно работающую систему просачивается одна маленькая случайность. Малю-ю-ю-юсенькая…
Вовремя проснулся один умелый парень, который, кроме всего прочего, хорошо ориентируется в темноте. Потом к этой малюсенькой случайности прилепляется еще одна такая же: радиостанция, которой пользуются раз в год, но именно этот раз вдруг становится важным, роковым. Однако могли ведь не услышать и не узнать о ловушке на дороге, но – совершенно случайное совпадение частот…
Камешек, брошенный тобой на горной круче, катится вниз, обратно, увлекая за собой другие мелкие камешки и создавая таким образом камнепад, который внезапно убивает тебя…
Минут через пятнадцать мы свернули на диабаз и вскоре уже наслаждались ездой по кочкам пустыря, подбираясь к краю оврага.
Прибыли на место. Некоторое время рассматривали предложенный Серегой овраг и остались довольны. Я, например, не предполагал, что у нас в городе, вернее, в пригороде существует хорошо замаскированная свалка в здоровенной природной ямине, в которую свозили всякую гадость черт знает сколько лет и будут свозить, наверное, еще пару столетий. Со дна оврага вверх поднималась нестерпимая вонь.
– А куда санэпидемнадзор смотрит? – Славик поморщил нос. – Ведь тут же просто рассадник… Да и грунтовые воды – того…
Оставив без внимания замечание руководителя операции, мы с Серегой, стараясь дышать как можно меньше, начали извлекать из багажника трупы. Вскоре Славик к нам подключился, и мы, изрядно помучившись, рассадили жмуриков в салоне.
Затем Славик перестраховался, как я подумал: снял свою тенниску и тщательно протер те места в салоне и на машине вообще, где, по его мнению, могли остаться наши пальчики.
А после этого он отмочил такую штуку, какую я видел в каком-то боевике: свернул тенниску трубочкой, вымочил ее в бензине и оставил в горловине бензобака, на треть вытащив наружу.
После этого мы с Серегой толкали «Волгу» к краю обрыва, а Славик шел рядом с зажигалкой в руке и считал.
Когда передние колеса, что называется, зависли над пропастью, Славик дал команду:
– Навались!
Мы поднатужились, машина на секунду застопорилась, уцепившись днищем за край, не хотела туда, в вонючую яму, потом все же рухнула вниз. В самый последний момент Славик успел поджечь свою тенниску.
«Волга» с бывшими врагами еще неслась по склону – глубокий был овражек, когда лопнул-рванул бензобак, и машину мгновенно охватило яркое пламя. Ну и зрелище, я вам скажу!
– Извините, мужики, что так получилось, – вполне искренне произнес Серега, наблюдая пожар на дне зловонного оврага.
Минут через сорок без особых приключений, если не считать суматошного лая, который почему-то подняли при нашем появлении на улице обычно спокойные собаки частного сектора, мы прибыли домой.
Нас напряженно ждали. Шеф расхаживал по холлу из угла в угол, как Ильич перед бегством в Финляндию, а телохранители, чтобы чем-то себя занять, замазывали в моей комнате следы недавнего побоища. Они благополучно захоронили в лесу трупы киллеров и без помех вернулись обратно.
Немного посидев, мы крепко вмазали. Я засадил один за другим два стакана водки, не закусывая, потом вдруг вспомнил, спросил у Славика:
– А что, был среди троих киллеров тот самый Тимур?
Славик пожал плечами.
– По-моему, нет, наверное, не было.
Ага, я так и думал, что Тимур – это миф. К моему Тимуру он никакого отношения не имеет. Я встал из кресла и, не дождавшись, когда совсем свалит с ног, резко проследовал в ванную – ха-ха, я первый!
Еле-еле домывшись, я с трудом закрутил кран, даже не потрудился прикрыться полотенцем и так и отправился голый к себе в комнату, лишенную ковра и со свежими пятнами шпаклевки на стенах. там я рухнул на кровать и начал проваливаться в сон. Вот последние в ту ночь мысли:
«Мы уложили семь человек плюс Ходжа, которого убрал Грек… Восемь трупов… Из них четверых убил я лично – насчет пятого сомневаюсь… Тимур… Сказки это, сплетни… Кому-то выгодно… Да, они, конечно, плохие – сволочи они, преступники. Но убил я их не на войне, не при разоружении или захвате… А убил для того, чтобы мой шеф мог и дальше процветать… а до этого убил Берковича. Он тоже сволочь, отмывала… И тоже не на войне, а ради благополучия Дона, хотя тот и не просил… да я просто самый обыкновенный убийца… Нет, не обыкновенный… Спать.»
Глава 15
Может ли присниться что-нибудь хорошее, если ложишься на рассвете, да еще хлопнув перед «залеганием» два стакана водки?
Мне опять приснился Тимур. Только в этот раз я убегал от него по здоровенной круче осыпающейся гальки, а он стоял внизу, совсем рядом, и целился в меня, держа на плече гранатомет. Галька осыпалась, я скатывался вниз, к Тимуру, а он ухмылялся и целился мне точно между лопаток. Я старался двигаться быстрее, но все получалось медленно и вяло…
Потом вдруг оказалось, что Тимур стоит на самом верху кучи, а я изо всех сил стараюсь вскарабкаться наверх, чтобы достать его, но не получается: я падаю, опять поднимаюсь и ползу. Что-то мешает, кто-то тянет меня за плечо липкой холодной рукой. Я оглядываюсь…
Это Грек, с волосяными рогами и окровавленным теменем, жутко скалится и тащит меня за плечо вниз, в вонючую беспросветную мглу… Хочется кричать – и не получается: зубы свело. Только мычание вырывается наружу из груди…
Я проснулся в холодном поту и с бешено колотящимся сердцем. За плечо меня теребил Славик – свежий, выбритый и пахнущий хорошим одеколоном.
– Вставай. Уже двадцать минут девятого! У тебя есть полчаса, чтобы привести себя в порядок и позавтракать…
– Какого х…я?! – возмутился я. – Буду спать, пока не высплюсь! Ведь полшестого спать лег! Я чо вам, лошадь?
– Дон сказал, чтобы все без опоздания прибыли в офис. И выглядели свежими и бодренькими! – объяснил Славик и тут же покинул комнату, не желая, видимо, принимать дальнейшего участия в грозивших затянуться дебатах.
Ууууу!!! Твою мать! Свежими и бодренькими… Я сел на кровати и схватился за голову. У Чейза и других крутых мастеров детективного жанра сплошь и рядом утро какого-нибудь сыщика или иного главного героя начинается с ужасной головной боли, тошноты и нежелания открывать глаза после недурственно проведенной ночи.
Я обычно пропускал эти описания мимо ушей, вернее, оставляя без внимания. Ну зачем это? Встал себе и встал. Подумаешь, головка бо-бо. Иди прими душ и проводи расследование, раз так много внимания уделяют его описанию.
Если хотите понять, каково мне было в то утро, можете – в зависимости от степени занятости и привычек – либо взять несколько зарубежных детективов (только желательно в качественном переводе: отыщите в них все описания пробуждений главных героев и обобщите), либо отправиться на городскую свалку, погулять там пару часиков после полуночи, затем с часовой экскурсией заглянуть в городской морг и посидеть там рядом с кадаврами, а напоследок выпить бутылку водки, не закусывая, и вот тогда завалиться поспать, упросив предварительно ваших домашних, чтобы непременно разбудили через два с половиной часа.
А после пробуждения настройте себя на то, что вам придется в хорошем темпе решить всю первую главу книги Стива Барра «Россыпи головомок», не заглядывая в ответы, и уложиться до обеда, поскольку после обеда будет черт знает что…
Хм… Да. Я принял контрастный душ. Разминаться смертельно не хотелось: болели ноги и спина. Потом побрился и выпил кофе на пустой кухне – больше ничего организм принимать не желал.
Затем я заглянул в холл, где уже скучали все наши, и сообщил Дону, что мне нечего надеть, поскольку все мои шмотки после вчерашнего необходимо сдать в утиль. Более они ни для чего не годились. Сообщая это шефу, я надеялся, что из-за столь веской причины меня оставят а покое и можно будет отправляться спать.
Дон, однако, сделал жест рукой, как бы представляя присутствующих. Я внимательно поглядел и обнаружил, что все они одеты в его вещи. Причем если на Славике с Сергегой шмотки сидели нормально, наши шкафчики выглядели очень потешно – как подстреленные.
– Посмотри себе чего-нибудь в гардеробе, – распорядился шеф. – Потом все переоденетесь, сейчас некогда…
Я пожал плечами, забрался в гардероб и отыскал себе шмотки – благо не богатырь.
Потом я ощутил острую жажду. Направился на кухню, бросив ожидающим в холле, что сей секунд к ним присоединюсь, и, обнаружив в холодильнике литровую коробку апельсинового напитка, выдул с пол-литра на едином дыхании, рискуя застудить горло.
И вдруг почувствовал, что снова пьян! «Вот это да! Приплыли!» – сказал я себе, глуповато улыбаясь, и направился в холл, наконец-то присоединившись ко всей честной компании.
Оглядев присутствующих, Дон кивнул Славику – мол, давай.
Славик был краток.
– В общем-то, все нормально. – Он пожевал губами и уставился куда-то вбок. – Близкое окружение Грека, естественно, попытается установить причину его смерти… Это понятно. Мы все сделали как надо – никаких зацепов. Есть нюансы. – Он обвел всех взглядом и насупился. – Едва группировку возглавит кто-то из апологетов Грека, мы имеем почти стопроцентную гарантию продолжения войны. Сами понимаете. А захочет кто-то чужой прибрать к рукам, будет непродолжительная борьба, которая нас не касается. В общем, нам остается надеяться на благоприятный исход. Скорее всего так и будет. Но придется некоторое время находиться в состоянии повышенной боеготовности – до полного прояснения ситуации.
– Давай по делу, – досадливо поморщившись, перебил оратора Дон. – Все прекрасно знают, какова обстановка, и без дополнительных лекций.
Славик смущенно откашлялся.
– Так вот… В общем, все сидящие должны внушить себе: ночью все спали, очень крепко спали и абсолютно ничего не было. Ни-че-го! Понятно? Ни жене, ни попу на исповеди. Я думаю, нет необходимости детализировать возможные последствия чьей-то случайной обмолвки.
Все согласно покивали головами. Чего уж тут объяснять? Проболтаешься – сам пропадешь и подставишь остальных.
– Последнее… – Славик встал и впился взглядом в телохранителей. – Вы, пацаны, никого не убили… Только спрятали трупы. Но! – Он поднял вверх указательный палец. – Если кому из вас в голову вдруг придет шальная мыслишка о том, что можно заработать, продав информацию людям Грека или кому-нибудь еще…
Тут Славик сделал паузу и спокойно выслушал возмущенные выступления парней на тему «За кого ты меня принимаешь», после чего продолжил:
– Я вам просто советую: подумайте о своих семьях. Предателей презирают обе стороны… Не думаю, что кому-то из вас после этого удастся некоторое время прожить… И еще. События этой ночи ничего не меняют в наших отношениях. Я уволю любого, кто как-то попытается давить на меня или, упаси бог, на шефа, ссылаясь на…
– Ну все, все! – не выдержал Дон, замахал руками и постучал по часам указательным пальцем. – Совещание закончено. Сейчас едем в офис, и каждый занимается своим делом – создает впечатление полной беспечности и приятной неосведомленности. Каждому участнику ночных событий… – Дон обвел всех указательным пальцем и довершил безразличным тоном: – Я даю премию – двадцать тысяч баксов. Не много, но зато от всей души.
Все расплылись в улыбке – вполне искренне. Только Славик остался хмурым.
– Эммануилу Всеволодовичу я премию не даю, – как нечто само собой разумеющееся добавил шеф. – Он мой личный секретарь и компаньон, можно сказать, так что лично заинтересован и так далее…
Я аж зубами лязгнул от неожиданности. Захотелось вскочить и крикнуть что-нибудь типа: «Раз…бывайтесь сами!» – и уйти навсегда. Компаньон, бляха-муха! Надо же, а!
Если бы я не проснулся, тебя, шеф, уже бы распорол тупым резаком вечно пьяный патологоанатом… Впрочем, меня разрезали бы сразу после Дона. Я сдержался и скромно опустил глаза.
Дон прав: я лично заинтересован. А еще я должен помнить, что меня подобрали и вернули к жизни, дают существовать в свое удовольствие и не особо обременяют служебными обязанностями, в то время как каждый из парней, которым свалилось по двадцать тысяч баксов, имеет семью, должен эту семью кормить и в любой момент пребывать в готовности подставить свой лоб под пулю – ради безопасности хозяина. А еще каждого из них Серега или Славик могут в один момент выкинуть вон, если унюхают на работе запах спиртного или обнаружат какое-нибудь нарушение условий контракта. И самого Серегу или Славика так же тривиально может выкинуть Дон – если будет веский повод.
А вот я могу ужраться до потери сознания прямо в офисе, прибить телохранителей на виду всего ресторана, нагрубить хозяину и трахнуть его секретаршу у дверей его кабинета – и меня не выкинут. Опробовано уже. Ладно…
– Не думаю, что выдача на руки такой суммы останется незамеченной, – усомнился Славик. – Об этом сразу станет известно: жены будут что-то покупать, поделятся радостью с соседками… Через пару дней весь город будет знать, что люди из охраны Ченкветадзе получили по круглой сумме – те самые, кто дежурил у хозяина дома в ночь, когда завалили Грека… В том, что его скоро найдут и определят время гибели, я не сомневаюсь…
– Машина сгорела, – возразил я. – Там не по чему будет определять.
– Определят. – Славик уверенно потыкал в мою сторону растопыренной пятерней, как бы загоняя мое некстати возникшее мнение обратно. – Обязательно определят.
– А кто сказал, что сумма будет выдана на руки? – Дон усмехнулся. – Это всего лишь дело техники. Я полагаю, что всех устроит счет на предъявителя…
– Ну, если так… – Славик неопределенно пожал плечами.
– Да, именно так, – подытожил шеф и скомандовал: – Все. Поехали.
До обеда я дремал в своем кабинете, в промежутках между забытьем терзаясь вопросами: когда найдут Грека? Хорошо ли телохранители спрятали трупы? Что там с моим стволом, который забрал Славик? Как-то оно вообще обернется и как себя вести, если вдруг все станет известно?
За это время в офисе ничего интересного не случилось. Все занимались своими делами. Стоял обычный рабочий шум. Приходили какие-то посетители – через приоткрытую по обыкновению дверь я наблюдал за ними. Из криминалов никто не появлялся.
В 13.00 мы втроем – Слава, Дон и я, – как обычно, спустились в подвал пообедать. Я позволил себе пятьдесят граммов коньяка, изучающе посмотрев на Дона, – он не отреагировал, был в раздумье.
Да, шеф, тебе есть о чем подумать. Последняя неделя была богата событиями. Как интересно, что все взаимосвязано: в большом городе умирает вроде бы своей смертью один человечек – банкир. И тут же происходит перераспределение сил и средств, страшная сумятица, разборки. Появляются приезжие киллеры, трупы…
Я вздохнул: что-то еще будет… дон задумчиво посмотрел на меня. Не скажу, чтобы в его глазах, под которыми залегла тень бессонных ночей, я угадал смятение, но тревога была…
Я ободряюще покивал головой. Дон ухмыльнулся: мол, что ты знаешь о жизни, мальчишка? Знаю я, Дон, знаю. Я тебя не выдам. Твой я. Ты только смотри сам меня не выдай…
Внезапно мысли перескочили на загадочную организацию, которая походя меня вербанула после ликвидации Берковича. Интересно, а не ведут ли они меня по-прежнему? От тех, кто на отличной технике профессионально снимает убийство, о подготовке которого никто не знает, можно всего ожидать. Хотя, даже если и ведут, вряд ли мое положение от этого усугубится: я так и так ими повязан.
Они что, подобно Аргусу, всегда все видят? Как бы они следили за мной? Поставить на прослушивание усадьбу Дона? Насколько я понимаю, это тяжелый и небезопасный труд.
Одиночку, который заинтересовал эту организацию, вполне можно проследить, можно аналитическим путем вычислить его намерения и действия по отношению к определенному субъекту – благо он в течение двух недель этим субъектом усиленно интересовался. Можно установить за ним наблюдение в определенном районе. Наконец, в нужном районе включить видеокамеру…
А вот предположить, что события одной тихой ночи вдруг помчатся по неустойчивому сценарию, следующую страницу которого никто из участников не знает, – тут уж извините…
И все же – это какие мозги надо иметь, чтобы до всего этого додуматься! И какую мощную спину! Ведь даже не угрожали: дескать, если что, мы тебя того… Просто поставили перед фактами, и думай сам.
Думал я. Очень долго думал. Похоже, влип ужасно. Интересно, вот Славик, он тоже личность неординарная: прекрасный аналитик, отменный стрелок, как рыба в воде чувствует себя в неординарной ситуации, работал в ГБ. Не пашет ли он на них, случаем? Где они взяли подробную информацию обо мне? И вообще, КГБ в прошлом – страшная машина. Может, отголосок? Черт его знает! Чего только от недосыпа в голову не лезет…
После обеда Славик куда-то исчез и через час с небольшим заявился в мой кабинет.
– Держи, мой френд. – Он протянул мне мой пистолет, который достал из небольшого кейса.
Я растерянно взглянул на Славика:
– А ты его не…
– Ты посмотри внимательно. – Славик был невозмутим.
Я пожал плечами и покрутил в руках пистолет. Да, это была все та же «беретта» – номер, который значится в моем удостоверении на право ношения оружия. Это был мой ствол.
Но он был совершенно новый! Даю голову на отсечение – это был не мой пистолет! Он еще хранил запах смазки. Любой военный сразу отличит оружие, уже побывавшее в руках и послужившее – пусть непродолжительное время, – от того, которое только что извлекли из ящика, где оно хранилось, завернутое в промасленную бумагу.
Я выщелкнул магазин с патронами, отвел затвор, осмотрел ствол на просвет, даже понюхал его. Из этого оружия никогда не стреляли – даже на испытательном стенде, как мне думается.
– Не понял, – помотал я головой. – Это… Это как, а?
– Не бери в голову, – посоветовал Славик, усаживаясь в кресло напротив моего стола и доставая сигареты. – будешь?
– Давай! – разрешил я себе соблазниться и с удовольствием затянулся «кэмелиной». – А мой?
– Забудь о нем. Его уже нет в природе. – Славик сделал указательным пальцем левой руки вниз. – Вот он, твой.
– А стволы этих… ну, гостей-то?
– Их тоже нет. Тоже забудь. – жест повторился.
– А как же номер? – даже если вглядываться очень внимательно, признаков того, что номер перебивали, не было. Я повидал такое оружие, отнятое у боевиков, – с выдолбленными на затертом старом номере и перебитыми цифрами.
– Ну, это дело техники. – Славик развел руками. – Я же сказал, это не твои трудности. Забудь.
– Ага, – с легкостью согласился я и положил пистолет в сейф, решив больше Дону его не отдавать: время суровое.
– Да, кстати, – Славик, очевидно, не желал ограничиваться одним сюрпризом и достал из кармана рубашки вчетверо сложенный стандартный лист. – это по поводу того вахлака, из-за которого вся каша заварилась. Если только тебя это интересует. – И протянул лист мне.
Я глянул на начальника охраны. Лицо спокойное, глаза лениво смотрят, не искрятся… Развернув бумажку, я прочитал: «Постановление о прекращении уголовного дела». Далее сообщалось, что следователь такой-то, рассмотрев обстоятельства гибели М. И. Берковича, установил, что причиной гибели… тэ-тэ-тэ… тэ-тэ-тэ… Ну, что товарищ в темноте не разглядел, упал и смертельно ушибся. В общем, за отсутствием состава преступления…
Пару раз глотнув, я урегулировал химические реакции, внезапно вдруг ускорившиеся, и спросил, лениво так, не спеша:
– Сам, что ли, помер?
– Ага, сам, – подтвердил Славик и потер ладони, как это делал Дон. – А сколько было кипежа! Да еще неизвестно, сколько будем раз…бываться с грековским хозяйством…
– Слава… А ты случаем НЕ РАБОТАЕШЬ НА ОРГАНИЗАЦИЮ? – я давно готовил этот вопрос и, задавая его, очень внимательно следил за лицом шефа охраны… Вазомоторы, к сожалению, ничего не дали: то ли профессиональная выучка, то ли я действительно напрасно опасался…
– Ты имеешь в виду ФСК? – Славик приподнял правую бровь – этак недовольно, будто его обвинили в том, что он в столовой спер у соседа из тарелки сосиску, а в действительности он не пер.
– Не, я имею в виду Организацию.
– А какую организацию ты имеешь в виду?
И мы оба ухмыльнулись. Получилось почти как у одесситов.
– Объединенных Наций, – добавил я, стараясь загладить возможные впечатления от странного вопроса.
Да, хитрый лис этот Славик. Вон как все ловко провернул. И ствол пристроил, и бумажку нужную достал…
– Ну, Бак, не дуркуй. – Славик мудро закатил глаза. – Если у тебя за плечами многолетний опыт работы в органах, значит, сохранились кое-какие связи. А если в кармане шуршит, можно достать любую бумажку. Любую. А это просто копия. Вот так.
Славик отобрал у меня листок, чиркнул зажигалкой, и через несколько секунд от постановления остался лишь черный пепел, который рассыпался среди других скомканных бумаг, накопившихся в мусорнице.
Никто из соседних боевиков «бригаду» Грека под крыло не взял. Они сами неплохо разбирались внутри и, по оперативным данным, особо не скорбели по «безвременно ушедшему».
Правда, чего-то там у них пошло наперекосяк, поскольку через двое суток после той сумасшедшей ночи, богатой трупами, мы имели возможность из уст симпатичной дамы, читавшей криминальную хронику, услышать сообщение о маленькой скромной «разборке в одном из цехов стекольного завода на территории Вознесеновки, произошедшей сегодня утром», в ходе которой возникло всего-навсего восемь трупов…
– Ну вот, и добили Грековых адептов, – театрально закатил глаза Славик. – Царствие небесное…
Мы как раз в это время обедали в подвале и между делом таращились в ящик. Я сообщение воспринял совершенно равнодушно, поскольку не знал, в чью пользу решилась ситуация, и, как мне казалось, еще рано было делать выводы.
Дон перестал жевать, уставился куда-то в угол и забарабанил пальцами по столу, отбивая три четверти. Чуть позже шеф стал мурлыкать под нос «Вальс-фантазию», и мы со Славиком переглянулись: что-то замышляет старик.
Через минуту Дон откашлялся и объявил:
– Вот что, орлята… Если только я не ошибаюсь, очень возможно, что сегодня вы будете ночевать у себя дома… Мммм, да… Может быть. Или все мы поимеем большущие неприятности. – И, пожелав нам приятного аппетита, отправился к себе, сославшись на занятость.
Мы со Славиком коротко обсудили это высказывание. Обещание неприятностей проигнорировали – и так было уже неприятностей выше крыши. А вот насчет перспективы оказаться наконец дома искренне порадовались.
Славик хотел вернуться в лоно семьи – это приятно, у него довольно молодая и пригожая жена и двое пацанов-погодков – то ли в пятом-шестом, то ли в шестом-седьмом классе.
А я уже больше недели не виделся с Милкой и ужасно соскучился. Кроме того, перед разборкой (точнее, перед осадой) я потратил две недели на разработку Берковича и в течение этих двух недель встречался с ней всего три раза. Она стала нервничать, подозревала, что я завел себе левостороннюю. И хотя я ежедневно звонил ей из офиса, но, сами понимаете: одно дело – звонки, совсем другое – живой человек, упругий, нежный и любимый…
И как только я хорошенько представил себе этого любимого человека, мне стало невмоготу. В пору все бросить к чертям собачьим, ловить мотор и стремглав лететь…
Ах ты, черт побери! Покорно прошу меня извинить. Совсем забыл рассказать о важнейшей стороне своего существования. Хотя какая в принципе разница, в какой главе об этом вам поведать? Ну да, у меня роман с Милкой, экс-секретаршей шефа…
Как я уже говорил, буквально через два дня после бурной сцены на ковре приемной Дон перевел Милку работать бухгалтером в одно из отделений фирмы на периферии, назвав это перемещение временным, необходимым по ряду причин. Но время шло, новая секретарша, по-видимому, Дона вполне устраивала, и все оставалось на своих местах.
До апреля события текли своим чередом, я часто вспоминал про наш спонтанный коитус в не совсем соответствующих условиях, но без особого порыва. Знаете же, как бывает. С глаз долой – из сердца вон. Нет объекта вожделения, и вожделение постепенно сходит на нет.
В первую субботу апреля я гулял с баксами в кармане по Центральному рынку – искал многоступенчатый фильтр для очистки воды.
И увидел ее.
Она купила какую-то мелочь и пошла к выходу. Многочисленные торгаши-кавказцы провожали ее восхищенными взглядами, цокали и качали головами. Знаете, наверное, как реагируют эти пришельцы на наших девушек.
Я на некоторое время застрял в проходе – впал в ступор, затем получил пару увесистых тычков от бабки с авоськами, которой перекрыл трассу, и, как зомби с введенной программой, увязался за Милкой, стараясь не сокращать дистанцию, пока она не села в троллейбус, который тут же задраил двери и поехал по маршруту.
Лихорадочно метнувшись туда-сюда, я заарканил частника и три квартала следовал за троллейбусом, пока она не сошла. Затем сунул опешившему водиле десять баксов и опять пошлепал за объектом наблюдения, держась на почтительном удалении.
Когда она вошла в подъезд кирпичной пятиэтажки, я некоторое время стоял за углом, пребывая в нерешительности относительно дальнейших действий, затем озарился и пошел к ребятишкам, игравшим во дворе в «налет милиции на притон».
После непродолжительных дебатов юные менты сообщили мне, что Мила Васильева живет в двенадцатой квартире в первом блоке на третьем этаже. «Во-о-он видишь балкон?» – «Вижу, спасибо». – «А тебе это зачем надо?» – «Да так, я это… ну из жэка я, а она, ну это… в общем, долго за квартиру не платит». – «А если из жэка ты, то почему сам не знаешь, где живет Мила?» – «Ну как вам объяснить… Ну и зануды вы, дети! Все, пока, некогда мне тут с вами лясы точить…»
Я зашел в соседний двор, потоптался немного и присел на лавку у первого же подъезда.
Сердце от чего-то защемило, захотелось курить… Попытался разобраться в чувствах. Черт подери! Ведь давно уже было это. И было всего с минуту – не более…
Вызвал в памяти эпизод двухмесячной давности – с кидалами. Там ведь было практически то же самое: раз – на тахту, минута интенсивных фрикций – готово… И тоже девчонка была ничего себе – а как иначе? На дурнушку приличный клиент не клюнет. Попытался вспомнить лицо «приманки» – не получилось. Я ее совсем забыл. И воспоминание об этом эпизоде в душе ничего не вызвало – разве что слабенькое удовлетворение от того факта, что качественно слепил тех двух амбалов. Не более…
Милка… Почти четыре месяца прошло. Мы были знакомы всего пять дней, и то: здрасьте – здрасьте, как поживаете. А потом – трах и привет, пишите письма. И всего-то… Но почему так мучительно ноет в груди?
Забыв о многоступенчатом фильтре, я выбрался из дворов, поймал такси и отправился домой, где до наступления темноты бездумно шатался из комнаты в комнату, принимаясь за какое-нибудь дело и тут же бросая его.
А когда стемнело, я привел себя в порядок, оделся поприличнее… и поехал.
Было уже 20.00, когда я наконец обнаружил открытый цветочный киоск, где в вазонах торчали одни розы, которых купил целую охапку по цене пятнадцать штук за штуку, совершенно не торгуясь, чем привел продавщицу в полное замешательство.
Затем я добрался до желанного дома и, затаившись на противоположной стороне двора, с полчаса наблюдал за окнами, а которые указали днем дотошные ребятишки.
Никакого движения не наблюдалось. Не мелькали тени, звуки подозрительные не доносились. Похоже, что Милка одна.
Спустя пять минут я переминался с ноги на ногу на площадке третьего этажа, напротив обитой коричневым дерматином двери квартиры номер двенадцать, на которой не было глазка. Я не решался нажать на кнопку звонка.
Потоптавшись минуты три, сообразил, что рискую попасть в дурацкое положение: на остальных трех дверях глазки имелись. Кинув в последний раз нерешительный взгляд на заветную дверь, я бросил цветы на лестницу и спустился вниз.
Выкурил у подъезда две сигареты. Постоял еще минут пятнадцать и убрался восвояси. Когда почти покинул территорию двора, угораздило сцепиться с двумя подростками (взрослого роста), которые грубо попросили закурить и тут же получили в репу без всяких предисловий. Они, конечно, ни при чем – я потом об этом жалел.
Поймав такси, я благополучно добрался до дома, где немедля ужрался, как последняя свинья, выдув семьсотпятидесятиграммовую бутылку «Распутина», который подмигивает. А потом валялся в зале на диване и плакал навзрыд пьяными слезами, бранился вслух и громко кричал что-то непотребное про женщин – благо у меня отдельный дом.
Да, вот так. У Милкиной двери я вдруг вспомнил, что она была проституткой. И не где-нибудь, а в Баку. Это значит, что ее во всех ракурсах жарили черные – наглые, потные, с бабками в заднем кармане штанов, не до конца застегнутых из-за больших животов. Десятки, может быть, сотни пузатых…
Еще возле ее подъезда я вспомнил свою жену и армянина-хахаля. У меня опять заболело все внутри, захотелось отловить кого-нибудь из этой публики и собственноручно удавить…
Вот почему я нажрался как свинья и жаловался сам себе на судьбу, которая не щадит меня. Ну почему такая несправедливость? Почему женщина, о которой только и хочется думать, только о ней одной, в прошлом, оказывается, была проституткой?
А еще я, будучи уже наполовину пьяным, вспомнил холодный и презрительный взгляд Дона, когда он сообщил мне о том, откуда он Милку взял в фирму, и его безжалостные слова: «…Сможешь ли ты забыть тех мужиков, которые ее того, а?!» – и это меня совсем добило…
Мучения мои продолжались почти месяц. Я предпринял некоторые шаги в преодолении своего комплекса: купил все книги про Анжелику и «Яму» Куприна, читал их вечерами и старался пробудить в себе чувство всепрощения, сострадания и так далее.
Несколько раз бывало, что я соберусь с духом и опять отправляюсь к заветному дому, купив по дороге цветы. Но топчусь у подъезда – на площадку подняться уже смелости не хватает, швырну цветы на лестницу и отправляюсь восвояси.
Правда, больше я не надирался, как первый раз, а сидел истуканом в кабинете отца и тупо смотрел в стену. Если бы существовала энергия отчаяния и обиды, мне кажется, стена бы разрушилась на мелкие камушки.
Я потерял интерес ко всему, сделался мрачен и раздражителен, перестал заниматься физкультурой и обзавелся бессонницей.
Мой наблюдательный шеф, посмотрев на меня в течение определенного периода, всерьез озаботился возникшим состоянием. И кончилась эта озабоченность тем, что он познакомил меня в кабаке с довольно симпатичной дамой лет тридцати, которая ближе к вечеру взялась проводить пребывающего в мрачном настроении молодого человека на хауз.
По прибытии на хауз, я быстро трахнул эту даму и немедля выгнал вон – буквально через пять минут после завершения коитуса. Потому что мы взялись пить шампанское в полумраке спальни, а это, по всей видимости, вызвало у нее какие-то ассоциации, и она начала распространяться о том, что как-то была с мужем в Баку, по делам, там они останавливались в «Интуристе», где, представь себе, все шалавы – русские, и мамеды их там всяко-разно…
И вот наступила первая суббота мая, и я опять отправился на Центральный рынок – немного очухался и решил вновь разыскать назойливо рекламируемый «Альтернативой» фильтр. Почему-то мне показалось, что у меня камни в почках, после того как ознакомился с механизмом образования этих самых камней, прочитав «Целительные сны» Малахова.
Не знаю, может быть, имеет место какой-то закон цикличности. Я опять увидел ее. И застыл столбом – подобно тому, как в тот раз, в апреле.
Она купила картошку, целое ведро, и теперь тащила здоровенную авоську, в которой, кроме того, была еще куча моркови и лук.
Так вот, она тащила эту авоську к выходу, изогнув хрупкую фигурку и сдувая непослушную челку, падавшую на глаза, и ни одна черножопая скотина не додумалась ей помочь.
Только смотрели вслед и улыбались, переглядываясь, цокали и качали головами. Знаете, как особый сорт скотины, у которой в новых условиях развился условный рефлекс на какой-то раздражитель. Так и эти.
Я работал в Баку, Ереване, Тбилиси и других городах Кавказа. Там они не цокают, когда мимо проходит женщина их национальности, и не смотрят вслед. Это так они делают только у нас, проявляя этот выработанный рефлекс при появлении раздражителя – наших женщин.
У меня будто красная пелена на глазах оказалась. Я бросился за ней по проходу и по пути столкнулся с одним из торгашей, который имел неосторожность именно в этот момент выйти из-за прилавка, чтобы лучше видеть удаляющуюся Милу, и что-то оживленно говорил своему товарищу, стоящему напротив, махая и тряся руками, как обычно они это делают.
Налетев на него, я развернул этого господина фронтом к себе, ткнул коленом в промежность и крепко треснул в табло, не очень громко добавив при этом:
– Ну чо ты смотришь, ублюдок черножопый, а?!
Затем бросил его обмякшее тело и заспешил далее.
Полгода назад меня тут же на месте пошинковали бы, как морковку для заправки. Но уже шла война в Чечне, и все наши черноволосые-носатые ходили поджав хвост. Потому что с войны возвращались злые пацаны, которые там кого-то потеряли, и устраивали иногда на базарах незапланированные показательные выступления с привлечением всех попавшихся под руку торгашей-кавказцев отнюдь не в качестве публики.
Соплеменники обиженного повели себя очень дисциплинированно: перестали глазеть, улыбаться и тут же сделали вид, что чем-то заняты.
Я догнал Милку уже за воротами рынка и вырвал у нее авоську из рук. Она даже вскрикнула от неожиданности. А потом увидела меня и внезапно покраснела, как пожарный щит.
Затем мы шли и разговаривали черт знает о чем, плохо помню. Примерно так:
– Ты что, с ума сошла – такие тяжести таскать?!
– Картошка кончилась…
– Помогу.
– Спасибо.
– Ну что, работаешь?
– Да, работаю.
– А где?
– В Семиковке, бухгалтером.
– Да я знаю, что бухгалтером.
– Откуда?
– Шеф сказал. А далеко ведь?
– Да, далеко. На электричке езжу.
– Обратно не хочешь?
– …
И так далее.
Я был здорово взволнован и не заметил, что Милка тоже здорово растерялась, мы не обратили внимания на остановку и прошлепали мимо, хотя идти было довольно далеко и только полный идиот или безнадежно влюбленный мог тащить тяжелую авоську несколько кварталов, когда можно было спокойно доехать на троллейбусе за пять минут.
Стоял очень теплый майский денек, я пер авоську, периодически стирая пот со лба, и мне было на все на свете наплевать.
В голове порхали обрывки когда-то читанных статей: генетическая предрасположенность, мгновенное обострение чувства полной совместимости, личностная зависимость и так далее…
Она шла рядом, иногда касалась меня своим плечом, и я чувствовал, что она – моя женщина, единственная в мире, моя половинка, которую я наконец-то нашел. Абсолютно вылетели из головы мысли о ее прошлом и о проблемах, которые могут в последующем из-за него возникнуть. Хотелось заслонить ее от всех, закрыть своим телом. Только одно осталось – моя, моя женщина.
Меня почему-то совсем не интересовало, как она относится ко мне, что чувствует, ответит ли взаимностью.
Мы добрели наконец до ее квартиры. Я бросил авоську на пол в прихожей. Затем, помнится, разделся до пояса, и она поливала мне спину в ванной, сетуя на то, что кран протекает…
А потом я схватил ее в охапку и сделал то же самое, что когда-то на ковре в приемной. Только в этот раз мы благополучно добрались до кровати и она не сопротивлялась, а наоборот – счастливо улыбалась и шептала мне на ухо, что я совсем дикий и можно не торопиться – времени навалом…
Почти сразу же мы произвели дубль, затем немного передохнули и занимались этим до наступления сумерек. Никогда не предполагал, что обладаю такой потенциальной энергией. А может быть, это она зажгла вечный огонь в моей груди и ниже.
В перерывах я рассказывал, разместив лицо в ложбинке между ее грудей, про свои мучения и переживания, про то, как ходил к ее дому и швырял розы на ступеньки. А она мне шептала в ответ, что я, дескать, дурачок, надо было сразу зайти. Ведь она ждала меня все это время – с момента происшествия на ковре в приемной. Каждый вечер сидела одна, всматриваясь в темноту за окном: вдруг придет он, то есть я – прекрасный принц. И так далее. Я верил во все это, не мог не верить…
Так вот мы барахтались в постели до наступления сумерек. Затем туман немного рассеялся, все успокоилось, и тогда я сморозил глупость.
– Слушай, а сколько у тебя было мужиков до меня? – спросил я, нежно поглаживая ее живот.
Она вдруг замерла, резко отстранилась и, высвободившись из моих объятий, надела халат и отошла к окну. И стояла там некоторое время молча, уставившись на потемневшие кроны деревьев во дворе, – хрупкая, беззащитная фигурка с опущенными плечами.
У меня аж слезы на глаза навернулись – так стало ее жалко. Господи, ну и дурак же ты, Бакланов!
Я подошел и прижал ее к себе. Хотел спрятать на своей груди от всего мира и что-то шептал типа: солнышко мое, сердечко мое, сладкая моя, – знаете, наверное, что шепчут тупоголовые мужики в таких случаях.
Немного оттаяв, она сказала:
Читать бесплатно другие книги:
