Легенды о призраках (сборник) Коллектив авторов

– Еще один, – сказал он.

– Я не хочу, чтобы ты стал таким, как твой отец. Слишком многие из вас думают, что вы вправе издеваться над женщинами – и даже делать с ними кое-что похуже. – Прежде чем Робби осмелился спросить, чего она не договаривает (правда, когда дело касалось его отца, обычно договаривать было уже почти нечего), она добавила: – Я не говорю, что ты уже тоже из этой братии. Просто не становись таким никогда.

– Зачем ты это все распечатала? Для чего это?

– На этот раз мы будем бороться всерьез. – Он догадался, что под «мы» она подразумевает «Матерей против хаоса», а она продолжала: – Эти злые фильмы нельзя показывать. Они должны быть запрещены в Ливерпуле. Они заползают в головы детей и заставляют их вести себя, как…

– Как кто?

– Как это чудовище, – сказала она и ткнула пальцем в листки, которые положила на стол – изображением вниз. – Ну хватит. Ты просто надо мной издеваешься. – Она переключила взгляд на режим строгости и сказала: – Обещай, что ты никогда не станешь смотреть такие фильмы.

– Обещаю.

– Покажи руки.

Он снова ощутил себя маленьким – его подозревают в том, что он может ходить с грязными руками. И хотя он не скрестил пальцы за спиной, но все равно не совсем обещал. Помолчав, она сказала:

– Приготовь обед. Мы собираемся у Мидж.

Мидж была преподавателем на курсах уверенности в себе, которые посещала его мать, и основательницей «Матерей против хаоса». Робби протиснулся мимо велосипеда в кухню – она была еще меньше, чем гостиная, – и включил плиту. Он все еще гордился тем, что учится готовить, хотя и ни за что не признался бы в этом в школе. Он только предпочел бы, чтобы его мать не напоминала ему каждые пять минут, что его отец был не в состоянии даже сварить себе яйцо. На поверхности ливерпульской запеканки лопались пузыри, и это зрелище наводило его на мысли о каком-нибудь монстре, из тех фильмов, которые ему не разрешалось смотреть. С помощью рукавиц, слишком толстых, для того чтобы ими мог воспользоваться маньяк-убийца, он перенес запеканку на стол, всегда скрытый под грязноватой клеенкой.

– М-м-м, – сказала его мать, – вкуснотища! – Хотя ела она меньше и быстрее, чем Робби. – Еще и на завтра останется. – И спросила: – Много сегодня задали?

– Ну, так… Много, если честно.

– Чтобы все было сделано. – Она уже надевала рюкзак. – Не знаю, когда вернусь, – сказала она и покатила велосипед к двери. – Если задержусь, ты знаешь, в котором часу ты должен лечь спать.

Он оставил недоеденную запеканку на столе и вымыл тарелки, прежде чем перейти в гостиную. Как и на телевизоре, на компьютере стояли все родительские блокировки, какие только его мать додумалась установить. Он вышел в Интернет, отыскал очерк о ливерпульских поэтах и, заменяя слова, переписал его в тетрадку для домашней работы по английскому языку. Он переписывал последний параграф, когда зазвонил мобильник.

На нем не стоял рингтон из «Звездных войн» с тех пор, как его мать решила, что это фильм о войне. Робби не дал миру много времени – взял трубку прежде, чем христианскому хору удалось озвучить свои благочестивые напевы.

– Это Дункан Донатс? – сказал он.

– Да, если это Робин Бэнкс.

Отец назвал Робби в честь ливерпульского футболиста, но теперь мать всем рассказывала, что его назвали в честь певца.

– Моя мамка с твоей, – сказал Дункан. – Все мамки вместе собрались.

– Ага. К Мидж в дом набились.

– Как селедки. Как бы из окон не полезло.

На вкус Робби, это было уже слегка чересчур.

– Чего делаешь?

– А ты как думаешь? Домашнее задание доделываю.

– Чего? Ну как всегда. Еще полы там помой.

– Да ладно тебе, – сказал Робби. – Я уже заканчиваю.

– Заканчивай-заканчивай, ботаник, – съязвил Дункан, – только побыстрее, а то я все выкурю.

Робби дописал абзац, поменяв некоторые слова, выключил компьютер и вышел из дома. Лабиринтум-плэйс, маленький район через дорогу, был просто нагромождением одинаковых домов, которые стояли чуть ли не друг на дружке, зато следующая улица – Уотерворкс-стрит – вела к парку. Ветер толкал облака по черному октябрьскому небу, и он же приносил от Сифортского дока густую вонь силосных зернохранилищ. В переулках то и дело хлопали выстрелы и мелькали вспышки – но это была еще не война, а просто ранние, бессмысленные фейерверки; громкий раскатистый грохот у него за спиной оказался не взрывом бомбы – это очередной самосвал выгружал металлический лом на пустыре неподалеку от торгового центра.

Пешеходный переход, который сторожили нервные янтарные светофоры, упирался прямо в ворота парка. По бетонной дорожке, ведущей к заброшенной сцене, ползали тени кустов. На куполе, нависающем над сценой, перепархивали голуби, будто дожидаясь своей очереди посидеть на ржавом флюгере в виде стрелы. Дункана нигде поблизости от сцены видно не было, но Робби определил его местоположение по сильному запаху сканка.

Он сидел на балюстраде наверху широкой лестницы, которая поднималась на невысокую горку рядом с поляной для боулинга. Над ним безносая грязно-белая статуя потрясала обрубком руки – ни дать ни взять жертва маньяка с тесаком. Позади статуи на пустую баскетбольную площадку пялились дома, каждый из которых был раза в два больше дома Робина. Дункан, наверное, видел, как Робин ищет его возле сцены, поскольку с его наблюдательного пункта открывался прекрасный вид во все стороны. Робби взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Листья под его подошвами хрустели, словно кости младенцев.

– Дайте-ка и нам, – сказал он.

Судя по тому, что Дункан еще не добил толстый косяк, это был уже второй. Как следует затянувшись, он передал его Робби.

– Забористая дурь! – выдавил он, стараясь удержать дым по дольше.

Робби вдохнул сколько смог и задержал дыхание. Немного дыма убежало из ноздрей. Затем он закашлялся, а в это время Дункан сделал еще затяжку.

– Ты прав, – сказал Робби – или это сказал кто-то посторонний его голосом.

– Чего?

– Забористая.

– Чертовски забористая.

– Чертовски. – Робби пришлось с этим согласиться, потому что мир вокруг него начал осыпаться с шорохом и потрескиванием. У реки опять свалили полный грузовик лома, но Робби это едва слышал – в уши будто напихали ваты. Статуя целилась своей культяпкой, похожей на ствол крупнокалиберного пулемета, в черный силуэт дерева, от которого отлетали кусочки и принимались носиться по парку. Прикрепляясь обратно к дереву, они каркали. Робби подумал, что выкурил слишком много и слишком быстро. В попытке восстановить контроль над распоясавшимся содержимым черепа, он сказал:

– Ты знаешь, о чем они говорят?

– Вороны? Они говорят о том, что они черные. Эй, уважуха вам! – крикнул он воронам.

– Нет, не они. – Робби рассмеялся, но это почти не помогло. – Мамы, – сказал он.

– Я их не слышу. А ты слышишь, что ли?

– Нет, конечно, – помотал головой Робби. – Но я знаю, что они осуждают.

Он оговорился – хотел сказать «обсуждают», – но потом подумал, что так оно будет даже точнее.

– И что? – спросил Дункан.

– Самое злобное кино всех времен и народов.

Дункан передал ему дымящуюся «пятку». Когда ее кончик разгорелся светофорным красным огоньком, он сказал:

– Могу спорить, я знаю, что это за кино.

Робби выдохнул дым – на этот раз затяжка была чисто символической – как бы ради того, чтобы спросить:

– И что это за кино?

– Про Чаки. Один из фильмов про него.

Лицо Дункана посветлело. Оно стало пластиково-бледным, по нему пролегли похожие на шрамы линии, красные глаза сдвинулись к носу, а зубы заблестели неестественным, прозрачным белым цветом. Эти ломаные линии были тенями от тонких веток, брошенными на его лицо взрывавшимися в небе фейерверками. Из-за них его лицо было словно собрано из осколков. Робби попробовал стереть их с помощью вопроса:

– Откуда ты узнал?

– Дай-ка нам, не задерживай. – Дункан дососал косяк до самых пальцев, затушил, положил на язык и, откинув голову назад, проглотил. Наконец он сказал: – Оттуда же, откуда я все знаю. От верблюда. Смотришь эти фильмы – превращаешься в куклу-марионетку.

– Да ладно. Фильмы такого не могут делать. Это же просто фильмы.

– Эти могут. Все это здесь и началось.

Робби смутно подумал, что уже знает эту историю, просто не помнит. Он спросил:

– Что началось?

– Двое детей убили третьего, который был младше их. Они брали пример с Чаки. Это произошло недалеко отсюда, еще тогда, когда моя мамка жила с моим настоящим отцом, а меня еще не было. А потом дети постарше замучили девочку – они говорили, что слышали голос Чаки, который приказывал им это сделать. На Стрэнде у одного дядьки был магазин, и там продавались кассеты с Чаки, так кто-то разбил витрину и истыкал дядьку осколками. Чаки такое вытворяет с людьми. Один мальчик в Ливерпуле зарезал хахаля своей мамки и сказал, что это Чаки его заставил. Тут дальше по улице был пакистанский магазин, и его сожгли, потому что там продавались журналы с Чаки.

У Робби возникло чувство, что за ними наблюдают. На экране появилось насмешливое, злобное лицо. Он поднял взгляд, и в этот момент перед экраном упал занавес – нет, это опустилась штора в окне дома позади баскетбольной площадки.

– Хочешь его увидеть? – сказал Дункан.

Тени, ползавшие туда-сюда по бетонным дорожкам, казалось, все направились в их сторону. Бродившие по сцене голуби забеспокоились, словно оставались считаные секунды до выхода из-за кулис какого-нибудь звездного исполнителя. Но их перья, конечно, дрожали просто от ветра.

– Где? – поколебавшись, спросил он.

– У меня дома, в следующий раз, когда они соберутся у Мидж.

– Но у тебя же нет этих фильмов.

– Я могу достать их, когда захочу, и еще много других, от которых у моей мамки истерика.

– Тогда почему не посмотреть что-нибудь другое? Мы могли бы…

– Только не говори, что ты боишься Чаки. – Улыбка Дункана стала шире, как будто швы в углах его рта разошлись. – Квадриллионы детей смотрели эти фильмы и ничего после этого не делали. Даже девочки, – сказал он, и его улыбка вернулась к нормальному размеру. – Накуримся и затупим так, что ему ни в жизнь до нас не добраться. – Он посмотрел за спину Робби и соскочил с балюстрады. – Пора раствориться в воздухе, друг мой, – сказал он.

Робби обернулся и увидел у входа позади баскетбольной площадки мерцание красных и синих огней. Это была полицейская машина, и Дункан уже скрылся за постаментом жертвы маньяка.

– В ту сторону не беги, – прошептал Робби – тихонько, а то вдруг вороны поднимут тревогу. – Полицию вызвал кто-то из тех домов.

– А я и не бегу. Меня тут уже нет, – сказал Дункан и пригнулся пониже. – А ты вали куда-нибудь в другую сторону.

Робби не сомневался, что при встрече с полицией лицо его выдаст – пытаясь не улыбаться, он улыбался все шире и шире. Он спустился по ступенькам и повернул к Дункану свою располовиненную голову.

– Выловлю тебя в школе. Смотри не попадись.

– Да не будут они напрягаться из-за детей, которые чего-то там смолят. Давай переждем, пока они уедут, и еще косячок забьем.

– Нет, я уже свалил, – сказал Робби и сбежал по лестнице. Целые полчища жуков хрустели у него под ногами. Полиция могла услышать этот хруст – или оглушительные аплодисменты, которыми встретила его голубиная публика, когда он со всех ног пробежал мимо сцены. Проехавшись по земле, он остановился у ворот, перед переходом. Желтые огни светофоров мигали в такт его пульсу. Он метнулся через дорогу и побежал по улице. В проулках по-прежнему вспыхивало, но это опять были фейерверки, а не полиция, старающаяся его перехватить. И никто не схватил его сзади за шиворот, пока он с металлическим хрустом поворачивал ключ в замке и открывал дверь своего дома.

Сколько времени он простоял в ванной, начищая зубы своему отражению в зеркале? Только страх того, что его мать, вернувшись, заметит, как сильно он изменился, заставил его лечь в постель. Его кровать была лодкой, в которой он уплывал от взрывов на берегу. Его вернул к действительности следующий саундтрек: хлопок входной двери, треньканье ведомого по коридору велосипеда, глухой стук сброшенного рюкзака. Были еще и другие звуки – некоторые ему было неловко слышать, – но эхо от стука, произведенного рюкзаком, пульсировало у него в голове. Оно заставило его выйти из комнаты, как только он решил, что мать уснула.

Уличный фонарь наклонил свою круглую светящуюся башку и заглянул в окошко над входной дверью. А вдруг мать оставила листки у Мидж? Нет, они были в рюкзаке. Он вытащил их и отнес в гостиную. Так как он не осмеливался включить лампу, то, стараясь не шуметь, подошел к окну и развернул мятую пачку листов в бледном свете, добиравшемся с улицы. Кроме плаката, рекламирующего показ всех пяти фильмов про Чаки, и рецензий на них, там были распечатки газетных статей. Пятнадцать лет назад меньше чем в миле от его дома двое мальчиков, которые были даже младше, чем он теперь, замучили до смерти малыша. Несколько газет обвиняли в трагедии фильмы про Чаки, а одна даже призывала: Ради блага всех наших детей… СОЖГИТЕ ВАШИ ВИДЕОКАССЕТЫ. Жирные буквы, казалось, блестели, словно швы на лице Чаки. Его фильмы были запрещены к показу в кинотеатрах Ливерпуля, но этого было мало, чтобы уничтожить Чаки. Он заставил детей, похитивших девочку, разговаривать его голосом, пока они пытали ее, и надоумил семилетнего ливерпульского пацана двадцать один раз ткнуть кухонным ножом в дружка своей матери. Газеты пытались его остановить, но про него сняли еще два фильма, хотя их так никогда и не показали в Ливерпуле. И вот теперь это упущение будет исправлено. Неудивительно, что он улыбался. Робби смотрел в его злобно-веселые глаза, и его рот сам собой растягивался до ушей.

Наверное, безопасно смотреть эти фильмы, когда ты уже взрослый, – иначе кинотеатру не разрешили бы их показывать. Но если кинотеатр – это для взрослых, то видео можно посмотреть и дома. Если Дункан может их смотреть, то и Робби может; он не позволит превращать его в маменькиного сынка, которого презирают друзья. Он как минимум на пару лет старше любого мальца, которым манипулировал Чаки. Те ребята, скорее всего, еще играли в игрушки и верили в Рождество и в то, что папа будет с ними всегда. Это проходит с возрастом. Точно так же проходит и время сильного воздействия фильмов на психику – и в его случае оно уже прошло. Робби сложил листы, засунул их в рюкзак и отнес свою ухмылку в постель.

Он всегда чувствовал себя несколько вялым по утрам, после того как покурил накануне травы, но сегодня мать немного подняла ему настроение.

– Это хорошо, что у нас остался вчерашний обед, – сказала она за завтраком. – Мы снова собираемся у Мидж. Надо сделать все, чтобы эти фильмы не показали.

Она уехала на работу – в магазине «Фруго» в торговом центре, – а он присоединился к похоронной процессии мальчиков и девочек, одетых в белое и черное. Хоронили, кажется, прошлое – на уроке истории Ливерпуля почти все его одноклассники молчали, словно убитые горем родственники. Робби смог поговорить с Дунканом только на перемене. Как только они вышли в коридор, Дункан сказал:

– Я их достал.

– Чаки?

Ухмылка Дункана подтвердила его догадку. Проходившая мимо девочка, которую они даже не знали, как зовут, требовательно спросила:

– Что Чаки?

– Мы будем смотреть фильмы про него, – сказал Робби.

– Моя мама говорит, что этого делать нельзя, хотя бы из уважения к погибшим.

– А мы моральные уроды, мы никого не уважаем, – заявил Дункан.

Девочка и ее подруга синхронно зажмурили свои глупые глаза.

– Это вернет его, – сказала подруга и преувеличенно вздрогнула.

– Кого вернет? – спросил Робби, на всякий случай грубо – вдруг эти цыпочки против них что-то имеют.

– Если кто-то посмотрит про него фильм, это вернет его назад.

– Если кто-то посмотрит, зная, что этого делать нельзя, – добавила подруга, – это то же самое, что пригласить его в наш мир.

– Это как вызывать демона, чтобы он овладел твоим телом, – сказала первая девочка.

– Но у них все равно ничего не выйдет, – презрительно проговорила вторая.

Такая шпилька не могла остаться без ответа.

– Это почему? – спросил Робби.

– Потому что вас не пустят в кинотеатр.

– А нам наплевать. Мы…

– Мы туда все равно проберемся, – прервал его Дункан. – Нам откроет двери сам Чаки, чтобы мы могли на него полюбоваться.

Должно быть, он не хотел, чтобы девочки узнали, что они будут смотреть фильмы у него дома. А он не такой уж отчаянный, хотя он и любил убеждать Робби в обратном.

Девочки синхронно изобразили на лицах презрительные улыбки и убежали на школьный двор. Понизив голос, Дункан сказал:

– На сегодня у меня есть два. Я тебе напишу, когда…

Весь остаток дня у Робби пересыхало в горле и вставали дыбом волосы на затылке. Он совершенно не мог сидеть на одном месте – но за обедом пришлось, а то мать могла что-нибудь заподозрить.

– Опять много задали? – спросила она.

– Да, как вчера.

Умно. Ему удалось соврать, не соврав, и она ничего не заметила. Наверное, он взрослеет.

– Ничего страшного, у тебя весь вечер впереди, – сказала она.

Он переписывал из Интернета статью о трущобах викторианского Ливерпуля, когда на его мобильник пришло сообщение. Оно гласило: «Ушла заходь».

«Иду», – напечатал Робби. Торопясь, он подбирал слова для замены в тексте из Интернета, а в голове у него шумело и пульсировало. Надо побыстрее закончить, и он свободен. Телевизоры показывали одно и то же во всех домах, стоявших вдоль улицы, по которой бежал Робби, до самого паба «Собачья челюсть». Дункан с матерью жили напротив паба в таком же маленьком, как у Робби, доме. Дункан и горьковатый запах сканка встретили Робби у двери.

– Ну что, готов пройтись по травке? – спросил Дункан.

Робби поколебался. Из дверей паба вывалилось несколько мужчин – видимо, тоже собирались покурить, хотя и не совсем то, что его друг. Дункан поднял два пальца, демонстрируя косяк:

– Давай-ка вот этим угостимся. А то вчера была доза для слабачков.

– Не здесь же. Кто-нибудь может увидеть. И я не хочу, чтобы мамка унюхала. Эта травка довольно вонючая.

Поглядев на Робби стеклянными красными глазами, Дункан сказал:

– Ладно, пошли на задний двор.

Робби проследовал за ним через коридор, в котором по крайней мере не было велосипедов, и через заставленную всякой всячиной кухню. Они вышли во двор. Он затянулся по-настоящему, как мужик, и ему показалось, что за ними наблюдают. Зрителями оказались безжизненные окна второго этажа. Где-то – он не мог определить где – надрывался ребенок. К тому времени, как они с Дуганом докурили самокрутку, его уже тошнило от этого крохотного, обнесенного забором двора, над которым по небу метались фейерверки.

– Ну и где твой Чаки?

– Ждет тебя.

Естественно, Дункан имел в виду: ждет их обоих. Они прошли в гостиную, где пухлый диван и два тощих кресла изображали аудиторию перед выключенным телевизором. На одном из кресел лежала книжка про ливерпульские трущобы, а на полдивана разлегся оранжевый женский кардиган. Дункан засунул диск в плеер и плюхнулся рядом с кардиганом.

– Поехали, – сказал он.

Робби положил книжку на ковер и откинулся на спинку кресла – хотя он не сказал бы, что это было удобно. На экране началась «Детская игра». Это было название фильма; видимо, оно должно было обмануть зрителя, который еще не знал про Чаки – злобную куклу, в которую вселился дух убийцы. Почему все обвиняли мальчишку? Разве непонятно, что кукла специально подстраивала все так, чтобы казалось, будто это он совершает эти убийства? Его даже посадили в психушку, а Чаки потом убил местного психиатра. Наконец мать мальчишки догадалась, что Чаки живой и это он творит все эти гадости. Они вместе с мальчишкой бросили его в камин, и он горел ради блага всех детей, как было сказано в газете, – но до конца не сгорел, и мамаше еще пришлось разнести его из пистолета. Робби почувствовал облегчение, когда она наконец узнала правду. Он отпустил костлявые подлокотники кресла, которые, по-видимому, уже некоторое время впивались в его ладони. Дункан фыркнул:

– Нытик.

– Кто?

– Да этот сопляк. Весь фильм ныл да хныкал. Надеюсь, другой диск будет лучше.

Как кукла смогла вернуться? У нее уже были швы на лице, но это была не вторая часть, и Робби не узнал, каким образом она снова ожила. Чаки убил девушку, которая раньше была его сообщницей и любовницей, и перенес ее душу в куклу-девочку. И когда она заговорила, комнату наполнил странный звук – хихиканье, переросшее в захлебывающийся смех.

– Что смешного-то? – с испугом спросил Робби.

– Это же Мардж из «Симпсонов».

И Робби сразу узнал каркающий женский голос из любимого мультфильма своей матери. Мардж Симпсон, засунутая в куклу, помогала Чаки убивать людей. Ближе к концу ее пытались сжечь заживо, но она выжила, а Чаки опять тщательно расстреляли из пистолета – а он в это время кричал: «Я еще вернусь!» Кажется, кто-то еще это говорил. Во сколько же фильмов удалось проникнуть Чаки и его подружке? А в конце она родила ребенка – окровавленную маленькую куклу. Дункан вытащил диск и принялся щелкать кабельные каналы. Они сменяли друг друга, словно слайды, – так быстро он их переключал. И тут Робби крикнул:

– Вот он! Там!

Дункан подпрыгнул, и кардиган на всякий случай перелег подальше от него, взмахнув пустым рукавом.

– Кто? – спросил он, бросившись к окну.

– Чаки.

Дункан задернул занавески и сурово поглядел на Робби, то ли чтобы пристыдить его, то ли из-за того, что он не сказал заранее, что какой-нибудь прохожий может увидеть, что за фильм они смотрят.

– Да это не он.

– Нет, это про него кино, – возразил Робби, но, когда улыбающаяся кукла выскочила из-под кровати мальчика, Дункан нажал на кнопку информации, и оказалось, что это фильм Спилберга. В аннотации было сказало, что это фильм про полтергейст, однако Робби это не успокоило.

– Мне надо вернуться домой, пока она не пришла, – сказал он.

Дункан улыбнулся… улыбкой Чаки:

– Да-а-а, ты уж точно своей мамки не боишься.

– Я не боюсь никого и ничего.

– Вот я действительно не боюсь. Отец как-то пытался напугать меня этим идиотским Чаки. Не настоящий отец, а тот, которого мамка мне презентовала в мой четвертый день рождения.

– И что он делал?

– Да ничего он не делал. На диване валялся, в основном. – Пристально взглянув на Робби, Дункан добавил: – Говорил, что, если я буду себя плохо вести, меня заберет Чаки. Вот что они тогда детям говорили.

Разве Робби это говорили?

– Они сами не знали, что мелют, – проговорил Дункан. – Чаки действует совсем по-другому.

Он, конечно, имел в виду: действует в фильмах. Не мог же он говорить о чем-то другом.

– Увидимся в школе, – сказал Робби.

– Будешь выходить – прикрой дверь. А я еще раз посмотрю, как он врача электрошоком поджаривает.

Улица была пустой. Фонари пятнали тротуар светом, который растекался по крышам припаркованных автомобилей. Если бы Робби был девчонкой или персонажем фильма, его могли бы испугать темные провалы между машинами, куда свет не добирался и откуда мог выпрыгнуть маленький шустрый монстр. В действительности Чаки можно было обнаружить только в телевизоре, и Робби заглядывал в каждое мерцающее окно. Он как раз смотрел, не нападает ли кукла на молодую пару, укладывавшуюся спать на экране, когда его заметила старуха в кресле. Он отпрыгнул от окна и побежал домой. Она не преследовала его, но, может, она знала, где он живет? А если она расскажет его матери? Она не могла рассказать, что он искал Чаки; никто об этом не знал, даже Чаки. Чаки надежно спрятан у него в голове, и никто его не увидит.

Света в доме не было, и это значило, что мать увидит его только утром, когда всякое выражение вины – если оно там есть – уже исчезнет с его лица. В зеркале в ванной, пока на его губах вздувалась пена, а зубная щетка полировала улыбку, его лицо не выглядело таким уж виноватым. Он был в постели задолго до того, как его мать вернулась домой, но сон убегал от него. Если бы мать разрешила ему поставить компьютер в своей комнате, он бы поиграл в него, но, скорее всего, мать сочла бы все интересные игры слишком жестокими. Она не раз говорила, что даже настольные игры провоцируют агрессию. Когда ухмыляющаяся кукла наконец утихомирилась у него в голове, он уснул.

Утром у него тупо ныла голова, но он полагал, что ведет себя нормально за завтраком. И тут его мать спросила:

– Что случилось, Робби? Что у тебя с глазами?

– Да ничего.

– Ты что, плохо спишь? У тебя вид какой-то не такой.

– Это все из-за твоих рассказов про Чаки.

– Я больше не буду. Не волнуйся, мы от него избавимся, – сказала мать и для его дальнейшего успокоения добавила: – Сегодня моя очередь готовить обед.

То есть вечером собрания у них не будет. Наверное, поэтому перед занятиями Дункан не стал к нему подходить, а просто кивнул из другого угла классной комнаты. А поговорили они только на первой перемене, во дворе школы. К ним подбежали вчерашние девочки.

– Ну что, вы теперь довольны? – сказала одна.

Робби ухмыльнулся, хотя вопрос был неожиданным, даже бессмысленным.

– Чему мы должны быть довольны? – спросил Дункан.

– Ваш Чаки вернулся.

– А он что, уходил? – выпалил Робби, а Дункан сказал:

– В каком смысле вернулся?

– Он висит в витрине магазина на Стрэнде, и его всем видно.

– Они никого не уважают, – осуждающе проговорила ее подруга.

– Его не остановить. Он до всех доберется, – сказал Дункан и оскалился.

Он продолжал скалиться до тех пор, пока девочки не оставили их в покое. Если ему и трудно было вернуть нормальное выражение лица, то это выглядело скорее, как шутка. Он делал страшную рожу всем девочкам, мимо которых они проходили, и это было так заразительно, что Робби тоже стал скалиться. К углам его рта будто прикрепили стальные струны, и его губы устали задолго до того, как звонок загнал всех в класс.

Учительница спросила, какие истории о прошлом им рассказывали родители или бабушка с дедушкой. Один мальчик сказал, что правительство настолько сильно ненавидело Ливерпуль, что переместило все рабочие места на юг. Ему возразила девочка, заявив, что это профсоюзы не давали работать ее отцу и другим родителям.

– Это больше легенды, чем рассказы о прошлом, – сказала миссис Пиктон, и тут в игру вступил Робби.

– Есть еще Чаки, – выпалил он.

– Что ты…

– Это ведь история, которую рассказывают родители, верно? Как это все началось после того, как дети посмотрели этот фильм.

Миссис Пиктон не успела ответить – ее опередили одноклассники Робби. Кому-то приснилось – после того как он прочитал статью в газете, – что Чаки прячется под кроватью. Кто-то был знаком с девочкой, которая сжигала своих кукол из страха, что одна из них может оказаться Чаки. Кто-то слышал о мальчике, который напал на свою сестренку, потому что думал, что в нее вселился Чаки. Еще несколько детей подтвердили эти сообщения, но Дункан не сказал вообще ничего.

– Это всего лишь фильм, – сказала миссис Пиктон, и это прозвучало как-то знакомо. – Но это не значит, что вам, в вашем возрасте, можно такое смотреть.

– Но ведь эти мальчики убивали по-настоящему, ведь так? – не унимался Робби.

– Да, эти убийства действительно имели место. Но, Робби, пожалуйста, давай не будем в это углубляться.

Почему он вдруг почувствовал себя так, как будто сделал что-то дурное? До конца урока он не проронил ни слова. Училка бросала на него проницательные взгляды. Когда звонок поднял его на ноги, она наконец сказала:

– Робби, задержись, пожалуйста.

Он застыл у своей парты, словно кукла, а потом она отвела его к директору. Наверное, кто-то рассказал, что он ходил по школьному двору, изображая Чаки, но почему тогда Дункан не идет рядом с ним? Это он сейчас должен идти по коридору, словно убийца к месту казни, это на него должны глазеть и о нем испуганно перешептываться. Робби и его надзирательница почти подошли к кабинету миссис Тодд, когда он вдруг понял, что они не имеют права так поступать с ним – при разговоре непременно должна присутствовать его мать. Но она была в кабинете.

Она выглядела еще более расстроенной, чем две другие женщины, и он повернулся к миссис Пиктон:

– Вы сказали, это всего лишь фильм.

– Что ты смотрел? – спросила его мать.

– Я не смотрел их все. Дункан видел больше. И ничего нам от них не сделалось. Все как она говорит – это всего лишь легенды, байки. Это просто идиотские фильмы.

– И ты был так занят их просмотром, – сказала миссис Тодд, – что перестал делать домашнюю работу?

– Я все делал. Кто говорит, что я не делал?

– Твоя учительница нашла ее в Интернете, – грустно ответила мать Робби.

Робби почувствовал, что его череп трескается, будто пластиковый.

– Я только читал там, как в учебнике.

– Работа была переписана практически дословно, – сказала миссис Пиктон. – Как будто ты сам хотел, чтобы тебя уличили.

– И чем ты только забиваешь свою голову? – Это было скорее горестное восклицание, а не вопрос.

– Попробуй обратить свою умственную энергию на учебу. Именно в это русло ее следует направлять, – сказала миссис Тодд. – На первый раз мы ограничимся предупреждением; но любой следующий проступок приведет к гораздо более серьезным последствиям. Запомни это, пожалуйста, и постарайся больше не подводить ни себя, ни мать, ни школу.

– И делай домашнюю работу как следует, – добавила миссис Пиктон.

Когда они с матерью шли по двору, она самозабвенно играла в безмолвного тюремщика. Как только она скрылась за воротами, к нему подошел Дункан.

– Чего они от тебя хотели?

– Да это из-за домашних заданий.

– Фигово было?

Робби скопировал улыбку Дункана, поскольку не понял, о чем тот говорит – о домашней работе или о беседе в кабинете директора.

– Адски жестко.