Тайный суд Сухачевский Вадим

Глава 3

Встреча

– «Heimliche Gericht. Geheimsaches»[2], – по слогам прочла библиотекарша в бланке его заказа. И тут же озадачила вопросом: – А спецдопуск у вас есть?

Смотрела на него пристально, отчего Васильцев сразу смутился – не столько из-за отсутствия этого спецдопуска, сколько оттого, что, занятый другими мыслями, явился в библиотеку в спецовке, которую уже привык носить под ватником, да и очки эти, у которых одна дужка была сотворена из проволоки взамен сломавшейся, давно следовало бы заменить – похоже, начал уже забывать, что, кроме его кочегарки, существует еще какой-то мир.

– Что, разве нужен какой-то допуск? – несколько робея, спросил он. – Книга значится в общем каталоге.

– Значит, недоглядели, – сказала девушка. – Кто-то прошляпил – а мне отвечать? Слава богу, я немецкий в техникуме учила. Думаете, не поняла? «Тайный», «секретные». Если секретные – значит, спецдопуск нужен!

– Так секреты же столетней давности! – попытался объяснить он. – Посмотрите на год издания! Тысяча восемьсот…

– Мало ли! – отрезала библиотекарша. – Без допуска не выдам… Отойдите, не задерживайте очередь!

Васильцев уже хотел было попытать счастья у другого окошка выдачи, когда к нему приблизился какой-то лет шестидесяти гражданин – в хорошем костюме, с окладистой бородой. Еще в очереди Юрий обратил на него внимание – тот стоял позади и прислушивался к его разговору с бдительной девушкой. Тогда он принял этого гражданина за иностранца, и причиной тому был не столько его костюм, явно не москвошвеевской работы, не столько массивный золотой перстень-печатка на пальце, сколько нечто неуловимое, присутствовавшее в его глазах.

А точнее, как раз напротив: то, что в его глазах начисто отсутствовало. Страха, вот чего не было в его глазах! Того затаенного страха, по которому в нынешнее время без труда можно было отличить любого соотечественника. И когда, услышав, что некто не имеющий спецдопуска хочет получить книгу про что-то секретное, все стоявшие в очереди тотчас отвели глаза в сторону, сей гражданин (впрочем, Юрий сразу про себя окрестил его господином) один-единственный с любопытством наблюдал за этой сценкой. Умные глаза его смотрели немного насмешливо.

Иностранцем он, однако, все-таки не был, ибо вдруг обратился к Васильцеву на самом что ни есть безукоризненном русском языке, какой с каждым годом все реже можно было услышать даже в Москве и какого не воспроизведет ни один иностранец, если не впитал его с молоком матери.

– Простите великодушно за вмешательство, молодой человек, – сказал он, – вы, насколько я понял, хотели ознакомиться с книгой профессора Ганса фон Герхе об этом самом Тайном Суде?

– Вы знаете ее? – спросил Юрий. Рядом с ним он в своей спецовке почувствовал себя особенно неловко.

– Да, некогда приходилось держать в руках, – ответил господин, или гражданин, или кто бы он там ни был. – Поверьте мне, пустейшая книженция! Домыслы и фантазии романтически настроенного немца о вещах, истинная суть которых для него – за семью печатями. Не более чем беллетристика, к тому же далеко не лучшего вкуса.

«Если не иностранец, то, чего доброго, какой-нибудь белоэмигрант…» – с тоской подумал Васильцев. Только вот этого, связи с белой эмиграцией, ему и недоставало!

На них уже посматривали со всех сторон, человек с печаткой на пальце привлекал всеобщее внимание. Пожалуй, всего разумнее было бы поскорее отойти в сторонку, однако желание узнать что-нибудь про этот суд оказалось сильнее страха, и Юрий все же отважился спросить:

– А вы могли бы порекомендовать что-нибудь лучшее по этой теме?

– Что-то конкретное?.. – тот чуть призадумался. – Ах, едва ли. Кое-какие упоминания об этом Тайном Суде разбросаны по сотням разных трудов, но там все настолько противоречиво, недостоверно. Конечно, если все это собрать воедино и подвергнуть научному анализу, то удалось бы вышелушить какие-то зернышки истины, но, право, далось бы сие ох как нелегко, да и те зернышки, боюсь, не больно-то отличались бы от плевел.

– Но вы, – сказал Васильцев, – как я понял, знаете обо всем этом несколько больше. Позвольте спросить – откуда же?

Тот улыбнулся:

– Не думаете же вы, молодой человек, что все, о чем мы хотим узнать, может быть обнаружено лишь на страницах книг. Нет, поверьте мне! Иногда истина бывает весьма скрытна, ее надо уметь искать.

– И где же? – спросил Юрий. – В рукописях?

– О, не только! Порой она растворена в самом воздухе, надо уметь вслушиваться в него. А порой она бродит где-то совсем рядом, но мы не в силах ее распознать… Что же касается интересующего вас вопроса, то мне удалось некогда провести собственные изыскания – благо, у меня имелись для этого возможности. Без бахвальства могу вам сказать – едва ли на свете найдется очень уж много персон, превосходящих меня в знании этого предмета. И если вы действительно желаете кое-что об этом узнать, то мы с вами могли бы пройтись в какое-нибудь более подходящее для разговора место…

«Да, скорее всего бывший белогвардеец… – подумал Васильцев. – А может, просто подосланный провокатор… Ну да будь что будет!..» Все эти мысли пронеслись у него в голове, но вслух он проговорил:

– Что ж, буду рад.

«Что я делаю, боже правый, что я, дурак, делаю?!» – думал он, когда через несколько минут выходил вместе с незнакомцем из нового библиотечного здания и при этом спиной ощущал упершийся в них бдительный взгляд дежурного милиционера. Уж милиционер-то запомнит их наверняка! Трудно не запомнить такую пару – вальяжного господина в лаковых штиблетах, в шубе с бобровым воротником и его, Юрия, прихрамывавшего рядом в кирзовых сапогах и в старом ватнике.

– Предлагаю – в «Националь», вы не возражаете? – спросил его спутник.

Не дожидаясь ответа, он помахал рукой, и тут же к крыльцу подъехал роскошный черный автомобиль. Шофер с борцовской фигурой выскочил из кабины и распахнул перед Юрием дверцу.

– Прошу, – произнес господин.

«Вот и всё…» – садясь в машину, обреченно подумал Васильцев. Он уже от кого-то слышал, что именно так у них это обычно и делается: человека невзначай берутся куда-нибудь подвезти, и с этого момента он для окружающих навсегда исчезает. Да, видимо, так будет и с ним. Едва ли машина стояла наготове лишь для того, чтобы отвезти их в «Националь», до которого от библиотеки всего-то пять минут ходу.

– К «Националю», – бросил, однако, усаживаясь, господин, и машина тронулась.

Доро2гой он говорил о чем-то совершенно малозначительном – кажется, о погоде, об этой зиме затянувшейся, – Васильцев не слушал его, думал о своем: если, миновав «Националь», поедут прямо, в сторону Театральной площади, стало быть, везут на Лубянку, а если свернут на Тверскую – значит, в Бутырку.

О чем он, однако, вещает?.. Наконец Васильцев все же прислушался и поймал какой-то обрывок его монолога:

– …тоже наша беда, хотя далеко не самая страшная, – зимы эти бесконечные. Вот помню, год назад, когда я как раз в эту пору прогуливался по Унтер-ден-Линден в Берлине…

Почему он так откровенно в этом признавался? Какие дьявольские сети плел?..

Поймав на себе взгляд Юрия, видимо, весьма красноречивый, господин-гражданин улыбнулся:

– Да не пугайтесь вы, не пугайтесь, молодой человек! Могу вам паспорт показать, дабы удостоверились: я – гражданин Советского… Как бишь там у нашего новоявленного классика? «Читайте, завидуйте!..»

Он в самом деле протянул Васильцеву паспорт, которого тот, разумеется, брать в руки не стал, а лишь подумал: «Если он с нашим паспортом вот так вот запросто разъезжает по берлинам – то, стало быть, он…» Легко угадав его мысли, бородатый господин с улыбкой сказал:

– И снова же вы ошиблись, если поспешно отнесли меня к некоему всуе не называемому ведомству. Нет, я всего лишь… скажем так: свободный художник.

Ах, не верил, не верил Васильцев ни в каких таких свободных художников с советскими паспортами, еще недавно разгуливавших по берлинской Унтер-ден-Линден! Куда вот, все же угадать бы, двинется «роллс-ройс» этого свободного после «Националя» – прямо или налево?..

Но, к его удивлению, «роллс-ройс» через минуту действительно остановился точь-в-точь у входа в «Националь».

– Пойдемте, – пригласил бородач, выходя из машины. И приказал верзиле-шоферу: – Жди здесь.

Юрию ничего не оставалось, как последовать за ним.

Боже, как нелепо смотрелась его телогрейка, отраженная многочисленными зеркалами роскошного вестибюля! Однако, уважительно приняв шубу «свободного художника», гардеробщик и эту телогреечку принял, хотя и несколько брезгливо, но безропотно. Метрдотель после некоторых очевидных душевных мук тоже предпочел все-таки Васильцева в его спецовке впустить. Уже через несколько минут странная пара сидела за столиком на двоих в зале на втором этаже, и бородач со знанием дела диктовал изогнувшемуся перед ним официанту:

– Стало быть, икорки стерляжьей, балычка волжского, два жюльенчика из трюфелей… А маслины у вас какие, все те же, прошлогодние, греческие?

– Никак нет! Испанские, с анчоусами!

– Ну-ну, давай тогда… И водочки немного для согрева.

– Слушаю-с!.. Желаете что-нибудь еще? – Официанту явно стоило немалых усилий не смотреть на спецовку Васильцева.

– Там видно будет. Пока ступай, голубчик…

Все это – и запотевший графинчик, и снедь – появилось на столе спустя не более чем минуту. Официант разлил водку по хрустальным рюмочкам.

– За нашу встречу! – подняв свою рюмку, провозгласил бородач.

Васильцев выпил. Голова сразу закружилась, поскольку почти сутки уже он ничего не ел. Теперь сквозь это кружение едва-едва слышался голос его визави.

– Так мы, собственно, собирались поговорить об интересующем вас предмете, – говорил тот, – об этом самом Heimliche Gericht, Тайном Суде. В этом вопросе, скажу вам, довольно много путаницы, но, в сущности, все не так уж сложно. Во всяком случае, думаю, ничуть не сложнее ваших… Как бишь их там? Кажется, гильбертовых пространств…

При его последних словах Юрий от неожиданности поперхнулся маслиной с анчоусом, а легкая пьяность мигом прошла. «Откуда, черт побери, откуда, откуда?!» – пронеслось у него в голове.

– Откуда вы?.. – пробормотал он. – Вы что же, знаете, кто я?.. Вы… вы за мной следили?.. – Вопрос был глупым, да и думал он уже о другом: значит, все-таки с самого начала он не ошибся. Только вот любопытно – прямо сейчас будут его брать или потом, на выходе? Еще неясно было вот что: зачем этот бородатый его в ресторан повел? Про такие их методы он прежде как-то ни от кого не слыхал. Отложив салфетку, спросил обреченно: – Мне… идти с вами?

Однако его собеседник воскликнул:

– О нет, что вы, нет! Вы что-то совсем не то себе вообразили! Никуда вам не надо идти! И не следил я вовсе за вами, в мыслях такого не имел! Правда, то, что смогу встретить вас именно в библиотеке, вполне предполагал, не стану скрывать. Предполагал же по той простой причине, что при подобных обстоятельствах я бы сам именно туда первым делом и направился. А поскольку все же я вас, Юрий Андреевич, в некотором роде знаю – правда, лишь заочно до нынешнего дня, – то уж позвольте и мне наконец-таки представиться. – Бородач почтительно наклонил голову: – Домбровский Георгий Теодорович, друг и коллега вашего покойного отца.

Георгий Теодорович Домбровский – вот как, выходит, разгадывалась подпись «Г.Т.Д.» под тем письмом! И, сообразив это, Васильцев задал самый глупый вопрос из всех, какие только можно задать:

– Так это вы?..

Глава 4

Камень – палка – веревка – трава – страдание

– Вы о том, не я ли автор письма? – отозвался этот самый Домбровский. – О, разумеется! А я-то, признаться, был уверен, что вы еще прежде догадались. Прошу тем не менее великодушно простить, что с самого начала это не сказал… Теперь же, если вы никуда не торопитесь, попытаюсь ответить на все ваши вопросы.

– Тогда, – проговорил Васильцев, – что все это значит, извольте объяснить.

Домбровский улыбнулся:

– Подобным вопросом, Юрий Андреевич, вы даже меня поставили в тупик. Не кажется ли вам, что его очертания слишком уж расплывчаты?

Васильцев и сам это понимал. Но то, что он хотел узнать, было также столь расплывчато, и он просто не знал, с какого боку к этому подойти.

– Хорошо… – кивнул он. – В таком случае… В таком случае извольте объяснить, что это за Тайный Суд… И какое отношение к нему имел мой отец… И кто вы такой, в конце-то концов!.. И что вам нужно от меня?.. И что, наконец, черт побери, означают эти слова: «палка», «камень», «веревка»?..

– Постойте, постойте, дорогой Юрий Андреевич! – не переставая улыбаться, перебил его Домбровский. – Вы просто засыпали меня вопросами, теперь я, право, и сам не знаю, с чего начать. Давайте-ка все же по порядку. Итак, вас интересует, что такое Тайный Суд? В таком случае, однако, мне сперва придется самому начать с вопроса. Скажите, вы верите, что в нашем жестоком мире все же существует истинная справедливость? Я имею в виду справедливость именно в этом мире; мир загробный покуда оставим в стороне.

Васильцеву вспомнился тот давний, из детства, разговор с отцом, о котором после много размышлял.

– Ну, если в этом мире, – сказал он, – то разве что – как некий недостижимый идеал. Нечто наподобие, коль угодно, истинной свободы или…

– Ах, прошу вас, не торопитесь! – остановил его собеседник. – То, что вы назвали недостижимым, все-таки достигалось в этом мире. Разве не истинно свободен был, скажем, Диоген, живший в своей бочке? Разве не свободен был римский император Диоклетиан? Я разумею, конечно, лишь тот период его жизни, когда он, отрекшись от императорского венца, занялся выращиванием капусты, ибо свобода и власть – вещи несовместимые. Разве не свободен, наконец, какой-нибудь тибетский отшельник, отрекшийся от всех земных желаний и страстей? Как видите, примеры, хотя и немногочисленные, все-таки есть, иначе у людей не было бы потребности в самом этом понятии «свобода», и слово это никогда не возникло бы ни в каком языке. И ровно то же самое можно сказать и о справедливости, хотя…

– …хотя тут, боюсь, вам будет труднее с примерами, – вставил Васильцев.

– Но тем не менее они есть! – твердо сказал Домбровский. – И не так их мало, как вам это представляется! В истории всех веков, начиная с глубокой древности, мы можем их отыскать.

Васильцев скептически спросил:

– И вы их можете привести?

– Множество! Да вот хотя бы первое пришедшее в голову! Древняя Персия эпохи Ахменидов. Некий сатрап царя Камбиза слишком вольно предавал подвластное ему население мученической смерти путем сажания на кол. Порой казнил без всякой вины, просто ради собственного удовольствия. Это надо было ухитриться – прославиться своей жестокостью в те немилосердные времена! И вот однажды он обнаружил возле своего ложа табличку, надпись на которой гласила, что приговор ему уже вынесен и в последний день праздников Солнца он будет казнен тою же казнью, которой предавал многих…

Каким образом попала к нему эта табличка, выяснить так и не удалось. Впрочем, едва ли сатрап слишком убоялся – стража была многочисленна, а стены дворца крепки.

Однако в последний день праздников Солнца он по традиции принял участие в колесничных состязаниях, и вдруг его кони, прекрасные объезженные кони, обезумели и понесли. Колесница перевернулась, и сатрап вывалился из нее в глубокий овраг. Там, в овраге, его вскорости и нашли. Он был нанизан на заостренный ствол дерева, и когда слуги подбежали к нему, из его уст вырвалось только одно слово: «Сбылось…»

Понятно, окружающие сочли это за кару богов. Ну а вы, Юрий Андреевич, как вы это назовете?

– Не знаю… – пожал плечами Васильцев. – Должно быть, в самом деле, Провидение.

– Да полноте, полноте, Юрий Андреевич! Провидение, совпадение!.. Черт возьми, вы же математик – так потрудитесь, наконец, дать работу разуму! Провидение, как вы понимаете, бесплотно! Но кто-то же заострил этот кол, кто-то хитроумным способом вспугнул коней в нужном месте, а было потом обнаружено, что в глаз одного из коней вонзилась крохотная стрела, умело кем-то пущенная из духовой трубочки, – кто-то же, согласитесь, пустил ее! Кто-то, наконец, в нужном месте подложил камень под колеса, чтобы колесница опрокинулась именно там! И уж эти «кто-то», можно не сомневаться, были вполне во плоти; они-то, надо полагать, и помогли свершиться воле Провидения! А поскольку это первый такой доподлинно известный случай, занесенный в анналы, то, пожалуй, именно с него мы можем начать отсчитывать историю сообщества, которое вас интересует.

– Вы хотите сказать… – проговорил Васильцев.

– Да, именно! – подхватил Домбровский. – Этого самого Тайного Суда! Сообщества людей, не желающих отдавать справедливость на откуп одному лишь его величеству Провидению, кое подчас, увы, оказывается весьма ленивым и необязательным.

Ну да о тех давних событиях, отделенных от нас тысячелетиями, я вам поведал, только дабы вы поняли, что подобные сообщества существовали и в очень древние времена. Как вы понимаете, их деятельность всегда была окутана глубокой тайной, так что об их традициях вряд ли можно сегодня знать что-либо достоверное. Но гораздо лучше известно о традициях, дошедших до нас века примерно с шестнадцатого. – Тут же поправился: – Сказав «известно», я, конечно, должен был добавить: кое-кому, разумеется.

– «Кое-кому» – это, надо понимать, вам? – спросил у него Васильцев.

– Вы совершенно правильно понимаете. Впрочем, не одному лишь мне, а всем тем (весьма, разумеется, немногим), кто носит передаваемое по наследству высокое звание посвященного, и ваш покорный слуга, – он поклонился, – как вы, надеюсь, уже успели догадаться, входит в их число. Добавлю: мне известно, быть может, поболе, чем всем остальным посвященным, ныне проживающим в этой стране, ибо я вот уже почти двадцать лет являюсь верховным судьей Российской коллегии этого самого Тайного Суда, с того дня, как сменил на названном посту вашего батюшку после его трагической гибели.

С некоторого момента разговора Васильцев ощущал раздвоенность – так и не знал, верит он или нет в то, о чем вещает странный господин. И лишь сейчас, услышав самое неправдоподобное из всего – об участии отца в каком-то тайном сообществе, – как это ни странно, вдруг понял, что верит, верит, черт побери, во все! Однако новость была столь ошарашивающая, что он, машинально выпив рюмку водки, только лишь и сумел пробормотать:

– Так значит, отец был?..

– Да, да, именно так! – закивал Домбровский. – Ибо до меня на протяжении пятнадцати лет не кто иной, как Андрей Исидорович, ваш покойный батюшка, осуществлял эту миссию… Но к тому мы еще вернемся; покуда же, если позволите, продолжу свой экскурс в историю.

Итак… В шестнадцатом веке жил в своем родовом замке в Саксонском герцогстве некий барон. И вот вдруг в окрестностях этого замка появился, как все поначалу полагали, вервольф – оборотень: недели не проходило, чтобы в овраге не обнаруживали истерзанные останки какой-нибудь девочки или женщины, жительницы одной из близлежащих деревень. Охота на страшного оборотня, то и дело предпринимаемая местными крестьянами, всегда оказывалась безрезультатной.

Однако со временем обнаружили странную закономерность: когда барон отъезжал из своего замка на месяц-другой, злодеяния оборотня в точности на это самое время прекращались. Тогда пристальнее стали приглядываться к замку и его окрестностям, выходить в ночные дозоры, и наконец один мальчишка увидел, как вечером слуги барона схватили на дороге девочку, засунули ее в мешок и стремглав ускакали в сторону замка. А наутро эту самую девочку… точнее, то, что от нее осталось… нашли в овраге. Так открылась ужасная правда о потаенной жизни барона.

Если бы речь шла о каком-нибудь простолюдине или даже о не слишком знатном дворянине, его бы как вервольфа, по законам тех времен, недолго думая спалили без исповеди и причастия на медленном огне. Но тут иное. Сей барон был сказочно богат, по знатности не уступал многим принцам, к тому же в недавних войнах поддерживал саксонского курфюрста, и тот к нему благоволил. Напасть на замок? Но их бы разметали как пыль. И вне замка барон тоже был неуязвим – он разъезжал по округе не иначе как в сопровождении дюжины конных латников; чт против них пускай даже сотня деревенщин со своими косами и вилами?

В отчаянии местный пастор написал письмо герцогу о злодеяниях барона – и что же? Спустя короткое время пастора приволокли в замок, нещадно высекли на дворе, а то самое письмо под смех дворни понудили проглотить вместе со всеми сургучными печатями. После пережитого бедняга в тот же вечер и отошел к праотцам. Все в округе пребывали в отчаянии: нет в мире ни правды, ни закона.

Однако…

Однако через несколько недель наш барон вдруг получает странное послание, в котором говорится, что некий Тайный Суд вызывает его на свое заседание в связи с совершенными им преступлениями, и назначено место где-то на опушке леса, куда он должен явиться.

Барон со своими латниками прискакал в деревню, от души хохотал, когда рвал перед селянами эту бумагу, нескольких для острастки на всякий случай здесь же выпороли, с тем и ускакали.

Но проходит неделя – и барон обнаруживает в своей спальне новое письмо. Как пронесли, кто мог туда проникнуть?! Допрашивали всех слуг, но так ни до чего и не сумели доискаться. Это распечатанное письмо там же, в спальне, потом и было обнаружено. В нем сообщалось, что, поскольку барон не соблаговолил явиться на заседание, то оное заседание Тайный Суд провел в его отсутствие, во всех злодеяниях барон признан виновным, приговорен к смерти, приговор будет исполнен в ближайшее время, вид же смерти барон, коли пожелает, вправе выбрать для себя сам из пяти перечисленных. А далее стояли эти самые слова…

– Палка, камень… – произнес Васильцев.

– Именно! Палка, камень, веревка, трава, страдание! Если же, сообщалось далее, господин барон откажется от предоставленного ему выбора, то вид исполнения приговора будет назначен по усмотрению самого Суда.

И снова барон хохотал (замечу, кстати, в последний раз хохотал в своей жизни), рассказывая челяди об этом приговоре, однако, говорят, хохот его был уже далеко не столь весел. А вовсе он помрачнел, когда на следующий день обнаружил в своих покоях слово, начертанное углем на стене. Это слово было «палка».

Барон отдал приказ усилить караулы. Теперь стража бодрствовала возле его покоев денно и нощно… Длилось это, правда, недолго, ибо на третий день барон неведомым образом из своих запертых покоев исчез.

Нашли его на другой день на лесной поляне, неподалеку от замка. Он лежал распростертый, и из груди у него торчала заостренная палка, которой он был пригвожден к земле.

Ну, что вы на это скажете, милейший Юрий Андреевич?

– Выходит, крестьяне все же каким-то образом добрались до него… – проговорил Васильцев. – Как им, однако, удавалось пробираться в замок?

– Вопрос о том, как все это было проделано, давайте-ка мы с вами до поры отложим, – сказал Домбровский. – Покамест я предлагаю вам лишь обозреть, что происходило. И ради бога, оставьте вы в покое крестьян! Чтобы несчастные, забитые смерды проделали столь замысловатую комбинацию!.. Будьте же вы, наконец, реалистом.

После всего услышанного пожелание быть реалистом показалось Юрию достаточно нелепым, однако он промолчал.

Домбровский продолжил:

– В всяком случае, люди, жившие в ту пору, были большими реалистами, нежели вы. Весть о том, что произошло с саксонским бароном, разнеслась довольно быстро, и когда вскоре после этого некий лотарингский виконт, повинный в таких же, что и тот барон, злодеяниях, получил послание Тайного Суда, он, полагаю, вовсе не расположен был смеяться. На заседание Суда он, понятно, не явился, замок свой повелел охранять, как осажденную крепость, но, обнаружив на стене приговор, в котором значилось одно слово: «камень», и сообразив, что никакая стража и никакие стены не могут стать надежной защитой, принялся искать спасения у Господа. По дюжине раз на дню он входил в часовню, расположенную внутри замка, запирал за собой железную дверь, за которой была выставлена многочисленная стража, и там, в часовне, предавался молитвам, вымаливая прощение у Всевышнего.

Там его и нашли после того, как однажды он слишком долго оттуда не выходил. Он лежал на полу, и голова его была размозжена тяжеленным камнем. Ну? Тоже спишите на местных крестьян?

– Нет… – произнес Юрий. – Не могло в разных местах все быть столь одинаково…

Домбровский удовлетворенно кивнул:

– Наконец-таки, вы, Юрий Андреевич, кажется, начинаете прозревать!

– Но все-таки… – вымолвил Васильцев, – как это возможно? В запертой часовне, при многочисленной охране…

– Эх, снова вы о деталях! А мне они, признаться, не столь интересны. Никогда, право, не вдавался в такие подробности. В данном-то случае, положим, все весьма просто: должно быть, камень особым образом загодя закрепили под крышей часовни с таким расчетом, чтобы он рухнул на голову тому, кто станет на колени перед алтарем. Известная ловушка, придуманная в древние времена. Поверьте, по поручению Суда действовали… да и действуют люди, порой много, много более изобретательные.

Юрий проговорил:

– Стало быть… Стало быть, у вас есть свои… исполнители?.. И они…

– Да не плутайте вы, Юрий Андреевич, в словах, – перебил его Домбровский. – Исполнители – это не у нас, исполнители – это в НКВД… Стыдливы на слова – ну прямо как девицы на выданье! Все-то они подают в изящной словесной упаковочке, отчего мерзость, право, не перестает быть мерзостью, ибо чт может быть мерзостнее, чем вынести и исполнить заведомо неправедный приговор? Они и сами, видно, сие понимают, отсюда и вся эта нынешняя шелуха словесная: «исполнители», «пролетарское возмездие»… Нет, по приговору Тайного Суда осуществляется именно что казнь, и осуществляют ее, разумеется, палачи! Кстати, одного из них, Викентия, вы нынче имели возможность видеть воочию, он и сейчас ожидает нас с вами в автомобиле.

Услышанное покоробило Васильцева. Лицо, вероятно, выдало его, потому что Домбровский сказал:

– Да не волнуйтесь вы так, Юрий Андреевич!

– Да и о чем же, право, тут можно беспокоиться? – отозвался Васильцев. – Вас ожидает палач! Приятнейшая перспектива!

Домбровский строго произнес:

– Не надо иронизировать, молодой человек. Викентий принадлежит к весьма уважаемой династии, ибо должность эта передается по наследству, так же, как некогда у вошедших в историю знаменитых французских палачей Самсонов. Поверьте, батюшка ваш покойный относился к Викентию и ко всем его предшественникам с истинным почтением.

– Вы хотите сказать, – нахмурился Юрий, – что отец…

– …мог пожимать руку палачам? – закончил за него Домбровский. – Ну разумеется. Викентий и его предки всегда были далеко не последними лицами в Тайном Суде. Я имею в виду не только исполнение приговоров, но и всю подготовительную работу, кою осуществляет его группа. Надо же собирать доказательства вины подсудимого, надо разыскивать осужденного, если тот пытался скрыться.

Добавлю, кстати, что ни одна такая попытка не увенчалась успехом ни для одного из приговоренных. Так, в семнадцатом веке один французский маркиз, получив извещение о том, что суд над ним состоялся и приговор уже вынесен, спрятался в самом Лувре (он был каким-то родственником королевы) и ни на миг не покидал дворец. Там, во дворце, его стража и нашла. В дворцовом нужнике, если быть совсем уж точным, где он был повешен на потолочной балке.

– «Веревка»… – машинально произнес Юрий.

– Именно так!.. Или – веком позже – история с польским магнатом. Этот бросал своих податных в каменный мешок на голодную смерть, если они вовремя не расплачивались по оброку, а узнав о приговоре Суда, втайне, под чужим именем, удрал аж в Вест-Индию. Где два года спустя и нашел свой конец. Его потом обнаружили в заваленной камнями пещере, и подле него лежало два мешка с высохшей травой. Третий мешок был пуст: мучительно страдая от голода, он съел мешок травы, пока не умер той же смертью, которой не раз предавал других.

– «Трава», «страдание»…

– Да, да! – подхватил Домбровский. – Вот и ответ на один из ваших вопросов. «Палка», «камень», «веревка», «трава», «страдание» – все это из давней истории нашего сообщества. Но мы сейчас о другом – о роли в этой истории предшественников Викентия. Суд лишь выносит приговоры, но без таких людей, как Викентий, приговоры Тайного Суда превратились бы в пустое сотрясение воздуха… – Домбровский вдруг спохватился: – Господи, да совсем же забыл! Держите… Тоже, кстати, не обошлось без помощи Викентия. – С этими словами он протянул Юрию паспортную книжицу.

Васильцев открыл ее. Это был его, Юрия, паспорт. Никакой радости он, однако, не почувствовал. Даже если они каким-то путем добыли его паспорт, ровным счетом ни от чего нынче в СССР наличие этой книжицы не спасало.

– По вашему лицу могу догадаться, о чем вы сейчас подумали, – вздохнул Домбровский. – Не извольте беспокоиться, ваш паспорт Викентию отдали в том самом ведомстве. Кроме того, мы предприняли кое-какие дополнительные меры, так что с этой стороны вам нечего отныне опасаться.

– Но как вам… как Викентию это удалось? – недоуменно спросил Васильцев.

– Ах, это все детали, – отмахнулся Домбровский как от чего-то совершенно пустякового.

– Но все-таки? Вы что же, с ними… сотрудничаете?

– Ну, сотрудничество – тут едва ли верное слово. Просто и в том ведомстве, и во многих других служат некоторые наши поднадзорные… Простите, о них я вам еще не рассказывал. Дело в том, что смертные приговоры Тайным Судом выносятся далеко не всегда. Тюрем, видите ли, в нашем распоряжении нет, поэтому, если имеются какие-то смягчающие обстоятельства, преступник попадает в число так называемых поднадзорных и с этих пор находится под нашим бдительным наблюдением. Он знает, что, повтори он свои деяния – и пощады ему уже не будет. Надзор осуществляет тот же Викентий, и его поднадзорные хотя и знают, что в случае чего это им ничуть не поможет, тужатся оказывать ему всяческие услуги, ибо подобострастие перед силой – в природе всякого негодяя. Не стану скрывать, Суд этим зачастую пользуется в своих целях: иногда это самый простой способ получить некоторую необходимую информацию или, скажем, деньги легализовать, а у нас их, поверьте, немало – еще в начале позапрошлого века один наш соратник, сказочно богатый английский лорд, оставил Тайному Суду все свое состояние. Или когда мне, например, надо по делам Суда съездить за границу, что для обычного здешнего… (он слегка усмехнулся) свободного художника, как вы понимаете, почти нереально. Ну а на ваш паспорт и вообще на перемену вашей участи Викентий, я уверен, потратил совсем не много времени, дело-то, в сущности, простое. Так что вдыхайте полной грудью воздух свободы, мой друг!

Свободы, однако, Юрий не ощущал, ибо за эту свободу, судя по всему, предстояло как-то расплачиваться.

– Что я должен сделать в обмен на вашу любезность? – несколько сухо спросил он.

Домбровский взглянул на него с укоризной.

– Ах, Юрий Андреевич! – вздохнул он. – Да неужто вы решили, что я с вами какой-то торг затеваю? Вот уж от вас, ей-богу, не ожидал! Если я и сделал для вас какую-то малость, то исключительно в память о своем друге, вашем покойном батюшке, которому очень многим обязан.

– И что же, – спросил Васильцев, – я сейчас могу просто встать и уйти?

Глава 5

Сов. секретно

Комиссару 2-го ранга тов. Панасенкову

(Сов. секретно, в одном экз.)

…сообщаю, что, в соответствии с Вашим распоряжением, произведена тщательная проверка кочегара доцента Васильцева на предмет выявления его сущности…

Никакой такой проверки лейтенант госбезопасности Гробовых, понятно, не производил – не от лености даже, а просто по причине полной ненужности таковой проверки: нутро-то вражье и так насквозь видно, все они одним дегтем мазаны, эти доценты, даже если замаскировались под кочегаров. Так он с первого раза товарищу Панасенкову и написал: «настроен враждебно», «ведет разговоры», «проявляет недовольство», ну и все такое. Вполне достаточно, чтобы отправить куда следует – хоть на этот свет, но подалее, хоть на тот.

А товарищ Панасенков отчет его прочитал – да вдруг: «Ты чего мне, Гробовых, надумал? Плохо тебе, что доцент? Али плохо, что кочегар? Все, сукин сын, обосрать решил, да? И науку советскую, и пролетариат? Так тебе и дали! На-кась, понюхай-ка!» – и на понюх сунул под нос здоровенную дулю, пахнущую копченой колбасой, порохом и оружейной смазкой.

Он ему: «Так что же писать?» – «А ты правду пиши, Гробовых. Только думай, умом думай», – и при этих словах не то подмигнул, не то просто веко у него вздрогнуло.

Вот лейтенант и сидел, и думал, запах той комиссарской дули вспоминая. Небось этот доцент-кочегар – какой-нибудь панасенковский родственничек, оттого комиссар его и отмазывает. А чьими руками отмазывает? Его, Гробовых, руками! Случись что с Панасенковым (а случается всякое, тут и комиссарские ромбы не спасение) – с кого тогда спрос? То-то!..

Ну а пойти против всесильного ныне комиссара – еще более верная гибель. Тут умом, умом думать – это верно сказал комиссар.

Эх!..

…и в результате произведенной проверки ни в каких порочащих связях гр. Васильцев не замечен и проявил себя сугубо с положительной стороны.

Страницы: «« « 12345678 » ... »»