След хищника Фрэнсис Дик
Он хихикнул.
— Сегодня утром тех трех бандитов будут судить. Под стражей они сидят уже неделю. По-прежнему ничего не говорят. Я дал им отлежаться, пока слушал все записи, но сегодня, после того, что ты мне рассказал, я им задам жару.
Глава 15
Иглер таки вскрыл свои устрицы, но жемчуга там не оказалось. Он, как и Пучинелли, сделали вывод, что никто из арестованных не знал Джузеппе-Питера до того, как тот завербовал их в пабе.
— Джузеппе-Питер говорит по-английски? — спросил я.
— Да, похоже на то. Достаточно, чтобы общаться. Хьюлитт неплохо его понимал.
— Кто такой Хьюлитт?
— Бандит. Голос на той пленке с требованием выкупа. У Хьюлитта список преступлений длиной с руку — но все грабежи, ничего общего с похищением. Остальные двое такого же типа — взламывали дома, крали серебро и антиквариат. В конце концов они назвали свои имена, как только поняли, что мы взялись за них всерьез. Теперь они занимаются тем, что валят все на Питера, но они мало о нем знают.
— Им хоть что-то заплатили? — спросил я.
— Говорят, что нет, но врут. У них есть что-то на счету, просто обязано быть. Это ж и ежу понятно.
— Догадываюсь, что этот Джузеппе-Питер в дом в Итченоре не звонил.
Иглер молчал как партизан. Я понял, что он смущен.
— Он позвонил, — предположил я, — и напоролся на полицейского?
— Ну... тут звонил кто-то неизвестный.
— Но вы хоть записали?
— Все, что он сказал, — покорно ответил Иглер, — было «привет».
Мой молодой сотрудник подумал, что это кто-то из участка, и ответил соответственно. Тот, конечно же, повесил трубку.
— Тут уж ничего не поделаешь, — сказал я.
— Да.
— Хьюлитт сказал, как Джузеппе-Питер вышел на него? Ведь не подойдешь же к любому в английском пабе и не предложишь ему совершить похищение.
— В этом смысле Хьюлитт молчит буквально как камень. Из него никоим образом не вытянешь, кто подтолкнул его к этому. Кое-чего, парень, уже никак не раскопать. Скажем только, что в Лондоне, там, где живет Хьюлитт, много итальянцев, но вряд ли он ткнет пальцем хоть в одного из них.
— М-м, — сказал я. — Это понятно.
Я позвонил Алисии, чтобы справиться о ее здоровье. Ее тревожили две вещи: собственные планы насчет возвращения на скачки и та ситуация, в которой оказались Миранда и Доминик.
— Миранда в таком отчаянии, а я и не знаю, как ей помочь, — говорила она. — Джон Неррити стал совершенно невменяем, и теперь они с Мирандой спят в разных комнатах, поскольку он не хочет, чтобы Доминик спал с ними в комнате, а тот не хочет спать один.
— Проблема, однако, — согласился я.
— Понимаешь, это трудно для них обоих. Доминик просыпается с плачем по пять раз за ночь и не засыпает, пока Миранда не погладит его и не поговорит с ним. Она совершенно вымоталась из-за этого, а Джон все талдычит о том, что Доминика надо отправить в больницу. — Она замолчала. — Я не могу просить Попси приютить ее. Просто не знаю, что делать.
— Хмм... Насколько ты дружна с Мирандой?
— Она очень мне нравится. Честно говоря, больше, чем я ожидала.
— А Доминик?
— Он такая лапочка! Особенно эти потрясающие глаза. Я люблю его.
Я замолчал, задумавшись.
— О чем ты думаешь"? — спросила она. — Что нужно сделать Миранде?
— Мать еще при ней?
— Нет. Она работает, и от нее мало помощи.
— У Миранды есть какие-нибудь деньги, кроме тех, что дает ей Джон?
— Не знаю. Но она была его секретаршей.
— Так. Хорошо... Миранде надо отвезти Доминика к моему знакомому доктору, а затем она должна пожить с недельку у кого-нибудь, на кого она может опереться, вроде тебя, с кем она могла бы находиться рядом каждый день почти все время. Не знаю, что из этого возможно выполнить.
— Постараюсь, — просто ответила Алисия. Я улыбнулся. Она говорила так уверенно. За бедами Доминика она забыла о собственных проблемах.
— Не позволяй Миранде упоминать мое имя при муже в связи с ее планами, — сказал я. — Я у него не в чести, и, если он узнает, что я что-то ей предложил, он упрется.
— Но ты же привез Доминика назад!
— Чтобы смутить его. За два дня до того он отказался от наших услуг.
Она рассмеялась.
— Хорошо. Как зовут доктора?
Я назвал его имя и сказал, что сам ему позвоню, чтобы объяснить всю подоплеку и проверить, что нужно Доминику.
— Ты просто лапочка, — сказала Алисия.
— Да уж. Что ты там говорила насчет скачек?
— Я сегодня и вчера ездила с группой и не могу понять, почему я не взялась за это раньше. Завтра я буду работать у Майка Ноланда, и он сказал, что, если я буду в форме, он выпустит меня на следующий неделе в Солсбери.
— Скачки в Солсбери? — спросил я.
— Да, конечно.
— А... гм... тебе не нужны зрители?
— Нужны.
— Будут.
Она радостно попрощалась со мной и вечером перезвонила мне домой.
— Все устроено, — сказала она. — Миранда сказала, что с твоим доктором очень приятно разговаривать и что первым делом она завтра утром отвезет туда Доминика. Затем поедет прямо в Ламборн. Я сняла ей комнату в коттедже у ушедшей на пенсию няни. Я ходила к ней, и идея пришлась той очень по вкусу. Джон не возражал, напротив, он все оплатил.
— Ничего себе, — с восхищением проговорил я.
— Попси хочет, чтобы ты снова приехал. Миранда тоже. И я.
— Сдаюсь. Когда?
— Как можно быстрее.
Я приезжал к ним на следующий день и еще два раза на следующей неделе. Доминик спал уже лучше благодаря мягкому снотворному, которое подливали ему в ночную бутылочку молока. Теперь он уже ел шоколадные драже, а чуть позже стал есть и банановое пюре. Бывшая няня терпеливо убирала отвергнутый омлет и так тряслась над Мирандой, что у меня нервы не выдержали бы, но эта лишенная любви девочка была благодарна ей и очень к ней привязалась.
Алисия ежедневно проводила с ними много времени — ходила на прогулки, за покупками в деревню. По большей части они завтракали у Попси, загорая в садике у коттеджа.
— Ты по-умному ее загрузил, — сказала мне Попси во время моего третьего посещения.
— То есть?
— Ты нашел Алисии стоящее дело.
— Честно говоря, это вышло случайно.
— И очень многообещающе.
Я усмехнулся.
— Она прекрасно выглядит, правда?
— Великолепно. Я все думаю о тех первых днях, когда она была такой ужасно бледной, вся тряслась. А сейчас она почти прежняя.
— Она куда-нибудь ездила самостоятельно?
— Нет, — глянула на меня Попси. — Пока нет.
— Когда-нибудь она это сделает.
— И что тогда?
— Тогда она... улетит.
Я услышал в собственном голосе то, чего не хотел или не ожидал в нем услышать — острое чувство утраты. Приятно лечить птице сломанное крыло но она может унести с собой твое сердце, когда ты выпустишь ее на волю.
Как только буря в ее душе уляжется, я стану ей не нужен, я всегда это знал. Я мог бы попытаться, наверное, превратить ее зависимость от меня в любовь, но это было бы глупо — жестоко по отношению к ней, да и я сам не нашел бы в этом удовлетворения. Ей нужно было вновь обрести независимость, а мне — найти сильного и равного партнера. Если цепляться за что-то мертвой хваткой, то это долго не продержится.
Все мы в то мгновение стояли во дворе у Попси. Алисия медленно прохаживалась вместе с Мирандой и рассказывала ей о каждой лошади, к которой они подходили. Доминик уже достаточно пришел в себя, чтобы стоять на земле, хотя все время держался за Мирандину юбку и при приближении любого чужака норовил залезть ей на руки. Он по-прежнему ничего не говорил, но день ото дня, по мере того как страх медленно покидал его, все более похоже было, что он вот-вот заговорит.
Мы с Попси шагали следом за девушками. Повинуясь внезапному порыву, я сел на корточки рядом с Домиником и спросил:
— Хочешь на мне покататься?
Миранда ободряюще подняла Доминика и посадила его мне на плечи верхом.
— Держись за волосы Эндрю, — велела Алисия, и я почувствовал, как маленькие пальчики сжали мои пряди. Я выпрямился. Я не видел лица Доминика, но все остальные улыбались, потому я просто медленно пошел вдоль денников, чтобы он мог видеть их обитателей.
— Хорошие лошадки, — сказала Миранда с некой тревогой в голосе. Большие лошадки, посмотри, милый.
Мы завершили круг по двору, и, когда я поднял Доминика, чтобы поставить его на землю, он протянул ручки, просясь на мои плечи снова. Я посадил его на левую руку. Мое лицо находилось на одном уровне с его.
— Ты хороший мальчик.
Он уткнулся мне в шею, как Миранде, и прошептал мне на ухо одно-единственное тихое слово:
— Эндрю.
— Верно, — сказал я, показывая на Миранду. — А это кто?
— Мама, — еле слышный шепот, хотя и четкий.
— А это?
— Лисия.
— А это?
— Попси.
— Очень хорошо. — Я на несколько шагов отошел с ним на руках от остальных. Он не беспокоился. Я спросил обычным голосом:
— Что бы ты хотел к чаю?
После довольно долгой паузы он ответил все так же спокойно:
— Шоколадку.
— Хорошо. Получишь. Ты очень хороший мальчик.
Я еще немного отошел. Он оглянулся только раза два, чтобы проверить, тут ли Миранда, и я понял, что самое худшее миновало. Он еще будет видеть кошмары, у него еще будут приступы отчаянной беззащитности, но первый шаг сделан, и моя работа здесь была почти окончена.
— Тебе сколько лет, Доминик? спросил я.
Он немного подумал.
— Три, — уже более громко ответил он.
— А с чем бы ты хотел поиграть?
Молчание.
— С машинкой.
— С какой?
— Ди-ду, ди-ду, ди-ду, — звонко пробибикал он мне на ухо две ноты, явно подражая полицейской сирене. Я засмеялся и обнял его.
— Она у тебя будет, — сказал я.
Возвращение Алисии к скачкам оказалось нерадостным. Она закончила дистанцию последней и вернулась бледная-бледная.
Сама скачка — пять фарлонгов для двухлеток — промелькнула для меня в мгновение ока. Едва-едва она выехала на старт — припавшая к шее лошади фигурка в ярко-красном камзоле, — как через секунду все восемнадцать лошадей стартовали, и вот они уже бегут. На миг мелькнул красный камзол и, словно сбитый радужной волной, остался позади. Алисия выпрямилась в седле, миновав финишный столб, придержала коня, переведя его на шаг.
Я пошел туда, где спешивались все, кроме четырех первых. Там угрюмые хозяева лошадей и тренеры выслушивали бесстрастные рассказы жокеев, уже устремленных мыслью в будущее, о преследовавших их неприятностях и неудачах.
Я краем уха слышал обрывки их разговоров, ожидая Алисию.
— Не пошел, когда я стал подгонять его...
— Не мог работать на ходу...
— Ушибся... зажали... вытеснили...
— Еще жеребенок...
— Подался влево...
Майк Ноланд стоял один, без владельцев, и бесстрастно смотрел на приближающуюся Алисию. Затем погладил лошадь по загривку и критически осмотрел ее ноги. Алисия возилась с застежками на ремнях, которые Ноланд в конце концов помог ей расстегнуть.
— Спасибо... Извините... — все, что она сказала ему. Он кивнул и похлопал ее по плечу — вроде бы так. Алисия не заметила меня и поспешила в весовую. Прошло добрых двадцать минут, прежде чем она вернулась. Она была по-прежнему бледна. Худенькая, сжавшаяся, дрожащая и жалкая.
— Привет, — сказал я.
Она повернула голову и остановилась. Выдавила улыбку.
— Здравствуй.
— В чем дело? — спросил я.
— Ты же видел.
— Я видел, что лошадь была недостаточно быстрой.
— Ты видел, что все мое былое мастерство пропало.
Я покачал головой.
— Нельзя ожидать от прима-балерины, чтобы она устроила галавыступление после того, как три месяца не была на сцене.
— Это совсем другое.
— Нет. Ты слишком многого хочешь. Не будь такой... такой жестокой к себе.
Она несколько мгновений смотрела на меня в упор, затем отвела взгляд, ища другое лицо.
— Ты не видел тут где-нибудь Майка Ноланда?
— Сразу после скачки видел, потом — нет.
— Он будет взбешен, — несчастным голосом сказала она. — Он никогда не даст мне другого шанса.
— А он ожидал, что его лошадь выиграет? — спросил я. — На нее ставили примерно двадцать к одному. Даже и близко не лежало к фавориту.
Она снова посмотрела на меня. По лицу ее скользнула улыбка.
— Я и не знала, что ты играешь на скачках.
— Я и не играл. Просто ради интереса глянул на букмекерские доски.
Она приехала из Ламборна с Майком Ноландом, а я — из Лондона. Когда я разговаривал с ней перед заездом, она была вся в напряженном ожидании глаза широко распахнуты, щеки пылают, лицо живое, по губам то и дело скользит улыбка. Ожидание чуда.
— Мне стало плохо на парадном кругу, — сказала она. — Никогда прежде со мной так не бывало.
— Но тебя же не стошнило...
— Ну да.
— Как насчет того, чтобы выпить? — предложил я. — Или съесть большой сандвич?
— От этого толстеют, — автоматически ответила она, я кивнул и взял ее за руку.
— Жокеи, потерявшие мастерство, могут есть столько сандвичей, сколько захотят.
Она вырвала у меня руку и раздраженно сказала:
— Ты... ты всегда заставляешь людей смотреть на вещи прямо. Все правильно. Я согласна. Нет и намека на то, что я утратила мастерство. Просто зрелище было жалкое. Хорошо, идем и съедим по маленькому сандвичу... если хочешь.
За едой ее меланхолия немного рассеялась, но не до конца, а я слишком мало знал о скачках, чтобы судить о том, верно ли она оценивает себя. На мой взгляд, она выглядела хорошо, но ведь так почти любой выглядел бы, если может стоять в стременах, пока полтонны породистого мяса с грохотом несутся вперед со скоростью тридцать миль в час.
— По дороге сюда Майк сказал, что даст мне заезд в Сандауне на следующей неделе, если сегодня все будет в порядке. Теперь, думаю, он мне откажет.
— Это тебе так важно?
— Да, конечно, — горячо сказала она. — Конечно, важно!
Мы оба услышали в ее голосе и резкость, и уверенность. Она утихла, глаза ее стали более спокойными, и когда она заговорила снова, голос ее уже не был таким надрывным.
— Да, для меня это важно. И это значит, что я по-прежнему больше всего на свете хочу быть жокеем. Значит, я должна работать упорнее, чтобы вернуться к прежнему уровню. Это значит, что я должна забыть эти три месяца и продолжать жить. — Она доела не слишком вкусный сандвич с цыпленком, выпрямилась и улыбнулась мне. — Если ты приедешь в Сандаун, я буду скакать лучше.
В конце концов мы отправились искать Майка Ноланда, чтобы, как сказала Алисия, услышать его честный ответ. Майк Ноланд с откровенной прямотой профессионала сказал ей:
— Нет, ты скакала плохо. Хуже некуда. Все время болталась в седле, как мешок. Но чего ты хотела, впервые сев в седло после того, что тебе пришлось пережить? Я знал, что ты не выиграешь. Я вообще сомневаюсь, что эта лошадь сегодня выиграла бы, будь в седле сам Фред Арчер. Ну, пришла бы третьей... четвертой. — Он пожал плечами. — В списке участников он и близко не стоял к победителям. В другой раз будешь скакать лучше. Я уверен.
До Сандауна, ладно?
— Ладно, — тихо ответила Алисия.
Великан тепло улыбнулся с высоты своих пятидесяти лет и снова похлопал ее по плечу.
— Это лучшая девушка-жокей в Европе, — сказал он мне. — Плюс-минус десятка два.
— Спасибо и на этом, — сказала Алисия.
Я ездил в Сандаун и на следующей неделе, и еще на пару скачек неделю спустя — на третий раз Алисия выиграла два заезда. Я смотрел на то, как ей аплодируют, как ее приветствуют. Она то и дело светло улыбалась, расседлывая лошадь, глаза ее сияли, движения были быстры и уверенны. Ее мастерство снова вернулось к ней, дух ее был на высоте, не то что прежде. День ото дня золотая девушка восходила все выше и выше к новым вершинам, и наутро после двух ее побед газеты напечатали ее портрет под восторженными заголовками.
Она вроде бы все еще хотела, чтобы я был поблизости. Особенно ей приятно было видеть, как я ее жду. Она выискивала меня в окружавшей ее толпе и улыбалась, когда находила. Она каждый раз приезжала из Ламборна и уезжала вместе с Майком Ноландом, но проводила свои свободные минуты на скачках со мной, уже не цепляясь за меня, как утопающий за соломинку. Она была на плаву и скользила по волнам, устремляясь мыслью к далекому горизонту. Она становилась счастливой, так как ей больше всего это было нужно.
— Я еду домой, — сказала она как-то раз.
— Домой?
— В Италию. К папе. Я так давно не была дома.
Я посмотрел в ее тонкое личико, сейчас такое полное здоровья, такое загорелое, такое уверенное, такое знакомое...
— Мне будет тоскливо без тебя, — сказал я.
— Да? — Она с улыбкой смотрела мне в глаза. — Я в неоплатном долгу перед тобой.
— Нет, — ответил я.
— Да. — Судя по голосу, она считала это само собой разумеющимся. Как бы то ни было, мы прощаемся не навсегда. Никакой трагедии в этом нет. Я вернусь. Сезон гладких скачек здесь через несколько недель заканчивается, но я определенно буду скакать в Англии следующим летом. Следующее дето — до него целая вечность.
— Алисия, — начал было я.
— Нет. — Она покачала головой. — Не говори того, что у тебя на сердце. Продолжай притворяться скалой, поскольку у меня до сих пор нет прочной опоры. Я еду домой, к папе... но я хочу знать, что мне стоит лишь позвонить. Иногда я просыпаюсь вся в холодном поту... — Она осеклась. — Я чушь несу.
— Ты только позвони, — заверил я ее.
Она метнула на меня настороженный взгляд.
— Тебе ведь никогда не надо повторять дважды, правда? Иногда и одного раза не нужно. Не забывай меня, ладно?
— Не забуду, — ответил я.
Она улетела в Италию, и дни мои стали пусты, хотя дел было невпроворот.
То, что Неррити чуть было не лишился Ординанда, вызвало скандал в благородном семействе владельцев дорогих лошадей, и я в сотрудничестве с нашими приятелями из страховой компании «Ллойдз» занимался возведением линии обороны против возможных подражателей нашим похитителям.
Некоторые из владельцев предпочитали застраховать своих лошадей на случай их похищения, но большинство страховали детей и жен. Меня вдруг стали приглашать во многие солидные особняки, чтобы выслушать от меня глубокомысленные суждения нашего председателя, и председатель непонятно почему решил, что я специалист по скачкам.
Синдикат «Ллойдз» развернул бурную деятельность, и в каждый контракт, как обычно, вписывал условие, чтобы в случае чего клиенты тут же обращались в «Либерти Маркет». Рука руку моет — и синдикат, и «Либерти Маркет» прямо-таки урчали от удовольствия.
Жокейский клуб тоже проявил некий интерес. Меня отправили в их офис на Портмен-сквер в Лондоне, чтобы обсудить со старшим распорядителем проблемы вымогательства. Он крепко пожал мне руку и спросил, действительно ли «Либерти Маркет» считает опасность реальной.
— Да, — спокойно ответил я. — В последнее время в мире скачек было три похищения — в Италии похитили владельца ипподрома, Алисию Ченчи, девушку-жокея, которую вы должны знать, в Англии — сына Джона Неррити.
Он нахмурился.
— Вы думаете, эти похищения взаимосвязаны?
Я сказал ему о том, что два последних были определенно связаны, и он нахмурился еще сильнее.
— Никто не может сказать, не попытается ли этот же самый человек еще раз пойти на похищение после того, как авантюра с Неррити провалилась, сказал я. — Но мысль о том, чтобы заставить кого-нибудь продать дорогую лошадь, может быть соблазнительна для подражателей. Потому да, мы действительно думаем, что владельцы лошадей должны проявить благоразумие и застраховаться от любого вида вымогательства.
Старший распорядитель без улыбки смотрел мне в лицо. Это был плотный человек лет шестидесяти с тем же естественным высокомерно-важным видом, что и у нашего председателя, хотя такого же всепобеждающего благодушия в нем не было. Морган Фримантл, старший распорядитель, главный авторитет в огромной индустрии скачек, производил впечатление скорее своей мощью, чем обаянием, скорее умом, чем теплотой, решительностью, а не терпеливостью. Я подумал, что люди больше уважают его, чем любят, и что еще он наверняка способствует оздоровлению мира скачек.
Он сказал, что слышал о нас от одного приятеля, который работает страховщиком в «Ллойдз», и что он сам сделал о нас несколько запросов, — Похоже, что ваша фирма пользуется уважением, — обратился он ко мне. — Должен сказать, я не считал, что такие организации нужны, но теперь я знаю, что в мире за год происходит около двух сотен похищений с целью получения выкупа, не считая межплеменных беспорядков в Африке или политических переворотов в Южной и Центральной Америке.
— Ну... — замялся я.
Он продолжал:
— Мне сказали, что похищений может быть гораздо больше, нежели отражено в отчетах. Например, случаи, когда семьи или фирмы действуют сами и не сообщают полиции.
— Может быть, — согласился я.
— Глупо, — отрезал он.
— Чаще всего да.
— Я так понял, что полицейские инспектора охотно работают с вашей фирмой в любом удобном случае. — Он помолчал и добавил почти ворчливо: Негативных отзывов у них нет.
Здорово, подумал я.
— Потому мне кажется, — рассудительно продолжал Морган Фримантл, если что-нибудь опять случится с кем-то из мира скачек, вы можете звонить прямо в Жокейский клуб, и мы предоставим вам любую возможную помощь.
— Спасибо большое, — удивленно сказал я.
Он кивнул.
— У нас прекрасная охранная служба. Они будут рады работать с вами.
Мы в Жокейском клубе, — с сожалением сказал он мне, — тратим кучу времени на разборку случаев мошенничества, Поскольку скачки, к несчастью, порождают обман.
На это ответа у меня не было, потому я промолчал.