Обманутые иллюзии Робертс Нора

– Рокси, Рокси, ты меня не проведешь. Ты обожаешь нести ответственность. Яблоко от яблони недалеко падает. Она кивнула и вновь встала возле него на колени.

– Ну ладно, пусть будет так. Но я ничего не имею против, когда мне говорят, что делать – время от времени.

– Но ты все равно поступишь так, как хочешь.

– Ну, конечно, – переполненная любовью, она обняла его. – Но куда приятней, когда кто-то подсказывает, что надо делать сначала.

– Тогда я тебе вот что скажу. Обида – это мост на гнилых опорах. Лучше с него упасть, чем остаться на берегу.

– Бесплатный урок? – прошептала она и, вздохнув, прижалась щекой к его лицу.

Роксану охватила легкая дрожь, когда она вышла из комнаты уснувшего отца и направилась вниз по лестнице. Он очень устал, и наряду с усталостью она заметила, как на него вновь надвигается мрак. Когда она укладывала его спать, словно сына, он назвал ее Лили.

Она была вынуждена смириться с тем, что проснувшись завтра утром, он снова, вполне возможно, все забудет, и все ограничится только часом, проведенным вместе с ним. Утомленная и заплаканная, она остановилась у основания лестницы и распрямила плечи. Она была обязана своей семье крепкими мышцами и нервами, а также умением держать себя в руках в любой ситуации. Дойдя до кухни, она изобразила улыбку на лице.

– Пришла на запах кофе.., – она резко остановилась, почувствовав еще один прилив эмоций. На кухне, вместе с семьей, был Люк. Он стоял, опершись на кухонный стол и засунув руки в карманы.

И снова все говорили одновременно. Роксана лишь покачала головой и подошла к плите, чтобы налить себе кофе.

– Он устал. Разговор его вымотал вконец.

– Может быть, у него теперь будет все нормально, – Лили нервно перебирала бусы на груди. – Может быть, все пройдет.

Выражение лица Роксаны заставило ее отвести взгляд. Тяжело было похоронить надежду, затем воскресить ее лишь для того, чтобы почувствовать, как она опять умирает. – Так хорошо мы с ним поговорили.

– Знаю. – Роксана обхватила руками чашку с кофе, но пить не стала. – Мы можем назначить новые анализы.

Лили издала еле слышный звук, означавший недовольство, и тут же принялась возиться с напоминающим корову миксером. Все они знали, как тяжело даются Максу эти анализы и как угнетают они всех, кто его любит.

– Или мы будем надеяться, что новое лекарство ему поможет, – продолжала Роксана, – или же мы можем оставить все как есть.

– А чего бы тебе хотелось, chere? – спросил Леклерк, положив худую руку ей на плечо и пытаясь тем самым хоть как-то снять напряжение.

– Ничего, – ответила она на выдохе. – Ничего я не хочу. Но я думаю, что нам нужно соглашаться на любые анализы, которые рекомендуют врачи. – Она глубоко вздохнула, оглядывая лица. – Каким бы ни был результат, у нас был этот вечер. И мы должны быть за это благодарны.

– Можно мне посидеть возле него? – Мышка смотрел в пол. – Я его не разбужу.

– Конечно, можешь. – Роксана дождалась, когда Мышка и Элис уйдут, и повернувшись к Люку. – А ты зачем пришел?

– А как ты думаешь, зачем?

– Мы договорились, что ты не будешь заскакивать без предупреждения, – начала было Роксана, но тут же остановилась, завидев гнев в его глазах.

– А я с предупреждением. Если хочешь прямо сейчас узнать почему, я с удовольствием расскажу, – она все еще может краснеть, отметил он, с волнением наблюдая, как краска заливает ее щеки, в то время как глаза не выказывают никакого удивления. – К тому же, – ровным голосом продолжал он, – когда Лили позвонила насчет Макса, я не стал сидеть дома и раскладывать пасьянс.

– Милая моя, – Лили протянула руку в направлении Люка. – Я подумала, что Макс захочет повидать Люка.

– Макс уснул, – отрезала она, – и у тебя уже нет необходимости здесь оставаться. Если он утром будет в состоянии тебя принять, то ты сможешь провести с ним столько времени, сколько захочешь.

– Ах, как это щедро с твоей стороны. Слабость проявилась только на мгновение, когда она прижала пальцы к пульсирующему левому виску.

– Я должна прежде всего думать о Максе. Какими бы ни были наши отношения, знай, что я не буду препятствовать твоим встречам с ним.

– А какие у нас с тобой отношения?

– Я сейчас не собираюсь их обсуждать. Присвистнув, Леклерк начал вытирать плиту. Он знал, что надо уйти и оставить их вдвоем. Но уж очень было интересно. Лили тоже от него не отставала. Она сжала руки и с интересом наблюдала.

– Ты вылезла из моей постели и ушла, – он отошел от стола. – И я это так не оставлю.

– Не оставишь? – язвительность в ее голосе была настолько острой, что Роксана удивилась, как он не разрезался на мелкие кусочки. Ну ладно же, подумала она, придется мне это сделать самой. – У тебя еще хватает смелости говорить о том, что кто-то от кого-то ушел и что ты этого так не оставишь?! Да ты вообще когда-то ушел на «дело» и не вернулся. Оч-чень умный вариант отлучки за пачкой сигарет, Каллахан. Но меня этим не возьмешь.

– На то были причины, – бросил он, пока Лили смотрела то на одного, то на другого, как будто следила за теннисным матчем на Уимблдонском турнире.

– А мне наплевать на твои дерьмовые причины.

– Нет, тебе просто хочется меня на колени поставить, – он сделал шаг вперед и, казалось, собрался задушить ее. – Так вот, я не встану.

– Мне не хочется ставить тебя на колени. Разве только голым на битое стекло. Да, я с тобой переспала, – она взмахнула руками, утверждая свою правоту, – но это была ошибка, глупость, малодушие – я просто поддалась дурацкой похоти.

Он схватил ее за пуловер.

– Может быть, это была глупость, это была похоть. Но была не ошибка, – едва не прокричал он, из-за чего у него и без того разболевшаяся голова пошла кругом. – И мы решим эту проблему раз и навсегда, если даже мне придется затыкать тебе рот или надевать наручники, чтобы ты меня выслушала.

– Ну, давай, попробуй, Каллахан, только тогда от этих вот рук, которыми ты так гордишься, останутся кровавые обрубки. Так что забери назад свои угрозы, и свой жалкий…

Но он уже не слушал ее. Возбужденная, Роксана увидела, как краска сошла с его лица, и оно стало белым и прозрачным, как воск. Глаза, смотрящие на нее, потемнели словно кобальт.

– О Боже, – сказал он, и рука, ухватившая Роксану за пуловер, задрожала.

– Мама!

У Роксаны сердце замерло, почти остановилось, когда она услышала голос сына. Она повернулась, не сомневаясь в том, что слышит, как гремят, словно ржавые шарниры, ее кости. В дверном проеме стоял Нат, потирая одной рукой заспанные глаза, а другой придерживая потрепанную плюшевую собаку.

– Ты не поцеловала меня перед сном.

– Ох, Нат, – холод, холод внезапно охватил ее и не отпускал даже в тот момент, когда она взяла на руки своего сына, – прости меня. Я уже собиралась к тебе.

– А еще я не дослушал до конца сказку, ту, что Элис читала, – пожаловался он, зевнув и уткнувшись в привычный изгиб маминого плеча. – Я уснул перед собачьим пиром.

«Беги, пес, беги», – подумала ошеломленная Роксана. Натаниель любил слушать сказки.

– Уже поздно, малыш, – прошептала она.

– Мороженого хочу.

Ей захотелось рассмеяться, но получилось нечто вроде зловещего всхлипа.

– Ни за что на свете.

Люк лишь изумленно смотрел, смотрел на маленького мальчика ошеломленными, горящими, почти безумными глазами. Сердце, казалось, ушло куда-то в колени и забилось там, оставив рваную рану в груди. У ребенка было его лицо. Это был его ребенок. Он как будто смотрел на себя в телескоп, смотрел в прошлое, в то прошлое, которого у него не было. Мой, подумал он. О Боже праведный, мой!

Еще раз широко зевнув, Нат оглянулся. На лице errf были любопытство и сонная самоуверенность.

– Кто это? – спросил он.

Во всех сценариях о представлении своего сына его отцу, которые она сочиняла в голове, не было ничего похожего.

– А, это…

Что же сказать, подумала она. Друг?

– Это Люк, – вставила Лили, проведя ладонью по застывшей руке Люка. – Он был для меня все равно, что сын, когда был маленьким.

– 0'кей, – улыбнулся Нат. Он был само умиление, и никакого лукавства. Он увидел высокого мужчину с убранными в длинный хвост черными волосами и лицом красивым, как у принца из сказки.

– Привет.

– Привет, – Люк удивился, насколько спокойным был голос у мальчика в то время, как у него сердце к горлу подступило. Ему хотелось дотронуться до него, чтобы убедиться, что все это не сон. – Ты любишь собак? – спросил он. Этот вопрос показался ему совершенно дурацким.

– Это Вальдо, – все еще дружелюбный, Нат протянул плюшевую игрушку Люку для обозрения. – А когда у меня будет настоящая собака, я назову ее Майком.

– Хорошее имя. – Люк коснулся кончиками пальцев щеки Ната. Кожа мальчика была теплой и податливой.

Скорее озорничая, чем стесняясь, Нат прижался головой к маминому плечу и уставился на Люка. – Может быть, ты хочешь мороженого?

Роксана не могла больше это выдерживать – ни боли и удивления в глазах Люка, ни ужасающего чувства собственной вины.

– Кухня закрыта, хитрец.

Она властно прижала к себе сына еще крепче. Желание развернуться и убежать показалось ей проявлением трусости, и ей стало стыдно. – Гасим свет, Нат. Тебе нужно скорее лечь, а не то лягушкой станешь.

Он засмеялся и воспроизвел лягушачьи звуки.

– Давай, я возьму его – Лили протянула руки к Нату, прежде чем Роксана успела возразить.

Нат намотал на палец кудряшку Лили и расплылся в обаятельной улыбке.

– А ты почитаешь мне сказку? Я больше всего люблю, когда ты читаешь.

– Посмотрим. Жан! – Лили взметнула бровь, с удивлением отметив про себя, что Леклерк до сих пор полирует блестящую поверхность плиты. – Пошли с нами.

– Сейчас, вот только дочищу, – он вздохнул, Лили же сощурила глаза. Слишком часто осмотрительность становится слишком горькой пилюлей. – Все, иду, иду.

Когда они шли по коридору, никогда не упускающий никаких возможностей Нат начал торговаться.

– А можно мне две сказки? Одну ты прочитаешь, а другую – ты.

Голос Ната растворился. Роксана стояла перед Люком и не могла вымолвить ни слова.

– Я думаю… – она убрала дрожь из голоса и начала говорить заново. – Я, кажется, хочу чего-нибудь покрепче, чем кофе.

Не успела она повернуться, как Люк, быстрым, как у змеи движением схватил ее за руку. Ей показалось, что его пальцы дошли до кости.

– Он мой, – голос его был низким, мрачным, устрашающим. – Боже праведный, Роксана, этот мальчик – мой сын. Мой! – Осознание этого ударило его с такой силой, что он стал трясти ее. Голова ее откинулась назад, и ей не оставалось ничего кроме как смотреть на его бледное как снег лицо. – У нас есть ребенок, и ты от меня это скрывала. Черт тебя возьми, да как ты вообще могла не сказать мне о том, что у меня есть сын?

– Тебя же здесь не было! – закричала она, вырываясь из его жестких объятий. Удар ее руки по его щеке ошеломил их обоих. Она беспомощно опустила руку. – Тебя здесь не было, – повторила она.

– Но теперь-то я здесь, – он оттолкнул ее прежде, чем успел бы сделать что-нибудь непростительное. – Я здесь уже две недели. «Не приходи без предупреждения, Каллахан», – процедил он сквозь зубы ее слова. Глаза его отражали нечто большее, чем гнев. Это были душевные муки. – Оказывается, ты это говорила не ради Макса. Ты устанавливала правила, по которым я не мог видеть нашего сына. Ты даже не собиралась ничего мне о нем рассказывать.

– Собиралась, – она не могла выровнять дыхание. Ни разу в жизни она не испытывала страха перед ним, физического страха. Ни разу, до этого мгновения. Казалось, он способен сейчас на все. Она машинально провела ребром ладони между грудями, как будто пыталась открыть доступ воздуху. – Мне нужно было время.

– Время, – он оторвал ее от пола с той загадочной молниеносной силой, которая пугала и в то же время возбуждала. – Я пять лет потерял, а тебе, видишь ли, время было нужно.

– Ты потерял? Ты потерял? Интересно, Люк, а как бы ты хотел, чтобы я тебя встретила, когда ты вернулся в мою жизнь? Ой, привет, как я рада тебя видеть, да? Да, кстати, а ведь ты уже папаша. Получил, мать твою?

Застыв на мгновение, он пристально посмотрел на нее. Жажда насилия билась в нем, глубокое мрачное желание разрушать, причинять боль, мстить. Он бросил ее на ноги, увидел страх в ее глазах, хотя она ими и не моргнула. Злобно выругавшись, он повернулся и распахнул дверь.

Выйдя наружу, он заглотнул горячий, густой воздух. Голова закружилась от запаха цветов. Этот запах, казалось, прилип к лицу вместе с пыльцой, хотя он изо всех сил вытер лицо руками. Боль была такой острой, такой внезапной, словно рапира, прошедшая через сердце. Он был потрясен, он не мог поверить, кровь застыла в его жилах.

Его сын. Люк прижал пальцы к глазам и издал звук, в котором смешались горечь и ярость. На него только что смотрел его сын, улыбался ему и считал его незнакомцем.

Она вышла за ним. Как ни странно, она была спокойна. Ее не удивило бы, если бы он сейчас развернулся и ударил бы ее со всего размаху. Именно это он и хотел, судя по взгляду. При необходимости она постояла бы за себя, моменты страха прошли.

– Не стану перед тобой извиняться, Люк, за то, что скрывала это от тебя. Я делала то, что считала нужным. Права я или нет, я поступила бы так в любом случае.

Он не повернулся, чтобы взглянуть на нее, он лишь взирал на фонтан, игравший свою спокойную водяную мелодию.

Они вместе создали это чудо, подумал он. Зачали мальчика в любви, в радости, в страсти. Не потому ли он так красив, так идеален, так неповторимо очарователен?

– А ты знала, что беременна, когда я уехал?

– Нет, – она поймала себя на том, что сжимает руки и заставила себя опустить их, – но узнала сразу после. Я плохо себя чувствовала в тот день, помнишь? Утренняя тошнота запоздала тогда.

– У тебя все не как у всех, – он запихнул руки в карманы, заставляя себя успокоиться. – Тяжело было?

– Что?

– Беременность, – процедил он сквозь зубы. Но он не повернулся к ней. Не мог. – Тяжело было? Ты болела?

Из всех возможных вопросов такого она никак не ожидала. Зашатавшись, она запустила руку в волосы. – Два месяца меня тошнило, а потом все пошло нормально. Пожалуй, я никогда еще себя так хорошо не чувствовала.

Он сжал в кулаки спрятанные в карманы руки.

– А как ты его рожала?

– С прогулкой по пляжу не сравнишь, но и походом в долину смерти тоже. Прошло восемнадцать с лишним часов, и на свет появился Натаниель.

– Натаниель, – он произнес это имя шепотом.

– Я не хотела называть его в честь кого-то. Хотела, чтобы у него было свое имя.

– Здоровенький, – Люк долго смотрел на фонтан. Он почти мог различить отдельные капли, видел как они бежали вверх, падали, затем опять устремлялись вверх. – Вид у него… здоровый.

– Да, здоровье у него хорошее, никогда не болеет.

– Как и его мать, – лицо, впрочем, у него мое, подумал Люк. У него мое лицо. – Он любит собак.

– Нат любит почти все. Кроме лимской фасоли, – она неровно вздохнула и решила использовать шанс. – Люк, прошептала она, коснувшись рукой его плеча. Он повернулся к ней с такой скоростью, что она, чуть не упав, сделала шаг назад. Но когда он схватил ее, то стало ясно, что он не собирается ее наказывать.

Он обвил ее руками, прижал к себе. Его тело задрожало. Неспособная противостоять ни себе, ни ему, она провела рукой по его голове и обняла его тоже.

– У нас сын, – прошептал он.

– Да, – она почувствовала, как слеза пробивается через ее защитную реакцию и вздохнула, – У нас чудный сын.

– Я не позволю тебе скрывать его от меня, Роксана. Как бы ты ко мне ни относилась и что бы ни чувствовала, я не позволю скрывать его от меня.

– Знаю. Но и я не допущу, чтобы ты его ранил, – она отпрянула. – Я не дам тебе стать настолько важным для него, чтобы у него в душе осталась пустота после твоего ухода.

– Я хочу, чтобы мой сын был со мной. Я хочу, чтобы ты была со мной. Я хочу вернуть свою жизнь. И с Божьей помощью, Роксана, я возьму то, что хочу. Ты должна меня выслушать.

– Только не сегодня, – сказала она, но он уже схватил ее за руку. Она смачно выругалась, когда он потащил ее через двор к кабинету. – Я больше не намерена сегодня терпеть всплески разных эмоций. Отпусти меня.

– Я пять лет жил в одном сплошном всплеске эмоций, – не особенно церемонясь с ней, он просто взял ее на руки. – Придется тебе еще часок потерпеть. – Распахнув ногой дверь, он внес в кабинет бьющуюся в его объятиях Роксану.

– Как ты смеешь? Как ты смеешь так себя вести? – Она заскрежетала зубами, когда он опустил ее на скамейку. – Узнал про сына, и вместо того, чтобы сесть и спокойно, по-взрослому побеседовать со мной, ты меня мутузишь.

– Мы не будем беседовать ни спокойно, ни по-взрослому, ни как-либо еще, – он вытащил наручники и защелкнул одно кольцо на ее запястье. – Беседовать означает, когда два человека или более говорят Друг с другом, – быстро сообразив, он увернулся от ее кулака, но это был ложный удар. Второй раз ему увернуться не удалось и она разбила ему губу. – Ты будешь только… – он схватил ее за руки и сжал их, – слушать.

– А ты не изменился, – она свалилась бы со стола и расквасила нос, если бы он вовремя не подхватил ее и не защелкнул замок на наручниках. – Ты все такой же ублюдок и хулиган.

– А ты все такая же самоуверенная всезнайка. А теперь заткнись, – довольный тем, что у нее не осталось выбора, кроме как застыть на месте, он сделал шаг назад. Роксана вначале зашипела на него, а затем впала в ледяное молчание.

Он хотел поговорить, подумала она. Пусть говорит, пока язык не отсохнет. Это не значит, что она должна его выслушивать. Она сконцентрировала все усилия на высвобождении из наручников. В конце концов, не он один умеет фокусы показывать.

– Я тебя бросил, – начал он, – я не могу этого отрицать и не буду. Я бросил тебя, Макса, Лили и все, что так много значило для меня, и улетел в Мексику с пятьюдесятью двумя долларами в бумажнике и набором взломщика, который Макс подарил мне на день рождения, когда мне исполнился двадцать один год.

Несмотря на предельную концентрацию, она поморщилась от этих слов.

– Ты еще забыл о нескольких сотнях тысяч в виде драгоценных камней.

– У меня не было с собой драгоценных камней. Я так и не добрался до сейфа, – она повернула голову, пытаясь укусить его, но он схватил ее за подбородок и задрал ее голову так, чтобы их взгляды встретились.

– Это был ловушка. Слышишь? Мать твою, это была ловушка от начала и до конца. И одному Богу известно, что произошло бы с тобой, если бы была со мной. Как бы то ни было, я благодарю его за то, что ты в тот день была больна и осталась дома.

– Да иди ты в задницу со своей ловушкой, – она увернулась от него, проклиная про себя то обстоятельство, что ей никогда не суждено превзойти Люка в освобождениях.

– Он знал, – прежняя ярость вскипела в нем вновь. Глядя прямо перед собой, Люк вытер кровь с губы. – Он знал о делах. Он знал о нас, – он снова посмотрел на Роксану, – он знал о нас все.

Что-то произошло в ее желудке, но она не обратила на это особого внимания.

– О чем ты говоришь? Ты пытаешься убедить меня в том, что Сэм знал, что мы собирались его ограбить.

– Он знал об этом и хотел, чтобы мы это сделали. Он поджал, а затем скривил губы, но это была не улыбка.

– Ты что, Каллахан, думаешь, я так тебе и поверю? Он намекнул мне, что знает кое-что, еще тогда, много лет назад, когда мы случайно встретились в Вашингтоне. Но если бы он знал все о нас, то он бы этим воспользовался. Он вряд ли захотел бы, чтобы мы залезли в его дом и утащили драгоценности его жены.

– Он и не собирался делать так, чтобы мы брали драгоценности. И он очень хорошо этим воспользовался, Рокс. Он воспользовался этим для того, чтобы я платил ему за то, что когда-то стоял у него на пути. За то, что расквасил его поганый нос. За то, что унизил его. Он воспользовался этим для того, чтобы навредить всем вам за то, что имели наглость приютить его, пытались сделать из него человека, а потом изгнали.

Новое чувство пришло к ней, более сильное, чем презрение, и все же холодное, совершенно холодное.

– Если он точно знал, что мы воры, почему же он не указал на нас своим благочестивым пальцем?

– Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, как работает его голова? Я на это не способен, – пытаясь держать себя в руках, чтобы говорить спокойно, Люк отвернулся. На столе стояли три оловянные кружки и лежали разукрашенные шары. Он начал отрабатывать свой старый номер, продолжая разговор. – Могу предложить только просвещенную догадку. Если бы он тебе отомстил и тебе бы не удалось уйти от правосудия, то он был бы счастлив увидеть тебя в тюрьме. Учитывая репутацию и славу Нувелей, о тебе, скорее всего, трубили бы газеты, телевидение.

Она шмыгнула носом, но он даже не взглянул в ее сторону. Его руки работали все быстрее и быстрее. – Но больше всего ему хотелось увидеть тебя несчастной. Самой несчастной на свете. Он давно обо всем знал. По крайней мере несколько месяцев.

– Но откуда? Мы ведь даже тени подозрения на себя не бросили. Как этот второразрядный политикан обо всем догадался?

– С моей помощью, – Люк сбился. Он отошел назад, размял пальцы, затем возобновил тренировку. – Он напустил на меня Кобба.

– Кого?

– Кобба. Мужика, с которым жила моя мать, когда я сбежал из дома, – он посмотрел на Роксану осторожно-равнодушным взглядом. – Мужик, который отводил душу избивая меня, – пока я не отвалил. А, бывало еще, запирал меня, или к трубе в ванной приковывал. Это он продал меня за двадцатку пьяному извращенцу.

Лицо его побелело, стало каменным. Слова эти звучали страшно. Он произносил их ровным, пустым голосом, из-за чего кровь застыла у нее в жилах.

– Люк! – она потянулась было к нему, но тут загрохотал стальной наручник. – Люк, отпусти меня!

– Пока все не выслушаешь, не отпущу. Все без остатка, – он снова взял кружку. Его почти не удивили еле заметные вмятины на олове в месте, где он сжал кружку пальцами. Значит, все-таки есть стыд, подумал он. И всегда будет, так же как эти крохотные вмятинки. – Помнишь тот вечер, Рокс, когда шел дождь? Ты рассказала мне о подонке, который издевался над тобой. Я тогда взбесился, потому что знал, что это такое, когда тебя к чему-то принуждают. И я даже мысли не допускал, что ты… что кто-то может сделать это с тобой. Я тогда обнял тебя, целовал. Я пытался сдержаться, но я так хотел тебя. Я хотел тебя всю целиком и все, что с тобой связано. И в ту минуту, в ту потрясающую минуту я подумал, что, может быть, у нас с тобой получится.

– И получилось, – прошептала она. Наручник, казалось, все плотнее и плотнее сжимается вокруг ее сердца. – Это было замечательно.

– И тогда я увидел его, – Люк снова поставил кружки на стол. Фокусы – фокусами, а правда – правдой, подумал он. – Он прошел мимо нас и посмотрел на меня. Я понял, что не получится, может быть, вообще никогда. Поэтому я отправил тебя домой, а сам пошел за ним.

– Что… – она закусила губу, вспоминая о том, насколько Люк был пьян тем вечером, – и ты не…

– Убил его? – он взметнул голову и улыбнулся. Она похолодела. – Если бы я это сделал, тогда все было бы гораздо проще. Сколько мне тогда было, двадцать два или двадцать три? Бог ты мой, да мне как будто опять было двенадцать, так он меня напугал. Он требовал денег, и я давал ему деньги.

Она внезапно почувствовала облегчение.

– Ты платил ему? Зачем?

– Затем, чтобы он помалкивал о том, что знает. Чтобы не пошел в газеты и не рассказал о том, что я продавал себя.

– Но ты ведь не…

– Да разве правда имеет какое-нибудь значение? Меня продали. Меня использовали. Мне было стыдно. – Он оглянулся, но глаза его уже не были равнодушными. Вихрь чувств в них пронзил ее сердце. – И мне до сих пор стыдно.

– Но ты же ни в чем не виноват.

– Я был жертвой изнасилования. Иногда этого бывает достаточно, – он пожал плечами, как бы пытаясь избавиться от этого воспоминания, но этот жест получился неуклюжим. – Вот я и платил ему. Всякий раз, когда он присылал открытку. И я посылал ему сумму, указанную на этой открытке. Когда ты перебралась ко мне, я всегда сам брал почту. На всякий случай.

Сочувствие, иссякнув, сменилось шоком.

– Постой-ка! Ты хочешь сказать, что он шантажировал тебя и после того, как мы сошлись? Он делал это все время, и ты мне ничего не сказал, – рефлекс, и больше ничего, заставил ее сделать выпад в его сторону. – Значит, ты не совсем доверял мне, если ничего мне не сказал?

– Черт возьми! Мне же было стыдно. Стыдно за то, что со мной произошло, стыдно, что мне не хватило смелости послать его подальше… Я испугался, что ему надоест держать меня на привязи, и он выполнит свою угрозу и расскажет прессе о том, что Макс… – он оборвался на полуслове и выругался. Он не собирался заходить так далеко в разговоре.

Стыд и гнев охватили его.